Суриков И.Е. Античная Греция: Политики в контексте эпохи. Архаика и ранняя классика. М.: Наука, 2005г. 352с. Твердый переплет, Обычный формат.

Часто, сознательно или бессознательно, мы отождествляем современный политический и социальный строй с древностью, ищем там ответ на вопрос, что же за силы управляют человеческим стадом? Так, современные демократии ищут свои истоки в глубокой древности, в давно погибшем обществе Эллады. Несмотря на тысячелетия, отделяющие от растворения своеобразного социального строя Древней Греции в лонах совсем других структур, представители демократического движения называют себя наследниками Солона, Клисфена и Перикла. Конечно, демократия полисного общества и то, что было сформулировано эпохой Просвещения в XVIII веке, несколько разные вещи. Тем не менее, полис по прежнему остаётся одним из самых интересных феноменов в социальной истории человечества, явлением, значение которого трудно переоценить. Нет сомнений, что полис – результат процесса самоорганизации, «collective action», создавший на пространстве бедного, находящегося на периферии тогдашнего цивилизованного мира полуострове уникальное мозайчатое полотно общин, не скрепляемых на протяжении ряда поколений никакой верховной властью.

Интерес к структуре полиса в наше время легко уталить, так как история Древней Греции по прежнему является крупным сегментом гуманитарной науки. Полису посвящено немереное количество публикаций на самых разных языках, и русские античники займут в этом списке далеко не последнее место. Добавлю здесь свой «личностный» компонент. Мой интерес к социальной истории заставил обратится и к литературе, посвящённой эпохе древности, и тогда я сразу вспомнил о лекциях десятилетней давности, когда я на семинарах корпел над книгами по античности, слушая параллельно речи профессора Владимира Кощеева и доцента Александра Синицына. Я с тех пор не брал ни одной книги по истории Древней Греции, однако память сохранила имя Игоря Сурикова, молодого и плодовитого московского историка. Оба лектора не раз упоминали его имя по разным поводам, показывали его книги, настоятельно советуя прочитать их, так как они очень информативны и легко написаны. Тогда нерадивый студент в моём лице, ещё ничего не понимающий в своём предмете упустил возможность это прочитать. Теперь же решил наверстать упущенное, так как занятия социальной историей заставляют осмысливать широкий спектр вопросов.

Игорь Суриков действительно является одним из самых известных специалистов по истории афинской аристократии и политического строя Аттики, о нём говорят как о знатоке древнегреческой культуры и историографии. Впрочем, приходилось слышать и иные мнения. В любом случае, для своего возвращения к древнегреческому материалу, с новыми, своими вопросами, была выбрана эта книга.

Впрочем, здесь Суриков пишет не совсем о полисе, точнее, не о его «классических» чертах, рассуждать о которых автор не считает нужным. Он считает, в принципе, обоснованно, что немалую роль в изучении структуры социального играет реальная политическая практика конкретных деятелей, которые воплощали в жизнь конкретную полисную политику. Именно поэтому Суриков сделал выборку биографий политиков, деятельность которых подлежит реконструкции. В этой книге, верхним рубежом которой становится 489 г. до н э., рассматриваются персоналии известнейших греков эпохи – законодателя Солона, тирана Писистрата, стихийного бунтаря Клеомена Спартанского и полководца Мильтиада, разбившего персов при Марафоне. Интересные и незаурядные лидеры, чьи имена живы и после двух с половиной тысячелетия после их смерти – именно на их примере Суриков берётся восстановить образ древнегреческого политика, работающего в рамках полиса…

Напоминаю, что Суриков – специалист по истории аристократии. Именно поэтому он рассматривает историю политики полисов через призму аристократизма, или, точнее, аристократического менталитета, не совсем поддерживающего нарождающуюся полисную демократию. С его точки зрения, всех четверых героев этой книги объединяет именно их «аристократизм», в отличие от более позднего времени, когда на политическую сцену вышли колоритные Фемистокл, Перикл и Кимон. В чём выражается их «аристократизм»?

