Она получила своего первого полуразумного, как их тогда именовали, для помощи с домашними заданиями и просто потому, что это было круто. Она назвала его Амман, в честь мальчика, что ей нравился. Впрочем, Амман был умнее любых мальчиков.

Выросшая в Ираке в многодетной семье, где собаки постоянно путались под ногами, она ощущала себя неким тепличным растением, расцветающим под редкими осадками знаний. Постоянный, умный дождь Амман приехал из Германии — приземистая коробки, говорящая по-арабски с уважением и внимательно слушавшая её истории о своих друзьях.

Она подозревала, что была слишком навязчива. Глаза подружек остекленевали, когда она говорила слишком много. Но Амман выслушивал всё, иногда отпуская ироничные комментарии вроде: «Интеллект — это когда учишься на чужих ошибках, а не только на своих собственных». Она легче понимала мальчишек, если могла поболтать с Амманом, читавшим вместе с ней и, казалось, обладавшим удивительно глубокой для компьютера мудростью в таких вопросах.

Отпуская её на первое свидание, родители снабдили Аммана самоходной тележкой. Подруги хихикали несколько дней. Но как восхитительно было разбирать свидания с Амманом, воспроизводившим разговоры целиком. Тогда она ощутила, насколько сильно именно её разум переписывает её жизнь, ибо Амман этого не делал: он только хранил и размышлял. Его обновления давали знаниям размах и глубину, он стал её подробной, самовосстанавливающейся автобиографией. Подруги были кладезем вкусных сплетен, зато Амман лучше хранил её секреты.

Полуразумные были похожи на обычных людей, только совершенней. Её друзья ощущали, что становятся умнее, просто поговорив с этим созданием. Беседующий полуразумный являл собой вполне человеческую персону, постоянно изучавшую причуды своих клиентов. Невербальные чувства Амман также улучшались, он ориентировался в окружающем пейзаже почти так же хорошо, как она на своих светских вечеринках.

К тому времени она сильно увлеклась «загадочными мужчинами». Находясь рядом с ними, она становилась шипучей, искрящейся и порхающей. Возможно, индивидуальности у неё было больше, чем нужно для одного человека, но недостаточно для двоих. Этот избыток она сбрасывала в долгих, проникновенных беседах с Амманом. Иногда он даже давал ей советы, очевидно, пользуясь свежим бразильским софтом, купленным родителями.

По совету Аммана она бросила свою первую любовь, Мауро, несмотря, что тот лишил её девственности, о чём Амман знал, а родители — нет. Амман чувствовал, что Мауро не подходит для новой главы в истории её жизни.

Это научило её воспринимать свою жизнь как повествование. Сначала появились навыки общения, вкус к сексу, а затем упорная эксперименты, дабы понять, что ей нравится делать. Это помогло ей выжить и извлечь уроки из происходящего, двигаться с растущим спокойствием по раскрывающемуся миру. Постепенно Амман стал главным библиотекарем и доверенным лицом её истории.

Однажды, отправившись в поход с Амманом, она решила оставить свою семью и жить самостоятельно. Традиционный ислам был плохим подспорьем в дивном новом водовороте её жизни. Идея возникла в ходе долгого разговора под биоформованным подсолнухом, с наступлением темноты опускавшим свои гигантские лепестки, образуя тёплую палатку.

В среднем возрасте она пришла к пониманию, что мы скользим по жизни на полозьях рутины. Друзья приходили на вечеринку на корабль её жизни и уходили с неё, некоторые довольно рано, не оставив особого впечатления. Особенно мужчины. Амман знал об этом и помогал, любезно отвлекая внимание. Телохранитель, репетитор, секретарь — он мог бы играть с ней в теннис, если бы его загрузили в один из новых спортивных тренажёров, привнося в игру свой собственный странный, хитроумный стиль. В моменты одиночества она даже загружала его в одну из эротических моделей, доступных в отдалённых салонах. Амман не испытывал удовольствия от секса, но мог расцветить физическую близость способом, не испытанным ею ни с мужчинами, ни с женщинами.

И это не вызывало у неё дискомфорта; средства массовой информации уже были переполнены размышлениями о Новой чувственности. Она перемещала Аммана между различными воплощениями, через десятилетия и модернизации.

Ещё она всегда держала собак и видела параллели. Она была полевым биологом и думала о том, как человечество давным-давно работало с волками. Длительная выбраковка каждого волчьего помёта дала нам новый вид волков, названных нами собаками. Мы любили их, несмотря на их странности; мы научились работать с ними; новые волки и люди, создающие друг друга. Не задумываясь, мы выбирали наиболее симпатичных щенков. Команды людей и полуразумных уже колонизировали Марс.

С возрастом она ощутила, что Амман переживёт её. Она чувствовала, что в её жизни есть что-то прекрасное и трагичное, её дни были подобны волнам, бесконечно разбивающимся о золотой пляж, что устоит и сам по себе. Как биолог, она знала, что организмы решают эволюционные проблемы, не придавая особого значения эффективности, элегантности или логике. По мере того как копились годы, проведённые на этом пляже, она видела, что, наконец, у людей появились компаньоны, что будут существовать независимо от странностей отдельной личности.

На смертном одре рядом с ней сидел Амман в своём последнем воплощении — красивый джентльмен с печальными голубыми глазами. А в самом конце она задалась вопросом, ревнуют ли собаки?

