Пятница — день рабочий. В четверг вечером решаю пропасовать лекции (и так на работе завал), а утром кладу в рюкзак "Ночную землю". Наверное, так было решено, что на лекцию я все же пойду. Ведь а) прецедент — как часто в Киеве читают лекции о хорроре? б) роман мне очень понравился — написал на него 2 рецензии (плохую и, чуть позже, хорошую); в) увижу людей, которые хотят послушать то же, что и я, людей со схожими интересами. Отпросился на 2 часа с работы и вперед!

Перед Галиной выступал Валентинов. Попал на конец его выступления, в котором он с иронией всезнающего оракула изобличал авторов, пришедших в литературу из сайта "Самиздат". Решил подождать на коридоре, где по окончанию лекции пришлось пообщаться со странной женщиной, решившей, что у меня в руках книга Валентинова. Поспорил с ней о том, достоин ли он внимания, как автор. В итоге оказалось, что она сама его не читала. Жаль, что я не отнесся к этому знаку серьезно. Думается, Силы Добра из "Ночной земли" пытались предупредить меня о грядущем.

Вместе с другом Лешей уселись во втором ряду. Появилась Галина и...

...начался пересказ "Ночной земли". Писательница постебалась и над сюжетом, и над стилем автора настолько, насколько глубок был ее кладезь иронии: досталось и архаичности, и тяжеловесности, и повторениям; простоте сюжета, "картонности" персонажей, примитивности мира ("Абсолюное Зло — Абсолютное Добро"). "А на Западе от пирамиды сидит тварь, которую Ходжсон с присущим ему остроумием, назвал Западный Страж — "Западный Страж" — все с большой буквы, конечно же!" — гогот из зала в ответ.

В ответ Галина блещет собственным остроумием, называя Кормака Маккарти "Маккормаком", Дискос замещается дубинкой ("Схватил дубинку и побежал спасть Деву, после чего уволок ее в свою пирамиду," — зал, конечно же, взрывается хохотом) и силач Ходжсон в ее версии биографии умирает от какой-то респираторной болезни.

Досталось и обложке вечевской книги, которую я передал, чтобы поставили возле Галиной — ничем не аргументированные смешки и шатания головами.

Конец книжки — конец лекции.

Начало обсуждения.

Надо полагать, что Галина рассчитывала на зал фанов Ходжсона, которые, будучи раззадоренными ее стебом, примутся наперебой оправдывать роман. И в этих бурлениях родится философский камень, истина, заявленная в названии лекции — почему книга популярна почти сотню лет и продолжает обретать новых поклонников. Не тут то было.

Аудитория состояла в основном из ярых любителей научной фантастики и фэнтази, которые слабо понимают, что такое хоррор, Лавкрафта знают только благодаря Ктулху, а на лекцию пришли только потому, что ее читал такой авторитет, как Галина. Но когда на книгу посыпались всякие очень неприятные высказывания — и это от людей, даже не читавших "Ночную землю!" — даже ее голос ("Это хорошая книга! Она мне нравится!") утонул в громогласных, но голословных высказываниях. Вот примеры (не дословный, диктофона у меня не было):

— И этой ерундой умирающее издательство пыталось спастись! Пф-ф!

В ответ на мое заявление о неиссякаемой популярности романа на протяжении стольких лет:

— Давайте через 100 лет проведем раскопки, откопаем какую-то бумажку, на которой будет накорябано то-то и то-то и будем этому поклоняться.

Досталось и "Энигме" с их готовящемся новым переводом "Ночной земли" — в глазах честного народа из 303 аудитории, они просто фрики.

Также выплыло возмутительное сравнение романа с циклом "Метро" — опять же, из уст человека, книгу не читавшего.

Несколько раз, когда я начинал говорить, меня просто перебивали. Потонул, захлебнулся мой голосок.

Из, простите, невежд, особо отличился Гриша Панченко: запомнился размахиванием бутафорского меча, синими трениками, обличительными речами о пафосе и о том, что Толкин, оказывается, не писатель.

Просто любопытно: по оформившемуся на лекции общественному мнению, книгу читают только мужчины, а у Донцову пишут талантливые писатели.

Что еще? А ничего.

Личные впечатления: ужасные. Я принимал происходящие очень близко к сердцу, подскакивал и выгибался на сидении, шипел и даже матерился, когда перебивали ("плохих слов" слышно не было — слишком громок был дядя Гриша). По крайней мере один сидящий рядом подтвердит мое поведение.

