— Для меня всё это уже слишком, — заявил лидер Партии власти, и глас его прогремел в небесах. — Предлагаю простое состязание, победитель получает всё.

— Ого! — ответил лидер Оппозиции, и звук материализовался в виде язычка пламени. — Я заинтригован. Каковы условия?

— Мы выбираем взаимоприемлемого субъекта, среднестатистического человека, и оцениваем его отношение к политикам наших партий. Выбранная им партия получит опеку над всем видом на все времена. Я слишком стар, дабы биться с тобой за каждого человека. Согласен?

— Это выглядит чертовски хорошей идеей.

— Да будет так!

Джон Смит подходил идеально. Он был среднего роста, среднего веса, среднего интеллекта и достатка. Даже имя у него было заурядное. В то утро он отправился на работу, всего лишь один из четырёх миллиардов, но во время обеденного перерыва он стал объектом пристального внимания двух великих умов.

— Ага! — провозгласил лидер Партии власти, отныне мы будем именовать его Г. — Обрати внимание на его щедрость: чаевые составили более двадцати процентов от общего счёта. Очко в мою пользу.

— Не так быстро, — возмутился лидер Оппозиции (назовём его Д.). — Взгляни в его мысли. Размер чаевых должен произвести впечатление на пышногрудую секретаршу, с коей он обедает. А вот его жена, уверен, такую щедрость не оценила бы. Так что очко мне.

Джон Смит вышел из-за стола вместе с секретаршей и направился по улице к месту работы. Заметив впереди пожилую даму, собиравшую пожертвования на благотворительность, он заранее перешёл дорогу.

— Что ты там говорил про щедрость? — ухмыльнулся Д. — Ещё очко мне.

Вернувшись в офис с опозданием на десять минут, Смит принялся за работу. Его секретарша позвонила ему и сообщила, что у телефона жена.

— Скажи ей, что я на совещании, — приказал Смит.

— Три — ноль, — объявил Д.

Затем Смит внёс стоимость ланча в счёт представительских расходов компании.

— Ты отстаёшь, — Д. был доволен. — Я бы сказал, что он убеждённый сторонник моей партии. Четыре!

— Возможно, — сказал Г. — возможно.

В четыре пятьдесят Смит покинул свой офис, направляясь домой.

— Не переживай. Это я не засчитаю, — великодушно заявил Д.

В метро Смит читал газету сидевшего рядом мужчины, старательно не замечая стоявшую рядом старушку.

— Пять.

Идя от станции метро к дому, Джон бросил обёртку от шоколадного батончика на газон соседа.

— Мусорить — это грех?” — уточнил Д.

— Не уверен, — признался Г.

— Это неважно. Финал предрешён.

Войдя в дом, Смит поздоровался с толстой женой и уселся почитать газету перед ужином. Жена попросила прогулять собаку перед тем, как они сядут за стол. На этот раз на лужайке соседа осталось кое-что ещё.

— Думаю, на этом можно остановиться, — сказал Д.

— Не слишком честно. Шесть очков к нолю.

— Хочешь тест поточнее?

— Например?

Д. взмахнул красными руками, и из переулка рядом со Смитом донеслись крики.

— Помогите! Кто-нибудь, помогите!

Д. набрал ещё одно очко, как только Смит намеренно отвернулся. Г. послал к Смиту полицейского.

— Вы что-нибудь слышали? — крикнул полицейский.

— Нет. Я в этом не участвую.

Г. нахмурился. Д. улыбнулся.

Смит быстро направился обратно к дому, ускорив шаг по дорожке, заслышав трель звонка.

— Это тебя, — позвала его жена.

Он поднял трубку.

— Какого чёрта, Кристофер? Да будь я проклят!

— Может сыграем ещё пару партий? До двух побед? — вздохнул Г.

Линц, Австрия, 1898 год

Мальчик не мог уснуть. Было жарко, и он так долго болел. Голова пульсировала всю ночь. Наконец он сел и сумел встать с кровати. Он спустился по лестнице, не споткнувшись.