Они сидели в старом парке на приземистой, давно некрашеной скамейке. Вечерело. Было ещё по-осеннему тепло. Опавшие кленовые листья сухо потрескивали под деревьями тёмно-багровым ковром. Женщина, щуря глаза, смотрела сквозь обнажившиеся кроны куда-то ввысь. Её красивая головка с короткими коричневыми волосами гордо держалась на вполне ещё молодой шее. Руки спокойно лежали на коленях. От чувственного аскетизма за серебристым мягким плащом, позы и выражения тонкого лица исходила уверенность в себе, присущая женщинам добрым и умным. Женщину и сидевшего рядом мужчину разделяли две сумки — маленькая из серой оленьей замши и большой чёрный дипломат. Оба, казалось, были всецело поглощены своими заботами.

Неожиданно над скамейкой пошёл густой золотистый снег.

— А вы, радость моя, — щёлкнул зажигалкой мужчина, закуривая, — так и не научились скрывать свои чувства. Чем же я обязан, что вижу вас на Земле? Однако добрый день, Лилли-Анна, — мужчина встал и поклонился. — Вы всегда мне дороги. Как снег среди ясного неба...

Снег перестал сыпать, бесследно исчезнув. Лёгкая улыбка коснулась уголков губ женщины. Двумя пальцами она взяла за хвостик кленовый лист, что парашютом спустился ей на колени и озорно подбросила вверх. Тот неуклюже качнулся над головой и спланировал на асфальт.

— И в этом жесте вы сама грация, — мужчина стукнул костылями, имитируя аплодисменты. Глубоко затянувшись табачным дымом, продолжил: — Ладно, Лилли-Анна, — буду откровенным. У меня нет желания видеться с вами. Сами видите — я не в форме. Кризис жанра... — и, сделав ещё одну затяжку, бросил окурок в урну.

— Дело у меня к вам, Холтофф, — повернулась к нему женщина, пристально взглянув в глаза.

Ей трудно было воспринимать Холтоффа таким, но она понимала: это не очередная маска знаменитого мага-иллюзиониста Синей Звезды. Неужели этот нелепый комок пластилина и вправду был Холтоффом. На облысевшем сплющенном черепе, где когда-то пылали огнём синие глаза, теперь еле теплились серо-жёлтые зрачки в провалах глазниц. Под кожаной курткой словно скрипели стёртые суставы, а ногам помогали железные костыли. Остался разве что голос — бархатный баритон, умевший змеёй заползать в душу.

— Почему замолчали, радость моя? Какие дела могут быть у вас с калекой? — скрежещуще усмехнулся фокусник. — Алле-оп! — воскликнул он и разжал пальцы. На ладони стоял маленький оловянный солдатик. — Сейчас вы увидите потрясающий трюк непревзойдённого Холтоффа! — тут его левая рука молнией пронеслась над фигуркой и отрезала солдатику голову. — Как вам это с позиций гуманизма, радость моя?

— Вы — шут! — невозмутимо ответила Лилли-Анна.

— Бросьте, это не мой жанр, — Холтофф уронил фигурку на землю. — Впрочем, это действительно не эстетично. Я совсем забыл, какая вы впечатлительная. — Холтофф костылём нагрёб на безголового солдатика листья. — Пухом тебе земля, воин... — отложив костыли, маг обеими руками взял свою правую ногу, приподнял и положил на левую. — Мне, радость моя, не привыкать к женскому коварству. За две тысячи восемьсот пять лет работы здесь, я достаточно насмотрелся. Оно прошивало меня насквозь! — перед глазами Лилли-Анны блеснуло острое лезвие кинжала, насквозь пронзившее шею иллюзиониста. Вытащив его, Холтофф хихикнул, вытирая лезвие о штанину. — Да вы только посмотрите какая работа, — рукоять кинжала была причудливо инкрустирована золотом и бриллиантами, а посередине сиял большой рубин. — Один из моих учеников подарил в благодарность. Слышали о маге Калиостро? — кинжал будто проскользнул сквозь пальцы Холтоффа и исчез. — Так вы и вправду любили меня, Лилли-Анна?

— Браво, Холтофф, великолепная драматургия. Артистизма вам и теперь хватает.

— Что поделаешь — постоянно тренируюсь. Такова жизнь артиста... — маг с притворной беспомощностью развёл руками и засмеялся раскатистым бархатным смехом. Склонившись на бок, он потянулся к Лилли-Анне. Почувствовав женское тепло, вздохнул и достал из кармана серебряный портсигар. — А вы такая же соблазнительная, как и раньше. — Холтофф воткнул в короткий деревянный мундштук сигарету, зажёг. В воздухе поплыли три больших густых кольца дыма, свернулись и превратились в розы, упавшие в руки Лилли-Анны.

— Не бойтесь, — с иронией молвил маг, — они не отравлены. Это же не средневековье и я не алхимик. Я — иллюзионист. Разве кто-то может обвинить Холтоффа в том, что он перешёл границы закона? Разве я преступник?

— Это решит суд, — вздохнула Лилли-Анна, наблюдая, как розы тают в её руках.

— Суд, радость моя? Вы лучше взгляните: цветы догорают, как наша любовь. Перед вами дурак, положивший свой талант, своё искусство творить чудеса на алтарь служения человечеству. И сгоревший. Никто и слова искреннего не скажет. Одно притворство и фарисейство.

Их взгляды снова встретились. И женщина тихо вскрикнула. Защищаясь, она подняла руки на уровень глаз Холтоффа.

— Гипноз! — возмутилась Лилли-Анна. — Законом это запрещено, Холтофф!

Маг опустил глаза и, скривившись, потёр один, потом второй висок.

— Всё понятно, — сказал он, — тебя, голубушка, загипнотизировали ещё раньше, и делал это профессионал. Перед Холтоффом никто устоять не мог.