А вот это вычленить довольно сложно, поскольку Суриков не стал акцентировать внимание на этом вопросе, хотя и говорит о нём постоянно. Посмотрим: вот, например, его описание деятельности Писистрата, наверное, самое занятное в этой книге. Достаточно часто этого деятеля, тирана, окрашивали в негативные цвета, в силу самого негативного оттенка понятия «тирания». Однако у Сурикова другой взгляд: с его точки зрения, тирания Писистрата являлась одной из существенных черт политической культуры афинской, и не только афинской, знати. Несмотря на нарождающуюся демократию, демос принял аристократа Писистрата в качестве верховного правителя полиса, и автор даже говорит о «народной любви», которую к нему питал демос. Однако в данном случае его «аристократизм» выражается в том, что он происходил из среды знати, и принимал активное участие в борьбе древних родов, Писистрат даже изгнал влиятельных Алкмеонидов за пределы Аттики. В остальном же «тиран», по мнению Сурикова, являлся одним из воплощений полисной идеологии, выступая в качестве «героя», сильной личности, который не отменяет демократические традиции, а сосуществует вместе с ними. «Аристократизм» в происхождении, или традициях политической борьбы?

Ладно, вот более классический пример – законодатель Солон, легендарный основатель афинской демократической системы. В чём выражается его «аристократизм»? Опять же – в принадлежности к аристократии. Да, традиция называет его создателем первичной демократической системы Афин, памятный совет Четырёхсот с «пентакосиомедимнами», «всадниками», и прочими прелестными вещами. Именно «аристократическое» происхождение Солона и заставило его перераспределить власть, в числе прочего, и в пользу знатных родов, получивших солидную долю в новых политических структурах.

Может, биография афинянина Мильтиада здесь поможет нам? Отчасти да. Дело в том, что Мильтиад был долгое время был тираном в полисе Херсонесе Фракийском, после изгнания, и вернулся в Афины уже под занавес жизни, после демократических реформ Клисфена. Его «аристократизм» выражается в стремлении к расширению собственной власти, к установлению тиранической диктатуры. Однако именно новый социально-политический строй Афин позволил демосу и знати дать отпор харизматичному победителю персов, триумфатору Марафона, и отправить уже умирающего под суд. Становится потихоньку ясно, что «аристократизм» в интерпретации Сурикова означает апелляцию к традициям аристократического лидерства, «басилейону», «монархии» и прочим замечательным вещам. Мильтиад, по взгляду автора, представляется эдаким осколком прошлого, действующим в рамках нового социального строя, и потерпевшего неудачу.

Однако причём здесь тогда Спарта, со своим несменяющимся «аристократизмом», и Клеоменом I, постоянно идущим вразрез с традицией прагматиком? Спартанский аристократ, воин до мозга костей, он выразил собой иной процесс, процесс «рождения личности», проявления индивидуальности вне рамок ликурговых социо-культурных норм. В этом контексте понятие «аристократизма» является крайне расплывчатым и аморфным.

Так в чём же проблема? Проблема в том, что Суриков излагает материал крайне сумбурно. Ему не хватает последовательности в этом деле, он постоянно скачет от одного вопроса к другому, а многочисленные отсылки к историографии (см. подробнее…) только запутывают. Конечно, контекст деятельности каждого политика – это сложный космос «картины мира». Суриков постоянно говорит, что его книга – прежде всего о личностях в политической жизни полиса, однако постоянно сбивается на многостраничные объяснения и разъяснения по частным вопросам, сбиваясь с заданного курса.

В общем – это неплохая книга по истории Древней Греции, хотя и явно не лучшая. Здесь немало интереснейших мыслей и замечаний, однозначно удалась первая глава, посвящённая теории полиса… Но сумбурность изложения и невнятность генеральной линии исследования, определённая непоследовательность в методологии делает книгу набором экскурсов и зарисовок с расплывчатой концепцией. Таким образом, самым лучшим в книге остаётся историография, которую Суриков приводит в большом количестве по большинству вопросов. За это ему большое спасибо.

P. S. Впрочем, подобная сумбурность может быть связана с попыткой популяризировать материал. Цель благородная, однако тема обширная, одно цепляется за другое, а попытка вывести общую картину, беря в расчёт специфику источников, становится сложным и неблагодарным делом. Так что, думаю, это не вина исследователя, который честно старался что-то объяснить.

