— Каково это — когда «Оскар» практически у тебя в руках?
— Замечательно, как еще. Это же моя карьера, не хобби какое-то. Конечно, я не ради наград работаю, но сейчас как раз время получать награды за то, что считается в киноиндустрии прекрасной работой. У нас шесть номинаций, в частности — за макияж и грим. А бюджет на парикмахера и визажиста был 250 долларов — и при этом мы конкурируем с «Одиноким рейнджером». Мы же 20 лет пытались этот фильм снять. Как-то собрались небольшой компанией и решили: «Все, снимаем осенью», а за пять недель до начала съемок выяснилось, что нет денег — уже кончились. Остались крохи какие-то, а дата съемок уже назначена. Нам говорят — переносите на весну, а я уже на 18 кг похудел и отвечаю: «Нет, снимаем сейчас», и ни у кого из наших даже мускул на лице не дрогнул. Мы просто слепо верили, что все получится. Потом, уже за восемь дней до съемок, позвонил режиссер и говорит: «Мне нужно было минимум 8 миллионов и 40 съемочных дней, у нас есть 4,9 миллиона и 25 дней. Я понятия не имею, как мы это все провернем, но если ты придешь на площадку через неделю, я тоже приду». Я сказал: «Приду». А деньги как-то сами в итоге нашлись.
— Получается, ваш герой Рон — это вы и есть, такой же упорный?
— Если я во что-то по-настоящему верю, то да. Хотя Рон, конечно, более стойкий — но он-то и сражался с самым сильным противником из возможных, со своей смертью (по сюжету «Далласского клуба покупателей» герою МакКонахи ставят диагноз СПИД. — Прим. ред.). В такой ситуации мы все стали бы упрямыми — даже упрямее, чем мы можем себе вообразить.
— «Золотой глобус», номинации на «Оскар», восторг критики — вы этого ожидали?
— Не думал об этом во время съемок, честно говоря. Я настолько увлекся процессом, что не думал вообще о результате. Понял ли я, когда читал сценарий, что он особенный? И что если его как следует экранизировать, фильм получит признание? Определенно, но все это было в очень отдаленной перспективе. Была громадная вероятность, что мы проведем интересные 25 дней, но сделаем не слишком интересный фильм. Ну еще одно инди-кино про СПИД, которое важно с социальной точки зрения, но никого по-настоящему не впечатляет. Но нам удалось снять полноценное кино, а не «независимую характерную драму, которая доносит до зрителя важную мысль».
— За последние пару лет вы вдруг из героя романтических комедий превратились в актера высшей лиги — как так? Таблетки, что ли, какие-то?
— Что, вам тоже нужны? Могу достать! (Смеется.) Ладно, я отвечу. Меня все время сейчас об этом спрашивают, так что пришлось самому это как-то обдумать. Я стал рыться в своих записях и вспомнил, как как-то решил: надо бы перенастроить свои отношения с собственной карьерой. Хотя меня на самом деле все устраивало, мне нравились ромкомы. Просто захотелось попробовать что-то другое. При этом я не знал, чего хочу, а предложений каких-то особенных тоже не поступало. Так что я сказал: «Знаете, я возьму паузу. Не буду соглашаться на все те штуки, которые я делал последние годы, и посмотрю, что будет». Поговорил об этом с женой, мы прикинули: на еду и бытовые расходы нам денег хватит, можно попробовать. Полгода я всем отказывал, предложений стало меньше, а потом почти год их вообще не было. И вот на второй год получаю внезапный звонок от Уилльяма Фридкина — он позвал в «Киллера Джо». И сразу после этого Стивен Содерберг пригласил в «Супер Майка!». Потом «Mud», «Берни», «Газетчик» — и с тех пор я плотно играю такого рода роли, в основном антигерои. Мог бы я так же сыграть три года назад? Конечно, но меня никто бы просто не позвал. В общем, на меня посмотрели свежим взглядом — и произошло это благодаря той паузе, тому, что я закрыл собственный бренд, заставил всех немножко подзабыть о шаблоне, которым меня мерили.
— Странно, что вы среди ролей не упомянули «Настоящий детектив».
— Ну это само собой. С ума сойти, да? Потрясающее шоу. Сценарий там — огонь, я прочитал первые два эпизода и уже был готов сниматься. Правда, мне сначала роль Марти предлагали, но я сказал: «Этот парень, Раст Кол, я знаю его. И хоть я никогда подобного не играл — но именно поэтому мне стоит дать эту роль». Они согласились, и мы вместе потом уже обратились к Вуди (Харрельсону, сыгравшему напарника МакКонахи. — Прим. ред.).