Итог: загадка не решена, никто и не пытался. Точнее, я пытался, и попытки будут опубликованы в следующем выпуске "Тьмы".

Надеюсь, в следующий раз будет лучше. Почему? А просто так. Публика таких оснований не дала.

PS: по неподтвержденным данным "Ночную землю" из присутствующих читали 2 человека, еще 2 просматривали книгу дома у Вашего Покорного Слуга, и еще один читал отрывки.

PPS: уж простите за стилистические огрехи — писал быстро.

Мало кому из писателей нравятся ярлыки ‒ особенно если речь идет о ком-то с меткой "киберпанк". Литературные лейбы ‒ палка о двух концах: помеченные считают себя списанными со счетов, а те, кого еще не классифицировали, думают, что ими пренебрегают. И каким-то образом ярлыки, навешенные на группу, никогда не подходят ее отдельно взятому участнику, что вызывает постоянную чесотку. Следовательно, "типичного киберпанкового писателя" не существует, это платонический идеал. Для нас этот ярлык ‒ что неудобное Прокрустово ложе, на котором критики подрезают и растягивают в попытке заставить ему соответствовать.

И, тем не менее, можно сделать несколько широких заявлений относительно киберпанка и выделить характерные черты. Не в силах устоять перед искушением, через минутку я и сам этим займусь. Несмотря на все предупреждения, критики (и я в том числе) продолжают настырно торговать ярлыками ‒ таков наш удел, ведь это прямая дорога к сути вещей. И, кроме прочего, хорошее развлеченье.

В рамках этой книги я надеюсь представить полное обозрение движения киберпанка, включая галтовку и последнее слово техники. "Зеркальные очки" должны стать для неофитов обширным посвящением в убеждения, догматы и темы Движения. По моему, здесь собраны знаковые рассказы: сильные, характерные примеры творчества того или иного автора. Я избегал рассказов, широко представленных в других сборниках, так что даже закоренелые ценители Движения встретят здесь новые идеи, новые горизонты.

Киберпанк ‒ продукт, рожденный в среде восьмидесятых и, в некотором смысле ‒ я надеюсь объяснить это позже ‒ ключевой продукт. Но его корни глубоко вросли в шестидесятилетнюю традицию современной поп-НФ.

Киберпанки как группа насквозь пропитаны духом и традицией НФ. Несть числа их предшественникам. Отдельные писатели-киберпанки обязаны разным литераторам, но влияние некоторых писателей постарше (назовем их "праотцами киберпанков") видно особенно четко.

Из Новой волны: провокационность "тертого калача" Харлана Эллисона (Harlan Ellison). Визионерский блеск Сэмюеля Дилейни (Samuel Delany). Раскованное шутовство Нормана Спинрада (Norman Spinrad) и рок-эстетика Майкла Муркока (Michael Moorcock); интеллектуальное бесстрашие Брайана Олдисса (Brian Aldiss) и, конечно же, Дж. Г. Баллард (J. G. Ballard).

Из более "твердой" традиции: космический взгляд Олафа Стейплтона (Olaf Stapledon); научность и политизированность Г. Уэллса (H. G. Wells); стальная экстраполяция Ларри Нивена (Larry Niven), Пола Андерсона (Poul Anderson) и Роберта Хайнлайна (Robert Heinlein).

А еще киберпанки особенно восхищаются истинно научно-фантастическими визионерами: бурлящей находчивостью Филипа Хосе Фармера (Philip Jose Farmer); живостью Джона Варли (John Varley); играми с реальностью Филипа К. Дика (Philip K. Dick); парящей, прыгающей битнической техникой Альфреда Бестера (Alfred Bester). Особо уважаем писатель, слияние технологии и литературы в творчестве которого до сих пор остается вне досягаемости ‒ Томас Пинчон (Thomas Pynchon).

В шестидесятых-семидесятых влиятельная Новая волна, последнее обозначенное научно-фантастическое "движение", подняла ставки в вопросе литературного мастерства писателей-фантастов. Многие из киберпанков пишут самодостаточную, изысканную прозу; их любовь ‒ стиль, их страсть ‒ модные новинки. Но, как и панки 77-го, они ценят эстетику гаражных групп. Они любят поиграть с непропеченной, чувствительной сердцевиной НФ ‒ с ее идеями. Это крепко привязывает их к классической НФ традиции. Некоторые критики считают, что киберпанк счищает с НФ мейнстримовое влияние так же, как панки оголили рок-н-ролл, лишив его симфонических изысков прог-рока, но другие ‒ бескомпромиссные НФ традиционалисты, недоверчивые к "художествам" ‒ категорически не согласны.

