| |
| Статья написана 7 июня 2012 г. 21:50 |
Бродил тут по Сети и наткнулся на отца-основателя японской фантастики по имени Дзюдза Унно. Точнее, это псевдоним Сано Сёити (1897-1949). 
Не знаю, насколько его помнят в Японии, а у нас и помнить нечего — судя по всему, не переводился в принципе, во всяком случае, я нашел лишь одно о нем упоминание — в предисловии Такаюки Тацуми к сборнику "Гордиев узел". Коротко в англовики про Дзюдзу Унно тут. В частности, там написано, что Унно в научных изысканиях следовал примеру Теслы. Что, в общем, заметно на некоторых фотографиях: 
Куда больше инфы в онлайн-энциклопедии Джона Клюта (дай ему Бог здоровья). И вот там упоминается одна из ключевых работ Унно (который написал много чего, включая рассказы о японском детективе Сороку Хомура, что уже выдает в авторе человека, не обделенного ни умом, ни чувством юмора). Речь о вещи 1937 года под названием "十八時の音楽Ę 20;", "Дзю:хатидзи-но онгакуёку" (у Клюта "ongaku kuyoku", но это явно ошибка) — "Музыкальная ванна в шесть часов вечера:. "Jūhachi-ji no Ongaku Kuyoku" ["The Music Bath at 1800 Hours", 1937] depicts a future Utopia in which citizens must endure a thirty-minute sonic broadcast every evening, spurring them to work harder. A mordant Satire of Japan's increasingly militaristic popular culture, it presents a world in which smoking and drinking are illegal, hobbies are frowned upon, and citizens are expected to give their all for the good of the State. Citizens are left so apathetic by the "music baths" that they barely notice a presidential coup, and prove powerless to resist an Invasion by Martians that is only held off by a heroic professor with an army of Androids. Ну то есть — каждый вечер жители будущей утопии ложатся в ванну и слушают получасовую музыкальную передачу, которая вдохновляет их на трудовые подвиги, заставляет забывать обо всем плохом и так далее. Антураж, понятно, плоть от плоти 1930-х. Андроиды унд зо форт. Я прочел это несколько дней назад, но только сегодня уразумел очевидное (работа! тугодум! думмкопф!). Это ведь (а) "Хищные вещи века" и (б) "Обитаемый остров": башни-ретрансляторы, слег в ванной и господин прокурор в ванной — да? То есть — я бы очень удивился, если бы выяснилось, что АНС никогда не читал "Дзюхатидзи-но онгакуёку". Между тем тексты Дзюдзы Унно все есть в Сети. И вот я лично очень хотел бы перевести эту самую повесть. Там, по прикидке, будет около двух авторских листов русского текста. Беда в том, что я не хочу переводить в стол или в ЖЖ. Мне бы хотелось, чтобы перевод был опубликован и мне чего-нибудь за него заплатили. Я понимаю, что с японской фантастической повестью 1937 года шансы призрачны, но — вдруг? Может, заинтересуется кто. М?
|
| | |
| Статья написана 14 мая 2012 г. 15:23 |
|
| | |
| Статья написана 14 апреля 2012 г. 14:56 |
|
| | |
| Статья написана 8 марта 2012 г. 01:14 |
Что переводчик может подарить девушкам на 8 Марта? Внезапно перевод фантастического рассказа очень классного финского писателя, живущего в Шотландии и сочиняющего по-английски. Вообще-то я давно хотел его перевести, а сегодня совпали желание и пара свободных часов. *** Ханну Раяниеми Блюз Космограда Поезд прибывает в Космоград на заре. Маглев замирает плавно, не издав ни звука, и монотонный женский голос сообщает мне, что это конец пути. Я встаю, ощущая легкую клаустрофобию – за три часа моей кожи не коснулся даже легкий ветерок, – и решимость выйти наружу. Хватаю багаж, иду на выход, передо мной беззвучно расходятся двери. Станция пуста. Ее стены и моя память замараны граффити, хрустальный потолок терминала пошел трещинами и потемнел. С отвращением продолжаю путь, иду быстрым шагом, и родные узкие переулки Рабочего квартала ласкают мой взор. Осенние листья устлали тротуары и шуршат под ногами. Не останавливаюсь, пока не дохожу до Космопарка. На рассвете земля красна и желта, а воздух чист и сладок в легких. Нахожу скамейку и какое-то время спокойно сижу, вдыхая теплое чувство безопасности и родного дома. Закрыв глаза, внимаю просыпающемуся городу. Я слышу его пульс: хлопает на ветру белье на веревке за семь кварталов отсюда, басовито бормочет кофеварка в конторе на окраине, чертыхается мальчишка-почтальон, поскользнувшийся на куче мокрых листьев на проспекте Сахарова, тяжко вздыхают, пробуждаясь от сна, мужчины и женщины. Так мало голосов. Слишком мало. Стряхнув меланхолию, поднимаюсь на ноги. Утро благоприятствует полету, и я взмываю в облачное рассветное небо, никуда не торопясь, на скорости сто метров в секунду. Ни к чему жечь гражданскую одежду, не выдерживающую трения о воздух. У меня же отпуск.