Окрылённый успехом, он выскользнул из дома, не разбудив ни мать, ни отца. Целью был берег реки. Мальчик не был там уже месяц.

Он всегда считал берег реки своей собственностью. Никто другой в семье никогда туда не ходил. Ему нравилось ступать ногами по влажной земле и рисовать узоры. Получившееся было похоже на картину, и художник в нём ценил первобытную красоту.

По небу пронеслась горячая молния. Он сел на поваленное бревно и принялся ковырять кору, будто коросту. Он чувствовал, как бревно впечатывается в ягодицы сквозь тонкую хлопчатобумажную пижаму. Он пожалел — уже не в первый раз, — что ему не разрешали спать без одежды.

Тишина и жара окутали его. Он закрыл глаза и мечтал заснуть, но в голове всё ещё пульсировало. Никогда раньше он не выходил ночью один. Лёгкое чувство страха одновременно и радовало, и пугало.

Он думал об этом страхе, прощупывал его, подобно шатающемуся зубу, то для того, чтоб ощутить боль, то для того, чтоб ощутить сладость, когда на него накатил обморок, и он медленно сполз с бревна. Перед ним, до самого берега реки, не было ничего, что могло замедлить его движение, и он скатился с небольшого возвышения в реку, не проснувшись, пока вода не захлестнула его.

Было холодно и противно. Он беспорядочно заметался. Кислая вода попала в рот, и его стошнило.

Внезапно кто-то схватил его за руку и выдернул на берег, протащив вверх по небольшому склону.

Он открыл глаза и тряхнул головой, убирая с лица жёсткие мокрые волосы. Он был удивлён, обнаружив, что спасительницей оказалась девочка примерно его роста, в белой хлопчатобумажной сорочке. Она совсем не запачкалась. Его единственной мыслью, прежде чем та перевалила мальчика через край обрыва и помогла забраться обратно на бревно, была мысль об удивительной силе девочки.

— Спасибо, — сказал он, усевшись и не зная, что делать дальше.

— Не за что.

Голос у неё был низкий, речь чёткая, почти старомодная в своей правильности. Он понял, что это была не девочка, а маленькая женщина.

— Ты упал, — сказала она.

— Ага.

Она села рядом и, улыбаясь, заглянула в глаза. Он удивился, что её было так хорошо видно, хотя Луна находилась у неё за спиной. Казалось, женщина светилась изнутри, будто какая-то лампа. Её черты словно лучились золотистым сиянием, а светлые волосы прямыми прядями ниспадали до плеч.

— Ты можешь звать меня Анжеликой, — произнесла она.

— Это точно твоё имя?

Она рассмеялась.

— Нет. Совсем нет. Но ты догадлив.

— Это псевдоним? — он разбирался в таких вещах. Его отец был таможенником и за семейным столом рассказывал всякие истории о своей работе.

— Это имя я.... — она на мгновение заколебалась и оглянулась. Затем повернулась и снова рассмеялась. — Под этим именем я странствую.

— Ого!

— Моё настоящее имя тебе не выговорить, — улыбнулась она.

— Может я попробую?

— Пистис София! — с этими словами женщина встала. Казалось, она замерцала и выросла от названного имени, но мальчик подумал, что это ему померещилось от жара, хотя голова больше не болела.

— Писста... — он никак не мог произнести имя. Казалось, что-то сковывало его язык. — Думаю, мне лучше пока называть вас Анжеликой, — решил он.

— Пока, — согласилась она.

Он застенчиво улыбнулся.

— Меня зовут Адди, — сказал он.

— Я знаю.

— Откуда? Я что, похож на Адди? Это значит...

— Благородный герой, — закончила она за него.

— Ты и это знаешь?

— Я очень мудрая, — сказала она. — И имена важны для меня. И для всех. Судьба заключена в именах.

Она улыбнулась, но улыбка не была приятной. Она потянулась к его руке, но он отстранился.

— Хвастаться не следует, — сказал он. — Особенно мудростью. Это нехорошо.

