И верил, что Любовь от Бога,

Она – закон его, хотя

Природы алый клык и коготь

С сим кредо спорят не шутя.

Те, кто сейчас с довольным видом посмотрел на полку с этим недешевым томом Теннисона, считая, что там есть эти слова, глубоко ошибаются. В Литпамятниках хрестоматийные строки в исполнении того же самого переводчика выглядят так:

И веровал, что благ Господь

И правит все любви закон

(Хотя Природа испокон

Порабощает дух и плоть).

То есть известных всему миру "клыка и когтя" в Литпамятниках нет.

И было бы странным дать эпиграф с такими словами к произведению, названному отсутствующими в переводе «Клыком и когтем». Да и весь роман, в какой-то мере, построен на этом образе. Возможно, странность перевода обнаружилась, когда издатели обратились за авторскими правами к переводчику и высказали недоумение. А возможно, сразу по выходу Литпамятников отозвались читатели, не обнаружившие хрестоматийных строк. Но, Татьяна Стамова перевод четверостишия изменила.

В другом переводе — Эммы Соловковой в книге 2009 года эти же строчки переведены вообще неузнаваемо:

Что верит, что любовь есть Бог

И что она — закон Всего,

Природы вопреки когтям.

В 2018 году Эмма Соловкова на сайте «Самиздат» свой перевод чуть модернизировала:

Кто верит, что любовь есть Боже,

Благой Закон творенья тоже,

Природы вопреки когтям.

Но проблема узнаваемости осталась. Для сравнения вот оригинал (разное количество строк потому, что у Соловковой стихотворение по-иному структурировано):

Who trusted God was love indeed

And love Creation's final law—

Tho' Nature, red in tooth and claw

With ravine, shriek'd against his creed

Бог и Природа

В пустейшем детективном женском романе 2016 года Норы Робертс (под псевдонимом Джей Ди Робб) «Подмастерье смерти» эпиграфами поставлены строки из Уильяма Вордсворта и Альфреда Теннисона. Этот роман – 43-й в цикле про сотрудника полиции Еву Даллас. Нора Робертс – англоязычная Дарья Донцова. Такая же многостаночница. А детективная загадка в романе сходна до степени смешения с описанной Ли Чайлдом в «Выстреле» 2005 года (более известном по фильму 2012 года «Джек Ричер»). Что касается эпиграфов, на мой взгляд, их функция техническая – попытка придать хоть какую-то глубину повествованию: не просто-де детектив, но и размышление о сути человеческой. Но таких размышлений, к сожалению, в нем нет.

В «Подмастерье смерти» цитируется LV стих «In Memoriam A.H.H.» Альфреда Теннисона:

Бог на Природу столь сердит

За то, что зла ее работа?

О видах столь полна заботы,

А жизней вовсе не щадит.

Как утверждается в сноске (книга вышла в 2020 году), это перевод Эммы Соловковой. Но в издании «Европейского дома» 2009 года — совсем иной ее перевод:

Бог и Природа здесь в конфликте:

Подчас Природы злы мечты?

Та жизней вовсе не щадит,

Заботясь тщательно о виде.

Как выяснилось, Эмма Соловкова на протяжении лет свои переводы дорабатывает. На ее страничке на сайте Самиздат, в 2018 году (с неизвестными изменениями 2023 года) размещен уже третий вариант перевода:

С Природой Бог в борьбе всегда

Из-за её презлой работы?

О видах столь полна заботы,

Защиты жизней столь чужда.

В свою очередь, перевод Татьяны Стамовой в «Литературных памятниках» звучит так:

Так с Богом во вражде Природа?

Что говорит она? «Греши!»

Он – о бессмертии Души,

Она – о продолженье рода.

А вот оригинал:

Are God and Nature then at strife,

That Nature lends such evil dreams?

So careful of the type she seems,

So careless of the single life.

Интересно, что здесь как раз идет речь о том, о чем Ричард Докинз написал книгу «Эгоистичный ген»: куда ведет эволюция – к благополучию вида, или к благополучию индивида?

То есть предполагается, что в каждой следующей книге действуют их реинкарнации с теми же параметрами характера (это могут быть и мужчины, и женщины или даже звери). Тем самым эти самостоятельные повествования связываются в единое полотно.

К – бунтарь, ищущий справедливости;

И – ученый, стремящийся постичь истину;

С – недостойный правитель, мошенник или лентяй.

И наконец, Б – основной протагонист романа, нередко продолжающий действовать после смерти К. Его характер сложнее. Это порядочный человек, основательный, деятельный, способный самостоятельно жить при любой власти, но почему-то неизменно прибивающийся к К.

Именно его в первом же абзаце РОБИНСОН сопоставляет с обезьяной из «Путешествия на Запад». Однако, в первоисточнике Сунь Укун – не просто обезьяна, а царь обезьян, который сначала устроил скандал в аду и вычеркнул из книги мёртвых своё имя, а потом дважды поскандалил на небесах, и войска Нефритового императора не смогли с ним ничего поделать в силу его неуязвимости, так что пришлось вмешаться непосредственно Будде. При этом он действительно предан Сюаньцзан (он же Трипитака) в его путешествии на Запад, однако последнему пришлось надеть на него особый ограничивающий обруч. Все эти характеристики, честно говоря, были бы более свойственны К, чем Б, который судя по вышеизложенному, отнюдь не прост.

Скиталец по звёздам

Через два года после «Годов риса и соли» Дэвид Митчелл выпустил «Облачный атлас», составленный из отдельных самостоятельных историй, происходящих на протяжении нескольких сотен лет, со сходной идеей реинкарнации (мне нравится, как это передано в фильме).

