История той ужасной битвы хорошо известна — и у меня нет намерения воспроизводить её здесь, я лишь хочу рассказать о том немного, что видел лично; цель моя — не ученье, а развлеченье.

Я был офицером при штабе федеральной бригады. Чикамога была для меня отнюдь не первым сражением, ибо, хотя по годам я едва вышел из юношеского возраста, но с самого начала смуты пребывал на фронте и повидал достаточно битв, дабы ориентироваться в процессе их протекания. Мы вполне хорошо знали, что предстоит драка: тот факт, что мы её не хотели, сигнализировал об этом, ибо Брэгг всегда отступал, когда мы хотели драться, и сражался, когда мы больше всего желали передышки. Мы вынудили его отступить из Чаттануги, но сами её не заняли, и Брэгг отступил столь сурово, что следовавшие за ним наши, фактически держа его в поле зрения, были гораздо больше озабочены соединением с остальной частью нашей армии, чем продолжением преследования. К тому времени, когда Роузкранс собрал воедино три своих корпуса, мы были уже далеко от Чаттануги, и наша связь с ней была настолько незащищена, что Брэгг повернулся, чтобы её перерезать. Чикамога стала битвой за контроль над дорогой.

Назад по этой дороге мчался корпус Криттендена вместе с корпусами Томаса и Маккука, ранее по ней не проходивших. Весь левый фланг армии пришёл в движение.

Постоянно происходили ожесточённые стычки, ибо лес оказался настолько густым, что враги не видели друг друга, пока не сталкивались лоб в лоб. Один случай был особенно ужасен. После нескольких часов рукопашного боя моя бригада с забитыми нагаром стволами и опустошёнными патронташами была сменена и отведена к дороге для защиты нескольких артиллерийских батарей — вероятно, десятка два орудий, — расположенных посреди чистого поля в тылу. Прежде чем усталые и практически обезоруженные люди добрались до орудий, линия фронта дрогнула, откатилась за батареи и дальше, Бог знает куда. Мгновение спустя поле было серым от наступающих конфедератов. Затем орудия открыли огонь картечью, и в течение, возможно, пяти минут — но мне показалось, целого часа — ничего не было слышно, кроме адского грохота выстрелов, и ничего не было видно в дыму, кроме огромных столбов пыли, вздымавшихся над землёй. Когда всё закончилось и облако пыли улеглось, зрелище было слишком ужасным для описания. Конфедераты всё ещё были там — казалось, все до единого, — некоторые почти под стволами пушек. Но ни один из этих храбрецов не стоял на ногах, и все были так густо покрыты пылью, будто переоделись в жёлтое.

— Вот так мы хороним своих мертвецов, — мрачно сказал артиллерист, хотя, несомненно, их потом откопали, ибо многие были лишь ранены.

За «опасным днём» последовала «бессонная ночь». Противник, повсеместно оттесняемый от дороги, продолжал движение на север в надежде обогнать нас и оказаться между нами и Чаттанугой. Мы не видели и не слышали его, но даже идиоту были ясны его намерения, и мы двигались параллельным курсом, левый фланг вперёд. К утру мы преодолели приличное расстояние и соорудили грубые укрепления рядом с дорогой, с угрожаемой стороны. День ещё толком не начался, когда нас яростно атаковали по всей линии левого фланга. Отброшенный, враг наступал снова и снова — его упорство удручало. Казалось, он уверовал в теорию вероятности: при множестве повторах человек в конце концов выкинет решку.

На одном из участков так и вышло, и мне посчастливилось увидеть этот выигрыш. Мой командир, генерал Хейзен, отправил меня добыть снарядов для пушек, и я поехал вправо, в тыл, на поиски. Найдя обоз с боеприпасами, я получил от дежурного офицера несколько фургонов со нужным калибром, но тот, казалось, сомневался, что мы контролируем регион подвоза. Хотя я и уверял, что только что пересёк его и что он находится сразу за дивизией Вуда, офицер настоял, чтобы подняться верхами на холм перед обозом, и осмотреть местность. Мы так и сделали, и я, к своему изумлению, увидел впереди поле, кишащее конфедератами; казалось, сама земля движется нам навстречу! Они приближались тысячами, и так быстро, что мы едва успели поджать хвост и галопом помчаться вниз по склону прочь, оставив обоз, многие фургоны опрокинулись после отчаянных попыток сдвинуться с места. Каким чудом этот офицер почувствовал опасность, я так и не узнал, ибо мы тут же расстались, и я больше никогда его не видел.

