Мацей Паровский: Отсюда и взялся твой портрет в облике Снеера в романе «Limes inferior» Януша Зайделя? Снеер, как и Снерг, занимается «лифтингом», то есть повышает класс особам, теоретически стоящим выше его. «Лифтинг» как метафора репетиторства! Януш, ясное дело, знал, что ты учишь физике и на каких условиях это делаешь.
Адам Висьневский-Снерг: Само собой знал. И даже пообещал, что отразит это в образе героя своего романа. Но, как ни стыдно мне в этом признаться, я не знаю этой книги. И лишь недавно я прочитал другой его роман – «Цилиндр Ван Троффа».
Мацей Паровский: «Limes inferior» полемизирует с «Роботом» и в то же время его продолжает. И в том, и в другом романе показано покорение человечества другой, более развитой цивилизацией, осуществляемое ненасильственными методами. У Зайделя это покорение обретает форму политического давления – пришельцы навязывают людям ненавистную им систему. В «Роботе» сверхсущества похищают нас и разводят, чтобы втихомолку питаться нашими душами.
Адам Висьневский-Снерг: Ну, это не совсем так. В моем романе лишь промелькнуло некое предположение, относящееся к решению главного вопроса: зачем они, cверхсущества, похитили нас, почему весь город летит к звездам? Не известно, будут ли они питаться нашими душами, но ведь наверняка похитили они нас ради какой-то своей выгоды, а вовсе не за тем, например, чтобы хвастаться перед нами своими бесконечными возможностями. Если мы что-то делаем, то тоже делаем это совсем не для того, чтобы угодить кому-то иному, а не себе. Почему Бог сотворил мир? Я опять же полагаю, что Он испытывал в этом некую нужду, мир для чего-то был Ему нужен. Возьмем «От разбойника». Зачем режиссер ставит фильм? Чтобы показать его зрителям. Чтобы выжить в художественном отношении. Чтобы что-то после себя оставить. Так и в том, что касается cверхсуществ. Действительно, где-то в конце «Робота» я подсунул в шутку домысел – хотят кормиться, дескать, нашими душами. Прозвучало жутко, согласен, и возможность такая действительно существует, но это к Теории Сверхсуществ уже не относится.
Мацей Паровский: А что в таком случае к ней относится? И что она собой представляет -- эта самая Теория Сверхсуществ: литературную игру или глубочайшее вероисповедание Адама Висьневского-Снерга?
Адам Висьневский-Снерг: Слово вера здесь не уместно, ведь речь идет не о гипотезе, не о предположении, но о теории. Что такое теория? Это попытка упорядочивания фактов в какой-то области. И чем шире эта область, чем ближе к совершенству эта попытка упорядочивания, тем более теория заслуживает того, чтобы называться теорией, тем более она всеобъемлюща. В Теории Сверхсуществ я попытался упорядочить бытие, жизнь, существование в космосе. Вглядевшись в мир, я прежде всего обнаружил огромную бытийную разнородность, затем принял как факт то, что о равенстве не может быть и речи, напротив – имеет место величайшее неравенство в степенях бытия. То есть интенсивность существования очень разная. Затем я упорядочил эти степени бытия и сделал некие выводы. Основной вывод – ни одно существо не способно постичь свое сверхсущество, оно видит лишь существа, стоящие ниже его. В таком случае нет ничего удивительного в том, что мы не постигаем своих сверхсуществ, как животные не постигают людей, а растения – животных.
Мацей Паровский: Таким образом сформулированная теория игнорирует сконцентрированный во многих Священных Писаниях разных религий мистический опыт, из которого следует, что сверхсущество может дать открыть себя существу. Ты опускаешь также свидетельство Евангелий. В то же время история распятия на Кресте весьма пластично использована в романе «От разбойника». Если принять всерьез твое утверждение, согласно которому оба романа входят в логически увязанную пенталогию, вырисовывается противоречие.
Адам Висьневский-Снерг: Нет тут никакого противоречия. Я не использую в Теории Сверхсуществ слова Бог, потому что попросту снимаю его с пьедестала. Наши сверхсущества – не наш Бог, они стоят лишь на одну ступеньку выше нас. Они тоже смертные, тоже не совершенные, над ними тоже некто стоит – уже их сверхсущества. Мы тоже стоим выше животных, но ведь мы не всемогущи, как не всемогущи и животные по отношению к нижестоящим растениям, хотя они могут их съесть. Поэтому в «Роботе» и в Теории Сверхсуществ слову Бог, слову Всемогущий вообще нет места, они там не нужны. А в романе «От разбойника» речь идет о совершенно другом, не связанном с Теорией Сверхсуществ. В «Обнаженной цели» мы, в свою очередь, имеем дело с как бы cверхсуществами, потому что если существует возможность постановки фильма, в который можно войти, принять участие в действии, поговорить с его героями, то для того, кто стоит ступенькой ниже, такая ситуация граничит с чудом. Палевый Джек/Plowy Jack из романа «От разбойника» -- создатель, режиссер такого фильма. Я тут не вижу противоречий.
Мацей Паровский: Допустим, только какое-то суховатое это все и холодное. Надо сказать, что несколько молодых авторов воодушевились сенсационной сюжетной канвой «Робота». А вот если говорить о Теории Сверхсуществ и ее подтексте, хотя она имеет много сторонников, этой дорогой никто не пошел.
