Василий Головачёв – писатель противоречивый. С одной стороны у него не отнимешь умения лихо закрутить сюжет, выстроить интригующую приключенческую или, скажем, боевую, основу произведения, заинтересовать тайной вселенских масштабов или оригинальным фантдопущением. С другой, мягко говоря, смущает его зацикленность на определенном круге тем и тенденциозность в некоторых вопросах.

Цикл, а по сути, мегароман «Реликт» являющийся частью расширенной вселенной «УАСС», написан условно ранним Головачёвым, еще не обуреваемым идеями славянского язычества и русского мира. Особенно это относится к повести «Непредвиденные встречи», которая открывает цикл «Реликт».

Повесть представляет собой как бы соединение двух совершенно разных, но в чем-то пересекающихся произведений – «Страны багровых туч» Стругацких и «Соляриса» Лема. Обе книги о разном, но, тем не менее, и там, и там поднимается вопрос познания и той цены, которую готов заплатить человек за новые знания. Двух авторов Головачёв даже упоминает в тексте, прозрачно намекая на источники вдохновения при написании своей повести.

Первая половина произведения целиком и полностью лежит в плоскости приключенческой фантастики. Когда читаешь о группе землян, которые всерьез и надолго застряли на враждебной планете, поневоле вспоминаешь «Страну багровых туч». Как и там, разъезжающие на вездеходе по чужому бездорожью люди терпят всевозможные невзгоды. Время от времени, ряды исследователей редеют, хотя упрямство вновь прибывших делает им честь. Но, в отличие от «Страны…», космические рейнджеры рассекают не по Венере, где, как известно, нет разумной жизни, а по страшному и ужасному Тартару, на котором, по сюжету, многое говорит о присутствии причудливой разумной жизни. И тут уже включаются параллели с «Солярисом» — чуждый разум, форма существования которого кажется сплошным абсурдом, проблема межвидового, разноуровневого взаимодействия и понимания.

Определение «утопия, написанная в 2000-х» само по себе звучит интригующе. Жанр утопии стал настолько редкостным, что немногие утопии, созданные на протяжении последних 30 лет уже самим фактом своего появления интересны для читателя «в теме».

Что заставляет авторов обращаться к утопическим мотивам? Очевидно, у каждого писателя на то свои причины. Ярослав Веров и Игорь Минаков, очевидно, были движимы идеей сказать своё слово в мире, очень похожем на Полдень Стругацких. Действительно, аллюзий на творчество братьев в романе достаточно: цитаты, фамилии персонажей, прямые ссылки. Мир романа в самом деле получился утопическим, однако свободным продолжением Полуденного цикла его назвать никак нельзя. Авторы явно сотворили что-то своё, причём облекли всё это в форму… технокоммунистической притчи. Технокммунизм – это такая дискуссионная теория, согласно которой эра благоденствия достигается посредством технического прогресса. Мол, рано или поздно развитие технологии, например, интернет-коммуникаций и 3d-принтинга, приведёт к коренным изменениям в социальной структуре общества, и потом капитализм отомрёт сам собой. Как это должно произойти на практике не совсем ясно, впрочем, и в романе об этом ничего не сказано. Понятно лишь то, что в ХХІV веке все живут припеваючи – изжиты социальные конфликты, земляне говорят на одном языке, национальные различия понемногу стираются.

Здешний мир устроен по рецепту из известной песенки – «вкалывают роботы, а не человек». Количество кибернетических механизмов, которые работают, говорят, летают, стреляют, ныряют в виртуальную реальность, исполняют другие необходимые (и не очень) функции просто зашкаливает. Первую треть романа всё это здорово сбивает с толку, названия и диковинный вид этих искусственных созданий мельтешат на каждой странице, не давая толком понять перипетии сюжетной линии. И всё же, если вы сразу не пойдёте на поводу у возникшего желания прекратить чтение, то, возможно, откроете для себя много любопытного. Речь идёт не только об экшне, которого тут, кстати, хватает.

