Александра Голубева (Альфина). Катастеризм. – М.: Эксмо, 2020 (по факту – 2019). (Номинировал Егор Михайлов)
Ирина Епифанова:
Я (и не я первая наверняка) в своё время пыталась вывести для себя формулу успешного произведения. Это когда автору есть что сказать и есть как. В «Катастеризме», мне показалось, автор нащупывает для себя это «что», с «как» пока есть проблемы.
Текст неровный. Начинается с бытовушных трюизмов: «Запах есть у каждой квартиры – кроме, конечно, твоей собственной, ведь собственный запах человек не ощущает.
И однажды наступает странный момент, когда впервые замечаешь, чем пахнет квартира твоих родителей». Потом вдруг обретает эмоциональный накал, когда автор описывает, с какой болезненной отчётливостью Даня замечает внезапно старение родителей. Вот эта линия Дани и его родителей — она единственная живая в книге.
Всё остальное напоминает скорее визионерски-футурологический трактат. Все персонажи (за исключением задействованных в уже упомянутых сценах между Даней и его родителями) служат исключительно рупорами для автора, для описания придуманного им мира. Отсюда огромные, напоминающие лекции монологи таксистов, сотрудников корпораций и т. п. с пересказом того, как всё тут устроено. Из-за этого эффекта беседы персонажей зачастую нежизнеподобны, а вот в описанные технологии недалёкого будущего вполне верится.
Концовка резкая и внезапная, после которой пытаешься прокрутить текстовый файл дальше, мол, что, и это всё, ради этого всё затевалось, этим всё и завершилось, как будто на полуслове?
В итоге текст похож скорее не на роман в жанре социальной фантастики/антиутопии, а на доклад о сумме технологий ближайшего будущего с элементами художественности.
При этом, повторюсь, есть отдельные яркие и пронзительные сцены. И я вполне понимаю, почему коллеги издали этот текст и почему выдвинули на премию — пока автор подаёт надежды и очень хочется увидеть, что из этого получится.
Ух, какой серьезный автор у этой книги. Ну, то есть – серьезная. Даже забабахала в конце «благодарности», как у «больших» (то есть – западных) писателей в последние годы принято. И эпиграф аж из самого Грега Игана! Только вот преизбыток серьезности не пошел на пользу самому тексту, который сейчас выглядит как набор слабо беллетризованных лекций о весьма сомнительных вопросах из современной биологии, психологии и науки о человеческом мышлении.
Конечно, принцип «обучать, развлекая», никто не отменял, но в данном случае «развлечения»-то не получается. Перекос в сторону обучения, то есть рассказ о научных гипотезах и теориях, которые еще надо доказать, сильно «смазывает» чисто литературную основу повести. От этого не кажется занятным даже весьма хитрое композиционное построение текста. Стремление продемонстрировать читателю, что перед нами «очень научная фантастика», привело к засушиванию текста и схематизму в психологии персонажей. А жаль. При большей легкости и хорошей несерьезности у Александры «Альфины» Голубевой могла бы получиться не просто добротная (как сейчас), а очень яркая вещь.
И, кстати, художник обложки действительно на высоте. Вот ему-то точно можно ставить «десять из десяти».
«…Существует риск впасть в “сальгаризм”. Герои Сальгари бегут по лесу, спасаясь от погони, и налетают на корень баобаба. Тут повествователь откладывает в сторону сюжет и начинает ботаническую лекцию о баобабе. Теперь это воспринимается нами с какой-то нежностью, как недостаток милого человека. Но делать так всё-таки не следовало»[1].
Умберто Эко, комментарии к книге «Имя Розы»
Это прекрасная книга хорошего автора и, безусловно, достойна какой-нибудь премии. Например, будь она рассказом, то стала бы идеальным победителем на дорогой премии «Будущее», и вообще она заслуживает всех премий, включая и эту.
И вообще достойна многого.