Что у нас в Западной Европе? История Средневековья – складывание национальных государств, абсолютных монархий, переход от феодального самоуправления к централизованной государственной системе – процесс постепенный, неравномерный, с перепадами продолжавшийся и после XV в. А что творилось на Востоке, где государство, как принято считать, играло особенную роль в структуре общества, причём во все времена? Как правильно говорил Леонид Васильев, для того, чтобы охватить широкую панораму развития человеческих обществ, не получится обойти стороной историю Востока, на которую приходится львиная доля социальных мутаций, переживаемых нашим биологическим видом. Поэтому, конечно, интерес к государственности как форме социальной организации для нас вдвойне интересен, особенно если вспомнить, в какой стране мы живём. Хорошей площадкой для рассмотрения этих процессов могло бы стать Новое время, когда Ближний Восток под сенью некогда могучей Османской империи переживал свой огромный кризис…

Обращение к книге «Концепции власти на Ближнем Востоке: Средневековье и Новое время» (1985) оправдано именно таким интересом – мы ищем ответы. Хотя сомнения возникали с самого начала: дело в том, что автор, Ирма Львовна Фадеева (1938-2013), специализировалась именно на истории Турции XIX в., второй половины. Нет, она достаточно именитый исследователь, написала известную биографию реформатора Мидхат-паши, разрабатывала тему внешней политики Порты в отношении Европы, много писала о панисламизме и османизме. Дело в том, что Фадеева в своей книге замахнулась ещё и на средневековье: она рассматривает эволюцию османской государственности, уходя далеко в прошлое — с эпохи Халифата (VII в.), через возникновение Османского бейлика (XIV в.) и к младотуркам (начало XX в.). А когда историк-новист берётся за медиевистику, всегда возникают определённые недочёты, не могут не возникнуть. Какие «подводные камни» характерны для её работы?

…Когда Ирма Фадеева училась, в 1950-60-х, как раз широкую известность приобретали неопубликованные ранее черновики Маркса, в особенности так называемый «Формы, предшествующие капиталистическому производству», открывшие общественности феномен трёх форм способов производства, в том числе – Asiatischeproductionsweise. Востоковеды, одни с радостью, другие со скепсисом, подхватили готовую теоретическую базу под свои изыскания, и начали новый виток изысканий. По всей видимости, Фадеева старательно впитывала в себя существующий историографический дискурс, поскольку пронесла его сквозь десятилетия. В чём же суть основной концепции книги? В противопоставлении рекомого Asiatischeproductionsweise другому способу производства – античному. Причём, когда она вырисовывает теоретическую базу, даже ссылки даёт на работы 1950-х гг., по истории античной Греции и средневековой Европы (с вкраплениями Штаерман). Для неё Европа и в античном, и в более позднем, «германском» варианте оказывается прогрессивной формой организации общественных отношений, ведущей к капитализму, тогда как «азиатщина» суть нечто патриархальное, общинное, закостенелое, иерархичное. Чувствуете? Говоря о «власти», И. Л. Фадеева заранее предупреждает нас: речь пойдёт о практически первобытных порядках (как ни странно), особенно на фоне прогрессивного развития общества в Европе и выделения «человека-личности». Это весьма странно звучит, особенно если учесть количество работ по структуре азиатских обществ, ко времени написания книги уже достаточно мощно развивших тему их сложной многоукладности… по всей видимости, это профессиональная деформация турколога, изучающего Турцию в последние десятилетия упадка.

Это накладывает определённый отпечаток на концепцию власти средневекового Халифата, как Аббасидского, так и Омеййадского, как диктата патриархального абсолютизма. Это могло бы нивелироваться тем, что всё-таки Фадеева рассматривает именно «концепцию» власти, а не сложные исторические реалии Ближнего Востока, состоящей из диких переплетений социальных, политических и религиозных процессов. Но нет, автор упорно противопоставляет именно динамику развития восточных обществ и Европы в целом. Насколько такой подход актуален, можно спорить, однако вывод автора однозначен: Европа в Средние века более прогрессивна, поскольку социально динамичные слои образуют цивилизационные противоречия в рамках христианского общества, тогда как ближневосточное развивается в рамках исламских доктрин. Более чем спорное утверждение, особенно если вспомнить факторы динамичного экономического и культурного развития, соответствующего развитию региона: это касается и сложных взаимоотношений между светской и духовной властью, взаимоотношений различных самоорганизующихся анклавов, своеобразные системы икта, показывающие неоднозначность взаимоотношений государственной власти и различных элит. Просто процессы и там и там были разными, общество развивалось каждое в своих условиях, и с этим ничего нельзя поделать. Нужны дальнейшие исследования социального и в Европе, и на исламском Востоке, говорить же об изначальной отсталости, мне кажется, преждевременно.