— Я не хвастаюсь. — Она нашла его руку и задержала в своей. Её прикосновение было прохладным и бесконечно успокаивающим. Она протянула другую руку и приложила её сначала ладонью, затем тылом к его лбу. Цокнула сквозь зубы и нахмурилась. — Твоего опекуна следует выгнать. Мне придётся поговорить об этом с Уриилом. Выпустить тебя с такой температурой.

— Никто меня не выпускал, — возмутился мальчик. — Я сам решил выйти. Никто не знает, что я здесь, кроме тебя.

— Ну, вообще-то есть кое-кто, кто всегда должен знать, где ты находишься. И я с ним обязательно поговорю. — Она встала и внезапно стала намного выше мальчика. — Пойдём. Возвращаемся в дом. Тебе следовало бы быть в постели. — Она сунула руку за пазуху своей белой сорочки и достала серебряный флакон на цепочке. — Сейчас ты должен глотнуть это. Поможет заснуть.

— Ты пройдёшься со мной? — спросил мальчик, сделав глоток.

— Совсем немного.

Она держала его за руку, пока они шли.

Один раз он оглянулся и увидел свои следы на мягкой от дождя земле. Стройной шеренгой они маршировали за ним. А вот её следы видны не были.

— Ты веришь, маленький Адди? — её голос, казалось, доносился издалека, будто из-за холмов.

— Верю во что?

— В Бога. Ты веришь, что он руководит каждым нашим шагом?

— Я пою в церковном хоре, — сказал он, надеясь, что она спросила именно об этом.

— Пока этого достаточно, — сказала она.

В голосе послышалась такая ярость, что он повернулся на грязной тропинке и посмотрел на неё. Она возвышалась над ним, вся белая, золотистая, сияющая. Луна окружила её голову ореолом, а позади неё, ближе к плечам, он увидел что-то вроде крыльев, оперённых и колышущихся. Внезапно его охватил ужас.

— Кто ты? — прошептал он.

— А за кого ты меня принимаешь? — спросила она, и лицо её казалось высеченным из камня, настолько белой была кожа и чёрными черты.

— Ты ангел смерти? — спросил он, и опустил взгляд, прежде чем она ответила. Ему было невыносимо смотреть, как она говорит.

— Для тебя я ангел жизни, — сказала она. — Разве не я спасла тебя?

— Да что ж ты за ангел такой? — прошептал он, падая перед ней на колени.

Она подняла его и убаюкала в своих объятиях. Она спела ему колыбельную на языке, которого он не знал.

— Я с самого начала сказала тебе, кто я, — прошептала она спящему мальчику. — Я Пистис София, ангел мудрости и веры. Тот, кто запустил змея в сад, маленький Адольф. Но я всего лишь выполняла приказ.

Её крылья расправились за спиной. Она взмахнула ими раз, другой, и поднятый сильный ветер поднял её в воздух. Она бесшумно влетела в дом Гитлеров и оставила уже совершенно выздоровевшего мальчика спящим в его постели.

Пистис София – в гностицизме женский эон, Вера-Премудрость, возжелавшая познать Бога, за что и была наказана.

Наиболее детальное сообщение о падении Софии и последующем спасении содержится в «Пистис Софии», гностическом тексте II века.

Боль не прекращалась в течение нескольких часов.

Боль обжигала плечо, а от движения становилось только хуже. Он вздрогнул, едва в силах продолжать.

«Всего час назад».

Семья была в сборе, дети играли в своём любимом потаённом месте. Прекрасные дети, их дети. Они вдвоём с такой гордостью наблюдали за происходящим. Им повезло. Дети в наши дни стали редкостью. А после первого ужаса, вызванного Тёмными, обрести семью казалось невозможным.

Теперь всё снова стало плохо.

Что Тёмные делают с копьями? Почему такая сильная боль? Он ощутил, как копьё распороло кожу, вонзилось в спину. Подобной боли он никогда не испытывал.

Она и дети сбежали. Он не знал, куда. Возможно, на север. Подальше от места, где Тёмные опять попробуют их убить.

Он знал, что дети, где бы те ни были, устали. Это настоящий кошмар, когда Тёмные идут за тобой.

Он тоже устал. Но знал, что должен двигаться дальше.