Название связано с превращением античных героев в созвездия (метафорой бессмертия там служат плеяды-голубки, количество которых не убывает), но главный вопрос, в чём сюжет? А вот в чём: в романе есть две сюжетные линии. Одна состоит из приключений молодого человека, родителей которого продавец полосатых палоче… (зачёркнуто) коробейник развёл на восемьдесят тысяч с каким-то медицинским фуфлометром. Вторая линия связана с нищебродом Тульиным (я такой старый, что эта неэстетичная фамилия ассоциируется у меня с Тульевым, а это, если кто из старичков не помнит, персонаж бесконечных советских фильмов про шпионов, начинавшихся с «Ошибки резидента»). Тульин нанялся в контору по обработке BigData. Молодой человек подслушивает по радио беседы о бессмертии (некий белок встраивается в теломеры), а Тульину фигачат данные напрямую в мозг. Молодой человек Даня скармливает экспериментальной Конторе Бессмертия своих собственных родителей (эксперимент не удался, их сжирает рак), а небогатый человек Тульин понимает, что его контора похожа на сову, потому что не то, чем она кажется.
Моё мнение автору должно быть интересно примерно так же, как человеку, играющему в компьютерную игру, интересно мнение мертвеца, который валяется в развалинах. Важно, есть ли у него аптечка и оружие, — а нет — это просто груда пикселей.
Поэтому я сосредоточусь на себе. Для меня это очень интересный опыт не-литературы, вернее, литературы, вернувшейся в состояние до экспериментов со стилем. В ту далёкую пору художественное произведение строилось на чистой наррации. На своём постоялом дворе какой-нибудь Гостинник слушал Морехода, невесть каким образом свалившегося ему на голову. И этот Мореход, довольно заунывно, кстати, начинал ему рассказывать про далёкие города и страны. Потом литература стала думать, как манипулировать читателем на уровне фразы, как стукнуть его по голове метафорой, каким образом управлять его эмоциями. А тогда, в том далёком негигиеничном прошлом, сама картина утопии и нормированного благосостояния вызывала эти самые эмоции. Так, на совсем уже примитивном уровне, завораживает несчастного задрота перечисление вооружения, калибры и дальность, масса и габариты.
Каждый герой выбегает на сцену и тут же начинает вещать, как органчик на ножках, ничуть не стесняясь тем, как нелепо он выглядит, тем, что у него нет мотивации, тем, что речи его длинны. Они все объясняют мироздание, пересказывают неизвестные и известные психологические опыты, рассказывают как, что и почему устроено вокруг нас.
В простоте души там никто и рта не раскроет.
Это то, что называется инфодамп. В реальной жизни от такого бормочущего человека нужно держаться подальше, он, поди, шизофреник.
Но здесь герои произносят интересные, не побоюсь этих слов — дискуссионные вещи, а то, что они сами сделаны из картона, да Бог с вами, сейчас в романах героев лепят из куда более неприятных материалов.
Это такой Лёха Андреев 2.0. Ну, в том, конечно, смысле, что это то поколение, что идёт за ним, но пользуется схожими приёмами и создаёт аналогичные проблемы для читающего.
Виктор Олегович Пелевин был довольно хитрым человеком и, чтобы не быть похожим на всё это, придумал обвешивать довольно простой сюжет развёрнутыми метафорами на тему смысла жизни.
Но вот автор «Катастеризма» — человек умный, и в эти игры играться не стал. В тех случаях, когда он вспоминает о метафорах, так лучше бы этого не делал, ибо из этого получаются обороты типа «Скуластое мамино лицо подёрнулось задумчивостью». Нет, нет, дорогой автор, так не надо. Вот автор пишет: «В случае аварии аутентичная непальская фенечка, которую плела из радужных ниток Вика, впечаталась бы ей аккурат в череп. Автопилот, конечно, снижал вероятность аварии до смешной, но в других-то машинах живые водители ещё попадались…» — мне кажется, что это (как и многое другое) явный дефект редактуры. За рулём сидит живой водитель, а машину ведёт автопилот (ок), водитель вяжет, пассажир смотрит и думает, что произойдёт в случае аварии (ок), и понимает, что вероятность аварии исчезающе мала (ок). Но что значит «но в других-то машинах живые водители ещё попадались…» Загадка. То есть посыл автора в том, что при наличии автопилотов в машины сажают фальшивых водителей, потому что так (якобы) пассажирам будет приятнее. Я понимаю, какая футурология за этим стоит, какой парадокс автор хочет нам предъявить, но, вот беда, она неочевидна. Это вроде услуги в такси с автопилотом: «давайте мы к вам будем сажать водителя, который вам врубит «Радио Шансон» и будет нудеть над ухом длинными разговорами». Нет, ну может быть, однако ж, массовый успех этой услуги, мягко говоря, не очевиден. И получается что-то типа телефона с мигающей лампочкой вместо звонка для глухих. (смайл)
Но тут я одёрнул себя, потому что рецензент оказывается в положении человека из давнего фантастического романа моего детства «…Теперь представьте, что на каком-то древнем заводе замена механического привода станков на электрический произошла не за годы, а сразу — за одну ночь, — продолжал Кривошеин. — Что подумает хозяин завода, придя утром в цех? Естественно, что кто-то спёр паровик, трансмиссионный вал, ремни и шкивы. Чтобы понять, что случилась не кража, а технический переворот, ему надо знать физику, электротехнику, электродинамику…» Перед нами другая литература, в которой отсутствуют требования прошлой. Это всё равно, как искусствовед стал бы уличать комикс в нарушении пропорций человеческого тела. Или критик — бурчать, что Масяня (1980 г.р.) плохо нарисована — ну что это за дурацкие ручки с ножками. Нет, это работает по-другому и судится по другим законам.
