Дочитал "Остров Сахалин" и имею сказать, что не понимаю, пожалуй, ни одной озвученной претензии к тому, _как_ написана книга, — но пуще всего не понимаю, видят ли люди вообще, о чем и о ком роман.

С претензиями просто. Сирень, естественно, классический unreliable narrator, ненадежная рассказчица. Точнее, она таковой кажется, но кажется весьма успешно; на деле то, что воспринимается как невнимательность автора, — скорее всего, невнимательность читателя.

Ну вот, скажем, полковник Нисида, которого Сирень вдруг именует комендантом Исидой. Но дело вообще-то происходит в тюрьме "Легкий воздух", спроектированной безумным архитектором Нобу Тикамацу, и после того, как Сирень грохается в обморок, потому что архитектура Тикамацу искажает восприятие, порождает расстройства психики ("красные комнаты") и чуть не сводит с ума. Ничего странного в том, что Нисида становится Исидой, а Нобу — на один момент — Ному, нет вовсе. Это не опечатки, это фича.

Или вот стихотворение Сиро Синкая о единороге и вратах райского сада. Почему мы предполагаем, что Сирень его в первый раз цитирует полностью, а потом оно типа меняется? Может быть, она его цитирует кусками, углубляясь в плоть стихов по мере углубления в плоть Карафуто?

Почему бы Чеку не назвать Артема Теменом один раз? Я понимаю, выглядит странно, но давайте вспомним классику: слово "севаграм" звучит во втором романе Ван Вогта об оружейных магазинах Ишера единственный раз, в финале, и никак не объясняется; я утрирую, но.

Это всё на деле мелочи. Куда интереснее другое. О чем и о ком книга?

Давайте я скажу, что увидел я.

Я увидел книгу о Боге. Дэусу, да. О всамделишном Боге, который пришел на Землю еще раз в форме человека, не верящего в Бога. Бог должен перестать верить в Себя, чтобы спуститься в ад — на Землю, на Карафуто, в Инфэруно, у автора всё четко, — потому что иначе будущее в ад не принести. Или, точнее, иначе из ада будущее не вывести. Только ад потому и ад, что из него можно вывести не всех — даже из тех, кого любишь сильнее жизни. И единорог в раю обречен.

Бог создал людей, которые создали ад, который Бог не в силах вынести. (И это, боюсь, не совсем фантастика.) Отсюда — черные глаза вместо голубых в итоге.

Давайте посмотрим на стихи Сиро Синкая поближе:

"Ты же знаешь, за воротами райского сада еще жив единорог.

Ты знаешь, за воротами райского сада тебя еще ждет единорог.

И гвозди блестят, до сих пор как новые, я видел это.

Они отлиты из звездной меди, они светятся в темноте.

Милая моя девочка, почему же ты еще веришь в звездную медь?"

Что за гвозди? Ну как бы очевидно. Чисто христианская образность: если у нас райский сад, это после смерти; смерть — Распятие. Звездная медь — это в тексте чудесный металл рений, как мы помним. Гвозди Креста Господня из рения.

Патэрен Павел, обняв Сирень и наставив ее на предмет спуска в ад (прямым текстом), незаметно кладет ей в карман макинтоша кусок рения.

Я думаю, что один кусок.

Сколько раз Сирень достает кусок рения из правого кармана плаща?

Три. В первый раз она выбрасывает его в воду, когда они плывут на лодке вдоль берега, где бушует МОБ, и избавляется от лишнего. Второй — пытается купить место на корабле для подопечных у помощника капитана Тэцуо. Третий — в самом финале.

Три — по числу гвоздей Креста Господня.

Но в этом и штука. Она бы сразу поняла, если бы их было три. Кусок рения в кармане — один.

И Сирень обязана вывезти его с Сахалина. А когда Бог что-то должен сделать, Он это сделает. Даже если для этого надо поменять реальность.

