6. В рубрике «Из польской фантастики» печатаются два рассказа. Первый из них прислан на конкурс. Он называется «Sensorita i Ferty/Сенсорита и Ферти», сочинил его Александр Буковецкий/Aleksander Bukowiecki. «Если бы нам пришлось давать ему жанровую характеристику, -- пишет Мацей Паровский, -- то мы сформулировали бы ее примерно так: фантоматично-эротический гротеск с элементами детектива в стиле ретро». Цветной рисунок МАЖЕНЫ КАВАЛЕРОВИЧ/Marzena Kawalerowicz. Забегая вперед, укажем, что рассказ занял 3-е место в конкурсе, наравне с рассказами Марека Дышлевского и Анджея Сапковского, и вошел в состав сборника избранных рассказов конкурса «Pożeracz szarości».
Автор рассказа, варшавский журналист Александр Буковецкий/Aleksander Bukowiecki кроме рассматриваемого текста отметился в жанре лишь еще одним рассказом, напечатанным в 1991 году журналом «Fantazja». Для памяти отметим, что 12 сентября 2015 года у него состоялась встреча с читателями в Залусках (обозначенная тема: "Разные лики свободы").
Второй рассказ называется «Cóż za szczęśliwe przebudzenie/Это что ж за счастливое пробуждение». Написал его Ромуальд Ленех/Romuald Lenech. Цветной рисунок ЕЖИ ФЕДАКА/Jerzy Fedak.
Ромуальд Ленех/Romuald Lenech – литературный псевдоним известного польского художника-любителя, писателя, краеведа и редактора краковского "Литературного издательства/Wydawnictwo Literackie" (с 1953 года) Романа Хеннеля/Roman Hennel (род. 1927). Под этим же псевдонимом Хеннель опубликовал пару книг "сатирических рассказов", а также напечатал в «Фантастыке» в 1988 году еще один рассказ.
7. «Imaginacja w antroposferze/Фантазия в антропосфере» -- так называется реферат доклада профессора Марии Голашевской/Maria Gołaszewska, подготовленного ею для выступления на семинаре «Science fiction w kulturze wspólczesnej/Научная фантастика в современной культуре», организованном кафедрой эстетики филологического факультета Ягеллонского университета и Жешувским политехническим институтом. Это мероприятие назначено на 2 – 5 сентября 1987 года и отличается от прочих тем, что в нем помимо гуманитариев примут участие также представители точных наук, журналисты и писатели. Рисунок ЛЕХА РОБАКЕВИЧА/Lech Robakiewicz. И это еще одна попытка уточнения понятия «научная фантастика», установления значения фантазии (воображения) в душевном мире человека, определения ее эстетической ценности, роли человеческой жизни…
8. В рубрике «Встреча с писателем» публикуется текст американского журналиста Джона Тирни/John Tierney в переводе на польский язык АРКАДИУША НАКОНЕЧНИКА/Arkadiusz Nakoniecznik. Текст носит название «Fanatyk domowej kuchni/Фанатик домашней кухни», и его оригинал был напечатан в американском журнале «Discover» (номер, к сожалению, не указан).
Собственно, это репортаж из венского дома Станислава Лема. Забавный материал, однако переводить его отсюда не имеет смысла: во-первых, не хочется делать перевод с перевода, а во-вторых, он изрядно купирован. Запомним, однако, что хоть такой, хоть усеченный – он здесь есть…
9. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется персоналиями Вацлава Незабитовского/Niezabitowski Wacław (1886 – 1928) – журналиста, прозаика; и Збигнева Немчиновского/Niemczynowski Zbigniew (род. 1923) – искусствоведа, прозаика. В рубрике «Пожелтевшие страницы/Pożołkłe kartki», публикуется отрывок из романа В. Незабитовского «Последний на Земле» (Wacław Niezabitowski “Ostatni na Ziemi”. Tow. Wyd. Strzelczuk i Kąsinowski, Warszawa, 1928). Цветная иллюстрация АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki.