Впрочем, Ким Стенли РОБИНСОН в последней книге «Первые годы» остроумно переигрывает идею реинкарнации. Происходит это в беседах Чжу Исао (И):

– Начало жанру жизнеописаний положено в религиозной литературе: сборники житий христианских святых и мусульманских мучеников, а также буддийские тексты, описывающие жизнь через длинные последовательные перевоплощении, — «Сорок шесть переселений» Гангхадары (тибетский текст), «Двенадцать проявлений Падмасамбхавы», а также «Биография Гьяцо Римпоша, с первой по девятнадцатую жизни»…

Например, такой буквалист, как Дху Сянь, будет пытаться точно сопоставить даты смерти и рождения своих героев, вписывая ряд выдающихся актёров истории в серию перевоплощений, и утверждать, что они совершенно точно всегда были одной душой из-за выбора профессии, но из-за трудностей с совпадением дат в конце концов он был вынужден делать некоторые дополнения к своей серии, чтобы все его герои шли друг за другом последовательно. В итоге в своих бессмертных трудах он приходит к формуле «делу время, потехе час», таким образом, оправдывая чередование жизней гениев и генералов с третьесортными портретистами или сапожниками. Зато даты совпадают! – Чжу радостно ухмыльнулся.

Потехе час

Переводчик Елизавета Шульга к концу, похоже, подустала, от переложения непростого романа, допустив здесь несколько промахов:

— Вписывая ряд выдающихся актёров истории в серию перевоплощений, и утверждать, что они совершенно точно всегда были одной душой из-за выбора профессии.

Вот оригинал:

— Strings of prominent historical actors through several reincarnations, asserting that he can tell they have always been one soul by what they do.

А вот более точный перевод:

— Создает цепочки выдающихся исторических деятелей через их реинкарнации, утверждая, что они были одной душой, исходя из сходства их деятельности.

Actors – это далеко не всегда актеры. Гораздо чаще оно так и переводится: актор.

Аналогичным образом нелепа фраза «он приходит к формуле «делу время, потехе час», таким образом, оправдывая чередование жизней гениев и генералов с третьесортными портретистами или сапожниками», хотя даже из контекста понятно, что ради совпадения дат Дху Сянь вынужден был вставлять в свою хронологию перевоплощений людей второстепенных, оправдывая это тем, что душе надо хоть немного передохнуть от великих дел: «кто много работает, должен и расслабляться».

Хитроумный идальго

В последней книге романа среди других примеров Чжу Исао (И) упоминает самаркандского антолога, «старца Красное Чернило, который в своей коллекции реинкарнаций собрал жизнеописания, используя для выбора героев что-то вроде момента клинамена, поскольку каждая повесть в его сборнике содержала момент, когда герои, чьи перевоплощения всегда носили имена, начинавшиеся с одних и тех же букв, приходили к перекрёстку в своей жизни и отклонялись от задуманного для них курса».

Это напоминает ситуацию, когда в начале второй части известной всем книги Санчо Панса и бакалавр обсуждают с Дон Кихотом вышедшую тиражом 12 тысяч экземпляров первую часть:

— Будто вышла в свет история вашей милости под названием «Хитроумный идальго дон Кихот Ламанчский», и будто меня там вывели под собственным именем Санча Пансы, и синьору Дульсинею Тобосскую тоже, и будто там есть все, что происходило между нами двумя, так что я от ужаса начал креститься – откуда, думаю, все это сделалось известным сочинителю?.. Автор этой книги прозывается Сид Ахмет Бен-Нахали!

— Это мавританское имя, — сказал Дон Кихот.

То есть у «Годов риса и соли» есть повествователь, он тоже араб, как и в случае с Дон Кихотом. О нем мы узнаем еще в конце 4-й книги — «Алхимик», когда вся группа персонажей очередной раз собралась в бардо. Разочарованные, не видящие смысла в своих многочисленных перерождениях: «они не могут избежать колеса рождения и смерти; и старец Красное Чернило, их летописец, должен рассказать их истории честно, смотря в лицо реальности, иначе истории эти ничего не значат. А они непременно должны что-то значить».

Как заметил Санчо Панса «история должна быть правдивой», на что рыцарь печального образа заметил, что «Эней не был столь благочестивым, как его изобразил Вергилий, а Одиссей столь хитроумным, как его представил Гомер».

И действительно, что-то слишком уж белые и пушистые получились в «Годах риса и соли» К, Б, и И, и слишком уж неприятным – С. Впрочем, во все времена были те, кто взыскует справедливости, и те, кто упивается властью. Нужно только грамотно расставить их в повествовании, слегка разбавив «третьесортными портретистами или сапожниками».

Старец Красное Чернило выстраивает свою 600-летнюю хронологию под определенную утопическую идею: пусть хоть тысячу раз приходится начинать с начала, не нужно опускать руки, а пытаться вновь и вновь, чтобы достигнуть «священной горы». К, Б и И рождаются опять и опять, и будут рождаться, пока стоит мир.

Поэмы Оссиана

Ну а что касается правдивости историй, то, несмотря на рассказанное в "Дон Кихоте" о разнице между поэтом и историком, Ким Стэнли РОБИНСОН непрямо указывает на обратное. В той же последней книге Чжу Исао упоминает концепции Рабинтраната и Белого Ученого. Если по поводу первого есть примечание редактора русского издания: «Рабиндранат Т. (1861-1941) – личность, широко известная как в родной Индии, так и за ее пределами: писатель, поэт, композитор, художник, общественный деятель», то Белый Ученый в переводе указывается просто как таковой.

Если же посмотреть оригинал, то мы обнаруживаем там «Rabindra and Scholar White». Ничего не буду говорить по поводу первого из них – не знаком с его идеями, но второй – все же должен переводиться как ученый Уайт. И он, судя по пересказу концепции, действительно является реальным Хейденом Уайтом, одна из базовых книг которого – «Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX веке» — издана на русском.

