Хороших тяжеловесов меньше, чем пуховых подушек в эскимосском иглу, поэтому, когда я смотрю на «Бамбо» Бамуляна, то кровь закипает в жилах, и я сомневаюсь, не мерещится ли мне. Только пока он ещё не Бамбо, а просто здоровяк с шеей в семнадцать дюймов и такими плечами, что Боб Фицсиммонс скрежетал бы зубами от зависти.

Просто Адам Бамулян, здоровенный мужик с Балкан, с мозгами меньшими, чем в пятке мертвеца. Но умел ли он драться? Скажешь тоже...

Я иду по причалу, размышляя, буду ли я есть, и если да, то не только когда, но и где. И вдруг здоровенная обезьяна с плечами шириной в капот грузовика спрыгивает с трапа корабля и направляется к другому парню, явно готовому к встрече. Искры просто-таки летят во все стороны, так что я останавливаюсь и наблюдаю, и если представление будет хоть малость соответствовать потоку брани большого парня, то зрелище выйдет достойным.

Парень способен одной рукой обхватить Эмпайр-стейт-билдинг, а другой — Крайслер-тауэр, и выглядит достаточно крепким, чтобы выбивать заклёпки подбородком, так что я сочувствую другому парню, пока тот не подходит ближе и не попадает в поле моего зрения. Вот так я, братишки, впервые и увидал бессмертного Бамбо Бамуляна.

Он примерно на четыре дюйма ниже первого, пошире в груди, но с тонкой талией и грацией кота, крадущегося по яйцам. Он смугл, в потрёпанной одежде, но за эти годы я повидал много бойцов, и настоящего драчуна узнаю сразу.

Я, конечно, не пророк, но тут и слепой увидит, что вторая горилла в полном комплекте. И более того, времени не теряет. Оказывается рядом со здоровяком, уклоняется от резкого удара правой, а затем бьёт кулаком размером с окорок, отчего горилла становится холодной, как утро на Лабрадоре!

Удара по уху бейсбольной битой в качестве намёка от Старины Рока мне хватает, и я направляюсь к победителю.

— Привет, — встреваю я. — Как тебе идея стать бойцом?

— Стать бойцом? — он рычит, будто я стащил у него носки или как-то так. — Ты чё, двупалубный, не зыришь, я боец и есть! Инче то на что похоже? — И он машет рукой в сторону натюрморта, раскинувшегося на причале.

— Я имею в виду, за деньги, на ринге. Понимаешь, за бабки, капусту, чистоган, хрусты, баксы...

— Я понял! — радостно восклицает он. — Ты имеешь в виду, за это ещё и платят?

И что с ним тут поделать?

— Да, верно понял, — говорю я, стараясь сохранять спокойствие. — На ринге и в перчатках.

— Я не против. Я буду драться с кем угодно и за что угодно! За деньги, шарики и мел, но предпочтительнее за деньги. Шарики и мел малость вредны для зубов!

— Тогда брось этот тюк и пошли со мной. Я лучший бойцовский управленец в мире, один из двух умнейших людей во Вселенной и вообще отличный парень!

— Здорово, да. Ты мне тоже нравишься! — он глупо ухмыляется.

Не обращая внимания на его оскал, я продолжаю:

— В клубе «Лицей» нужен боец. И мы будем драться с любым, кого они выставят.

— Мы? Неужели мы будем драться вдвоём с одним парнем? Чёрт возьми, мистер, мне помощь не нужна.

— Дерёшься ты. Я — мозг, понял? Мозг, кто дела крутит. Понятно?

— О, так ты мозг? Отлично, мистер, что у тебя есть занятие, и мы как-нибудь справимся!

— Хм? О! — Я снова смотрю на него, но он уже идёт, размахивая своими граблями. — Только не называй меня мистером! Меня зовут Макгвайр, Шёлк Макгвайр. Я «Шёлк», потому как я скользкий парень, понимаешь?

— Точно угорь? — уточняет он.

Это слишком смахивает на подколку, и я уже готов ответить, когда вспоминаю четырёхтонного малыша на причале, всё ещё отдыхавшего, когда мы уходили, и решаю не обращать внимания. Спокойствие, только спокойствие!

Через несколько минут я завожу свою гориллу в офис «Большого Билла» Хейни и сажаю на стул в приёмной с кепкой в руках. Затем врываюсь внутрь.

— Привет, Билл! — радостно кричу я. — Вот я и снова здесь! У тебя имеется тяжеловес для четырёхраундового боя сегодня вечером?

— А кому какое дело? — он полон сарказма. — У тебя целый год не было бойца, способного пробить себе дорогу из бумажного пакета!

— Ошибаешься, — холодно отвечаю я. — Опять ошибаешься, дурилка! Выкрутись с кресла и глянь сюда... — я резко распахиваю дверь и показываю облокотившегося на новый стол из красного дерева бойца с сигарой, пахнущей так, словно её вырастили на каучуковой плантации.

— Чёрт возьми, — говорит Хейни, рассматривая Бамбо. — Это не боец. И вообще не человек. Как его зовут? Кинг-Конг?

— Без глупостей, дурик. Этот парень — величайший панчер со времён Берленбаха и быстрее, чем даже Лаугран. Его удары весомее, чем пожизненный срок в Алькатрасе. Малый не проиграл ни одного боя!

— Такого у тебя ещё не было, да?

Большой Билл оглядывает Бамбо с задумчивым блеском в глазах, и я знаю, что он видит. На внешности Бамбо можно заработать. Он выглядит как точная копия неандертальца, только немного жёстче и тупее.

— Хорошо, — неохотно соглашается Хейни. — Сегодня вечером я устрою бой с «Метким» Эмедаско, ежели хочешь.

— С кем? — вскрикиваю я. — Да ведь тот перевернул всё вверх дном отсюда и до Китая, а мой парень лишь новичок. Эмедаско его убьёт его!

— Ты сам напросился на драку, не так ли? — усмехается Билл. — Что ж, ты её получил. Твой клоун получит баксов двадцать, если съездит по уху какому мальцу, а за «Меткого» выйдет не меньше пяти сотен! И ты ещё брыкаешься?

— Но парень перспективен. Он многого добьётся. Я ж не хочу, чтобы его выбили на старте, верно? Эй, дай парню шанс, ок?

— Забудь. Это единственное свободное место. Вчера было четыре раунда, а потом Хэдри проиграл в главном бою, так что я могу выпустить твоего парня. Если выживет, дам ему ещё один шанс. Как ты его зовёшь?

— Эй, горилла! — рявкаю я. — Как тебя звать?

— Меня? Да я сам прихожу, — ухмыляется он. — Но фамилиё моё Бамулян. Адам Бамулян. Б-а-м-у-л…

— Хватит! — притормаживаю я. — Мы будем звать тебя Бамбо Бамулян!

Я вытягиваю с Хейни аванс на еду, и мы отправляемся в кофейню «У Дэна», чтобы получить мешок с кормом. Пока Дэн пытается приготовить яичницу с ветчиной, я пытаюсь малость собраться с мыслями.

На ринге полно цветных, но я не могу понять, в чём подвох. Этот здоровенный бродяга Эмедаско — настоящая отрава, точно, да! По крайней мере, так его называют в газетах. Никогда его не видел, но парень на слуху. Обычно я собираю информацию о таких типах, но этого как-то упустил. Он прокатился по США, нокаутировав многих парней по фамилии Джонс, и в газетах выглядит как будущий чемпион в тяжёлом весе. Здоровенная обезьяна, весящая, согласно отчётам, примерно на два фунта меньше, чем «Королева Мэри», а пилотирует её проверенный человек из «бывших» по имени Марк Конеки, и он не такой уж «бывший», если вы меня понимаете.