По недоразумению дивизия Вуда была отведена с линии фронта как раз в тот момент, когда противник предпринял атаку. Преодолев расстояние в полмили, конфедераты без сопротивления разрубили нашу армию надвое. Дивизии на правом фланге были разбиты, и бежали со всей возможной скоростью, имея в своих рядах генерала Роузкранса, в конце концов оказавшись в Чаттануге, откуда Роузкранс телеграфировал в Вашингтон о гибели оставшейся части армии. Однако оставшаяся часть армии осталась на своём месте.

Раньше говорили много чепухи о героизме генерала Гарфилда: застигнутый врасплох разгромом правого фланга, он, тем не менее, развернулся и присоединился к устоявшему левому под командованием генерала Томаса. В этом не было большого героизма; так должен был поступить каждый, включая командующего армией. Мы могли слышать выстрелы со стороны Томаса — те из нас, у кого был слух, — и всё, что требовалось — сделать достаточно широкий крюк и двинуться на звук. Я сам так поступил и никогда не считал, что это сделает меня президентом. Более того, по пути я встретил генерала Негли, и, исходя из моих обязанностей инженера-топографа, давших мне некоторое представление о местности, предложил вернуть его к месту, где он мог бы стяжать славу. Мне жаль говорить, что мои добрые услуги были отвергнуты несколько невежливо, что я, мягко говоря, приписал очевидному слабоумию генерала. Полагаю, его мысли устремились за бруствер Нэшвилла.

Я не сумел найти свою бригаду, о чём и доложил генералу Томасу, получив приказ остаться при нём. Он принял на себя командование всеми оставшимися силами и оказался в довольно плотном окружении. Бой был ожесточённым и непрерывным, противник успешно продвигался справа от нас, преследуя отступающие части. Мы не могли противостоять ему иначе, как «бросив» правый фланг и позволив окружить нас; что, если бы не доблестный Гордон Грейнджер, противник неизбежно бы и сделал.

Дело было так. С тоской оглядывая поля за спиной, я удостоился чести первооткрывателя. Я увидел игру солнечного света на металле: к нам с тыла приближались шеренги войск! Расстояние было слишком велико, а атмосфера слишком туманна, чтобы различить цвет униформы даже в подзорную трубу. Узнав о моём знаменательном «открытии», генерал приказал мне отправиться посмотреть, кто там такие. Перейдя на галоп, и оказавшись достаточно близко, для идентификации войск как «наших», я поспешил обратно с радостной вестью, и мне приказали сопроводить их к позиции генерала Томаса.

То был генерал Грейнджер с двумя сильными бригадами резерва, по-солдатски двигавшийся на звук интенсивной стрельбы. Встретившись с ним и его офицерами, я проводил их к Томасу и, не придумав ничего лучшего, решил нанести визит. Я знал, что в бригаде у меня был брат — артиллерийский офицер из Огайо. Вскоре я нашёл его в голове колонны, и так, двигаясь вперёд, мы непринуждённо беседовали среди вражеских пуль, по неосторожности выпущенных слишком высоко. Встреча была немного омрачена тем, что одна из них выбила из седла другого офицера батареи. Мы усадили его под дерево и расстались. Несколько мгновений спустя силы Грейнджера были переброшены справа, и грянул бой!

Внезапно я обнаружил бригаду Хейзена — или что от неё осталось, —совершив полумильный марш, она прибыла на неприступный холм Снодграсс. Первым делом Хейзен поинтересовался у меня, где же находятся артиллерийские боеприпасы, на чей поиск я был отправлен.