Но вот включились фонари и на узкой аллее вдруг появился старик с рыжей собакой. Концы пушистого пёстрого шарфа на шее медленного шагавшего старика спадали почти до колен. Из-под фетровой широкополой шляпы торчала слишком знакомая Холтоффу прямая вересковая трубка. Мага словно обожгло. Откинувшись на спинку скамейки, он сделал вид, что ему что-то попало в глаз. Правой рукой Холтофф растирал веко, а в левой оказалось маленькое зеркальце. Сфокусировался. Ему позарез нужно было заглянуть в прошлое, ведь память могла и подвести: как-никак, прожил двадцать одну человеческую жизнь на Земле. Просматривая кадры видеозаписи, Холтофф в то же время удивлялся, сколько их было с Лилли-Анной! «Неужели ты и вправду любил?» — мысленно спрашивал он себя. Наконец на картинке появился старик с собакой.

Тем временем вечерний прохожий миновал скамейку и направился к фонтану. А собака... Собака неожиданно вернулась и встала напротив Холтоффа. Изображение исчезло и зеркало раскололось на мелкие осколки. Маг больно прикусил губу. Изо всех сил он стремился сохранить внутреннее спокойствие, потому что иначе — крах! А проклятый пёс всё ещё стоял и смотрел на него. Наконец, зевнув, побежал за стариком. Теперь у Холтоффа не осталось ни малейшего сомнения: то был изобретатель из созвездия Канис. И ведомы ему были все тайны холтоффских иллюзий, ибо был он создателем аппаратуры мага Синей Звезды. Изобретатель знал, как переходить из измерения в измерение. Он любил искусство иллюзии и с удовольствием смотрел, как жители обитаемого космоса задерживали дыхание на выступлениях Холтоффа-иллюзиониста. Ведь когда маг нырял в свой аппарат и исчезал, каждый ждал, что гений иллюзии вынырнет в его созвездии.

— Ты всё понял, Холтофф? — тихо спросила Лилли-Анна. — Мы прошли твоим путём. Зря прятался.

— Уверяю тебя, я действовал в законных рамках. Играл по всем правилам драматургии. Борьба добра со злом. Каюсь, но финал для меня так и остался загадкой.

— Зачем ты всё это делал?

— Я — свободное звёздное существо. Почему я, маг-иллюзионист, кого знает и чтит Вселенная, не могу продемонстрировать своё искусство на Земле. Вы — снобы, не признающие человечество, а я пришёл к людям и стал для них лидером.

— Холтофф, не противоречь себе. У меня хорошая память. Ты называл людей фарисеями. Боялся и боишься, что всплывёт правда о твоих чудесах.

— Они всегда со мной, радость моя! Я всегда в процессе. Мой костюм — агрегат, мои костыли — реквизит, — Холтофф сделал правой рукой несколько эффектных пассов и из распорки костыля выпорхнул голубой шёлковый платок, послушно лёгший на ладонь мага. Тот сосредоточенно сжал кулак. — Три, два, один! Фокус для вас!..

Холтофф вёл себя как артист, «продававший» зрителю самый последний, эффектный трюк. Финальный комплимент великого иллюзиониста. Лилли-Анна помнила, что всегда за таким выходом маг исчезал, оставляя поклонников гадать, в каком измерении он появится. Поэтому, когда из крепко зажатого кулака Холтоффа потянулись вверх друг за другом крошечные слоники, Лилли-Анна поняла: маг загодя приготовился к бегству. Слоники, шатаясь, росли в размерах и выстраивали причудливую пирамиду. Из-под куртки иллюзиониста, закручиваясь в клетчатый канат, поползли платки. Лилли-Анна смотрела как заворожённая. Раньше Холтофф никогда не показывал подобного фокуса. Наконец она опомнилась, поняв: у иллюзиониста под курткой скрыт левитирующий корсет, что поднимет мага к пирамиде и тот снова бесследно исчезнет.

Вдохнув полную грудь воздуха, Лилли-Анна приготовилась броситься на иллюзиониста и задержать его. Если же нет, то исчезнуть вместе с ним. Холтофф рассмеялся:

— Я читаю ваши мысли, радость моя. И ничего не имею против, лишь бы быть вместе. В моём схроне нам будет весело. Прошу! — раскрыл он объятия.

Лилли-Анна беспомощно огляделась, ища изобретателя. Того в парке не было. Но взглянув в небо, увидела, как по импровизированному канату Холтоффа спускался один из братьев-близнецов из созвездия Близнецов, со звёзд Кастор и Поллукс.

Почувствовав напряжение Лилли-Анны, маг тоже взглянул вверх. Его руки потянулись к корсету, но перед скамейкой вырос второй близнец. Он крепко ухватил Холтоффа за руки.

— Скажите им, радость моя, что всё — я иссяк! — взмолился маг. — Мне больно...

Холтофф поднял руки и братья сняли с него корсет.

— Придётся вас ещё и обыскать, — сказал один из близнецов.

— Обыск. Что ж, потрусите самого Холтоффа, дорогие коллеги по ремеслу, — откровенный сарказм прозвучал в тоне мага. — Мне раздеться?

Братья молчали. Они испытывали неловкость перед знаменитым магом-иллюзионистом Синей Звезды.

— Чего же вы остановились, несчастные дилетанты? Разве законы запрещают вольным звёздным существам приходить в этот обанкротившийся мир за славой? Где это зафиксировано? Вы пришли за Холтоффом, потому что зависть вас гложет, как крыс. А ты, радость моя, разве не от одиночества здесь? Ты не можешь простить мне, что я оставил тебя и твоих пчёл, не захотел больше слушать бредятину о вечной любви?