И да, тут повсеместный «пелевин» с его героями, объясняющими друг другу, куда собирается повернуть человечество, следуя абсурдным желаниям. Но один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору примером таких объясняющих диалогов, а просто пытаюсь понять, как работает такой метод описания действительности.
Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Можно без сюжета, можно без мотивации, без всего — череда сентенций «об умном» всё равно завораживает, и следующие поколения будут потреблять какую-то новую литературу, в каких-то новых горизонтах. Но ещё лучше бы рассказать о неподдельном знании того, в чём старые глупые фантасты понимают мало (но постоянно порываются про это писать) — внутренности игрового мира. Ave, Alfina, morituri te salutant.
С чем мы и поздравляем автора.
[1] Эко Умберто. Заметки на полях «Имени розы» / Пер. с ит. Е. А. Костюкович (1988). — СПб: 2005. С. 123.
Екатерина Писарева:
Хорошая научная фантастика с социальным уклоном. Автор профессионально умеет держать внимание читателя и давить на нужные рычаги для переключения эмоций – это большой плюс после всех тех текстов-номинантов, что я уже успела прочитать.
История о мире будущего, нейронного программирования и борьбы со старением превращается в рассказ о людях, о детях и родителях, о течении времени и страхе перед смертью. Это фантастическая повесть (киберпанк-роман?) оказывается очень настоящей, человечной и неожиданно душевной.
Этот роман получил высокую оценку на Фантлабе, и потому я приступила к чтению с завышенными ожиданиями. К сожалению, это сыграло не в пользу текста.
Ну а теперь по порядку. Начнем с названия. Лео Каганов в своем скетче «Как назвать свою книгу» когда-то советовал, помимо всего прочего «…назвать книгу каким-нибудь одним, но очень умным словом» (https://lleo.me/arhive/other/nazvania.shtml). Лично я против ничего не имею, сама отметилась. Но вот собственно с текстом несколько сложнее.
Толстому хватило одной вводной фразы, чтобы начать историю Анны Карениной. Тут длинное вяловатое рассуждение о запахах в своей и чужой квартире – оно потом сработает, что хорошо, но читатель этого еще не знает, и пропускает многословный зачин, как обычно пропускают описания погоды. А ведь там вколочен хороший гвоздик всей картины.
Все мы знаем истории, как близких (обычно стариков) облапошивали хитрые жулики. Начать с такой истории – безотказный, дерущий душу прием, что-то вроде знаменитого мема «прасабачку» (такое и правда бывает, хотя обычно старика удается остановить, когда он бежит домой за заначкой). Старенькая мама верит всяким разводкам и покупает в долг дорогущие неработающие биодобавки. Тоже бывает. Ну а теперь вот что: герою чуть больше тридцати, папа сошелся с мамой, когда она была папиной студенткой, то есть сейчас (или в ближайшем будущем) старушке-матери около 60-и (папа старше лет на десять-пятнадцать, ну ладно). Правда, странно, что папа-геолог вышел в магазин с накопительной картой (не с каким-нибудь пенсионерским «Миром») и тут же снял с нее 80 тыс.на неведомую панацею. Разве что в России уже чудовищная инфляция. Но если это маленькие деньги, с чего бы так горячиться герою?
