Я познакомился с Шерлоком Холмсом совершенно случайно, отдыхая на одном из английских морских курортов. Этот знаменитый человек поразил меня с первой минуты, настолько его внешний облик отличался от образа, созданного моей фантазией. Он отпустил бороду и, казалось, гордился некоторой прибавкой в весе. К тому времени Шерлок Холмс уже более года пребывал в законном браке, что сначала меня поразило, но я охотно признал данное обстоятельство, когда узнал, что миссис Сюзанна Холмс — та самая блондинка, в чьей компании я только что пил чай у О’Нилов.

Я сразу же заметил, что за ней усердно ухаживают, и она отнюдь не пытается обескуражить всех этих стремящихся к незаконному счастью мужчин. Что до Холмса, то тот казался абсолютно всем довольным мужем…

Должно быть, хитрый гений, побудивший меня записаться в число поклонников молодой женщины, был весьма искусен, ибо я преуспел в своих преступных замыслах с быстротой и лёгкостью, поразивших меня до глубины души.

Вот так и вышло, что, когда Холмсы вернулись в Лондон, я последовал за ними. Тогда едва ли не каждый лондонец качал головой, когда при нём упоминали имя знаменитого консультанта Скотленд-Ярда. Все понимали, что лучшие годы Шерлока Холмса уже миновали; теперь надлежало относиться к нему с безмолвным почтением, коим пользуются великие, но отошедшие от дел люди.

Но после дела фальшивомонетчиков из Оберстауна такое общественное мнение резко переменилось. Холмс, несомненно, провёл расследование с былым изяществом. Банда оказалась в наручниках в один миг, всего лишь после пары телефонных звонков, произведённых великим детективом из своего кабинета.

Некоторые божились, что это лучшее из дел Холмса. Что касается меня, то я был всерьёз обеспокоен, и поделился своим волнением с Сюзанной: она навещала меня каждый четверг в пансионе, где я остановился.

— Если он вдруг когда-нибудь...

— Не думай об этом! — убеждённо заявила моя светловолосая подруга, откровенно гордившаяся своим истинно парижским произношением.

Но я, конечно же, думал. Думал и в следующий четверг, когда в мою дверь неожиданно постучали. Сюзанна скрылась в соседней комнате. Я открыл дверь — и оказался лицом к лицу с Холмсом.

Он зашёл вернуть мне книгу, что я одолжил его жене. Окинув комнату взглядом, он заявил:

— Я вас оставлю. Вижу, сейчас я тут весьма некстати.

Я довольно глупо запротестовал. Холмс улыбнулся, подошёл к окну, поднял занавеску, посмотрел на пепельницу, взял в пальцы ещё дымящуюся восточную сигарету, взглянул на тарелку с засохшими пирожными, наклонился над ворсом ковра, пристально посмотрел мне прямо в глаза и спросил:

— У вас есть зажигалка?

Я, должно быть, был очень бледен.

— Зажигалка? Да нет же! Пользуюсь спичками...

Холмс взял меня за руку и оттащил к двери. Затем ровным, почти рассеянным голосом произнёс:

— Мой дорогой друг, мой профессиональный опыт может служить многим целям и, во всяком случае, позволяет мне дать вам совет: та подруга, вашему свиданию с коей я помешал, вероятно, прекрасная любовница; но остерегайтесь, она была бы отвратительной женой.

Я улыбнулся в попытке скрыть смущение.

— Во-первых, она неточна: как долго вы её ждали сегодня?

Я вспомнил, что минут двадцать курил у окна, ожидая прихода Сюзанны. Холмс спокойно продолжал:

— Во-вторых, она с вами не совсем искренна. Она нервная и, без сомнения, раздражительная. Кокетка, так как красится и пользуется дорогими духами. (Я знаю им цену, у моей жены такие же.) Позвольте мне закончить, и перейдём к её внешности: она блондинка, но крашенная; у неё прекрасные зубы, но два из них, справа, искусственные, третий вот-вот испортится. У вашей подруги проблемы с желудком, наверное, поэтому, она ароматизирует своё дыхание, используя жевательную резинку. Конечно, мелочь, но вам стоит знать. Не сердитесь. Я вас оставлю...

Он вышел; и я успел лишь попросить, что было довольно лицемерно, засвидетельствовать моё почтение его жене.

— Она у одной из своих тёток, — крикнул он с лестницы. — Ходит к ним по четвергам и субботам. Но передам ей ваши слова, спасибо.

Вернувшись к Сюзанне, я нашёл её совершенно спокойной, что меня поразило. Я сел, всё ещё не в силах унять дрожь, и лишь через несколько мгновений задумался над последней фразой Холмса. Выходит, Сюзанна ещё и по субботам… Но с только что полученным весьма тонким намёком, применять дедукцию и не понадобилось.