Именно наследником восточной «деспотии» и становится Османская династия, в XIV в. смело заявившая о себе. Автор не так много повествует о том, как складывалась на ранних этапах система власти, каким образом выстроилась чудовищно-громоздкая иерархия Блистательной Порты, так долго восхищавшая идеологов «сильной руки» в Европе (включая Московию). Автор предпочитает говорить о XVII-XVIII вв., когда империя начала пикировать в тяжёлый системный кризис (как говорил один знакомый турколог, не назову фамилии, «эпоха шести Ельциных»), времён иерархизации и всеобщего подчинения государственной власти всех социальных слоёв, нивелирование права, упадка и торможения развития культуры. Опять же, сравнение идёт с Европой Нового времени, с её эволюционирующими институтами, Просвещением и, чуть позже, промышленной революцией.

В любом случае, всё вышесказанное являлось только прелюдией для основной темы исследований Фадеевой, то есть переосмыслению концепции власти, которая была характерна для трудов турецких интеллигентов начала XX в., таких, как Зия Гёк Алп. В XIX в. уже со всей очевидностью был виден разрыв между традициями правящего дома Османов (представители которого даже не получали толком образования) и культуры населения империи (раньше он разве не был очевиден?), и новыми процессами вестернизации, которые активно пытались влить свежую кровь в «больного человека Европы». Стремление к обновлению, как солидаризируется с остальными туркологами Фадеева, проявился в реформах Танзимата, а их откат знаменовался жестокой эпохой Зулюма. Чудовищная инерция правящих структур заставляла зародившуюся интеллигенцию создавать новые теории обустройства Турции – например, османизм, или панисламизм. Скажем, тот же самый Зияя Гёк Алп, потрясающе, по европейски образованный человек, призвал искать корни обновления в традиционном исламе, который несёт в себе не меньший потенциал к капитализации и демократизации общества, чем европейское христианство.

А власть? Увы, те корни, которые, по мнению Фадеевой, тянутся из тёмных глубин Средневековья, служат существенным тормозящим фактором в прогрессивной общественной эволюции Турции. Та османская династия, принципы правления которой основывались на представлениях кочевых общественных отношений (! Да-да, именно так), представляла из себя отжившее прошлое, против которого неизбежно выступят обновленческие силы. Спорить с этим, конечно, трудно, особенно если вспомнить колоритную фигуру Абдул-Хамида II.

Итог: интересная, но более чем спорная и однобокая попытка встроить кризис Османской империи XIX в. в контекст истории исламской цивилизации. Автор усматривает этот кризис власти и управления с самого зарождения ислама, что накладывает существенный отпечаток на всю фабулу работы, причём многих концептуальных изысканий она не учитывает, предпочитая ориентироваться на авторитет Маркса, Энгельса и Моргана. Но, повторю, глава о поздней Турции читается очень интересно, и в ней много полезной, системно поданной информации.

…Итак, Египет в конце IV тысячелетия наконец-то собрался в кучу, и над светлыми водами Нила наконец-то засиял благостный свет цивилизации…

Ой ли? Не так всё просто. Далеко не сразу взлетели к небу монументальные постройки, не сразу появились доблестные воители на колесницах, и древнеегипетские иероглифы тоже не сразу превратились в ту многоцветную палитру, которую мы можем видеть на стенах, сложенных в более поздние времена. История Древнего Египта – весьма тонкая область, специфика источников и сложность их интерпретации очень и очень велика, и выводы учёных частенько разнятся друг с другом.

