Когда-то давно, глубоко под водой, среди морских звёзд, скатов и угрей, жил да был осьминог, желавший увидеть Бога.

Осьминоги — одни из самых интеллектуальных существ в море, склонные к одиночеству и раздумью, но этот осьминог проводил излишне много времени, недоумевая и размышляя. Часто, свернувшись в клубок на палубе затонувшего корабля, где он устроил логово, осьминог позволял проплывать мимо вполне съедобной добыче, в то время как сам неподвижно задавался вопросом, что есть «здесь» и «сейчас», «если» и «тогда», и — самое главное — «может», «могущество» и «зачем». Даже среди родных и близких подобный уровень размышления считался несколько чрезмерными, но осьминога вполне устраивал. Он даже планировал написать нечто вроде книги, используя свои собственные чернила. И назвать «Головоногие треволнения» или, возможно, «Размышления моллюска».

Будучи вельми раздумчивым, осьминог никогда не представлял себе Бога по своему собственному образу и подобию. Он встречался со многими своими легендарными гигантскими кузенами и находил их вульгарными, бесчувственными существами, полностью — по вполне понятным причинам — озабоченными пропитанием своих огромных тел; совершенно не интересующимися умозаключениями или абстрактным мышлением.

Что касается многочисленных естественных врагов — рыбы-молота, тигровой акулы, барракуды, косатки, морского льва, мурены, — он по очереди отверг всех их, как одинаково мелочных, одинаково лишённых малейшего намёка на божественность, сколь бы компетентными те ни были в выманивании ему подобных из скальных расщелин с последующим пожиранием. Осьминог не был романтиком, но ему казалось, что Бог по сути своей должен обладать более глубоким знанием сакральной тайны всего сущего и, несомненно, иметь интересы вне процессов спаривания и поглощения пищи. Косатка, впрочем, предложила обсудить этот вопрос на безопасном расстоянии перед приглашённой аудиторией, но осьминог таки был не дурак.

Какое-то время он всерьёз рассматривал возможность, что странствующий альбатрос и есть Бог. Осьминогу было легко прийти к такому выводу, ибо видел он альбатроса лишь изредка, когда в сумерках выползал на берег, дабы поохотиться на маленьких крабов, снующих на закате по песку. Он поднимал голову — что было весьма нелегко для осьминога — и иногда замечал огромные белые крылья, неподвижные, подобные облакам, проносящимся в темнеющем небе.

— Такой одинокий, — думал осьминог. — Такой великолепный и такой одинокий. Какие ещё слова столь соответствовали бы природе божественности?

Но даже красота и величие альбатроса никогда не могли полностью утолить духовный голод осьминога. Казалось, дабы увидеть Бога необходимо что-то ещё, но у него не было ни слова, ни представления для этого «что-то ещё».

Со временем это стало беспокоить осьминога до такой степени, что он почти не ел и не спал, а только предавался размышлениям в своём кораблекрушительном логове, оставив в стороне любые другие вопросы. Его восемь мускулистых конечностей также не остались в стороне, причём у каждой было своё мнение, и они часто ссорились и боролись друг с другом, чего осьминог едва замечал.

Когда встревоженные родственники приплывали с визитом, он чаще всего прятался от них, мимикрируя под цвет дерева, камня или тени (да, у осьминогов это ловко получается!). Он не узнавал никого из них, а посему не желал общаться с незнакомцами.

Затем, со скоростью, подобной его былым атакам из тьмы на камбалу или моллюска, поразила его новая великая мысль. Что, если старый рыбак — седобородый, иногда подходивший на вёслах, дабы обшарить утонувший корабль ржавым трезубцем, когда отлив обнажал покрытый ракушками корпус и расщеплённые мачты, — что, если, возможно, он и был Богом? Вне всякого сомнения, одет он бедно и постоянно грязен, но всё равно чувствовалось в нём определённое достоинство, а в покрасневших от соли глазах искрилось воображение столь яркое, что не увидишь и в глазах косатки.

Более того, он передвигался по воде столь же легко, как и по суше, и днём, и ночью, по-видимому, не привязанный к установленным часам сна и приёма пищи, в отличии от всех прочих существ. Что, если, после всех утомительных исканий и размышлений осьминога, Бог разыскивал его?

Как и любое морской обитатель, осьминог знал, что человеческое существо, держащее в руках некий острый предмет, представляет опасность для всех, находящихся в пределах досягаемости, и ему никогда нельзя доверить ни тело, ни душу.

Тем не менее, любопытство пересилило; и в следующий раз, когда рыбак вышел на промысел с утренним приливом, осьминог не удержался и осторожно взобрался с киля корабля... на руль... затем на сломанный, болтающийся поручень и, цепляясь там, наблюдал, как старик осматривает и скребёт корпус, наполняя грубо сшитую водонепроницаемую сумку на поясе грязными мидиями и редкими длинношеими моллюсками. Рыбак был в грязи по пояс и от него дурно пахло, но он весело напевал и покряхтывал в процессе, а осьминог смотрел на него с великим благоговением.

В конце концов осьминог не смог удержаться.

Мужественно взяв себя во все восемь рук, он выполз на палубу, прямо под изумлённым взгляд старого рыбака. Запинаясь, но отчётливо, он вопросил:

— Ты Бог?

Выражение лица рыбака медленно изменилось, перейдя от суровой решимости, через проявившееся недоверие, к какому-то усталому сиянию.

— Нет, мой друг, — ответил он наконец. — Я не Бог, не больше, чем ты. Но я думаю, что мы с тобой в равной степени являемся частью Бога, когда находимся здесь, — и он широко развёл руки, дабы охватить всю волнующуюся, тёмную поверхность моря, будто дышавшую под сине-серебряным утренним небом. — Конечно, мы двое не просто окружены сим божественным великолепием — мы оба принадлежим ему, мы находимся в нём, сейчас и навсегда. А как же иначе?

— Море, — медленно произнёс осьминог. — Море...

— И земля, — добавил рыбак. — И небо. И огни костров, сверкающих за пределами неба. Все вещи, взятые вместе, образуют единое целое, включая таких существ, как осьминог и старик, играющие свои крошечные роли и страшно этим удивлённые.

— Мои мысли и вопросы были слишком ничтожны… Я прожил в Боге всю свою жизнь и никогда не знал этого. Ты же говоришь правду?

— Именно так, — просиял старик. — Именно так.

Осьминог потерял дар речи от радости. Он неуверенно протянул щупальце, и рыбак крепко пожал его своей грубой рукой. Когда они встали рядом, оба в равной степени восхищённые обретённым согласием, осьминог застенчиво спросил:

— Как ты думаешь, Бог знает, что мы здесь, внутри Него, что мы часть Его?

— Понятия не имею, — безмятежно ответил рыбак. — Важно, что мы знаем.

Сильный удар в правый борт встряхнул лодку и та накренилась носом вниз, мягкое покачивание прекратилось. Море отступило, стремительно отхлынув от лодки, выставив на всеобщее обозрение выцветшую краску и ракушки на бортах. Шуршащая галька царапала корпус и руль. Осьминог, рефлекторно вцепившийся в палубу щупальцами, остался неподвижен, но рыбак потерял равновесие, а над, под и вокруг них сам мир, казалось, распахнул огромную пасть и начал втягивать воздух курсом на запад.