Далее герой, сам, что очень важно, рекламщик, пытающийся вычислить мерзавца, который так развел папу на целых 80 тыс., (дальше почему-то 60) написавший заявление в полицию, просматривающий записи с камер наблюдения, то есть тратящий свое и чужое время на то, чтобы разоблачить псевдонаучные фейки, не задумываясь сдаст маму-папу на опыты, пусть ради их же блага.
Вторая линия посвящена попыткам создания «живой нейросети» из «маленьких людей». Напрягает то, что все ее герои очень разговорчивы; начальник проекта и ее ассистент то и дело читают этим своим нанятым работникам научно-популярные лекции в стиле профессора Пеночкина и пионера Васи. Понятно, что автору нужно держать читателя в курсе, но это очень старый прием, к тому же проекты, о которых рассказывают друг другу и читателю взаимозаменяемые лекторы, у всех на слуху. Теломераза, китайская комната, General awareness test, ошибка выжившего и апофения – ну да, ну да… Популяризация актуальных идей посредством внутреннего монолога героев, лекций-вставок или диалогов – прием, как я уже писала, не новый, и находится в противоречии с этими самыми идеями; новая реальность требует и нового художественного подхода. В общем и целом вся эта популяризация второго порядка, поскольку материал, вычитанный из научно-популярных же источников, видимо, в том наивном соображении, что темный читатель ничего такого не читал, производит впечатление наполнителя – если выжать сюжет досуха, окажется, что мы имеем дело с крепкой повестью листа на два.
Понятно, что две линии должны сойтись в одной точке, они и сходятся в неожиданном, что очень хорошо, сюжетном твисте. Понятно, что контора, вроде занимающаяся прогнозом преступлений, на самом деле занимается совсем другим. Понятно, что Даня окажется таким же лопушком, как и его папа. Приятно, что все крючечки в первой линии находят соответствующую петельку во второй – и наоборот. Но в общем, это к сожалению, тот случай, когда обилие «разговоров» тексту скорее вредит (бывает, что нет, но не в этом случае) – с этими идеями все знакомы, а вот люди автору пока не то чтобы удаются. Ну и концовка несколько скороговоркой, словно автору не хватило дыхания, энергии – как и всему тексту – на одной «сабачке» далеко не уедешь.
Что хорошо – всякие мелочи, детали и приметы «нового времени»; герой-неудачник, сидя в такси, одновременно участвует в платном интернет-опросе, чтобы окупить поездку, бахилы не надеваются, а напыляются (ну, это, кажется, уже все отметили), ну и так далее. Ну, наконец, образ страны третьего мира, на гражданах которой первый мир обкатывает свои технологии (условно) катастеризма, и которая сама готова отдавать этих своих граждан «на опыты» сомнительным людям, скорее точен, чем фантастичен.
Вообще в этом году в списке немало сай-фая, опирающегося на социо-гуманитаристику. Это, по-моему, хорошо. Но это не лучший его образец, скажем так.
Евгений Лесин:
В принципе, написано автором все правильно: «Наверное, будущее так и наступает: на голову». И чуть далее: «Будущее одно на всех. Дуб – дерево, а будущее – обычное». Только это «чуть» растягивается на целый роман, полный лирических отступлений, рассуждений, размышлений. А ведь надо бы, как говорится, либо статья-эссе, либо жанровая повесть. Но нет – все гонятся за объемом, всем подавай премию «Большая книга» и экранизацию.
А что тут экранизировать? Обычная советская сатира и постсоветская антиутопия. Если убрать «фантастический элемент» и рассуждения вообще будет не так плохо. Почти Прилепин. Ну, лучше, конечно, литература будет, а не Прилепин.
А вот вам, чтоб не скучали в ожидании отложенного из-за зловредного ковида вручения «Новых горизонтов-2020», отзывы жюри премии. Будем выкладывать по подборке в день.