10. В рубрике рецензий Кшиштоф Соколовский/Krzysztof Sokołowski размышляет о судьбах классической научной фантастики, опираясь на анализ не переведенного еще на польский язык новейшего романа Артура Кларка «Песни далекой Земли» (Arthur C. Clarke “The Songs of Distant Earth”. London, 1986); «…Кажется, что Кларк, скорее инстинктивно <…> попытался вернуть науке ту крупицу магии, которая некогда в ней содержалась. Проиграл, ясное дело, но не только потому, что пишет плохие книжки, но и потому, что все еще верит в читателя, который хочет, любит и умеет рационально думать. И этот вывод, увы, печалит»;
Гражина Ласонь/Gragyna Lasoń пристально разглядывает очередной (пятый) том антологии «Польская фантастическая новелла» "Необычный кристалл" (“Niezwykły krystał”. “Polska nowela fantastyczna”, tom V. Zebrał Stefan Otceten. Wydawnictwa “Alfa”, Warszawa, 1986), посвященный публикации соответствующих произведений междувоенной поры, и, кроме трех новелл Грабиньского, не выходивших ранее в составе сборников произведений указанного автора, не находит в книге ничего достойного внимания;
а Мацей Паровский/Macej Parowski c изрядно увядшим энтузиазмом приветствует следующий том антологии Дональда Уоллхайма («Don Wollheim proponuje – 1986. Najlepsze opowiadania science fiction roku 1985». Wybór, wstęp, komentarz Donald A. Wollheim. Wspólpraca: A.W.Saha. Tlumacze różni. Wydawnictwa “Alfa”, Warszawa, 1986); том неплох, но предыдущий был гораздо лучшим.
11. В небольшой (на журнальную страницу) статье «Proza Lema i jej ekranizacje/Проза Лема и ее экранизации»Гжегож Пеньковский/Grzegorz Pieńkowski размышляет о скорее не удавшихся попытках перенесения замыслов произведений Станислава Лема на киноэкран. «Лему не везло на экранизации. Чаще всего его “дописывали” любители ставить точки на i». В статье рассматриваются следующие кинофильмы:
1. «Молчащая звезда» реж. Курта Маетцига (1959, ГДР и ПНР).
3. «Солярис» реж. Андрея Тарковского (1971, СССР).
4. «Test pilota Pirxa» реж. Марка Пестрака (1979, ПНР).
И, скороговоркой, упоминаются телефильмы «Przekladaniec» (по оригинальному сценарию), «Profesor Zazul» (по одному из рассказов из “Звездных дневников”), «Rozprawa» (по мотивам «Расследования»).
12. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- только книжные издания. В этой части библиографии приводится продолжение описания 1977 года. Отметим, что библиография насчитывает уже 1226 наименований.
13. В рубрике «Наука и фантастика» размещена очередная статья Мацея Иловецкого«Figle naszego świata/Фокусы нашего мира», в которой рассматривается теза, согласно которой наш мир таков, каков он есть, поскольку МЫ в нем существуем. Цветная иллюстрация МАРЕКА ЗАЛЕЙСКОГО/Marek Zalejski.
6. В разделе «Из польской фантастики» печатается присланный на конкурс Анджеем Подгурским/Andrzej Podgórski рассказ «Ten wojewoda najwyraźniel tręsie portkami. Sam chcał w to wleźć. Jego sprawa/У этого воеводы явно <от страха> коленки трясутся. Сам <за>хотел в это влезть. Его дело». Опять же постапокалиптика – осколки распавшейся кометы Галлея уничтожили почти всю Европу. И сотворили нечто непотребное с самим временем, создав странный анклав в самом центре образовавшейся пустыни… Черно-белая иллюстрация ГЖЕГОЖА КОМОРОВСКОГО/Grzegorz Komorowski.
Об авторе рассказа известно мало. Он житель города Прушкува/Pruszków, рассказ датирован 1985 годом и, похоже, был написан в соавторстве с Анджеем Бончковским/Andrzej Bączkowski (так, во всяком случае, утверждается в письме, присланном в «Фантастыку» и напечатанном в 12 номере журнала за этот же, 1987 год). Рассказ был отмечен на конкурсе поощрительной премией (годовая подписка на журнал) и позже вошел в уже упоминавшуюся антологию «Пожиратель серости» (1991), в составе которой были напечатаны лучшие рассказы конкурса.