— В голове вашего Раста Кола еще больший мрак, чем у героя «Далласского клуба покупателей». Не страшно было самому в него превращаться?
— А мне нравится философия Раста. Он, конечно, совсем не я, но было интересно пожить такой философией, в такой голове. Я в отличие от Кола верю в Бога, но, думаю, для верующего всегда полезно немного порассуждать как агностик и прагматик, и мне кажется, что и сам Бог ценит попытки агностиков рационализировать веру, обозначить ее границы. В общем, мне как верующему Кол никогда кощунником не казался. А когда я приходил со съемок домой, я сохранял только лучшие качества персонажа: научился хорошо объяснять какие-то вещи детям и вообще мыслить логически, понимать связь между тем и этим, причиной и следствием. И никаких ночных кошмаров или вроде того.
— Говорят, сейчас вообще дух настоящего Голливуда потихоньку ускользает на телевидение — вы согласны?
— По-моему, нет никакого соперничества между кино и телевидением. Дилемма «стоит ли мне играть в кино или в сериалах» — пройденный этап. Когда снимешься в чем-то вроде «Настоящего детектива», понимаешь, что вообще любой актер может сегодня на время появиться в телевизоре. Ты не идешь ни на какой компромисс с собой, не снижаешь планку. К тому же там было всего-то восемь эпизодов, то есть не то чтобы я потратил месяцы на съемки — и возвращаться на площадку через год мне тоже не надо (в каждом сезоне «Настоящего детектива» предполагаются новый сюжет и новые герои. — Прим. ред.). И еще: там же сценарий был на 450 страниц — восемь часов. То есть 150 страниц первого акта — это же подарок для актера, самые лучшие моменты, когда только идет развитие персонажа, можно показать его со всех сторон. В большом кино такое в первую очередь идет под нож — у тебя 32 страницы, чтобы представить героя, потом история обязана закрутиться, иначе люди уйдут из зала.
— Вы в «Настоящем детективе» тоже очень тощий, как и в «Далласском клубе покупателей», — все никак не можете прийти в форму после той роли?
— Большую часть веса я уже вернул. Просто стараюсь поддерживать теперь определенную форму — покрепче, чем раньше.
— Слышал, у вас девиз такой: «Не играй этого человека, будь им».
— Это вообще один из самых лучших девизов для всех актеров. Не старайся вести себя как твой персонаж, стань им. История с потерей веса — это было не кривляние и не чудачество. Это было моей обязанностью перед персонажем. Если бы я сомневался, мне пришлось бы гораздо труднее.
— А вам не казалось странным, что Рон такой тощий и при этом такой энергичный?
Тут нет ничего странного. Знаете, у меня был один хороший друг, которого буквально на глазах пожирал рак — вот буквально: тело просто-напросто исчезало понемногу, одежда свисала как с вешалки, а зубы стали, как у птенца-орленка, который сам есть не может. Но он становился от этого только более жадным до жизни. Я помню его, у него всегда вены выпирали, и он боролся, боролся и боролся, пока его тело становилось все слабее и слабее. Рона я видел таким же.
— Наверное, такой опыт в целом отношение к жизни и смерти меняет.
— Хм, я бы не сказал. Хотя была одна сцена, когда Рон говорит врачу своему: «Слушай, я тут умираю, а ты мне говоришь идти в группу поддержки за обнимашками». Мне было крайне сложно осознать смысл этих слов, говорить их от первого лица — и Рону, видимо, тоже. Он только начинал осознавать неизбежность своей скорой смерти. Мы все знаем, что когда-нибудь умрем, но совсем другое дело, когда тебе говорят: «Вон там конец пути, за поворотом ничего не будет». И такое, конечно, обескураживает, но в то же время люди, когда видят финишную черту, становятся куда целеустремленнее. Так часто со стариками случается — я вижу это на примере своей семьи, моей мамы. Когда им уже за 80, они почти перестают спать — говорят, что у них на это просто нет времени, ведь конец уже недалеко.
— А вы обсуждали со съемочной командой, почему Рон у вас стал в фильме гетеросексуалом и гомофобом, хотя прототип персонажа был бисексуалом.
— А это еще под вопросом на самом деле. Мы расспрашивали о нем у его семьи, просмотрели все, что он сам о себе говорил и что писал в дневниках. И если бы он где-то хотел признаться в своей бисексуальности, то уж в дневнике личном точно бы об этом написал. Я, конечно, свечку не держал, но человек, которого я прочувствовал и понял, был гетеросексуалом. К тому же это не биография. Это кино, и мы написали сценарий на основе всего, что узнали об этом человеке. Рейон (герой Джареда Лето, также умирающий от СПИДа трансвестит. — Прим. ред.)? Не было никакого Рейона в жизни. Впрочем, главную правду — о том, что сделал этот парень, — мы сохранили.