Вот в этом смысле Сирень только кажется ненадежным рассказчиком. Если она — воплощение Бога, это не рассказчик ненадежен. Это реальность ненадежна — в руках такого рассказчика. Я думаю, такого в этой книге много, когда читателю кажется, что Сирень оговорилась, — а это просто мы не понимаем, что Он(а) поменял(а) мир. По мелочи, вещно, потому что вмешиваться в свободу воли Бог не может и не должен, каким бы распятием Ему это ни грозило.

И, конечно же:

"И дальше, на горизонте, восходили к небу чудовищные пламенные столбы. За секунду до того, как в блистающем потоке испарилась сетчатка моих глаз, я успела их сосчитать. Их было двенадцать".

Намекнуть сильнее — невозможно.

Ну и в пандан — ключевой диалог. Читаем внимательно:

"– Это вы о чем? – первый раз поинтересовалась я.

– А вы не знаете?! – оживился Чек.

– Не знаю, – сказала я.

Совершенно искренне.

– Все дело в царствии, разумеется, небесном.

– Что?

– А как же? Царствие небесное.

И собаки. Как же. Стал тяжек мне мой макинтош. И жарко в нем. И тысяча лет минула, а все так же и все то же. Милая девочка. Единорог.

– Я сейчас объясню, – усмехнулся Чек. – Господь создал Вселенную с миллионами галактик, миллиардами звезд и несчетным количеством планет. Мироздание населяют сонмы существ, в глазах которых светится надежда и разум. Господь создал Вселенную и покинул ее, он где-то…

Чек показал в небо.

– Где-то там. Сидит на своем сияющем алмазном троне на планете Вечность и ждет, ему не занимать терпения.

– Чего же он ждет?

– Нас. Или их. Зеленых пауков с каких-нибудь там Центавров, рыжемордых псоглавцев. Или разумную плесень. Первых вернувшихся, – совершенно спокойно ответил Человек. – Кто первым доберется до Него, тот и наследует Царствие Небесное. Это великая гонка, и мы созданы для этой гонки, впрочем, как и все… Что-то я сбился… Артем, скоро ли каша?"

...Еще раз: "Стал тяжек мне мой макинтош. И жарко в нем. И тысяча лет минула, а все так же и все то же. Милая девочка. Единорог". Почему "тысяча лет", "а все так же и все то же" — рядом с Царствием и единорогом, и макинтошем? Да всё поэтому же. Сирень не понимает, что она Бог, но эта вот ее миссия, врученная самой себе: от стихотворения Синкая в "Зубе водяного" до неразменного рения патэрена Павла, благодаря которому через 47 лет внук Сирени через Нити выведет уцелевших к звездам на звездолете "Артем", — она тут вся в сконцентрированном виде. Тяжесть макинтоша. Беременность. Единорог. Милая девочка, гвозди из звездной меди. Люди всё те же; как поет БГ в песне о том же самом, "это повод прийти сюда еще один раз".

Кстати, с "Зубом водяного" интересно. Друг представляет Синкая как лауреата премии Акутагавы. Так вот, название бара — контаминация из "В стране водяных" (в оригинале — "Каппа", так же называется судно у Веркина) и "Зубчатых колес" (в оригинале "Хагурума", два иера — "зуб" и "повозка").

Ну и, окей, одна второстепенная загадка — может, кто догадался. Сиро Синкай носит имя "Белый" и фамилию Макото Синкая. Сирень по-японски — Райракку, калька с lilac, фамилия девушки нигде не упоминается, но есть намек:

"Тут отец немного замешкался, поскольку, кроме поэтов, политиков и военачальников наш род Империи так никого и не подарил; правда, был еще один кинематографист, но его вклад в культуру Японии был сомнителен, поскольку прославился он в основном производством фривольной мультипликации, которую во время Реставрации запретили и, по большей части, уничтожили".