В этом номере во вторую годовщину со дня смерти Януша Зайделя/Janusz Zajdel печатается также не публиковавшийся ранее, извлеченный из рукописей, рассказ писателя «Adaptacja/Адаптация» (1979). Это, возможно, находившийся ранее в составе романа «Paradyzja/Парадизия», но не вошедший в окончательную редакцию указанного произведения текст, который был отложен Зайделем для доработки в виде рассказа. На ПОЛКОНе в этом же году он займет второе место в читательском голосовании в категории "Лучший польский рассказ". Позже этот текст окажется включенным в состав посмертных авторских сборников Зайделя «Wyższe racje/Высшие соображения» (1988) и «List pożegnalny/Прощальное письмо» (1989). О писателе можно почитать здесь Рассказ был переведен на русский язык; правда, не известно кем. Карточка рассказа тут И, кстати, заглянув в карточку, я наткнулся там на ну попросту очаровательный отзыв уважаемого посетителя god54. И порадовался тому, что есть-таки в нашей стране люди, которые верят не только в загробную жизнь, но и в то, что в оной можно заниматься писательским ремеслом.
7. В рубрике «Критики о фантастике» напечатана статья «Fantastyka: azyl czy kostium/Фантастика: убежище или костюм». «Ситуация писателя, размещающего действие своих произведений в тщательно реконструированном недавнем или отдаленном прошлом или в более или менее талантливо вымышленном будущем бывает довольно-таки двузначной. Выход за рамки своей эпохи, за ограду рекомендованного видения современности неизменно порождает подозрения в желании уйти от вопросов, дилемм, конфликтов и проблем, генерируемых данным историческим моментом. Характерно, однако, то, что это касается исключительно тех прозаиков, которые пишут исторические или научно-фантастические произведения в тех странах, в которых бремя насущных дел кажется особенно тяжелым, надежды на будущее сильно завышены, а канон знаков сферы res publica ригористичный и затверделый. У английских, немецких или американских писателей таких проблем нет.
И они ясно видны в Польше, где очень сильна традиция утилитарности искусства. Ведь мы инстинктивно знаем, издавна впрочем, что литература призвана бороться за независимость, воспитывать и обучать, критиковать пороки, изъяны и недостатки и приветствовать зарю свободы. Поэтому преодоление пропастей между настоящим и прошлым или настоящим и будущим зачастую считается попыткой побега из реального времени, стремлением отдалиться от всего того, что дано «здесь и сейчас». <…> Но это лишь одна сторона вопроса. Довольно часто писательская эмиграция из собственного времени дает критикам повод для конструирования следующего обвинения. Писатель, разрабатывающий историческую или научно-фантастическую “тематику”, избирает эту область литературного исследования для того, чтобы, скрывшись под маской другой реальности и переодевшись в костюм прошлой или выдуманной будущей эпохи, безопасно и без оглядки на риск политического самоопределения ставить, тем не менее, диагнозы, творить образы и рисовать картины прошлого или будущего, являющиеся в сущности аллегорическими представлениями настоящего…». Итак – что же такое фантастика: эскапизм или маскировка? Автор статьи -- историк литературы, литературный критик, поэт, на тот момент адъюнкт (младший научный сотрудник) Института польской филологии Вроцлавского университета Станислав Бересь /Stanisław Bereś дает далеко не однозначный ответ на этот вопрос, опираясь на исследование творчества Станислава Лема и умело полемизируя с критиками. Превосходно написанная, очень интересная и во многих отношениях полезная статья. С ее автором нам уже приходилось встречаться на страницах журнала (см. № 11/1986). Небольшой биобиблиграфический очерк о нем содержится в обзоре материалов этого номера.
Мацей Паровский: Отсюда и взялся твой портрет в облике Снеера в романе «Limes inferior» Януша Зайделя? Снеер, как и Снерг, занимается «лифтингом», то есть повышает класс особам, теоретически стоящим выше его. «Лифтинг» как метафора репетиторства! Януш, ясное дело, знал, что ты учишь физике и на каких условиях это делаешь.
Адам Висьневский-Снерг: Само собой знал. И даже пообещал, что отразит это в образе героя своего романа. Но, как ни стыдно мне в этом признаться, я не знаю этой книги. И лишь недавно я прочитал другой его роман – «Цилиндр Ван Троффа».
Мацей Паровский: «Limes inferior» полемизирует с «Роботом» и в то же время его продолжает. И в том, и в другом романе показано покорение человечества другой, более развитой цивилизацией, осуществляемое ненасильственными методами. У Зайделя это покорение обретает форму политического давления – пришельцы навязывают людям ненавистную им систему. В «Роботе» сверхсущества похищают нас и разводят, чтобы втихомолку питаться нашими душами.