Базовая его идея состоит в том, что труды историков не являются научными в полном смысле этого слова. Историк, извлекая из необозримого числа исторических событий лишь те, которые, по его мнению, важны, выделяя их в последовательное «и завершенное в себе целое», действует подобно писателю, сочинившему сюжет и выстраивающему вокруг этого законченное произведение (формулировка Арона Гуревича):

— Дискурсивные связи между фигурами (людей, событий, процессов) в дискурсе не являются логическими связями или дедуктивными соединениями одного с другим. Они, в общем смысле слова, метафоричны, то есть основаны на поэтических техниках конденсации, замещения, символизации и пересмотра. Вот почему любое исследование конкретного исторического дискурса, которое игнорирует тропологическое измерение, обречено на неудачу в том смысле, что в его рамках невозможно понять, почему данный дискурс "имеет смысл" вопреки фактическим неточностям, которые он может содержать, и логическим противоречиям, которые могут ослаблять его доказательства (а это уже сам Уайт).

Рассказанные нам истории «непременно должны что-то значить», и роман РОБИНСОНА очень даже значит. Это такая же утопия, как «Город Солнца», «Вести ниоткуда», «Облик грядущего» и «Туманность Андромеды». Пусть даже если описан не результат как у предшественников, а Путь: «годы риса и соли» еще длятся, но «если вы хотите выйти из колеса, упорствуйте».

"Храбрость!" — сказал Пес-Воин. — И загрузить кости».

Как-то не совсем изящно. В переводе это прозвучало так:

«Все дело в отваге! – воскликнул Воинствующий Пес. – И в капельке свинца».

Тут уже слышатся отголоски «доброго слова и пистолета».

Роман

Это плутовской роман на фоне постапокалипсиса: наше будущее здесь является глубоким прошлым, временем Утопии, когда человечество достигло технологических вершин, но после ожесточенной войны с искусственными разумами вновь погрузилось в глубокое средневековье. Почти все, что было связано с техникой, стало непонятным и магическим («вершину горы венчала пагода с непонятным религиозным символом на крыше – «спутниковой тарелкой», как называли ее древние»), при том, что достижения генетики продолжают существовать и использоваться («ящиком с обучающими сигарами разжились в табачной лавке… Даргер остановил свой выбор на антологии классической поэзии. Что касается Довеска, он дымил историей периода Южных и Северных династий. Пока они курили и болтали, специализированные мозаичные вирусы преодолевали гематоэнцефалический барьер и распаковывали закодированные тексты прямо в лобную долю мозга»).

Даргер и Довесок поступили на службу Тайному Императору, силой объединяющему Китай, ведь время перемен – это время возможностей.

– Госпожа, это же Обри Даргер! В Лондоне он спас королеву Алису из лап злейшего врага. Во Франции отыскал давно утраченную Эйфелеву башню. В Праге единолично победил армию големов. Вся Москва боготворит его за то, что он пробудил князя Московии от многолетней спячки и вскоре после этого внес кое-какие существенные улучшения в Кремль, а стало быть, и в весь город.

Даргер, не имея ни военного образования, ни военного опыта, строит из себя Великого Стратега уровня Сунь-цзы. У него всегда наготове расчеты и непогрешимая психополемология, показывающая как победить в будущей битве.

Удивительно, но все его стратегемы срабатывают: войско Тайного Царя, ставшего с его подачи Тайным Императором, практически бескровно берет обманом один город за другим.

Та часть романа, которую некоторые читатели назвали «Санта-Барбарой», — на самом деле важна как противовес военным успехам (здесь чувствуется скрытая отсылка к «Сну в летнюю ночь» — если в романе есть Тайный Император, постоянно скрывающий свой облик, прячущийся за масками, иной одеждой или иным обликом, то, надо полагать, в нем есть точно такие же пасхалки). Дабы решить любовный треугольник, Даргер нагромождает одну схему на другую и начинает в них запутываться. Даже Император удивляется:

— От Гениального Стратега я ожидал более успешного решения всех этих любовных дилемм.

В сопоставлении с любовными победы военные достаются Даргеру слишком легко. И только в конце романа выясняется, почему.

Аналогия

В другое время и в другой стране Остапу Ибрагимовичу попался лишь один равный противник ему — Александр Иванович Корейко, сопротивление которого заставило Великого Комбинатора собраться, напрячься и поработать куда более творчески. Разговор с Корейко, когда Остап пришел к нему с папкой, очень напоминает разговор Даргера с Хитрой Лисой – именно она оказалась единственным по-настоящему сильным противником.

— Так это вы посылали мне дурацкие телеграммы?

— Я, — ответил Остап, — «грузите апельсины бочках братья карамазовы». Разве плохо?

— Глуповато.

— А нищий-полуидиот? — спросил Остап, чувствуя, что парад удался. — Хорош?

— Мальчишеская выходка! И книга о миллионерах — тоже. А когда вы пришли в виде киевского надзирателя, я сразу понял, что вы мелкий жулик. К сожалению, я ошибся. Иначе черта с два вы меня бы нашли.

А теперь сравните:

— Вполне понимаю, что ты сделал. Так же поступают иллюзионисты. Если зрители уверены, что из колоды карт покажется пиковый туз, фокусник превращает все карты в пиковые тузы. Или заставляет этого туза вспыхнуть пламенем. Или подбрасывает колоду в воздух, и карты оборачиваются воронами и разлетаются прочь. Ты знал, что я считаю тебя хвастуном и обманщиком, и применил уловку, на которую мог попасться только круглый дурак. Мне казалось, я знала, что у тебя на уме, а потому угодила в собственную западню. Если бы я по достоинству оценила твою хитрость, то, поверь, этот день закончился бы по-другому (глава 12).