Покраснев, Лилли-Анна дрожащими руками ухватила сумочку и вскочила на ноги. Из её души вот-вот должен был вырваться крик: «Я люблю и любима! Я счастлива!».

— Эх, маг, — пришёл на помощь Лилли-Анне один из близнецов, — вы снова нарушили законы искусства. Вы только что ударили женщину. И молчит она лишь потому, что выбрала другого, Холтофф.

— И эта предала меня, — иллюзионист брезгливо сплюнул. — Перевелись Пенелопы не только на Земле. Но всё, что ни делается — к лучшему. Придётся гению Вселенной взять схиму и скрыться на своей Синей Звезде.

Потеряв власть над собой, Лилли-Анна бросилась к магу. Что было силы ударила по лицу.

— Ничтожество! Будто ты не знаешь, что Синей Звезды нет, — прошептала она.

— Погодите! — между ними встали близнецы. Они отобрали у Холтоффа костыль, уже занесённый над головой женщины.

— Враньё! Провокация... — выдохнувшись, маг бессильно упал на скамейку. — Признайте, что собрались сей низменной стаей, дабы отомстить. Вы хотите парализовать меня, сделать беспомощным. Но я не сдамся.

— Не паясничайте, маг, — отозвался незаметно подошедший к группе изобретатель. — Вы сами сожгли свой дом — сказочное украшение Вселенной. Вы не создавали Синюю Звезду — не имели права и разрушать её.

Холтофф закатил глаза, сполз со скамейки на землю. Изо рта полезли пузырящиеся зелёные водоросли. Лилли-Анна вскрикнула и спряталась за спину изобретателя. Близнецы мигом выхватили из карманов овальные зеркальца и направленным полем заперли мага в одномерной плоскости.

— Не разыгрывайте перед нами спектаклей, Холтофф, — пыхнул трубкой изобретатель. — Ваши трюки нам известны. Все каналы ваших аппаратов блокированы...

— Это что-то новое в звёздном мире, — беспомощного мага как не бывало. Он сидел ровно и лишь скрещённые на груди руки выдавали неуверенность его внутреннего состояния. — Но я ничего противозаконного не делал. Аборигены добровольно отдавали мне энергию как вознаграждение за работу, за спасение их душ и бессмертия. Я действовал по законам драматургии, на которых базируются лучшие произведения земной цивилизации. На борьбе добра со злом...

— Однако финал стал трагедийным для Синей Звезды, — перебила мага Лилли-Анна. — Ты испепелил её. Превратил в чёрную дыру.

— Замолчи! — дёрнулся Холтофф к женщине. — Я хочу слушать изобретателя.

— С женщинами так не обращаются, — гневно прикрикнул изобретатель, а пёс исполнил желание хозяина: прыгнув на иллюзиониста, прижал того к спинке скамейки.

Холтофф застонал.

— Нет-нет, уберите собаку.

— Я всё-таки хочу ему сказать. Разрешите? — в сумерках, в своём широком серебристом плаще, чьи фалды падали чуть ли не до земли, Лилли-Анна показалась Холтоффу похожей на богиню наказания Немезиду. Он впервые по-настоящему испугался.

Изобретатель и близнецы молчали.

— Великий иллюзионист, — раздался голос Лилли-Анны, — даже здесь, на Земле, учёные наблюдали за взрывом Синей Звезды. Это произошло 23 февраля 1987 года. В земных каталогах она числилась звездой Сандулик — 69 0 202. Так её назвали в честь составителя звёздного каталога Николаса Сандулика. Вы знали об этом, Холтофф?

— Так. Называть чужое своим... Но за это не меня, а их надо привлечь к ответственности.

Лилли-Анна открыла сумочку и достала из неё пачку газетных вырезок и фото.

— Впервые звезда наблюдалась, — зачитала она, — ещё до взрыва. В учебниках утверждалось, что следует ждать её взрыва в фазе красного гиганта, но произошёл взрыв голубого сверхгиганта... — Лилли-Анна швырнула вырезки в лицо Холтоффу.

Тот небрежно поднял фото.

— Видел, видел я и не такие мистификации, — ухмыльнулся маг. — Более того, сам их создавал.

— Неужели? — опустился на скамейку рядом с ним изобретатель — тогда внимательнее рассмотрите фото, что держите в руках. Астрономы Земли назвали вот эту запятую «таинственным пятном». А вы что скажете?

— Оставьте меня, — закрыв ладонями лицо, Холтофф, казалось, заплакал. — Пусть на Земле придёт ко мне смерть. Я устал жить и хочу умереть по законам мира, разорившего меня.

— В этом вам отказано, — опустил руку Холтоффу на плечо изобретатель. — Ваше преступление нарушило закон равновесия во всей Вселенной.

— Но не вы ли, уважаемый, создавали для моих иллюзий вакуумные аппараты? Не вы ли виноваты в том, что шлюз взорвался?

— Разумеется. Однако моя вина ничтожна по сравнению с вашей. Да, я стал соучастником войны, тайно навязанной вами человечеству. Я вовремя не распознал преступника и видел только артиста, уважал его за талант...

— Не смейте оправдываться перед ним! — вмешалась Лилли-Анна. — Холтофф, то таинственное пятно на снимке — ваш ассистент. Он успел катапультироваться и рассказал, где вас искать, как вы использовали энергорезервуар шлюза, и как тот взорвался первым.

