Йохан жужжал мне про «Солопганг» с тех пор, как я прилетела в Гренландию.

— Да, это не по дороге, так что тебе придётся ехать туда специально. Давай рванём туда после Конференции SICON.

Я хотела сказать, что в Гренландии вообще ничто не бывает «по дороге», но какой в том смысл? «Солопганг» был легендой в том смысле, в каком он существует сейчас или был когда-то в Гренландии, и известен человекам пятнадцати. Его название по-датски означает «восход солнца». Парень, руководящий сим заведением, Курт Гундерсон, несколько лет колесил по стране в качестве наёмного геолога, прежде чем отправиться в ту местность и, благодаря одному из самых невероятных открытий в стране, стать производителем и дистиллятором мескаля. Я не большая любительница выпить, но раньше имела слабость к текиле. Не слишком изысканной — «Cuervo Gold» меня вполне устраивала. Но после Конференции SICON, где я провела три бесполезных дня, обсуждая образцы керна и способы снижения опасности ядерного заражения, ибо ледяной покров таял, обнажая хранящиеся десятилетиями отходы, я была готова к поездке.

«Двинули!» — написала я Йохану.

Он заехал за мной в пятницу. Нам потребовалось три дня, чтобы добраться до Ипаткитака на северо-восточном побережье. Первые две ночи мы провели в гостевых домах из гофрированного железа, в США такие используются для хранения разобранных газонокосилок или холодильников, слишком тяжёлых, чтобы их везти на свалку. Утром третьего дня мы оставили наш внедорожник с подветренной стороны огромного выступа чёрной скалы и отправились дальше пешком.

Виды были захватывающими: чёрные скалы и бесконечная полоса воды цвета индиго, сияющая лазурью тающих айсбергов, становящихся золотыми с восходом солнца, голубое сердце в угасающем пламени. В воздухе стоял сырой, каменистый запах дикой Гренландии, не разбавленный вонью топлива, гниющей рыбы и горящих шин, витающей над крупными населёнными пунктами; в последнее время вонь стала более едкой, ибо людишки корпораций и целых государств наводнили деревни, стараясь добраться до полезных ископаемых, показавшихся из-под тающей ледяной шапки.

— Может просто останемся здесь? — спросила я на третью ночь, когда мы разбили палатку под ржавеющим остовом брошенного транспортёра.

— Возможно, Курт позволит нам пожить у него. — Йохан перевернулся на другой бок в спальном мешке и открыл клапан палатки, чтобы выкурить сигарету. — Мы поможем ему с теплицей.

— Теплица в Гренландии. Это оксюморон.

Йохан кивнул.

— «Оксюморон» — подходящее название для бара.

Во время холодной войны в Ипаткитаке располагалась небольшая военно-воздушная база США. Теперь на голых скалах валялись всякое военное, словно обломки какой-то давней авиакатастрофы. Разбитые лобовые стёкла, остовы джипов и трейлеров, шины размером с детский бассейн. До дома Курта оставалось ещё полдня пути. Мы выехали рано утром и добрались ещё до полудня, как раз когда опустился холодный туман, скрывший окружающую равнину и далёкие зубчатые горы.

— Добро пожаловать!

Курт вышел из маленькой хижины, чёрным пузырём парившей над каменистой равниной. Он был невысоким для датчанина, темноволосым, а не блондином, с седеющей бородой и круглыми затемнёнными очками. Он выглядел как добродушный, но убеждённый троцкист.

— Йохан, рад тебя видеть! И Эмма, я так рад, что мы наконец-то встретились. Пойдёмте, занесём вещи в дом, а потом отправимся на в «Солопганг». Это там, всего в минуте ходьбы.

Он неопределённо махнул рукой в сторону сгущающегося тумана, когда мы последовали за ним в гофрированную полубочку. Полчаса спустя мы рискнули выйти обратно. Я надеялась чего перекусить, прежде чем приступать к дегустации выпивки Курта, но Йохан был слишком нетерпелив.

— Мы проехали восемьсот миль, чтобы выпить. И я хочу выпить.