— После выхода фильма вам, наверное, часто стали приходить письма от людей с ВИЧ.
— Да, и я до сих пор их получаю. В основном они либо от тех, кто сам потерял друга или члена семьи, или от представителей более молодого поколения, которые не знали, каково было людям с ВИЧ еще 30 лет назад. Сейчас-то эту тему больше обсуждают и люди могут открыто существовать с этим диагнозом. Они живут почти полноценной жизнью, и они даже не подозревали, сколько было невежества в то время, когда болезнь только появилась.
— Вы сказали, что чтобы изменить карьеру, приняли некое решение. Что теперь? У вас есть какая-то стратегия?
— Обычно то, чего я хочу, само меня находит. Я бы просто хотел продолжать играть роли, которые меня волнуют, и в тех фильмах, которые сам бы стал смотреть. Гонорар — тоже здорово, кто бы спорил, но мне сейчас важнее интересный опыт. Но я, конечно, не говорю себе: «Так, теперь я буду играть только изгоев и антигероев». Напротив, у меня тут есть интересные предложения по паре мелодрам, которые вроде ничего такие. Но и там мне не героев-любовников придется изображать, а таких парней… нестандартных.
Перед российской премьерой мультфильма «Ветер крепчает» Антон Долин отправился в Токио к человеку, придумавшему Тоторо и Порко Россо — и, скорее всего, завершающему сейчас свою карьеру
.
В Японии Миядзаки повсюду. В любом уважающем себя универмаге, сувенирном магазине да и просто лавке с барахлом непременно найдутся несколько плюшевых Тоторо, зажигалки с роботами из «Небесного замка Лапуты», портреты Навсикаи или хотя бы говорящий брелок с демоном огня Кальцифером. То там, то здесь — специализированные магазины, как правило, фанатско-самодеятельные, но переполненные всеми видами лицензионной продукции: одеждой и обувью, косметикой и ювелирными изделиями, платками и полотенцами, пазлами и постерами, закладками и оригами. Само собой, музыка из мультфильмов и неописуемой красоты альбомы: комиксы для самых маленьких, манга для детей постарше, сборники иллюстраций, эскизы, раскадровки по каждому мультфильму.
Апофеоз — в известном на весь мир музее студии «Гибли», расположенном на западной окраине Большого Токио, в городке Митака. Созданный в 2001-м лично Хаяо Миядзаки по его же архитектурному проекту, этот расположенный в парке замок-заповедник на протяжении всех этих лет остается центральным храмом этого специфического культа. Попасть туда непросто: на месте билетов не купить, их надо заказывать заранее через специальные агентства. И билеты необычные: настоящий фрагмент пленки с парой кадров из какого-нибудь мультфильма (мне достались «Сказания Земноморья»), который позже можно вставить в проекционный аппарат и рассмотреть на экранчике в увеличенном виде.
Первое правило музея: ничего нельзя фотографировать и снимать, даже журналистам. Только снаружи — да и то с уважительного расстояния. Окна просторного трехэтажного особняка — витражи с персонажами мультфильмов из разноцветного стекла (тут и дракон Хаку, и ведьма Кики на метле, и вечный талисман студии — Тоторо). На первом этаже расположен кинотеатр, где показывают исключительно короткометражки, созданные самим Миядзаки и его соратниками специально для музея, — больше нигде и никогда вы их не посмотрите. Весь день напролет и несколько месяцев подряд показывают всего один мультфильм; затем репертуар меняется. Мне повезло увидеть «Большое путешествие Коро» — историю щенка, сбежавшего из дома, волшебную сказку об инициации и взрослении в интерьерах современного мегаполиса.
На крыше — очередь к огромному ржавому роботу, устроившемуся посреди зарослей: это единственное место, где разрешено фотографироваться. Под крышей дошкольники часами ползают по гигантскому Котобусу из «Моего соседа Тоторо», а взрослые выстаивают очереди в сувенирном и книжном магазинах. Вообще же сам музей «Гибли» отнюдь не монографическая экспозиция, посвященная великому аниматору, а еще одно его произведение: здесь в игровой форме рассказывается краткая история анимации. Есть целые комнаты, обклеенные бесценными эскизами авторства не одного только Миядзаки (то там, то здесь мелькают Ежик в тумане и Волчок из мультфильмов близкого друга Миядзаки — Юрия Норштейна), есть залы с красками, есть бесчисленное количество проекторов, оптических иллюзий, ловушек и других хитроумных машин. Разбираться с тем, как все это устроено, можно долгими часами.