— Я вам вот что скажу, радость моя, — Холтофф зевнул полной грудью и лениво потянулся.

Ему и в самом деле сейчас хотелось разлечься на этой скамейке и заснуть. Маг знал, что результат психологического дискомфорта — следствие замкнутого пространства, в которое ввергли его близнецы. Однако ничего поделать не мог. Голова стала тяжёлой и слова лились сами собой:

— Радость моя, — вяло повторил он, — я никогда не прибег бы к этому эксперименту, если бы не любовь. Это было до вас, любовь моя, когда я, впервые ступил на Землю, встретил женщину. В те времена здесь жили боги. Потом я помог им укоротить жизнь. Но то была прекрасная богиня, лёгкая и длинноногая Артемида, игравшая со своими нимфами в какую-то причудливую игру.

Я замер и чуть не коллапсировал. Любовь с первого взгляда едва меня не убила. Вот тогда-то великий маг-иллюзионист Синей Звезды превратился в мальчишку, искавшего возможность хоть краешком глаза увидеть строптивую Артемиду. Однажды, когда я упал перед ней на колени и признался в любви, она влепила мне пощёчину, а нимфы смеялись: богиня не любит нищих! Я вернулся домой и у меня возник замысел отомстить наглым людишкам и их легкомысленным богам. Для этого был создан шлюз, через него начался отток энергии с Земли. Больше всего её было во время войн... За Синей Звездой я создал энергорезервуар. Даже вы, изобретатель, не знали о его существовании. То была ловушка, куда и попал весь этот высокомерный клан богов, управлявших человечеством. Вот где они у меня были, — Холтофф потряс в воздухе кулаком. — Потом я нанял, пообещав, конечно, бессмертие и вечную память, одного негодяя по имени Герострат. Я повелел ему сжечь храм Артемиды в городе Эфесе. Он это сделал, а я выполнил своё обещание. Его на Земле помнят до сих пор, да и последователей у него хватает.

Изобретатель, Лилли-Анна и близнецы, обступив мага, слушали страшную исповедь.

— Я последовательно шёл к цели, — продолжал Холтофф. — Моя ошибка в том, что мой помощник и дублёр, хоть и считал себя полубогом, оказался обычным середнячком. Он не сумел вовремя переключить каналы «вход» и «выход» в аппарате иллюзий, находившимся в центре Синей Звезды. Поэтому, вместо Земли, взорвалась моя Синяя Звезда...

— Он был человеком с Земли, Холтофф, — отрезал изобретатель и подал знак близнецам.

Те сняли своё поле и подступили ближе к магу. Холтофф протянул им свои руки. Но близнецы С Кастора и Поллукса не коснулись их. Тогда, опираясь на костыли, Холтофф поднялся сам, а близнецы стали рядом с обеих сторон.

Изобретатель ступал впереди. Рыжий пёс замыкал процессию. Лилли-Анна смотрела, как они неспешно шли по аллее к фонтану. Спустившись в резервуар для воды, опустошённый осенью, они растаяли, словно их и не было. Последнее, что заметила Лилли-Анна, был прощальный взмах руки изобретателя.

Только теперь Лилли-Анна почувствовала вечернюю прохладу осени, а заодно растерянность. Женщина не знала, что ей делать дальше и подумала, как будет возвращаться домой. Оглянувшись, Лилли-Анна двинулась по аллее вверх, где светились огни кафе. Туда она приходила едва ли не каждый день, потому что именно там должна была встретить и встретила Холтоффа.

В кофейне было малолюдно.

— Три четверти, как всегда? — приветливо спросила буфетчица. Лилли-Анна утвердительно кивнула головой. Взяв чашку, она устало пошла к столику, стоявшему в углу. Вдруг рядом послышался знакомый голос:

— Разрешите за ваш столик?

От неожиданности рука Лилли-Анны дёрнулась и горячий кофе, выплеснувшись, обжёг ей пальцы, потёк за рукав.

— Ты?.. — перехватило дыхание Лилли-Анны.

— Тссс, — прикладывая указательный палец к устам, заговорщически усмехнулся мужчина. — На нас обращают внимание...

Они смотрели друг другу в глаза, полные нежности и надежды.

— Всё в порядке, любимая. А это тебе к кофе, — и он положил рядом с чашкой шоколадку. — Время, в течение коего нам надо ещё побыть на Земле, — будем вместе. Ты же знаешь, я без тебя не могу...

Тёплая большая ладонь самого дорогого в мире мужчины легла на маленькую холодную кисть женщины. Лилли-Анна беззаботно улыбнулась:

— Знаешь, и я не могу...

Они остались на Земле, чтобы увидеть, как возвращается человечеству похищенная Холтоффом энергия. Энергия, что позволит снова зажить на Земле в мире и счастье.

Открытие в 2668 году жизни на Плутоне привело к величайшей переоценке человечеством места своего во Вселенной со времён Коперника, жившего более чем за тысячу лет до этого. Тогда Николай Коперник (1473-1543) опроверг астрономическими расчётами давнюю теорию Птолемея о гелиоцентрической Солнечной системе и продемонстрировал, что Земля не является центром Вселенной, но движется по орбите вокруг Солнца.

Работа Коперника подорвала главенство библейского взгляда на Вселенную и помогла ослабить власть духовенства над научной мыслью средневековой Европы. Но неспособность найти доказательства существования жизни ни в одном мире, помимо нашего, даже после начала эры освоения космоса, придавало силу вере в уникальность Земли.