Я всегда считал Космоград своим домом. Подо мной из центра города тянутся к небу бетонные гиганты высотой в полмили, подобные ребрам огромного древнего зверя, мертвого титана ушедших эпох, сожранного падальщиками. Тени зданий в утреннем свете похожи на длинные пальцы скелета. Окидываю взглядом исполинский стальной остов Космического Центра, расколотый фасад дамбы, правильные прямоугольники колхозных полей. Будто смотрюсь в родное лицо товарища, друга, покрытое шрамами, искаженное болью, постаревшее раньше времени. Меня, разумеется, годы не коснулись. И Космоград – это не настоящий мой дом. Свой дом я вижу каждую ночь, когда смотрю на звезды. Увидеть его непросто даже мне с моим усиленным зрением: начать с того, что два миллиона парсек – слишком долгий путь для света, да и сфера Дайсона из странной материи – не самый яркий объект вселенной. Я побывал внутри нее всего один раз и пробыл там долю секунды; прозрачные спирали и метавшиеся меж них колоссальные формы показались мне чуждыми. Наверное, надо было остаться. Я думаю о мертвых мечтах и ощущаю холод, не имеющий ничего общего с температурой. Остаток утра я кружу над городом – неспешно посещаю места, которые возвращают мне память. В старину времени у меня не было: по меньшей мере раз в пять минут я падал камнем – красная молния, – чтобы вызволить трактор, застрявший на поле в грязи, помешать заговору капиталистов или по-быстрому сразиться с каким-нибудь западным суперменом, возжелавшим помериться силами с Космоградским Чудом. Я еле выкраивал минуты на обед и послеполуденную чашку чая с Надей. А теперь здесь царит покой – и то хорошо. Покой, старость, гибель. Вот Площадь Молчания, на которой Кали убила восемьсот человек и наградила меня одним из немногих моих шрамов. Я парю над площадью долгую безмятежную минуту. Вот книжная лавка, где я был частым гостем, – теперь она закрыта, и окна ее заколочены. Вот Космический Центр, проржавевший и покинутый, населенный призраками воспоминаний о горящем жидком водороде и предотвращенных в последний миг катастрофах. Вот мост Виленкина, который я удерживал целый час в тот день, когда таукитяне потрясли землю сейсмическими бомбами. Вот моя статуя, поразительно на меня похожая, и я печалюсь, ведь она при всей похожести обратится в пыль, а моей коже суждено оставаться гладкой и юной. Вторую половину дня я провожу в маленьком кафе, затерявшемся на Площади Памяти Красного Рыцаря. Потягивая кофе, включаю комлинк М7 и произвожу смотр различным бедствиям, постигшим земной шар, довольный тем, что с ними успешно справляются и без моего вмешательства. Болтаю с хозяйкой, маленькой ясноглазой старушкой, которая рассказывает, как Тунгуска спасла ее мужа, строителя на Космобашне, рухнувшей полвека назад. Старушка лучится от удовольствия, показывая мне вставленные в рамки газетные вырезки. Я улыбаюсь и киваю. Вечер оставлен для кладбища. Я прихожу к Наде. Голубые силикатные цветы на ее могиле, кажется, живы – единственные в своем роде в Солнечной системе, – и я вспоминаю день, когда принес их сюда. Меня не было целую неделю, я исследовал Брану-2 вместе с Итуриэлем и Байконуром. Опускаюсь на колени и дотрагиваюсь до кристаллических лепестков, и вспоминаю цвет глаз Нади, когда она сердилась. Я и сейчас могу сосчитать число рецепторных клеток в ее глазах, я слышу ритм сокращений ее сердца, я чувствую изящные папиллярные линии на кончиках ее пальцев, что касались моей груди ночью, когда я слушал нежную ЭЭГ-музыку ее снов. Память – это проклятие. Опять и опять удивляюсь тому, зачем мои создатели снабдили меня слезными протоками. Погружаю пальцы в мокрую жирную землю могилы и кляну себя за то, что не умею воскрешать мертвецов, будь то города или женщины. Промышленные алмазы крошатся в моих руках, я могу плавать в сердце солнца, я сильнейшее существо на этой ничтожной планетке. И все-таки я слаб. В миллионный раз думаю о том, как легко было бы уйти, позволить вакууму осушить мои слезы, лететь световые годы в поисках новой мечты, нуждающейся в защите, а если она не отыщется, уснуть в холодных тяжелых объятиях черной дыры. И в миллионный раз слышу голос Нади. – Николай, – укоряет она меня сердито. – Николай, ты нужен им. Ты здесь не просто так. Дело не в мечтах. Дело не во мне. Ты нужен всем нам. – Я знаю, Надя, – шепчу я неслышно. – Я знаю. Потом холодный осенний дождь проливается на меня и на прозрачные голубые цветы, и я ухожу прочь. Когда я покидаю Космоград, наступает ночь. Я взлетаю в стратосферу на полной скорости, чтобы на прощание подарить городу звезду и желание. Долго дрейфую в сумерках, глядя на то, как последние лучи солнца исчезают за земной дугой. Космоград внизу озаряется светом – крошечная мандала из ярких точек посреди мрачной громады России. Я думаю об искусственном мире за половину космоса отсюда и о свете в глазах мертвой женщины. Прощаюсь и лечу на запад, зная, что вернусь. *** Оригинал тут. Перевод с английского: Николай Караев.