Сама студия «Гибли» расположена в десяти минутах и еще двух станциях езды, в непримечательном зеленом пригороде. Миядзаки встречает гостей в собственной студии, в большом и простом деревянном доме, со старомодной печкой у стены. Режиссер в фартуке с тремя медведями подбрасывает в огонь поленья, после чего приглашает к столу. С торжественным видом пресс-агент предупреждает, что это интервью может оказаться последним в карьере мастера. Сам он, впрочем, в отличном настроении.
— На протяжении сорока лет вы утверждали, что снимаете и всегда будете снимать мультфильмы только для детей. И вот — «Ветер крепчает», сделанный исключительно для взрослых. — Ну я и раньше делал мультфильмы для взрослых — например, «Порко Россо»…
— Мои дети смотрят его с трех лет! — Это проблемы родителей. Ладно, предположим, «Порко Россо» был и для детей тоже. «Ветер крепчает» в самом деле только для взрослых. Этот факт принес мне немало страданий. Мне очень трудно, почти невозможно делать мультфильм, не представляя себе заранее лиц зрителей, для которых я его рисую. Обычно мне помогает детский сад студии «Гибли», который находится рядом с моей рабочей студией: выйду на улицу, посмотрю на детей — и сразу понимаю, что нужно делать. А «Ветер крепчает» для кого-то другого, и я с этим кем-то не был знаком. Понимаете, это не только психологический барьер, но и прагматический: не зная будущей публики, невозможно предсказать коммерческий успех, а он необходим, иначе студия разорится. Все мои сомнения я изложил продюсеру, но в конечном счете именно он убедил меня взяться за «Ветер крепчает». «Пока зрители маленькие, но им когда-то придется вырасти, — сказал мне продюсер. — Твой фильм поможет им». Что ж, может, он и был прав. Я смотрю вокруг и вижу, что в реальности все меньше поводов для фантазий: ситуация в современном обществе очень меня тревожит. С другой стороны, именно сейчас резко возросла необходимость в фантазиях. Этот парадокс — в основе моего фильма. А еще — нежелание создавать чисто коммерческий продукт, несмотря на такую необходимость. Продюсеры меня успокаивали: мол, успех все равно будет. Ну да, он и был. Только в залах сидели сплошные старики.
— Когда-то, переписывая фантастическую повесть «Невероятный прилив» для сценария вашего первого мультфильма «Конан — мальчик из будущего», вы критиковали ее автора: его видение будущего казалось вам неоправданно мрачным. Теперь вы и сами заканчиваете свой последний мультфильм на трагической ноте. Куда подевался ваш былой оптимизм?
— Несмотря ни на что, надо жить дальше — это ли не оптимизм? В 1945 году, когда кончилась война, мне было четыре года. По мере того как я рос, на глазах менялась оценка довоенного периода японской истории: его будто вовсе не было. Эти годы старались не замечать, будто их аннулировали. Но я разговаривал с моими родителями, и их воспоминания доказывали мне, какой прекрасной была та эпоха. Вовсе не серой, как старались показать после войны, а прекрасной, радужной, полной надежд; то было время, когда мои мама и папа влюбились друг в друга. Мне хотелось показать людей, которые жили тогда, любили и надеялись. Да, мир готовился к войне, но прототип героя «Ветер крепчает» — авиаконструктор Дзиро Хорикоси — пережил тогда самые светлые годы своей жизни. Может быть, поэтому он в моем воображении слился с другим свидетелем довоенных лет — писателем-декадентом Тацуо Хори, написавшим знаменитую повесть «Ветер крепчает» о своей невесте, умирающей в туберкулезном санатории. Мой Дзиро из мультфильма — нечто среднее между двумя историческими личностями. Иногда я представляю себе, как они случайно встретились бы в кафе у Токийского университета и Тацуо Хори сказал бы Дзиро: «Хорошие у тебя получались самолеты!» Вряд ли он стал бы обвинять его в милитаризме и службе силам зла. Ведь тогда мало кто представлял, к чему приведет эта война…
— Но теперешние ваши зрители прекрасно это знают. — Да, и мне важно объяснить им, что умничать задним числом очень просто. Посмотрим еще, что скажут о нас через полвека. Оба они, Хори и Дзиро, были счастливы в ту тревожную эпоху и вовсе не были пацифистами, что я и показал. Что ж теперь, вычеркнуть их из истории? Меня обвиняют в нехватке антивоенного пафоса и даже, представьте, называют нацистом. А я всего лишь не хотел лгать.