Курт кивнул, и мы последовали за ним к другой хижине, поменьше, с круглыми окнами, ярко освещёнными изнутри. На каменистой земле были разбросаны солнечные батареи, баллоны с пропаном и несколько генераторов. С флагштока свисала шкура белого медведя, гремя на ветру челюстями. Над входом в хижину висела деревянная вывеска ручной вырезки с малиновыми буквами.

СОЛОПГАНГ

Курт придержал для нас дверь, на входе нас обдало такой сильной волной жара, что я сразу же вспотела. Моргнул, ослеплённая множеством прожекторов, подвешенных к куполообразному потолку и расположенных по всему периметру. Я ощутила себя на сцене, под сотней софитов, или в грузовом отсеке НЛО.

— Боже мой, Эмма, посмотри на всё это! — восхитился Йохан.

Комната была заполнена огромными колючими растениями, некоторые из них были почти с меня ростом, их толстые листья в форме лезвия меняли оттенок от барвинково-голубого до зелёного, такого насыщенного и тёмного, что листья казались вырезанными из малахита. Я глубоко вдохнула, ноздри защипало от жары и слегка едкого запаха агавы; казалось, что её листья опалены.

Я повернулась к Курту, вставшему, чтобы погладить длинный стебель с кремовым цветком агавы.

— Как тебе удаётся сохранять столько тепла зимой?

Он пожал плечами.

— Секрет фирмы, верно? Но здесь происходят очень странные вещи. Я думаю, повсюду. Вы слышали, что на леднике Гарм нашли руку? Они думают, что ей тысячи лет, как и Ледяному человеку. С татуировкой и куском рукава из тюленьей кожи. Но только руку. Как вы думаете, что случилось с остальным телом?

Я рассмеялась.

— Найдётся, когда растает остальная часть ледника.

— Нет, там льда уже нет. Искали-искали, но ничего не нашли. Я думаю, его кто-то съел. Ладно, двигайте сюда.

Я ожидала, что «Солопганг» будет иметь хотя бы отдалённое сходство с настоящим баром или рестораном. Хотя он стоил не так дорого, как восхождение на Эверест или ужин в ресторане, отмеченном звездой Мишлен, я слышала, что здесь можно оставить приличную сумму.

Но помещение, куда привёл нас Курт, оказалось узкой пристройкой со стенами из некрашеной фанеры. Липкий цементный пол. Без окон. Гирлянды белых светодиодов свисали с вбитых в дерево гвоздей, освещая прямоугольный стол с потёртой красной столешницей из пластика и шесть металлических складных стульев. Рядом с дверью кто-то нацарапал маркером на куске картона.

СЪЕШЬ ЗМИЯ

— Падайте, — сказал Курт. Он подошёл к небольшому металлическому шкафчику, открыл, достал бутылку и три стеклянных бокала. — Мы начнём с этого.

— Нет. — Йохан покачал головой, затем указал на картонку у двери. — Мы хотим попробовать сие.

Курт поколебался, поставил бутылку и бокалы обратно на полку и направился к нам, доставая мобильный телефон. Йохан достал свой. После краткого обмена информацией и теневым платежом, Курт кивнул.

— Сейчас вернусь, — сказал он и направился в оранжерею.

Я села на один из шатких стульев рядом с Йоханом.

— Я никогда этого не делала, — сказала я, уставившись на надпись, сделанную от руки. — «Съешь змия». А ты пробовал?

— Да, конечно. Ничего особенного — в Мексике едят гусениц, знаешь? Здесь совсем по-другому. Это стоило пять тысяч, но оно того стоит.

Через несколько минут Курт вернулся. Он уселся за стол и поставил перед нами две маленькие бутылочки, каждая из которых была закрыта пробкой.

Он осторожно вынул пробки.

— Вот, прошу, — сказал он.

Сначала я подумала, что они сделаны из того же стекла, что и старые бутылки из-под кока-колы, того рассеянного зелёно-голубого цвета, всегда напоминавшего мне небо во время урагана.

Но когда я осторожно подняла свою, то увидела, что стекло прозрачное. Странный сизоватый оттенок исходил от жидкости внутри. На дне что-то плескалось.