Я сильно сомневаюсь, что она тоже Синкай. Но тогда, простите, она наверняка Миядзаки (какие тут еще варианты? Тэдзука? Мацумото? Кон?). Меня смущает вот это место из "Показаний Синкая" (который я воспринимаю, кстати, как дань финалу "12 обезьян" Гиллиама):

"Имя у нее оказалось тоже странное, хотя и красивое, я сразу вспомнил, откуда оно".

Если это о Райракку, я не понимаю, к чему идет отсылка. Если о фамилии — он вспоминает о Хаяо Миядзаки? Это место я взять не могу — но, может, кто-то еще смог.

Прочел тут по наводке Наташи Осояну "Страну лета" ("Summerland") Ханну нашего Райяниеми. Очень интересный — в том числе в свете дискуссий о книге-как-эстетическом-феномене — феномен. Правда, в нашей фантастике нет и такого, но что уж тут.

"Страна лета" — это шпионский роман с привидениями, le Carré meeting ghosts, shaken-not-stirred. Действие происходит в конце 1938 года, точка Джонбара — 1890-е, когда лихой полковник типа Янгхазбенда выдвинулся в посмертие, после чего викторианцы его, посмертие, эдак по-викториански колонизировали. Там — Страна Лета, как теософы называли глубокий астрал, и Летний Двор, которым правит покойная королева Виктория. Здесь — Зимний Двор, видимо, с актуальным королем, но король не упоминается; на деле страной руководит премьер-министр Герберт Бланко Уэст, один из сподвижников полковника и основатель двойной, посю- и потусторонней монархии — наряду с Маркони и Оливером Лоджем.

Те, кто хорошо служит своей стране, получают Билет и переходят в посмертие, не теряя личности; меритократия-с! Точнее, как они там говорят, эктокапитализм. Кто плохо себя ведет — те Билета не получают и распадаются (they Fade); технология описана подробно — в душе есть сила "вим" и форма "лус", первая теряется, вторая остается пустой и так далее. Экономика Летней страны простая: в ней всё состоит из эфира, то есть из душ. По сути Летняя страна — это гигантский тессеракт, в котором есть два добавочных направления, "ана" и "ката", всё как Хинтон сочинил.

(Напечатано на портале Rus.Postimees.)

Кимгим – почти наша Земля, но без нефти, газа и денег, чтобы нарисовать картинку почетче.

Экранизация фантастического романа Сергея Лукьяненко удивительным образом не работает как фильм, зато – явно вопреки воле создателей – работает как метафора российского кино.

Для начала стоит сказать, что литературная основа фильма хоть и написана первым фантастом России, но на фоне романов, которые Сергей Васильевич писал раньше, не блещет. Да, «Черновик» не настолько «никакой» роман, как сиквел «Чистовик», и все-таки. Пожалуй, именно по этой дилогии (2005-2007) проходит линия, отделяющая крепкого фантаста Лукьяненко, автора «Ночного Дозора», «Осенних визитов», «Холодных берегов», «Спектра» и так далее, от Лукьяненко, который пишет всё реже и хуже.

Беда «Черновика», фильма Сергея Мокрицкого, в том, что по сравнению с ним «Черновик»-роман – безусловный шедевр, хотя экранизировать такую книгу плохо – сложно. Увы. Впрочем, если учесть мессидж кино, вряд ли это совпадение.

Боевые матрешки империи

Краткое содержание романа: менеджер самого среднего звена Кирилл обнаруживает, что его словно вычеркнули из официальных бумаг, памяти родных и реальности. Зато оказывается, что Кирилл – «функционал», способный открывать двери в параллельные миры. Герой превращается в таможенника, живущего в собственной башне, двери которой ведут на нашу Землю, а также — в мир победившего стимпанка Кимгим, в условно пляжный мир, на планету-тюрьму Нирвану и, наконец, в загадочный, давно закрытый мир Аркан. Всю дорогу Кириллом манипулируют, но к финалу он разберется с манипуляторами и... «все на просмотр картины второй».

Фильм в целом следует канве книги, но делает это крайне неискусно – и, подозреваю, если вы ее не читали, картина вряд ли будет вам удобопонятна.