Как и панк в музыке, киберпанк — это, в некотором роде, возвращение к истокам. Наверное, киберпанки являются первым НФ-поколением, не только воспитанным на литературной традиции научной фантастики, но и выросшим в по-настоящему научно-фантастическом мире. Для них техника "твердой" НФ, ее экстраполяция и технологическая грамотность — это не просто литературные приемы, но также и ежедневная необходимость. С их помощью киберпанки стремятся к адекватному восприятию окружающего мира, их цена высока.

В поп-культуре сначала идет практика; теория ковыляет следом. До прихода ярлычной эры киберпанки были просто "Движением" ‒ свободной группкой амбициозных молодых писателей, детьми одного поколения, которые обменивались письмами, манускриптами, идеями, сердечными похвалами и злобной критикой. Эти писатели ‒ Гибсон, Рюкер, Шайнер, Ширли, Стерлинг ‒ нашли дружескую общность во взглядах, темах, даже в некоторых символах, которые неожиданно возникли в их произведениях и зажили собственной жизнью. К примеру, зеркальные очки.

Зеркальные очки были тотемом Движения с первых дней 82-го. Причину обнаружить несложно. Спрятав глаза, зеркальные очки не дают силам нормальности понять, что перед нами безумная и потенциально опасная личность. Они ‒ символ взирающего на солнце мечтателя, байкера, рокера, полисмена или других похожих изгоев. Очки хромированные и матово-черные... Цвет тотема появлялся в рассказе за рассказом, словно литературный значок.

Этих предкиберпанков ненадолго окрестили Группой зеркальных очков. Отсюда и название антологии ‒ заслуженный поклон символу Движения. Но другие, не менее амбициозные и талантливые молодые писатели, тоже скоро начали писать вещи, которые безошибочно привязывали их к новой НФ. Они были независимыми исследователями, чьи работы отражали нечто присущее этой декаде, дух времени. Что-то эфемерно 80-е.

Так что лейбу "киберпанк" никто из них не выбирал. Но это определение кажется состоявшимся фактом и это до некоторой степени справедливо. Термин уловил что-то очень важное, ключевое для работ этих авторов, ключевое для декады в целом — новый вид интеграции. Сплав миров, которые до этого были раздельными ‒ царства хай-тека и современного поп-андеграунда.

Взаимопроникновение стало главным источником культурной энергии нашего десятилетия. Работы киберпанков идут параллельно с поп-культурой 80-тых: с рок-видеоклипами, с хакерским подпольем, с режущей слух уличной техников хип-хопа и скретчами, с синт-роком Лондона и Токио. Этот феномен, эта динамика всемирна; киберпанк — ее литературное воплощение.

В другое время такая комбинация могла бы показаться искусственной и чрезмерной. Существовал традиционный, огромный культурный разрыв между естественными и гуманитарными науками: пропасть между художественной культурой, формальным миром искусства и политики, научной культурой, сферой машиностроения и промышленности. По пространствам этого разрыва отражается эхо зевоты человека, которому ужасно скучно.

Но стены пропасти крошатся и осыпаются. Техническая культура вышла из-под контроля. Современный научный прогресс настолько разительный, тревожный, возмутительный и революционный, что его уже не сдержать. Он массированно вторгается в культуру; он ‒ агрессивный захватчик; он везде. Традиционная силовая структура, устоявшиеся организации, ведомства, институты потеряли контроль над темпом перемен.

Внезапно о себе заявляет новый альянс ‒ это интеграция технологии и контркультуры восьмидесятых. Нечестивый союз технического мира и мира организованного несогласия — подпольного царства поп-культуры, визионерской гибкости и уличной анархии.

Контркультура 1960-х была деревенской, романтизированной, антинаучной, антитехнологической. Но в ее сердце всегда таилось противоречие, символ которого — электрогитара. Их рок-технология — это всего лишь цветочки. С бегом времени рок-техника совершенствовалась, она простиралась в сферы высококлассной записи, спутниковой трансляции клипов и компьютерной графики. Постепенно она выворачивала бунтарскую поп-культуру наизнанку, пока передовые поп-музыканты в довесок не превратились в столь же передовых техников. Они стали мастерами спецэффектов, повелителями терн-тейблов, спецами по аудио эффектам, графическими кудесниками ‒ их способности прорастают в новых видах искусства и шокируют общество психоделическими феериями, такими, как нафаршированные спецэффектами фильмы и всемирный благотворительный фест "Live Aid ". Противоречие сменилось интегрированием.

