Согласно официальной информации, роман Фрэнка Герберта «Высокое мнение» пролежал в архивах больше 50 лет. Всякий раз, когда из архива популярного , но уже покойного писателя наследники извлекают совершенно готовое, но почему-то не публиковавшееся и никому не известное произведение, это вызывает подозрение — не имеем ли мы дело с новоделом, созданным для того, чтобы в коммерческих целях воспользоваться «раскрученным» именем. Однако, после прочтения «Высокого мнения» такие подозрения исчезают – или, по крайней мере, приходится предположить, что мы имеем дело с совершенно виртуозной фальсификацией. Дело в том, что роман Герберта несет на себе несмываемые черты эпохи своего создания- эпохи, ставшей переломной в истории западной культуры ХХ века, эпохи, предопределившей повестку дня на несколько десятилетий вперед — короче говоря, эпохи 60-х годов.

Это было время, когда интеллектуалы запада открыто и « в массовом порядке» перешли к оппозиции системе, когда левые идеи проникли и в литературу, и на университетские кафедры, когда рыночная экономика и западная демократия, еще недавно казавшиеся инструментами обеспечения человеческой свободы (уничтожаемой коммунизмом), стали восприниматься как шелковые удавки на шее ищущего свободы индивида. Современный американский социолог Джефри Александер говорит, что в социальных науках запада в 60-е годы началась эпоха «антимодернизации»- то есть эпоха критики прежних оптимистических взглядов на капиталистическую и индустриальную модернизацию. Однако литература предчувствовала необходимость такой критики гораздо раньше науки – и поэтому, с историко-литературной точки зрения «Высокое мнение», написанное (согласно официальной версии) в самом начале 1960-х годов, стоит поставить в один ряд с великими антиутопиями американской фантастики 50-х – с «451 градус по Фарингейту» Бредбери, с которыми роман Герберта объединяет тема торжества серости и запрета на гуманитарное знание, с «Основанием» Азимова, где также как и у Герберта говорится о предвидении законов упадка цивилизации на основе знания психологии, с «Утопией-14» Воннегута, с которым «Высокое мнение» роднит тема резкого разделения общества на управленческую элиту и остальное население, занятого на неквалифицированной работе. «Работный пул» — корпус работников, занятых физическим трудом в романе Герберта — явный близнец «Корпуса реконструкции и развития» в «Утопии» Воннегута. В этот ряд, однако, нельзя поставить напрашивающийся «1984» Оруэлла — роман резко антисоциалистический, и в этом смысле не «пророческий» по отношению к эпохе 60-х. Зато «Высокое мнение» можно сопоставить с написанным в 1965 году антиутопическом романом австрийского фантаста Герберта Франке «Башня из слоновой кости», где тоже говорится о внедряющем всеобщую унификацию мировом правительстве. В целом, можно сказать, что великие антиутопии 50-60-х годов продолжают футурологическую линию «Железной пяты» Джека Лондона, все романы этой «серии» пророчат, что враждебная демократии капиталистическая олигархия постепенно устанавливает тоталитарный режим, преобразующий все сферы общественной жизни и культуры. При этом, предвиденный американскими писателями «капиталистический тоталитаризм» отличается о тоталитаризма коммунистического тем, что в изображаемом романами-антиутопиями обществе нет равномерной иерархической структуры — общество предельно резко и отчетливо делится на «олигархию» и «пролетариат». В «Высокое мнение» вся мировая олигархия сводится к 14 миллионам государственных служащих. И роман начинается с того, что главного героя ссылают из олигархии в мир пролетариев — и худшего наказания придумать невозможно.