* * *

Ночь.

Глаза болели. Он не мог далеко видеть. Тёмные ещё могут повернуть назад. Он знал, что те боятся темноты. Возможно, это единственный шанс на спасение.

Он на мгновение остановился, чтобы отдышаться, живительная прохлада воздуха успокаивала.

Но через несколько мгновений он закричал.

Тёмные нанесли удар. Снова. Что-то обвило шею, и он закричал, умоляя, чтобы всё это прекратилось. Казалось, что сознание покидает его, а вещь Тёмных разрывала и жгла изнутри.

«Она и дети».

Он должен был продолжать двигаться и увидеть их ещё раз. Он так любил их. Он должен был добраться до них раньше Тёмных. «Продолжай двигаться», сказал он себе.

Продолжай двигаться.

Но боль росла.

Он оглянулся и увидел, что Тёмные приближаются, исполненные радостных криков. Он не мог дышать. «Я слабею», — понял он. — «Замедляюсь».

Он заплакал. Он не хотел умирать, не увидев её и детей в последний раз. Но боль становилась всё сильнее.

Он взывал о помощи.

Затем, внезапно, почувствовал огненный взрыв в плече, и всё вокруг померкло.

Начался мелкий дождик, смеющиеся голоса медленно приблизились и закружились, разглядывая сотворённое.

Тело было разорвано в клочья, и брызги маслянистой крови окрасили всё окрест.

С хохотом отдавшись работе, Тёмные не заметили, что за ними наблюдают.

Вместе с детьми она смотрела, как Тёмные тащат наверх её супруга, и плакала. Затем, издав крик вечной утраты, что пронёсся до самых глубин, она и дети погрузили свои огромные тела обратно в кровавое море.

И пока они плыли, ища спасения в глубоких водах, эхом их криков звучали призрачные, далёкие отклики немногих тех, кто ещё остался.

Чашка с густым, вязким эспрессо остановилась на полпути между блюдцем и слегка приоткрытым ртом Патрика Фентона. Рука застыла, и он почувствовал, будто холодные капли лихорадочного пота покрыли лоб. Он уставился мимо своих сотрапезников, в окно крошечного французского ресторанчика, выходившее на Восточную Пятьдесят шестую улицу, и его глаза расширились, когда мимо прошёл старик.

— Господи Иисусе! — изумлённо прошептал Пат.

— В чём дело? — обеспокоенно спросил Деймон.

Рука Фентона задрожала. Он очень осторожно поставил чашку на стол. Деймон продолжал смотреть с беспокойством. Затем Кэтрин решила, что обед подошёл к концу, и перевела взгляд с одного на другого.

— Что происходит?

Фентон взял с колен салфетку и вытер верхнюю губу.

— Я не могу поверить в то, что я только что увидел. Это невозможно.

Деймон отодвинул тарелку и наклонился вперёд. Он был единственным, с кем Фентон общался в течение месяца, проведённого в больнице; они были хорошими друзьями.

— Скажи мне.

— Забудь об этом. Я ничего не видел.

Кэтрин начала терять терпение.

— Мне не доставляет удовольствия отгадывать словесные ребусы. Если я смотрю на кухню, а ты в окно, это ещё не повод надо мной насмехаться. Что ты видел, Пат?

Фентон отхлебнул воды. Он выдержал долгую паузу, затем сказал:

— Как вы знаете, я был секретарём на Нюрнбергском процессе в сорок шестом году. Там был офицер, обер-лейтенант Иоганн Хаген. Под его командованием была группа по массовым захоронениям в Берген-Бельзене. Он любил кое-что проделывать с женщинами и маленькими мальчиками, используя кирку. Он был повешен в июне 1946 года. Я там был. Я видел, как его повесили.

Деймон уставился на своего старого друга. Фентону было чуть за шестьдесят, он уже почти облысел, и он был болен.

— Успокойся, Пат.

— Я только что видел, как он прошёл мимо окна.