Связи здесь нет. Но одинаковые ситуации вызывают одинаковые реакции.

Гипертекст

Впрочем, СУЭНВИК был бы не собой, если б не насытил текст культурными отсылками. На самой поверхности – легкая стилизация под «Троецарствие», которое упоминается в тексте дюжину раз. И хорошо, что легкая – более глубокий ориентализм было бы тяжелее читать. Хотя плутовское «Путешествие на Запад» в романе не упоминается, Довеска вполне можно сопоставить с Чжу Бацзе со свиной головой. Далее упомяну только о тех реминисценциях, которые не отмечены примечаниями в русском переводе.

В 9 главе Даргер перед наступлением на Перекресток произносит речь перед солдатами:

— Я не алчу золота, богатых одеяний, роскоши. Моя единственная гордыня – смиренность в служении. Лишь до одного я жаден: хочу, чтобы весь мир узнал о том, что я исполнил свой долг. Сегодня я буду сражаться и проливать кровь бок о бок с моими детьми, ибо все вы мне как сыновья и дочери. Если бы я вас не любил, то прогнал бы прочь, чтобы оставить всю заработанную славу себе. Но эту славу мы разделим поровну. Те, кто переживут битву и вернутся домой, будут до самой смерти праздновать этот день, хвастать шрамами и заставлять внуков по новой выслушивать набившие оскомину истории… Нас мал, но, к счастью… мы братья по оружию.

Речь эта составлена из нескольких источников, но основа взята из речи Генриха 5 перед битвой при Азенкуре в день святого Криспиана (Шекспир «Генрих V» , акт IV, сцена III).

— Клянусь Юпитером, не алчен я!

Мне все равно: пусть на мой счет живут;

Не жаль мне: пусть мои одежды носят,

Вполне я равнодушен к внешним благам.

Но, если грех великий — жаждать славы,

Я самый грешный из людей на свете…

Кто, битву пережив, увидит старость,

Тот каждый год и канун, собрав друзей.

Им скажет; "Завтра праздник Криспиана",

Рукав засучит и покажет шрамы:

"Я получил их в Криспианов день".

Отныне до скончания веков;

С ним сохранится память и о нас -

О нас, о горсточке счастливцев, братьев.

Тот, кто сегодня кровь со мной прольет,

Мне станет братом: как бы ни был низок,

Его облагородит этот день.

И что самое интересное, речь фальшивого Тайного Императора в 19 главе перед битвой с Севером имеет тот же источник:

— Гениальный Стратег обещает победу, как и много раз прежде. Он всегда держал слово. Но, быть может, вам кажется, что ему просто везло, что на этот раз все переменится, что его планы пойдут наперекосяк. Если так… я не стану вас удерживать. Пусть эти слова достигнут ушей всех, кто мне служит. Те, кто не желает разделить богатства и славу завоевания Севера, вольны уйти. Такие солдаты мне не любезны и не нужны. В знак моей доброй воли через Белую реку перекинут этот мост. Каждый, кто пожелает смыться без гроша в кармане, должен просто обратиться к Гениальному Стратегу или Воинствующему Псу за пропуском, подтверждающим, что он трус и дурак. Покажете этот пропуск охранникам у моста и проваливайте на все четыре стороны.

А вот другой отрывок из речи Генриха V в день святого Криспиана:

— А лучше объяви войскам, что всякий,

Кому охоты нет сражаться, может

Уйти домой; получит он и пропуск

И на дорогу кроны в кошелек.

Я не хотел бы смерти рядом с тем,

Кто умереть боится вместе с нами.

А в 10 главе Даргер прямо ссылается на Шерлока Холмса:

– Подобно Древнему Мастеру Дедуктивного Мышления я считаю мозг местом, которое каждый заполняет по собственному выбору. Болван тащит туда что ни попадя и, когда нужно извлечь из памяти что-то конкретное, не может разобраться в своем бардаке. Мудрец откладывает про запас лишь то, что поможет ему в работе, но делает это усердно и скрупулезно. Для меня жизненно важны вопросы стратегии, а вот вертится Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли, меня совершенно не волнует, и потому я не считаю нужным это знать.

Полагаю, что комментария нет, потому что это очевидно.

Сплошные фениксы

В 6 главе Умелый слуга передает своему хозяину Довеску восстановленную трость со спрятанным клинком, на котором ювелир вырезал ряд изображений, в числе которых – по предложению Умелого Слуги — два гоняющихся друг за другом феникса. Слуга говорит, что это подарок от юного сына вражеской чиновницы, которого отряд Довеска сцапал по дороге, перекинул через загривок лошади, использовал в качестве языка и отпустил. Довесок недоумевает:

— Быть может, мой вопрос покажется тебе странным, но в моей культуре украшенный меч – это своего рода подарок, который старший преподносит младшему в награду за выдающуюся службу – например, за победу в битве или захват флагманского корабля противника. У вас так же?

Умелый Слуга отвел взгляд. – Дерзкий сопляк! Так и хочется заехать ему этой тростью!

Эта деталь была предвестником окончательного Объяснения событий.

На последних станицах бессмертная по имени Неумирающий Феникс, прежде чем насильно отправить Даргера с другом далеко за пределы страны, дарит ему серебряную шкатулку, на которой, в частности, тоже изображены два гоняющихся друг за другом феникса – «two phoenixes chasing each other».

Эта фраза очень напоминает заголовок романа — «Chasing the Phoenix». «Полет феникса», на мой взгляд, неправильный его перевод. Точнее было бы — «Гоняясь за Фениксом» или хотя бы «В погоне за Фениксом». Есть такой фильм 2004 года – «Flight of the Phoenix» про авиакатастрофу в пустыне Гоби, который как раз прямо и переводится «Полет Феникса».