К нашему глубокому несчастью, е египтологией в России вообще всё обстоит сложно. О школах можете даже не вспоминать – как мне объясняли члены египтологической «тусовки», есть «группы по интересам», которые собираются вокруг одного какого-то исследователя, причём между группами существует весьма напряжённые отношения, которые, как мы понимаем, нескоро заставит их объединится для какого-либо общего дела. Да и количество людей, по словам некого известного филолога-культуролога, по нелепости занесённого в Саратов, знающих достаточно хорошо древнеегипетскую иероглифику, оставляет желать лучшего – всего несколько человек…

Поэтому отношение к Алексею Кролу, сотруднику Центра Египетских Исследований РАН, весьма неоднозначное – это видно даже через нашего друга Гугла. Его частенько критикуют за слабую концептуальность работ, за плохое знание археологии, за путаницу в историографической части… Но слушать других – себе дороже, нужно разбираться самому. И вот я, мелкопоместный медиевист из города Саратова, решил в очередной раз залезть в проблемы политогенеза древнейших государств, и пытаюсь разобраться с Кролом сам…

Насколько я понимаю, Крол и не собирался брать так широко. Он писал свою диссертацию о ритуальном «празднике хвоста» — хеб-сед (http://www.dissercat.com/content/voenno-p...), и собирался рассказать в своей книге о его корнях. Сюжеты хеб-седа частенько встречаются на палетках древнейших династий Египта, и всего делов – проследить, когда эти изображения появляются, и как их можно интерпретировать. Однако одно цепляется за другое – попутно нужно многое объяснять. Откуда вообще взялись династии, что из себя представлял Египет в первые века своего существования, каким образом энеолитические, практически неолитические племена выросли до одной из самых культурных цивилизаций своего времени? Так рос материал, и в результате книга стала называться не «Хеб-сед», а «Египет первых фараонов», где излагается много весьма любопытной информации.

Первое: предпосылки складывания государства. Здесь сталкиваются между собой целые ворохи теорий. К кому принадлежат правители «додинастийной», и позже – «раннединастийной» эпохи? К автохтонам, или пришлым мигрантам? Антропология однозначно подтверждает факты миграций в долину Нила на протяжении IV тысячелетия, но были ли они основателями государства, полито- и культурогенетами этого периода? Нам известно, что на территории культуры Нагада в середине IV тысячелетия поселения разрастаются, усложняется их культурный слой, увеличиваются находки ремесленных изделий, более сложными становятся росписи на стенах, палетках, печатях. Инвентарь гробниц становится богатым и сложным. Проблема в том, кто же в них похоронен, автохтоны или пришельцы? Нет однозначного ответа, и Крол не склоняется ни к одной из версий, просто осторожно намекнув, что предпочёл бы пройтись в середине. Но все основные концепции, даже весьма экзотические (вроде правящей элиты из Индии) он перечислил.

Второе: объединение. Тоже спорно. Опять две основные версии: либо египетские «номы» мирно собирались потихоньку в кучу, либо носители культуры верхнеегипетской Нагады пришли в Дельту и завоевали её. Представить, что подобный процесс может быть мирным, сложно. С этим соглашается и наш автор: с его точки зрения, объединение было именно военным… тем паче, что это отвечает его концепции хеб-седа.

Третье: собственно, первые фараоны. Тут традиция богатая, и начинается она от Геродота и Манефона. Впрочем, на памятниках той эпохи предстаёт немного иная картина – так, легендарный Менес испаряется, вместо него появляются аж два человека: Хор Нармер и Хор Аха, количество правителей увеличивается, их деяния становятся более подробно известными… Как я уже говорил, здесь очень тонкая грань, в силу ненадёжности материала. Погребальные палетки, ярлыки, стелы, настенные рисунки-иероглифика – вот всё, что рассказывает нам об этих давно умерших людях. Где здесь правда, а где – просто рассказ о том, что должно было быть? Расшифровать события пятитысячелетней давности очень сложно, хотя стоит порадоваться уже тому, что мы хотя бы знаем имена этих фараонов. Крол честно пытается восстановить основные события правления каждого из них, но скудной информации палеток, печатей и ярлыков с трудом хватает по страничке на каждого… Спасибо и на том.

Наконец, сам хеб-сед. Согласно поздней традиции, на 30 году првления фараон в специальном храме садится на трон, где его повторно коронуют, коронами Верхнего и Нижнего Египта, после чего он посещает храмы богов, приносит жертву, и совершает ритуальный бег, символически обегая свои владения, и стреляет из лука.

Здесь Крол бросает вызов уже изрядно покрытому плесенью этнографу Джеймсу Фрэзеру, который своей «витальной теорией» интерпретировал хеб-сед как пережиток прошлого, когда этот ритуал позволял определить, в силах ли вождь-царь управлять своим племенем, или он уже стар и немощен? В общем, хеб-сед – ритуальное убийство недостойного царя, лишённого покровительства Нечер. Однако, как утверждает наш автор, у этой концепции нет доказательств, кроме этнографических параллелей, а источники самого Египта говорят об ином.