И вот теперь, когда технология достигла вершины энтузиазма, ее влияние ускользнуло от контроля и достигло уличного уровня. Как сказал Элвин Тоффлер (Alvin Toffler) в "Третьей волне" ("The Third Wave"), библии для многих киберпанков, технологическая революция, которая меняет общество, делает это благодаря децентрализации, а не иерархии, благодаря подвижности, а не жесткости.

Хакер и рокер ‒ вот поп-культурные идолы десятилетия, а киберпанк ‒ тоже вполне себе поп-феномен: он спонтанный, энергичный, он близок к истокам. Киберпанк рождается там, где соединяются рокер с хакером, в культурной чаше Петри, где срастаются извивающиеся цепи генов. Кому-то результат покажется диковинным, даже ужасным; для других это слияние будет мощным источником надежды.

Суть научной фантастики (по крайней мере, если верить ее официальной догме) всегда заключалась в исследовании науки и ее влияния. Но многое изменилось со времен спокойной эры Хьюго Гернсбэка (Hugo Gernsback); тогда Науку поместили — или заточили — в храм из слоновой кости. Неряшливая технофилия тех дней принадлежит исчезнувшей, косной эпохе, когда у власть предержащих все еще был удобный запас контроля.

Киберпанки разительно контрастируют: для них технология ‒ что внутренности. Она ‒ не джин в бутылке далеких экспертов Большой Науки; она вездесуща и буквально интимна. Не вокруг нас, а рядом. Под боком. Под кожей. Даже в голове.

Сама технология изменилась. Гигантские, дышащие паром чудеса из прошлого ‒ дамба Гувера, Эмпайр-Стейт-Билдинг, ядерные электростанции ‒ не для нас. Технология восьмидесятых пристает к телу, отвечает на прикосновение: персональный компьютер, "Sony "Walkman", переносной телефон, мягкие контактные линзы.

В киберпанке есть несколько центральных тем. Тема вмешательства в человеческий организм: протезы конечностей, электросхемы-имплантаты, пластическая хирургия, генетическая модификация. Еще мощнее звучит тема вмешательства в человеческий разум: интерфейс мозг-компьютер, искусственный интеллект, нейрохимия ‒ техника дает новое, радикальное определение человеческой природе, природе личности.

В эссе о киберпанке Норман Спинрад подмечает, что многие наркотики, как и рок-н-ролл, являются исключительно продуктом высоких технологий. Лизергиновую кислоту дала нам не Матушка Земля — она появилась в лаборатории "Sandoz", а когда сбежала, то пронеслась обществом подобно молнии. Не просто так Тимоти Лири (Timothy Leary) назвал персональные компьютеры "ЛСД 80-х", ведь и то и другое — технология с ужасающе радикальным потенциалом. Именно в таком свете они представлены в киберпанке.

Киберпанков, гибридов по своей сути, неудержимо влечет в интерзону: в те места, где, по словам Уильяма Гибсона, "улица сама находит всему применение". Беспорядочные, неукротимые уличные граффити из классического промышленного артефакта — аэрозоля с краской. Подрывной потенциал домашнего принтера и фотокопировальной машины. Музыка скретчей; ее создатели из гетто превратили в инструмент сам фонограф; родилась архетипичная музыка восьмидесятых, в которой фанк познакомился с методом нарезок Берроуза. "Все в миксе" — это относится к большей части искусства восьмидесятых; применимо к киберпанку, панковой ретро-моде "смешай и сочетай" и многоканальной цифровой записи.

Восьмидесятые ‒ эра переоценки, интеграции, смешанных влияний; время, когда расшатанные идеи переосмысляют, вооружившись более широкими взглядами и познаниями. Киберпанки транслируют идеи глобального масштаба.

Действие в "Нероманте" Уильяма Гибсона, краеугольном киберпанковом романе, происходит в Токио, Стамбуле, Париже. Во "Фронтере" ("Frontera") Льюиса Шайнера (Lewis Shiner) есть сцены в Мексике и России, а вместе с тем и на Марсе. "Затмение" ("Eclipse") Джона Ширли(John Shirley) описывает Западную Европу, охваченную беспорядками. "Музыка крови" ("Blood Music") Грэга Бира (Greg Bear) планетарная, даже космическая в размахе.