На фоне тщательно разработанной традиции тоталитарной антиутопии «Высокое мнение» ничем бы не выделялось, если бы не особый способ легитимации власти, выбранный олигархией в романе Герберта. Это – легитимация на основе опросов общественного мнения. По-видимому, тема была остро актуальной во время создания романа. Примерно за три года до времени написания «Высокого мнения» отец-основатель американской науки об общественном мнении Джордж Гэллап объелинил несколько социологически центров в The Gallup Organization, создав тем самым «социологический холдинг», способный говорить от имени населения, вместо населения и даже лучше самого населения. С политической точки зрения метод Гэллапа мог служить наглядной демонстрацией того, как демократия, внешне оставаясь верной собственным принципам, перерождается в олигархию: вместо того, чтобы опрашивать действительно всех, Гэллап считал достаточно опросить небольшую «презентативную выборку» — и эта презентативная выборка, в сущности очень небольшой «пул» респондентов, оказывается, подменяет весь народ – и подменяет, согласно новейшим научным воззрениям, даже с большим основанием чем выбранные народом депутаты. Поэтому, в мире «Высокого мнения» Гэллап практически обожествлен — наверное, не так, как Магомет в мусульманском мире, но примерно как Конфуций в Китае.

Фрэнк Герберт, демонстрируя высочайший уровень рациональной социальной критики, показывает в своем романе: если опрос общественного мнения является источником власти, то фактически власть принадлежит не тем, кого спрашивают, а тем, кто организует опросы и формулирует вопросы. Малейший нюанс формулировки может повернуть поток ответов в нужную для организаторов сторону, а при необходимости «презентативную выборку» можно заменить особо доверенными людьми. Впрочем, еще за 30 лет до Герберта немецкий юрист Карл Шмитт писал, что, как показывает исторический опыт организации плебисцитов, население при массовых опросах его мнения не способно выбирать направление развития, а может только одобрять решения, предложенные элитой. По мнению Шмитта плебисцитарная демократия приводит к выдвижению вождей-диктаторов, опирающихся на всеобщее одобрение. Кстати, именно таким вождем в итоге и становится главный герой «Высокого мнения» Мевиус, поднявший восстание против олигархии «социологов». Диктатура, опирающаяся на плебисцит — не более демократична, чем олигархия на основе гэллаповских выборок.

По сути «Высокое мнение» предсказывает современные российскую (не только, но в том числе российскую) критику западной демократии как диктатуры политтехнологов, способных с помощью инструментов манипулирования общественным мнением поддерживать несменяемую власть «системы». В «Высоком мнении» также предсказывается ультраакутальная проблематика «мягкой силы» — силы пиара и культурных воздействий. Возможно, предводительствуемое Мевиусом вооруженное восстание потому и смогло одержать быструю победу, что свергаемая олигархия слишком привыкла опираться на «мягкую силу» манипулирования опросами. Армии социологической диктатуры оказались немногочисленными.

Однако, в романе Герберта есть еще момент, который роднит его с антиутопией Бредбери и который может не понравиться некоторым из российских критиков демократии. Защитой от манипулирования вашим мнением служит образование. Прежде всего – гуманитарное. Если вы хотите, чтобы вашим мнением не манипулировали с помощью опросов и вообще с помощью посылаемых вам «месседжей», вы должны прежде всего понимать явный и тайный смысл обращенных к вам слов. Социологическая диктатура в «Высоком мнении» базируется на запрете преподавания гуманитарных дисциплин – таких, как история и семантика. За преподавание семантики, науки, позволяющей угадать истинные намерения говорящего — уголовное преследование. Именно поэтому вождями революции в романе Герерта становятся профессор семантики и сын учителя истории, обладающий уникальными для современного ему общества историческими знаниями. И именно в этом пункте роман Герберта является в наибольшей степени политически актуальным для сегодняшней России, где защитой от манипуляций политтехнологов все время видят в монархии и диктатуре, и очень редко вспоминают, что в качестве необходимого противоядия может служить культура. Уровень культуры- то есть уровень понимания — можно наращивать лишь трудно и медленно, а политические решения надо принимать здесь и сейчас.

Впрочем, сам Герберт в «Высоком мнении» исповедует довольно пессимистическую философию истории – во многом совпадающую с философией «Основания» Азимова. Тирания провоцирует революцию, но революция является не освобождением, а крушением цивилизации, и лишь в этом смысле революция неизбежна – как неизбежен упадок любой цивилизации, достигшей пика развития. Картина упадка Римской империи здесь влияют на Герберта также, как и на Азимова, и оба писателя – как, кстати и Бредбери в финале «451 градуса» — считают единственной достойной задачей — сохранение осколков культуры перед лицом нового, «варварского» мира. То, что американскую фантастику второй половины ХХ века пронизывает страх перед тоталитаризмом разных видов- общеизвестно, но кажется мало кто обращал внимание, что неотступно за этим страхом следует идеология «хранения остатков культуры в подполье». Трудно сказать, чувствовали ли сами писатели фантасты себя такими хранителями.