Чем будет занят человек, если у него уже всё есть, а нужда в труде отпадает? Глобальная мамаша-сеть посредством вживлённых в 6-летнем возрасте чипов беспокоится и ухаживает за каждым членом общества. Зачем куда-то летать и что-то там исследовать – есть ведь автоматические космические аппараты. Зачем вообще чем-то заниматься – удовлетворяй свои потребности, развлекайся в виртуале. Естественно, кое-кому не нравится такое положение вещей. Группа не то экстремистов, не то заигравшихся подростков решила удалить чипы и жить без мамкиной опеки. А некоторые вообще надумали воевать с ней…

На самом деле авторы вплотную подходят к ответу на главную теоретическую закавыку технокоммунизма (в своё время я писал о том, что технологическая утопия таит в себе много подводных течений). Ярослав Веров и Игорь Минаков не дают готовых рецептов для жизни в технораю, но преподносят пищу для размышлений на эту тему. То, что поначалу казалось псевдоутопией не совсем псевдо-, а некоторые герои просто запутались в трёх соснах своего мировоззрения…

Молчаливые, чопорные, элегантные, они устраивали гнезда из красных опавших листьев меж корней деревьев, ловили рыбу и прочих водяных обитателей на мелководье и смотрели — всегда с другого берега пруда — на людей огромными, круглыми глазами, такими же бесцветными и прозрачными, как вода. Они не обнаруживали ни малейшего страха в присутствии человека, но никогда не подпускали к себе слишком близко.

(Урсула К. Ле Гуин. "Глаз цапли")

Творчество Урсулы Ле Гуин принадлежит к сокровищнице американской и мировой фантастики. Гуманитарная направленность, социальные и феминистические мотивы – отличительные черты ее произведений. Это и неудивительно, ведь будущая писательница росла в семье профессиональных гуманитариев – антропологов и этнографов. Очевидно, именно родители, которые изучали различные первобытные культуры, в частности индейцев США, привили своему юному дарованию интерес к неевропейским социумам, их развитию и взаимодействию. Детские увлечения, учёба в университете и собственное мировоззрение сформировали неповторимый стиль фантастики и фэнтези Ле Гуин, знакомый многим ценителям жанра по всему миру.

Столкновение антагонистических культур – тема в фантастике не новая. Множество произведений посвящено социальным аспектам такой «войны миров». Достаточно вспомнить наиболее рельефный пример – коммунистические полубоги-земляне versus тормансиане из «Часа Быка» Ивана Ефремова. Характерна подобная проблематика и для социальной фантастики Ле Гуин. Мягкая сила, распространение гуманистической философии, проникновение идей сопровождает процесс взаимодействия общностей в ее романах.

Сегодня речь будет идти об одном из таких романов-противостояний. «Глаз цапли» построен на противопоставлении двух социальных структур с очень разными механизмами внутреннего обустройства. Одни живут в Столице, прячутся за высокими заборами, проводя большую часть своей жизни в домах колониального стиля, окруженных узкими улочками, мечтая о латифундиях и дармовом рабском труде на плантациях. Другие обитают в довольно непритязательном Шанти-тауне и окружающих деревнях, довольствуются скромными результатами своего тяжкого труда на полях, исповедуют принцип ненасилия и не приемлют денег, роскоши, безделья. Первые прячутся от природы, другие живут в гармонии с ней.

Флора, фауна и многое из окружающего мира – чужое, неземное, но – давно ставшее привычно обыденным, ведь на планете Виктория уже успело вырасти одно поколение шантийцев.

цитата

Подняв свой узкий длинный клюв, цапля посмотрела на Льва. Он тоже посмотрел на нее и будто утонул в этом круглом прозрачном глазу, таком же бездонном, как безоблачное небо; и само это мгновение тоже показалось ему округлым, прозрачным, исполненным молчания — самое центральное из всех мгновений его жизни, но вечное для этого молчаливого животного.