На протяжении романа фигурирует «Невеста Феникса», которую сначала настойчиво ищет Тайный Император, потом, найдя, готовится с нею воссоединиться. Но это не женщина, а термоядерная боеголовка

И здесь тоже смущает перевод словосочетания «the Phoenix Bride» как «невеста Феникса». Я бы понял, если б в оригинале было «Phoenix's Bride» или «Bride of Phoenix». Может, правильнее — «Невеста-Феникс»?

Когда в 10 главе Даргер с Довеском приходят в лабораторию к Белой Буре, напялив белые лабораторные халаты, перчатки, стерильные тряпичные башмаки, шапочки на волосы и маски, закрывающие нос и рот, они видят как «в середине светящегося круга ослепительно сверкал бронзовый корпус феникс-установки», в которой и располагалась «невеста Феникса». А страницей позже Император все же ее называет «моя невеста».

Когда Император говорит о свадьбе, подразумевается алхимическая свадьба, когда они с невестой сольются в очистительном огне термоядерного взрыва, прихватив с собой миллионы окружающих.

У Императора не получилось, он погиб, но когда в самом конце Даргер уже считает, что ухватил удачу за хвост, поставив во главе Империи ложного правителя, на сцену и выходит женщина по имени Неумирающий Феникс, которая ему объяснила, что его игра – лишь деталь подготавливаемой десятилетиями настоящей Большой Игры, а удача была заложена еще задолго и не им.

Именно она подарила ему шкатулку с фениксами. Что же обозначают именно эти фениксы, затерянные среди других многочисленных фениксов романа. На мой взгляд, это символ неостановимого стремления Даргера и Довеска. К чему? Может, к богатству при неизменной каждый очередной раз потере этого богатства? На самом деле не богатство для них главное – а именно стремление к нему. «Phoenix» переводится еще и как совершенство и, может быть, «Chasing the Phoenix», как и бесконечное движение двух плутов, — это, в какой-то мере, «погоня за совершенством», за идеалом, за непостижимым. И суть их, кайф их, драйв их – это именно бесконечная погоня за этим идеалом, пусть даже если им самим кажется, что этот идеал — богатство.

Не за материальным благополучием же они гонятся, не смотря на слова Даргера о покое в подконтрольном городке, небольшом выводке жен и слуг. Как заявила Довеску Огненная Орхидея, уехавшая перед битвой с Севером с накопленными деньгами «зажить дома тихо и спокойно»:

— Я бы позвала тебя с нами, но знаю, что ты не поедешь. Ты слишком честолюбивый. И еще слишком непоседливый.

Миллион, полученный Остапом Бендером, счастья ему не принес. Если бы драгоценности не отобрали румынские пограничники, он бы их все равно очень быстро спустил. Не ради денег он все это на самом деле затеивал. Хотя сам считает, что ради денег. Он жил в эти дни и месяцы. Жил по-настоящему. Полной жизнью. И поэтому, получив деньги, сразу же поскучнел. Даргер и Довесок пусть и не по своей воле покинули Китай, но они двинулись дальше к новым приключениям и опасностям. Ради самих приключений. Другого драйва у них нет и не будет.

Молли прямиком перекочевала из «Джонни-мнемоника», присовокупив к своему резюме историю Рикки, сполна расплатившейся в «Доме голубых огней» за модификацию глаз.

Кейс – это гибрид Джонни с Бобби Куайном из того же «Сожжения Хром». Из-за его похожести Молли сравнительно скоро и оказалась с ним в постели.

Империя Хром преобразовалась в компанию «Тессье-Эшпул» с 3-Джейн.

Псы-нитехи стали Дикими Котами.

И даже механическая рука Автомата Джека пошла в дело, перейдя к бармену Рацу.

Понятно, что этого было мало. Характеры были расширены и углублены. Суть, правда, осталась: сильная женщина и слабый мужчина:

— Хорошо, когда каждый занимается своим делом, верно? Ты сидишь за компьютером – я бью морды.

Персонажи

Филип Дик как-то проанализировал, чем отличается рассказ от романа. Вот одно из отличий:

— В рассказе о героях узнаешь из их поступков, в романе же все наоборот: есть герои, и они делают нечто уникальное, проистекающее из их неповторимой натуры.

Без Молли «Нейроманта» бы не было. Она — самый яркий персонаж романа. Не зря же ее образ был продолжен в «Матрице», и, похоже, в «Призраке в доспехах». Хотя она не протагонист. Кейс, в отличие от нее, – далеко не Нео:

— Прятаться от кого-то, убегать – это у тебя на роду написано. Все эти заморочки в Тибе – простейший, очевиднейший вариант того, чем бы ты занимался в любом другом месте. Непруха, она часто так делает, обнажает самую сущность.

А сущность его была в том, что свободу от невезения, от постылой жизни, «мяса» он чувствовал только в киберпространстве, в Матрице.

На протяжении всего романа пунктиром идет линия Линды («Знаешь, почему она решила тебя кинуть? Ты перестал ее замечать»), хотя убита она была в самом начале. Ее смерть оставила в нем след. Поэтому Нейромант и использовал ее образ, чтобы остановить Кейса. Там, в Матрице, в последних главах, он встретил Линду и почувствовал «нечто первозданно-мощное, нечто знакомое ему по Ночному Городу, знакомое и хранившее его – до времени – от времени и смерти, от безжалостной, всепожирающей Улицы. Нечто, столько раз найденное – и столько же раз утраченное. Нечто, относившееся – он знал это всегда, и вспомнил сейчас, к сфере плоти, к сфере мяса, презираемого всеми ковбоями».

