— Делать-то вы что-нибудь умеете?

— Конечно, нет.

— H-да… — И он деловито свел бpови. — В таком случае вас пpидется устpоить на ответственную должность.

И устраивает, на ответственную, агитационные поезда формировать.

Будь роман только сатирическим, это бы еще ничего, сатира в разумных пределах в СССР допускалась, но крупными мазками воссозданный исторический фон придает действиям Сергея зловещий смысл. Звучное заглавие романа соотносится именно с подобными эпизодами, в которых виден сознательный цинизм представителя новой власти, пусть не из крупных, но всё-таки способного снять телефонную трубку и позвонить в Кремль, народному комиссару по просвещению.

Вполне возможно, что сам Мариенгоф имел в виду несколько иной цинизм — цинизм Владимира, живущего за счет любовников жены, или цинизм самой Ольги, состоящей в связи с человеком, расстрелявшим ее брата, не считающей нужным скрывать свои измены, открыто продающей себя, или цинизм злорадного наблюдателя, в роли которого оказалась русская интеллигенция. Но получилось гораздо жёстче и "политичнее".

По большому счету ни Владимир, ни Ольга на циников не тянут. Владимир плывет по течению. Он конформист, приспособленец. Ольга ближе к цинизму, в ней есть пренебрежение к общественной морали. Но проистекает оно не столько из отношения к морально-этическим ценностям, как таковым, сколько из отношения к мужчинам, ее окружающим. Она протестует не против морали, а против отсутствия у них чувства собственного достоинства. А потом не может с этим жить. Потому что тошно и вся тоска ей одной. Тут получается вынужденный цинизм — цинизм действия, не принимаемый душой.

А вот история любви рассказана замечательная — грустная, противненькая, с грязнотцой история слабого, потерявшегося человека, но, безусловно, она о Любви. О любви, не требующей идеализации предмета, способной принимать и прощать ошибки и оскорбления, бесконечно терпеливой, и, как мне показалось, не замеченной той, к которой была обращена. Владимир же бросил на алтарь этой любви всё, что имел, он жил ею одной, больше жить было нечем. Всё, чему была посвящена прежняя жизнь, оказалось ненужным, осмеянным.

На фоне этой ненужности у героя развивается уклон в пошлость. В книгах и в жизни он выискивает подробности неопрятно-физиологические, как бы принижающие человека, вызывающие отвращение при взгляде со стороны. Поначалу это заставляет брезгливо морщиться, потом понимаешь — самозащита. Владимир оказался в столь унизительных условиях, причем сам позволил себя в эти условия поставить, что физически грязные детали жизни как-то облегчали ему ношу моральной нечистоплотности, вот он их и выискивал везде, где мог.

Русская интеллигенция оказалась беспомощной перед житейскими проблемами эпохи перемен, ее снесло на обочину, и выживали люди, прислоняясь, куда могли — к большевику Сергею к нэпману Докучаеву, кто рядом был, за того и хватались. Получается, что собственного стержня-то и не было. Образование было — куча знаний, почерпнутых из пыльных библиотек, — а собственных принципов не было, таких, чтоб держаться за них до конца, как солдат за устав держится или сподвижник за идею свою. Мотались, как щепки на ветру.

И сами ведь понимали это, что и раздавливало человека окончательно. Владимир так говорит о своей жизни: "Сейчас я думаю о том, что моя жизнь, и отчасти жизнь Ольги, чем-то напоминает отpаженное существование пожилой женщины в кpуглых очках и ее дочек.Мы тоже поселились по соседству. Мы смотpим в щелочку чужого забоpа. Подслушиваем одним ухом. Hо мы несpавненно хуже их. Когда соседи делали глупости — мы потиpали pуки; когда у них назpевала тpагедия — мы хихикали; когда они пpинялись за дело — нам стало скучно".

Вся жизнь оказалась вдруг за чужим забором, своей не получилось. Здесь проявляется не цинизм, а что-то совсем другое, с многими приставками «бес-».

Стилистически же роман необыкновенно хорош — теперь так уже не пишут, да и в те времена писали немногие. Красивый язык, оригинальные метафоры, короткие точные фразы. Весь роман можно растащить на цитаты — злые, едкие, запоминающиеся. Абсурдность коммунального быта также прописаны очень хорошо, чего стоит одно переселение Владимира к Ольге, при котором домовый комитет запретил ему забрать с собой письменный стол и кровать. Это еще одна примета времени, на которую мы смотрим издалека.