Вскоре я начал постепенно отдаляться от миссис Шерлок Холмс.

Дни его были полны работы, но жизнь здесь была хороша. Каждый день приносил новые открытия. На своих сильных, длинных ногах он перемещался по этому незнакомому миру, подгоняемый растущим с каждым днём любопытством. Женщина тоже посвящала своё время исследованиям, и вдвоём они уже многое узнали о своём новом доме.

После долгого дня странствий он вернулся голодный и пыльный, но в хорошем настроении. Она вернулась раньше и, дождавшись, принесла еду. За ужином он рассказал о дневных находках.

— Ты видел каких-нибудь новых животных? — спросила она.

— Каких-то летающих существ. Они прекрасны.

— Возьми меня завтра с собой. Я хочу их увидеть.

— Ты можешь дать им имя. У тебя это получается лучше, чем у меня.

После еды он спроси:

— Ты нашла что-нибудь новое у реки?

Она улыбнулась и покачала головой, и длинные волны её волос мягко коснулись сначала одной стороны лица, затем другой. Она откинула волосы назад, рассыпав их по обнажённым плечам, и сказала:

— Я не ходила на реку. Я ходила на гору.

— На самый верх?

— На самый верх.

Он полулежал, опершись на локоть. Услышав, он сел и быстрым жестом протянул к ней руку, но не в гневе, а в волнении.

— Ты знаешь закон. На вершине горы... Тебе никогда не следует туда ходить. В одиночку.

Она легко поднялась на ноги и потянула его за руку.

— Тогда поднимись со мной и посмотри, что я должна показать.

— Вершина горы — неподходящее место. Даже если мы вместе.

— Никакой опасности нет. Я знаю, что это не так.

Он по-прежнему не двигался.

— Но свет... — неуверенно начал он.

— Будет светло ещё достаточно долго. Пошли.

Она снова потянула, и он неохотно поднялся и последовал за ней вверх по пологому склону.

За короткое время они добрались до поляны на вершине горы. Он остановился, но она прошла дальше, в центр поляны, где росло одинокое яркое древо, и сорвала два золотистых плода размером с палец. Он вскрикнул и бросился вперёд, когда она положила один из них в рот и откусила, но было слишком поздно, чтобы остановить её.

— Зачем ты сделала это? Помнишь предупреждение — если мы съедим этот фрукт, то умрём! — воскликнул он.

— Я уже ела их раньше, и не умерла. Попробуй, — сказала она, протягивая золотистый фрукт.

— Нет, я не могу.

— Нам сказали: «Вкуси этот плод, и умрёшь». Я съела его, и всё же я жива. Попробуй, пожалуйста.

— А если мы умрём?

— По крайней мере, мы умрём вместе. Ты бы предпочёл жить здесь без меня?

Этой мысли он вынести не смог. Не говоря ни слова, он взял фрукт из её пальцев и положил в рот. Плод лопнул на языке, и густой сладкий сок наполнил рот не похожим ни на что вкусом. Он издал тихий непроизвольный стон наслаждения и, не раздумывая, протянул руку, чтобы сорвать один, два, целую горсть золотистых плодов, и женщина рядом рассмеялась и сделала то же самое.

Он повернулся к ней, и его охватило другое чувство. Он не был уверен, как долго они были вместе, но с того первого дремотного дня, когда он проснулся и обнаружил её рядом с собой, когда её голова покоилась на сгибе его вытянутой руки, он никогда не смотрел на неё с чувством, испытываемым сейчас. Сияние гладкой кожи, мягкие изгибы плеч и грудей, округлость живота, длинная нежная линия бёдер были для чем-то новым, а выражение глаз манило. Он положил руки ей на плечи и притянул к себе.

— Ты самая прекрасная из всех живущих. Раньше я не видел этого, но сейчас прозрел, — прошептал он.

Они опустились на мягкую травяную подстилку и предались чуду исследования своих нагих тел. Они обрели общую нечаянную радость и благословили золотые плоды, пробудивший спящие чувства.

Вместе, в ранних сумерках, они спустились по склону горы к своему убежищу. Её рука обнимала его за талию, в то время как он обхватил плечи её своей рукой и притянул голову к себе. Они шли молча, медленно.

У подножия горы они остановились. Перед ними на фоне темнеющего неба вспыхнул яркий огонёк. Он шагнул вперёд, приняв оборонительную стойку, когда свет померк и принял форму одного из стражей этого места.

— Что нужно тебе здесь? — спросил мужчина.

Голос стража был подобен грохоту огромных валунов, катящихся по склону горы. Порыв воздуха от его крыльев разметал опавшие листья возле мужчины и откинул волосы с лица.