Алексей Музычкин. Легко любить тех, кто уходит… // Новый мир. — 2019. — № 3. (Номинировал Андрей Василевский)
Это прекрасная книга, и удивительно, что она не номинирована на прочие премии — на «Большую книгу» или там на какую-то премию имени Пятигорского за философский роман (такая премия была, но не помню, куда она делась).
Читатель наш мало подготовлен к такому чтению. Поэтому сначала автор в предисловии говорит о необходимости комментирования, а затем (в конце) объясняет смысл каждого из рассказов: вот «имажизм в комбинации с феноменологией», а вот это у меня «рассказ, обыгрывающий идеи экзистенциализма, но и полемизирующий с ними, размышляющий о концепции свободы в этом учении. Привычные оппозиции: добро — зло, свобода — несвобода, творчество — конформизм, воля — безволие размываются, разум-безумие в рассказе метафизически перетекают друг в друга, то расходятся, то сходятся, то меняются местами, то сливаются вместе». Ну и тому подобное далее.
Торопливый рецензент мог бы и ограничиться этими комментариями, но, заглянув в текст, обнаруживаешь очень интересный феномен.
Перед нами действительно чрезвычайно сложная структура текста типа «задрожал и погас в воздухе финальный аккорд», «словно кто-то делал порез на чистом теле, и кровь медленно появлялась из раны, доказывая, что именно густое гадкое содержимое сознания есть его потаенная суть», «в расстегнутой до пупа английской сорочке с запонками в виде массивных луковиц из литого серебра, болтающимися на разверзнутых, словно раны, рукавах». Закат описывается так: «Огромный апельсин падал в воду, замирая каждый миг бесконечно над дрожащим шелком красного цвета».
Верный заветам Шкловского, я пытаюсь понять, как это сделано, и, собственно, как делается философская проза на сложных щах.
Во-первых, это простой сюжет, действие может и не развиваться, но любое предложение оснащается избыточными деталями, от которых всякий ловец бабочек перевернётся в гробу.
Во-вторых, это причудливость (профессор Шмараков запретил мне при анализе, как он говорит «каждого самородка, лепящего три эпитета на существительное, вспоминать слово “барочный”»).
В-третьих, это намёк на начитанность, всё это: «тогда так Венера, что голос Креусы, жены Энея, становится пеньем соловья, и тихо поет Креуса Энею». Нечто античное, нечто европейское, венское кружево, лондонский туман, какой-нибудь немец наклонится и заговорит об экзистенции, даже нет, лучше — цумбайшпиль, бушует глаукома, чума, холера унд туберкулезен, он защищался шварце папиросен, его влекли цыгане или мавры, потом он был помазан в бакалавры. В общем, в этой книге сделано буквально всё, для того, чтобы простой читатель пыл поражён нецветущей сложностью и остолбенел. Всё серьёзно — от запятой до перечисления на полстраницы.
Читать это, конечно, решительно невозможно.
В «Мышеловке на меху», прекрасной книге Сирилла Норкотта Паркинсона, что является частью знаменитых «Законов Паркинсона», есть такое место: «Люди, склонные воспринимать себя слишком уж всерьёз, в результате смеются сами над собой. Об одном знаменитом дипломате рассказывают, что у него был свой опыт обращения с молодыми коллегами, имевшими обыкновение входить к нему в кабинет со слишком уж важным видом. Когда кто-либо из них направлялся к выходу, великий человек говорил: “Помните правило номер шесть”. На это неизменно следовал ответ: “Да, сэр. Непременно, сэр”. В дверях молодой сотрудник останавливался и спрашивал: “Простите, сэр. В чем заключается правило номер шесть?”
Дальнейшая беседа протекала таким образом:
— Правило номер шесть гласит: не принимайте себя чересчур всерьез.
— Да, сэр. Благодарю вас, сэр. А каковы остальные правила?
— Остальных нет» [1].
И да, тут повсеместный «пелевин» с экспериментами над абсурдом, колдунами и чекистами, торшером Мафусаила и прочим абсурдом. Но один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору, что причудливое не должно быть напыщенно-скучным, а просто пытаюсь понять, как работает такой метод описания действительности.
Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Эта серьёзность, которая кажется потешной, находит спрос, и это очень правильно.
С чем мы и поздравляем автора.