Адам Висьневский-Снерг: Я тоже это заметил. У меня нет ни продолжателей, ни наследников. Я, правда, мало читаю, но у меня сложилось впечатление, что у нас реализуется скорее течение Зайделя, то есть рассматриваются разные версии общественных формаций и прослеживаются судьбы отдельных людей в этих формациях. То есть у нас выходит много политических романов, описывающих разные общества.
Мацей Паровский: Может быть, это сейчас самое важное для польского писателя научной фантастики?
Адам Висьневский-Снерг: Мне это не интересно. Боюсь, что обо всем этом уже много раз говорилось. Писатель научной фантастики… Вот, кстати, хочу коснуться очень важной темы – что такое, на мой взгляд, научная фантастика и, прежде всего, чем она отличается от обычной беллетристики? Ответа на этот вопрос я напрасно жду уже много лет. Трудность состоит в том, что очень трудно дать определение самой фантастике, ведь вообще-то каждую выдающуюся книжку можно к ней отнести. Например, в конвенции XIX века авторы играли роль рассказчика-Бога, знающего все о том, что человек думает, как он поступит – это было насквозь фантастическим и с реализмом не имело ничего общего. Но если есть нечто, что фантастику и беллетристику отчетливо разделяет, то это – их отношение к человечеству и человеку. Ибо между человечеством и человеком нет согласия в основополагающем деле. Человечество разрастается в пространстве и времени, и оно вечное. Человек ограничен. Угроза для человека не равносильна угрозе для человечества, потому что даже если погибнет 90% людей, человечество может возродиться. Для человечества опасность гибели – не абсолютна. Человек, напротив, уверен в своей ограниченности во времени. Поэтому он имеет право на боязнь, на поиски утешения и поддержки в этой области, которые дают ему беллетристика, философия или религия. Взглянув с этой точки зрения, можно увидеть, что человечество ни в какой такой поддержке не нуждается. И фантастика, настоящая фантастика, занимается, по моему мнению, именно человечеством. Даже если авторы научно-фантастических произведений дают своим героям имена и фамилии, эти герои решают проблемы человечества, а не человека. У человечества нет проблем с существованием.
Мацей Паровский: Я прекрасно могу представить себе фантастику, говорящую о человеке.
Адам Висьневский-Снерг: В литературных дискуссиях вообще не следует использовать слова «фантастика», поскольку он слишком многозначное. Я предлагаю классифицировать литературу следующим образом. Каждая литература что-то защищает: научная фантастика – человечество, политическая литература – народ или группу людей, художественная литература – человека.
Мацей Паровский: И литературой какого типа в таком случае занимается Адам Висьневский-Снерг?
Адам Висьневский Снерг: Третьего типа конечно. Обогащенного элементами научной фантастики. Хотя я не уверен в том, что слово «обогащенный» здесь уместно.
Мацей Паровский: Мы уже согласились с тем, что у Снерга нет последователей. А сам Снерг кому-нибудь наследует? В изданной в 1960 году повести Адама Холлянека «Преступление великого человека/Zbrodnia wielkiego człowieka» есть эпизоды, в которых описывается изменение темпа времени.
Адам Висьневский-Снерг: Я не читал этой книжки и никогда о ней не слышал. На описание окаменевшего города в «Роботе» меня вдохновила теория относительности Эйнштейна.
Мацей Паровский: Назови своих любимых писателей, если таковые у тебя есть.
Адам Висьневский-Снерг: Есть, но не из числа фантастов. В жанре я высоко ценил Лема, да я, собственно, как и все, воспитывался на этом писателе. Интересовался я и другими фантастами, мне нравится Воннегут и его «Завтрак мастеров», но в общем итоге к научной фантастике я равнодушен. Книжки этого жанра, как правило, кажутся мне ужасно скучными, я дохожу в их чтении не далее чем до седьмой страницы. Наиболее высоко из писателей я ценю Франца Кафку – не потому, что он очень популярен, попросту он мне особенно соответствует, причем с моего 20-летнего возраста. У меня мания чтения его книг. Недавно я перечитал «Замок» в пятый раз. Затем Бруно Шульц, Витольд Гомбрович, Федор Достоевский… Я не оригинален в своих пристрастиях, все эти писатели широко известны и в мире, и у нас, но, например, Пруст -- тоже в моде, а я его «В поисках утраченного времени» не прочитал. Я предпочитаю читать известную мне книжку в пятый раз, чтобы открыть в ней что-то новое, а не листать дальше седьмой страницы книжку, от которой ничего толкового не жду. Если я с таким трудом пишу, то и дело правлю («Робота», например, три раза перелопачивал, попросту теряю деньги, книжка на глазах худеет), не жалею сил и времени, что-то улучшаю, -- почему другие <писатели> позволяют мне отбрасывать <их сочинения> ? Пусть сами прочитают пару раз то, что они написали, и найдут то, что нужно исправить.
О Висьневском-Снерге (Вишневском-Снерге) можно почитать у нас на сайте вот здесь Вообще-то Снерг, его личная судьба и судьба его книг – это тема отдельного разговора. Пока же отметим лишь то, что книгу «Каждому – небо» он, видимо, так и не написал. Те две книги, которые вышли уже после его трагической смерти (“Oro/Оро” и “Trzecia cywilizacja/Третья цивилизация”), не укладываются в озвученную концепцию и выглядят скорее как черновики реализации какого-то одного (и иного) замысла, чем как независимые законченные и полностью отредактированные произведения.
цитировать