Адам Висьневский-Снерг: Ну, это не совсем так. В моем романе лишь промелькнуло некое предположение, относящееся к решению главного вопроса: зачем они, cверхсущества, похитили нас, почему весь город летит к звездам? Не известно, будут ли они питаться нашими душами, но ведь наверняка похитили они нас ради какой-то своей выгоды, а вовсе не за тем, например, чтобы хвастаться перед нами своими бесконечными возможностями. Если мы что-то делаем, то тоже делаем это совсем не для того, чтобы угодить кому-то иному, а не себе. Почему Бог сотворил мир? Я опять же полагаю, что Он испытывал в этом некую нужду, мир для чего-то был Ему нужен. Возьмем «От разбойника». Зачем режиссер ставит фильм? Чтобы показать его зрителям. Чтобы выжить в художественном отношении. Чтобы что-то после себя оставить. Так и в том, что касается cверхсуществ. Действительно, где-то в конце «Робота» я подсунул в шутку домысел – хотят кормиться, дескать, нашими душами. Прозвучало жутко, согласен, и возможность такая действительно существует, но это к Теории Сверхсуществ уже не относится.
Мацей Паровский: А что в таком случае к ней относится? И что она собой представляет -- эта самая Теория Сверхсуществ: литературную игру или глубочайшее вероисповедание Адама Висьневского-Снерга?
Адам Висьневский-Снерг: Слово вера здесь не уместно, ведь речь идет не о гипотезе, не о предположении, но о теории. Что такое теория? Это попытка упорядочивания фактов в какой-то области. И чем шире эта область, чем ближе к совершенству эта попытка упорядочивания, тем более теория заслуживает того, чтобы называться теорией, тем более она всеобъемлюща. В Теории Сверхсуществ я попытался упорядочить бытие, жизнь, существование в космосе. Вглядевшись в мир, я прежде всего обнаружил огромную бытийную разнородность, затем принял как факт то, что о равенстве не может быть и речи, напротив – имеет место величайшее неравенство в степенях бытия. То есть интенсивность существования очень разная. Затем я упорядочил эти степени бытия и сделал некие выводы. Основной вывод – ни одно существо не способно постичь свое сверхсущество, оно видит лишь существа, стоящие ниже его. В таком случае нет ничего удивительного в том, что мы не постигаем своих сверхсуществ, как животные не постигают людей, а растения – животных.
Мацей Паровский: Таким образом сформулированная теория игнорирует сконцентрированный во многих Священных Писаниях разных религий мистический опыт, из которого следует, что сверхсущество может дать открыть себя существу. Ты опускаешь также свидетельство Евангелий. В то же время история распятия на Кресте весьма пластично использована в романе «От разбойника». Если принять всерьез твое утверждение, согласно которому оба романа входят в логически увязанную пенталогию, вырисовывается противоречие.
Адам Висьневский-Снерг: Нет тут никакого противоречия. Я не использую в Теории Сверхсуществ слова Бог, потому что попросту снимаю его с пьедестала. Наши сверхсущества – не наш Бог, они стоят лишь на одну ступеньку выше нас. Они тоже смертные, тоже не совершенные, над ними тоже некто стоит – уже их сверхсущества. Мы тоже стоим выше животных, но ведь мы не всемогущи, как не всемогущи и животные по отношению к нижестоящим растениям, хотя они могут их съесть. Поэтому в «Роботе» и в Теории Сверхсуществ слову Бог, слову Всемогущий вообще нет места, они там не нужны. А в романе «От разбойника» речь идет о совершенно другом, не связанном с Теорией Сверхсуществ. В «Обнаженной цели» мы, в свою очередь, имеем дело с как бы cверхсуществами, потому что если существует возможность постановки фильма, в который можно войти, принять участие в действии, поговорить с его героями, то для того, кто стоит ступенькой ниже, такая ситуация граничит с чудом. Палевый Джек/Plowy Jack из романа «От разбойника» -- создатель, режиссер такого фильма. Я тут не вижу противоречий.
Мацей Паровский: Допустим, только какое-то суховатое это все и холодное. Надо сказать, что несколько молодых авторов воодушевились сенсационной сюжетной канвой «Робота». А вот если говорить о Теории Сверхсуществ и ее подтексте, хотя она имеет много сторонников, этой дорогой никто не пошел.