— «Ветер крепчает» — фильм о поколении ваших родителей. Есть ли в нем что-то автобиографическое? — Моя жена утверждает, что Дзиро — вылитый я, просто брат-близнец. Я ей на это отвечаю, что у нас просто очки похожие! Нет, Дзиро был совсем другим. У меня есть его фотография, сделанная во время путешествия в Европу: совсем молодой, а взгляд застенчивый, глаза спрятаны за очками. Лицо тонкое, болезненное. Будто он страдает от туберкулеза… Я не такой. Например, мои сотрудники по студии «Гибли» считают, что мой портрет — глава конструкторского бюро из фильма: «Сделайте для меня лучший самолет! Мне плевать как, но сделайте!» (Смеется.)
— Мои племянницы считают, что больше всего вы похожи на деда Камадзи из «Унесенных призраками». — Да в каждом моем мультфильме сплошные автопортреты. Даже если я их не планировал. Я с этим давно смирился.
— Откуда они берутся — духи и монстры из «Унесенных призраками», лесные боги из «Принцессы Мононоке», Тоторо и чернушки из «Моего соседа Тоторо»? — Из подсознания. Я стараюсь не анализировать их, чтобы не спугнуть. Они просто приходят ко мне, появляются из ниоткуда. Причем сначала я не знаю, как они выглядят. Я представляю себе, как они себя ведут, о чем говорят, если они вообще умеют разговаривать, о чем думают. Только потом постепенно рождается изображение. Например, сцена на автобусной остановке, где Сацуки впервые встречает Тоторо: она сначала слышит шаги, потом видит его лапу, наконец, его целиком — но он на нее не смотрит. Куда он смотрит? Я начинаю думать об этом и понимаю, что он смотрит вверх, на большой лист, который использует вместо зонтика… Так из мелочей рождается образ. Обычно — с нуля: я стараюсь забыть все, что придумывал до тех пор, и создаю что-то совершенно новое.
— А потом эти создания становятся независимыми от вас — в игрушечных Тоторо играет весь мир, в Японии они вообще продаются на каждом шагу. Вас не беспокоит, что процесс вышел из-под вашего контроля? — Мне не жалко и не обидно. Так даже лучше. Создал — и забыл. Хотя наша студия держится за высокие критерии качества и создание каждой игрушки мы тщательно контролируем. А еще следим за тем, какие персонажи превращаются в игрушки, а какие нет. Далеко не каждого персонажа мы готовы так использовать! Что до Тоторо, то я горжусь как минимум одним связанным с ним мероприятием. В городе Саяма уже несколько лет функционирует National Trust of Totoro, акционеры которого строят экологически чистый заповедник. Им я разрешил использовать имя Тоторо, поскольку считаю важнейшим делом защиту окружающей среды.
— Удивительное свойство ваших сказок — почти полное отсутствие злодеев и отрицательных персонажей. Даже у тех, которые кажутся негодяями, всегда есть причины вести себя именно так, и зрители в конечном счете способны их понять и даже стать на их сторону. Это что-то японское? — Скорее уж русское! (Открывает лежащий на столе альбом Билибина.) Помните «Василису Прекрасную»? Героиня приходит к Бабе-яге — и та ведь ее не съедает, а выслушивает и даже помогает! Слушает — значит, не кушает. Неужто она после этого злая? Каждое магическое существо — сложное, оно не может быть только добрым или только злым. И вообще, создать кого-то злого и победить его в конце сказки — слишком простой путь к катарсису. Так поступают те, кому не хватает фантазии и силы воображения. А я не люблю однозначных оценок, мне не нравится деление на черное и белое, плохое и хорошее. Возьмите ту же Вторую мировую войну: Япония страдала очень много — но и виновата перед многими, чувство этой вины мы испытываем до сих пор. Как после этого объявлять кого-то хорошим, а кого-то плохим? В Италии, например, договорились считать барона Капрони, моего персонажа из «Ветер крепчает», злодеем и пособником фашизма. Я же не могу к нему так относиться, для меня он фантазер и изобретатель самолетов — который, кстати, строил заводы и создавал рабочие места. При этом разработанные им самолеты во время войны никто так и не использовал! Не пригодились.
— Отсутствие привычной оппозиции добра и зла заставляет задуматься о религиозной подоплеке ваших картин. Где-то ощущается буддистская невозмутимость, в волшебных созданиях читается синтоизм, у истории Навсикаи, например, очевидные мессианские корни. Какая религия ближе всего вам? — Анимизм. Мне нравится многобожие — точнее, одушевление всех предметов, явлений и живых существ. Как религия анимизм может показаться слегка примитивным, но на самом деле он глубок, как море. Именно он позволяет добраться до истоков любого религиозного сознания.