Нет, не плескалось — плавало. Я уставилась на пловца, и у меня по спине побежали мурашки: существо размером и длиной примерно с мой мизинец, мерцающее и пульсирующее, извилистое движение заставляло мерцать тускло-оранжевым, а затем ярко-кислотно-зелёным, как урановое стекло.

Я поднесла бутылку поближе к лицу, едва осмеливаясь дышать. Маленькое существо извивалось, сворачиваясь и разворачиваясь так, что трудно было сосчитать его ножки. Мне показалось, что их было шесть. Его головку размером с ноготь большого пальца окружала волнистая алая бахрома, такого же цвета, как и глаза. Четыре штуки.

Я взглянула на Йохана. Он уже поднёс сосуд к губам, глаза его сияли, а щёки порозовели от волнения.

— Скёль, — сказал он, поднимая бутылку и залпом выпивая мескаль.

Я всё ещё сидела с пересохшим ртом, когда Йохан с Куртом выжидательно повернулись ко мне. Я поднесла бутылку к губам и уловила слабый запах серы и ещё более слабый — гниющего мяса. Я закрыла глаза.

— Скёль, — выдохнула я и выпила.

SICON (Student Ideas Competition) — Конкурс студенческих идей, проводится с 1983 года.

Скёль (Sköll) – традиционный первый тост в Скандинавии, «За здоровье!».

Я никогда не был поклонником музыки Зика Макдермотта. Слишком агрессивная, с хрипотцой под Тома Уэйтса и внешностью канадского лесоруба, способного погладить манула. Но у него был высокий рейтинг от «Pitchfork», о нём вещало NPR. Когда Макдермотт приезжал прошлой зимой, зал был наполовину полон — чертовски здорово, учитывая, что шоу сначала отменили из-за снежной бури, а затем перенесли на пару дней.

Макдермотт не нанимает команду для гастролей. Так делают многие сольные исполнители — вот почему места типа Оперного театра, нанимают парней типа меня, для выставления света и звука.

Макдермотт переждал бурю в «Гавани», отельчике в центре города. Именно тогда он и познакомился с Бри. Бри милая, маленькая и похожая на сорванца, с татуировкой в виде рыбы на предплечье. Я предполагал, что она лесбиянка. Никогда не улавливал от неё никаких сексуальных флюидов, что не так уж и странно, учитывая, что я отъездившийся гастрольный техник, вдвое её старше, и каждую неделю катаюсь в Эллсворт на встречи Анонимных наркоманов.

Как бы то ни было, она встретила Макдермотта в «Ромовом ряду». Следующие три ночи они провели вместе. Мой дом находится недалеко от отеля; я пару раз видел, как она выходила. Не то чтоб я за ней следил: просто в подобном мелком городишке обращаешь внимание на всякую ерунду.

К тому же, Бри работает на меня. Она училась музыке в Северо-Восточном университете — она умеет на мандолине, — но через год вернулась домой. Проблемы с бабками. Я знаюсь с её папашей и пригрел её по знакомству. Научил её основам электромонтажа, как выставлять свет, заводить и делать шоу.

В этом Бри была хороша. Мне нравилось, когда она была рядом, нравилось слушать, как она играет на мандолине, пока я разбираюсь с софитами. Насколько я знаю, до Макдермотта она никогда не спала со звёздами. Мне всё равно, лишь бы справлялась с работой.

А в снежную бурю вариантов нет. Она явилась во второй половине дня перед сдвинутым шоу, и мы приступили к работе.

Макдермотт прекрасно держался на сцене. Довольно симпатичный, с бородой и тёмными волосами, обезоруживающе грубоватыми, несколько показушными манерами, никак не вязавшимися со его душераздирающими песнями. Он сидел на стуле у края сцены, прижимая к себе «Гибсон», и пел в микрофон, помнящий президентство Никсона.