Какое-то мгновение они пристально смотрели на него. Деймон откашлялся, отодвинул свою кофейную чашку, снова откашлялся. Кэтрин продолжала жевать и молча смотрела на каждого из них. Увидев, что блеск в глазах Фентона и не думает гаснуть, она сказала:

— Вы, должно быть, ошиблись.

Он ответил мягко:

— Я не ошибся. Невозможно забыть лицо человека, повешенного при тебе.

Деймон положил руку на запястье Фентона.

— Успокойся. Уже темнеет. Случайное сходство.

— Нет.

Они сидели так довольно долго, и Фентон продолжал смотреть в окно. Наконец он начал говорить, но слова застряли в горле. Он задохнулся и тихо застонал. Глаза расширились, увидев что-то ещё на улице. Деймон с трудом повернулся — он был чрезвычайно толстым мужчиной, преуспевающим адвокатом — и выглянул в окно.

Кэтрин повернулась и тоже посмотрела. Улица была запружена толпами людей, спешивших попасть домой до наступающей темноты, грозящей дождём.

— Что теперь? — спросила она.

— Ещё один, — сказал Фентон. — Ещё один. Боже милостивый, что происходит?..

— О чём ты? Кто там ещё?

— Кэтрин, — резко сказал Деймон, — заткнись. Пат, кто там был?

Фентон обхватил себя руками, словно смирительной рубашкой.

— Крейхбаум. — Он произнёс это имя так, как терапевт сказал бы “неоперабельный”. — Из Треблинки. Расстрелян в сорок пятом. Чудовище: костры, печи, огонь — вот его среда обитания. Его расстреляли.

— Да? И? — вопрос Кэтрин завис в воздухе.

— Он только что прошёл мимо этого окна, направляясь в сторону Пятой авеню.

— Пат, прекращай, — сказал Деймон.

Фентон просто молча уставился на него. Затем, через мгновение, он снова застонал. Они не обернулись, они просто смотрели на него.

— Купш, — очень тихо сказал Пат. И через несколько секунд добавил: — Стакманн.

В маленьком французском ресторанчике сгустились тени. Они были единственными посетителями, и их еда стала такой же холодной, как скатерти.

— О боже, — сказал Фентон, — Радемахер.

Затем он вскочил на ноги, опрокинув стул, и закричал:

— Что это за улица?!

Деймон попытался протянуть руку, чтобы дотронуться, заставить сесть, но Фентон был близок к истерике.

— Что за день сегодня, где я нахожусь? Они мертвы, все до единого! Они отправились на виселицу или к стенке тридцать лет назад. Я был молодым человеком, я видел это, всё это... Что здесь происходит сегодня?

Его попытались остановить, но Фентон увернулся и выбежал на улицу.

Сейчас было совсем темно, почти как ночью, будто над городом развеяли угольную пыль. Толпа двигалась мимо, толкая Пата. Бледно-фиолетовое свечение окутывало бредущих мёртвых нацистских военных преступников.

Он видел их всех, одного за другим, когда они проходили мимо, туда и сюда, свободные, как ветер, ничего не говорящие, с пустыми руками, в хорошей обуви.

Он попытался схватить одного из них, Вихманна, когда тот проходил мимо. Но высокий темноволосый нацист отмахнулся, улыбнулся жёлтой повязке с шестиконечной звездой на руке Фентона, и свободно зашагал дальше.

— Вы сменили имена на острове Эллис! — закричал Фентон в спину удаляющемуся Вихманну. — Но я тут не причём!

Затем он увидел, как вокруг него начало формироваться фиолетовое свечение.

На улице наступила ночь.

Эллис — остров в устье реки Гудзон в бухте Нью-Йорка. Был самым крупным пунктом приёма иммигрантов в США, действовавшим с 1 января 1892 года по 12 ноября 1954.

Стон разносился по всей Европе.

«Рейх в отчаянии! Рейху нужно больше людей, больше продовольствия, больше сырья, но он не может их получить! Рейх готов на всё, лишь бы одержать победу!»

В маленьком баварском университетском городке стон этот достиг ушей худощавого мужчины с желтоватым лицом. Не очень-то важной персоной был этот доктор Отто Карл. Смешная маленькая бородка и очки в роговой оправе, почти скрывавшие верхнюю часть лица.