То есть – первая фаза, выпадение из реальности, вопросов не вызывает; страх того, что ты проснешься, а тебя все забыли, квартиры нет, девушки нет, друзей нет, собаки нет, ты никто и звать никак, носит общечеловеческий характер. «Двойник» Достоевского, по сути, о том же, как и классический НФ-роман Филипа К. Дика, вопрос о влиянии которого на творчество Лукьяненко остается открытым.

В этой части авторы сценария – шесть (!) человек – поменяли немногое: Кирилл (Никита Волков) стал гениальным создателем компьютерной игры, его бывшая девушка Аня (Ольга Боровская) получила работу, связанную с перемещением между мирами, а антигероиню, которая в книге была Натальей, назвали Ренатой (Северия Янушаускайте) – видимо, чтобы оправдать акцент литовской актрисы.

Проблемы начинаются с параллельных миров. Да, в книге их изобразить легче, чем на экране. Но если не можешь, если бюджет не позволяет тебе ничего, кроме убогих общих планов – ну не берись ты. Кимгим – планета «без нефти и газа», застывшая в паровом XIX веке; ее паровые машины легко могли бы стать украшением фильма, но показывают нам только нарисованные левой ногой, донельзя смазанные темные сгустки. Ну да чего ждать от фильма, создатели которого не удосужились синхронизировать движения губ актера и озвучки (сцена с Феликсом – Андреем Мерзликиным)?

Матрешка с боевым оскалом готовится разнообразить жизнь главного героя.

С другими мирами не лучше, причем они по сравнению с романом претерпели метаморфозу, призванную сделать их более визуально зрелищными – с тем же плачевным результатом. Нирвана из наркотической пасторали превратилась в глуповатую пародию на сталинский СССР. Аркан в книге – счастливая Россия, принимающая африканских беженцев («Заселенная неграми Россия? О, какая неожиданная и радикальная национальная идея!» – думает герой); в фильме африканцев заменили на китайцев и показали нечто вроде маоистского ленинизма, нарисованного опять же крайне убого. При этом летающие боевые роботы Аркана невесть зачем выполнены в форме ярко раскрашенных матрешек. Они, конечно, запоминаются – вместе с мыслью «что курил художник?» – но внутренняя логика здесь и не ночевала. В фантастике возможно всё, кто бы спорил. Но какому идиоту пришло в голову маскировать электронных убийц под матрешки?

Другой пример неудачного выпендрежа – «поводок». В книге функционал по мере удаления от своей башни теряет сверхспособности. Просто теряет, без драматизма. В фильме драматизм добавлен: «поводок» в виде подвески-паука делает так, что, покидая башню, Кирилл начинает делаться прозрачным, у него становятся видны все кости и прочие внутренности. Едет такое страшилище с просвечивающим черепом в метро, ползет, задыхаясь, по зимней Москве – и типа никто ничего не замечает. Ну конечно...

Если бы не было Голливуда

Короче говоря, на визуальном уровне «Черновик» оправдывает собственное название: нам подсовывают вместо полноценного кино его черновую копию, которой только предстоит обогатиться спецэффектами. В снятой тридцать лет назад трилогии «Назад в будущее», не говоря уже о «Звездных войнах», компьютерная графика и то была лучше. Если бы не было Голливуда, «Черновик» мог бы впечатлить, – но Голливуд, к (не)счастью, есть и очень хорошо себя чувствует.

Если говорить об актерах, лучшее, что случилось с «Черновиком», – Северия Янушаускайте («Звезда», «Вавилон-Берлин», «Кровавая барыня»). Играет она великолепно, да только играть ей почти и нечего – разве что приключения тела, перерисованные с грехом пополам с «Матрицы» и снятые опять же на копейки. Именно что перерисованные, очень показательна тут финальная драка: как Нео разбивал агенту Смиту очки, так Кирилл разбивает Ренате глаз, и операторское решение – один в один.

