Из юношеских воспоминаний переводчика Дмитрия Симукова:

цитата

Мы быстро нашли общий язык: Стругацкие. Пройдет еще немного времени, и мы как Библию будем читать с моим самым близким другом «Попытку к бегству», «Трудно быть богом», «Понедельник начинается в субботу» и другие их выдающиеся книги.

До сих пор поражаюсь, как ухитрились эти писатели под видом «научной фантастики» обойти со своими идеями цензуру тех времен. Наверное, здесь сказалось то, что этот запретительный орган в лице Главлита относился к фантастике снисходительно, как к одному из направлений детской литературы, к тому же описывавшей какое-то отдалённое будущее. И проглядели партийные идеологи, что благодаря Стругацким в сознание многих молодых людей моего поколения закладывалась стойкая нетерпимость к любому виду политического, религиозного или националистического мракобесия, которое ежечасно, ежесекундно способствует возрождению фашизма и тоталитаризма. Это в полной мере относилось и ко мне, и к Павлу.

«После серых всегда приходят черные». К сожалению, этот постулат Стругацких актуален и в наши дни.

Переводчик Дмитрий Симуков вспоминает о своей учёбе в Институте иностранных языков им. Тореза в конце 1960-х:

цитата

После истпарта началась марксистско-ленинская философия. А здесь нас ожидал сюрприз. Ее стал вести молодой преподаватель, пришедший на кафедру вместе с такими же молодыми коллегами, неотягощенными косностью марксистских догм. Они сумели заставить нас мыслить относительно свободно. Читал лекции наш философ интересно, все больше налегая на историю философской мысли. К семинарам он рекомендовал готовиться по книгам польского фантаста Станислава Лема, братьев Стругацких, статьям в журнале «Иностранная литература».

цитата

На этой картине с самого начала все шло не так, как хотелось! Декорации, костюмы, реквизит — все решения давались с трудом, с опозданием, а последующее исполнение было такого качества, что приводило меня в ужас, и приходилось от них отказываться.

Я долго искал художника по костюмам, и безуспешно: никто не смог предложить что-то оригинальное, поражающее воображение. Один показал мне чрезвычайно изящные эскизы, но... это был восемнадцатый век. Другой предложил ввести в костюм Оранте, главной героини, представительницы цивилизации, сумевшей преодолеть даже биологические барьеры, прозрачные трубочки, по которым бы ползали муравьи. Интересное решение, но... очень не эстетическое, и особенно для женщины. Я обращался даже к прославленному ныне, а тогда еще не очень известному, Вячеславу Зайцеву. Но он сказал, что предложит только эскизы, постоянно же работать в группе не сможет. Эскизы были хороши, но кто их выполнит? И вообще — художник должен работать на площадке.

Меж тем счетчик времени неумолимо работал — пора было выезжать в экспедицию, а вопрос о костюмах был еще не ясен. Наконец, я сдался и утвердил эскизы, материю, и мы выехали в Судак. Еще в марте, выбирая натуру, мы объехали все Крымское побережье, осмотрев его и с воды, и с суши. Остановились на Новом Свете. Я убежден — прекрасней тамошних мест на всем нашем черноморском побережье нет. Эх, эту бы жемчужину, да в хозяйские руки! Но мы не умеем пользоваться нашим богатством.

Теперь предстояло выбрать конкретные места съемок: где, как и какой эпизод будет сниматься. Поехали на машине. Я приметил на мысочке, выдающемся в море, крохотный пляжик среди скал. Но как туда попасть? Можно с моря, но для этого нужен катер, которого пока не было. И вдруг я увидел, что над скалами, под самым верхним краем обрыва, виднеется что-то вроде тропинки. Казалось, по ней можно сначала подняться, а потом спуститься к тому месту, куда я хотел попасть.

Не дожидаясь спутников, я полез на четвереньках к этой тропке. Я уже почти достиг ее верхней части, как вдруг мелкая скальная крошка поползла под моими ногами, и я заскользил вниз. Поскольку я двигался наискосок, теперь внизу подо мной оказался обрыв метров в двадцать. Значит, если я и не разобьюсь насмерть, то уж искалечен на всю жизнь буду наверняка. Меня охватил страх, обыкновенный страх, и в то же время мелькнуло не без иронии: «Господи! Неужели этим кончится все кино?»