[1] Паркинсон С. Н. Мышеловка на меху. Пер. А. Графова, И. Гюббенет // Паркинсон С. Н. Законы Паркинсона. — М.: Прогресс, 1989. С. 302-303.
Евгений Лесин:
Перед нами сборник рассказов. С авторскими комментариями. «Комментарии к рассказам, — объясняет автор, — меня попросил написать один мой товарищ. Я сказал ему, что, на мой взгляд, новый сборник имеет больше ценности философской, чем художественной. Он же в ответ попросил эту ценность ему прояснить».
Лучше, конечно, начинать читать именно с комментариев. Потому что тогда и рассказы читать необязательно. Судите сами: «Имажизм в комбинации с феноменологией. Перекличка настроения героя с внешней средой, формирование феноменов вне героя его настроением». Или: «Еще один рассказ о цене истинной свободы — а также о том, что структуралистские оппозиции языка заставляют людей давать дискретные оценки феноменам — добра и зла, свободы и несвободы, красоты и уродства, любви и ненависти… В конце рассказа знак на блюде. Это знак того, что мы ничего не знаем о том мире, в котором живем, — и не узнаем, пока не решимся обрести свободу (которая вовсе не есть «благо» или «благость» в нашем обычном понимании)».
Или вот: «Рассказ о бессилии языка выразить реальность. Неизменная победа интенции (желания жить вечно, эгоизма) над попыткой сказать правду. Жестокий конфликт в психике писателя, попытка его убедить себя в полезности своей деятельности и своих сочинений для других, отчаяние в конце. Кашель как метафора раздирающей его необходимости сказать правду». Господи, метафору-то зачем разъяснять? Какая ж тогда перед нами метафора? Похоже, автор любит подолгу растолковывать суть анекдотов.
Единственный комментарий после которого хочется читать рассказ: «Постмодернистская шутка на тему «Леди Макбет Мценского уезда» Н. С. Лескова».
Сами рассказы, впрочем, не столь ужасающи, как кажется после чтения комментариев. Хотя ценность художественная этих рассказов, мне кажется, равна их ценности философской. Что касается «постмодернистской шутки на тему «Леди Макбет Мценского уезда» Н. С. Лескова», то – о чудо! – рассказ-то вполне приличный, даже можно сказать хороший.
Вообще-то участвовать в номинационном списке с целым сборником рассказов – неспортивно. В подборке текстов ведь всегда можно найти что-то интересное и занимательное, проигнорировав скучное и «чужое». А вот если автор изначально облажался в «большом» произведении, то читатель ему этой промашки не простит и книгу с легкостью забросит в дальний угол. Так что, А. Музычкин пошел по пути, дающему ему некоторую фору по сравнению с другими участниками номинационного списка «Новых горизонтов». Надеюсь, ненамеренно.
Другое дело, что и в этом сборнике с «новизной горизонтов» получилось не слишком хорошо. К фантастике большая часть рассказов имеет отношение «по касательной». Это такой вполне типичный постмодернизм. Кому-то вполне могло бы и «зайти», если бы не один момент – постмодернистские конструкты в своем привычном варианте все-таки предполагают самоиронию и юмор. Юмор автора для меня лично оказался каким-то слишком «перпендикулярным». Не оценил я его. И даже почти не нашел.
А насчет самоиронии совсем туго. Писать в предисловии к сборнику, что «главное, чего я во многих рассказах добивался, это появления у читателя некоего трансцендентного чувства через смущение его разума», это «слишком толсто, чтобы быть тонким». Звериная серьезность сквозит и в комментариях к рассказам, при том, что автор далеко не Борхес и не Кафка. А ведь там А. Музычкин «на голубом глазу» утверждает, что ведет «полемику с Ибсеном», «полемику с экзистенциализмом». Очень хорошо, может быть, и ведет. Только орать об этом в комментариях – значит, заранее провоцировать читателя на то, что он всерьез такую полемику не воспримет. Вообще комментарии, в которых якобы разжевывается «подтекст текста», совсем не то, чего ждут от подобных сопроводительных миниатюр в сборниках. Читающему интересно знать другое: в каких условиях, под влиянием чего в личной жизни и почему конкретно писателю пришла в голову тема того или иного рассказа. А уж в отсылках и аллюзиях и сами разберемся, без подсказок…
Но еще раз подчеркну – в сборнике каждый может раскопать для себя что-то любопытное. И пусть меня лично большая часть произведений оставила равнодушным, рассказ «Сокровище» запал в память. А это максимум того, чего можно требовать от короткого текста.