— И это? — вопросил осьминог. Он указал щупальцем на обнажившееся до самого горизонта морское дно — самый верный признак приближающегося цунами. — Это тоже часть Бога, как и мы?

— Боюсь, что так, — ответил старый рыбак, цепляясь за наклонные перила. — Вместе с тайфунами, жалящими медузами, родителями моей жены и действительно плохими устрицами. В подобной ситуации, я не считаю грехом устремиться на возвышенность. Берег далеко, это правда, но в молодости я был крепок ногами, и рыбацкая жизнь поддерживала меня в форме. Я буду жить, куплю другую лодку и снова буду ловить рыбу.

— Я желаю тебе всего наилучшего, — сказал осьминог, — но, боюсь, мои собственные возможности несколько более ограничены. Для побега мне нужна свобода морских глубин, совершенно недосягаемая сейчас. Да, великое пожатие плечами Бога будет здесь достаточно скоро. Я буду наблюдать за его приближением, и когда оно прибудет, передам ему наши поздравления.

— Ты погибнешь, — сказал рыбак.

Осьминог едва ли был способен улыбаться, но рыбак всё равно услышал улыбку в его голосе.

— Я всё равно буду с Богом.

— Эта особая форма глубокой метафизической оценки не требует фатализма или помощи пятидесятифутовых волн, — решил рыбак, снимая с пояса наполовину заполненную холщовую сумку. — Кроме того, наш разговор только начался.

Проворный, как угри, коих он так хорошо ловил, рыбак перемахнул через перила и спрыгнул на обнажённое морское дно. Оказавшись там, он опустился на колени и стал елозить холщовым мешком взад-вперёд по илистому, изрезанному поперечными полосами мелководью, разбрасывая свой улов, но собирая полную котомку морской воды.

— Ну? Ты идёшь? — крикнул рыбак осьминогу. Он протянул наполненный до краёв мешок. — Прилив не ждёт, мой многорукий друг. Прилив не ждёт!

В последующие годы — а их было много, ибо рыбак и осьминог действительно пережили цунами, — эти два непохожих друг на друга философа проводили много времени вместе. Рыбак нашёл в осьминоге компаньона, разделявшего все его интересы, включая Шопенгауэра, Кьеркегора (его осьминог считал «немного нервным»), текущие события как над, так и под водой, а также любимые виды рыбы.

Осьминог, в свою очередь, узнал больше, чем он когда-либо мог себе представить, изучая миры настоящие и воображаемые, и со временем даже написал книгу. Получив отказы от всех крупных издательств, она, наконец, привлекла внимание редактора Университетского издательства Среднего Запада. Этот достойный гражданин, предпочитающий поэтическое буквальному, изобразил восемь рук над оригинальным названием рукописи — «Наблюдения осьминога», представив книгу как аллегорию, и наблюдал, как та два с половиной года продержалась в списках бестселлеров Нового Века. Каждые три месяца он аккуратно отправлял чек на авторские отчисления и пересылал пачку писем от поклонников в определённое прибрежное почтовое отделение; а если чеки так и не были обналичены, что ж, какое ему было до этого дело?

Авторы эксцентричны — и никто не знает этого лучше него, как частенько говорил редактор.

Книга осьминога, конечно, не нашла читателей под водой, ибо в океане, как и на суше, рецензентами, как правило, являются акулы. Но односторонность и анонимность славы никогда не беспокоили автора. Когда осьминог не навещал рыбака, то довольствовался поклёвыванием проплывающих мимо крабов-отшельников, дрёмой среди камней в любимом приливном бассейне (его собственный затонувший корабль разлетелся на множество осколков, как и старая лодка рыбака) и глубокими руздумьями, накапливая вопросы и доводы для бесед со своим партнёром и благородным другом.

И он никогда больше не спрашивал, что такое или кто такой Бог, никогда больше. Ему и не нужно было этого делать.

Мораль: Лучший ответ на любой вопрос? Он всегда непредсказуем!

Сёрен Обье Кьеркегор (05.05.1813 — 11.11.1855) — датский теолог, философ, поэт и религиозный писатель, которого многие считают первым философом-экзистенциалистом. К середине XX века его мысли оказали существенное влияние на философию, теологию и западную культуру.

Давным-давно, в весьма отдалённом уголке Африки, жил да был молодой страус, отказывавшийся прятать голову в песок при малейших признаках опасности. Даже когда рядом были львы, он расхаживал, подняв голову и смеялся над родителями, родственниками и всеми своими друзьями, абсолютно уверенными, что безопасность заключается в ослеплённой неподвижности.

— Это делает тебя невидимым, глупый мальчишка! — тщетно кричал ему отец. — Ты не видишь льва — лев не видит тебя! Что и требовалось доказать! Какая часть этого вывода до тебя не доходит?

— Но лев-то нас видит! — возражал не менее раздражённый страус. — Что по-твоему случилось с дядюшкой Юлиусом? Кузиной Хильдой? Кузеном Уилбрэхемом? Что хорошего они получили, спрятав свои глупые головы?

— О, — сказал отец. — Они. Что ж. — Он выглядел слегка смущённым, что весьма нелегко для страуса. — Да, — сказал он. — Ну, они, очевидно, переехали. Главное — не шевельни даже пёрышком из хвоста, и это уже полдела! Скройся с глаз долой и не двигайся, проверено. Неужели ты думаешь, что мы с твоей матерью всё ещё находились бы здесь, если бы это не было столь надёжно?

— Единственное, что надёжно, — презрительно ответил молодой страус, — это что мы можем убежать от львов, если вовремя их увидим, но мы их не увидим, спрятав голову в песок. С тем же успехом мы можем забросить льва в другой часовой пояс…

— Хватит! — отец замахнулся на него крылом, но промазал. — Мы страусы, а не орлы, у нас есть традиции и их надо поддерживать. Скройся с глаз долой и не шевелись — это наш урок для тебя, и однажды ты поблагодаришь меня за это. А сейчас уходи. Ты расстраиваешь свою мать.

Итак, молодой страус ушёл, сердитый и ни в чём не убеждённый. Он пытался привлечь других на свою сторону, но никто не присоединился к нему в оспаривании этой главной, глубоко укоренившейся страусиной традиции.

— Очень может быть, что ты прав, — говорили ему друзья. — Мы бы ни капельки не удивились, если бы однажды твоё мнение стало общепризнанным. Но прямо сейчас приближается большой, голодный на вид лев, и, если ты нас извинишь...

И они спешили засунуть головы поглубже в самый прохладный и мягкий песок, какой только могли найти, подставив последствиям свои покрытые перьями задницы. Что, в целом, вполне устраивало львов, но глубоко огорчало молодого страуса. Он продолжал делать всё возможное, дабы убедить других изменить поведение, но неизменно терпел неудачу, что повергло его в полное отчаяние.

Именно тогда он отправился к Старейшему Льву.