Я проскользил уже половину пути. Зацепиться было не за что. Крошка ползла под руками и под ногами. Но вот каким-то невероятным образом большим пальцем левой ноги, выскочившим из босоножки, я затормозил скольжение, затем средним пальцем правой руки, — я это все отчетливо помню, — ободрав его в кровь, я все же вцепился во что-то. Скольжение остановилось. Я стал судорожно расчищать крошку левой рукой, чтобы уцепиться за что-то твердое. Потом то же самое проделал правой ногой.

Уф! Я перевел дух. Спасен? От падения на скалы — да, но как отсюда выбраться? Слов нет, это было довольно легкомысленно — лезть наверх, оторвавшись от моих спутников. Они, поняв мое бедственное положение, попытались подняться ко мне. Теперь я уже испугался за них — с ними могло случиться то же самое. Я кричал им — но из-за шума волн — море было неспокойное — они не слышали. Тогда я стал кидаться в них маленькими камушками — дошло! Я уже понял, что спуститься к ним мне не удастся, и знаками показал им, что поднимусь выше, а они должны мне с обрыва спустить веревку.

Поняли. Ушли, а я стал подниматься, вспомнив правило альпинистов — всегда иметь три точки опоры. Обломком камня я выкапывал в каменном крошеве ямки, добираясь до твердости. Так я поднялся под самый обрыв. И тут убедился, что мне его не одолеть даже с помощью веревки — это было то, что альпинисты называют карнизом, то есть он нависал надо мной. Я сидел, почти как отец Федор из романа Ильфа и Петрова, на скале, и не знал, что предпринять. К тому времени, пока достали и привезли веревку, я понял: самое лучшее — это спуститься вниз, на тот пляжик, к которому я стремился. А оттуда уже можно выбраться на лодке. Так я и сделал.

Первое, что я услышал, было:

— Четвертый!

— ???

— Мы тут живем две недели. Вы — четвертый лопух, который туда забирался на наших глазах. Мы же кричали вам, чтобы вы не лезли.

— Я не слыхал, море шумит. Ради Бога, дайте водички!

Вся эта дурацкая история была как бы прелюдией к той цепи неудач, которая затем последовала! «Знающие» люди, а среди кинематографистов существуют свои суеверия, позже сказали — это был мне знак.

Но я не внял этому знамению. Больше того, несколько дней я пребывал в каком-то очень приподнятом настроении, прямо-таки в эйфории, и даже додумался до такой мысли: «Как хорошо! Наверное, время от времени человеку полезно так пугаться. Иначе он зарастет жиром благополучия».

Но вскоре начались события, предсказанные знамением. Судите сами.

Сначала привезли костюмы — они оказались совсем не такими, как выглядели на эскизе. А переделывать костюмы в то время, как уже начались съемки, — очень непростое дело. Сразу же полетел весь намеченный график съемок. Затем мы потерпели фиаско с игровым реквизитом. Задуманная игра с шарами-зондами не получилась по чисто техническим причинам. Дополняющий их реквизит тоже был исполнен ниже всякой критики. Пришлось расстаться с этой задумкой. Потом первый же снятый материал оказался браком. Проверили камеры (юстировку) — оказались в порядке.

С. Бондарчук, играющий главную роль, потребовал смены оператора. Началась Чехарда с операторами. Далее шторм и непогода разрушили многодневный труд художника — что-то вроде памятника на месте погибшего инопланетянина. Новый делать было уже некогда. Обошлись без.

Больше всего расстроила неудача с моим самым любимым детищем, которое мы называли «мадонна с дельфинами».

Фантастика, так фантастика! Понимая, что мне не удастся за малые деньги поразить зрителя интересными фантастическими декорациями, надо было искать какой-то прием. И я придумал эту так называемую мадонну — скульптуру, изображающую женщину с младенцем в окружении трех дельфинов. Это должно быть как бы символом инопланетной культуры, одновременно средством наблюдения и коммуникации. И еще на нее возлагались какие-то таинственные функции без всяких объяснений. Например, эта фигура должна была всегда присутствовать в кадре, где находились инопланетяне. В то же время она могла оказаться в пустой квартире Ивенса после того, как его арестовали. Что она там должна была делать, как она туда попала — пусть гадает зритель.

Когда привезли это изделие, и я глянул на скульптуру, расстройству моему не было предела. Я даже тихонько сказал одному рабочему:

— Слушай, поставь ее вот здесь, на краю обрыва. А когда все пойдут на обед — толкни ее вниз, и пусть она развалится на тысячу кусков!

— Нельзя! — сказал директор, случайно, а может быть, и не совсем случайно, услыхавший меня. — За эту дуру девятьсот рублей заплачено.