Единственной забавной строчкой в его райдере был стоящий рядом торшер. Во время выступления он проделал ещё одну штуку, позаимствованную у Уэйтса: отложил гитару и, напевая, станцевал маленький пьяный вальс с микрофоном, хватаясь за лампу, подобно алкашу из старого мультфильма. Наш торшер имел абажур с кисточками и десятилетия успешных выступлений в постановках местных театров. Театральные пушки голубого света имитировали лунный, а пыль в воздухе сияла, как снег. Это было нелепо, но эффектно. Ему аплодировали стоя.

В довершение всего на бис он вытащил Бри с мандолиной. Я не знаю, планировали они это или нет. Думаю, что нет, судя как она покраснела. Они пели «Тенистую рощу», улыбаясь друг другу так, будто проделывали это сотни раз.

Я знаю, что в ту ночь они провели вместе — следующий день был одним из немногих, когда Бри опоздала на работу. Я ничего не сказал. Такой счастливой я её ещё никогда не видел.

Но так было недолго. Минули недели, месяцы. Она ничего не говорила, но я всё понимал.

Она немного набрала вес, потом сбросила, несколько раз появлялась пьяной или под кайфом. Я её отругал — это было не просто непрофессионально, но и опасно. Я не хотел, чтобы какой софит свалился на меня или на неё.

После этого я видал её в «Ромовой ряду», но на работу приходила трезвой. И мандолину я больше не слыхал.

Прошёл год. В феврале Макдермотт вернулся. На этот раз метели не было: стояла необычайно тёплая погода, без снега, клёны сочились соком. Я позвонил Макдермотту и спросил, надо ли ему чего особого.

Неа. Как и в прошлом году, только микрофон и торшер рядом.

Бри отметила клейкой лентой, где поставить стул и микрофон. Старый торшер разбили на премьере «Мышьяка и старых кружев», поэтому мы использовали «призрачный светильник». Такой же старый, как и всё остальное.

Бри прицелилась со стула Макдермотта и выбрала место для лампы. Мы были готовы к работе.

Практически все билеты на концерт были распроданы. Местные жители хорошо запомнили прошлогоднее шоу, а весенняя погода привлекла людей из таких далёких мест, как Бангор. Внутри было, наверное, градусов восемьдесят (27°С), а на сцене, освещённой рампой, ещё больше. Я попросил Бри убавить яркость; но то ли она забыла, то ли температура поднялась из-за большого количества людей.

Тем не менее, Макдермотт устроил великолепное шоу. Когда пришло время для финальной песни, я приглушил всё, кроме этого жуткого синего пятна. Он пританцовывал с микрофоном, по лицу струился пот: пьяница вышел весьма убедительным. Он исполнил небольшой пируэт и схватил призрачный светильник.

Это выглядело как часть представления. Голова откинулась назад, в одной руке он сжимал микрофон, в другой — светильник, и, пошатываясь, направился к краю сцены. Некоторые люди рассмеялись.

Затем он рухнул со сцены, увлекая за собой стойку для микрофона и светильник. Люди закричали. Кто-то — вероятно, Бри — включил свет. Кто-то ещё набрал 911.

Вероятно, он был мёртв ещё до того, как упал на пол. Из осветительной кабины я увидел, как шея изогнулась, когда он ударился головой о край сцены.

Я имел дело с прибывшими копами и «Скорой помощью», а позже ещё со множеством копов.

Как и Бри. Все меня знали, все мне поверили, когда я сказал, что всё проверил заранее.

Смерть была признана несчастным случаем. Никто не винил ни меня, ни Бри, но после этого Оперный театр закрыли, и нам пришлось искать другую работу. Никто из нас не общался ни с какими СМИ, хотя в Интернете появились видеозаписи, где Бри играет с Макдермоттом, а также кадры с его финального шоу.

Я знаю, что произошло. Двухконтактный штекер старого призрачного светильника не был поляризован, как у современных. Если вы воткнёте его в розетку правильно, проблем не возникнет. Если вы вставите его в розетку, перевернув, металлическая подставка окажется под напряжением. Но даже это не проблема — если только вы не держали одной рукой светильник, а другой — что-нибудь заземлённое. Например, микрофон.

Бри знала, как нужно правильно включать «призрачный свет». И я дважды всё проверил. В какой-то момент перед выступлением она ушла за кулисы.