Глядя как Бамбо поглощает яичницу с ветчиной, я решаю, что его надо выпускать на ринг почаще, и что лучше покупать ему одежду, чем пропитание. Но когда допиваю третью чашку кофе, ибо есть не шибко люблю, то поднимаю глаза и кого бы вы думаете обнаруживаю, как не «Вертлявого» Хогана?

Так вот, Вертлявый нравится мне примерно, как «скоротечная чахотка» или типа того, да и я слегка раздражаю его с тех пор, как мы сели в покер. Он сдал мне пару двоек из нижней части колоды, а я разыграл четырёх тузов, что облегчило его на полсотни баксов, так что всякий раз, когда он подходит ко мне, в воздухе витает что-то ещё, окромя неприятного запаха.

Как бы то ни было, я всё ещё размышлял, когда он с важным видом подошёл к нашему столику, выглядя столь же преуспевающим, как парикмахер из Бауэри на отдыхе.

— Эй, ты! — рычит он. — Тебя вызывает шкипер!

— Послушай, Бамбо, — спрашиваю я, — ты чувствуешь запах скунса или это просто Вертлявый Хоган?

— Ладно, ладно, — бурчит посланец, не прилагая никаких усилий, чтобы выглядеть отвратительно. — Очень смешно! Шеф хочет тебя видеть тебя!

Как я уже говорил, Вертлявый мне нравится, словно семилетний зуд, но я слышал, что сейчас он топит за «Алмазозадого» Дилбекера, крупного рэкетира, и ходит весь такой взвинченный, с пистолетом в каждом кармане или типа того.

— Будь здоров, красавчик, — ласково говорю я. — Может, ты и зеница ока своей мамочки, но для меня — просто гнилая картошка. — Затем я поворачиваюсь к Бамбо и протягиваю свой ключ. — Держи и, когда поешь, отправляйся в комнату, побудь там, пока я не вернусь. Мне нужно узнать, чего хочет этот болван. Это недолго.

Бамбо встаёт и одёргивает пояс после ужина. Бросает на Вертлявого взгляд, вздувающий волдыри на стальном листе.

— Хочешь, я этот сухарик подброшу? — он ухмыляется. — Ставлю пять против одного, что смогу успокоить его на часок!

— Да тут все десять к одному, — подмигиваю я. — Но пока пусть идёт. Успеется.

В гостиной шикарной квартиры Дилбекера околачивается полдюжины вооружённых парней. Любой из них похитит и убьёт собственного племянника за пару центов, и все они окидывают меня профессиональным взглядом, будто целятся из томми-гана. Довольно шустрая компания чокнутых, уж я-то знаю.

Дилбекер поднимает голову, когда я вхожу. Он невысокий, толстый, надутый, как индюк. При виде его я расслабляюсь, ибо мы с Дилбекером люди не чужие. На самом деле, в далёкие времена, когда мы росли в паре кварталов друг от друга, его звали «Неряхой», о чём он хотел бы забыть сейчас, когда стал лучшим в своём деле.

— Привет, Макгвайр, — небрежно говорит он. — Бери сигару.

Он протягивает мне коробку, и, когда ухватываю сразу несколько, то вижу боль в его глазах. Я вежливо улыбаюсь и рассовываю сигары по карманам, полагая, что если уж я курю, то пусть дым будет хороший.

— Я слышал, у тебя есть боец, — начинает он. — Парня зовут Бамулян?

— Да, пригласил его на сегодняшний вечер. Собирается спеть десяток куплетов с Эмедаско. — Я задаюсь вопросом, к чему бы всё это? — И, — продолжаю я, — он остудит парня на несколько лет вперёд!

— Уверен? — Дилбекер выразительно хмурится. — Может, так, а может, и нет. Но именно по этому поводу я и хотел тебя увидеть.

Он сделал паузу, а затем, наставив на меня толстый средний палец, продолжает:

— Видишь ли, у меня есть часть контракта Эмедаско, и сегодня вечером, полагаю, он должен победить. Я бы хотел, чтобы он выиграл нокаутом примерно в третьем раунде.

Дилбекер выдвигает ящик стола и бросает на него пачку банкнот.

— Конечно, дело есть дело. Ты ждёшь пять сотен от Хейни. Что ж, я удваиваю. Что скажешь?

Я откусил кончик одной из сигар, стараясь не торопиться и сохранять хладнокровие. На самом деле, у меня засосало под ложечкой, и мурашки дюжинами побежали по спине. Но какого чёрта! Бамбо ни под кого не ляжет, и если меня хотят вышибить, то, думаю, дело верное. Я встаю.

— Ладно, засранец, — говорю я как можно язвительнее. — Ты сказал своё. Что ж, теперь моя очередь. Вечером я отправлю Бамбо побеждать, и прослежу, чтобы он навешал твоему длинноногому рыбоеду по полной, усёк? — Я надеваю шляпу и зловеще надвигаю её на лоб. — Знаю, что у тебя есть парни при пушках, но это ничего не меняет. Приводи с собой всех, кого сможешь, и устроим большую вечеринку, ибо я собираюсь пригласить свою команду. Сорок человек — самые крутые парни этого города, въезжаешь? Я не прошу твоего бойца лечь, Неряха Дилбекер, потому что Бамбо позаботится об этом.

На минуту его так скрючило, что я думаю, уж не удар ли его хватил, но мне всё равно. Может, для кого-то он и важная шишка, но для меня просто Неряха Дилбекер, парень, кого я раньше гонял домой из школы, а он как был желторотиком, так им и остался. У меня нет парней с оружием, хотя толку от них и немного, но иногда блеф срабатывает, а блеф — это всё, что у меня осталось.

— Ладно, — говорит он, такой злой, что лучше его привязать. — Ты меня слышал. Твой парень ляжет сегодня ночью, или ты последуешь за Тушителем, понял? А байки о парнях со стволами меня не пугают. Ты, бродяга, уже несколько месяцев на мели! Мне ли не знать, что происходит в этой дыре? А теперь убирайся отсюда, и чтоб твой парень лёг сегодня вечером!

Я просто смеюсь в ответ, а когда выхожу, то выгляжу чертовски крутым. В дверях стоит Вертлявый, и, проходя мимо, я останавливаюсь и стряхиваю пепел с сигары ему на лацкан. Затем иду дальше и замечаю его отражение в зеркале: у него от удивления так отвисает челюсть, что туда мог бы въехать грузовик. Или одна из рук Бамбо, что, кстати, хорошая идея.

Но, однако, я волнуюсь. У меня нет парней при пушках, а у Неряхи Дилбекера они есть. Может, он и крыса, но крысы очень опасны, когда у них появляется шанс, и имеется команда поддержки. Всего неделю назад из реки выловили «Тушителя» Чемберса — весь опутан колючей проволокой, а ноги наполовину обгорели. Все знают, что это работа Дилбекера, но доказать не могут. Я очень трепетно отношусь к ногам и не хочу, чтобы меня сбрасывали с мостов, но Бамулян будет биться, и, может быть — очень может быть — победит!

Но есть шанс, что его задуют, как свечку. Многие парни хорошо выглядят на улице, но не могут устоять на ринге, даже против чурбана. Если Дилбекер и подкупал парней, чтобы они ложились под Эмедаско, этот здоровяк всё равно достаточно хорош, чтобы избить моего парня одной рукой, по крайней мере, так представляется.

Тем не менее, я не потерплю, чтобы мной помыкал Неряха Дилбекер. Возможно, живой трус лучше дохлого героя, но я человек гордый. Через несколько часов нас высаживают у Клуба, и Бамбо сжимает в руках свою сумку. К тому времени у меня уже порядком замёрзли ноги, хотя, похоже, к концу вечера они прогреются.

Несколько раз я выглядывал из-за двери раздевалки, и каждый раз, когда я высовывал голову, то утыкался в огромного, уродливого парня. Тот смотрел на меня глазами, похожими на буравчики, а я сглатывал и втягивал голову в плечи. Но своему бойцу ничего не говорил. Не хочу, чтобы он волновался перед выходом на ринг, хотя он точно не переживает. Весёлый, улыбается мне, дёргает Коттона за кудрявые волосы и смеётся надо всеми. Я никогда не видел, чтобы парень выглядел таким резвым перед боем. Но и он ещё не видел, как бьёт Меткий Эмедаско!