По мнению Крола (он его приводит, опираясь на Бориса Пиотровского и буквально трёх западных египтологов), хеб-сед – праздник власти, символ владычества над землями Кемта. Ранние варианты хеб-седа, изображённые на палетках и прочих памятниках, включают изображения фараона, поражающего своих противников, что означает его победу над ними.

Конечно, египтологу виднее, но, мне кажется, с интерпретациями нужно быть осторожнее. Благо, книга содержит иллюстрации, и виден материал, на основе которого делаются выводы… Повторюсь, он весьма тонкий и ненадёжный.

Итак? Плюсы: обширная историография, в особенности – зарубежная, подробный экскурс в концепции египтологии прошло и современности. Сравнительно лёгкий язык изложения. Масса интересной информации об археологии, антропологии и источниковедении Древнего Египта.

Минусы: во первых, излишняя «очерковость» книги. Это её основная слабость – она распадается на ряд эссе, каждое из которых интересно и самобытно, но они не объединяются в одну, цельную картину, чего, в общем-то, и ждёшь. В особенности это касается приложений – неужели нельзя было этот материал подать в рамках монографии, от этого она стала бы только последовательнее и полнее? Неясно. Во вторых: излишне короткие археологические и источниковедческие описания. Каждый из памятников весьма сложен, и его нужно бы поместить в более обширный контекст, однако этого практически не происходит. Автор старается уделить внимание памятникам, но получается это отнюдь не всегда. В третьих – достаточно размытая позиция автора по ряду принципиальных вопросов – твёрдо он говорит только о хеб-седе, большая часть остального рассыпается в историографических экскурсах, хотя и не во всех случаях.

В итоге: интереснейший экскурс в историю изучения антропологии, политогенеза, археологии, источниковедения Древнего Египта. Конечно, есть вопросы к интерпретации, но я не имею право говорить о них много – просто принимаю то, что есть. Если есть желающие оспорить – Бога ради.

«Воистину: людей стало мало, [а] повергающие брата своего наземь повсюду. Убегает знающий об этом [без устали]. Воистину: сын мужа сделался человеком, которого не знают. Сын жены его стал сыном его служанки. Воистину: чужеземной землей стала страна. Номы [разгромлены]. Варвары извне пришли в Египет. Воистину: достигнуто... Нет [больше] нигде людей»

(Речение Ипувера)

Всё таки тяжёлое это время – эпоха перемен. Даже в рамках одной цивилизации, когда одни структуры разрушаются, когда им на смену приходят другие – это даже касается парадигм сознания. Какие-то конструкты могут долго выживать – давайте вспомним, как долго население варварских королевств и последующих держав верили, что они живут в составе Римской империи. А какие-то – могут и рушится… Тогда их очень трудно восстановить.

…А в Саккаре от такой эпохи перемен осталась одна пирамида. Безымянная. Нет уверенности у исследователей что эта небольшая постройка принадлежит именно Мерикаре, сыну Хети, которому она обычно приписывается, однако иных подобных построек этой эпохи не сохранилось. Этой эпохи?

Неудивительно, что древняя пора Египта представлялась Золотым веком. Фараоны возводили себе циклопические поминальные храмы, берега Нила кишели народом, урожаи были богаты и обильны. Можно только гадать, насколько удобным и компактным был для египтянина этот мир, где настоящей землёй был только Кемт, а всё остальное было Пустыней. Где тебя оберегали боги, а божественный фараон всегда мог с ними договорится, ведь он – и сам из их числа, он общается с ними, он ими даже повелевает, как равный.

Третье тысячелетие до нашей эры идёт к концу. Настала смута. Неурожаи, вторжения «мерзких азиатов», поражения владык Кемта, которые в принципе были непобедимы. Каково было осознать, что твой владыка – обычный человек? Что он может быть неугоден богам? Что же это выходит – фараоном может быть любой, кому они покровительствуют? То, что ранее не требовало обсуждения, отныне стало предметом дискуссии – легитимность власти фараона. Пошли смуты, номы восстали. Каждый желал быть владыкой, сыном Ра. И только Гераклеополиты, X династия (XXI-XX вв.), практически смогли объединить разорённую страну. Но с каким трудом они восстанавливали потерянную столетия назад легитимную божественность фараоновой власти… Не вышло – фиванский «номарх» Небхапетра Ментухотеп сделал всё, чтобы его предшественников забыли в веках. Историю пишут победители, но сама история проигравших похоронить не даст.