— Поразительна еще одна особенность вашего мира — полное равенство женщин и мужчин, детей и взрослых. — Это мое осознанное решение. В некоторых ситуациях эти различия перестают иметь значение. Я думал об этом, когда писал сценарий «Ветер крепчает»: как вести себя перед лицом катастрофы, которая уравнивает детей со взрослыми, женщин с мужчинами? А потом случилась эта самая катастрофа — цунами 11 марта 2011 года, которое я отразил на свой лад, показав на экране Великое землетрясение Канто 1923 года.
— У большинства ваших фильмов открытый финал. А вы сами знаете, что дальше произошло с их героями? Никогда не было искушения сделать продолжение какого-нибудь из них? Наш старший сын, например, много лет мучается над вопросом, стал ли все-таки Порко Россо человеком или нет. — Продолжение есть у каждого сюжета, но я довожу историю до той точки, когда об этом продолжении любой зритель сможет догадаться самостоятельно. Что до Порко Россо, то иногда я думаю над тем, чтобы продолжить его историю — но не в мультфильме, а в манге. Может, теперь, на пенсии, этим и займусь. Отличное хобби, между прочим. И о бюджете задумываться не надо. Поеду в Италию на выбор натуры, новые самолеты нарисую… Представляю себе Порко Россо таким же, как раньше, с пятачком. Только усы с годами поседели.
— Многие люди плачут на ваших мультфильмах. А вы сами в кино плачете? — Я просто заливался слезами, когда досматривал «Ветер крепчает».
— А на чужих фильмах? — Да я вообще кино не смотрю. И телевизор не включаю. И смартфонами не пользуюсь. Мне больше нравится книгу полистать или каталог какой-нибудь выставки.
— Вы недавно сообщили, что намерены закончить свою режиссерскую карьеру. Это из-за пессимизма в отношении будущего? — Главная причина очень проста. Каждый мой мультфильм я создаю примерно пять лет, не меньше. Параллельно с этим стараюсь работать над музеем «Гибли», хотя сосредоточиться и на том, и на другом очень сложно. Раньше, когда мне было лет сорок, я мог сделать мультфильм за год, но теперь я не в состоянии укладываться в такие сроки! Я старею, и, что еще ужаснее, стареют мои сотрудники. Как я могу быть уверен, что гарантирую им рабочие места на эти самые пять лет? Откуда я могу знать, что сделанный мной мультфильм не разорит студию? Другие студии собирают сотрудников на каждый конкретный проект, но «Гибли» устроена иначе. Мы плывем на одном корабле, и я больше не в состоянии брать на себя ответственность капитана. Ситуация труднее от года к году. Мы с продюсерами старались воспитать новое поколение аниматоров, которые могли бы стать нам достойными наследниками… Не уверен, что у нас получилось. Мне страшно за наше будущее, и лучше уж уйти. Честнее.
— Вы можете сказать, что полностью себя выразили в сделанных мультфильмах? — Мыслей и проектов у меня множество, но мне не обидно уходить. Все идеи у меня довольно смутные. Они начинают формулироваться только после того, как я берусь за какой-то конкретный проект. Главное мое занятие теперь — создание короткометражных десятиминутных мультфильмов для кинотеатра «Сатурн» в нашем музее «Гибли». Там я могу себе позволить не думать о коммерческом результате, а делать то, что мне заблагорассудится! Так что в старости я скучать не буду. Опять же надо постоянно выставки придумывать для музея, а то одна лишь постоянная экспозиция — это скучновато.
— Вас тревожит будущее рисованной анимации? Такие люди, как вы и ваш коллега по студии «Гибли» Исао Такахата, уходят, а мир почти полностью перешел на компьютерные мультфильмы. — Будущее анимации, если честно, меня не очень тревожит, а в прошлом я сделал все, что мог. Меня больше волнуют перспективы третьей мировой войны, в которую, мне кажется, Япония может ввязаться в любой момент — страны Восточной Азии этого опасаются, и, я полагаю, небезосновательно. Что до рисованных мультфильмов, то для музея «Гибли» я создаю исключительно их — у нас в кинотеатре «Сатурн» компьютерная анимация запрещена. Понимаете, я чувствую себя гусеницей, которая тихонечко ползет по листу дерева, преодолевая все препятствия и прожилки на нем. Как передать чувства такой гусеницы при помощи компьютера? Как показать такой лист дерева? Мне кажется, только нарисовать карандашом на бумаге.