Такое называют «карго-культом». Изначально карго-культ – туземная религия на тех островах Меланезии, где во время Второй мировой размещались американские военные аэродромы: аборигены, насмотревшись из кустов на чудесную технику, принялись строить копии взлетно-посадочных полос и радиовышек буквально из соломы и палок. Вот и «Черновик» пытается подняться до Голливуда путем копирования того и сего, но только солома – она солома и есть.

Исполнитель главной роли – неплохой актер, но харизмой Киану Ривза не обладает. Что до остальных, есть более-менее удачные образы – Ольга Боровская в роли Анны, Юлия Пересильд в роли владелицы кимгимской гостиницы Розы, Андрей Руденский в роли отца главгероя, – и есть люди, которых нельзя подпускать к съемочной площадке на пушечный выстрел. Но режиссер действовал опять же по правилам карго-культа: если в западном кино в эпизодах появляются медийные лица, давайте и мы кого-нибудь найдем. На роль политика нашли Ирину Хакамаду; сказать, что она проговаривает свои реплики бездарно, – значит ничего не сказать. Да и сам Сергей Лукьяненко, снявшийся в эпизодической роли пассажира в метро, – актер тот еще.

Функционал Кирилл (Никита Волков) на фоне своей переставшей функционировать башни.

Наконец, смысл происходящего и (если воспользоваться определением фантастики от братьев Стругацких) чудо, тайна, достоверность. Киночуда, как уже сказано, не вышло. С тайной не лучше. В романе непонятно, кто же такие функционалы (ответы есть в «Чистовике»), но посыл ясен: Аркан, отстающий от иных Земель примерно на полвека, использует их как черновики, смотрит, что где идет не так, и, меняя свою историю, создает утопию. В фильме всё это нам пересказывают – между драками, казенно и суконно, – и объяснение не убеждает, особенно когда смотришь на российско-китайских летающих матрешек.

И достоверность не удалась – ни психологическая, никакая: Ренату герой героически побивает, чтобы через пять минут, забыв всё, мило перешучиваться со злодеем на порядок выше. А как Анне удалось порвать «поводок» Кирилла? (Ответ «большой чистой любовью» не засчитывается.) Почему арканцы не прислали с Ренатой отряд боевых матрешек и не разнесли Кирилла вдребезги и пополам? Что это за фальшивые инопланетные артефакты, появляющиеся в середине фильма и тут же исчезающие бесследно в и без того мутном повествовании?

Нет ответа. Не фильм – черновик. Хуже того: эпитафия кино, которое пытается подражать Голливуду, но делает это крайне плохо. Как Аркан видит параллельные Земли как каталог дурных вариантов развития, так и фильм Сергея Мокрицкого – каталог упущенных возможностей российского кинематографа. Вот здесь, глядите, мы могли бы... и тут у нас был нехилый такой шанс... и вот тут... А получилось как всегда. Простите. Мы и в следующий раз снимем то же самое.

Написано для портала Rus.Postimees.

За что мы души не чаем в космическом контрабандисте Хане Соло? За что мы точно полюбим посвященный ему фильм? Об этом рассуждает почетный звездновойноман далекой галактики Николай Караев.

Премьера космооперы «Хан Соло» состоялась в Эстонии 25 мая – и, говоря откровенно, наблюдать почти пустые залы на выходных было больно. Ну да, народ подустал от «Звездных войн», вспыхивающих ныне, когда LucasFilm попал в рабство студии Disney, с завидной регулярностью. Да еще и бюджет картине дали такой, что она мигом оказалась в топ-15 самых дорогих фильмов всех времен и народов – и явно не отобьет потраченные на нее деньги в прокате. Но не всё измеряется деньгами. Хотя, может, сам Соло с этим и поспорил бы...