И это был очень острый вопрос, как и вообще любой вопрос снабжения: в течение последней пары часов того бесконечного дня бойцы Грейнджера были единственными, у кого хватило бы боеприпасов, для пятиминутного боя. Если бы конфедераты предприняли ещё одну атаку, нам пришлось бы отбиваться штыками. Я не знаю, почему они этого не сделали; вероятно, у них тоже не хватало боеприпасов. Однако я знаю, что, пока солнце не село, каждый из нас переживал смертельную агонию ожидания наступления южан.

Наконец стало слишком темно, чтобы сражаться. Затем слева от нас и сзади люди Брэгга запустили «мятежный клич». Он издавался последовательно и слышался спереди, справа и снова сзади, пока, казалось, почти не добрался до точки, откуда начался. Это был самый отвратительный звук, когда-либо слышанный любым смертным — даже измученным и выбитым из колеи двумя днями тяжёлой битвы, без сна, без отдыха, без еды и без надежды. Однако где-то позади нас было пространство, где этот ужасный вопль не продолжился; и благодаря этому мы, наконец, отступили в глубоком молчании и унынии, никем не потревоженные.

Для тех из нас, кто пережил атаки как Брэгга, так и Времени, и кто хранит память о дорогих погибших товарищах, оставшихся на том роковом поле, это место значит многое. И пусть подобное знание не придёт тем молодым людям, чьи палатки сейчас разбиты там, где, склонив головы и сцепив руки, великие ангелы Божьи стояли невидимыми среди героев в синем и героев в сером, спящих последним сном в лесах Чикамоги.

Я сидел в сумерках на широком деревянном крыльце, вслушиваясь в океанский прибой, когда заметил скрюченного, хромающего, морщинистого, седого, просоленного старого морского волка, ковыляющего по пляжу. Леденящая рука ужаса сжала моё сердце. Слишком много прилагательных! Вот тогда-то я и понял всё. Я оказался героем плохо написанной истории.

— Полундра! — прорычал человек с деревянной ногой по имени капитан Боб. Я не знал, как зовут живую часть его тела, поэтому решил назвать целое также Бобом. Он был одет в бушлат и сжимал в зубах глиняную трубку. На его левом плече пребывал попугай и, как я подозревал, слой перхоти.

— Тебя не напрягают эти клише? — спросил я, приглашая сесть в кресло-качалку слева от меня.

— Следи за своим языком, приятель, — прорычал Боб. — Эти кловечки унизительны.

И тут на крыльцо вышла Ильзе. Она была длинноногой, стройной, золотоволосой, загорелой шведкой. У неё прилагательных было не меньше, чем у Боба, но куда более интригующих.

— Что-то не так, дарлинг? — промурлыкала она своим волнительным голосом.

— Боб как раз собирался сделать мне зловещее предупреждение.

— И я его сделаю, если ты на минутку заткнёшь свой хлебальник, — буркнул старый морской волк. Затем он наклонился к нам и хрипло прошептал: — Морской монстр.

Ильзе в ужасе оглянулась:

— Где? Я ничего не вижу"

— Не там, глупая любышка. Этот монстр является из необъятных глубин. Он выползает на берег тёмными и туманными ночами — кстати, очень похожими на эту — и скитается по пляжам в поисках мозгов, его любимой пищи.

— На море никого нет, если не брать во внимание сёрферов, — объявила Пэм, ракетный инженер из соседнего коттеджа, поднявшись к нам на крыльце. — Они больше смахивают на закуску, чем на основное блюдо.

Я почесал в затылке.

— Ну не знаю. Морские чудовища хороши для фэнтези, а не для твёрдой научной фантастики. «Аналог» это точно не возьмёт. Кроме того, — добавил я, — как ты знаешь, Боб, в прошлый раз мы убили морского монстра.

— Агрррх, — взрычал старик с деревянной ногой, — мы сделали это, дружище. Но он возвернулся к жизни.

— Ты имеешь в виду... Морской монстр-зомби? — я поднял глаза вверх, отрываясь от страницы, и умоляюще спросил Автора: — И это всё, на что ты способен? Не слишком ли далеко зашло увлечение зомби?