Если вы прикоснётесь костяшками пальцев к объекту под напряжением, вы получите удар током, но не настолько сильный, чтобы умереть. Если же вы схватитесь за него, электрический ток заставит ваши мышцы сокращаться: вы не сможете его отпустить. Сложите это с потными руками, заземлённым микрофоном, тусклой сценой и восьмифутовым перепадом высот, и вы получите покойного Зика Макдермотта.

Я ничего не сказал Бри. Полагаю, причины у неё имелись. Она снова взялась за мандолину — я иногда вижу её на открытых вечеринках «Ромового ряда». Она чертовски хороша.

«Призрачный свет» — театральный термин, обозначающий лампу, оставляемую включённой на сцене на ночь. Обычай всегда оставлять сцену освещённой уходит корнями в викторианский театр. Считалось, что свет отпугивает призраков и злых духов. Традиция до сих пор существует в Америке, во всех театрах Бродвея ночью горит «призрачный свет».

«Pitchfork» — сетевой музыкальный журнал.

NPR — Национальное Общественное Радио.

«Тенистая роща» («Shady Grove») — одна из популярных песен т. н. «Аппалачской музыки», известна с начала ХХ века.

«Мышьяк и старые кружева» (1939) — известная пьеса американского драматурга Джозефа Кессельринга.

Листья в саду были ярко-зелёными, но вот яблоки на деревьях чернели от гнили. Сотник смущённо стоял за воротами, словно не замечая протянутой тарелки с оливками и хлебом, хотя и был голоден.

— Заходи в дом, — пригласила женщина. — Ты проделал долгий путь.

Большая чёрная собака, следовавшая за ней по пятам, гавкнула один раз.

— Я не в форме, миледи, — сказал он, хотя сад тоже выглядел неухоженным и грязным, и молча покачал головой, когда она предложила ему стакан воды, прозрачной и искрящейся на солнце.

— Значит, ты ничего не хочешь? — она холодно рассмеялась, и он взглянул на неё: длинные прямые черные волосы, бледная кожа, пронзительно зелёные глаза, нос крючком и тёмная родинка на левой щеке. Её дом оказался на захваченной армией территории, всю весну и все лето она ничем не занималась и не с кем не общалась, но так и не собрала урожай, и сад выглядел заброшенным. В лагере её со смаком и завистью поминали ведьмой. Какими бы красивыми ни были другие женщины командира, он спал с ними всего один раз, а потом передавал их другим жаждущим; за что и удостоился прозвищ «ненасытный», «избалованный», «проклятый».

Говорили, что, когда командиру понадобился гонец, дабы передать ей письмо, никто не решился идти; сотник вызвался добровольцем, ибо не верил ни в колдовство, ни в Бога, ни во что иное, кроме своего меча; он воевал уже слишком долго.

— Не хочу вас беспокоить, — сказал он, имея в виду, что не хотел, чтобы она беспокоила его; женщина белой рукой откинула длинные волосы за плечо и бросила на него презрительный взгляд, как бы говоря: «Слишком поздно».

Вслух же она сказала с достоинством истинной королевы:

— Тогда ты можешь идти.

Она с грохотом захлопнула калитку и направилась к дому. Он долго смотрел ей вслед, а потом опустил взгляд на собаку. Та с отвращением фыркнула и затрусила прочь.

Конечно, когда он вернулся в лагерь, его одолевали вопросами.

— Такая же, как и все остальные, — коротко ответил он, сгорбившись над куском хлеба и миской супа в ожидании следующего письма.

В деревне Фишера снег валит до тех пор, пока не скроет всё вокруг. После некоторых бурь жителям деревни приходится карабкаться по стропилам и вылезать через отверстия в карнизах на крыши своих огромных мрачных домов, чтобы снова увидеть Солнце. От дома к дому роют туннели, но работа это тяжкая, а ещё они зачастую обрушиваются во время снежных вьюг. В деревне с населением в сто человек за подобную зиму соседи могут помочь сохранить вам рассудок, а могут и свести с ума. Баланс хрупок.