|
| | |
| Статья написана 3 марта 2012 г. 14:34 |
Написал для родной газеты о фильме "Hugo". В России его все давно посмотрели, у нас только-только идет. Ну, не взыщите  *** Фильм «Юго» («Hugo») получил пять далеко не главных «Оскаров» и у нас идет в ограниченном прокате, но все это ничуть не мешает восторженно констатировать: Мартин Скорсезе снял настоящий шедевр. И не только потому, что «Юго» – это чуть не лучшее 3D после «Аватара», порукой чему – награды американской Киноакадемии за операторскую работу, визуальные эффекты и работу художника-постановщика; будь «Юго» обычной двухмерной лентой, магия никуда не делась бы. Кинематограф слишком часто предлагает сказки, которые остаются сказками. «Юго» – из тех редких фильмов, от которых перехватывает дыхание, потому что сказка оборачивается правдой. (Я пишу «Юго», а не «Хьюго», так как главный герой – француз. Стоит добавить, что в российском прокате фильм стал «Хранителем времени», а в эстонском – «Изобретением Юго Кабре».) 
Картина начинается почти как фантазия в духе стимпанка: огромный Париж конца 1920-х годов, с высоты башни вокзала Монпарнас напоминающий гигантский часовой механизм, стремительные паровозы в клубах дыма, сирота Юго (Аса Баттерфилд), живущий «в стенах» вокзала, среди шестеренок и маятников, следящий за исправной работой часов Монпарнаса и мечтающий починить автоматон – искусственного человека, которого некогда нашел на музейном складе его отец... Юго верит в то, что когда неисправная машина заработает, она напишет слова, которые прольют свет на тайну гибели отца (Джуд Лоу). Чтобы вернуть автоматон в рабочее состояние, мальчик таскает детали из лавки мсье Жоржа (Бен Кингсли), зарабатывающего на жизнь починкой кукол. Однажды мсье Жорж ловит воришку, находит у него блокнот с рисунками автоматона – и странный огонь мелькает в его глазах. История становится еще более запутанной, когда выясняется, что приемная дочь мсье Жоржа (Хлоя Моретц) носит на шее ключ в форме сердца, которым можно завести автоматон. Что дети и делают – с совершенно непредсказуемым результатом. В этот момент можно начинать плакать, потому что, как уже было сказано, фантазия оборачивается реальностью. Самое удивительно, что примерно так все и было: в 1920-х годах великий режиссер немого кино Жорж Мельес действительно пребывал в забвении и держал лавку игрушек на вокзале Монпарнас. В фильме вообще придумано немногое, даже кошмар Юго, в котором прибывающий поезд сходит с рельс и пробивает фасад вокзала, в деталях воспроизводит аварию экспресса Гранвиль – Париж, случившуюся в 1895 году. Разумеется, и сам Юго, и его подруга Изабель, и персонажи второго плана, блестяще сыгранные Кристофером Ли и Сашей Бароном Коэном, не существовали, их придумал автор романа «Изобретение Юго Кабре» Брайан Селзник. Фокус в том, что и нас с вами во многом придумал всеми позабытый старик Жорж Мельес, без которого современного кино, составляющего значительную часть современной культуры, не было бы. «Юго», кроме прочего, – дань уважения учителю со стороны двух киноманов, самого Мартина Скорсезе и продюсера картины Джонни Деппа; всякий приличный художник должен однажды поклониться тем, кому он обязан своим искусством. Каждая примета времени, каждая деталь, вплоть до стеклянного павильона, в котором Мельес снимал свои фантастические фильмы, воссоздана в ленте с большой любовью. В результате «Юго» просто лучится нежностью и добротой. Наверное, неслучайно львиную долю «Оскаров» в этом году поделили «Артист», «Юго» и «Полночь в Париже». Первый и второй фильмы объединяет немое кино, второй и третий – Париж между мировыми войнами. Все три – очень добрые сказки, мягко напоминающие нам о том, что версия мира, в которой мы существуем, – не единственно возможная; что однажды мир был светлее; что он может стать светлее вновь.
|
|
|
облако тэгов