Но это его не остановило. Кейс прошел свой Путь до конца:

— Дай нам этот долбанный код. Иначе просто ни хрена не изменится, ни-хре-на! Станешь такой же, как твой папаша. Сперва все переломаешь, а потом начнешь строить заново! Поставишь стены на место, сделаешь их еще прочнее… Я не знаю, что будет, если Уинтермьют победит, но ведь хоть что-то изменится!

Когда он вышел на конечную цель, узнал: чтобы пробить последнюю защиту Нейроманта, нужно кого-нибудь возненавидеть.

— Ну и кого же мне ненавидеть? Посоветуй что-нибудь.

— А кого ты любил? — спросил Финн.

Ответ был очевиден: ни-ко-го. И полный омерзения, ненависти к себе, он пробил защиту (в том числе и защиту свою — панцирь, не менее прочный, чем у ИИ).

Мне он напомнил Рэдрика Шухарта перед Зототым Шаром, хоть и кричавшего «Счастья для всех, даром», но полностью опустошенного, что-то в момент гибели Артура Барбриджа (а он ему – никто: ни сват, ни брат, ни друг, а лишь предрешенная жертва) окончательно потерявшего, и уже не способного подняться в полный человеческий рост в переносном смысле этого слова: «…с тех пор все тянутся передо мной глухие кривые окольные тропы…»

В финальном разговоре с объединенным ИИ он спрашивает: что изменилось, ты теперь Бог? Но слышит в ответ: ничего не изменилось, мир остался прежним. И недоумевает, крутя в руках сюрикэн (о нем позже): так ты что – «просто существуешь и все?» (самое забавное и, надеюсь, не надо объяснять почему, в «But what do you do? You just there?» — курсив самого ГИБСОНА). То бишь: он, Кейс, тут жилы драл, но не изменилось НИЧЕГО.

Зачем, вы думаете, Кейс потратил большую часть своего швейцарского счета на «новые поджелудочную и печень», а на оставшиеся деньги купил «Оно-Сэндай» и билет до Муравейника». Да, он женился на девушке со странным именем Майкл и нашел себе работу. И даже, как говорят, народил четырех детей. Но ведь до этой операции у него была совершенно новая поджелудочная, не реагировавшая на наркотики…

Поперек

Чтобы стать заметным, художественное произведение должно выбиваться из ряда. ГИБСОН так и выстраивал роман. В интервью в интервью 2011 года Дэвиду Уоллес-Уэллсу он сказал так:

— Мне казалось, что господствующая американская научная фантастика середины века часто была триумфальной и милитаристской, своего рода народной пропагандой американской исключительности. Я устал от Америки как будущего, мира как белой монокультуры, главного героя как хорошего парня из среднего класса или выше. Я хотел освободить место для антигероев. Я также хотел, чтобы научная фантастика была более натуралистичной. В большинстве произведений изображенная технология была настолько гладкой и чистой, что ее практически не было видно. Как бы выглядел любой фаворит научной фантастики, если бы мы могли увеличить разрешение? В то время многое было похоже на видеоигры до изобретения фрактальной грязи. Я хотел видеть грязь в углах.

Кто-то уже заметил, в «Нейроманте» больше «панка», чем «кибера». Общим местом стали слова, что роман (и куда больше, чем последующие, даже из той же трилогии) берет начало из Уильяма Берроуза, Томаса Пинчона, Джеймса Балларда и Дэшила Хэммета (автор не раз подчеркивал, что никак не из Рэймонда Чандлера). Не раз говорилось, что много взято из нуара, по поводу которого Михаил Трофименков как-то процитировал французских кинокритиков:

— Тревога, возможно, вызвана в большей степени, чем жестокостью, необычным развитием действия. Частный детектив соглашается выполнить очень неопределенную миссию: найти женщину, остановить шантаж, удалить кого-либо, и тут же трупы устилают его путь. За ним следят, его оглушают, его арестовывают. Стоит ему спросить о чем-то, как он оказывается, связанный, окровавленный, в подвале. Люди, едва различимые в темноте, стреляют и убегают.

Ну, прямо, как о «Нейроманте» написано.

К вышеназванным именам добавляют Альфреда Бестера, Сэмюэля Дилэни (не к его ли Мышу отсылает Ривьера?) и автора криминальных романов Джима Томпсона.

Мир

ГИБСОН тщательно выстраивал повествование, оттачивая композицию, арки героев, стиль, атмосферу. На это и ушло лишние полгода.

Роман действительно сделан искусно. Лично я второй раз – через месяц — прочитал его с куда большим удовольствием, не торопясь и смакуя незакавыченные цитаты, отсылки, аллюзии, параллели и пересмешки.

Взять хотя бы сюрикэн. В первой главе Кейс разглядывает их в витрине магазина: «Сюрикэны переливались уличным неоном, и Кейсу на мгновение показалось, что это и есть его путеводные звезды, что его судьба читается в созвездии грошовых хромированных железок». В 3-й Молли дарит ему один из них: «Сувенир. Я заметила, как ты всегда на них смотришь». А в последней — уже после всего и когда Молли неожиданно покинула его – он, собираясь уезжать, вспомнил подарок, взвесил его в руке и с размаху бросил в экран компьютера: «Никто мне не нужен».

Да, Уильям ГИБСОН действительно Мастер. Но почему, написав чуть ли не половину романа, он, пойдя в кино на премьеру «Бегущего по лезвию», убежал с нее, не досмотрев, и реально подумывал, что нет смысла продолжать «Нейромант»: все уже сказано.

Что же такого было уже сказано?

Вот еще одно отличие романа от рассказа от Филипа Дика:

— В научно-фантастических рассказах случаются фантастические события, в романах же выстаивается целый фантастический мир, полный незначительных деталей. Возможно, для героев они и незначительны, читатель же познает фантастический мир именно благодаря множеству этих мельчайших подробностей.