Доктор Карл услышал стон и понял, что время пришло. Однажды утром на лекции по физике он резко замолчал и с извиняющимся видом повернулся к своим студентам.

Студенты были юны и было их немного. Никогда они не отличались особым почтением, ибо долгие годы ходили слухи упорные, хотя и неподтверждённые, что доктор Карл был русским эмигрантом, очень быстро сбежавшим со своей родины.

— Господа, — объявил доктор Карл, — я должен сделать официальное заявление. Завтра я уезжаю в столицу Рейха. Я назначаю Вилли Мюнстера вести занятия на время моего отсутствия. Я надеюсь, что, вернувшись, не обнаружу ничего такого, за что вам было бы стыдно.

— Вы отправляетесь на Восточный фронт, чтобы возглавить стратегическое командование, герр доктор Карл? — ухмыльнулся один из студентов.

Профессор физики взглянул на него своими кроткими голубыми глазами.

— Чтобы выиграть эту войну, необходима стратегия, — медленно произнёс он. — Разумеется. И стратегия должна быть отличной.

И это было всё. Доктор Карл отправился в Берлин, а прибывший новый куратор взял на себя юных студентов.

Больше доктора Карла его ученики не видели. Но, не встретившись с ним лично, они достаточно скоро узрели большое квадратное кирпичное здание, возведённое рабочими из Организации Тодта рядом с домом учёного на окраине города.

Да, то был забавный маленький домик, обиталище доктора Карла. Рассказывали, что до войны там, скорее всего, собирались учёные со всех стран Европы.

Что было целью их визитов, не разглашалось. Ходили слухи, что доктор Карл работает над великим изобретением, что поразит весь мир в момент своего раскрытия.

Но когда началась война, профессор закрылся в своей скорлупе, покидая её только для чтения лекций и помощи студентам в проведении лабораторных исследований.

Теперь, казалось, в карьере доктора Карла наступил новый этап. День за днём грузовики, гружённые дорогим оборудованием и материалами, подъезжали к только что построенному кирпичному лабораторному корпусу.

Вскоре в городском аэропорту приземлились транспортные самолёты, полные важного вида специалистов, немедленно загрузившихся в такси и отправившихся к дому доктора Карла. Слухи разлетались по городу.

Затем наступил показательный день. Так говорилось в народе. Конечно, никто из граждан не был приглашён на демонстрацию. Но некоторым удалось спрятаться за валунами на вершине холма, а кое-кто вооружился биноклями, которых, вообще-то, быть у них было не должно.

Доктор Карл встретил группу недоверчивых экспертов, прибывших на испытания и обязанных доложить о его успехе или неудаче.

— U-235, господа, — объявил он. — Изотоп урана. Самый могущественный элемент из известных. Атомная энергия! Смотрите!

Он быстро подошёл к компактному смертоносному устройству, напоминавшему пулемёт. Осторожно навёл оружие на козу, привязанную к столбу на расстоянии в сотне метров.

— Сейчас! — сказал доктор Карл.

Его палец нажал на спусковой крючок. Не случилось ничего, виденного глазом или слышимого ухом.

Но тут зачарованные специалисты устремили свои взоры на привязанную козу — и дыхание у них перехватило.

Животного больше не существовало, лишь клочья шерсти и ошмётки рогов и копыт покрывали землю.

— Боже мой! — раздался ликующий возглас экспертов. — Наконец-то у нас есть наше чудесное оружие! Вперёд, к победе!

И то было последнее, что горожане действительно видели.

Но, как теперь сообщалось, доктор Карл получил в своё распоряжение лучшие мозги Рейха. И вот, одним жарким летним утром, начали прибывать настоящие правители. Их самолёты приземлялись в аэропорту, и важные персоны спешили его покинуть. Армейские штабные машины привозили прибывших к дому доктора Карла.

— Главная демонстрация! — разносилось по округе. — Сейчас будет самое важное испытание. Вот и прославится наш маленький баварский городок!