«Высокое мнение» — крайне редкий пример действительно социальной фантастики, ставящий острые и серьезные вопросы. Интерес именно к социальным проблемам Герберт подчеркивает полным отсутствием интереса к техносфере. С технической точки зрения изображенный Гербертом мир Всемирного правительства в XXI веке мало отличается от того, что было во времена создания романа: это мир стационарных телефонов, пистолетов, ватманов с графиками и доступных далеко не всем автомобилей. Освободившись от технических подробностей, футурология Герберта становится по-настоящему глубокой, а потому актуальной и через 50 лет. Мы в России сегодня не только не разрешили поставленные в «Высоком мнении» вопросы, но несмотря на весь наш исторический опыт , лишь начинаем подходить к поиску версий их разрешения.

Посмотрел "Мишень"- фильм А. Зельдовича по сценарию Владимира Сорокина. Что хочу сказать. От Сорокина многих тошнит из-за его гипертрофированного интереса к телесности. Мне и самому это не особо приятно, и читал я Сорокина не много. Но то, что я читал, позволяет мне увидеть, что Сорокин прежде всего мастер языка, и эта "языковая" составляющая его таланта куда важнее "телесной". Причем, когда я говорю "Мастер языка", я имею ввиду не оригинальный и чудный стиль (как, скажем у Набокова) а потрясающее умение создавать некие виртуальные языковые миры. Он умело имитировал великих писателей в "Голубом сале". Он потрясающе разработал лексику и "языковые привычки" мира будущего в "Дне опричника" и "Метеле". В "Дне опричника" он шикарно имитировал разговоры опричников про разные законодательные и административные дела- смысла в этих разговорах них не было, но они звучали как настоящие. И даже в интересе к телесности Сорокин не столько "садист" и "эротоман", сколько создатель удивительных фантастических миров, где есть великаны, карлики, фантастические возбудители галлюцинаций, жестокие игры- миров тщательно и даже виртуозно разработанных, язык и фантазия здесь важнее любого "фрейдизма". Сорокин- несомненно крупный писатель с неповторимой физиономией, хотя порою и тошнотворный (но Уэльбек тоже порою тошнотворный, но тоже талант). И Зельдович удивительно точно передал дух сорокинских текстов. Очень редкий случай- когда у фильма такой же "эмоциональный привкус", что и у текста. Я просто вижу, как в таком стиле можно было бы экранизировать "День опричника". Фильм красивый, стильный, точный. Его тема — как люди получают импульс внутренней свободы, с которым не могут справиться, который их убивает. Короче- получил удовольствие (хотя и с "привкусом"- все таки Сорокин)).

Элизбет из фильма "Девушка с татуировкой дракона"- настоящий герой и даже супергерой современной эпохи, супергерой информационного общества. Да, она умеет драться и стрелять, без насильственных действий в офлайне сегодня не прожить, но еще важнее, что она умеет виртуозно работать с любыми видами информации- интернетом, компьютером, с видоизображениями, с фотографиями, и даже с бумажными носителями в архиве. Когда на пороге дома убивают кошку, обычный человек просто ахает, но супергерой сразу же хватается за фотоаппарат- сфотографировать труп на всякий случай.

Как раз, когда дело доходит до грубой мускульной силы, она не может продемонстрировать превосходства, и поэтому оказывается изнасилованной мерзким социальным чиновником, не очень мужественным, но громадным и бородатым. Этот бородач можно даже считать символом могущества предшествовавшей, индустриальной эпохи: грубая животная сила умноженная на административный ресурс. Мужланство, сексизм — против высоких технологий в стиле "юнисекс". Ответ постиндустриального супергероя строится на виртуозном использования чрезвычайно широкого ассортимента инструментов- технических, юридических, информационных. Для мщения требуется электрошокер, замаскированная видеокамера, компьютер, какой-то клистир, машинка для нанесения татуировки и что-то еще. Елизбет шантажирует чиновника — и поставленные ей условия столь сложны, что было бы уместно заключать письменный договор- хотя бы для памяти. События, которые должны последовать за шантажом представляют собой сложный комплекс событий в основном в информационной сфере. Месть включает в себя финансовые операции, документооборот в госаппарате, психиатрическую экспертизу, распространение изображений в интернете, нанесение знаков на тело и ограничение в сексуальном поведении.