— Не жалеете, что когда-то не пошли в авиаконструкторы, о чем вы мечтали в юности? — Жалею, да ведь таланта у меня к этому не было… А мечтать продолжаю до сих пор. Я представляю себе самолет, дизайн которого был бы ультрасовременным, но летел бы он медленно-медленно, плавно, красиво. По идее, это возможно, только все современные правила, законы и установки не позволят сконструировать такую машину. Воображаю, как это было бы чудесно: стоишь на дороге, вдруг поднимаешь голову, а в небе неторопливо парит такой самолет. Красота!
Иван Андреевич Крылов — русский поэт, баснописец, переводчик, сотрудник Императорской Публичной библиотеки, Статский Советник, Действительный член Императорской Российской академии (1811), ординарный академик Императорской Академии наук по Отделению Русского языка и словесности (1841) — родился 13 февраля 1769 года.
В молодости Крылов был известен прежде всего как писатель-сатирик, издатель сатирического журнала «Почта духов» и ходившей в списках пародийной трагикомедии «Трумф», высмеивавшей Павла I. Крылов является автором более 200 басен, проникнутых демократическим духом, отличающихся сатирической остротой, ярким и метким языком. В них обличались общественные и человеческие пороки. Н. В. Гоголь назвал басни И. Крылова "...книгой мудрости самого народа". Многие выражения из басен Крылова стали крылатыми, некоторые басни положены на музыку.
Русский писатель, автор многих произведений для детей Виталий Валентинович Бианки родился 11 февраля 1894 года.
Книги Бианки раскрывают маленькому читателю удивительный мир природы, учат проникать в её тайны, замечать повадки животных, их особенности, учат любить этот прекрасный мир и уважать его обитателей. Язык произведений автора лёгкий и красочный, наполненных эпитетами, обращён непосредственно к воображению ребенка. Порой автор придает своим героям человеческие черты, но не преувеличивая и не добавляя сказочных моментов.
Самая знаменитая книга писателя — «Лесная газета» (1-е издание вышло в 1928 году) — имеет оригинальную литературную форму: с помощью газетных приёмов — телеграмма, хроника, объявление, фельетон, — дан календарь лесной жизни на каждый месяц. Вся возможная и невозможная информация о жизни животных и птиц, все самое доброе, самое каждодневное и обычное, но скрытое от глаз человеческих лесными далями, и все удивительно необычное, что происходило и происходит из века в век, изо дня в день в живом мире животных, описано на страницах "Лесной газеты".
Бианки написал более трёхсот рассказов, сказок, повестей и статей, выпустил 120 книг, которые были напечатаны общим тиражом в 40 миллионов экземпляров. В советское время книги Бианки широко использовались в детских садах и в начальной школе.
— Майкл Дуглас, игравший другого бизнесмена с Уолл-стрит, Гордона Гекко, сказал, что мужчинам нравится играть подонков. Вы что думаете по этому поводу?
— Я не очень люблю играть злодеев. Но я давно хотел поработать вместе с Тарантино и согласился сыграть жестокого рабовладельца Келвина Кэнди в его фильме «Джанго освобожденный». А после этого я начал сниматься в «Волке с Уолл-стрит» — потому что ждал возможности сделать этот фильм несколько лет и много думал над этой историей. Хотя, если честно, три фильма подряд — а до «Джанго» же еще и «Великий Гэтсби» был — несколько опустошают. Тем более когда приходится играть плохих парней.
— Это ваш пятый фильм со Скорсезе, но ходят слухи, что самый трудный. Почему?
— Дело в том, что проекты фильмов с потенциальным рейтингом R финансировать гораздо труднее. А в «Волке» и секс есть, и наркотики, и насилие, и ругань… При этом снимать малобюджетный фильм про роскошную жизнь воротил с Уолл-стрит было бы странно. К счастью, мы нашли продюсеров, которые дали 100 миллионов долларов и сказали: делайте как хотите и ни о чем не думайте. Марти, конечно, очень от этого завелся. Я не знаю другого такого режиссера, который так смог бы вывести на экран черный садистский юмор, заложенный в сценарии.
— А вы же изначально придумали по этому сюжету кино снимать?
— Ну вроде того. Я семь лет назад прочел книгу Джордана Белфорта (его роль Ди Каприо сыграл в фильме. — Прим. ред.) — и у меня сразу возникла идея фильма. Я поразился и тому, сколько он успел натворить, и тому, насколько честно и подробно он об этом рассказал. Порой мне даже становилось стыдно за него. В 90-х он основал брокерскую контору, которая работала как котельная для торговли дешевыми акциями (бизнес-термин, обозначающий комнату, в которой дилеры сидят на телефоне. — Прим. ред.). Было очевидно, что инвесторы никогда не вернут своих денег, они потеряли в общей сложности около 200 миллионов долларов. Белфорт был осужден в 1998 году за мошенничество с ценными бумагами и отмывание денег — но он пошел на сотрудничество с ФБР и в итоге отсидел 22 месяца, обязавшись выплатить 110 миллионов. И как он заработал эти деньги? Рассказав о себе! Две его книги перевели на полторы дюжины языков и опубликовали в 40 странах.