И тем не менее, автору все же либо надо стать «поближе к народу» и пояснее шутить, либо наконец вспомнить, что постмодернизм – это игра. А не проповедь банальных истин.
Екатерина Писарева:
«Легко любить тех, кто уходит» – это сборник, состоящий из 19 разных рассказов: о свободе и несвободе, о добре и зле, о принятии решений, о человеческой памяти. И все бы было не так интересно, если бы не авторский подстрочник, автокомментарий, данный в конце сборника. Вот он – самое любопытное здесь.
Автор подходит к делу серьезно – он подробно рассказывает читателям, как же следует понимать его тексты, через призму чего смотреть, какие языковые средства были использованы и чью философию он заложил в основу того или иного рассказа. «Имажинизм в комбинации с феноменологией», «буддийский апокриф», «победа интенции над попыткой сказать правду»… Как учили нас на творческих семинарах в Литинституте – тексты должны сами говорить за себя. Авторский комментарий в этом случае – либо признание собственного бессилия, либо неуверенность в умственных мощностях читателя. И то и другое – варианты не очень.
А еще я бы порекомендовала автору подумать над названием сборника – нынешнее настраивает читателя на сентиментальный лад, а не на философские поиски. И да, любить тех, кто уходит, – совсем не легко.
Ирина Епифанова:
Сборник рассказов (по большей части очень коротких), довольно разных сюжетно, впрочем, как мне показалось, к фантастике из них имеют отношение разве что пара. Но, вероятно, на номинатора они произвели столь сильное впечатление, что он не мог не выдвинуть, и я его во многом понимаю. Это правда очень качественная современная проза.
Рассказы импрессионистские. Буквально парой штрихов автору удаётся создать настроение. При этом есть в них что-то солипсическое, кажется, что каждый из них — часть какой-то внутренней работы, внутреннего монолога автора, изначально не предназначенных, чтобы попасть на обозрение окружающих. Возможно, автор это чувствует, поэтому вдогонку старается прокомментировать, пояснить, что именно он хотел сказать и как это должно восприниматься. Как ни странно, тексты от этого выглядят ещё «беззащитнее», а читатель может по-детски отмахнуться: «Да я и сам, без ваших объяснений, разберусь, я сам волен трактовать это так, как мне вздумается».
Сборник рассказов постоянного автора «Нового мира». Рассказы в экзистенциальном ключе разыгрывают ту или иную ситуацию, иногда бытовую, иногда драматическую, иногда фантасмагорическую, автор не ограничивает себя ни локацией, ни временем и охотно демонстрирует восхищенному читателю обильный культурный багаж… Это разновидность европейской литературы, причем вполне почтенной традиции — иногда с обращением к «русской экзотике». Это очень литературная литература, и дело даже не в том, что «новых горизонтов» тут нет – хотя лично я и усматриваю в текстах элемент стилизации и даже некоторой манерности, дай бог нашим фантастам так писать. Дело в том, что в прямом смысле фантастикой это не является. Сверхзадача тут явно другая. Премия «Новые горизонты» нацелена на поиск и поощрение текстов несколько иного плана, а наличие «подвижной реальности» еще, как мы знаем, не означает «фантастики».
Давненько этого не делал – совсем забросил свою библиографию. Надо бы восстановить пропущенное, займусь когда будет время.
Итого: за год опубликовано 57 семь текстов, не считая ответов интервьюерам. Так себе результаты, бывало и по 120, и по 130 в год. Зато не приходится читать треш в количестве, как было тогда, когда в каждый номер МФ приходилось выдавать по пять рецензий, можно выбирать лучшее. Есть время перечитать и заново обдумать классику "жанра". Ну и, наконец, отчасти компенсирует небольшое количество текстов то, что среди них много лонгридов. Я бы, пожалуй, пописал куда-нибудь колонки на регулярной основе, с четкими дедлайнами и запланированной периодичностью, но за вменяемые гонорары и на те темы, которые мне интересны.