В конце фильма Элизбет- уже без связи с остальным сюжетом — расправляется с главным злодеем, причем характерно то, что злодей представляет собой чистую абстракцию — в фильме он не появляется, это "идея" медиапространства, а месть осуществляется исключительно хакерскими методами.

Гениальный хакер — давний персонаж голливудского кинематографа, но Элизбет отличается от них тем, что искусство хакера дополняется решительностью, с какой бледная и худая девушка хватается за револьвер, а заодно и сексуальной раскрепощенностью.

Главный герой фильма правильно сделал, что не стал крутить с ней роман . А то бы было как в фильме "Моя жена-ведьма".

Согласно аннотации, согласно заголовку, а также согласно некой принятой в романе идеологии, "Живущий" — роман о том, как "человечество превратилось в единый, постоянно воспроизводящий себя организм". Когда я это прочел, то сразу подумал, что выстроить подобный сюжет очень трудно, ведь в любом сюжете должны быть самостоятельные, независимые друг от друга субъекты действия. Ну, разве что объединенному человечеству будут противостоять одиночка-изгой. Изгой в романе Старобинец, действительно есть, но дело не в этом. Дело в том, что при внимательном чтении выясняется: на самом деле единый общечеловеческий организм — Живущий- вовсе и не существует. То есть и автор, и герои уверяют, что он есть, и даже в конце герои слышат стоны умирающего Живущего — но в чем заключается его существование, помимо стонов, остается совершенно не ясным. Во всяком случае, все люди в изображенном в "Живущем" мире являются совершенно самостоятельными личностями, обладающими свободой воли и возможностью взбунтоваться против социального целого. Таким образом, Анна Старобинец на самом деле написала роман совсем о другом. О чем же?

Прежде всего, в "Живущем" изображено общество, в котором реинкарнация (переселение душ) объявлено официальной доктриной, и более того — налажен онлайновый автоматизированный учет того, когда и где возрождается только что умерший человек. Всем "переселяющимся душам" присвоен идентификационный код, число душ постоянно (3 млрд.), между смертью и новым рождением души в нормальном случае проходит 5 секунд, поэтому смерть называется "5 секунд тьмы". Старбинец делает безусловно логичные выводы о том, какими свойствами должно обладать такое общество.

Во-первых, в нем отсутствет забота о стариках, поскольку нет смысла длить мучительную дряхлость, если есть возможность переродиться молодым. Всех достигших 65 лет убивают, а до этого рекомендуют лишить себя жизни добровольно.

Во-вторых, падает любовь к детям, поскольку истинным наследником человека является его собственное перевоплощение. Всех детей, достигших 7 лет отдают в интернат, материнская любовь считается преступлением.

И вообще ценность индивидуальной жизни падает, поскольку бессмертия души в реинкарнациях все равно гарантировано. Можно сказать, что идеология тоталитарного суперорганизма является всего лишь идеологическим прикрытием для дискредитации телесной индивидуальности в таком социуме.

Любопытна также концепция наследственной преступности: те, кто во всех перерождениях склонен к агрессии, с рождения до смерти содержится в исправдомах. "Карма", таким оразом, становится юридической категорией.

Вторая тема, которая в "Живущем" несколько механически присоединена к теме реинкарнации — тема виртуальности. Тема, разумеется, не новая, но, поскольку она актуальна, то любое здравое рассуждение о ней может представлять интерес. Между тем, Старобинец делает аспект на очень важном аспекте проблемы. В "Живущем" все люди безаппаратно, прямо в "моз-в-мозг" подключены к некоему интернету ("социо"), и способны одновременно находиться всеми своими органами чувств в нескольких мирах. Материальная реальность для них — лишь один из слоев этой многослойной вселенной, так называемый "первый слой"- а всего слоев не то 11, не то больше. И последствия этого очень характерны: потеря интереса к реальности и упадок материальной культуры.