Открытие в двадцатом веке органических соединений в марсианских метеоритах, позволило предположить, что красная планета, возможно, некогда была способна поддерживать жизнь, но последующие исследования не подтвердили эту теорию. Открытие в конце того же столетия глобального океана под замёрзшей поверхностью спутника Юпитера — Европы — дало, увы, неоправданную надежду на существование в нём примитивных форм жизни. А многочисленные сообщения о посещениях Земли разумными внеземными существами, ставшие обычным явлением с середины двадцатого века, постоянно оказывались не более чем проявлениями массового бессмысленного.

Таким образом, к середине нынешнего тысячелетия большинство из нас было убеждено, что Земля — единственное место во Вселенной, где свершилось чудо возникновения жизни. Впрочем, то не было возрождением старого церковного представления об особом акте творения: вместо этого обычно считалось, что здесь, на Земле, произошло уникальное и совершенно невероятное случайное событие — слепое смешение свободных молекул в биологическую структуру, способную сохраняться и воспроизводить саму себя. Но и этого оказалось достаточно для возникновения своего рода докоперниковской мистической веры в исключительность жизни на Земле. Хотя некоторые воинствующие атеисты предупреждали, что подобный образ мыслей может привести к чрезмерному самоуспокоению и окончательному упадку, отсутствие подтверждающих доказательств лишало их аргументы какой-либо реальной силы. Поэтому дальнейшее исследование космоса представлялось бессмысленным, и не осуществлялось в течение прискорбного двухсотлетнего периода, начавшегося около 2400 года.

Затем наступил так называемый Второй Ренессанс двадцать седьмого века, принёсший с собой бурное процветание и возрождение научного любопытства. Внутренние планеты Солнечной системы были вновь посещены после четырёхсотлетнего отсутствия, а затем были осуществлены первые экспедиции к внешним планетам, кульминацией которых стала экспедиция на Плутон в 2668 году и ошеломляющее открытие там живых существ. «Плутон несёт в себе жизнь», — таково было поразительное, незабываемое сообщение путешественников, описавших крабоподобных существ, тысячами обнаруженных в холодном, мерцающем свете плутонского дня, неподвижны, разбросанных, как камни, по берегу метанового моря, с густой, гладкой, воскообразной поверхностью, серыми раковинами и великим множеством сочленённых ножек. У них не наблюдалось никаких признаков жизни, даже в процессе тыкания пальцем. Но несколько дней спустя наступила холодная плутонианская ночь, принёсшая с собой падение температуры до двух градусов по Кельвину, и тут крабы начали медленно передвигаться. Очевидно, состояние покоя было для них нормой, за исключением температур на несколько градусов выше абсолютного нуля.

Вскрытие одного захваченного образца показало, что внутреннее устройство представляет собой ряд узких трубок, построенных на основе кремниевых и кобальтовых решёток. Жидкость, протекающая сквозь эти конструкции, была идентифицирована как гелий-2, странная форма известного химического элемента, не подверженная трению, обнаруживаемая только при чрезвычайно низких температурах, типичных для ночи Плутона. Гелий-2 делает возможным явление, известное как сверхпроводимость: бесконечное протекание электрического тока в среде с нулевым сопротивлением. Был сделан очевидный вывод, что энергетика плутонианских существ основывалась на сверхпроводимости: они были формой жизни, что могла существовать только на Плутоне и функционировать только в течение плутонианской ночи.

Но было ли это на самом деле формой жизни? После данного открытия широко распространилось мнение, что крабоподобные существа были не более чем машинами — простыми устройствами для обработки сигналов, предназначенными для работы при сверххолодных температурах, оставленными, возможно, исследователями из какой-то другой части Галактики. Однако дальнейшие исследования показали, что плутонианские существа обладали метаболическими функциями, характерные для жизни. Можно было наблюдать, как они питаются метаном и выделяют органические соединения. Также наблюдались очевидные случаи размножения почкованием.

Сегодня у нас нет сомнений в том, что плутонианские существа соответствуют нашему определению подлинно живых существ. Миф об уникальности Земли во Вселенной разрушен навсегда, и все мы знакомы с социальными и философскими последствиями этого разрушения. Но действительно ли плутонианцы являются уроженцами замороженного мира, где они были обнаружены, или они являются стражами, поставленными там каким-то высшим видом с другой звезды, что когда-нибудь вернётся в нашу часть Галактики? Этот вопрос остаётся без ответа и три столетия спустя, а мы можем лишь ждать и наблюдать.

— Это колыбель для кошки? — мисс Бруннер взглянула сверху вниз на обнажённого Джерри Корнелиуса, елозившего пальцами в клубке гитарных струн. Рядом с ним лежал красный двенадцатиструнный "Рикенбакер".

— Он называет это Теорией бечевы. — Фрэнк был поглощён собственными расчётами, расписывая большую грифельную доску, стоявшую на кухонном столе матери. — Он немного запутался. Слишком много вариантов. Слишком быстрое затухание. — Он проследил за её взглядом. — Гравитационная постоянная? Где-то в седьмом измерении.

— В глубине души он очень прост. И легко внушаем... — майор Най пригладил светлые усы. Он заявился вместе с мисс Бруннер, надеясь пригласить миссис Корнелиус на прогулку. — Она вообще где?

— Фотографируется с полковником Пьятом, — злобно произнёс Фрэнк. — В “Электрик". Я передам, что вы её искали. — Опустив жуткого вида ноги в тазик с мыльной водой, он задумался над уравнениями. Что было в том третьем шприце?

— Пип, — объявил Джерри. — Пип. Пип.

Струны свернулись в аккуратную спираль и исчезли. Он просиял.