Адам Висьневский-Снерг: Я тоже это заметил. У меня нет ни продолжателей, ни наследников. Я, правда, мало читаю, но у меня сложилось впечатление, что у нас реализуется скорее течение Зайделя, то есть рассматриваются разные версии общественных формаций и прослеживаются судьбы отдельных людей в этих формациях. То есть у нас выходит много политических романов, описывающих разные общества.
Мацей Паровский: Может быть, это сейчас самое важное для польского писателя научной фантастики?
Адам Висьневский-Снерг: Мне это не интересно. Боюсь, что обо всем этом уже много раз говорилось. Писатель научной фантастики… Вот, кстати, хочу коснуться очень важной темы – что такое, на мой взгляд, научная фантастика и, прежде всего, чем она отличается от обычной беллетристики? Ответа на этот вопрос я напрасно жду уже много лет. Трудность состоит в том, что очень трудно дать определение самой фантастике, ведь вообще-то каждую выдающуюся книжку можно к ней отнести. Например, в конвенции XIX века авторы играли роль рассказчика-Бога, знающего все о том, что человек думает, как он поступит – это было насквозь фантастическим и с реализмом не имело ничего общего. Но если есть нечто, что фантастику и беллетристику отчетливо разделяет, то это – их отношение к человечеству и человеку. Ибо между человечеством и человеком нет согласия в основополагающем деле. Человечество разрастается в пространстве и времени, и оно вечное. Человек ограничен. Угроза для человека не равносильна угрозе для человечества, потому что даже если погибнет 90% людей, человечество может возродиться. Для человечества опасность гибели – не абсолютна. Человек, напротив, уверен в своей ограниченности во времени. Поэтому он имеет право на боязнь, на поиски утешения и поддержки в этой области, которые дают ему беллетристика, философия или религия. Взглянув с этой точки зрения, можно увидеть, что человечество ни в какой такой поддержке не нуждается. И фантастика, настоящая фантастика, занимается, по моему мнению, именно человечеством. Даже если авторы научно-фантастических произведений дают своим героям имена и фамилии, эти герои решают проблемы человечества, а не человека. У человечества нет проблем с существованием.
Мацей Паровский: Я прекрасно могу представить себе фантастику, говорящую о человеке.
Адам Висьневский-Снерг: В литературных дискуссиях вообще не следует использовать слова «фантастика», поскольку он слишком многозначное. Я предлагаю классифицировать литературу следующим образом. Каждая литература что-то защищает: научная фантастика – человечество, политическая литература – народ или группу людей, художественная литература – человека.
Мацей Паровский: И литературой какого типа в таком случае занимается Адам Висьневский-Снерг?
Адам Висьневский Снерг: Третьего типа конечно. Обогащенного элементами научной фантастики. Хотя я не уверен в том, что слово «обогащенный» здесь уместно.
Мацей Паровский: Мы уже согласились с тем, что у Снерга нет последователей. А сам Снерг кому-нибудь наследует? В изданной в 1960 году повести Адама Холлянека «Преступление великого человека/Zbrodnia wielkiego człowieka» есть эпизоды, в которых описывается изменение темпа времени.
Адам Висьневский-Снерг: Я не читал этой книжки и никогда о ней не слышал. На описание окаменевшего города в «Роботе» меня вдохновила теория относительности Эйнштейна.
Мацей Паровский: Назови своих любимых писателей, если таковые у тебя есть.
Адам Висьневский-Снерг: Есть, но не из числа фантастов. В жанре я высоко ценил Лема, да я, собственно, как и все, воспитывался на этом писателе. Интересовался я и другими фантастами, мне нравится Воннегут и его «Завтрак мастеров», но в общем итоге к научной фантастике я равнодушен. Книжки этого жанра, как правило, кажутся мне ужасно скучными, я дохожу в их чтении не далее чем до седьмой страницы. Наиболее высоко из писателей я ценю Франца Кафку – не потому, что он очень популярен, попросту он мне особенно соответствует, причем с моего 20-летнего возраста. У меня мания чтения его книг. Недавно я перечитал «Замок» в пятый раз. Затем Бруно Шульц, Витольд Гомбрович, Федор Достоевский… Я не оригинален в своих пристрастиях, все эти писатели широко известны и в мире, и у нас, но, например, Пруст -- тоже в моде, а я его «В поисках утраченного времени» не прочитал. Я предпочитаю читать известную мне книжку в пятый раз, чтобы открыть в ней что-то новое, а не листать дальше седьмой страницы книжку, от которой ничего толкового не жду. Если я с таким трудом пишу, то и дело правлю («Робота», например, три раза перелопачивал, попросту теряю деньги, книжка на глазах худеет), не жалею сил и времени, что-то улучшаю, -- почему другие <писатели> позволяют мне отбрасывать <их сочинения> ? Пусть сами прочитают пару раз то, что они написали, и найдут то, что нужно исправить.