— Что бы ты ни задумал, дружище, — предупредил капитан Боб, — выйти на улицу в тумане — верная смерть. — Он похлопал себя по карманам: — У меня сейчас закончится трубочный табак, так что я просто отправлюсь в «7-одиннадцать» и прикуплю кисет-другой.

— Капитан Боб! — взрыдал я. — Ты не должен уходить! Ты — яркий верный друг. Это означает, что монстр тебя сожрёт. Оставайся здесь, в безопасности, за сетчатой дверью приморского коттеджа, куда монстр по необъяснимой причине не сможет прорваться. Единственная причина твоего похода, — это решение Автора.

— А, — усмехнулась Пэм-ракетостроитель. — Знаменитое «Мнение о существовании Автора».

— Да, и у него есть сюжет, и он заставляет нас действовать, чтобы воплотить его в жизнь — точно так же, как сейчас он заставит читателя перевернуть страницу.

— Да ладно, — сказала симпатичная ракетная брюнетка. — Всё, что происходит в этой истории, может быть объяснено законами природы и нашими собственными желаниями и устремлениями. Нигде в этой истории нет научных доказательств в пользу существования Автора.

— Да ну? — возразил я. — Тогда почему мы говорим клише? Почему сюжет такой банальный? Почему мы все такие стереотипные? Посмотри на нас. Красивый герой боевика. Яркий верный друг, обязательно сделающий какую-нибудь глупость для развития сюжета. Знойная, но недалёкая невеста, в кого я вроде бы влюблён. Миловидная девушка, ужасно умная, занимающаяся разработкой ракет, в ком я обрету настоящую родственную душу после того, как мозги Ильзе будут съедены и она снимет очки.

— Тогда кто такой я? — вопросил попугай. — Печёночный паштет?

Да, какова была судьба попугая? Внезапно Автор вдохновил меня.

— После того, как Боб будет съеден, ты прилетишь сюда, в коттедж, забрызганный кровью и одинокий, и сие будет трогательно символизировать ужасную смерть Боба.

— Я не уверена, что ужасная смерть может быть трогательной, — сказала Ильзе.

— И зачем мне лететь сюда, — потребовал ответа попугай, — а не в свою собственную клетку на шлюпе Боба, где мой корм? Только для душераздирающей сцены? О-о-о! Какая дыра в сюжете!

— Но, Лэнс, — задорно возразила Пэм, — всё можно объяснить с научной точки зрения. У капитана Боба ранняя стадия болезни Альцгеймера, и именно поэтому он забудет о собственном предупреждении. Психология говорит нам, что Ильзе сбежит, когда поймёт, что никогда не сможет конкурировать за ваши благосклонность с дерзкой девушкой-ракетчиком из соседнего коттеджа. Морское чудовище эволюционировало, перейдя на питание сёрферами, отдыхающими и прочим мусором; оно было оживлено ядерными отходами, вылившимися в океан после аварии на АЭС. Видишь? Наука знает всё!

Капитан Боб прикинул плотность тумана и взглянул на часы.

— Что ж, лучше поскорее покончить с этим.

— Мне пора собираться, — объявила Ильзе. — Я не могу убегать от морского монстра-зомби без моей косметички и двух чемоданов с дорогой и модной одеждой. И моих туфель! Мне придётся убегать по песчаному пляжу от морского чудовища на высоких каблуках.

— Ого! — восхитился попугай. — Возможно, это того стоит: увидеть морское чудовище на высоких каблуках!

Пэм встала.

— А я надену свой белый лабораторный халат — в нём я выгляжу восхитительно дерзкой и привлекательной — и, используя отработанные материалы (весьма удобно находящиеся в сём приморском коттедже), дабы свести к минимуму его углеродный след, изобрету супероружие для Ланса, и он уничтожит монстра в финальной кульминационной битве, из коей он выйдет обгоревший и окровавленный, в разорванной рубашке, открывающей его великолепные грудные мышцы и бицепсы.