Инструменты глобальной интеграции ‒ спутниковая медиасеть, международные корпорации ‒ восхищают, завораживают киберпанков и постоянно фигурируют в их произведениях. Киберпанк не терпит ограничений. "НФ журнал" ("SF Magazine") Хаякавы из Токио стал первым печатным изданием, которое выпустило номер, полностью посвященный киберпанку. Он вышел в ноябре.

1986 год. Британский новаторский НФ журнал "Интерзона" также был очагом киберпанковой активности ‒ в нем публиковались Ширли, Гибсон и Стерлинг, а еще серия прогрессивных передовиц, интервью и манифестов. Планетарная направленность для киберпанков ‒ не акт веры, а тщательно обмозгованная цель.

Произведения киберпанков отличаются визионерской мощью. Они высоко ценят все необычное, сюрреалистическое, до сих пор считавшееся немыслимым. Они хотят ‒ даже горят желанием! — взять идею и без страха проломить ею все ограничения. Подобно Дж. Г. Балларду ‒ боготворимый кумир для большинства киберпанков ‒ они часто используют беспристрастную, почти что медицинскую объективность. Холодный объективный анализ ‒ прием, заимствованный у науки и примененный в литературе ради классически панковой эпатажности.

Мощность видений приводит к сильной концентрации образности. Киберпанк славится выразительным использованием деталей, тщательно проработанными замысловатостями, желанием применить экстраполяцию к структуре повседневности. Он любит смаковать концентрат: внезапные, головокружительные сгустки инновационных данных; сенсорная перегрузка, которая окутывает читателя литературным эквивалентом хард-роковой "стены звука".

Киберпанк — это естественное продолжение элементов, которые уже присутствуют в научной фантастике, которые, хоть и могут быть скрыты, всегда бурлят потенциалом. Киберпанк возник из жанра НФ; это не вторжение, а модернизация. Поэтому эффект, который он произвел на жанр, оказался быстрым и мощным.

Будущее Движения под вопросом. Подобно музыкантам панка и "новой волны", писатели-киберпанки могут скоро устремиться одновременно в дюжину разных направлений.

Вряд ли их надолго удержит какой-то ярлык. Сегодня сай-фай находится в редком состоянии брожения и буйного развития. Остаток десятилетия вполне может подвергнуться полномасштабному нашествию движений, предводителем которых будет все более изменчивое и многочисленное поколение восьмидесятых. Наши двенадцать авторов — всего лишь часть широкой волны писателей, а сама группа как целое уже проявляет признаки воинственности и раздраженности. Воодушевленные новым ощущением потенциала научной фантастики, писатели дискутируют, переосмысливают, учат старые догмы новым трюкам. Тем временем круги по воде расширяются ‒ кого-то они воспламеняют, кого-то испытывают, а некоторых ‒ тех, чьи обиженные протесты мы еще не очень хорошо расслышали, ‒ возмущают.

Будущее еще не написано. И не потому, что никто не пытался.

В этом главная аномалия нашего поколения в НФ — у литературы будущего есть долгое, благородное прошлое. Как писатели, мы в долгу пред предшественниками, перед теми НФ-авторами, чья убежденность, самоотдача и талант зачаровали нас и на самом деле изменили наши жизни. Такие долги нельзя вернуть, их можно только признать и, надеюсь, передать тем, кто, в свою очередь, последует за нами.

Настало время благодарностей. Движение многим обязано терпеливой работе сегодняшних редакторов. Беглый взгляд на страничку с копирайтами подскажет, что центральную роль сыграла Эллен Дэтлоу (Ellen Datlow) из "Omni" — сестра-упаковщица темных очков, она стояла впереди всех идеологически правильных личностей, чья помощь в создании этой антологии бесценна. Гарднер Дозуа (Gardner Dozois) был одним из первых, кто привлек внимание критиков к зарождающемуся Движению. Вместе с Шоной МакКарти (Shawna McCarthy) он сделал "Научно-фантастический журнал Айзека Азимова" ("Isaac Asimov's Science Fiction Magazine") энергетическим центром дебатов. Журнал Эдварда Феррмана "Фентази и научная фантастика" всегда был источником высоких стандартов. "Интерзону", самое радикальное периодическое научно-фантастическое издание в наши дни, уже упоминали, но ее редколегия достойна повторной благодарности. И особое спасибо Йошио Кобаяши (Yoshio Kobayashi), нашему токийскому связному, переводчику "Схизматрицы" ("Schismatrix") и "Музыки крови" — за услуги, которых слишком много, чтобы перечислять их здесь.

А теперь ‒ начнем представление!

— Брюс Стерлинг

Обложка первого издания "Зеркальных очков"