О Висьневском-Снерге (Вишневском-Снерге) можно почитать у нас на сайте вот здесь Вообще-то Снерг, его личная судьба и судьба его книг – это тема отдельного разговора. Пока же отметим лишь то, что книгу «Каждому – небо» он, видимо, так и не написал. Те две книги, которые вышли уже после его трагической смерти (“Oro/Оро” и “Trzecia cywilizacja/Третья цивилизация”), не укладываются в озвученную концепцию и выглядят скорее как черновики реализации какого-то одного (и иного) замысла, чем как независимые законченные и полностью отредактированные произведения.
Пропущенный материал – это интервью, которое Мацей Паровский/Macej Parowski взял у польского писателя НФ Адама Висьневского-Снерга/Adam Wiśniewski-Snerg.
Мацей Паровский: Как и у нескольких других польских авторов фантастики, у тебя, насколько я знаю, негативный опыт работы с кинематографистами. В 70-х годах поговаривали о съемке сериала по мотивам романа «Робот/Robot», два года назад в кинематографической прессе писали о неких маневрах вокруг «От разбойника/Wedlug lotra». И что – снова все сошло на нет?
Адам Висьневский-Снерг: Меня это вовсе не огорчает. Я противник экранизации моих книг. Причем моя убежденность в этом лишь крепнет по мере того, как я набираюсь опыта в этой области. На экранизацию обеих книг были заключены договоры, я получил гонорар за сценарии и мне оплатили мои авторские права на книги. Однако по тем или иным причинам киноленты так и не были сняты. Возникли некоторые технические сложности; в случае с «Роботом», например, выяснилось, что не все удастся показать с помощью кинематографических трюков и операций на монтажном столе. Да, в общем-то, и хорошо, что так случилось. В ходе работы над сценарием я обнаружил, что меня жутко раздражает необходимость перевода прозы на язык кино. Я брезгую этим хотя бы потому, что все те мысли и ценности, которые я старался выразить, используя язык литературы, которые обрели в книгах некую определенную форму, при переводе на язык кино измельчали бы, а то и вовсе исчезли.
Мацей Паровский: Вот такая вот невозможность перевода с языка на язык характерна, пожалуй, скорее для Лема. А «Робот», «От разбойника» (это же в каком-то смысле вообще роман о киносъемке), «Обнаженная цель/Naga cel» выглядят как готовые киносценарии.
Адам Висьневский-Снерг: Об этом мне часто говорили, но таковыми они выглядят лишь на первый взгляд. В кино надо заранее твердо решить, с какой мерой условности будет показано зрителю то, что ему собираются показать. В романе «От разбойника» намеренно нет такой однозначности. Там мы имеем дело с разными степенями человечности, разными степенями действительности и участия в этой действительности. В этой книге каждый – манекен, статист второго плана, статист первого плана, актер, режиссер – «видит» вокруг себя что-то свое. То есть видит лишь то, что в состоянии осознать. Манекен, глядя на манекены, видит людей и принимает их всерьез, как и себя самого. Нужно подняться на ступень выше, чтобы оценить убогость расположенного ниже мира. Манекен не видит в декорации декорацию, статист не замечает в своих действиях искусственности и запрограммированности. Читатель отдает себе отчет в этом, зрителю такое не по зубам. Впрочем, роман можно прочитать и иначе – герой романа «От разбойника» видит вокруг себя людей, но он психически болен и проектирует увиденное на окружение своего покалеченного разума. Как передать эту многозначность на языке фильма? Этот язык слишком конкретен и уступает в этом отношении языку литературы.
Мацей Паровский: Язык уступает или он – попросту другой? Розмари из фильма Полянского точно такой же неопределенный персонаж – она или сумасшедшая, или действительно понесла от дьявольского семени. Полянский прекрасно это разыграл. Режиссер формата Полянского, или Вейра, или Ридли Скотта, а может, и нашего Копровича (автора «Медиума»), работающий к тому же для богатой кинематографии, смог бы, наверное, сделать то же самое с прозой Снерга. Тем более, что уже в «Роботе» можно сконцентрироваться на привлекательных для зрителя моментах: ускорить темп показа сцены или, напротив – замедлить, чтобы они увидели застывших, подобно статуям, людей или пулю, летящую с ошеломляющей скоростью перемещения c места на место сонной черепахи.