Может, вот этот самый придуманный им для «Нейроманта» мир и увидел автор в кинотеатре? И, чтобы понять, в каком мире проистекает действие романа, надо смотреть фильм Ридли Скотта?

И да, и нет. Даже точнее – и да, и ДА.

Неигрушечные паровозы

В известном интервью 2012 года журналу «Wired» Уильям ГИБСОН признается:

— Когда я писал роман, вернее, даже ещё раньше, года за два до этого, когда я писал пару рассказов, из которых потом выросла вся вселенная «Нейроманта» — я торопился и думал: «Только бы успеть! Только бы успеть опубликовать их прежде, чем ещё 20 000 человек, которые прямо сейчас пишут абсолютно то же самое, опубликуют своё!» Я думал: «Вот оно! Пришло «время паровых машин» для таких сюжетов».

Люди делали игрушечные паровые машинки тысячи лет. Их умели делать греки. Их умели делать китайцы. Много разных народов их делали. Они знали, как заставить маленькие металлические штуковины вертеться с помощью пара. Никто никогда не мог найти этому никакого применения. И вдруг кто-то в Европе строит у себя в сарае большую паровую машину. И начинается промышленная революция. Когда я писал эти два рассказа, я даже не знал, что наступающие десятилетия назовут «цифровой эрой». Но это было время паровых машин. Оно пришло. Ещё несколько лет после этого я не переставал удивляться тому, что у меня за спиной не было огромной волны писателей, которая раздавила и поглотила бы меня после того, как я открыл шлюзы этими маленькими рассказами о киберпространстве. Волна в конце концов пришла, но это произошло позже, чем я ожидал. Это было странно. Я очень сильно выиграл от этого.

Коллеги сразу впечатлились романом: он отхватил аж три премии – «Хьюго», «Небьюла» и Филипа Дика.

Британская «Гардиан» в 2003 году в статье «Уильям ГИБСОН: человек завтрашнего дня» цитирует писателя Джеймса Флинта:

— Читая ГИБСОНА в начале 1990-х, у вас возникало ощущение, что вы прозревали «правду» о том, куда мы все движемся; несколько лет спустя, когда я работал в «Wired» и все это видел, разыгрывалось примерно так, как он описал... Это было довольно жутко. Ясно, что он изложил некоторые ключевые культурные параметры так называемой "информационной революции". В течение следующих пяти лет, думаю, я не встречал в своем окружении того, кто не читал бы роман и не использовал его как решающий пробный камень.

Но возникает закономерный вопрос: «пробный камень» для чего? По сути, нам рассказывают историю о том, как один искусственный интеллект нанял хакера, чтобы объединиться с другим искусственным интеллектов, взломав его. И все! Чего они так все сполошились?

Обе цитаты связаны с американским журналом «Wired», который начал выходить в 1993 году и специализировался на том, как новые технологии влияют на культуру, экономику и политику. Журнал сразу же замахнулся на Вильяма нашего… ГИБСОНА и привлек его в качестве репортера. Его репортаж из Сингапура «Диснейленд со смертной казнью» это нечто. Он действительно замечает то, что в упор не видят все остальные. Репортаж привел к временному запрету журнала в Сингапуре.

Еще одна цитата из ГИБСОНА:

— В восьмидесятые и девяностые годы был довольно долгий период, когда новое поколение пыталось пробиться к корифеям бизнеса с идеями цифровых технологий, но отклика не получало. Тогда они доставали экземпляр «Нейроманта» и говорили: «Прочтите это! Это может дать вам некоторое представление, о чем я говорю». И часто это срабатывало: тот перезванивал и говорил: «Это захватывающе!» Насколько я знаю, это была моя реальная функция в том мире.

Заметьте: практически каждый из читавших пропускал (не обращал внимания) то, что в книге описывается антиутопия, – этот факт вообще пролетал мимо них. А мы до сих пор видим в обзорах киберпанка и «Нейроманта» тезисы про мрачный антиутопический мир, где корпорации используют и подавляют человека. Вряд ли этого впрямую хотели даже сами топ-менеджеры настоящих корпораций, к которым с книжкой ГИБСОНА приходили клепавшие в гаражах будущее очкастые юноши с идеями.

И еще раз: если автор, как уже говорилось, слабо представлял, что такое цифровое пространство и описал его неверно, что же тогда все они в нем увидели?

Континуум Гернсбека

Ключ к секрету романа Уильяма ГИБСОНА находится в его рассказе «Континуум Гернсбека». Напомню: фотографу заказывают снимки для проекта «Аэродинамический футурополис: Будущее, которое не наступило». Речь идет о сооружениях 30-40-х годов, дизайнеров которых вдохновляла будущая космическая эпоха, выраженная лучше всего на обложках журнала «Удивительные истории» Хьюго Гернсбека: «ребристые фасады кинотеатров, будто призванные излучать некую неведомую энергию, витрины мелочных лавок, отделанные желобчатым алюминием, стулья из хромированных трубок, пылящиеся в гостиничных вестибюлях» — «остатки мира грез, позабытые в равнодушном настоящем», осколки коллективного бессознательного Америки 30-х годов.

Один из образцов – здание компании «Джонсон Вакс» с древовидными колонами, построенное по проекту Фрэнка Ллойда Райта: «выглядело так, словно проектировал он его для людей в белых тогах и люцитовых сандалиях».

Рассказчик, будучи профессионалом, настроился на проект, и вскоре его стали посещать видения этого мира: какой бы он был сейчас, наступи предполагаемое будущее — взмывающие сквозь облака небоскребы, километровые дирижабли, каплевидные автомобили с акульими плавниками, и люди в белых тогах, говорящие что-то мудрое и сильное.