Разок я подошёл к краю ринга и оглядел толпу. И тут меня пробрал озноб. Прямо за нашим углом сидит Неряха Дилбекер и трое его парней со стволами. Но что бросилось мне в глаза и снова охладило ноги, так пустые места вокруг них. В остальном зале аншлаг. Но эти свободные места стали чуть ли не последней каплей. Похоже, уже разнёсся слух, что меня будут править.

Всего через несколько минут нас вызывают, и, когда мы направляемся по проходу к рингу, я подрагиваю. Кроме того, я задаюсь вопросом, почему мне так не повезло, что мой боец встрял с одной из горилл Дилбекера. И вдруг я слышу позади себя нечто, и волосы у меня встают дыбом. Ровный, медленный топот, топот, топот ног прямо за спиной.

Когда я оглядываюсь, то чуть не роняю бутылку с водой, ибо прямо за мной стоит тот большой темноволосый парень, что дежурил за нашей дверью, а дальше — упаковка самых крепких орешков. Крупные, сурового вида парни со смуглыми лицами, квадратными челюстями и густыми чёрными бровями. Очередь аж до дверей.

Пока Бамбо занимает своё место, я вижу, как они рассаживаются на свободные места позади Неряхи, и, поверьте мне, это самая крутая компания из всех. Я никого из них раньше не видел, и, за исключением одного или двух, они не так шикарно одеты, как большинство бандитов Дилбекера, но они крупнее, крепче и выглядят более грозно; и когда Коттон трогает меня за руку, я вскрикиваю и, чёрт возьми, чуть не грохаюсь в обморок. И то сказать — за вами когда-нибудь наблюдали пять десятков стрелков?

Я оглядываюсь: Эмедаско уже на ринге. Он — здоровяк весом около двухсот пятидесяти фунтов и ростом ни на дюйм не выше шести футов семи дюймов!

Мы выходим для инструктажа, и когда собираемся в центре ринга, Бамбо разворачивается и наносит удар в подбородок Меткому, тот едва успевает увернуться. Прежде чем мы успели остановить их, Эмедаско нанёс резкий удар справа в голову Бамбо, а тот в ответ нанёс сильный удар левой в живот! Наконец нам удалось их разнять, и я велел Бамбо подождать, пока бой не начнётся, и когда прозвенел гонг, мы всё ещё спорили.

Эмедаско выскочил из своего угла, как бешеный бык, замахнулся на Бамбо и точно снёс бы ему голову, если бы попал, но Бамбо пригнулся и нанёс сильный удар левой в живот здоровяку. Затем, когда Эмедаско нанёс ударил сверху по голове, вошёл в клинч, и они метались по рингу, пока рефери их не разнял. Они бились пару секунд, а затем Бамбо нанёс потрясающий удар правой, влетевший рефери в висок, выбив того с ринга на скамейки для прессы.

Затем эти два бугая устроились в центре ринга и начали драться, как пара маньяков, а обезумевшая толпа вскочила на ноги, вопя о кровавом убийстве. Эмедаско на добрых шестьдесят фунтов тяжелее, но это не слишком помогало в тот вечер, потому как если кто и хотел драться, так это Бамбо Бамулян.

Внезапно этот здоровенный бандит отступил назад и нанёс сильный апперкот справа, голова Эмедаско откинулась назад, как на шарнирах, а Бамбо прыгнул и начал бить обеими руками в живот здоровяка. Меткий отшатнулся и упал на канвас. Быстро поднялся и так же быстро отступил, когда Бамулян в пару прыжков пересёк ринг и провёл ещё один удар справа в подбородок, и, поверьте мне, этот удар справа начинался где-то к югу от экватора. Затем Меткий снова встал, и когда прозвенел гонг, они стояли лицом к лицу, обмениваясь ударами, как пара обезумевших гигантов.

Я был так взволнован боем, что совсем забыл о Неряхе и что может произойти, если победит Бамулян, а дело к тому шло.

Гонг! Бамбо вскочил с табурета и, пересекая ринг, нанёс удар левой с размаха, и Эмедаско влетел в канаты. Но большой парень будто ничего не заметил, и когда оторвался от канатов, то градом хуков, свингов и апперкотов отбил Бамбо в центр ринга, где тот и был сброшен на пол мощным ударом правой в бицепс.

Ошеломлённая публика, пришедшая посмотреть, как Эмедаско раскатает очередную подстилку, прыгала на стульях и орала как сумасшедшая, видя добрый нокдаун и затяжную драку, что все хотят, но редко видят. Бамбо оказался в своей стихии. Большая обезьяна вошла в раж, нанося удары обеими руками и широко раскрывшись, как при дерьмовой игре в Бауэри. Удары Эмедаско для него не больше, чем комариные укусы, и, хорошо разогревшись, он атакует, как боевой придурок.

Сбивает с ног Меткого Эмедаско сильным ударом левой в голову, наносит удар правой по корпусу, а затем опускает руки и смеётся. Но опытный Эмедаско одним прыжком пересекает ринг и наносит моему парню прямо по усам удар, потрясший Гибралтар до основания. И следующее, что я помню, — Бамбо лежит на лопатках в моём углу, плоский, как лопнувший воздушный шарик.

Я перегибаюсь через канаты и кричу, чтобы он вставал, и меня можно вырубить топором, когда он оборачивается и говорит, ухмыляясь:

— Мне не обязательно вставать, пока он не досчитает до девяти, не так ли?

А в девять он уже на ногах, и когда Эмедаско бросается на него, я кричу:

— Бей наотмашь! Прямым в живот!

Удерживая разъярённого Эмедаско одной рукой, в то время как здоровяк колотит его как сумасшедший, моё призовой красавчик наклоняется и спрашивает:

— Что ты сказал, а?

— Бей его в живот, придурок! — рычу я. — Бей в живот!

— О-о-о, я понял! — ухмыляется он. — Ты имеешь в виду, вдарить его в живот!

И, отведя назад свой большой правый кулак, он, как торпеда, вдаривает Эмедаско в живот.

Эмедаско всхлипнул, будто на него обрушился сарай, крутанулся и начал падать. Но прежде чем он успел коснуться канваса, Бамбо шагнул вперёд и ударил обеими руками в подбородок, и Эмедаско вылетел с ринга, как бродяга из «Уолдорфа», и уже не поднялся.

Мы поспешили обратно в раздевалку под такие громкие аплодисменты толпы, что их можно было услышать в Сараваке, где бы тот ни находился, и, поверьте мне, я горел желанием оказаться там.

Пока мы бежим, я слышу дикий вопль большого уродливого парня, что весь вечер не сводил с меня глаз, и когда я оглядываюсь, вся толпа несётся за мной, как толпа психов, но я ныряю в раздевалку и хлопаю дверью.

— Эй, что за глупость? — спрашивает Бамбо. — Кто-нибудь может захотеть войти!

— Этого-то я и боюсь! — кричу я. — В коридоре полно парней, желающих зайти!

— Но там мой брат! — настаивает Бамбо, и прежде чем я успеваю его остановить, рывком распахивает дверь, и прежде чем ты успеваешь подумать, комната уже полна этих больших, крепких на вид парней.

Я бросаюсь к двери, но нога зацепляется за край халата Бамбо, висящего на стуле, и я ныряю носом в пол. Затем что-то ударяет меня по голове, и свет выключается.

Когда я пришёл в себя, надо мной стоял Бамбо, а парень с чёрными глазами держал мою голову.

— Ладно, ты меня поймал! Я сдаюсь! — буркнул я. — Я у тебя в руках, наслаждайся.