Адам Висьневский-Снерг: Согласен, но только ведь там есть еще и очень важная Теория Сверхсуществ, которую нельзя показать на экране, потому что никто этих самых сверхсуществ никогда не видел. Можно проследить вот эту вот генерационную цепочку: начиная с растений, затем идут животные, и так вплоть до разума – человеческого и сверхчеловеческого, но что дальше?.. Кроме того сама неподвижность или само движение на экране не несет в себе привкуса ужаса, необычности, фантастичности. В книге можно написать, что человек-статуя, согласно уравнению Эйнштейна, обладает массой локомотива или корабля-десятитонника, но как перевести это на язык фильма? Неподвижная пуля, мчащаяся в ином времени, на экране будет выглядеть всего лишь кусочком металла, подвешенным на леске. Или и того хуже: зрители вообще не поймут, о чем тут идет речь. Я никогда уже не возьмусь за написание сценария по своему роману, в этом есть нечто омерзительное.
Мацей Паровский: Больше времени останется на написание книжек. Мы вот уже больше года ждем новый роман под названием «Ковчег/Arka», который готовится к печати в издательстве KAW. Какое отношение эта книга имеет к трем предыдущим романам? И, может, расскажешь о своих новейших планах?
Адам Висневский-Снерг: Расскажу. Признаюсь в кое-чем существенном для всего моего творчества. Пора открыть авторский замысел, скрываемый вот уже два десятка лет. Я сейчас пишу пятый роман, замыкающий весь романный цикл. Все мои романы составляют единое целое, это не отдельные независимые книги. Поэтому я и писал их все от первого лица, что в них идет речь об одном и том же герое, лишь меняющем маски. Название последнего, пятого, романа – «Каждому – небо/Każdemu niebo». Вся пенталогия выйдет, вероятно, под названием «Karcer i niebo wcelenia»: «Робот» и «От разбойника» -- в первом томе, «Обнаженная цель», «Ковчег/Arka» и «Каждому – небо» -- во втором. В сумме около тысячи страниц печатного текста. В каждом романе мой герой имеет другое имя, другое тело, носит другую маску. Но для меня приемлемы все эти образы, я воспринимаю их как бы на двух уровнях.
Мацей Паровский: Похоже на вариант индийской веры в реинкарнацию. Как это связано с личностью автора, его концепцией действительности и писательской философией? Я кое-что слышал о том, что Снерг – писатель-фантаст и физик-любитель, которому судьба не позволила заняться изучением любимой науки.
Адам Висьневский-Снерг: Правда заключается в следующем. Я родился 1 января 1937 года. Формально имею только начальное (семилетнее) образование, то есть я не учился в средней школе и у меня нет соответствующего удостоверения. Но, наверное, у меня врожденная страсть к учительству, потому что я 12 лет готовил абитуриентов к конкурсным экзаменам по физике и математике в высших учебных заведениях. То есть учил тех людей, которые неплохо знали указанные предметы, но хотели подтянуться в этих знаниях на более высокий уровень. Я и сам, в далеком уже прошлом, в 1963 году, решил тоже учиться физике. Для этого мне надо было сдать экстерном ряд экзаменов для получения аттестата зрелости, а затем, уже на следующем этапе – попытаться поступить в высшее учебное заведение. И вот я сдаю экзамены экстерном – математику на пять, физику на пять, польский письменный – единственный в группе – проваливаю.
Мацей Паровский: У Эйнштейна были похожие проблемы с математикой.
Адам Висьневский-Снерг: Никаких таких проблем у меня не было. То, что тогда случилось, было и остается для меня большой загадкой. Я пошел в инспекцию, чтобы что-то там выяснить, чтобы заглянуть в свое сочинение, но инспектор попросту вышвырнул меня вон. Он целиком и полностью доверял учительнице польского языка, которая к тому же была директором школы. По существовавшим тогда правилам экзамен экстерном я мог сдавать лишь по месту жительства, то есть только ей. И я понял, что мне в жизни не получить у нее положительной оценки на экзамене и что дорога в университет мне закрыта. Я не мог учиться физике, поэтому стал физике учить. Все, что ни делается, делается к лучшему. Ну и что бы я приобрел, если бы пять лет ходил – именно ходил!! – на физику. Ведь я мог эту самую физику изучать дома. И я ее и в самом деле изучал и весьма интенсивно занимаюсь этим и по сей день.