Из традиционных "бумажных" изданий среди тех, с которыми я работаю, осталось два: "Мир фантастики" и "Санкт-Петербургские Ведомости". В основном писал для онлайн-СМИ. Что хорошо с финансовой точки зрения (сетевые издания платят больше и/или аккуратнее), но с премиальной — ниочинь: на премии у нас выдвигают только "бумажные" публикации. Немного жаль: некоторые статьи даже мне самому нравятся, например "Кто пришел на смену Стругацким", материалы о Дж.Г.Балларде, Типтри-мл., Михаиле Успенском и другие биографические очерки. Да и ладно, премии мне все равно не светят, лоббировать себя не умею и не хочу, а гонорар проесть можно. Ну и опять же: статьи можно потом в книгу собрать. Правда, издатели не спешат обращаться со щедрыми предложениями.
К большому моему сожалению, с уходом из проекта Кости Мильчина поиссяк поток текстов для "Горького". Не то чтобы редакция отказывала, наоборот — но дорогой Константин меня тормошил, интересные темы предлагал, вообще как-то активно присутствовал. Он и сейчас присутствует — но уже не в "Горьком", увы. Однако надо взять себя в руки и все-таки вернуться к обзорам зарубежной фантастики — может, не ежемесячным, как в былые веселые времена, но регулярным. Это и важно, и интересно, есть в этом элемент "миссии". Интервью к юбилею Суэнвика, кстати, получилось отличное, ИМХО, умный и интересный дядька, есть что сказать.
В перечень не попало не слишком большое, но, мне кажется, содержательное интервью, которое я дал французским коллегам в прошлом году. Номер журнала уже едет в Россию, но пока до нас не добрался. Предисловие к итальянскому сборнику, напротив, в список попало, благо забиблиографировано — однако бумажный авторский экземпляр я так и не получил, ай-яй-яй, Франческо. Но вообще то, что русскоязычная фантастика интересна кому-то не только среди родных осин, радует — если что, обращайтесь, дорогие зарубежные друзья, еще расскажу, есть о чем.
• Мир, которого не может быть. (О романах Кэтрин М. Валенте «Сияние», Адама Нэвилла «Никто не уйдет живым» и Ника Харкуэя «Гномон»)
• Кто пришел на смену Стругацким. (Материал о «четвертой волне» советской фантастики, подготовлен с участием Андрея Столярова, Андрея Лазарчука, Андрея Черткова и Сергея Шикарева)
• Медленные пули, сломанные звезды. (о сборнике Аластера Рейнольдса «Медленные пули», романе Филипа Пулмана «Книга Пыли. Тайное содружество» и антологии под редакцией Кена Лю «Сломанные звезды. Новейшая китайская фантастика»)
• Разлет осколков. (Рецензия на книгу Александра Павлова «Престижное удовольствие. Философские и социально-политические интерпретации "сериального взрыва"»)
• La teoria delle piccole azioni. (Предисловие к антологии «Fioriranno i meli su Marte: Fantascienza contemporanea russofona» — Roma: Future Fiction, 2020)
Ну и поотвечал, где устно, где письменно, на вопросы интервьюеров:
В конце прошлого, 2020 года под эгидой премии "Новые горизонты" прошли две онлайн-дискуссии — одна с участием финалистов и номинантов, вторая — с участием жюри премии. Мне кажется, получилось небезынтересно, стоит продолжить эту практику. А пока ловите записи — кто досмотрит до конца, сможет угадать имя победителя. Или нет.
Новые горизонты отечественной фантастики. Взгляд финалистов (и не только)
Настало время раскрыть одну из главных интриг, традиционно связанных с Петербургской фантастической ассамблеей, — назвать имя почетного иностранного гостя этого сезона. Драматическая пауза… Тыдынс! В 2020 году нашей «приглашенной звездой» станет американский писатель Роберт Джексон Беннетт, лауреат премии «Эдгар» и премий им. Ф.К. Дика и Ширли Джексон, неоднократный финалист «Хьюго», лучший фантаст прошлого сезона по версии журнала «Мир фантастики», известный в России по трилогии «Божественные города» и роману «Нездешние». Читаем, думаем, записываем вопросы к автору в свои молескины. И до встречи на юбилейной Фантассамблее-2020!
облако тэгов
Или нет.