В новелле Леонида Каганова "Нульгород" описывается аналогичная ситуация: люди могут переселяться в виртуальность, и в силу этого большинство населения Земли просто покончило с собой, города обезлюдели. У Старобинец та же самая коллизия решена более мягко: все живы, но всем наплевать на телесную сторону реальности. Быт в упадке, люди не следят за своей внешностью, спят на полу, уровень медицины понизился, космические исследования свернуты, не-виртуальный секс стал принудительной обязанностью ( как это предсказывал Лем в одном из своих эссе), промышленность, судя по всему, перестроена на социалистических началах с соответствующей потерей качества продукции. Любопытный и очень убедительный мысленный эксперимент, показывающий, как такая неуловимаяя материя- "потеря интереса" — может влиять на культуру и экономику.

В сюжете "Живущего" много неясностей и логических нестыковок, но это в конце концов не так уж и важно. Роман талантливо и увлекательно написан, и он очень точен в анализе свойств изображаемых гипотетических миров.

"СССР (ТМ)" — роман о строительстве утопического города, впитавшего в себя дух СССР. Если быть точнее, он впитал в себя дух не СССР, а лживой советской пропаганды, дух того, чем СССР пытался казаться, и чем он никогда не был. То есть – рассказ о том, как попытались «в металле» построить залитый светом мир с советских плакатов про счастливых трудящихся и богоподобных пионеров.

Ну, допустим, для фантастики нет ничего невозможного, и вроде бы об этом же – вышедший почти одновременно роман Марии Чепуриной с почти таким же названием- «С.С.С.М.» Но у Чепуриной – подчеркнуто виртуальная, если не пародийная реальность.

А у Идиатуллина?

Какой-то литератор (не помню кто) очень точно сказал про Ставрогина, героя «Бесов» Достоевского : все персонажи романа восхищаются его личностью и умом, а в чем проявляется его ум и прочие качества – читателю совершенно не видно. Вот и про город Солнца Идиатуллина хочется сказать: все восхищаются утопическим градом, в котором жизнь у всех прекрасна и полна смысла, а что такого замечательного в этом городе — мне совершенно непонятно.

Построили в лесотундре среди комаров заводы, где делают всякие классные штуки: электромобили, экранопланы и смартфоны лучше японских. Рабочим дают квартиры, хотя не всем успели: некоторые живут в бараках.

Но тех, кто беспредельничает в общежитиях, жестко выгоняют.

Снабженцев, которые воруют, тоже выгоняют.

Школа для детей там хорошая, потому что преподают ученые из местного научного центра. И учат там не только английскому и немецкому, но и языку хантов (потому что на территории ХМАО), и татарскому (потому что — см. фамилию автора). Полезные навыки. По мне бы лучше латынь.

Благодаря налаженному трамвайному сообщению и электромобилям в городе нет выхлопных газов и чистый воздух – хотя, на мой взгляд, в городе на 5 тысяч человек посреди лесотундры проблемы чистого воздуха в любом случае не было бы.

Так вот: это всё. То есть вот это вся утопия, весь смысл жизни и все плакаты, залитые светом. Откуда, собственно пафос? Почему все герои весь роман плачут от счастья и писают кипятком? Как говорил Ильф, радио есть, а счастья нет. Построить заводы можно, построить жилье можно, и даже можно получить прекрасный смартфон с выходом в интернет и с дюжиной дюжин дополнительных функций, но, это что – Утопия? Рай? Смысл жизни? Я ничего не понимаю. Я не могу представить, что себе вообразил автор и что он «донапридумывал» сверх написанного.

Для работников завода конечно прекрасно, что они получают хорошее жилье и имеют доступ к ультрасовременной инфраструктуре вроде трамваев, ходящих по вызову и «умных» систем отопления и освещения. То есть: утопия в том, чтобы российский город приблизился по уровню комфорта к какому-нибудь Цюриху. Конечно, это приятно. Но тогда не понятно, почему в конце романа создатели погибшего (главным образом из-за происков федеральной власти) города проклинают собственных рабочих, которые за жилье и зарплату предали идею. А в чем, собственно была идея, кроме жилья и зарплаты? В моральном удовольствии быть причастным к производству экранопланов? Оно конечно, неплохо, но не до такой же степени, чтобы ходить в состоянии постоянного душевного подъема, как пациент Грофа, счастливый от ЛСД?