Так мадонна превратилась в дуру, которую ближе чем на двадцать пять метров к камере нельзя было подпускать, иначе зритель разглядит, что она сделана из папье-маше. А такая она мне не нужна.

Грустно, грустно! Это была не работа — это была цепь похорон фантазий и надежд. А если еще вспомнить, что не получилась задуманная основная декорация, изображавшая внутреннюю часть космического корабля, если добавить к этому тяжелые и мучительные конфликты с С. Бондарчуком, исполнителем главной роли (не хочу углубляться в них!), если комбинированные съемки шли с таким трудом, что приходилось искать не лучшее художественное решение, а просто выход из полного провала, — то до сих пор считаю чудом, что мне удалось довести до конца эту картину!

Чудо это могло состояться лишь потому, что я понял еще одно и, может быть, самое главное, профессиональное качество режиссера — режиссером может быть только тот, кто сумеет в тот же момент, когда рушится возводимое им здание, пока не рассеется пыль, сообразить: что можно сделать из этих обломков?

Молчание доктора Ивенса 1973, СССР фантастика режиссёр: Будимир Метальников, сценарий: Будимир Метальников в ролях: Сергей Бондарчук, Жанна Болотова, Иван Кузнецов, Гунар Плаценс, Ирина Скобцева, Леонид Оболенский, Борис Романов, Олгерт Кродерс, Пранас Пяулокас, Валерий Хлевинский Над Атлантикой терпит катастрофу самолет. Однако несколько пассажиров таинственным образом спасаются. В их числе известный ученый Мартин Ивенс, занимающийся проблемой продления жизни человека. Именно он становится избранником инопланетян, вступающих в контакт с земной цивилизацией. Поставленный перед...

О том, какие неудачи преследовали создателей фильма во время съёмок, и почему фильм получился гораздо хуже, чем мог бы быть, рассказывает Будимир Метальников в воспоминаниях.

цитата

Теперь от завиральных и вполне доморощенных идей обратимся к научно-фантастической литературе. Пока строгая наука, боясь показаться некорректной, не дает нам ни положительного, ни отрицательного ответа о существовании иных миров, смелая писательская мысль давно уже вырвалась за пределы Земли и осваивает космическое пространство. Более того, не только осваивает, но и вырабатывает правила поведения в них. Например, запрет на вмешательство одной цивилизации в дела другой.

Запрет этот исходит из опасения, что более сильная цивилизация может вольно или невольно подавить более слабую и тем самым лишить ее своей уникальности. Какая благородная высокогуманная мысль! Слава Богу, что она уже родилась здесь на Земле, может быть, за миллион лет до того, как подобные контакты станут возможными.

И вместе с тем мысль эта весьма печальна — она лишает нас надежды на то, что кто-то поможет нам вылезти из всех тех кризисов, которые надвигаются на нашу планету со всех сторон. Неспроста же в шестидесятых годах и в самое последнее время возник такой ажиотаж вокруг всяких НЛО! Миллионы людей отбросили знания и предпочли им веру в некое космическое чудо, в пришельцев, которые помогут нам навести порядок на нашей погрязшей в грехах и вражде планете. Похоже, что многие уже потеряли надежду на собственные разум и силы.

Эти размышления и навели меня на мысль написать сценарий и поставить научно-фантастический фильм. Я решил поглядеть на нашу планету как бы из Космоса и оценить ее в целом, — какие мы? Что мы собой представляем с точки зрения высокой и гуманной цивилизации?

Ответ ясен, но мне хотелось, чтобы зритель пережил это эмоционально. Я рассчитывал на его стремление идентифицировать себя с главным героем. Я хотел, чтобы он вместе с доктором Ивенсом, главным героем ленты, держал ответ перед инопланетянами: что с нами происходит? Почему мы такие? Например, доктору Ивенсу приходится давать мучительные объяснения, почему земляне сбили их летательный аппарат (вот она — тарелочка!). Он ответил, что у землян нет еще единого закона для всех людей, что они еще очень разобщены законами, границами, идеологией и т.д..

И тогда космические гости понимают, что они прилетели на Землю слишком рано; сила оружия на Земле намного превосходит силу морали, и они ничем не помогут нам, потому что мы не готовы принять их гуманитарные идеи, а технические знания употребим только во зло...

Кстати, Ивенс занимается изучением способов продления жизни. На той планете это уже давно не секрет. Но пришельцы не могут поделиться и такими знаниями, потому что «есть у природы тайны, которые человечество не должно знать, пока не достигнет определенной моральной высоты».

