Из дневника Марка Харитонова.

цитата

4.04.82. Гулял с Леной, читал Ионеско... Вечером к Городницкому. Внушительный сбор: Искандер, Эйдельман, Стругацкий, Смилга, Графовы, Лукины, Диков; поздней приехала Тата Губерман и брат Губермана Давид, который руководит бурением сверхглубокой скважины на Кольском п-ове. <...>

Стругацкий рассказывал, как допрашивал по поручению командования японца, спросил, пьют ли у них. Он ответил по-английски: «Little by little», т.е. «понемногу». Но так как японцы не выговаривают «л», получилось «ритр». Стругацкий перевел: «литр за литром» — «и не ошибся», — добавил он.

Тост: «За понимание!»

Из дневника Марка Харитонова.

цитата

18.09.77. У Лукина с А. Стругацким и Мамардашвили. Стругацкий не случайно пользуется такой популярностью среди юношей, которые всегда впервые ищут ответ, и ответ максимально прямой, о проблемах мироздания. Он сам такой; в такой направленности ума всегда есть что-то незрелое для ума высокомерного, попросту снявшего (или считающего снятыми) эти проблемы. Но симпатична искренность, с какой он ставит свои вопросы .

Он сказал Мамардашвили (когда мы выпивали): я (или мы с братом) чувствую, что нам сейчас не хватает философской подготовленности. Но читать философов невозможно — трудно понять, чем это может быть полезно писателю .

Мераб отвечал, что философы говорят то же, что и все люди, только по необходимости на своем, трудно понятном языке. Пригласил на лекции, которые читает сейчас во ВГИКе .

Мне трудно пересказывать мысли Мераба, тем более его язык, но что-то мне запомнилось и кажется интересным .

Глупо ждать, что какой-то «властитель дум» изречет нам всю истину. Нет ни одного мыслителя, который мог бы когда-то удовлетворить целиком, который сказал бы всю правду. Властитель дум Лев Толстой говорил много чепухи, с Солженицыным нельзя во всем согласиться. Но надо взять у каждого те 10%, которые кажутся истинными. Когда несколько человек обсуждают то, что каждому представляется истиной, и существует время, в котором они высказываются, истина возникает, высказывает себя в пределах этого времени .

Нельзя жить полемикой с тем, что для тебя не существует. В чем разница между Галилеем и Джордано Бруно или лучше сказать, Кампанеллой? Те жили внутри дискуссии, спора, жили борьбой с современными представлениями. Но для Галилея всего этого не существовало, это не было истинным, просто не представляло для него как для мыслителя интереса, он вышел за пределы этой ситуации. Я не могу ругать глупого марксиста, который утверждает, что материя первична, сознание вторично, и не могу хвалить того, кто станет доказывать, что сознание первично, материя вторична. Для меня это не проблема. Все споры о различных возможностях распределения при коммунизме... — для меня этого не существует. Я не могу заниматься опровержением, скажем, Константинова — всего этого не существует. И для Галилея не существовало этой полемики .

Стругацкий возразил: Бруно додумался до идеи множественности миров, а до этого можно было и вовсе не додуматься. К этому гораздо труднее было прийти, чем кидать камешки с Пизанской башни .

Мераб возразил, что это давным-давно сказали индийские философы, просто мы не читаем на санскрите, а читаем, допустим, на латыни. Но это наше частное дело .

А я подумал, что есть еще одна проблема: проблема человека, который готов идти на костер за свои пусть несерьезные убеждения. Именно потому, что он пошел на костер, его идеи, идеи того же Галилея стали действенной силой, а идеи индийских мудрецов завязли в тумане тысячелетий .

Из дневника Марка Харитонова.

цитата

10.09.76. У Д. Самойлова. <...>

Среди гостей был Аркадий Стругацкий, очень милый, скромный... Говорили о Набокове. Аркадию он не нравится. «Когда я прочел Булгакова, то схватился за голову: почему нам его раньше не дали? Мы бы писали совсем по-другому! А Набоков для меня — боковая ветвь, которая никуда не ведет. Динозавр». Давид сказал: «Но он является фактом литературы, который уже оказывает влияние, как ваши книги являются фактом литературы». — «Господи, — махнул рукой Аркадий, — модные книги!» О моем «Гоголе» сказал: «Странная вещь, мне такие нравятся». Вообще, было в нем что-то неожиданно мягкое, грустное, скромное. Сейчас работает с Тарковским. «Я в него влюблен...»

А. Мильчин

Это случилось в 1984 году. Издательство «Книга» выпустило третьим, переработанным и дополненным изданием «Краткий справочник книголюба» (я уже упоминал его выше среди изданий, выпущенных «Книгой» по моей инициативе).

Третье издание, о котором пойдет речь, Центральное правление Всесоюзного общества книголюбов (ВОК) решило выпустить к десятилетию общества – в 1984 году. В «Книжном обозрении» было напечатано обращение к любителям книги с просьбой присылать замечания, пожелания и предложения по составу и содержанию справочника. Издательство получило довольно много писем. В соответствии с пожеланиями книголюбов была значительно расширена библиографическая часть справочника и, в частности, включены списки книг массовых серий художественной, мемуарной и научно-популярной литературы центральных издательств. Это новшество и вышло издательству боком.

Неприятность ожидала там, где, казалось бы, ее меньше всего можно было ожидать. Подвел список книг «Библиотеки советской фантастики» издательства «Молодая гвардия». Он включал книгу повестей и романов Аркадия Львова «Бульвар Целакантус». Между тем Аркадий Львов был эмигрантом, т. е., по тогдашним представлениям властей, предателем, изменником Родины. Мало этого, он сотрудничал с «вражеской» радиостанцией «Свобода». И еще того хуже, Главлит разослал по библиотекам и издательствам секретный приказ об изъятии всех книг А. Львова и запрете их в нашей стране. Приказ этот я читал, но, когда просматривал список, совершенно о нем забыл. Библиографы же составляли списки книг серий по библиотечному каталогу, из которого карточку с описанием книги А. Львова почему-то не исключили, как и карточки книг некоторых других авторов-эмигрантов. Но в отношении этих других никаких секретных приказов об изъятии не было. Все же мы, зная имена наиболее известных из них, книги их из списков, как ни неприятно было это делать, выбросили. Оказалось, не всех: мы не могли знать всех авторов, покинувших страну и тем поставивших себя вне советской литературы, а библиотечные каталоги этого тоже не учитывали. Главлит же библиографические списки не проверял, так как они, по его правилам, входили в число текстов, не подлежащих контролю.

Знаменитый английский писатель обвинил Корнея Чуковского, что тот подучил мальчишек Тенишевского училища назвать имя Уэллса, когда в его присутствии их спросили о самых любимых книгах. Я сам «тенишевец», и мой долг выступить в защиту Чуковского от возведенной на него напраслины. Еще за восемь лет до посещения Уэллсом Тенишевского училища он уже был достаточно там популярен. Я был в числе тех 16—17-летних мальчиков, среди которых проводился письменный опрос о прочитанных за последний год книгах. Опрос показал, что после Льва Толстого Уэллс — наиболее читаемый автор.