Глаз цапли, которая вовсе не была земной цаплей и даже не была птицей – словно символ круга, соединяющего и связывающего всех таких разных людей, события, природу и бога. Бога, который всегда находится с людьми, ведь на пустоши его нет. Безлюдная пустошь, на которую предстоит путь народу Шанти, никем не сотворена. Она просто существует…

Отправленные когда-то на Викторию двумя космическими кораблями опасные преступники не могли не построить через пару поколений микрокопию старого мира. Ведь преступнику нужна иерархия, авторитетный верх и понятный низ. Спустя десятилетия благородная династия, ведущая свою родословную от удачливого головореза, законы улицы трансформирует в не такие уж далекие от них сословные правила…

Путь Народа Мира, происходящего из нескольких тысяч, отказавшихся жить по правилам несправедливости и войны еще на Земле, был тернистым. Они не вписывались в политические игры, объявлялись предателями и шпионами, прозябали в жалких лачугах и тюрьмах. Та часть Народа Мира, на которую пал жребий изгнания, в новом мире стала крестьянами-общинниками, отринувшими родовые пороки породившей их материнской планеты.

Две общины с противоположным мировосприятием. Две группы людей, живущих всего в нескольких километрах друг от друга на почти безлюдной планете.

В своем предыдущем концептуальном романе «Обделенные», в котором читателю было представлено взаимодействие обществ практического анархизма и капитализма чувствовались реалии условного ХХ века – развитая промышленность, трудовые армии, наука. Анаррестяне из «Обделенных» – это практика, прагматика, идеи. Два общества разделены, хоть и неотделимы экономически и даже гравитационно – анархисты и капиталисты живут на двойной планете. В «Глазе цапли» царит условный ХVІІІ век – ремесла, замкнутые общины, аллюзии на южные штаты или какую-нибудь рабовладельческую Бразилию. Народ Шанти из «Глаза цапли» – это ненасилие, любовь, взаимопомощь. И тут два социума обитают практически рядом: одни хотят совместного, взаимовыгодного освоения планеты, не замечая нанесенных обид, другие же вынашивают планы по «прикреплению» этих блаженных к будущим поместьям…

Неотъемлемым элементом обоих романов выступают протагонисты, нетипичные выходцы из своей среды. Так, физику-теоретику Шевеку из «Обделенных» суждено первым из анаррести за многие годы попасть во вражеский мир роскоши и лжи на планете Уррас; минуя многие перипетии, познав неудачу в чуждом ему мире, этот ученый-интроверт из общества открытых людей-анархистов, тем не менее, зажигает огонь Прометея для родного Анарреса и других обитаемых планет. Как и Шевек, Люс Марина Фалько видит несовершенства того мира, в котором живет. Люс Марина раздираема между знакомым уютом и уже осознаваемым отторжением к нему. Ситуации добавляет драматизма то, что опыт переустройства сознания происходит через противопоставление системе ценностей самого родного человека:

цитата

Ты вовсе не внутри возведенных им стен! И не он защищает тебя — это ты его защищаешь. Когда дует здешний ветер, он дует не на него, а на крышу и стены Столицы, построенной его предками как крепость, как защита от неведомого. А ты — частица этой крепости, этих стен, этого дома — часть его дома, часть Каса Фалько. Такая же, как и его титул: Сеньор, Советник, Хозяин, Босс. Как и все его слуги, как его охрана, как все те, кому он может приказывать. Все это — частицы его дома, те самые стены, что укрывают его от ветра. Ты понимаешь, о чем я? Я, наверное, говорю непонятно, а может, и глупо. Просто не знаю, как это выразить. Но самое важное, с моей точки зрения, вот что: твой отец — человек, которому судьбой предначертано было стать великим, но он совершил грубую ошибку: он ни разу не вышел из своей крепости наружу, под дождь. — Вера принялась сматывать только что спряденную нить в клубок, внимательно следя за ней в сумеречном свете гостиной. — И, боясь причинить боль и горе себе, он поступает неправильно с теми, кого любит больше всего. Но затем понимает это и все-таки сам же себе причиняет боль.