Портрет Хана Соло в молодости

Что должно быть в приквеле о юности и молодости Хане Соло? Всё то, без чего Хан Соло уже немыслим. То есть: верный вуки Чубакка, большой, волосатый и трогательный; космический корабль «Тысячелетний сокол», быстрый, верткий и непробиваемый; ну и, пожалуй, галактический негодяй Лэндо Калриссиан, приятель Хана и хозяин Облачного города в фильме «Империя наносит ответный удар».

Разумеется, там должны быть как Империя, так и Сопротивление – но не то чтобы на первом плане; мы знаем, что Хан Соло долго не примыкал ни к тому, ни к другому, да и вряд ли вообще примкнул бы, если бы не великая любовь к принцессе Лейе. Нельзя без инопланетян, приключений, погонь, драк, роботов, но этого добра хоть отбавляй и в других частях саги. Главное – сам герой: кто он?

Вряд ли я сильно погрешу против истины, сказав, что Хан Соло по сути – вселенский плут, эдакий Остап Бендер, только давным-давно и в очень далекой галактике. Это явно понимают и авторы сценария, отец и сын Кэзданы (напомню: старший Кэздан в свое время написал сценарий «Империи...»). А значит, можно – наконец-то! – милосердно избавить зрителя от пафоса, которым сочился предыдущий приквел, «Изгой-один». Ну не купился бы Соло на пафос. Даже в юности, когда все мы – романтики, даже будучи влюблен по уши и готов лететь к возлюбленной хоть на край знаемого космоса...

Собственно, вот вам и интрига: как из романтичного молодого человека получился насквозь прожженный циник, нехотя спасающий Люка Скайуокера на Татуине в начале «Новой надежды»? Тут замах почти на Печорина, на героя, так сказать, не нашего времени. Высокая трагедия, маскирующаяся под плутовской роман. Что и отличает Хана Соло от джедаев любой, что Светлой, что Темной стороны: понимание того, что жизнь – всегда плутовской роман, внутри которого скрываются и комедии, и трагедии, и «смешение жанров, черт побери».

И всё заверте... (но в разные стороны)

Чего не должно быть в приквеле о Хане Соло? Увы и ах: Харрисона Форда. И это на деле фантастически огромная проблема: уже сорок лет мы говорим «Хан Соло», а подразумеваем «Харрисон Форд». Но тут нам повезло: юного межзвездного контрабандиста по итогам жесткого конкурса и сверхсекретных проб доверили сыграть Олдену Эренрайку, актеру, зарекомендовавшему себя не только в недооцененных «Прекрасных созданиях», но и в комедии братьев Коэнов «Здравствуй, Цезарь!»; а Коэны плохих актеров не снимают в принципе. Говорят, на съемках «Соло» Эренрайком были не очень довольны, ему нанимали учителя актерского мастерства, его сводили с самим Фордом... Так или иначе, результат налицо: актер не копирует предшественника, но поверить в то, что его герой впоследствии вырастет в Форда, очень легко.

Не менее прекрасен Дональд Гловер в роли Лэндо: пройдоха, бестия, сволочь, если разобраться, но такая обаятельная, что не восхититься им невозможно. В плутовской инверсии «Соло» всё шиворот-навыворот; скажем, в оригинальной трилогии Хан Соло был верным спутником героя, то бишь Люка Скайуокера, а в «Соло» он сам – герой (и немножко антигерой), и спутник его, Лэндо, – не то чтобы верный друг, а скорее друг-враг. (Совсем верный друг – Чубакка, но это отдельная песня; воздержавшись от спойлеров, скажем только, что обстоятельства встречи будущих товарищей-не-разлей-вода – весьма драматичны.)

Та же инверсия наблюдается и с фигурой наставника. Учителя Люка – сплошь джедаи Светлой стороны, что Оби Ван Кеноби, что мастер Йода – не терпели полутонов, а вот ментором Хана становится Тобиас Беккет, изумительно сыгранный Вуди Харрельсоном вор, человек вроде неплохой, но... но. Достаточно сказать, что условным прототипом Беккета стал Долговязый Джон Сильвер – персонаж тот еще.