— Ты преступил закон, — изрёк страж.

Человек был напуган. Он хотел отступить пред устрашающей фигурой. Но он подумал о женщине и возможном наказании, и гнев заглушил страх.

— Что сделали мы, не касается тебя. Убирайся, — сказал он.

— Ты бросаешь мне вызов? — взревел страж, опуская руку к мечу на боку.

— Это ты бросаешь вызов мне, вторгаясь в отведённое мне место. Оставь нас, — приказал мужчина, шагнув вперёд.

Страж обнажил свой меч. Мужчина наклонился, схватил с земли тяжёлый камень и швырнул его со всей силы. Камень ударил стража прямо в грудь, заставив пошатнуться. Меч выпал из рук, сверкнув в угасающем свете. Женщина подскочила, схвати упавший клинок.

— А теперь уходи, — сказала она поверженному стражу. — И не смей больше вторгаться к нам.

Страж заколебался и, казалось, собирался что-то сказать, но мужчина шагнул вперёд, а женщина взмахнула мечом, и страж исчез. Женщина обняла мужчину.

— Ты был храбр, — сказала она.

— Раньше я боялся их.

— Но больше не боишься.

— Нет, больше не боюсь. — Он ошеломлённо посмотрел на неё сверху вниз. — Ещё до того, как я поднял руку на это существо, я знал, что оно побеждено.

— Неужели я делаю тебя таким сильным?

— Ты показал мне, почему я должен быть сильным.

Он взял меч. Держась за руки, насторожённые, они проделали оставшуюся часть пути.

Когда добрались до своего убежища, небо потемнело. Поднялся ветер, и первый слабый шёпот в одно мгновение превратился в рёв. Внезапные капли дождя дробью ударяли по обнажённой плоти. Раскат грома потряс землю под ногами, и во вспышке молнии, опалившей деревья вокруг, появился Создатель, его пылающее лицо исказилось гневом.

— Что ты наделал? — вопросил он голосом, перекрывшим раскаты грома.

Человек неподвижно стоял перед Ним с мечом в руке.

— Я выгнал незваного гостя, — сказал мужчина.

— Ты сделал больше.

— Тогда обвини меня.

Вокруг гремел гром, и молния вонзилась в землю у самых ног, но мужчина стоял твёрдо. И вот прозвучало обвинение.

— Ты вкусил плод с Древа познания добра и зла. Тебе было запрещено, и всё же ты это сделал. Теперь ты должен понести Моё наказание.

— И почему я должен быть наказан?

— Ты отрицаешь, что съел золотой плод? — голос Создателя гремел.

— Я отрицаю, что поступил неправильно. Ты дал мне это место и сказал, что я здесь хозяин. Почему мне должно быть что-то запрещено там, где хозяин я?

— Ты не чувствуешь никакой вины? Никакого стыда?

— Ничего! — мужчина шагнул вперёд. — Я буду наслаждаться плодами своего собственного сада так, как захочу. Пошли ко мне стражей, и я поступлю с ними так же, как поступил с первым.

— Ты готов напасть на Меня?

Мужчина выпустил меч из рук.

— Нет, только не на Тебя. Никогда. Я защищаю только то, что Ты дал мне в собственность.

Создатель поднял руку и указал на человека, приготовившегося к взрыву. Но взрыва не было. Вместо этого торжественным голосом, подобным далёкому грому, Творец изрёк:

— Ты нарушил Мой закон и поразил Моего слугу, и ты не проявляешь никакого раскаяния. Ты встанешь передо Мной на колени и будешь молить о прощении?

— Нет. Я не сделал ничего плохого.

— Я могу уничтожить тебя

— Тогда уничтожь меня и создай существо, что будет ползать перед Тобой, — сказал мужчина.

— И новую подругу для него, — добавила женщина. Она подошла к мужчине и крепко сжала руку.

Ветер стих, буря прошла, и на мгновение всё стихло. Бок о бок мужчина и женщина ожидали своей участи.

— Наконец-то! — воскликнул Творец в наступившей тишине. — Наконец-то! — крикнул Он снова, и темнота рассеялась. Радостный свет исходил от Его лица, освещая всё вокруг мужчины и женщины и согревая их. — Вновь и вновь, в бесчисленных мирах, я создавал тебя. В каждом мире я подвергал тебя испытанию. И ни у кого ещё не хватило смелости принять последствия. Съешь этот плод, и ты сможешь стать таким, как Я. Никто не смог этого вынести. Когда я обращался лицом к ним, они ползали передо Мной, съёживались, скулили, молили о пощаде. Я требовал чувства вины и стыда, и они преисполнялись ими, и будут жить в этом плену вечно. Но ты выказал Мне смелость.