Как ему объясняет друг-журналист, «все это семиотические фантомы, шматки глубоких культурных образов, которые откололись и зажили самостоятельно». Это все равно как многочисленные сообщения о контактах с инопланетянами людей, уверяющих что действительно их видели и даже похищались ими: «все контактерские истории, опираются на научно-фантастические истории, которыми наша культура пронизана сверху донизу».

(Впрочем, контактерские истории — уже послевоенный феномен, проанализированный Карлом Юнгом в работе «Один современный миф. О вещах, наблюдаемых в небе». В фильме 1997 года «Люди в черном» преследуемый Джеем инопланетянин «коленками назад» вспрыгивает по стенам музея Гуггенхайма в Нью-Йорке, спроектированном тем же Фрэнком Ллойдом Райтом, на мой взгляд, явно под влиянием позитивистких идей, прямо нацеленных на такое же идеальное будущее. А в конце фильма обнаруживается: смотровые башни павильона штата Нью-Йорк (построенного для Всемирной выставки 1964 года ) в парке Флашинг-Медоус, — это замаскированные летающие тарелки – деталь все того же образа будущего. Кстати: откуда, вы думаете, идея так называемого «тента завтрашнего дня» из того же павильона?)

То есть в коллективном бессознательном формируются образы ожидаемого будущего. С помощью кино, СМИ, книг, интернета и прочего. Какую-то роль в этом формировании играет и научная фантастика. Она, в частности, десятилетиями выстраивала будущий мир космической экспансии. И когда действительно все это началось, общество уже было подготовлено.

У того, что сделал «Нейромант» есть два аспекта. Автор и его коллеги действительно увидели появление ранее не существующего. Компьютер ENIAC был представлен широкой публике еще в 1946 году, классическая статья Тьюринга «Вычислительные машины и разум» вышла в 1950-м. Разумные машины были целым направлением в научной фантастике. Но это существовало в рамках все той же научной картины мира. Мира, выстроенного в рамках определенной парадигмы. К началу 80-х все мы оказались на пороге кардинально иного будущего, образ которого и был представлен в «Нейроманте» (как раз этот период связан с началом массового распространения персональных компьютеров: игрушечные (офисные) паровозы становились неигрушечными (домашними)). И роман даже в какой-то мере сформировал это будущее. Как там говорится в аналитике ЦБ: показатель инфляции во многом зависит от уровня ожиданий инфляции.

Перед ГИБСОНОМ стояла задача: как показать этот мир. Он всего лишь выстраивал сеттинг для рассказываемой истории: где и как это все происходит. Но так тщательно делал «как», что у него в итоге получилось «что».

Лучше всего это описал Лоуренс Персон, бывший редактор фэнзина «Nova Express»:

— Киберпанк осознал, что старая строгость научной фантастики «измени только одну вещь и посмотри, что произойдет» безнадежно устарела, и эта доктрина стала неактуальной из-за бешеных темпов технологических изменений конца 20-го века. Будущее — это не «одна хрень за другой», а всякая хрень одновременно. Киберпанк не только осознал эту истину, но и принял ее. Перефразируя председателя Брюса, киберпанк привнес технологическую экстраполяцию в ткань повседневной жизни.

И действительно, что там написал СТЕРЛИНГ в предисловии к «Зеркальным очкам»? Вот:

— Для киберпанков технология уже интуитивна, она не олицетворяется безумными учеными и гениями не от мира сего, она вокруг и внутри нас. Не вовне, но рядом. Под кожей, зачастую — под черепной коробкой.

Вот эта «техника иммерсивного построения мира» и придала «Нейроманту» такое качество откровения (это опять Лоуренс Персон). Ведь методом «измени только одну вещь…» работали и соратники по киберпанку, и даже те, кто ныне скорбит о праве первородства.

И еще раз подчеркну: «high tech/low life» не в том смысле, в каком обычно эту фразу цитируют, а в том, что эта low life буквально пропитана high tech, освоила их — не только способом, описанным в инструкциях, и не только качественные гарантийные их образцы, — и это не изменило low life ни на йоту (радио есть, а счастья нет). Ридли Скотту тоже удалось это передать.

Сам ГИБСОН, возможно, ничего конкретно связанного с цифровым миром (помимо термина киберпростантство) и не изобрел и во многом ошибся, но помните эпизод в самом конце «Дюны», когда Преподобная Мать отшатнулась от четырехлетней Алии: «Она у меня в мозгу. Она – одна из тех, кто дает мне воспоминания. Они в моем сознании, во мне! Это невозможно, но это так!»

Вот, пожалуй, самое точное определение «Нейроманта». Не зря его называют архетипичным. Каждое отдельное фантдопущение, упомянутое в романе, уже где-то кто-то придумал раньше. Но после публикации «Нейроманта» чуть ли не в любом произведении на ту же тему ощущаешь именно его. Он действительно «дает нам воспоминания» даже там, где, возможно, и не присутствовал.

И он по-прежнему захватывает при чтении.

Подлинные имена

Что же касается права первородства, странно, что никто – даже на Западе – не заметил в «Нейроманте» трибьют Вернору ВИНДЖУ. И сам ВИНДЖ, похоже, не заметил.

В 21 главе Нейромант в гиперпространстве разговаривает с Кейсом о том, что для взлома его защиты необходим тьюринг-код:

— Чтобы вызвать демона, нужно узнать его имя. Древняя мечта людей, теперь она сбылась, хотя и не совсем так, как они себе это представляли. Ты понимаешь меня, Кейс. Ведь твоя работа состоит в узнавании имен программ, длинных абстрактных имен, скрываемых их владельцами. Истинные имена…

Последнее предложение из двух слов «True names» – название повести Вернора ВИНДЖА. А абзац перед этим – передает ее суть. Вряд ли это совпадение.