Путешествие по обширным саваннам было трудным и опасным, и даже на мощных и молодых ногах заняло несколько дней. Конечно, страус никогда бы не осмелился на такое, если бы Старейший Лев давно не стал беззубым, облезлым и не страдал изнурительным артритом. Его тяжёлые когти стали тупыми и бесполезными, из его некогда чёрной гривы выпадало всё больше волос при каждом встряхивании, и выживал он исключительно благодаря преданности двух львиц, охотившихся за него и отгонявших грозным рычанием всякого, кто осмеливался бросить вызов ослабевшему правителю. Но он был известен мудростью, пришедшей с возрастом, недостижимым для большинства львов, и молодой страус решил, что ради совета такого льва стоит приблизиться к логову. Будучи очень молодым, он чувствовал себя достаточно быстрым, чтобы рискнуть.

Стоя на расстоянии слышимости от логова Старейшего Льва, он вежливо звал его, пока огромный, лохматый — и отчётливо вонючий — зверь не доковылял до входа в пещеру, дабы вопросить:

— Чего хочет от меня мой обед? Я должен попросить тебя, обед, быть столь любезным и подойти чуть ближе. Мой слух, увы, уже не тот, что раньше. Ещё немного ближе.

Молодой страус учтиво ответил, не делая больше ни шага:

— Я благодарю вас за приглашение, могущественнейший из правителей, но я всего лишь скромная и довольно неприглядная птица, недостойная даже ступить в вашу царственную тень. Сэр Старейший, я проделал долгий путь, чтобы задать вам один простой вопрос, после чего обещаю удалиться на ту свалку, что народ мой именует домом, и больше не утруждать вашу милость.

Его мать всегда придавала большое значение хорошим манерам.

Старейший Лев прищурил затуманенные катарактой глаза, пробормотав себе под нос:

— А этот обед очень мило беседует. Никто нынче не говорит нормально. — Повысив свой глубокий, надтреснутый голос, он осведомился: — Я удовлетворю твою просьбу, воспитанный обед. Какой мудрости ты ждёшь от меня?

На мгновение слова, ради коих он проделал столь долгий путь, застряли в горле молодого страуса (это неправда, что страусы могут проглотить и переварить что угодно); но затем они вырвались в одном неистовом порыве.

— Видят ли нас львы, когда мы прячем головы в песок? Действительно ли мы становимся невидимыми? Ибо думаю я, что это не так.

Молодому страусу показалось, что Старейший Лев — скорее всего, ввиду старческого маразма — вообще не понял вопроса. Он моргал, чихал и фыркал, и страусу показалось, что у него даже потекли слюни, ну, совсем чуть-чуть. И только через некоторое время страус понял, что Старейший Лев просто смеётся.

— Невидимые? — прогрохотал патриарх кошачьих. — Невидимые? Ваша глупость стала легендой среди моего народа. Мы рассказываем друг другу страусиные анекдоты, нежась на солнышке после охоты и сонно сдувая перья. Даже самый крошечный детёныш, даже такая развалина, как я, полуслепой и на три четверти мёртвый, — даже мы поражаемся существованию настолько идиотского существа, верящего, что, спрятав голову, оно может быть в безопасности. Мы считаем вас даром богов нашим собственным идиотам, кто не может научиться охотиться ни на что другое и наверняка помер бы с голоду, если бы не вы.

Его смех завершился резким кашлем, и молодой страус начал осторожно отодвигаться, ибо кашель льва не всегда означает болезнь, независимо от того, сколько тому лет. Но Старейший Лев окликнул его, проворчав:

— Подожди немного, мой милый обед, мне нравится с тобой болтать. Это, безусловно, лучше, чем пытаться вести разговор с пережёвывателями моей еды. Если у тебя есть ко мне ещё вопросы — хотя я не смею надеяться, что последующие могут оказаться столь же глупыми, как первый, — тогда, очень прошу, спрашивай прямо сейчас.

Он тяжело улёгся, скрестив лапы перед собой, дабы казаться менее грозным.

— У меня ещё только один вопрос, о великий, — отважился молодой страус, — но задаю я его от всего сердца. Если бы вы были страусом... — здесь ему пришлось на некоторое время прерваться, ибо Старейший Лев зашёлся в ещё более бурном приступе кашля, заставив его замолчать, пока он не сможет взять себя в лапы. — Скажи мне, если бы вы были страусом, как бы вы прятались от таких, как вы сам? Львы, леопарды, стаи гиен и диких собак… какой была бы ваша тактика?

Он затаил дыхание, ожидая ответа.

— Мне чрезвычайно трудно представить себе такую ситуацию, — величественно изрёк Старейший Лев, — но одна вещь кажется очевидной даже тому, кто находится на самом верху пищевой цепочки. Прятать голову, продолжая выставлять напоказ всё своё тело, кажется мне верхом абсурда…

— Я всегда это говорил! — взволнованно вскрикнул молодой страус.

Старейший Лев бросил на него взгляд, не ставший менее властным и угрожающим ввиду ревматизма.

— Последнего перебившего меня я съел, — заметил он в сторону.

Страус смиренно извинился, а Старейший Лев продолжил:

— Как я уже говорил, по-настоящему творческим подходом было бы изменить сам принцип, спрятать тело, оставив видимой только голову — и таким образом, уточню, гораздо лучше контролировать ситуацию. — Он помолчал и задумчиво добавил: — Я доверюсь тебе, наивный обед, что мы, львы, далеко не так хитры, как ты, очевидно, предполагаешь. Мы — рабы привычки, рутины, как, впрочем, и большинство животных. Столкнувшись с торчащей из песка страусиной головой, любой лев недоумённо моргнул бы, покачал головой и отправился искать еду где-нибудь в другом месте. Уверяю тебя.

— Прятать тело, а не голову! Да... да... о, да! — молодой страус пританцовывал от восторга, что является зрелищем вельми редкостным, и даже мудрые, усталые, зловещие глаза Старейшего Льва округлились при виде этого. — Спасибо вам, сэр... сэр, спасибо вам! Представьте себе, какое чудо — вы, лев, изменили ход истории страусов!

Собираясь умчаться, он поколебался, но всё-таки сказал:

— Сэр, я бы с радостью позволил вам проглотить меня из благодарности за этакое откровение, но тогда некому было бы донести благую весть до моего народа, и это было бы с моей стороны непростительно. Я надеюсь, вы осознаёте мою дилемму?

— Да, да, о, да, — ответил Старейший Лев, имитируя ворчание. — Уходи сейчас же. Я вижу, как мои львицы возвращаются домой и несут мне более вкусную еду, чем ножки в хрящах и перья в пыли. Уходи, глупый обед.

Две львицы действительно возвращались, и молодой страус ускользнул от их внимания, не зарыв некую часть себя в песок или ещё куда-нибудь, а пустившись наутёк со всей возможной скоростью. Он бежал почти всю дорогу домой, настолько был взволнован и экзальтирован переполнявшим его вдохновением. Прибыв на место, он не позволил себе передохнуть, а незамедлительно начал распространять слова мудрости, полученные от Старейшего Льва.

— Не голова, но тело!! Сколько поколений мы поступали неверно! Прячьте тело, но не голову! — так он стал проповедником нового откровения, странствуя без устали, дабы донести благую весть до всех страусов, что готовы были слушать. — Тело, а не голова!