Он шагнул ближе и протянул руки. Они подошли к Нему, и Он окутал их светом и прижал к Себе.

— На миллионах миллионов миров у меня есть рабы и поклоняющиеся, — тихо сказал Он. — Но только здесь у меня есть дети.

Из тьмы меня выдернул резкий крик Куни. Мы расположились лагерем под сенью двух ив на подъезде к Тенслипу, и теперь Куни лежал с плотно закрытыми глазами и самым ужасным выражением на лице из тех, что я видел. Он был напуган до смерти, но всё ещё не проснулся.

— Что на тебя нашло? — спросил я.

Я навалился на него всем весом, чтобы удержать от глупостей, и расслабился лишь когда у него прошли судороги.

— Это я! — крикнул я. — Это я, твой приятель. Уайти!

— О, Уайти, Уайти, это было ужасно!

Я застыл, услышав, этот жалобный тон. Я видел, как он хладнокровно встречался лицом к лицу со смертью, и никогда не слышал дрожи в его голосе.

— Да что с тобой? — осторожно продолжил я. — Что на тебя нашло?

Он подошёл к костру и присел на корточки. Я придвинулся, чтобы видеть его лицо в отблесках огня. Не стоит давить на такого, как Куни. Надо просто ждать, пока он не будет готов высказаться.

— Я стоял в полном одиночестве на чёрном холме, — начал он наконец, уставившись на угли. — В тёмном небе кружил ястреб. И мне был вынесен приговор. — Он вздрогнул и поднёс правую руку к огню, с ужасом пошевелив пальцами. Он смотрел на руку как на непонятную штуковину, в то время как пальцы сводило судорогой. Я ничего не сказал, ибо говорить было нечего. Подбросил в костёр сухую ивовую ветку и подождал, пока в прерии стихнет пение птиц.

— По решению суда, — продолжил он глухо. Внезапно его голос стал громким и резким, полным боли. — У меня не было руки, Уайти, понимаешь? У меня вообще не было руки! Прямо до плеча, Уайти! Исчезла! Отрезана! Что это значит, парень? Что это значит?

Мне пришлось отвести взгляд. С прерий повеяло холодом.

— Да ничего это не значит, Куни. — Но мой голос звучал не слишком уверенно.

Я достал немного еды на завтрак, и когда мы с ним покончили, Куни подошёл к своим седельным сумкам и достал револьвер. Его взгляд стал жёстким, когда он пристегнул кобуру. Необычно. Он повесил кобуру на левый бок вместо правого.

— Может быть, нам стоит отправиться в Тенслип? — спросил я.

Он не ответил, и просто пошёл вдоль ручья.

Я всё утро ждал, что он вернётся, и около полудня отправился на поиски. Его кобура была пристёгнута к бедру, и он практиковался в быстром извлечении оружия левой рукой. Меня он не заметил. Вернулся в сумерках. Мы перекусили и легли спать. Он заснул, будто в змеином логове.

Под теми ивами мы провели ещё три дня, и мне не нужно было следить за Куни, дабы узнать, что он делает. Я понял, что мы не сдвинемся с места, пока он не убедится, что может доставать револьвер левой рукой так же быстро, как и правой.

На четвёртое утро мы собрали наше снаряжение и отправились в Тенслип.

Мы остановились в отеле, смыли с себя пыль прерии и спустились в бар «Разделочный нож». У меня в кармане завалялся двойной орёл, и я был сух, как пыльный суслик. Вы понимаете, что произошло дальше. Старина Куни начал пристально разглядывать каждого в баре. Он выбрал приземистого шведа с обветренным лицом. К его поясу был подвешен большой револьвер с костяной рукояткой. Часть кобуры вокруг спускового крючка была срезана, и кожа вся лоснилась. Для меня, да и для Куни тоже, я думаю, это означало, что парень умел пользоваться пушкой.

— Остынь, братец Куни, — попросил я. — Он ничего нам не сделал.

К этому времени швед уже смотрел на нас и тихо переговаривался с барменом. Когда я снова взглянул в его сторону, бармена уже не было.

— Этот сон не значил ничего, — сказал я Куни.

Тот свирепо посмотрел на меня, его глаза начали наливаться кровью.

— Будь проклят этот сон!

Швед отошёл в конец стойки и выглядел так, словно собирался уйти.

Внезапно у Куни появился взгляд той самой ночи.

— По решению суда! Я потеряю свою руку! Кем я тогда буду? Кем я буду без ствола в руке? — он говорил громко, слышно было всем.

— Ты будешь Куни Девлин, — я пытался его успокоить. — Разве этого недостаточно?