Фрэнк задумался, почему Джерри может очаровывать, а он нет?

Джерри вошёл в подвальную комнату, принюхиваясь. У окна Джерри остановился, чтобы проверить решётку. На кухне Джерри выругался, роясь в тостере. Вверху, у лестницы, Джерри проверил почтовый ящик. Все они были обнажены, если не считать чёрных автомобильных плащей. Джерри встал, натягивая трусы.

— Прошу прощения, я не слишком приличен.

Мисс Бруннер отвернулась, сдавленно пробормотав:

— Что?..

— Межпространственное путешествие. — Джерри завязал широкий галстук, разглядывая расчёты Фрэнка. — Хотя и не очень точное. — Он потянулся, чтобы стереть какую-то цифру.

Фрэнк раздражённо влепил ему пощёчину.

— Просто охлаждение воздуха. Энтропийный фактор. В любом случае, все твои размеры немного отличаются.

— Все? — Джерри нахмурился, глядя на свои копии. — Если бы я шагнул в чёрную дыру, они последовали бы за мной. Как бы то ни было...

Фрэнк нахмурился.

— Ты и твоя чёртова мультивселенная. Энергия обязательно иссякнет, если ты будешь столь расточительным.

— Дерьмо, — Джерри убрал вибропистолет в кобуру. — Фактически энергия безгранична. Это множество Мандельброта, Фрэнк. Каждый набор незаметно становится меньше. Или больше. В зависимости от того, с чего вы начнёте. Вы не проходите через мультивселенную — вы поднимаетесь и опускаетесь по шкалам почти бесконечной, но крошечной изменчивости. Различается только масса, что делает их невидимыми. Вот почему мы все, по сути, одинаковы. — Почти без эха одинаковые голоса исходили из одинаковых уст: — Только пройдя через миллиарды наборов, вы начинаете замечать существенные различия. Квази-бесконечность, Фрэнк. Подумай, сколько миллиардов мультиверсальных планов существует во Вселенной! Каким бы огромной она ни была, с моим коробком ты можешь пройти от одного конца до другого примерно за десять минут. Обходным путём. Твоя масса соответственно сожмётся или расширится. Как только я понял, что пространство — это измерение времени, остальное стало проще простого!

— Извращенец! Ты и твои множащиеся клоны.

— Клоны? — мисс Бруннер облизнула губы. — Съедобные? — она поправила свою бледно-голубую пару.

— Это не клоны, это версии. Когда вы носитесь по мультивселенной, происходят подобные вещи. Я предпочитаю уменьшаться. Став плотнее, вы проделываете дыры; втягиваете внутрь вещи. Никто не видит соседнюю вселенную, ибо она или слишком велика, или слишком мала. Она дробится, с мультиверсальной точки зрения. Проблема в том, что кусочки одной вселенной засасываются в другую. Они слишком близки. Дежавю?..

— Продолжайте в том же духе, молодой человек, — майор Най поправил фуражку, — и вы станете концом всего. У вас будет свой хаос, в полном порядке! — с оскорблённым видом он направился к двери подвала.

— Это нелепо, — мисс Бруннер привела в порядок своё лицо. — Почему это не твои клоны?

— Дубликаты.

— Почему они не слишком большие или не слишком маленькие, чтобы их можно было разглядеть?

— В этом-то и весь фокус. — Джерри прихорашивался. Теперь мерцающие копии синхронно повторяли все его движения. — Приведение нас всех к одному и тому же масштабу. Расширение и сжатие. Ваши атомы меняют только массу, сохраняя идентичность. Видите ли, мы либо слишком огромны, чтобы воспринять следующую вселенную, либо настолько малы, что просто незаметно проходим сквозь неё. В любом случае, вы не видите дубликатов, пока не воспользуетесь этим маленьким агрегатом.

Неодобрительно надув губы, она зацокала каблуками по паркету.

— Вы меняете свою массу относительно их массы, или наоборот, и они становятся видимыми. Сначала немного подташнивает, но потом привыкаешь. — Взяв со стола маленький чёрный коробок, он показал ей дисплей и переключателя. — Попробуйте. Это просто. Всё рассчитано.

— Спасибо, нет. У меня достаточно проблем с контролем моего собственного мира.

— Но это даёт миллионы альтернатив. Своего рода бессмертие. По общему мнению, ближайший миллиард или около того тоскливо однообразны. Но большинство людей, как и вы, любят повторяться...

— Гниль! Полное рассеяние! Двойной немецкий, вот как я это называю! — майор Най раздражённо закрыл дверь. Сквозь решётку было видно, как он поднимался по ступенькам, расталкивая троицу Джерри, в некотором замешательстве смотревших друг на друга.

Наверху открылась входная дверь.

— Чёрт возьми! — встревоженный, Джерри огляделся в поисках укрытия. — Мама сегодня рано.

— Тебе придётся кое-что объяснить, — ухмыльнулся Фрэнк.

Но Джерри уже возился со своим коробком и проводами. Когда миссис Корнелиус вразвалочку вошла в комнату, источая восхитительный запах жирной рыбы, Джерри скрылся в углу, дубликаты последовали за ним. Все уставились ему вслед.

— И снова страна фей! — мисс Бруннер была полна презрения.

— Майор сказал, что у Джерри есть сообщение. И где же этот негодник? — миссис Корнелиус с подозрением подняла огромные голубые глаза. Пухлая рука метала в рот чипсы из газетного кулька.

— Как всегда, залез на чёртов бобовый стебель, — побеждённый, Фрэнк исчез.

Миссис К взревела.