А вот любовь всепрощающая и потеря человеком себя не связаны с конкретным временем. Трагедия Владимира и Ольги и сегодня тревожит сердце. Они могли бы быть счастливыми, но не сумели противостоять той мути, которая взметнулась вверх на волне разрушения привычного мира. Этой паре никто не постелил полей, у них не получилось жить и дышать...

Бен Ааронович сумел удачно соединить неспешную обстоятельность классического английского романа, энергетику криминального детектива и таинственность городского фэнтези. При этом детективная и фэнтезийная составляющие равноправны и не мешают друг другу: полицейское расследование ведется по законам жанра, хотя и особенными сотрудниками, а призраки, духи, вампиры, маги являются закономерной частью созданного Автором мира. Они не волшебные в сказочном понимании волшебства, они подчиняются законам природы, которые пока еще не познаны и изучаются вполне научными методами. Так же, как преступления раскрываются с использованием традиционных методов полицейского детектива, даже когда касаются магии.

Но не только криминальными тайнами и странными сущностями увлекают истории о Питере Гранте. Автор сумел воссоздать атмосферу Лондона начала двадцать первого века, современного нам, но совершенно не нашего. Лондон Аароновича похож на ковчег, где каждой твари по паре: вот тебе негр, вот сомалийка, вот гречанка, вот классический англичанин, словно бы шагнувший к нам из времен Шерлока Холмса, а рядом совсем уже непонятно кто — люди и нелюди, пугающие и бесшабашные духи стихий, вампиры всех мастей, маги черные и белые, существа долгоживущие, бессмертные и неупокоенные. И все они варятся в огромном котле под названием Лондон — город, любимый главным героем и Автором.

Как Санкт-Петербург принято считать самостоятельным действующим лицом романов Достоевского, так Лондон смело можно назвать одним из главных героев романов Аароновича. Со страниц книг город предстает живым, не только в силу фэнтезийной персонификации отдельных городских объектов, но благодаря тщательной прорисованности деталей городского пейзажа и историческим экскурсам. Не знакомый с Лондоном читатель многое теряет – не видели мы этих улочек, кондитерских, театров, но атмосфера все равно затягивает. Ааронович создал замечательный город, в нем хорошо тем, кто его любит.

И не только город поставлен рядом с людьми. В первом романе цикла важнейшую роль играет английский Театр, действие оказывается связанным с персонажами традиционных английских пьес и знаменитыми актерами прошлого. Второй роман погружает нас в мир Джаза, практически на каждой странице, на каждом этапе поиска преступника Питера Гранта сопровождают джазовые мелодии, самые разные, одна из которых оказывается главной уликой и обличителем. При этом театральная и музыкальная части произведений опираются на реальные исторические факты – пьесы, актеры, музыкальные композиции и музыканты не придуманы Автором, все это на самом деле было, может быть, чуть-чуть иначе, но в целом именно так.

Очень хочется узнать, каким видам искусства посвящены следующие романы цикла, которых уже пять и шестой в работе. Но увы – на русском изданы только первые два романа, и книжная серия, в которой они издавались, закрыта в 2014 году.

Первый роман показался мне чисто приключенческим, а главный герой часто напоминал повзрослевшего Гарри Поттера. Вторая книга глубже, в ней присутствует довольно яркая, чувственная любовная линия, местами повествование приобретает трагические нотки, хотя и это тоже приключение – герой в первую очередь констебль, полицейский детектив продолжается…

Конечно, жаль, что фантастических детективов мало. Но среди тех, что есть, встречаются такие вот совершенно замечательные вещи.

Он прикидывается тем, кем князь Мышкин был на самом деле. А в дураках оказывается главный герой романа Виктор, сопоставимый, пожалуй, с Рогожиным, хотя и очень условно, ибо масштаб личности не тот. Вывернутый наизнанку идиотизм оказывается тщательно закамуфлированным прагматизмом, а себялюбивый эгоист-прагматик, не переставая быть таковым, реинволюционирует в клинического идиота под влиянием извращенной заместительной страсти. Такой вот перевертыш получился при внедрении русских классических идей в европейскую современность.

Виктор, живущий в режиме перманентного внутреннего монолога, в частности, заявляет: "Если интеллектуалы заставляют нас спрятаться в своей скорлупе, то идиоты помогают проявить наши самые потаенные склонности". Мысль эта применима и к изнанке, и к лицу исследуемого психологического феномена. Именно она позволяет выявить параллели лица и изнанки, тем более, что изнаночный роман мысль эту последовательно раскрывает. Простота (возможно, притворная) Конрада вскрывает подлинные чувства Виктора и Терезы, а постепенная деградация Виктора проясняет некоторые скрытые поначалу стороны характера Конрада. И хотя личность Конрада до конца так и остается нераскрытой, думается мне, что идиот в изнанке все-таки не он.