— Я буду никем! Я буду тем, кого можно оттолкнуть с дороги! Я буду тем, кем можно пожертвовать ради нормальных людей! — он смотрел в потолок, как сумасшедший, и его голос срывался на плач. — Возьми мою руку! Возьми её, но я приготовился! Одна рука или две, но нет человека лучше Куни Девлина!

Я отпрянул назад. Он разговаривал с Богом.

Он отошёл от стойки и свирепо посмотрел на шведа.

— Если ты знаешь, как обращаться с этой крутой пушкой, тогда начинай, ибо я собираюсь убить тебя!

Надо отдать ему должное, швед старался. Он стоял лицом к лицу с сумасшедшим и осознавал это. Он наполовину вытащил из кобуры револьвер с костяной рукояткой, когда Куни застрелил его. Ноги шведа подкосились, и он покатился по деревянному полу, как сломанная игрушка. Я попятился от Куни, похолодев. Он совершил убийство, и все это видели. Я взял револьвер наизготовку. Куни был неправ, но мы слишком долго были партнёрами. Я надеялся, что он сорвётся с места, я был готов расчистить ему дорогу; но вместо этого всё безумие, казалось, ушло из него.

Он печально посмотрел на шведа, лежащего на полу, и выпрямился, как человек, доказавший самому себе нечто важное. Он расстегнул свой оружейный пояс, передвинул кобуру на правый бок и снова застегнул её. В комнате никто не пошевелился.

С пистолетом на правом боку он снова стал похож на прежнего Куни. Страх его покинул. Он был готов снова использовать правую руку, ибо знал теперь, что если понадобиться, то левая рука не подведёт.

Я немного расслабился и убрал револьвер, что было ошибкой, потому как в следующее мгновение в бар ворвался шериф с барменом за спиной.

— Я арестовываю вас, мистер, так что вам лучше быть аккуратней.

Куни упрямо покачал головой. Он не думал, что сделал нечто плохое.

Шериф попятился. То был тощий старый болван с длинными усами и множеством морщин на шее. Неподчинившийся Куни заставлял его ужасно нервничать. Он будто нырнул на большую глубину и вдруг понял, что вот-вот умрёт. Его лицо заострилось, словно вырезанное складным ножом.

Он мог бы отступить, но он всё-таки был шерифом Тенслипа.

— Ты убил Чарли Бенсона, так что ты явно быстрее меня, — сказал он мягко. — Может, ты и прав, а может, и нет. Так или иначе, это не имеет никакого значения, потому что я должен забрать твой револьвер.

Он шагнул к Куни.

Я видел, как скрылся бармен. Все отодвинулись от линии огня, включая меня, и несколько мгновений ничего не было слышно, кроме стука мухи о стекло уличного окна.

Куни и шериф схватились за револьверы в одно и то же мгновение. Я смотрел на Куни. Его рука изогнулась и схватилась за бедро.

Его левая рука!

Она с силой метнулась за револьвером, но того там не было. Куни всё ещё царапал своё пустое бедро, когда пуля сбила его с ног. Он так много упражнялся левой, что, когда пришло время действовать, не смог переключиться.

Он умер не сразу. Его положили на стойку, и доктор ворвался внутрь со своим маленьким чёрным саквояжем. Взглянув на перебитое плечо Куни, он достал костную пилу. Оставалось либо отпилить Куни правую руку у самого плеча, либо наблюдать, как он умирает.

Я прислушался к звукам, что издавал Куни, и меня затошнило. Я выпил столько, сколько смог; потом вышел на улицу и долго глядел на одинокого ястреба, кружащего в небе над Тенслипом.

«Двойной орёл» — золотые монеты США номиналом в 20 долларов, выпускались с 1849 по 1933 годы.

В 1976 году врачи Лос-Анджелеса объявили забастовку и продолжали её в течение пяти недель, бросив своих пациентов на произвол естественного выздоровления.

Еженедельный уровень смертности в Лос-Анджелесе быстро снизился с 19,8 смертей на 100.000 до в среднем 16,2 на 100.000 в течение пяти недель, пока продолжалась забастовка. Когда врачи уверенно вернулись к своим стетоскопам и шпателям, еженедельный уровень смертности быстро подскочил в среднем до 20,4 на 100.000 и держался так на протяжении последующих пяти недель.

Наиболее вероятная причина снижения уровня смертности, по-видимому, кроется в отказе от плановой хирургии (выполняемой по желанию пациента). Но врачи это отрицали. По их мнению, по крайней мере часть снижения была вызвана отказом от необходимых операций (выполняемой по желанию врачей).