Аркадий Демидчик обратился к изучению крайне любопытного источника – «Поучению Мерикаре Хети», в которой отец-фараон из династии Гераклеополитов излагает основы искусства правления своему сыну. Источник не новый, в египтологии известный, однако Демидчик решил подойти к нему с другой стороны – он поместил его в широкий контекст духовной и политической культуры своего времени, дал истолкование наиболее сложным местам перевода, и попытался увидеть за хитросплетением иероглифов живых людей.

Его книга имеет вполне конкретную цель – в ней автор изучает, как сложилась система гераклеополитской монархии, точнее – её доктрины, её культурной категории. Конечно, сравнивать можно только с древним царством, поэтому Демидчик рассматривает монархию в двух плоскостях – в современном Мерикаре обществе и эпохи несколькими столетиями ранее.

Давайте для начала расставим акценты. Как пишет Демидчик, Земля для египтянина – то, что создано для нужд богов. Ра, Солнце, установило здесь ему необходимый порядок, и люди, желая этот порядок поддерживать, обязаны были совершать определённые ритуалы, общаться с богами. Вернее сказать, вся жизнь и была большим бесконечным ритуалом-взаимодействием с Нечер, главным исполнителем, проводником которого являлся богочеловек – фараон. Безусловно, он был носителем совершенно особых качеств, которые и позволяли ему властвовать над долиной Нила – качеств сакральных, божественных. Именно такая связь, подчёркивает автор, делает Кемт единственным государством на земле, весь же остальной мир – это просто его окраины, которые, по какому-то недоразумению, не подчиняются глобальной жизни-ритуалу.

Отец Мерикара понимает, что далеко не всегда фараон равен богам, и, как показывает опыт смут и природных катастроф, далеко не всегда способен ими управлять. С идеей «сыновей Ра» тоже не особенно клеилось то, что ряд предыдущих династий прервали своё существование, порой весьма неприятным способом. Следовательно, фараон скорее служит богам, а не повелевает ими, и не является равным им. Отныне главное – это соблюдение «маат», вежества по отношению к богам, сохранению баланса с ними. Угождения им.

Для этого фараон был обязан соответствовать своему посту – с точки зрения морали. Если ранее его поведение не осуждалось – не будешь же ты осуждать наводнение или грозу? – то теперь правитель ограничивал сам себя в своей абсолютной власти с точки зрения морали, с точки зрения права. Демидчик даже осторожно утверждает, что отныне отношения между фараоном и бюрократией предполагали обоюдные обязательства.

Изменилось отношение и к иным народам. Фараоны обнаружили, что способны проигрывать битвы чужеземцам, и это существенно подкорректировало само «внешнеполитическое» мышление египтян – отец Мерикара пишет, что азиатов невозможно победить до конца, можно только защищаться о них, обдумывая каждый свой шаг – ибо далеко не всегда «Сын Солнца» способен одержать победу.

Демидчик написал книгу на весьма интересную тему – о перевороте в коллективном сознании египтян, изменении восприятия абсолютно божественной царской власти и её носителя. Помимо указанных тем, в книге много интересных фактов о культуре египтян , скажем о ритуальном убийстве своего противника через глиняные черепки с его именем, о «кладбищенском обычае» врать с три короба о своих достоинствах и достижениях, о чаяниях и стремлениях простого египетского чиновника.

Пожалуй, серьезные вопросы к книге возникают по части сравнения доктринальных систем. Автор пытается провести параллели с Египтом в Японии и Китае, что выглядит достаточно поверхностно и неубедительно. Кроме того, мне кажется, что стоило более подробно осветить доктрины Древнего царства, а также Среднего – об этом в книге есть, но, думается, недостаточно подробно.

По жанру эту книгу можно отнести, отчасти, к «новой политической истории» — изучению культурного содержания политических ритуалов и доктрин. Автор сильно рискует, берясь толковать столь мало изученный и слабо подкреплённый источниками период, однако ему, отчасти, удаётся проникнуть в тайны египетской культуры. Большой плюс – изучение конкретного источника на родном языке, и расшифровка его субъективной терминологии, изучение контекста его возникновения, а также использование в нужных местах археологии.