Все дальнейшее должно было подтвердить эту мысль. Убого и пошло спецслужбы начинают преследовать доктора Ивенса, и он погибает в погоне, которую они за ним устраивают. Так люди и не узнали о визите с далекой планеты. Поэтому я назвал сценарий «Молчание доктора Ивенса» и закончил его теми словами Канта, которыми начал эту главку.

Писал я сценарий очень неторопливо, попутно обдумывал, как его реализовать. Фантастика требует особой тщательности декораций, реквизита, костюмов — тут надо или поражать зрителя необычностью решений, тщательным их исполнением, или постараться уйти от всего того, что может вызвать усмешку. Поэтому я старался ограничиться минимумом. Главный инженер Мосфильма Б. Коноплев сказал мне:

— Если это будет второй «Солярис», я сделаю все, чтобы не допустить запуска картины!

Я успокоил его:

— Не будет. Я постараюсь обойтись без сложных декораций.

Я исходил из того, что считал — главную трудность представляет собой изображение техники будущего. Технику же представляют с помощью простой экстраполяции наших нынешних достижений. Я надеялся уйти от этой проблемы, потому что речь шла о другой планете, где цивилизация преодолела не только расовые или религиозные барьеры, но даже биологические. Что я имел в виду? Я предположил, что на Ораине (так я назвал планету) разумная жизнь раньше возникла в воде. Когда люди еще воевали дубинками, оро — обитатели океана — уже постигали основы гравитации и выработали свою этику. Стало быть, развитие их техники пошло совсем по другому пути, нам неведомому. Я надеялся, что перед художником открывается море возможностей — твори, выдумывай, пробуй!

Я ошибся! Выяснилось, что это самое трудное — вырваться из плена земных реалий. Оказалось, что фантазия многих крепко-накрепко связана с земными представлениями. Художник Леня Перцев так и сказал;

— Я привык работать только со знакомыми материалами и фактурами. Я понимаю свою задачу художника именно как выявление фактур — дерева, металла, бетона, ткани. Я могу сделать дерево еще более деревянным, бетон — более бетонным и т.д..

К сожалению, он сказал это слишком поздно, когда менять художника было уже нельзя. Он мне был по-человечески очень симпатичен, и это удерживало меня от того, чтобы расстаться с ним. Потом выяснилось, что мне следовало бы расстаться еще с несколькими сотрудниками — они не понимали меня и не могли подсказать какие-то необходимые и полезные для дела решения. Но такое расставание сильно ударило бы по их профессиональному реноме на студии — и у меня просто не хватило определенной жесткости. Я подумал: а стоят ли мои художественные амбиции того, чтобы я изменил самому себе и повел бы себя с людьми жестокосердно? Я решил, что не стоит, и это тоже была моя ошибка. Режиссер не имеет права на такое внятное человеческое проявление, как мягкосердечие. Он должен уметь избавляться от плохих помощников!

Кстати, что значит плохие помощники? Они могут быть прекрасными помощниками на другой картине и с другим режиссером. Такое творческое расхождение должно быть нормальным, но почему-то чаще всего оно бывает болезненным, обрастает слухами, сплетнями и т.д..

(Продолжение следует)

Поэт и переводчик Аркадий Штейнберг (1907-1984) писал время от времени шуточные стихи, среди которых есть и такое:

цитата

СОНЕТ НА ПРЕПОДНЕСЕНИЕ ЦИТРЫ

Ему преподнесли в подарок цитру,

Он зарыдал — волнительный момент!

Он зарычал, прижав к груди презент,

Как пролетарий — кровную поллитру.

Теперь, отбросив в торону палитру,

Настроив милый сердцу инструмент,

Он дивный учинит дивертисмент —

Постой, слезу от умиленья вытру.

По струнам вдарит крепкая рука —

Что твой Орфей? Что твой Боян? Тоска...

Века Москвой не станут звать столицу нашу,

Но Гусляром Великим нарекут!

И будут петь по-русски про Наташу

Калмык, тунгус и друг снегов якут.

(1977)

Надежда Мальцева и Евгений Витковский, в то время муж и жена, действительно подарили Штейнбергу цитру, случайно купленную в комиссионном магазине. Внешне цитра очень похожа на гусли, отсюда "гусляр". Мальцева, опубликовавшая этот сонет в 2008 году, особо отмечает, что Великий Гусляр взят именно из булычёвского цикла, в 70-е годы очень популярного.