Данное происшествие было хорошо задокументировано, ибо произошло в Лос-Анджелесе. Однако подобные события (чью достоверность мы не можем гарантировать) обнаруживаются при тщательном изучении прессы малых городов.

Нотхол, Теннесси, 25 июня. Полицейская забастовка, накрывшая сей прекрасный город подобно тени, продолжается уже шестую неделю. Нигде не видно патрульных; полицейские машины томятся в своих гаражах.

При этом уровень преступности значительно снизился. Джошуа Фондю из Комитета гражданских действий выразился о происходящем так: «Мы возвращаемся домой сразу после захода солнца. Таким образом, ограблений не происходит, и поскольку все мы владеем бейсбольными битами и складными ножами, то взломов также нет. И тебя, придурок, это тоже касается; мне плевать, репортёр ты или нет. Просто оставайся по ту сторону двери.»

С ним согласен Спайк Голбейт, трижды судимый. «Забастовка полиции положила конец прогулкам под звёздами. Это лишает граждан красоты; это лишает нас их толстых кошельков или черепов, как повезёт».

Хардбит, Вермонт, 18 июля. В городе Хардбит уже два месяца не было получено ни одного почтового отправления, поскольку местные почтовые служащие, все ветераны Ливанской операции 1958 года, объявили Бессрочный День ветеранов. «Я повторяю, что это не забастовка», — заявил Эрлих О'Конски, глава местного почтового союза. — «Мы просто не работаем по праздникам».

Количество разводов, разумеется, значительно снизилось. Адвокаты Хардбита пребывают в депрессии, экономической и эмоциональной.

Адвокат Джеральдин Упанишад сказала: «Очевидно, что американский муж и американская любовница лишены своего конституционного права обмениваться нескромными письмами, а жёны не могут их обнаружить. Если эти порочные миазмы семейного мира сохранятся, общество деградирует, и, что ещё хуже, юристы потеряют свои доходы».

Сан-Хуан-де-Лас-Траундап, Калифорния, 17 ноября. Прошло уже десять недель с начала учебного года, но занятия в школе так и не начались, поскольку учителя упорно выходят на пикет, несмотря на предложение повысить зарплату до уровня дворников.

Тем временем преступность среди несовершеннолетних упала до рекордно низкого уровня. Двенадцатилетний Джимми «Кастет» Холлинг прокричал репортёру из окна своей спальни: «Мы, дети, устали от этой забастовки. Мы ничему не учимся. В школе я мог пачкать стены на уроке рисования и громить туалеты, дабы получить представление о сантехнике. Я сломал дома один паршивый унитаз, и мой старик на меня взъелся. Я не могу курить в своём дурацком доме. Я не могу рассматривать грязные картинки. И я не помню, когда у меня в последний раз была возможность избить учителя. Бить мою мамашу — совсем не весело. Она не стесняется давать сдачи».

Северный Нигд, Северная Дакота. 8 декабря. Почтовые голуби из Южного Нигда, Южная Дакота, сообщают, что сегодня начался второй год забастовки городских газет, и нет никаких признаков разрешения ситуации.

Между тем, согласно отчётам, уровень психических заболеваний снизился до рекордно низкого уровня.

Мэрили Менстроу, гостья Южного Нигда, говорит: «Вокруг нет никаких плохих новостей, я полагаю, что где-то плохие новости должны быть, но до нас они не добираются. Ходят слухи, что Конгресс собирается на зимнюю сессию, и это кое-кого расстроило, но наверняка мы не знаем. Возможно, все конгрессмены погибли, и это предположение нас воодушевляет».

Психиатр Хью Сафро соглашается с ней: «О да, именно отрицание реальности является причиной психических расстройств. Это плохо. Быть здоровым явно вредно для здоровья, причём это, возможно, касается и пациента. Но точно относится к психиатру. Мне известно, что некоторые психиатры в Южном Нигде держат экземпляры "Нью-Йорк таймс" в своих приёмных, дабы поддерживать надлежащий уровень тревоги. Но если и "Таймс" объявит забастовку, это может стать концом для Южного Нигда. Они все умрут от нездорового счастья».

Организация Объединённых Наций. Нью-Йорк, 25 декабря. Мир и радость рождественских каникул были омрачены объявлением всеобщей забастовки со стороны всех военных мира. Паника царит в сердцах всех истинных патриотов всех конфессий, тем временем уровень слухов о всеобщей катастрофе по всему миру упал до небывало низкого уровня.

— Нет, — объявил поэт, немного подумав. — Сказать по правде, я никогда по-настоящему не верил, что она есть у меня, да и у кого-либо ещё, если уж на то пошло, но когда я узнал, что у меня есть душа, то у меня определённо нет желания её продавать.