— Насколько вам сложно было в его шкуру вжиться? Он же очень харизматичный человек.
— Если честно, то я никак не мог понять, как Джордану удавалось надувать людей, выставлять их на такие деньги. Мне очень понравился сценарий Теренса Уинтера (создатель сериала «Подпольная империя». — Прим. ред.), в частности — монологи моего героя, но они ожили, только когда на меня навели камеру. Я почувствовал себя рок-звездой, как Боно; представил, что зрители аплодируют мне и кричат: «Браво!» Черт, этот парень же попался как раз в тот момент, когда почувствовал себя богом: все смотрели на него снизу вверх.
— При этом фильм довольно смешной получился.
— Ну это, по сути, черная комедия. Там была смешная история. Мы во время съемок разговорились со Скорсезе про «Славных парней» — это, ко всему прочему, один из моих самых любимых фильмов всех времен. И он сказал, что задумывал его как комедию. Я говорю: «Да ладно?!» А он ответил: «Да, эти «славные парни» меня всю жизнь окружали, и со стороны они казались очень забавными».
— Ваш герой и его приспешники — тоже своего рода «славные парни»?
-Наверное. Но у меня в голове скорее был образ Калигулы — римского императора, прославившегося своим безудержным распутством. «Волк» — это такой современный Калигула.
— Мне показалось, что «Волк» снят в духе классических фильмов Скорсезе. Вы как считаете?
-Ну не буду же я вам рассказывать, как смотреть наш фильм. Я лично, даже когда случайно натыкаюсь на любой фильм Марти, досматриваю его до конца, потому что от экрана оторваться невозможно, даже если смотрел это кино уже двадцать раз (а я все фильмы Скорсезе смотрел по двадцать раз). У него есть удивительная способность улавливать суть и дух нашей культуры — и показывать даже самых ужасных персонажей с каким-то уважением, что ли. «Волк» в этом смысле не исключение.
— Как и ваш герой, вы существуете в мире денег. Вы о них что-то новое для себя в процессе съемок узнали? Вы вообще никогда не чувствовали себя, как Джордан?
— Вы хотите узнать, как я изгоняю из себя волка? (Смеется.) Ну смотрите. Все-таки мир, в котором существует мой персонаж, — очень специфичный. Он одновременно подчинен куче разных правил — и в то же время абсолютно неконтролируем. Джордан Белфорт — очень жадный человек. Он использовал каждую лазейку, чтобы нажиться. Причем не только в смысле денег — ему хотелось вообще всех удовольствий, до которых он мог дотянуться. Мне, кстати, самому интересно, как на это все зрители отреагируют. Вполне допускаю, что многие позавидуют моему герою и даже захотят стать таким, как он. Я не удивлюсь, во всяком случае. Я разговаривал с разными брокерами, и большинство из них признались мне, что хотят быть похожими на Джордана. Я им говорил: «Ну погодите, а если вы подсядете на наркотики, станете сексоголиком, угодите в тюрьму?» Но они, похоже, были готовы на все ради денег. Если возвращаться ко мне — я все-таки не из таких.
— Вы же во время съемок общались и консультировались с самим Белфортом. Как он вам? Он изменился?
— Знаете, в людях изначально заложено желание осуждать человека за его прошлые грехи. Но это же странно. Я не пытаюсь снять с Джордана ответственность, но, во всяком случае, когда мы общались, я увидел человека, который извлек какие-то уроки из произошедшего и пытается исправиться.
— На ваш взгляд, в «Волке с Уолл-стрит» действительно пойман дух времени?
— Это можно будет понять только впоследствии. Вообще, мне кажется, даже его заголовок может многих оттолкнуть — все-таки изрядное количество людей с отвращением относятся к миру финансов как таковому. Но для меня этот фильм не про Уолл-стрит или, во всяком случае, не только про Уолл-стрит. Он про то, в каком искореженном состоянии сейчас пребывает так называемая американская мечта. О том, как она превращается в источник коррупции — потому что человек хочет воплотить эту самую мечту абсолютно любой ценой. И, по-моему, это настоящий ад. Собственно, о том и фильм. О преисподней, а не о том, как устроена жизнь на Уолл-стрит.