Социальный работник появился примерно за день до прибытия меня. Он был оживлённо любезен именно настолько, насколько было уместно в давно страшившей меня ситуации. Одет он был странно, но люди из будущего — они всегда такие.

— Мы отправим с вами несколько обслуживающих машин, — пробормотал он, осматривая свободную спальню и ванную, а затем кухню, без сомнения, показавшуюся ему до смешного примитивной. — Но ничего такого, что могло бы вам помешать.

Хелен была столь же оживлённой, вернувшись домой в тот вечер.

— Это огромный вызов, — сказала она мне. — Ты всегда говорил, что сложные задачи тебе нравятся.

— Я имел в виду скалолазание, полёты на дельтаплане, игру на грани, а не заботу о дряхлой версии самого себя.

— Джош. — Она одарила меня одним из этих взглядов. — Выбора у тебя нет.

Она была права — а в нашем милом доме места хватало. Казалось, будто мы заранее готовились к ситуации, хотя мне была ненавистна сама мысль о ней.

Я прибыл через пару дней утром в окружении шикарно выглядящих машин, при этом я был таким же бледным и взволнованным, как и опасался. Существо, в которое я в конце концов превратился, не могло ходить, едва видело и, конечно же, не понимало, что с ним происходит. Как долго, задавался я вопросом (и втайне надеялся, что не слишком долго), смогу я так продержаться?

Хромированными тенями снуя по нашему дому, машины выполняли многие из наиболее очевидных и неприятных обязанностей, но многое требовалось и от меня. Мне приходилось сидеть и говорить, хотя моё пожилое «я» редко что-либо отвечало, и при этом — ничего связного. Я также помогал себе есть, а потом вытирал слюну. Ещё я держал свою собственную иссохшую руку.

— Вы помните этот дом — вы ведь, должно быть, жили здесь?

Но я ушёл слишком далеко, чтобы понимать это. Возможно, ещё не совсем овощ, но мясо уже несвежее.

Иногда я брал себя с собой, притворяясь, что толкаю умное кресло, на самом деле способное делать всё — кроме избавления от этого похожего на труп призрака — самостоятельно. Пострадала моя работа. Как и мои отношения с Хелен. Я вступил в группу взаимопомощи. Я сидел на собраниях вместе с другими несчастными, кому навязали заботу о своём будущем. Мы неспешно обсуждали, почему наши будущие дети или разумные существа, возможно, управлявшие ими, сочли нужным заставить нас делать это. Наказывали ли нас за тот беспорядок, устроенный нами в их мире? Или эти рассеянные существа, потерявшие разум, утратившие память, имевшие весьма слабую связью с этой или любой другой реальностью, каким-то образом сами по себе были необходимым средством для путешествий во времени? Как и следовало ожидать, обсуждались различные способы убийства, от тихой эвтаназии до жестокой поножовщины и падения с вершины утёса. Но в том-то и дело; как бы мы ни жаловались, никто из нас никогда не казался способным причинить вред себе. Во всяком случае, не тем «я», кем мы в конечном счёте станем.

Я сдавал. Машины, подчиняясь собственной воле, становились всё более изощрёнными и постоянно пребывали рядом со мной, пока я неподвижно лежал в свободной спальне, укутанный в стальные трубы с прозрачными вставками.

Они кормили меня свежей кровью, свежим воздухом. Я сомневался, что оболочка, в которую я превратился, осознавала сейчас чьё-либо присутствие, кроме своего собственного смутного существования, но всё же я обнаружил, что сижу рядом с собой и бесконечно говорю о разных вещах, впоследствии я не мог ничего вспомнить. Было похоже, что я находился в трансе, и часть меня тоже умирала. Теперь я лежал совершенно голый под хитроумными самостирающимися простынями. Время от времени, неизбежно, я поднимал их и вдыхал затхлый воздух моей собственной бренности, разглядывая тонкие конечности и сморщенную плоть того, кем я в конечном счёте стану. Сама смерть была на удивление лёгкой. Машины позаботились о том, чтобы боли не было, и там был я; я убедился, что умру не в одиночестве. Слабое движение, крошечный спазм. Вам остаётся только гадать, что ж тут произошло.

После похорон (их, разумеется, мне пришлось устраивать самому, и где присутствовало гораздо меньше людей, чем я мог надеяться), а затем развеяния моего праха на продуваемом всеми ветрами склоне одного из моих любимых подъёмов, я огляделся вокруг, подобно вышедшему из долго сна. Хелен тихо, без суеты ушла от меня.

Мой дом казался пустым, но я знал, что это ощущение больше связано с тем стариком, не с ней. Теперь я снова регулярно занимаюсь скалолазанием. Я вернулся к затяжным прыжкам и дельтапланеризму. Я обнаружил, что эти виды спорта мне снова нравятся, как и многие другие — опасные и сложные. В конце концов, я знаю, что они меня не убьют, и что последний этап моей жизни на самом деле не так уж плох. Но, несмотря ни на что, всё изменилось, и я всё ещё иногда ловлю себя, что сижу один в свободной спальне и смотрю на туго натянутые простыни на пустой кровати, хотя меня и всех этих машин из будущего давно уже нет. Грустно, но я ужасно скучаю по себе теперь, когда меня здесь больше нет.

Последний роман Иэна Маклауда «Дом бурь» только что вышел в мягкой обложке, вскоре будет опубликован сборник рассказов «Прошлое волшебства». Он недавно закончил новый роман «Песнь времени» — взгляд на нынешнее столетие глазами пожилой женщины, размышляющей о переходе в виртуальную реальность. Проживает в городке Бюдли на берегу реки.