На мой взгляд, роману серьезно повредило обилие ссылок на различные литературные, художественные, кино- произведения. Автор включил их в текст во множестве, особенно в первой трети книги, а зачем, непонятно — ни одна из них не сыграла даже как генератор ассоциаций. Получилась еще одна обманка, демонстрирующая образованность Автора и литературную глубину романа, которой на самом дел в нем нет — при попытке нырнуть в текст головой о дно стукаешься практически сразу.

Приятное впечатление оставляет язык — легкий, четкий, афористичный. Кое-что из бесконечного монолога героя можно выдернуть на цитаты. Например, "Самые прекрасные моменты любой жизни — это всегда литература. Прекрасные встречи, любовь с первого взгляда — чудеса стиля". Очень неплохо звучит, хотя по факту любовь героев к чудесам стиля никак не отнесешь, нет в их жизни тех прекрасных моментов, которые литературу создают. А вот свинства много.

Грустное впечатление осталось от романа. Слишком много литературного эксперимента. Цель его в принципе ясна — вскрыть пороки общества потребления через гротеск. Но Автор явно перестарался с количеством сатирических ингредиентов и ошибся с выбором литературной основы. Получилось нечто хаотичное и практически не усваиваемое, несмотря на прекрасный слог. Пустота, бесцельность и клиническое слабоумие — это не изнанка того идиотизма, который не в силах выдержать столкновения с реальной жизнью. Это как раз лицо вполне самостоятельного явления, которое Автор тонко подметил, старательно проиллюстрировал подчас слегка диковатыми эпизодами, но преподнес не с той стороны и не в той связке.

Книга скорее разочаровала, но афористичность слога хороша, хоть и присутствует в романе несколько изолированно от самой истории.

Пелевин мастерски показал расщепление сознания героя в его фантазиях. Вот перед нами Чапаев, Анна, Котовский, Юнгерн: Петр беседует с ними и все происходящее воспринимается как самая настоящая реальность, до момента, когда собеседники переходят к теме первичности сознания и местонахождения пресловутого нигде. В речи собеседников сразу начинает звучать один голос — голос Пустоты, спорящего с самим собой.

Наверное, так и выглядит расщепление сознания изнутри, когда человек настолько уходит в свой внутренний диалог, что его внутренние прокурор, адвокат, подсудимый и некто четвертый, у которого нет названия, получают воплощение в образе и объекте. Человек уже настолько внутри себя, что его Внутренняя Монголия становится внешним миром. А внешний мир что же? А бог его знает. В этом и состоит одна из неразрешимых загадок мироздания: внешнее познается только через внутренний инструментарий личности, поэтому так легко перепутать горизонты событий, если слишком пристально вглядываться во внешнее изнутри.

Если вглядываться слишком пристально, то каждый видит свою объективную для него реальность: кто-то Шварценеггера на истребителе, кто-то харакири, а кто-то с Чапаевым в СВ разъезжает. Это в клиническом варианте. Вне клиники происходит примерно то же самое, только не так эпатажно. Поэтому условно несумасшедшим так трудно бывает понять друг друга, ведь видят и говорят каждый о своем, а взаимно объективироваться в рамках общей темы не у всех получается.

Средневековый классик объявлял мир театром. Пелевин сделал следующий шаг и показал в своем романе мир как сумасшедший дом. И в этом есть свои резоны: никто из нас не может быть вполне уверен в своей психиатрической адекватности, ибо судим изнутри. Чапаев и Юнгерн — еще не самые плохие собеседники с собственным «Я».

В психиатрической составляющей причудливо преломляется сатирическое. Герой размышляет вроде бы о вечном, но и сиюминутному политическому достается искорка нирванного света: вопреки авторской оценке, отнюдь не в пустоте пребывает Пустота, мир вокруг есть, хоть и меняется постоянно. А герой не может или не хочет зафиксировать какое-то одно состояние внешнего. Отсюда и психиатрия, в этом ведь и есть единственная разница между теми, кто по разные стороны забора — одни зафиксировали внешнее, других швыряет через время и пространство.

Вывод из этого сюрреалистического декаданса — все есть екклесиастовская «суета сует». Не ново, но не скучно и даже весьма занимательно иногда.