Некоторое время спустя одна из львиц Старейшего Льва, навещавшая семью, сообщила, что заметила нескольких страусов, при виде её быстро зарывшихся в песок так, что остались видны только головы, торчавшие из песчаных холмиков и смотревшие на неё сверху вниз с серьёзным видом.

— Вы никогда не видели ничего подобного, — сказала львица. — Они были похожи на пушистые кочаны капусты с клювами.

Старейший Лев уставился на неё широко раскрытыми глазами, подобно страусам.

— Они купились на это? — прорычал он недоверчиво. — Да ты смеёшься! Они действительно... с высоко поднятыми головами? Они все?

— Все, кого я видела, — ответила львица. — Я никогда в жизни так много не смеялась.

— Они купились на это, — ошеломлённо повторил Старейший Лев. — Ну, я, конечно, надеюсь, что ты съела хотя бы парочку, чтобы научить их... ну, научить их хоть чему-нибудь.

Он был основательно сбит с толку.

Но львица покачала головой.

— Я же сказала, я слишком сильно смеялась, чтобы даже думать о еде.

Старейший Лев удалился в самый тёмный угол своей пещеры и лёг. Тогда он больше ничего не произнёс, но две львицы слышали, как в ночи тот бормотал снова и снова:

— Кто ж знал? Да кто ж знал?

С того дня и по день сей, в том весьма отдалённом уголке Африки, все страусы в случае опасности мгновенно прячутся, оставляя на виду только головы. Трюк срабатывает не всегда, но, учитывая, что хищниками при виде столь нелепого зрелища почти неизменно овладевает всеохватывающий истеричный смех — доводящий львов до инфаркта, леопардов — до сердечного приступа, — показатели страусиной выживаемости поистине замечательны.

Мораль: Глупость побеждает, пока она достаточно глупа.

Давным-давно, в жарких и душных джунглях, на Земле, состоявшей в то время в основном из жарких и душных джунглей, жил молодой тираннозавр Рекс. (Вообще-то, нам, вероятно, следует называть её тираннозавром Региной, ибо она была самкой, но это неважно.) Не совсем ещё взрослая, она была ростом почти сорок футов от носа до кончика хвоста, весила более шести тонн, а зубы её были размером с бананы. Хотя она и не была интеллектуалкой, но в целом отличалась добродушным нравом, невозмутимо принимая тот факт, что, будучи такой огромной, всегда была голодна, кроме как во сне. К счастью, она была превосходна приспособлена для борьбы с голодом.

Благодаря своим размерам эта тираннозавр, без сомнения, была королевой своего позднемелового мира, куда, помимо крупных хищников, подобных ей самой, входили: велоцираптор, охотящийся стаями, трёхрогий трицератопс, игуанодон с лошадино-утиной мордой и длинношеий, хлыстохвостый аламозавр. Но мир был населён также множеством мелких животных — в большинстве весьма мелких, — отличавшихся друг от друга, насколько могла судить Регина, в основном степенью проворства и хрусткости, а также количеством шерсти, что, вероятно, могла застрять между зубами. Впрочем, она редко утруждала себя их поимкой, ибо обычно полученные от них калории не оправдывали затраченных усилий. Регина перехватывала их время от времени, как мы перехватываем чипсы или M&Ms, но никогда не считала их ни едой, ни даже закуской. Так, почти безусловный рефлекс.

Однако однажды днём, почти случайно, она пригвоздила крошечное существо к земле своей левой ногой. Тварюшка спаслась от раздавливания только тем, что отчаянно втиснулась между двумя пальцами ноги, одновременно избегнув раздирающих когтей на концах. Когда тираннозавр изящно наклонила голову, чтобы схватить существо, то услышала слабый крик:

— Подожди! Подожди! У меня есть для тебя очень важное сообщение!

У тираннозавра — создания невинного во многих отношениях — никогда в жизни не было личного послания, и идея его получить была захватывающа. Передние лапки Регины были маленькими и слабыми по сравнению с огромными задними лапами, но она смогла схватить невзрачное маленькое существо и поднять на пятнадцать футов вверх, нос к носу, его красно-карие глаза-бусинки встретились с её огромными жёлтыми глазами с длинными зрачками-щёлочками.

— Поторопись, — посоветовала она, — ибо я голодна, а если встретишь одного из вас, значит там вас полным-полно, как цуккини. Что за сообщение ты хотел мне передать?

Существо, хотя и уступало динозаврам в проворности, искупало этот недостаток быстротой ума.

— Большой астероид вот-вот врежется в Землю, — радостно защебетало оно в ответ тираннозавру. — Так что, если у тебя есть какие-то нереализованные желания, сейчас самое время. Я имею в виду, на их исполнение, — добавил зверёк, обнаружив, что тираннозавр озадаченно моргнул. — Это произойдёт в следующий четверг.

— Астероид, — задумалась тираннозавр. — Что такое астероид? — спросила Регина. И прежде чем маленькое существо в её лапах успело ответить, она добавила: — Если подумать, то какой сегодня четверг?

— Астероид — это камень, — сообщил зверёк. — Большой камень высоко в небе, дрейфующий в космосе. Этот примерно вдвое меньше той горы на горизонте, что видна за деревьями, и направляется прямо к нам, и ничто его не остановит. Ты и большинство других живых существ на Земле обречены.

— Боже мой, — сказала тираннозавр. — Я, право, рада, что вы рассказали мне об этом.

После минутного раздумья она спросила:

— И что всё это будет значить?

— Для тебя и большинства тебе подобных — абсолютное уничтожение, — весело пропищал зверёк. — Для меня — эволюция.

— Я не очень сильна в умных словах, — извинилась тираннозавр. — Если бы вы могли...

— Вы все исчезнете, — сказало маленькое существо. — Когда астероид врежется в Землю, он поднимет огромное облако пыли и песка, оно будет вращаться вокруг планеты в течение многих лет, перекрывая весь солнечный свет. Вы, динозавры, не сможете пережить резких изменений климата — в основном вы исчезнете в течение пары поколений. Тогда — точно так же, как падение больших деревьев освобождает место для маленьких, выживающих в их тени, — тогда мы, млекопитающие, займём своё законное место под вернувшимся солнцем.

Заметив, что на морде тираннозавра шириной в ярд появилось испуганное выражение, зверёк добавил:

— Мне действительно жаль. Я просто подумал, что тебе следует знать.

— И тебе подобные, — отважилась выговорить тираннозавр, — вы будете… эволировать?

— Эволюционировать, — поправило её существо. — Это означает со временем превратиться во что-то совершенно отличное по размеру или форме, или по самой природе, от изначального вида. Например, мой друг Макс, а он сейчас меньше меня, собирается превратиться в лошадь, если вы в это поверите. И Луиза, вышедшая из моря вместе со всеми нами, в самом начале, — Луиза планирует вернуться обратно и стать китом. Кажется, она сказала «синим китом». Конечно, на это уйдут миллионы лет, но она не торопится, Луиза. А я... — тут он принял самый величественный вид, какой только может быть на высоте пятнадцати футов в объятиях тираннозавра. — Что касается меня, то сейчас я что-то вроде землеройки, но я на пути к тому, чтобы стать млекопитающим всего с двумя ногами, что будет писать книги, вести войны и отрицать эволюцию. Круто, да?