— Слушай, ты что, рехнулся? — Бамбо с отвращением рявкает на меня. — Что на тебя нашло? Завязывай, я хочу познакомить тебя с моим братом!

— С кем? — вскрикиваю я. — Ты хочешь сказать, что этот парень — твой брат?

— Конечно, он пришёл посмотреть, как я дерусь. Все эти парни, они мои земляки. Мы вместе приехали с Балкан, поэтому они хотели взглянуть на бой. Они сталелитейщики из Питтсбурга.

Я всё ещё смеюсь, когда мы заходим в «Зелёный веер» на поздний ланч, и только когда мы все рассаживаемся, я вспоминаю, что это одно из заведений Неряхи Дилбекера. Как раз когда я перестаю смеяться от этакой мысли, ко мне подходит Вертлявый Хоган. Только теперь он другой, ходит очень осторожно и подходит к моему столику так, словно напуган до смерти.

— Мистер Макгвайр? — обращается он.

— Ну, и в чём дело? — спрашиваю я. Рявкаю на него. Не знаю, почему он должен бояться, но лучше блефовать. И если он боится, значит, тому есть причина, а если такой парень с оружием, как Вертлявый, называет меня мистером, он точно боится, так что я веду себя очень жёстко.

— Неряха — я имею в виду Алмазозадого — просил передать, что он просто пошутил сегодня днём. Он не хочет неприятностей, и приглашает поучаствовать с ним в крышевании прачечной? Он говорит, что у вас отличная компания парней со стволами, но места хватит для всех вас.

С минуту я смотрю на него, как на сумасшедшего, а потом до меня доходит. Я оглядываюсь на этих здоровенных сталелитейщиков, а потом смотрю на Вертлявого.

— Ничего не выйдет, бездельник. Возвращайся и скажи Неряхе, что мне его игрушки не интересны. У меня есть свои, побольше и получше. Просто скажи, чтобы он отвял от меня, понято? И тебя это тоже касается! Один неверный шаг, и я спалю тебе ноги до колен, понял?

Он пятится, но внезапно меня осеняет вдохновение. Нет ничего лучше, чем подстегнуть судьбу, когда игра складывается в твою пользу.

— Эй! Эй! — кричу я. — Передай Неряхе Дилбекеру, что мои мальчики просят угощения за счёт заведения, и скажи ему, чтобы он достал лучшее шампанское и сигары, какие у него есть! Иначе сам понимаешь…

Я откидываюсь на спинку стула и засовываю большие пальцы в проймы жилета. Я подмигиваю Бамбо Бамуляну и ухмыляюсь.

— Всё, что нужно, — это мозги, мой мальчик, мозги.

— Да ладно? И как ты узнал? — ухмыляется он.

Пол Берленбах (1901-1985) — американский боксёр-профессионал, чемпион мира в полутяжёлом весе (1925-26 гг.).

Томми Лаугран (1902-1982) — американский боксёр-профессионал, чемпион мира в полутяжёлом весе (1923, 1927-1929 гг.).

Роберт Джеймс Фицсиммонс (1863-1917) — первый и на протяжении ста лет единственный британский абсолютный чемпион мира по боксу в тяжёлом весе.

«Деньги, шарики и мел» — присказка из английской игры в мраморные шарики, где мел используется для рисования, а сама игра идёт на деньги.

Канвас — жёсткий и очень плотный материал с утолщёнными волокнами, который обладает негибкой текстурой. Использовался как покрытие для рингов.

Панчер — боксёр особого атакующего стиля, отличающегося сбалансированным сочетанием техники и силы удара, благодаря чему он способен выигрывать поединок очень быстро.

Саравак — один из двух штатов Восточной Малайзии, расположенный на северо-западе острова Калимантан.

«Уолдорф-Астория» — фешенебельный многоэтажный отель на Манхэттене в Нью-Йорке. С 1931 по 1963 год был самым высоким в мире (191 м).

Их слышно вечером, где-то с шести или половины седьмого. Где-то вдали. Если у них и есть мотив, то слишком сокровенный и неощутимый: подобно звукам человека с травмой головы, они понятны лишь самим себе. Временами кажется, что они приближаются, как звуки, доносимые ночным ветром. На мгновение слушатель способен различить несколько голосов, иногда даже отличить мужской от женского. В них есть и жалоба, и ярость, но слова разобрать трудно. Лучше всего слышно в десять вечера. К полуночи крики окончательно сходят на нет, и в центре маленького городка становится тихо и темно.

В маленьком городке жил старик. Сегодня это не такой уж маленький городок, но в юности старика он был маленьким, и в памяти его таким и остался.

Старику нравилось многое. Ему нравились звуки летней ночи, золото восхода солнца весенним утром, запах осенних листьев и камин зимой, ибо как раз холод ему не очень нравился.

Он любил гулять. В городке, что когда-то был маленьким, он побывал во многих местах. Иногда он брал сигару и прикуривал против ветра, чтобы просто проверить, получится ли, а потом шёл пешком.

В городке имелся очень высокий холм. Единственное место, куда старик никогда не ходил, ибо холм был высок, а подъём труден, и многие говорили, что прогулка выйдет тяжёлой, а он не знал, сможет ли пройти весь путь, если рискнёт.

Он боялся холма, тот напоминал о его юности, как он мог подняться на любой холм, не запыхавшись, и спуститься бодрым, зная, что пройдёт везде, где захочет. Но холм внушал страх, потому что как-то раз он попытался взобраться на него, но запыхался уже на полпути, и сердце забилось сильнее, чем в юности, когда он чувствовал, что может обойти весь мир.

Он слышал истории о холме. Говорили, что подъём туда долгий и трудный, что дыхание сбивается надолго, но если добираться до вершины, то можно увидеть весь город как на ладони, стоит запах роз, жимолости и других цветов, пока ещё никем не названных. Говорили, что воздух пропитан ароматами, и стоит его вдохнуть, как возраст покидает тебя, и ты снова ощущаешь силу и смысл юности. А ещё говорили, что старик не сможет взобраться на холм, это под силу только молодым и сильным, и он прав в своих опасениях.

Старик долго думал обо всём этом. Решил, что попробует ещё разок, и если уж не достигнет вершины, то сможет сказать, что пытался, — именно так говорил старик, когда у него что-то не получалось.

Летним утром, когда было не так тепло, как иногда бывало в городке, он отправился в путь, и он чувствовал силу, возможно, не в ногах или в сердце, но в своей голове, а это тоже чего-то стоит. Он пошёл по дороге, ведущей на холм, и там, далеко вверху, виднелись красивые дома богатых людей, кому никогда не приходилось подниматься на холм, ибо они уже жили там и всю свою жизнь смотрели на город сверху вниз. Он шёл по дороге и лишь на полпути к вершине холма почувствовал, что старые ноги не слушаются, а холм заговорил с ним и сказал:

— Возвращайся, старик. Возвращайся, потому что я могу убить тебя, если захочу.

Но он продолжил путь, и пот струился под рубашкой и по лицу, и вдруг летнее солнце стало припекать, а голубое небо стало похоже на пламя, но он шёл.

И шаг за шагом ноги становились всё тяжелее и тяжелее, сердце билось всё сильнее, а лёгкие болели. И он услышал, как холм смеётся над ним в дуновении ветерка, что обдувал его лицо подобно поцелую из духовки, и холм сказал:

— Старик, таких дураков как ты, я ещё не видал.

И старик подумал в ответ, потому как дыхание у него перехватило:

«Ты не победишь меня, холм, ты не заставишь меня остановиться, ты не убьёшь меня, потому что сегодня, в этот день, я собираюсь покорить тебя и встать на твоей вершине. Сегодня я посмотрю вниз на город и почувствую запах роз, и жимолости, и цветов, коим ещё никто не дал названия, и буду знать, что сделал что-то хорошее».

И на холме воцарилась тишина, но старик чувствовал, что холм наблюдает за ним.