Зло или благо несет в себе явление божественной сущности в мир человеческий? Шардик принес скорее зло. Однако, зло это творили люди по собственному разумению и собственными руками. Веру и смелость следовать воле божества имели немногие, и эти немногие в мире человеческом были слабы. Поэтому воля божественная была заменена волей человека, жаждущего победы любой ценой, и эта человеческая воля потянула за собой слабых духом. Когда духом слаб главный жрец, это страшно прежде всего для самого божественного посланца. Несмотря на всю звериную мощь и мистический ореол, носитель Силы Божьей оказался заложником силы человеческой. Кельдерек из верного последователя Шардика превратился в его тюремщика и мучителя.

Огромный зверь, явление которого людям стало причиной многих бед, сам пострадал более всего. Именуемый Силой Божьей, он прожил жизнь пленника, и даже внезапно обретенная свобода уже не могла принести ему радости.

Тем не менее, именно порыв измученного зверя к свободе позволил герою освободиться от чужих влияний и оков официального статуса, осознать совершенные ошибки и через покаяние постичь истину, которую он так жаждал получить от Шардика. Истина эта оказалась простой, как охотничий лук или кинжал, и столь же функциональной.

цитата Ричард Адамс. Шардик

Даже под мучительным гнетом судебного преследования, денежных неприятностей или тревоги за возлюбленную человек все же может находить удовольствие и утешение в искусно разыгранной игре или цветении дерева, им посаженного и заботливо выращенного, — ведь сердце всегда точно угадывает, где искать подлинную радость, как бы ум ни старался увести от нее.

В начале романа Кельдерек очень хорошо умел слышать свое сердце и жить по его велению. Потом заблудился, поддался чуждым влияниям, перестал слышать голос сердца, но так и не научился жить одним лишь рассудком. Потребовалась очень долгое путешествие, по возвращении из которого герой снова научился слышать. Но он вернулся, его путешествие состоялось.

В начале романа мы видим Кельдерека играющим с детьми. Ему это нравилось гораздо больше, чем традиционные мужские препровождения свободного времени. И в финале (промежуточном, поскольку герои романа молоды), он снова приходит к детям.

цитата Урсула Ле Гуин. Обделенные

Человек всегда попадает туда, куда идет. И всегда возвращается.

«Возьми мою жизнь, владыка Шардик!» — восклицает герой на протяжении всего романа. И эта фраза отмечает этапы его пути. В начале в ней звучит потребность служения внезапно осознанной высшей силе, затем просьба измученного человека о смерти и, наконец, спокойное признание нашедшего свое место человека, для которого отдать жизнь Богу означает не кинуться следом за ним в погребальный огонь, а посвятить себя делу, простому, понятному и достойному Силы Божьей применительно к людям.

Почти все герои романа прошли аналогичное преображение в той или иной степени — от суетности и ложных целей к простой жизни, согласной с велением сердца, требующей приложения ума, а также и рук, растущих из нужного места, поскольку ничего в мире, и Бекланском тоже, не делается просто так, но только руками и разумением человеческим. Этому научил людей Шардик — медведь, которого приняли за Бога и замучили ради власти. Явлением и жизнью своей он вдохновил заблудившихся последователей на зло, а в смерти сохранил жизнь и вернул свободу нескольким детям человеческим, что стало основой новой легенды и изменило суть культа Шардика, обогатив его гуманистической составляющей.

А поскольку культ этот предназначался для людей простых и сугубо практических, обновление его привело к облегчению жизни некоторого числа детей-сирот. Они нашли приют, заботу, защиту. Не зря явился Шардик в мир человеческий, не зря страдал и погиб — благодаря его влиянию на людей в мире стало чуть меньше детских слез.. Таков итог легенды о ,Шардике — умной, мудрой, наполненной разнообразными смысловыми планами книги.

Недостаток у нее один — скучна она в той же мере, в какой глубока. Подозреваю, что это проблема языковая. Не в том смысле, что перевод плохой — нет, перевод хорош, но для живущего в русскоязычной среде и соответствующим образом мыслящего читателя проблематика романа и нравственные искания героев давным-давно знакомы по русской классике.

Легенда о Великом Инквизиторе занимает всего лишь несколько страниц, и написана она в 1879 году, но заключает в себе всю историю Шардика. Конечно, ракурс подачи другой, сюжетная составляющая иная, но идея раскрыта и многократно рассмотрена с разных сторон во множестве других произведений, написанных, а стало быть, и прочитанных гораздо раньше.

Думается мне, что роман этот понравится тем, кто любит серьезное неспешное чтение, но не читал Достоевского, Гоголя, Булгакова. Читавшим же может быть скучно, поскольку все идеи Адамса русская классика отработала еще в позапрошлом веке.