Роман Идиатуллина обладает неправдоподобием особого типа, какое было у некоторых советских фильмов 1930-х годов. Мало того, что в этих фильмах недостоверно изображались и быт, и производство. Но даже этих искажений подробностей быта и производства явно недостаточно, чтобы объяснить, что же такое произошло с людьми и почему они стали столь веселыми, жизнерадостными, постоянно улыбающимися, высоконравственными и идеологически подкованными?

Шамиль Идиатуллин рассказал про завод, на котором делают удивительные электромобили — это фантастика, но это еще само по себе ничего не значит, это не тема для романа. Но автор почему то придумал, что люди, которые работают на заводе электромобилей, во-первых удивительно преобразились внутренне, и во-вторых поняли, что только это – настоящая жизнь, полная смысла. Причем в этом уверены не только жители утопического города в тундре, но и, видимо, зараженные их энтузиазмом работники иногородних торговых точек по сбыту смартфонов.

Базис определяет настройку. Все чудеса утопического города в «СССР (ТМ)» прежде всего основываются на научно-технических новинках, которые превратили город в тундре — в город будущего, стоящий по уровню технического развития впереди планеты всей. Откуда эти чудеса? А вот на этот, на самом-то деле ключевой вопрос, Идиатуллин подробного ответа не дает, кратко говоря, что это наследие советского ВПК . Такая, оказывается, у нас есть скатерть самобранка в загашнике. Ну, пусть это художественная условность – но, утопия оказывается шитой уж слишком белыми нитками.

Важно вот что: роман Идиатуллина стоит в ряду редких, но очень характерных произведений современной русскоязычной фантастики, в которых –удивительное дело — очень мало стрельбы, драк и погонь, а есть осмысление процессов труда, созидания и запуска сверхпроектов. В этот ряд я бы поставил прежде всего дилогию Андрея Рубанова «Хлорофилия»- «Живая земля», дилогию Вячеслава Рыбакова «Звезда Полынь» -«Се, творю», некоторые книги Яны Дубинянской. Я бы назвал это направление «фантастикой мирного труда» (сначала хотел назвать "фантастикой проектов", но, мне сразу заявили, что проектами в фантастике сегодня анзывают межавторские циклы). Вся идейная программа и весь сюжет «СССР (ТМ)» сконцентрированы в монологе одного из героев «Звезды Полынь» Рыбакова — романа о борьбе за освоение космоса: «...Прокормиться легче, когда работа спорится, а спорится она, когда цель работы по душе. Что проку искать какую-то там национальную идею? Вот если появится, ради чего РАБОТАТЬ… И это обязательно должна быть в высшей степени хайтековская задача. С одной стороны — достаточно масштабная, чтобы вовлечь не десятки людей, а хотя бы десятки тысяч. А с другой — предельно высокотехнологичная. Чтобы, ухватившись за это звенышко, и всю экономику помаленьку вытянуть… Колоссальные заделы, оставшиеся от Совдепа, здесь таковы, что при умелой реализации их хватит еще на один рывок. На следующий шаг. И его мы можем успеть сделать раньше всех. А это же и есть прибыль, в конце концов… Роль главных извозчиков в Солнечной системе — не так уж худо, а? Чем не идея? Ни в какой иной области у нас и в помине нет подобных заделов. Ни в вычислительной технике, ни в генетике, ни в биотехнологиях… да что ни возьми. Все упустили. Даже пресловутый мирный атом… хотя… термояд бы… Все равно, — голос дрогнул от волнения, — космос ослепительней, вы не находите?»

Опыт и советской космической программы, и советской науки, и всякого творчества показывает, что лучше всего себя чувствуют те, кто занимается чем-то приятным и высоким, будучи на содержании у общества. Те же, кто кормит себя сам, как правило, озабочены. И электромобили, как и радио, от забот не спасают.