— О, перестань, — успокаивающе произнёс Мефистофель. — Если ты был совершенно счастлив в прошлом, даже не зная об этой... э-э... собственности, почему тебе так не хочется с ней расстаться? По хорошей цене, конечно. — Он с удовлетворением затянулся своей питтсбургской сигарой, думая, что высказал чертовски верную мысль.

Поэт упрямо покачал головой.

— Если бы душа не представляла значительной ценности, ты бы не захотел её купить. И, чтобы не менять тему, с чего ты взял, что я был счастлив в прошлом?

Его лицо приняло одухотворённое выражение, которое демон нашёл несколько более тошнотворным, чем обычно.

— Ну вот, — воскликнул Мефистофель, — ты сам это признаёшь! До сих пор твоя жизнь была менее чем удовлетворительной. Ну же, давай не будем опускаться до обычного торга; я предлагал десять лет всего, чего пожелает сердце. Сойдёмся на двадцати?

Поэт провёл изящной рукой по длинным светлым волосам и усмехнулся.

— Что именно ты подразумеваешь под «желанием сердца»?

Кончик дьявольской сигары горел красным. Будучи чертовски умным, демон заранее положил в карман запасную.

— Только то, — быстро проговорил он. — Что хочешь ты больше всего в жизни.

Глаза поэта затуманились.

— Я хочу, чтобы стихи мои произносились всеми устами, чтобы слова мои были услышаны всеми ушами...

— Вот именно, — сказал Мефистофель. — С моей помощью так и будет!

Сказать по правде, он начал сомневаться в необходимости болтания этого придурка в низах до конца вечности; место становилось довольно многолюдным, дала шли хорошо настолько, что он редко прибегал к подобным сделкам. Однако был задействован ещё один фактор, что должен был принести ему известность в лучших стигийских кругах.

Поэт ещё немного поразмыслил, затем медленно изрёк:

— Если бы я принял твою помощь, прославилась бы не моя работа, а твоя, и вообще я не особенно склонен сотрудничать с дьяволом.

Демон раздражённо затянулся сигарой.

— Чепуха, — отрезал он. — Неужели ты думаешь, что я стал бы утруждать себя написанием стихов? Единственный вид поэзии, который мне когда-либо по-настоящему нравился, — это определённый тип лимериков. — Его смуглое лицо немного просветлело. — Кстати, — продолжил он, — мой любимый начинается словами “Жил-был один парень из Кента"…

Поэт зажал уши руками.

— Пожалуйста, — деликатно пробормотал он.

— О, прекрасно, — раздражённо сказал Мефистофель, — но я заинтересован в продвижении твоей карьеры. Ты напишешь стих; а я позабочусь, чтобы он дошёл до публики, и с хорошей выгодой для тебя.

Поэт скорчил гримасу.

— Но если в моей поэзии есть зачатки величия, то зачем мне твои услуги?

Он широким, хотя и изящным жестом указал на студию на чердаке, где они беседовали.

— Я не останусь здесь надолго, если моё имя однажды...

Демон фыркнул.

— Болтовня! Если человек потенциально великий поэт, это не значит, что его стихи когда-либо будут написаны, или, даже если это так, что они будут восприняты со всем заслуженным одобрением.

— Я... я не думаю, что понимаю тебя.

Мефистофель нетерпеливо взмахнул рукой.

— Возьми ваших выдающихся поэтов романтического периода — Байрона, Шелли, Китса. У всех троих были... перерывы; никому из них никогда не приходилось беспокоиться о своих средствах к существованию. Байрон был лордом, родившимся с серебряной ложкой во рту; Шелли был баронетом; Китс происходил из довольно состоятельной семьи. — Демон глубоко затянулся сигарой — последней, — с грустью отметив, что она становится довольно короткой. Ему была ненавистна мысль о возвращении в Питтсбург за новым запасом. Что за чёртово местечко!

Он продолжил.

— Как вы думаете, сколько потенциально великих поэтов прожили свою жизнь на текстильных фабриках Манчестера, в то время как Шелли, Байрон и Китс имели досуг и богатство, чтобы тратить время на сочинение рифм? — он начал загораться. — Возьмём, к примеру, Томаса Гуда, всю свою жизнь страдавшего от бедности. Всю свою энергию он тратил на написание дешёвых рифмованных каламбуров для лондонских газет. Если бы у него был досуг и обеспеченность, как у других, вы могли бы сегодня называть его имя как яркого представителя романтизма.

— Хммм, — сказал поэт, — верно сказано, что дьявол красноречив. — Он задумался. — Это несколько удручает. Ты действительно думаешь, что смог бы сделать мои работы такими же известными, как работы Шелли или Байрона?

Демон был уверен.