Он знал, что холм считает его шаги. Такой долгий путь к вершине, по дороге, что, казалось, бесконечно уходила в пылающее небо. Он знал, что холм слушает его, слышит биение его сердца, и когда он остановился, чтобы перевести дух, то услышал смех, но всё равно поднимался всё выше и выше, по мере того как склон становился круче, а холм всё смеялся и смеялся, ибо думал, что старик не сможет продолжать, что он так устал, и это было правдой. Холм мог бы убить его, если бы захотел.

Он шёл дальше.

«Иногда, — думал он, — человек должен переступить все границы дозволенного». Это было правдой. «Иногда человек должен что-то сделать, потому что так надо». И это тоже было правдой.

Он шёл дальше.

Холм становился всё круче и круче, а его смех всё резче отдавался в ушах старика. Где же вершина? Там, высоко, казалось, за сотню миль, где деревья стояли, согнутые ветром, дувшим из-за холма, словно тысячи рук, вылепляющих мир.

Он шёл дальше.

У него болело сердце, болели ноги, лёгкие обжигали грудь, но он продолжал идти. И холм кричал ему:

— Возвращайся, старый дурак, ты прав, что боялся меня, возвращайся, возвращайся!

Но старик увидел вершину и подумал:

«Ещё немного боли, ещё немного усилий, и я буду там, я вдохну аромат юности».

Вверх, и вверх, и вверх, и вверх, мимо красивых домов богачей, и всё выше и выше, к деревьям на самой вершине, и холм засасывал его ноги, словно зыбучий песок, но он выбрался, и пот струился по его лицу, и рубашка была мокрой, и сердце болело…

Внезапно он очутился на самой вершине холма, перед ним раскинулся весь город, и холм издал крик отчаяния, ибо не выиграл битву со стариком.

И когда старик вытер лицо и посмотрел вниз, на город, он вдохнул насыщенный воздух, но почувствовал лишь затхлость, потому как в этот момент мимо прогрохотал мусоровоз, спускаясь с холма, увозя с собой всё, что выбросили богатые люди.

Не было ни аромата роз, ни аромата жимолости, ни аромата цветов, коим никто ещё не дал названия. Было только злой жар летнего солнца и запах собственного пота, но то был настоящий пот, и старик улыбнулся, услышав, как холм издал тихое победное бормотание, предназначенное только ему.

Спускаться было не так уж трудно.

В своём доме старик очень много думал. Дело не в благоухающем воздухе. Не в обещании вернуть силу и молодость, ибо это всегда лишь сказка. Не в том, что он смотрел на город сверху вниз и даже не в том, что он стоял на самой вершине крутого холма после длинной дороги.

Дело в том, что он верил, что доберётся туда, и осуществил это. Он преодолел боль в ногах, боль в лёгких и боль в сердце. Он сделал всё, что мог, и остался доволен своим трудом, и всё это очень хорошо. Он улыбнулся.

Старик поразмышлял ещё немного, а потом погасил лампу и лёг спать.

Брюс Коллинз, первоклассный ракетный пилот, напряжённо ожидал, пока маленький спутник Марса приблизится из необъятного космоса. В сорока миллионах миль отсюда люди Земли боролись со странной эпидемией безумия и единственным спасением стала недавно созданная противотелепатическая сыворотка.

Хорошо, что напарником в полёте стал Ларри Гиллмор, Рыжий. На него всегда можно положиться в трудную минуту — немного безрассудный и определённо своевольный, но обладающий смелостью и инициативой, столь нужными в критических ситуациях.

А какую ещё опасность, кроме безумия, можно ожидать от таинственной силы, протянувшейся от Деймоса, спутника Марса, к Земле, сквозь сорок миллионов миль космического пространства?

Что за таинственная угроза подтачивала разум людей и придавала их телам причудливые формы?

В иллюминаторе, вынырнув из пугающих, усыпанных звёздами глубин бесконечности, раздувался, подобно воздушному шарику, крошечный диск Деймоса. Каким абсурдом показалось бы астрономам столетие назад существование такого маленького спутника с пригодной для дыхания атмосферой. Физикам старого времени представлялось, что кинетическая теория газов доказывает, что малая планета не обладает атмосферой.

Им не было известно, что скорость молекул газа зависит от силы гравитационного поля, окружающего молекулу.

Включив тормозные двигатели, Брюс опустил серебристую ракету на скалистую поверхность Деймоса в районе терминатора, у подножия фантастически наклонённого утёса.

Голос Ларри нарушил внезапную тишину:

— Ты вколол сыворотку?

Рыжий с опаской смотрел сквозь стекло иллюминатора на зловещий пейзаж.

— Конечно, — ответил Брюс, его серые глаза полнились решимостью, а худощавое лицо загорело от пребывания на открытом воздухе. — А как насчёт тебя?

— Порядок, — сообщил Ларри.

— Что ж, давай наденем грузила на обувь и осмотримся — здешнее притяжение слишком мало, без груза не выйти.

Пять минут спустя они стояли снаружи ракеты, а похожий на большой полумесяц Марс висел над аномально низким горизонтом, заливая красноватым сиянием суровые окрестности.

— Что теперь? — глаза Ларри горели нетерпением. — Начинаем поиск лаборатории Хоркера?

— Не совсем. У нас чёткая задача — уничтожить Деймос. Хоркер, вероятно, оборудовал здесь местечко для экспериментов с теми патагонскими камешками, но мы можем искать их сотню часов, и не найти.

— Это там, — спокойно заявил Ларри, указывая рукой на каменную осыпь.

Брюс прищурился. В полумиле от них осыпь, казалось, уходила в затянутый туманом кратер или ложбину.

— С чего бы это? — резко спросил он. — Почему ты так решил?

— Просто предчувствие, но я уверен, что прав.

Брюс подозрительно взглянул на второго пилота.

— Слушай! Вколи ещё порцию этой дури. Понял меня?

— Кто, я? — в голосе рыжеволосого космонавта слышалось отвращение, но когда их взгляды встретились, его рука потянулась к карманной аптечке. — Хорошо, — усмехнулся Ларри. — Думаешь, я тронутый, да?

Брюс наблюдал, как тот наполняет маленький цилиндрик сывороткой и ввинчивает иглу.

— Нет, — ответил он. — Полагаю, ты чокнутый не более, чем обычно, но рисковать не будем. Я займусь конусом.

Он вернулся в ракету, включил свет в кормовом отсеке и приступил к распаковке наспех собранного оборудования.

Спустя десяток минут Ларри пропал из виду!

Странная цепочка событий привела двух космонавтов на крошечную луну Марса. Её следовало уничтожить, чтобы спасти Землю от безумия. Хоркер, земной физик, стоял у истоков всего. Каким-то образом он обнаружил, что странные камешки в Патагонии — озадачивающие геологов со времён Дарвина, — представляют собой дремлющие споры невероятно древней, инопланетной жизни.

Решением Всемирного трибунала Хоркеру запретили продолжать исследования, как слишком опасные для человечества, и тот бежал на Деймос, забрав с собой несколько камешков.

Прошло два года. Внезапно люди начали сходить с ума. Никто не понимал, в чём причина, пока не вернулся на своей ракете Хоркер. Он был безумен, как шляпник, его тело странным образом изменилось, и он бормотал о какой-то нечеловеческой разумной жизни, не животной и не растительной, извлечённой им из камешков на Деймосе — и жизнь эту следовало уничтожить. Это нечто, благодаря телепатической силе, могло управлять телами и разумами людей на расстоянии миллионов миль. При этом тела людей претерпевали и анатомические изменения.

И вот, всего через несколько минут после прибытия на Деймос двух космонавтов, отобранных для сей важной миссии, Ларри Гиллмор, второй пилот, таинственным образом исчез.

На мгновение Брюс застыл в оцепенении. Тишина и тени окружали его, багровое сияние Марса окрашивало кровью осыпающиеся утёсы.