Однако книгу не стоит читать тем, кто впервые обратился к истории Древнего Египта, или знает его только в рамках передач г-на Склярова. Для начала нужно прочитать более общие очерки, касающиеся истории Египта, его культуры и социально-экономических отношений. Тогда это будет иметь смысл.

Поучение пятого гераклеопольского государя царевичу Хети, будущему царю Мерикара — http://ru-egypt.com/sources/pouchenie_ger...

История исламской цивилизации – это история экспансии, здесь него скрывать. Расширение «дар ал-ислам» всегда являлось одной из главных целей образованной и военной элиты, и они стремились к выполнению этой святой миссии. Однако этим вовсе не ограничивается дух религии Полумесяца. Ислам знал свой расцвет, Золотой век, когда росли города, процветала торговля и ремёсла, когда учёные, писатели и теологи расширяли горизонты видимого мира, и их имена с трепетом уважения повторялись в каждом просвещенном уголке Афразии.

...Сейчас всё забыто. В Мосуле провозглашён новый халиф, первый за последние сотню лет. Его адепты не несут в себе ничего, кроме уничтожения, ради слепой веры, «голого света», злого и жгучего. К чему, зачем, почему? Отчего достижения цивилизации, её великие имена, её открытия забыты и преданы анафеме? Новый халифат несёт в себе только зёрна абсолютного уничтожения, и, возможно, это знаменует окончательный закат Зелёного Знамени… Но культуру его нужно сохранить.

Для того, чтобы сохранить лучшее, что было в исламе, необходимо изучать его историю. В 90-е гг. определённым событием стала книга Исаака Фильштинского, «История арабов и Халифата». По сути, она представляет из себя курс лекций, который московский исламовед-культуролог прочитал в Институте Азии и Африки в 1992 году. Своей задачей он считал описание истории Халифата Аббасидов, который существовал со времени свержения Умаййадов (750 г.) и вплоть до 1517 г., пока Селим не захватил Египет, и не состоялась передачи регалий «амин ал-муминин» в руки турецкой династии.

Впрочем, обширную эпоху духовной власти Аббасидов Фильштинский рассматривает не через призму их политики. Его куда более интересует культура и наука, которая очень быстро выходила из-под контроля не только халифов, но и наиболее агрессивной части уммы. Му’тазилитский калам, рационалалистическое движение, развивавшееся в VIII веке, и получившее сперва поддержку власти, быстро зажил собственной жизнью. Именно его представители переводили на арабский греческих философов, изучали труды восточных учёных, творили свои собственные открытия. Этот многоголосый синтез и породил самую передовую научную мысль Средневековья, в сфере математики, астрономии, медицины, и многих прочих сферах знания. Фильштинский много пишет и о своём любимом предмете – литературе – которая также являлась продуктом синтеза жанров и направлений, порождающая оригинальные, красивые и интересные сюжеты.

Впрочем, Фильштинский не отделяет историю культуры от политической. Основу глав его книги составляет именно история Халифата – сложная, противоречивая. Очень кратко, но при этом ёмко и полно, автор поведал об особенностях правления каждого халифа Багдада, а позже – Каира. История культуры тесно связана с политическими потрясениями разных эпох, считает автор, и небезосновательно. Ряд политических решений раннего времени привёл к расцвету различных шиитских направлений, череда потрясений привела на трон в Каире династию Фатимидов, нагрянувшие с востока сельджуки своей мощью практически свели на нет власть багдадского халифа… Один правитель мог запретить то или иное направление в философии, и тогда его представители подвергались гонениям, другой – поддерживал их, открывал медресе и поддерживал светские науки. Всё зависело и от политической ситуации, которая никогда не была по настоящему спокойной.

В общем, эту книгу можно посоветовать любому, кто хочет узнать больше о «золотом веке» исламской цивилизации. Курс лекций написан в достаточно популярной манере, и его прочтение не составит труда даже тому, кто впервые слышит об этой эпохе. Главное – постичь эту цивилизацию, понять её, причём в первую очередь – самим мусульманам, уровень знаний которых о собственной истории порой чудовищно низок.