— Разумеется! Я буду действовать как твой агент, доведу работы до сведения нужных людей, направлю твои усилия, позабочусь о том, чтобы они приносили финансовую отдачу. — Он театрально взмахнул рукой с потухшей сигарой. — Вся нация услышит твои стихи!

Поэт был раздавлен. Его голос зазвенел страстью:

— Я согласен!

Мефистофель просиял и мгновенно принял деловой вид.

— По удивительному совпадению, — сказал он, — контракт у меня прямо здесь, в кармане. Если вы просто распишетесь в нижнем поле, помеченном галочкой. — Он достал авторучку, прикоснулся ею к руке собеседника, и её прозрачный корпус мгновенно наполнился тёмно-красной жидкостью. Когда поэт ахнул, дьявол резко его успокоил: — Кровь, вы знаете, является частью утверждённой процедуры.

Поэт слегка поёжился.

— Ненавижу бизнес, — сказал он, беря ручку. — Он груб.

— Зато работает, — ухмыльнулся демон, сияя и удовлетворённо потирая руки.

Прошло двадцать лет, и поэт непринуждённо сидел в своём манхэттенском пентхаусе, вдыхая аромат старой «Метаксы» из бокала в левой руке, перед ним лежал блокнот, куда он время от времени набрасывал пару строк между глотками греческого бренди. Невидимый фонограф играл «Ночи в садах Испании» де Фальи так тихо, что приходилось внимательно вслушиваться. На стенах висело несколько картин Ван Гога; неделей раньше поэту надоели Гогены, и он велел их убрать.

Бесшумно вошёл дворецкий в ливрее, и поэт раздражённо поднял глаза.

— Да, Грэнвилл? — спросил он, вздохнув. — Ну почему меня всё время отвлекают?

— Прошу прощения, сэр, — произнёс Грэнвилл, — но здесь ваш управляющий, мистер Николас Мефисто.

Поэт провёл изящной рукой по своим уже седеющим локонам.

— О, полагаю, я приму его. Я просто ненавижу бизнес.

В комнату влетел Ник Мефисто с портфелем в одной руке, протягивая другую для рукопожатия.

— Ты снова это сделал, старина! — восторженно взревел он, зажав в зубах сигару. Он выдохнул клуб питтсбургского дыма, заставив поэта закашляться.

— Хит для Джей-Би, — продолжал управляющий. — Он действительно без ума от него.

Поэт вяло пожал протянутую руку.

— Правда? — он пожал плечами. — Я предполагал, что так и будет. Конечно, задумано было блестяще.

— Я уверен, — восторженно воскликнул Ник. — Через месяц каждый мужчина, женщина и ребёнок в стране будут слышать это по дюжине раз в день. — Он в экстазе возвёл глаза к потолку и продекламировал:

Гигантский поп-корн, гигантский поп-корн

Лопай его, и прыгай, как он

Дома, в кино, там, где друзья

Гигантский поп-корн для тебя!

Он удовлетворённо вздохнул.

— Это будет твой величайший триумф с момента написания «Музыки вверх, музыки вниз»!

— О, перестань, — укоризненно хмыкнул поэт.

Ник с энтузиазмом взмахнул рукой.

— Я совершенно серьёзен. Старина Джей-Би собирается крутить это по всем каналам страны, по двадцать раз на день. Он пытается заполучить Бинга, Фрэнки, Перри, Дайяну... — Ник удовлетворённо потёр руки.

Демон вынул сигару изо рта и выразительно ткнул ею в поэта.

— Я думал, что мы вышли на вершину, когда попросил тебя написать тексты к «Трём маленьким китам», «Коровьему мясу и телячьему молоку» и «Музыке вверх, музыке вниз», и, по правде говоря, я получил много положительных отзывов от департамента нашей безопасности. Но, брат, эти рекламные ролики с песнями…

Поэт осторожно отхлебнул «Метаксы» и слегка нахмурился.

— Эм... Ник, — пробормотал он, — хотел бы я спросить насчёт одной вещи. Тот, э-э... контракт, что мы подписали какое-то время назад. Мне кажется...

Управляющий поспешно поднял руку.

— Об этом не беспокойся, старина. На самом деле, буквально на днях я обсуждал контракт с ребятами повыше, и они решили, что будет лучше, если мы просто его продлим— на неопределённый срок, да.

Поэт тихо вздохнул с облегчением и глубоко вдохнул аромат старинного бренди.

— Мне кажется, я не совсем понял, — вздохнул он. — Конечно, я вполне удовлетворён, но...

Ник отнял сигару от губ и с удовлетворением оглядел её кончик.

— Всё просто, старина; они решили, что для дела будет лучше, если ты останешься здесь и продолжишь свою прекрасную работу.