Что за странная, непостижимая сила так незаметно похитила Ларри?

Брюс выругался, ибо в голову внезапно пришёл ответ. Каким же он был дураком! Он отчётливо помнил, что ни разу на самом деле не видел, как Ларри воткнул иглу в руку и нажал на поршень. Это так похоже на упрямого, своевольного космонавта — решить, что ему не нужна защита противотелепатической сыворотки!

А как насчёт «предчувствия» Ларри? Уже не коварная ли галлюцинация, чреватая безумием, скрутила его мозг ядовитыми пальцами?

— Ларри!

В разреженном воздухе зов прозвучал слабо и бесполезно. Он позвал снова, громче:

— Рыжий! Йо-хо-хо! Ры-ы-ы-жий!

Ответа не последовало. В следующий момент Брюсу показалось, что он ощущает под ногами головокружительное вращение маленького спутника, бесшумно и бесконечно летящего в космосе.

Надо найти Ларри. Он обвёл взглядом низкий, затянутый дымкой горизонт. Но оставить ракету без присмотра… Внезапно Брюс осознал, что на его плечах лежит обязанность спасти человечество от участи, что хуже полного уничтожения. С лихорадочной поспешностью он начал собирать аппарат из деталей, вытащенных наружу.

Но сначала он отнёс все контейнеры, один за другим, ярдов на триста от ракеты, выбрав участок гладкой, ровной скалы для работы. Затем, прежде чем начать сборку конусного проектора, достал из кобуры на бедре оружие ближнего боя — пистолет-распылитель, способный изменять молекулярную силу сцепления в любом органическом теле, и убедился, что тот готов к немедленному использованию.

Странный это прибор, проектор замедляющих лучей, последняя ставка человечества. В основном он состоял из параболического зеркала, с микроволновым возбудителем в фокусе. Этот отражатель выбрасывал чрезвычайно протяжённый невидимый луч в форме конуса, чья вершина упиралась в зеркало. Луч, сталкиваясь со световыми волнами или фотонами, создавал бесконечно малый тормозящий эффект, подобный линзе, преломляя световые волны к оси конуса.

Свет, попадая в невидимый конус, ведёт себя как вода, льющаяся в воронку. Несмотря, что эта штука так и не была толком опробована, её дьявольские возможности позволяли сфокусировать излучение любого раскалённого тела сколь угодно большой протяжённости — например, Солнца. И результат выйдет аналогичным использованию гигантского увеличительного стекла размером с солнечный диск.

Работая быстро и целеустремлённо, да так, что вскоре по загорелому лицу заструились капли пота, Брюс собирал агрегат до глубокой ночи, в то время как тонкий красный полумесяц Марса становился всё шире и шире, пока не стал похож на полную румяную Луну. Но он оставался на месте, плывя низко над горизонтом, ибо Деймос всегда обращён одной и той же стороной к своему светилу.

Света было достаточно для эффективной работы, несмотря на стоявшую ночь Деймоса: из-за преломления солнечного света вокруг сего маленького шарика ночь походила на мягкие жемчужные сумерки, окрашенные в кровавый цвет косым сиянием Марса.

Брюс разбирался в скудной флоре и фауне близлежащих скал. Много лет назад он пилотировал земную экспедицию из четырёх выдающихся учёных, некоторое время изучавших сей крошечный спутник.

После напряжённых часов работы Брюс выкроил несколько минут на осмотр изрытого трещинами склона ближайшей скалы. Он не боялся коренных обитателей Деймоса — безобидных паукообразных с глазами на стебельках и склизкими ногами, ростом всего в несколько дюймов. Но ему стало интересно, повлияло ли на них каким-либо заметным образом странное, неизвестное существо, вылущенное Хоркером из патагонских камешков.

Хотя эти паукообразные были маленькими и медлительными существами, он помнил, что они обладали разумом, значительно превышающим способностями любого животного Земли, — своеобразным, получеловеческим разумом, позволявшим им пользоваться примитивными орудиями.

И вот теперь, здесь, в неглубоких нишах скалы, он обнаружил крошечные глинобитные хижины конической формы. Его взгляд скользнул по небольшим террасам, расположенным перед хижинами, заполненным тёмным суглинком, что трудолюбивые арахниды тщательно собирали по всей доступной местности.

Но маленькие садики были заброшены, а крошечные хижины пусты. Он не нашёл ни одного арахнида, хотя прошёл несколько сотен футов вдоль обрыва.

Бежали ли они от угрозы, гигантскими шагами продвигавшейся по слишком тесному миру? Или пали жертвой, были каким-то образом поглощены или подчинены дурманящей штукой, выпущенной Хоркером из тёмных веков земного прошлого?

С тошнотворным чувством тщетности Брюс вернулся к работе. Тишина становилась гнетущей. Трудно было сосредоточиться, и он то и дело с опаской поглядывал вниз по осыпи. Как дела у Рыжего? К этому времени с ним могло случиться всё, что угодно! Брюс винил себя в задержке. Но что ещё он мог сделать?

Наконец аппарат был готов. Брюс направил широкое зеркало к небу, вплотную к горизонту.

В соответствии с естественным ходом времени, рассвет должен был вот-вот начаться. Затем Солнце взойдёт и попадёт в поле действия зеркала. В течение двенадцати минут после этого ничего не произойдёт — именно столько времени потребуется, чтобы собранные лучи света и тепла достигли Деймоса. Конечно, машина развалится после первого же запуска, но это не имеет значения — жара хватит на двенадцать минут, вполне достаточно.

Брюс включил таймер. Волновой генератор включится на рассвете.

Теперь можно продолжить поиски Рыжего. Вернётся он или нет, значения не имело — машина отработает и без контроля.

Но если он найдёт Рыжего — живым — и сможет доставить его к ракете до рассвета...

Брюс двинулся вниз по склону осыпи, вглядываясь в туман впереди. Рассвет наступит ещё не скоро, ночи на Деймосе долгие — пятнадцать земных часов.

Несмотря на осторожное продвижение, камни гремели под ногами, соскальзывая на несколько ярдов вниз, а иногда взлетали, невесомые, как пёрышки, и проплывали у него перед глазами. Коллинзу казалось — прыгни вверх, и покинешь Деймос навсегда.

С четверть мили он упорно продвигался вперёд, в то время как осыпь сужалась меж нависающими скалами.

Внезапно космонавт замер, устремив взгляд прямо перед собой. Что-то двигалось на тусклом гребне гряды за оврагом! Неясная фигура, больше человеческого роста — расплывчатая, бесформенная — слишком большая для чего-либо на Деймосе. Внезапно она исчезла.

Затем внимание привлёк отблеск света на полированном металле. Прямо под ногами. Он наклонился, протянул руку. С болью в сердце поднял...

Карманную аптечку с сывороткой!

Теперь Брюс чувствовал, что мрачные предчувствия в отношении Ларри оправдались. Только зарождающееся безумие могло заставить уравновешенного космонавта выбросить аптечку.

Поднимающийся из оврага туман почему-то наводил на мысль о дыме. Затем, когда Брюс приблизился, внимание привлёк небольшой движущийся объект в нескольких ярдах от него.

Арахнид! Первый, им увиденный.

Брюс подошёл ближе. Почему тот не попытался убежать? По прошлому опыту Брюс знал, что маленькие создания обычно пугаются человека. Но существо не обратило на него абсолютно никакого внимания.

Какое-то мгновение космонавт наблюдал, как арахнид уверенно продвигается вниз по осыпи, словно следуя повелительному призыву. Влекла ли его невидимая сила, одолевшая Рыжего?

Бормоча проклятия, Брюс зашагал дальше. Теперь осыпь сменилась узким ущельем, напоминающим дверной проём перед ровным дном оврага.

А-а-а-а!

Судорожно сжав рукоятку пистолета, Брюс нырнул за подходящий выступ скалы, чтобы, съёжившись, вглядеться в увиденный кошмар.