Люс провела свою юность в Столице, в этом патриархальном скопище, где женщине была уготована роль машины по производству детей и добропорядочной матроны. Кто выходил за рамки неписанных правил, рисковал стать высмеиваемой дуэньей. Потому бунт Люс – еще и восстание против загона женщины в узкие рамки позволенной свободы, где половые роли были строго очерчены:

цитата

По-моему, ты должна понимать: самое опасное в мужчинах, самая их большая слабость — это мужское тщеславие. Женщине всегда присущи центростремительные силы, она сама является центром в семье. А вот у мужчины нет ощущения центра, он подвержен центробежным влияниям. Ну и достигает того, к чему стремится — там, вовне, жадно все хватая, складывая вокруг себя в кучи и утверждая: ах, какой я молодец, какой умный, какой храбрый! Это все я сделал, и я еще докажу, что я это я! И, пытаясь доказать это, мужчина может испортить множество вещей.

Подобно Шевеку Люс Марина встряхнет запутавшуюся в своих идеалах общину и поведет шантийцев тем путем, о котором они запретили себе даже мечтать.

Автор романа без розовых очков смотрит на исход противостояния. Это не сказка о победе условного добра над условным злом. Чтобы что-то доброе и хорошее, наконец, наступило, надобны терпение и упорство, пот и кровь.

Финал произведения оставляет много места для размышлений на тему.

Фантаст Александр Лазаревич упомянул меня на своем сайте. Повод — публикация двух больших интервью (1 и 2), которые мы совместными усилиями подготовили полтора года назад. Во многом я не согласен с Лазаревичем, но около десяти лет тому он заинтересовал оригинальностью своего творчества. Оказалось, что расширенная версия интервью, предисловие, выводы, выбранные посты Лазаревича из соцсети образовали целый раздел сайта. Своего рода ненаписанная книга по словам автора.

Позабытый классик, непризнанный гений фантастики – именно такими эпитетами обычно наделяют критики британского фантаста-космиста Олафа Стэплдона. Его произведения поражают вселенским размахом и временным охватом. В его романах часто отсутствуют персонажи, они напоминают скорее философские трактаты, а не литературные произведения. «Странный Джон» в этом отношении более традиционен. Тут есть протагонист, есть цельная история жизни. Но вопросы, поставленные в книге все так же глобальны.

Первая половина романа представляет собой как бы плотное погружение в личность Джона Уэйнрайта – и в самом деле очень странного мальчика. Во многих отношениях он только внешне напоминает человека. И дело тут не только в сверхспособностях, которыми его щедро наделила природа. Чуждое естество, переливающееся и сочащееся между страницами посредством рассказов подчёркнуто среднестатистического обывателя Фидо, верного оруженосца Джона, вызывает у читающего противоречивые, взаимоисключающие чувства. Наверное, так наши далёкие предки смотрели на крупных, изворотливых и по-своему грациозных рептилий. В этом взгляде – сонм несовместимых эмоций: от восхищения до отвращения.

За грустной историей супермальчика Джона и его последователей стоит одна важная фантастическая (а может и не совсем) проблема, которую поднял Стэплдон. Венец ли творения Человек? Если нет – каковым должен быть алгоритм взаимодействия с Homo superior?

Однажды в истории человеческого вида уже был прецедент, когда два разумных вида схлестнулись в неравной борьбе за ресурсы. Речь о кроманьонцах и неандертальцах. Довольно тёмная история, попахивающая геноцидом. Некоторые действия Джона и ему подобных шокируют. Однако вправе ли мы подходить со своим пониманием к действиям высшей расы? Если бы зачатки нового вида начали объединяться в наше время, не думаю, что события могли бы развиваться по более оптимистическому сценарию. Слишком агрессивны основы нашей современной культуры, слишком ограничено мышление власть предержащих…

Финал романа при всей своей трагичности открыт. Достигли ли колонисты тех задач, которые сами себе поставили? Ведь очевидно, что сохранение индивидуальных жизней – далеко не самая важная цель для Джона и ко. Проникновение в тайны космоса, его прошлое и будущее, работа над умножением вселенской гармонии, пусть и выраженная в туманных, непостижимых для нас формах – во всех этих сферах был достигнут определённый успех. Но это уже совсем другая история, оставшаяся за скобками «Странного Джона»…