Я вздохнул.

— Бесполезно, — изрёк я. — У Автора на нас другие планы.

— Как ты можешь так говорить, дарлинг?

— О, ты же на самом деле не это имеешь в виду, Ланс!

— Не сдавайся, дружище!

— Полли хочет крекер!

— Нет, — сказал я, — это действительно бесполезно. Как ты знаешь, Боб, монстр выйдет на берег из моря.

— Да, дружище.

— И это будет зомби, то есть, как вы знаете, оживший труп. Они ходят в поисках мозгов, вытянув руки, и всех пихают…

— Ну и что?..

Я пожал плечами и откинулся на спинку кресла-качалки, в ожидании своей скорбной участи.

— Ну и всё. Морская пихота непобедима!

Мы рады представить вашему вниманию первую ежегодную ДРаЗаЛУ!

Вошедшие в нашу жизнь средства проверки орфографии и грамматики сделали устаревшими словари и любимые придирки школьных учителей, избавив писателей от парализующего страха ошибиться в написании «ться» и «тся», или «надеть» и «одеть», ибо автоматические словари сделали подобные знания ненужными. А следящие за повторами в использовании слов автоматические редакторы, успешно освободили нас, наконец, от замшелых синтаксических хитросплетений. В совокупности эти программы устранили необходимость в обучении использованию языка. Невозможно представить, что когда-то, дабы научиться писать по-английски, требовалось выдержать буквально годы кропотливой учёбы, начинающейся в возрасте шести лет или даже раньше, и заканчивающейся только через десяток, а то и более, лет! Обучение настолько изнурительное, что веками вообще запрещённое для девочек, во имя сохранения репродуктивной способности. Теперь, разумеется, со всей этой тяжкой и опасной деятельностью покончено. Любой, кто может научиться пользоваться компьютерной клавиатурой, обладает полной свободой самовыражения, какую только можно представить, и сразу же может создавать шедевральные тексты.

Предсказатели конца света и элитаристы заявляли, что неумение производить сложные вычисления может быть даже серьёзнее, чем проблема неграмотности, но теперь решена и эта проблема! Точно так же, как карманный калькулятор освободил нас от кошмаров таблицы умножения и логарифмической линейки, теперь, когда RithChek™ установлен в каждом компьютере, все вычислительные проблемы исчезли. От вас не требуется ничего, кроме умеренного владения клавиатурой (хватит и пары пальцев), навыков счёта и знания нескольких простых символов, таких как +, −, ×, (), √−1.

Любая математическая операция, простейшее сложение или самая сложная формула, от «дважды два» до миллиардного знака в числе π, может быть мгновенно проверена на точность и оперативно исправлена. С помощью RithChek™, мощного, но интуитивно понятного приложения, миллионы людей, несправедливо отстранённых от увлекательного мира теоретической и прикладной науки только лишь из-за отсутствия интереса, способностей или математической подготовки, могут теперь свободно разрешить великие проблемы физики, астрофизики, космологии и инженерии.

Делая следующий шаг в блистательное будущее, компания NGnius Coprolation объявила на этой неделе о спонсорской поддержке первого Дня разработки задач для линейного ускорителя (сокращённо − ДРаЗаЛУ), что пройдёт 31 августа 2009 года с 00:00:01 по 24:00:00 UTC.

ДРаЗаЛУ — это не соревнование, и победителей здесь не будет. Но директорам циклотронов, сверхпроводящих суперколлайдеров и прочих линейных ускорителей в Беркли, ЦЕРНе, Брукхейвене, ФермиЛабе, Оук-Ридже и других местах следует подготовиться к тысячам новых замечательных планов и проектов, что обрушатся на них ходе мероприятия.

Старшеклассник революционизирует принцип работы ускорителя элементарных частиц; домохозяйка раскроет секрет бозона Хиггса. В науке, как и в литературе, теперь все на равных. Всё, что нужно любому из нас, чтобы стать Толстым или Эйнштейном, — это вера, мечта и ноутбук!