Ибо место это кишело движущимися монстрами, жуткими организмами, оскорбительными для человеческого взора. Зрелище, бросающее в дрожь.

Ростом с человека, но такие толстые и массивные, что Брюс внезапно почувствовал себя пигмеем, бродили они туда-сюда по дну оврага, будто собирая что-то со скал. Вот, значит, кто вылупился из гальки Хоркера! И когда один из них приблизился к укрытию на толстых членистых ногах, прикреплённых к нижнему сегменту приземистого тела, у Брюса появилась прекрасная возможность внимательно рассмотреть создание.

Раздутое тело состояло из ряда чётко выраженных горизонтальных колец или сегментов, на каждом — пара гибких щупалец. Голова отсутствовала. От третьего сегмента, считая сверху, отходила пара глазных стебельков, а на четвёртом сегменте находилось странное кольцевидное образование — орган слуха или обоняния. Брюс не увидел ничего, напоминающего рот, но из верхнего сегмента росло что-то вроде ножки или антенны, с выпуклым бугорком-луковицей на вершине.

Облик тошнотворный, но не слишком, ибо Брюс привык к странной фауне внеземных миров. Ещё он успел подумать, где же на этом крошечном спутнике они нашли пищу, чтобы вырастить толстые, приземистые тела?

Брюс, переводя взгляд с одного уродливого чудовища на другое, увидел, что среди них нет двух одинаковых. Разное количество сегментов, придатков, глазных стебельков. Некоторые покрыты тонкими хитиновыми пластинками, хотя ближайший к нему оказался совершенно гладким, но у каждого имелась антенна, заканчивающаяся этакой луковицей.

Каким бы нелепым и неприятным ни являлось зрелище, полное наплевательского отношения к эволюции, истинная причина отвращения космонавта лежала ещё глубже. Он ещё не был уверен, но…

Брюс позволил себе отвести взгляд и окинуть взглядом ложбину.

Лаборатория Хоркера!

Ложбина была шириной примерно в четверть мили, и в центре похожей на грот впадины стояло длинное грубое каменное здание. Итак, «предчувствие» Рыжего было верным.

Рядом со зданием находилось круглое куполообразное сооружение, по-видимому, из обожжённой глины, с отверстием наверху, откуда валил зеленоватый фосфоресцирующий дым; а на ровном пространстве дна оврага за печью — если это была печь — виднелся круг в сто футов, окружённый низкой каменной стеной.

Хоркер, несомненно, построил каменное здание, да и печь, но вызывающая смутное беспокойство круглая стена не имела ничего общего с человеком.

С пистолетом-распылителем в руке Брюс вышел из-за скалы, ожидая, что монстры бросятся на него.

Ничего подобного! Только вращающиеся стебельки глаз указывали, что его заметили, но, казалось, не чувствовали угрозы от его присутствия.

Сработала ли противотелепатическая сыворотка в обоих направлениях? Или они безоговорочно верили в свои способности к метапсихозу — мысленному внушению?

Надеясь, что так всё и продолжится, Брюс направился к зданию, примерно в двухстах ярдах впереди.

Он шагал между парочкой чудовищ, когда совершил ужасающее открытие. Структура плоти скользких существ ответила на вопрос об их происхождении. Ибо в неясных узорах на вздутых поверхностях угадывались искажённые, но безошибочно узнаваемые очертания. Узоры являлись ничем иным, как искривлёнными, раздавленными телами арахнидов!

Теперь Брюсу было совершенно очевидно, что монстры не возникли в результате какого-либо естественного органического развития.

Хотя они и состояли из плоти, они не были животными.

Живые конструкторы! Полутелесные чудовища, построенные из сотен маленьких кусочков — модифицированных, соединённых, срощенных и склеенных — богохульная пародия на природу. В мгновение ока Брюс понял, что монстры собирали в скалах — понял, что стало с паукообразными. Ибо каждый фрагмент этих ужасных конструкторов был арахнидом — всё ещё живым, хотя и утратившим самостоятельное сознание.

Вот так, в маленьком мире, населённом крошечными, беззащитными существами, появились эти чудовища. Разве не то же самое началось на Земле много лет назад, среди стад гуанако в Патагонии?

Он должен найти Рыжего!

Брюс шагнул к открытой двери здания. Весьма оживлённое место. Лаборатория Хоркера оказалась больше, чем представлялось издали. Прямо за широким дверным проёмом дюжина монстров трудилась над металлической конструкцией, похожей на корзину. Брюс увидел прикреплённый к вершине конструкции странный, замысловатый механизм. Несмотря на ажурность, агрегат наводил на мысли о космических кораблях, созданных на совершенно нечеловеческих принципах.

Чуть дальше, вдоль задней стены большого, неприглядного помещения, стояла троица монстров, склонившихся над чем-то лежащим на полу.

Подняв пистолет-распылитель и съёжившись каждой клеточкой тела от приближения к этими разнокалиберным созданиям, Брюс вошёл в здание.

И снова лишь подёргивание стебельков глаз указывало, что его появление заметили.

Ларри Гиллмор! Странно неподвижный и молчаливый Ларри. Он лежал на полу, глаза были открыты, но их выражение свидетельствовало, что мозг перестал функционировать.

Трое монстров отступили при приближении Брюса. Вероятно, озадачились его неподконтрольностью.

— Рыжий! — выдохнул он, склоняясь над обмякшим телом.

Ответа не последовало. Затем Брюс заметил гранёный кристалл размером с небольшой апельсин, зажатый в загорелых пальцах лежащего без сознания космонавта. И вдобавок ко всему прямо на его глазах в сжатой кисти происходят едва заметные изменения!

Боже мой! Неужели рука действительно становится похожа на одну из тех луковичных антенн?

Достав шприц для подкожных инъекций, Брюс наполнил его; затем сильным ударом ноги выбил зловредный предмет из руки Ларри.

Секундой позже он впрыснул огромную дозу сыворотки в обнажённую руку. Но теперь монстры, казалось, осознали происходящее. Внезапно они бросились вперёд.

Брюс резко выпрямился, холодная рукоять пистолета-распылителя успокаивающе легла в ладонь. И в ту же секунду увидел, как одно из чудовищ схватило кристалл, раскрыло луковичную ножку, выступавшую из верхнего сегмента, и поместило отвратительный предмет внутрь своего не менее отвратительного тела.

Они приближались. Сверкающие искры с шипением вырвались из оружия космонавта. И стоило им коснуться монстров, как вспыхивало и распространялось мерцающее пламя, рассеиваясь в никуда, наполняя комнату мерзким, зловонным и непригодным для дыхания паром, а в середине каждого создания проявлялись пока ещё не тронутые кристаллические конкреции.

Патагонская галька! Брюс догадался, что это были за кристаллы. Но они, видимо, подверглись какому-то непонятному метаморфическому перерождению, какому-то химическому растворению с последующим преобразованием или перекристаллизацией, ибо линии их были чётко очерчены, а грани отполированы и безупречны.

Трёх монстров, собравшихся вокруг Ларри, удалось уничтожить, но теперь пар стал слишком густым, чтобы Брюс мог разглядеть приближение остальных.

Задыхаясь в мерзком воздухе, он потащил Ларри к двери; и в этот момент до его слуха донёсся звук, одна-единственная музыкальная нота, похожая на звуки арфы.

Был ли это сигнал опасности? Призыв к оружию?

И снова: тванг-тванг-тванг...

Он вытащил Ларри за дверь, где легче дышалось.

Брюс увидел, что, пока он находился внутри здания, в жемчужно-красных сумерках что-то происходило, ибо пространство внутри круглой каменной стены уже не было пустым.

Там висела калейдоскопическая штуковина, вызывающая головокружение. Мерцающий, колоссальный многогранник с тысячью сверкающих граней, неописуемая, неустойчивая вещь, дрожащая в размеренном ритме.