— А как же я? — задумчиво вопросила тираннозавр. — Все будут меняться — каждый будет превращаться во что-то другое. Неужели мои родственники и я вообще не эволюционируем?

— Ты — нет. Но взгляни на общую картину, — успокоила её землеройка. — Это займёт немало времени, но кое-кто из тебе подобных собираются летать, моя дорогая. Те из ваших потомков, что выживут, обнаружат, что чешуя постепенно превращается в перья; могучие челюсти со временем превратятся в легко меняющийся клюв, и они научатся строить гнёзда и петь песни. И охотиться на жуков.

— Ну что ж, — сказала тираннозавр. — Не скажу, что я в восторге, но, думаю, это лучше, чем быть ани... анниг… ну, что вы там сказали. Но при чём тут четверг? Что вообще такое «четверг»?

— Четверг... — начала землеройка, но попала в невыгодное положение, попытавшись объяснить концепцию дней, недель, месяцев и лет существу, не понимавшему ничего, кроме восхода и заката, света и тьмы, Солнца и Луны. Наконец она сказала:

— Четверг наступит через три сна.

— О, через три сна! — воскликнула тираннозавр с огромным облегчением. — Что ж вы сразу не сказали... Я думала, через два! Что ж, тогда у нас ещё полно времени, — и она быстро проглотила землеройку за один укус.

Пикантно, подумала она. К тому же приятный хруст. Но эти волосы! Им было бы куда лучше без них.

Повернувшись, она уловила близкий запах трицератопса и уже собиралась двинуться в новом и заманчивом направлении, когда астероид ударил её прямо в затылок, вспыхнув при прохождении через атмосферу.

Как и было сообщено, столкновение убило её и уничтожило большинство динозавров за очень короткое время, по крайней мере, по геологическим меркам. Землеройка просто неправильно рассчитала время прибытия астероида — что вряд ли удивительно, поскольку в четвергах она тоже не очень хорошо разбиралась.

Мораль: Неважно — Близнецы, Дева, Овен или Телец — знание будущего, как правило, наводит на нас скуку, точно так же, как на этого бедного тираннозавра.

16 ноября 1720 года в Порт-Рояле состоялось заседание Морского суда. Самое обычное и вряд ли заслуживающее внимания более четверти тысячелетия спустя. В то время суд заседал на одном из Больших Антильских островов — Ямайке — почти без перерыва, и все судебные процессы проходили одинаково — за исключением этого, привлёкшего на несколько недель внимание общественности даже в Европе.

Обычно заседания носили чисто формальный характер. Обвиняемые знали, что вскоре потеряют голову, а судьи не желали терять время. Задули ветры перемен, и вчерашние герои стали преступниками.

Более века флибустьеры властвовали в Карибском море. Их набеги охватывали даже побережье Тихого океана. Ни один испанский корабль, набивший брюхо мексиканским золотом или добычей перуанских серебряных рудников, не был в безопасности. Бескрайнее море полнилось сражениями и смертью. Морское право никого не волновало. Флибустьер был вольным искателем приключений, смелым до безрассудности, признающим над собой лишь капитана и пиратский закон. А закон сей был суров и не знал пощады: любой, притащивший на борт женщину, неизбежно наказывался смертной казнью. Такое же наказание полагалось за дезертирство и за трусость в бою. Эти грабители, омытые водой всех морей, отрезали нос и уши любому посягнувшему на имущество товарища, и навсегда изгоняли вора из своего сообщества. Приговор выносился судом под председательством капитана. Однако при вынесении приговора он зависел от присяжных, выбранных из состава команды. Кроме того, флибустьеры были людьми набожными. Они никогда не садились за стол, не произнести молитву, и грабежи не совершались без торжественной службы для представителей обеих конфессий. При этом они взывали к небесам о щедрой добыче, и в большинстве случаев их молитвы были услышаны. Поэтому они никогда не упускали случая предоставить своему небесному союзнику справедливую долю, выкладывая на церковные алтари самые ценные части своей добычи. Во времена своего правления в Англии, Елизавета выписывала каперские грамоты против испанцев «своим храбрым сыновьям», официально взяв разбойников под свою защиту. В следующем столетии Людовик XIV жаловал дворянское звание морскому разбойнику Жану Бару, на чьём счету числилось 698 потопленных голландских кораблей. Успех не меньший, чем у сэра Фрэнсиса Дрейка, пирата-джентльмена английской королевы-девственницы. Но все эти весёлые и прибыльные гулянки должны были вот-вот закончиться. Англия, Франция и Испания заключили мир и, кроме того, заключили союз для борьбы с пиратством в водах Вест-Индии. Королевское помилование был пожаловано флибустьерам, спустившим «Весёлого Роджера» — чёрный пиратский флаг с черепом и скрещёнными костями, и отказавшимися от разбойничьей вольницы.

Вначале пираты отказывались легко, ибо в карманах всё ещё бренчали трофейные дублоны и пиастры. Любовь в порту прекрасна — пока у тебя есть деньги. Но вот выпивался последний глоток, и девушки становились холодны, а хозяин кабачка, вчера ещё такой услужливый, захлопывал дверь перед носом.

— Сегодня мы живы, а завтра — нет; к чему нам жалеть деньги? Мы считаем только счастливые дни. И не думаем о будущем.

С таким легкомысленным настроем флибустьеры недолго задерживались в портах. Лучше сплясать по утру с верёвкой на реях собственного корабля, чем гнить в нищете и безделье на суше. Старые каперские капитаны оснащали новые корабли, и снова отправились на очередную весёлую гулянку! И если раньше они не сильно различали друзей и врагов, если добыча казалась достаточно жирной, то теперь они стали врагами всем и охотились на любое судно, какой бы национальности оно ни было.

Снова взвился «Весёлый Роджер» и над кораблём Джона Рэкхэма, известного на всех Антильских островах, как Ситцевый Джек. И не менее знаменитыми или, точнее, печально известными были два его помощника, Рид и Бонни. Ниже его ростом, моложе и изящнее, но в их телах жил тот же дьявол, что и у Ситцевого Джека. Были они самыми храбрыми из команды Джона Рэкхэма, и многие флибустьеры, поседевшие в каперской войне, брали пример с отчаянной пары молодцев, в слепой ярости и смертельном безрассудстве бросавшихся на врага, стоило прозвучать команде «На абордаж!».

Но и Ситцевого Джека в конце концов постигла участь многих его коллег. На борту были гости. В знойную тропическую ночь вино было особенно прохладно и приторно. Дым из длинных глиняных трубок поднимался к закопчённому потолку каюты, и настроение становилось всё более приподнятым и весёлым. Кто обратил внимание на белые паруса, что появились на горизонте и взяли курс на пиратский шлюп, небрежно стоящий на якоре? К тому времени, когда в борт вонзились абордажные крючья, и английские морские пехотинцы бросились на борт капера, было уже слишком поздно. Полупьяный экипаж был быстро перебит. Лишь Ситцевый Джек и двое его помощников всё ещё сражались, желая продать жизни как можно дороже.