Фишер жил на отшибе, один в маленьком домике, слишком простом и неуютном, да и жениться он не мог по скудности выбора. Падал снег: скрыл стены дома, добрался до крытой соломой крыши. Фишер пил подогретое вино у камина.

Он не заметил, как вошла снежная женщина. Вот он был один, а потом уже нет. Она была бледна и одета в белое шёлковое одеяние, многослойное для тепла. Её волосы были чёрными, как закопчённые дымом стропила. Когда он прикоснулся к ней, руки её оказались холодными. Она почти не разговаривала, что вполне устраивало немногословного Фишера, с трудом тратившего слова. Его жизнь изменилась: по-прежнему простая, но более приятная.

В деревне жениться нетрудно — достаточно трёх ночей и разделённой чаши вина. Но всегда одинокому Фишеру всё представлялось очень серьёзным: он заплакал от счастья, когда они выпили из одной чашки.

Он не задумывался о характере своей жены. Она была умной и доброй, с удовольствием занималась сексом. Если её руки всегда были холодными, то в деревне, где крыши домов занесены снегом, это не вызывало удивления.

Через три дня буря утихла, и явился первый сосед.

— Бррр, — объявил Картер, стряхивая снег с соломенных сапог. Трёхцветная кошка, повсюду следовавшая за Картером, отправилась на поиски замёрзших мышей вдоль стен. — Крыша на складе кузнеца обрушилась, и до весны у него останется только железо в кузнице. Уивер родила ребёнка два дня назад — это девочка, и с ними обоими всё в порядке. Как дела у тебя?

Фишер вывел жену навстречу Картеру. Та улыбнулась, поклонилась, предложила вина, а затем удалилась, чтобы заштопать поношенный халат.

— Хм, — сказал Картер. — Когда она здесь появилась?

Фишер покраснел.

— Она пришла в снежную бурю.

Картер долго смотрел на Фишера, поглаживая забравшуюся на руки трёхцветную кошку.

— Хм. Что ж, удачи вам обоим, — решил он.

Новость разлетелась, и люди приходили поприветствовать его бледную жену. Когда туннели были безопасны, соседи часто навещали друг друга, но Фишер любил те времена, когда вьюги делали их опасными, и он оставался наедине со своей доброй, умной женой. Если она и выглядела постаревшей и немного усталой, то в этом не было ничего удивительного, ведь зимы в деревне суровые.

Выпал снег, его унесло ветром, он снова выпал. Солнце вернулось, и дни стали длиннее. Снег на крыше растаял; с соломенной крыши капало, пока Фишер не очистил её. Когда он открыл входную дверь и вывел жену на оттаивающий двор, то увидел, что при дневном свете одежда её выглядит потрёпанной, а в волосах появилась серебряная прядь. У него защемило сердце, и он прижал её холодные руки к своему лицу.

— Я никогда не покину тебя, — прошептал он.

Она ничего не ответила.

Наступила весна: сквозь трещины в снегу пробились цветы, и поля превратились в грядки. Жена Фишера теперь трудилась мало, потому как заболела. Соседи по возможности помогали, приносили овощи из скудеющих запасов. Фишер и его жена гуляли под руку каждый день. Он не показывал виду, но тщательно выбирал путь, чтобы всегда ступать по снегу. Её волосы стали такими же белыми, как и её поношенная одежда.

Она умерла.

Фишер сидел в своём маленьком домике. Была весна и тепло, поэтому в камине не было огня. Вошёл Картер, сопровождаемый трёхцветной кошкой у босых ног.

— Мне жаль, — сказал он и сел. — Но она не могла остаться.

— Ты знал, что она демон, — сказал Фишер, не оборачиваясь.

— Мы все знали, — молвил Картер.

— И ничего не сказали?

— Зачем? — удивился Картер. — Счастье — это редкость. Мы не хотели стоять у вас на пути.

Трёхцветная кошка подошла к Фишеру и забралась на руки.

— Она была демоном, — повторил Фишер и почесал кошку за ушами. — Она могла уничтожить нас всех. Таков путь демонов.

— Нет, — сказал Картер и встал. — Даже демон может быть одиноким, а она любила тебя. Счастье — это редкость, — повторил он и ушёл.