Все были официальны и торжественны: директор — с бутылкой шампанского, главный конструктор — с коробкой конфет, главный бухгалтер — с букетом цветов. Весь коллектив «Булгарботстроя» с волнением ожидал появления первого музыкального робота со встроенным искусственным полуинтеллектом.

Он сам сошёл с конвейера и эффектно поклонился. Голову венчал лохматый парик, одет он был в бархатный пиджак с отвисшими карманами, а блестящую шею украшал выцветший чёрный галстук-бабочка. Он надменно оглядел толпу и поклонился второй раз:

— Антим Бемолов, артист.

Директор засиял, но только открыл рот, дабы произнести торжественную речь, подготовленную ещё двадцать лет назад, как артист Бемолов оборвал его:

— Откашляйтесь.

Директор прочистил горло и снова открыл рот, но артист Бемолов пристально посмотрел на него, торжественно поднял правую руку и властно произнёс:

— Дайте тон.

Директор беспомощно огляделся по сторонам, ибо не привык отдавать. Дать, однако, очень хотелось главному бухгалтеру, он вытянул шею и звонко издал одно «ля» с частотой «фа». Артист Бемолов поклонился, обнаружил рядом два пустых ящика, взобрался на них, снова поклонился и запел великолепным тенором:

По каналу текли они,

По каналу они текли.

Мегабайта два-три,

Мегабайта два-три.

— Чёрт побери! — восхитился главный конструктор, — Какие обертоны, какой темперамент!

— Нет, нет и нет! — вскричала культорганизатор Анелия Евреева, — Это профанация фольклора. Представляете реакцию товарищей из городского совета по искусству и культуре?

Разгорелся спор о мировоззрении и эстетических установках артиста Бемолова. Главный конструктор бросился проверять расчёты, а директор уже представлял, как его переводят управлять мясокомбинатом, когда артист Бемолов поклонился и снова запел:

Эх, Калинка, топни, хлопни,

Взломаем наших ворогов,

Взломаем наших ворогов,

Ай-би-эмов, эппелов.

Пожилой Калинка понял его буквально, и топнул, и хлопнул. Уважаемый сторож Герчо достал из-под ватника помятую волынку и стал накачивать её воздухом.

Артист Бемолов был в своей стихии:

Взошла дискеточка...

И все хором подхватили:

Алёна ласкова, ко всем отзывчива,

Душа добрейшая, мила, красивая.

— Позор! Позор! — кричала культорганизатор Евреева, — пошлость! Китч!

Но артист Бемолов был в ударе:

Она закончила свою программочку,

Ди-ля-до-дошечки, ди-ля-до-дошечки.

Да с парой маленьких, да подпрограммочек,

Ди-ля-до-дошечки, ди-ля-до-дошечки.

— Хватит этого позора! — сказала Евреева, но артист Бемолов продолжал:

Зовут меня, мама, в японскую компанию,

в японскую компанию, их технику учить...

На этой песне у директора всегда наворачивались слёзы, но когда Бемолов перешёл к «Если ты когда-нибудь мечтал о компе собственном», директор буквально захлестнуло от эмоций. Но культорганизатор была права.

— В утиль! На переплавку!

Тут артист Антим Бемолов спохватился. Он замолчал, поискал глазами поддержки, потом гордо поднял голову и героически произнёс:

— О, sancta simplicitas!

Затем повернулся спиной к неотёсанной и необразованной толпе, коей никогда не достичь высот подлинного искусства, и направился к выходу. Его мощный голос героически гремел на весь цех:

Я избит до полусмерти,

О любовь моя,

Файлом по файлу...

* * *

Через несколько часов в кабинете Анелии Евреевой раздался звонок.

— Вас беспокоят из музыкальной дирекции, — сообщил вежливый голос, — согласно шефской программе, к вам сегодня должен был приехать артист Бемолов.

— Он приезжал, — выдохнула культорганизатор.

— Он восхитителен, не правда ли? Поистине гениальный интерпретатор нашего родного фольклора! Какая душа, какое чудо! А главное — актуально, товарищ, актуально!