Когда капитан Джонатан Барнет предложил Джеку сдаться, тот в ответ сбил шляпу с его головы. Но борьба продолжалась недолго. Песенка была спета. Фрегат доставил трёх каперов в Порт-Ройял, где их ждала виселица. Те равнодушно пожимали плечами: такова судьба пирата! И всё же процесс под председательством сэра Николаса Лоуза, губернатора Ямайки, уже судившим и передавшим палачу многих флибустьеров, завершился внезапно, неожиданно и даже сенсационно.

Джон Рэкхэм предстал перед судом в камзоле, отделанным золотым шитьём и тончайшими кружевами. На длинной золотой цепочке болтался лорнет, через коей он надменно взирал на судейскую катедру. Рид и Бонни сидели рядом с ним на скамье подсудимых в своей одежде, известной на всех Антильских островах: простая светлая блузка, заправленная за пояс широких матросских брюк. Слушание дела заняло всего несколько минут. Суть дела была ясна. Судьи не были готовы проявить милосердие, да и обвиняемые не думали умолять о снисхождении. Был оглашён приговор: Рэкхэм, Бонни и Рид приговариваются к смертной казни через повешение. Ни один из троих даже глазом не моргнул. Но Рэкхэм внезапно забеспокоился и весьма странно проявил себя, взглянув в невозмутимое лицо Бонни. Закованными в тяжёлые цепи руками он дотронулся до блондина и нежно провёл по коротко остриженным локонам. А затем сделал нечто, вызвавшее презрительный взгляд со стороны двух его товарищей. Он попросил слова и заявил:

— Я готов умереть. Но двое моих помощников не могут принять решение Вашей милости. Энн Бонни и Мэри Рид — женщины. Энн носит моего ребёнка, а Мэри беременна от плотника Гарри Мортона.

Это заявление потрясло весь зал, а истории их жизней, неохотно рассказанные суду, были столь необычными, что заставил затаить дыхание даже многоопытного сэра Лоуза.

Мэри Рид была шотландкой, отца своего она не знала. Муж её матери погиб в море. Но это было давно — слишком давно, чтобы Мэри могла считаться его ребёнком. Почти одновременно с её рождением умер её старший брат, любимец матери. Мэри вскоре пришлось взять на себя роль покойного брата. Но позже старуха умерла, не оставив после себя никакого состояния. Мэри продолжала играть мужскую роль, ибо домашним слугам платили лучше, чем служанкам. Она долго прислуживала вдове французского офицера, пока хозяйка не влюбилась в красивого «мальчика». И Мэри сбежала на военный корабль. Там она узнала о девятихвостой кошке, так рвущей кожу матросских спин, что те на несколько дней теряли сознание. Мэри ужасно испугалась — не столько из-за ударов, сколько из-за того, что её секрет обязательно раскроется. Вот так моряк превратился в солдата. И когда во Фландрии Мальборо вступил в схватку с маршалами Короля-солнца, она оказалась в гуще событий, сначала в качестве пехотинца, а затем в качестве драгуна. Именно тогда случился её первый роман: она влюбилась в товарища, что бился рядом с ней, что ехал рядом с ней и с кем она спала вместе на камнях и соломе в полевом лагере. Однажды ночью, сидя у костра, покуривая трубку, она отдалась страсти и раскрылась перед ним.

Свадьба двух солдат, — большая редкость. Вот почему офицеры и рядовые не пожалели денег, когда дело дошло до приданного. На эти деньги Мэри и её муж открыли паб, что был набит битком, пока продолжалась война во Фландрии. Но когда наступил мир, а муж Марии, вдобавок ко всему, был зарезан в ссоре с пьяным солдатом, молодая вдова решила прикрыть заведение. Она сняла платье, и драгунский мундир, чинно лежавший на дне сундука, вновь превратил Мэри в изящного воина. Мэри отправилась в порт Амстердама, где капитаны набирали команды для опасного плавания в Вест-Индию. Но жизнь на громоздком торговом судне среди неуклюжих, скучных голландцев на радовала. В то время как христианские моряки молили Бога о защите от проклятых морских разбойников, Мэри ничего не жаждала больше, чем встречи с флибустьерами. По крайней мере, эти молодые и храбрые парни не шли ни в какое сравнение с осторожными, склонными к фатализму голландцами!

И желание Марии сбылось в водах Вест-Индии, когда их курс пересекло судно, поднявшее чёрный флаг с изображением черепа и скрещённых костей. Едва укомплектованный купец сел на мель. Команда выстроилась на кормовой палубе с поднятыми вверх дрожащими руками. К тому времени Мэри окончательно устала от трусливых голландцев. Она предложила свои услуги флибустьерам и была с радостью принята как соотечественник, хорошо владеющий клинком. Так Мэри стала пиратом на корабле Ситцевого Джека. И смелость выделяла её среди диких парней, что вели войну бесконечную, столь же безрассудную, сколь и жестокую, но весьма прибыльную. Но как бы храбро не сражалась она вместе с морскими разбойниками, всё же не смогла не влюбиться во второй раз. На этот раз её чувства обратились на стройного, красивого помощника капитана. И пока её товарищи пьянствовали в пабах и проводили ночи в портовых кабаках, Мэри, краснея, тайно следовала за любимым. Но тот не обращал на неё никакого внимания. В конце концов, у неё не было другого выбора, кроме как признаться изящному помощнику. Но вместо того, чтобы ответить на ухаживания Мэри, пират рассмеялся так, что на глазах выступили слёзы.

— Да кто бы мог подумать, две женщины на пиратском корабле! Вот моя рука! Давай заключим верную дружбу!

Энн Бонни была дочерью богатого фермера. Она бросила семью и сбежала с моряком. Но вскоре девушка обнаружила, что совершила глупость, покинув отцовскую мясную лавку, чтобы выйти замуж за бедного моряка. Когда Энн познакомилась с Ситцевым Джеком, из чьих карманов столь соблазнительно выглядывали испанские золотые дублоны, то увидела способ исправить ошибку. Она надела мужскую одежду и последовала за пиратом на его корабль. Ни один человек, кроме капитана, чьей любовницей она стала, не заподозрил в дерзком парне с короткой стрижкой красавицу-блондинку. Несмотря на это, Ситцевый Джек ревновал свою возлюбленную, и однажды он её заподозрил в слишком дружеском отношении к новому товарищу. Морские разбойники не стали долго препираться, и в мгновение ока оба выхватили пистолеты из-за пояса. С криком Энн бросилась между ними и в тот же миг разорвала блузку предполагаемого соперника. Когда обескураженный Джек увидел женскую грудь, то схватился за голову. Это было слишком убийственно для честного пирата. Но по отношению к женщинам Ситцевый Джек всегда был джентльменом. Он протянул им руку и потребовал только торжественной клятвы, что никто ничего не узнает об этом деле.

— Всё в порядке! — ответствовали Энн и Мэри.

Навстречу новым каперским походам! Весёлая морская жизнь продолжалась. С британского сухогруза «Сара» на борт перешёл корабельный плотник Гарри Мортон, безупречно красивый мальчик, что мог уже доставить удовольствие женщине. При виде него сердце Мэри снова учащённо забилось. То была её последняя любовь.