Наконец, любовная линия. И здесь инверсия! Да, в начале, на планете Кореллия, Хан и Ки’ра (вездесущая Эмилия Кларк: то она в «Игре престолов», то в «Терминаторе», то в «Звездных войнах») – только пара вюбленных подростков, стремящихся убежать из диккенсовского преступного мирка, руководимого громадной сколопендрой. Но Хану бежать удается, а Ки’ре – нет, и когда они вновь сталкиваются через несколько лет на борту некоей космической яхты, всё меняется. Он – не растерявший еще романтизма, но уже сильно побитый жизнью начинающий вор; она – правая рука мафиози Драйдена Воса (Пол Беттани), которому подчиняется Беккет, а значит, и Хан тоже.

И всё заверте...

Круче сиквелов иных

«Соло» получился, если честно, куда жизненнее не только многопафосного «Изгоя-один», но даже и части оригинальной киносаги. По очень простой причине, сводящейся к той же инверсии. С самых первых сцен «Новой надежды» Хан Соло был нужен «Звездным войнам» для того, чтобы сбавлять пафос и подавать отрезвляющие комические реплики. При этом, заметим, в оригинальной трилогии Хан удостаивается в каком-то смысле самой запоминающейся участи. Да, когда Дарт Вейдер отсекает руку Люку и сообщает, кто тут чей отец, это где-то трагедия. Но вот когда Хана замораживают в карбоните и везут во дворец мафиозного босса Джаббы, это, как ни крутите, та самая высокая трагедия – тем более, что Люк в итоге ни в кого не влюбляется, а Хан крутит роман с самой принцессой и ему есть что терять.

Жизнь джедая похожа на зебру: Темная и Светлая стороны/полосы, поражение/ или победа, третьего не дано (Люк в «Пробуждении Силы» отступил от этой бинарности; посмотрим, случайность это или тенденция.) В реале такое черно-белое течение событий бывает редко. Жизнь Хана Соло между тем – это не просто беспрерывный квест, в котором, чтобы достичь цели, приходится одолевать кучу препятствий; это еще и квест, состоящий из побед, которые моментально оказываются поражениями. Теряешь свободу – обретаешь друга. Проигрываешь деньги – получаешь опыт. Лишаешься смысла жизни – находишь себя. Эта диалектика, согласитесь, куда больше похоже на наши с вами обстоятельства.

Более того, только подобный экспириенс – кратчайший путь к максиме Пастернака: «Но пораженье от победы ты сам не должен отличать». Ну или Киплинга: «Равно встречай успех и поруганье, не забывая, что их голос лжив». Киплинг вообще словно о Хане Соло писал:

Умей поставить в радостной надежде

На карту все, что накопил с трудом,

Все проиграть и нищим стать, как прежде,

И никогда не пожалеть о том;

Умей принудить сердце, нервы, тело

Тебе служить, когда в твоей груди

Уже давно все пусто, все сгорело.

И только Воля говорит: «Иди!»

Добавим: не бойся танцевать на грани фола, когда судьба дала тебе под дых; тогда, мой друг, ты станешь Ханом Соло – а это круче сиквелов иных.

Текст памяти Урсулы Ле Гуин на "Горьком":

Похоже, что для Ле Гуин, дочери антрополога, истина, если о ней вообще можно говорить, заключалась именно в разнообразии: пусть расцветают сто цветов, путь все миры идут своими путями — но так, чтобы не ограничивать ничью свободу. Юнг здесь и правда смыкается с Лао-цзы, а антропология и этнография — с лингвистикой и экологией: один из рассказов Ле Гуин закамуфлирован под статьи из «Журнала ассоциации теролингвистов» о языке и искусстве муравьев, пингвинов, мхов и ромашек. Подчинение и даже слияние — не выход; только в процессе взаимоизучения и взаимовлияния множества различных культур (вспомним Земноморье — архипелаг, каждый остров которого имеет свое лицо) можно что-то понять о себе и о других.