В новом кирпичном здании доктор Отто Карл приветствовал своих уважаемых посетителей. Худощавый, желтоватый профессор физики не сильно изменился с того дня, когда несколько месяцев назад уехал в Берлин.

Ну разве что новый, целеустремлённый огонёк, казалось, сиял в его обычно мягких голубых глазах, да тусклый румянец время от времени покрывал его бледное лицо.

— Господа, — начал доктор Карл, когда гости его разместились на почётных местах, — сегодня вы станете свидетелями испытания величайшего оружия за всю историю человечества.

Он взмахнул рукой, и чёрные шторы в дальнем конце комнаты раздвинулись. Высокопоставленные чиновники в напряжении подались вперёд. За толстой перегородкой из свинцового стекла сидели в ряд измождённые люди.

— Как вы понимаете, все эти люди отчаянные смутьяны, — объявил доктор Карл. — Их привезли сюда со всех уголков оккупированной Европы. Диверсанты, партизаны, шпионы. Вполне уместно, чтобы и они стали свидетелями демонстрации.

Циничная ухмылка прокатилась по залу. Теперь все взгляды обратились к зловещего вида агрегату подле доктора Карла. Смертоносного вида, прекрасно выглядящее многоствольное орудие, более надёжное и уверенное, чем ранее показанный прототип.

— Сейчас, — сказал профессор физики. Его голос внезапно стал мрачным, резким. — Сейчас самое время.

Он повернулся лицом к своей аудитории.

— Когда я нажму на спуск, — он указал на кнопку, — сам дьявол взъярится. Но не на этих несчастных заключённых, господа. Дьявол обнимет вас!

Застывшие в ужасе высшие чиновники рейха уставились на доктора Карла.

— Почти пятнадцать лет я ждал этого момента! — раздался голос профессора. — И все эти годы я был британским агентом. Уже давным-давно британская разведка знала, что Германия перевооружается, вопреки заявлениям министерства иностранных дел и самого правительства.

Итак, я приехал в Баварию и затаился. В те дни это было совсем не трудно. Германия была республикой, и гестапо пока ещё не было. Я ждал своего часа, господа. Я преподавал в здешнем маленьком университете и продолжал эксперименты с ураном.

— Затем, — мрачно продолжил доктор Карл, — Германия при Гитлере сошла с ума. Я ждал, пока Рейх не впадёт в отчаяние. И вот тогда я объявил о своём открытии, о новом великом чудесном оружии. И вы, глупцы, в своём отчаянии, обратились ко мне за помощью.

— Вы погубили эту нацию, господа. Вы разрушили всю Европу. Германия — это зловоние в ноздрях цивилизации. Но вашим нечестивым деяниям пришёл конец.

Леденящий ужас заполнил комнату.

— Мой собственный вклад в дело мира достаточно мал. Атомная энергия, господа. Я позаботился о том, чтобы отчёт о моих исследованиях был передан британскому Военному кабинету. А теперь — атомная энергия для вас, мерзкие господашки, для вас, самопальные повелители высшей расы! Я даю вам величайшую силу в мире!

Один из перепуганных деятелей вскочил со своего места. Брызжа слюной, он в отчаянии бросился на доктора Карла. Но профессор краем глаза уловил его движение.

И нажал на кнопку...

Через несколько минут из развалин показались люди. Но перепуганным горожанам было не до раздумий об их странном внешнем виде. Оборванные, измученные мужчины выбирались из задней части разрушенной лаборатории и растворялись в окружающем сельском пейзаже.

— Ага! — сказал командир сербского партизанского отряда своему спутнику, бывшему до войны химиком. — Мы должны были быть уничтожены атомной энергией, то-то охрана так веселилась. Говорю тебе, что-то странное было в этом профессоре Карле. Мы не слышали, что он говорил, но теперь я знаю, что он был на нашей стороне.

— Вода, смешанная с U-235! — воскликнул бывший химик. — Вот что он сделал. Самый смертоносный взрыв, какой только можно себе представить! Пойдём, товарищ чётник, — подтолкнул он своего командира. — Этой новости ждёт вся Европа!