В Порт-Ройяле откровения Ситцевого Джека разнеслись со скоростью урагана, и люди запели на улицах балладу о любви двух пираток:

—...Как рог стали твёрдыми руки, что бархата были нежней.

Чинили они паруса, пили эль, сражались, как моряки...

Но такая популярность не произвела впечатления на сэра Лоуза. Приговор двум женщинам остался в силе: смерть через повешение!

Однако исполнение приговора было отсрочено до момента рождения детей. Однако для Ситцевого Джека пробил последний час. Ему оставалось только попрощаться с Энн Бонни. Женщина-пират смерила его холодным презрительным взглядом:

— Мне жаль, что ты стоишь на виселице. Но если бы ты дрался как мужчина, то сейчас тебя бы не повесили, как собаку.

Затем она резко повернулась к нему спиной.

В судебных документах ничего не говорится о смерти Энн Бонни. Но Мэри Рид, привыкшая к свободной, полной приключений жизни, быстро угасла в тесной камере. Она умерла от истощения после четырёхмесячного заключения. Морской романс о пиратках стала песней смерти для золотого века флибустьеров. С окончанием эпопеи амазонок под флагом «Весёлого Роджера» закатилась и пиратская звезда, что так опасно сияла в течение столетия над водами Вест-Индии.

Полёт на Луну становится реальностью

Несколько недель назад Президиум Академии наук СССР сообщил, что в Советском Союзе создана постоянная комиссия по межпланетным сообщениям. «Одной из основных задач Комиссии», — говорится в сообщении, — «является создание долговременной научной лаборатории на искусственном спутнике, размещённой на орбите Земли. Эта космическая лаборатория позволит сделать первый шаг к решению проблем межпланетных сообщений».

Создание космической лаборатории — этой первой ступеньки в космос — означает, что советские учёные находятся на пути к осуществлению вековой мечты человечества о полётах к звёздам.

Снова и снова в последние годы и десятилетия писатели разных стран пытались представить себе это событие. Многие из этих версий «первого космического полёта» изначально не были научно обоснованы, но некоторые сочинялись и использованием новейших данных. А как это будет на самом деле?

Основным препятствием на пути к выходу в космос является преодоление силы тяжести нашей Земли. Любой объект, желающий избежать неумолимого земного притяжения, должен пролететь сквозь атмосферу со скоростью 40.302 километра в час. Возможно ли достижение такой огромной скорости? Возможно ли это, учитывая, что ракета, расходующая несколько сотен литров топлива в секунду, должна ещё нести на себе людей и системы жизнеобеспечения, аппаратуру и измерительные приборы?

При современном и перспективном уровне технологий такие ракеты пока невозможны. Но есть у человека способность ставить под сомнение само понятие невозможности. Если, как было доказано, одна ракета может, в лучшем случае, развивать скорость в 12.600 километров в час, то, согласно расчётам, четырёхступенчатая ракета уже должна превысить требуемую скорость. Но здесь возникают новые трудности: для доставки в космос одной тонны полезной нагрузки первая ступень ракеты, несущей три другие, должна иметь вес 10.000 тонн. И более чем сомнительно, удастся ли когда-нибудь создать ракеты с подобным стартовым весом. Но есть и другой способ преодолеть гравитацию Земли: сначала необходимо построить промежуточную станцию, своего рода вторую луну, искусственный спутник, сопровождающий нашу Землю на её вечной орбите.

Звучит несколько фантастично, но, судя по сообщению Московского радио, это вполне возможно. А именно, если тело, движущееся со скоростью 28.440 километров в час, взлетит под углом к поверхности Земли, то оно выйдет на круговую орбиту вокруг Земли и больше никогда на неё не вернётся. В этом вечном путешествии вокруг нашей планеты ей, как и Луне, больше не потребуется собственный двигатель. Причём для достижения начальной скорости достаточно комбинации уже из трёх ракет, причём первая будет весить всего 1000 тонн.

Это решение дало человечеству ключ к космическому пространству, и сегодня уже можно с достаточной точностью описать, как будет происходить полёт к Луне, нашей ближайшей космической соседки. Давайте отправимся в путь.

Старт

Большие фермы обслуживания возвышаются в небе, подобно башне. Внутри них, готовая к старту, висит изящная, высокая многоступенчатая ракета, похожая на гигантскую сахарную голову.

Экипаж и наземный персонал немного волнуются. Впервые за всё время существования орбитальной станции на неё отправляется небольшая группа журналистов. Исследователи, учёные, техники, совершавшие перелёты уже несколько десятков раз, стали опытными и уверенными в себе пассажирами. Но кто может предвидеть, как поведут себя совершенно обычные земляне?

Путешественники тем временем поднялись в герметичные кабины. Клаус Менцель взволнованно переминался с ноги на ногу, руки лихорадочно шарили по скафандру, плотно облегавшему тело.

— Немного напуганы, герр Менцель? — спросил добродушный доктор Штраух, бортовой врач, беззаботно улыбаясь.

— Ни капельки, — ответ прозвучал не слишком искренне.

— Ну что ж, тогда всё в порядке. Теперь, пожалуйста, лягте в этот ложемент, расположенный поперёк направления полёта. Старт через несколько минут.

— Почему поперёк? — вопросил Клаус, заползая внутрь устройства, больше похожего на танк, чем на ложе.

— Потому что запуск происходит примерно с удвоенным ускорением свободного падения*), а такие перегрузки человеческое тело может выдерживать только при очень специфических условиях, но не волнуйтесь. 1669 километров до орбитальной станции мы преодолели за полчаса. И всё будет позади.

Пока врач осматривал других пассажиров, из динамика раздался голос диспетчера:

— Приготовиться к взлёту... 20 секунд... 10 секунд... 5... 4... 3... 2... 1...

В этот момент, казалось, разверзся ад. Долю секунды Клаус слышал оглушительный грохот. Не ощущая боли, он почувствовал, будто его разрывают на тысячу кусков. Но постепенно это ощущение исчезло.

Как в тумане, он увидел лицо доктора Штрауха, наклонившегося к нему, отстегнув ремни ложемента, затем тот удалился странными гребущими движениями.

Сразу после этого Клаус увидел, как что-то летит к нему. Он попытался увернуться, но сделав первый шаг, взмыл к потолку кабины и теперь, беспомощно дёргая руками и ногами, пытался дотянуться до пола.

— Пожалуйста, господа, не делайте никаких движений, — попросил доктор Штраух. Уверенными движениями он ловил отдельных пассажиров и осторожно усаживал их на места. — Мы близки к пункту назначения и уже настолько вышли из гравитационного поля Земли, что почти невесомы. Поэтому рекомендуется сидеть очень тихо.

Чуть позже раздался голос диспетчера:

— Мы приближаемся к орбитальной станции. Просьба надеть скафандры

Клаус вопросительно взглянул на доктора Штрауха.

— Мы выйдем в вакуум через несколько минут. Без скафандра можно не только задохнуться, но и сгореть дотла, ибо солнечное излучении более не смягчается атмосферой.

Ракета снова запустил двигатели, выходя на круговую орбиту станции. Затем шлюз был открыт. Первая цель путешествия была достигнута.