5. В рубрике «Из польской фантастики» единственная публикация – рассказ Гжегожа Стефаньского/Grzegorz Stefański «Spleen nad miastem/Сплин над городом». Цветная иллюстрация БОЛЕСЛАВА ПРУСА/Bolesław Prus и АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki. Читатели журнала уже знакомы с автором. Его рассказ о конце света в одной отдельно взятой деревне участвовал в первом конкурсе «Фантастыки», удостоился поощрительной премии и позже вошел в состав сборника «Trzecia brama/Третьи врата» (1987). Рассказ «Сплин над городом» использует те же реалии и сходную стилистику; это, по определению автора, «психоделическая фантастика». Об авторе известно, к сожалению, мало. Гжегож Стефаньский/Grzegorz Stefański родился в 1964 году в городе Катовице. К моменту публикации рассказа был студентом 5 курса SGGW-AR (факультет ветеринарии). Еще один его рассказ будет напечатан в «Фантастыке» в 1989 году.
6. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется персоналиями Юлитты Микульской/Julitta Mikulska (род. 1928) – прозаика, драматурга, публициста, а также Януша Миля/Janusz Mil (1951 – 1985) – научного работника, прозаика и Славомира Миля/Sławomir Mil (род. 1946) – научного работника, прозаика. В рубрике «Пожелтевшие страницы/Pożołkłe kartki», публикуется небольшой рассказ братьев Милей «Хроника потерь» (J. Mil i S. Mil “Kronika strat”, (w:) “Mlody Technik”, 8/1982). Цветная иллюстрация АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki.
7. В рубрике рецензий Вавжинец Савицкий/Wawrzyniec Sawicki советует читателям журнала прочитать новый роман Юлитты Микульской «Инанна» (Julitta Mikulska “Inanna”. KAW, Kraków, 1986); «это трудный и сложный роман, который внимательный читатель сможет воспринять лишь в том случае, если использует фильтр своей фантазии и подсознания. Однако стоит этим заняться»;
Мацей Паровский/Maciej Parowski продолжает внимательно изучать польский перевод многотомной антологии «Дорога к научной фантастике – от Уэллса до Хайнлайна» Джеймса Ганна (“Droga do science fiction – od Wellsa do Heinleina”. T. 2. Wybór, przedmowa i tło historyczne James Gunn. Wydawnictwa “Alfa”, Warszawa, 1986;
а Александр Свитальский/Aleksander Świtalski весьма хвалит новый сборник стихотворений Адама Холлянека «Покаяния» (Adam Hollanek “Pokuty”. “Ludowa Spóldzielnia Wydawnicza”, Warszawa, 1987).
8. В рубрике «Критики о фантастике» печатается эссе Гжегожа Пхилипа/Grzegorz Philip «Świat plastyki fantastycznej/Мир фантастики в изобразительном искусстве», в котором анализируется иллюстративный материал журнала «Fantastyka».
9. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- только книжные издания. В этой части библиографии приводится продолжение описания достижений 1976 года. Отметим, что библиография насчитывает уже 1160 наименований.
10. В той же рубрике «Наука и фантастика» размещена очередная статья Мацея Иловецкого«Co nam chce powiedzieć Księżyc?/Что хочет сказать нам Луна?» о влиянии лунных циклов на физиологические циклы людей, животных и растений, а также на неживую природу. Цветная иллюстрация МАРЕКА ЗАЛЕЙСКОГО/Marek Zalejski.
11. В рубрике «Фильм и фантастика» под названием «Bajki nie tylko dla dzieci /Сказки не только для детей» напечатана рецензия Дороты Малиновской/Dorota Malinowska на фильмы «Горец» (“Highlander”, 1986) режиссера Рассела Мулкахи/Rassell Mulkahy и «Легенда» (“Legend”, 1986) режиссера Ридли Скотта/Ridley Scott.
12. Ну и, понятно, публикуется очередной (и последний -- одиннадцатый) фрагмент комикса Росиньского -- Дюшато «Yeans – więzień wieczności».
облако тэгов