Брюс видел, как с каменистого дна оврага, издалека и вблизи, вокруг стофутовой круглой стены собираются галечные монстры, словно подчиняясь всемогущему приказу.

Время уходить! Брюс повернулся к Ларри и увидел, что взгляд того стал осмысленным.

— Слава богу! — выдохнул Коллинз.

Рывком поставил долговязого космонавта на ноги и буркнул:

— Двинулись!

Никем не замеченные, они прокрались в жемчужном полумраке по дну оврага к осыпному склону.

Когда они побежали от возвышающегося в каменном кольце кристалла, Брюс почувствовал, что бежит от чего-то, недоступного пониманию, но желания разбираться с этим точно не возникало.

Оглянувшись, Коллинз увидел, как псевдотельные монстры собираются у стены, его охватило смутное, неприятное, пробивающееся сквозь усталость, чувство отвращения. Пусть они не отвлекаются подольше!

Через полчаса оба космонавта благополучно добрались до ракеты и взлетели с проклятого спутника Марса. И вот теперь, зависнув в космосе в нескольких тысячах миль от Деймоса, ждали результатов.

Ларри пребывал в раскаянии.

— Похоже, я выкинул чертовски глупый трюк, — заметил он, после длительного разглядывания искалеченной руки. Затем, верный своей натуре, широко улыбнулся. — Ещё немного, и я мог бы стоять с жестяной кружкой в руках на перекрёстке.

— Неверно. — Брюс взглянул на Деймос в иллюминатор. — Ты превратился бы в первоклассного человека из гальки — машину под управлением кристаллического мозга, способного перехитрить любого человека или зверя.

Брюс продолжил наблюдение. Рассвет, должно быть, уже окрасил горизонт в кроваво-красный цвет. Скоро он узнает, были ли его усилия напрасны.

Внезапно маленький диск Деймоса засветился белым, как известь в кислородно-водородном пламени. Затем, медленно, блестящая точка увеличилась в тысячу раз, подобно римской свече, сияющая газообразная звезда.

— Всё кончено, — доложил Ларри, внимательно наблюдая за происходящим с другого борта.

Брюс повернулся к панели управления, запустив двигатели на всю мощь.

— Эта штука, — Ларри заколебался, — Я о кристалле внутри каменного круга — что это было?

— Не знаю, — признался Брюс.

— Но... откуда она взялась?

— Откуда-то из космоса. Когда я спустился в овраг, её там не было.

— Как ты думаешь, это космический корабль? — продолжал Ларри.

— Нет, не думаю. Они строили свой собственный. Вот почему печь дымила.

— Готов поспорить, что они собирались в Патагонию. — Взгляд Ларри стал задумчивым. — Жаль, что так вышло.

— Мне не хотелось этого делать, — согласился Брюс, — но эти штуковины и люди никак не могли существовать в одной вселенной.

— Как ты думаешь, они были живыми — эти кристаллы?

— Не знаю. Возможно, наполовину живыми, но обладающими спокойным, хладнокровным разумом, способным придавать силой мысли живым существам желаемую форму.

— У меня... э-э... сложилось странное впечатление о другом существе — о пришедшем из космоса. Интересно, зачем?

— Они ожидали его прихода, подготовили для него место. Я полагаю, они призвали его — вызвали из космоса или из прошлого — и оно явилось. Вот и всё.

Брюс замолчал, и на мгновение воцарилась тишина, пока они слушали рёв двигателей ракеты, уносившей их домой, прочь от этого странного места, полного невероятных чудовищ.

Наконец, с задумчивым выражением в серых глазах, Брюс спросил:

— Ты упомянул о странном впечатлении?

— Ну, мне показалось, — объяснил рыжеволосый космонавт, — когда они собрались в круг вокруг этой штуки за стеной, что они... э-э-э... молились.

— Странно, — медленно произнёс Брюс, — я тоже так подумал.

Майкл Шейбон потратил немало сил, пытаясь вытащить разлагающийся труп фантастики из неглубокой могилы, куда его бросили авторы серьёзной литературы.

Руфь Франклин, «Slate», 8 мая 2007 г.

Что-то разбудило её ночью. Возможно, звук шагов на лестнице — кто-то в мокрых кроссовках очень медленно поднимался по ступенькам... но кто? И почему мокрые кроссовки? Дождя нет. Вот снова тяжёлый, хлюпающий звук. Но дождя не было уже несколько недель, стояла духота, спёртый воздух приобрёл приторный привкус плесени или сладковатой гнили, словно у очень старой финоккьоны или, скажем, позеленевшей ливерной колбасы. И вот опять — медленные, хлюпающие, засасывающие шаги, отвратительный запах усиливается. Что-то поднимается по лестнице, приближаясь к двери. Когда она услышала стук пяточных костей, прорвавшихся сквозь гниющую плоть, то всё поняла. Но фантастика мертва, мертва! Будь проклят этот Шейбон, вытащивший труп из могилы, куда она и другие серьёзные писатели его зашвырнули, дабы спасти серьёзную литературу от оскверняющего прикосновения, от ужаса пустого, покрытого язвами лица, от безжизненного, бессмысленного блеска гниющих глаз! Что, по мнению этого дурака, он наделал? Неужели он совсем не обращал внимания на бесконечные ритуалы серьёзных писателей и их серьёзных критиков — официальные церемонии изгнания, повторяющиеся заклинания, колья, снова и снова вонзаемые в сердце, язвительные насмешки, бесконечные победные пляски на могиле? Разве он не хотел сохранить невинность Яддо? Неужели он даже не понимал важности различий между научной фантастикой и контрфактуальной беллетристикой? Неужели он не понимал, что Кормака Маккарти — хотя всё в его книге, за исключением удивительно откровенного использования вопиюще невразумительной лексики, было поразительно похоже на множество ранних произведений научной фантастики о людях, пересекающих страну после холокоста, — ни при каких обстоятельствах нельзя называть писателем-фантастом, ибо Кормак Маккарти — серьёзный писатель и, следовательно, по определению не может опуститься до низких жанров? Могло ли случиться, что Шейбон, получив от безумных дураков Пулитцеровскую премию, забыл о священном слове «мейнстрим»? Нет, она не хотела смотреть на существо, что с хлюпаньем пробралось в её спальню и теперь стояло над ней, воняя криптонитом и ракетным топливом, скрипя, подобно старой усадьбе на вересковых пустошах под порывами грозового ветра, чей мозг разлагался изнутри, подобно груше, а маленькие серые клеточки вытекали из ушей. Но существо завладело её вниманием, протянуло к ней руку, и она увидела на наполовину разложившемся пальце сверкающее золотое кольцо. Она застонала. Как они могли закопать труп в столь неглубокой могиле, а потом просто уйти?

— Копайте глубже, копайте глубже! — кричала она, но её не слушали, и где теперь все они, прочие серьёзные писатели и критики, когда она в них нуждалась? Где её экземпляр «Улисса»? Всё, что имелось на прикроватном столике, — роман Филипа Рота, под креплением настольной лампы. Она вытащила тонкий томик и попробовала заслониться от ужасного голема, но силы оказались неравными. Даже Рот не смог спасти. Монстр возложил на неё чешуйчатую руку, и кольцо выжгло на ней клеймо, подобное горящим угольям. Жанр дохнул ей в лицо трупным зловонием, и она погибла. Её осквернили. Уж лучше бы она умерла. Теперь её никогда, ни за что не пригласят писать для «Granta».

Яддо — арт-резиденция в городе-курорте Саратога-Спрингс. Основана в 1900 году финансистом Спенсером Траском и его женой, писательницей Кейт Траск. Место «отдыха и восстановления сил для авторов, художников, скульпторов, музыкантов».

«Granta» — один из ведущих литературных журналов Великобритании, ориентированный исключительно на реалистическую литературу. Основан в 1889 году.