Орбитальная станция

Орбитальная станция, отправная точка для всех дальнейших космических путешествий, была «доставлена» по частям. Уже на орбите учёные могли конструировать различные формы искусственных спутников. Здесь компоненты собраны в бочко– или колесообразную конструкцию из множества отдельных ракет. Однако возможны были станции дискообразной или кольцевой формы. Защищённые скафандрами пассажиры, прибывшие на ракете, плавают в невесомости. Для перемещения используются тросы и управляемые клапаны сжатого воздуха. Вокруг станции с её лабораториями расположены солнечные электростанции и обсерватория с зеркальным телескопом. За застеклёнными торцевыми стенками планируется выращивать овощи для дополнительного питания исследователей.

— Пожалуйста, включите реактивные устройства, — раздалось из крошечных динамиков, размещённых в головном шлеме. Клаус посмотрел направо. Там, как большое светящееся колесо, вращалась орбитальная станция, а слева от неё, невообразимо огромная и потрясающая своим величием, — Земля. Её сияющая поверхность выделялась на фоне глубокого чёрного пространства. Над ней в причудливом великолепии сверкали Солнце, Луна и мириады искрящихся звёзд.

Дорога к станции была полётом в никуда. Больше не было ни верха, ни низа. Там, где была голова Клауса, извивались ноги другого пассажира, а третий непрерывно вращался вокруг своей оси.

Первый сюрприз, испытанный Клаусом на орбитальной станции, был получен от собственного тела. Он снова набрал свой нормальный вес. Технический директор, профессор Боровский раскрыл сей секрет: два ракетных двигателя, запущенные на короткий промежуток сразу после постройки, придали внешней станции импульс вращаться вокруг собственной центральной оси. Возникающая в результате центробежная сила создала условия, аналогичные создаваемым земной гравитацией.

Была вкратце рассказан история создания станции. В точно рассчитанную точку пространства было доставлено 40 ракет, постепенно сцепленных друг на друге. Так были создан единый комплекс, включавший исследовательские лаборатории по физике, астрономии, метеорологии и биологии.

Многогранной была работа учёных на станции. Здесь проводились спектральные исследования, там проверялось действие солнечных лучей без атмосферного фильтра. Большой ультракоротковолновый передатчик устранил необходимость в ретрансляционных станциях на Земле, а огромные фокусирующие зеркала обеспечивали дополнительную солнечную энергию различным районам нашей планеты. Наконец посетители попали в мастерскую, где собирали ракеты для полёта на Луну.

— А как здесь живут люди? — поинтересовался Клаус, когда они сидели в комфортабельно обставленном клубном зале после экскурсии.

— Как вы видите, неплохо, — улыбнулся профессор. Боровский. — Когда человек привыкает, что больше нет ни дня, ни ночи, и что нельзя просто открыть форточку, чтобы впустить немного свежего воздуха, то у него всё в порядке.

На протяжении всей поездки Клаус думал об одном: ему сказали, что орбитальная станция вращается вокруг Земли с огромной скоростью. Но он не мог заметить, чтобы она вообще двигалась.

— Так и есть! — засмеялся профессор. — С этим происходит то же самое, что и с движением Земли вокруг Солнца и с её вращением. Но сегодня лучше не размышлять о том, почему этого не заметно. Завтра предстоит далёкое путешествие. Полёт на Луну займёт более пяти дней.

Полёт на Луну

Лунная ракета не имеет аэродинамической формы, поскольку ей не нужно преодолевать сопротивление воздуха, приземлится вблизи лунного полюса. Впервые земляне ступят на мёртвые и голые земли древнего спутника Земли. В пыли навсегда останутся следы, ибо ни дуновение ветра, ни дождь никогда их не уничтожат.

Пассажиры привыкли к невесомости. Они элегантно плавали по каютам, и лишь в редких случаях случалось, чтобы вино, сардельки или что-либо ещё плыло само по себе.

Космический корабль был значительно больше, чем ракета «Земля-Станция». При его строительстве не было необходимости учитывать гравитацию и трение, создаваемые воздушной оболочкой Земли. Подача кислорода обеспечивалась регенераторами, а поддержка оптимальной температуры была довольно проста.

На четвёртый день Луна, казалось, приблизилась вплотную к их головам. Клаус не мог поверить, что полёт продлится ещё полтора дня.

— Да, если бы мы могли лететь по прямой, мы добрались бы за несколько часов. Но за это время наш старый спутник пробежал бы по орбите тысячи километров. Чтобы добраться до него, нам потребуется ещё 36 часов, чтобы точно достичь пункта назначения, — пояснил доктор Штраух.

По кабине прошёл небольшой, едва заметный толчок. Тем не менее, этого хватило для волнения. Кое-кто даже заподозрил столкновение с метеоритом. Доктор звонко рассмеялся.

— В этом случае от нас и нашего корабля точно ничего бы не осталось. По статистике, вероятность такого события составляет один раз на тысячу лет, и с этим крошечным риском приходится мириться. Небольшой толчок вызван совсем другими причинами: мы только что пролетели над точкой Лагранжа, где гравитационное притяжение Земли и Луны нейтрализуется. Немного дальше, ближе к Земле, находится ещё одна точка либрации. В ней царит гравитационная стабильность, поэтому там будет построена следующая орбитальная станция. Сейчас мы входим в гравитационное поле Луны, и поэтому скорость пришлось несколько снизить.

Посадка

Медленно опустился космический корабль на поверхность Луны. Посадка была мягкой и едва заметной. Клаус, упакованный в скафандр, немного помедлил, прежде чем выйти. Тысячи мыслей и чувств обрушились на него, когда он ступил на Луну. Бесконечно трудно описать эти ощущения.

Голос из динамика скафандра вернул его к действительности.

— Если будут построены дополнительные станции, Луна станет хранилищем припасов и припасов для полёта на Марс.

Клаус включил микрофон. Он хотел узнать, как долго продлится этот полёт.

— Может быть, год, а может быть, и пять лет. Это полностью зависит от того, какие двигатели будут использованы в полёте.

Некоторые пассажиры выразили желание посетить тёмную сторону Луны, всегда обращённую прочь от Земли. Но руководитель полёта остановил их:

— На Луне атмосферы нет. В то время как у нас здесь, на солнечной стороне, температура составляет +120°C, там она достигает –160° C. Хотя вы не почувствуете этого в скафандрах, там, кроме того, царит абсолютная темнота. Переход совершенно резкий. Попав туда, вы никогда не вернётесь назад.

Клаус увидел огромные пустынные равнины. Он увидел изрезанные кратерами скалы, уходящие высоко в чёрное небо, и огромный раскалённый шар Земли, на нём, словно нарисованные тонким грифелем, виднелись моря и континенты. Он поднял руку, как бы защищая свою голову, ибо на мгновение показалось, что этот огромный огненный шар вот-вот обрушится на него. Но Земля неуклонно, как и миллионы лет назад, двигалась своим путём. Клаус смотрел на неё снизу вверх и знал: он никогда не сможет забыть это впечатление, это ощущение ничтожности и величия человека.

*) Ускорение свободного падения: 9,81 м/с2.

(Написано с использованием научных материалов)