Моя мама — дизайнер интерьеров, один мой дедушка — фотограф, а второй — архитектор. Очень творческая семья. Неудивительно, что мне было легко начать заниматься иллюстрацией. Отец не имеет никакого отношения к художественной среде, но именно он разглядел во мне зачатки таланта, и подтолкнул к рисованию. Очень меня подбадривал и поддерживал. Отцу я особенно благодарен: это один из тех людей, благодаря которым я начал рисовать. Он всегда сохранял все мои рисунки, любые каракули, подписывал их, ставил дату. Теперь у меня дома тысячи и тысячи старых рисунков.

Сначала я всегда показывал рисунок деду-архитектору, а уже потом отцу. Дедушка жил недалеко от нас, и я, как только заканчивал новый рисунок, первым делом нес ему, мне важно было услышать его мнение. А он всегда говорил: «Ну, скоро будешь лучше меня рисовать!»

Детские воспоминания связаны не столько с домом, сколько с садом. Мы жили за городом, и для меня сад был очень важным местом. Помню, как мы играли, дрались на палках, строили шалаш на дереве. Дом, в котором я провел детство, мои родители построили сами, своими руками, по кирпичику, из бэушных материалов, — ездили по стройкам, старым полуразрушенным домам, собирали кирпичи, отвозили к себе и отмывали. Когда нас наказывали, нам говорили не «встань в угол» , а «будешь отмывать сто кирпичей». Но это хорошее воспоминание.

Запах детства — запах свежескошенной травы. У меня была обязанность — косить газон, и я любил это дело. Сейчас у меня тоже дом с садом, и каждый раз, когда в начале лета я кошу газон, вспоминаю те приятные ощущения.

Отец бурно выражал свои чувства и был строг насчет правил. Мог иногда сказать жестко. Когда мои дети шалят, не слушаются, я вдруг начинаю вести себя как он. И вспоминаю, что мне самому в детстве вообще-то не нравилось, когда он вёл себя так.

У нас дома было жесткое правило: во время еды держать руки только на столе. Когда у меня появились две дочки, я стал ловить себя на том, что, стоит им убрать руки под стол, я говорю: «Руки!» За моей нынешней девушкой я тоже это замечаю, но ей-то я, само собой, не скажу: «Ну-ка руки на стол!» Однажды я огляделся вокруг и увидел, что никто не парится, куда класть руки и как надо есть. Я очень удивился и подумал, что, пожалуй, это не так важно. Наверное, моя семья была единственной в мире, где детей заставляли есть с руками на столе.

Родители разошлись, когда мне было 10 лет, и до этого я не задумывался, кто из них важнее. Они оба играли важную роль в семье. После развода я жил с матерью. Мама была закрытым человеком. Когда я стал подростком нам пришлось знакомиться заново. Не самый подходящий возраст для этого. У нас бывали ссоры, но это обычное дело, когда тебе четырнадцать. Поэтому я снова с ней познакомился, уже когда совсем вырос.

Я был в ужасе когда брат сказал, что родители разводятся, потому что отец встретил другую женщину, и спросил: «И он что, целовал ее?!» Брат сказал: «А может, и не только целовал!» Я был в шоке, не мог себе такого представить. Я жил в каком-то своем мире.

Вот что я считаю важным: однажды отец приехал навестить меня в университете, я обучался уже рисованию, художественному ремеслу, и одна преподавательница сказала ему: «Видно, что у вашего мальчика был очень хороший отец, потому что его рисунки излучают доброту, они жизнерадостные».

Самое большое влияние на меня оказали комиксы. Их все читали в то время, и отец тоже любил, поэтому у нас в доме было много комиксов. Совсем не такие, как те детские книги, которые я делаю сейчас, а именно классические комиксы. Про Тинтина (они тогда были страшно популярны), «Секрет единорога» и приключения с пиратами — вот это больше всего нравилось.

Садясь за новую книжку, я не задаюсь глубокими философскими вопросами, просто меня очень вдохновляет мир вокруг. И я стараюсь его изобразить. Мне нравятся сложные задачи. Я всегда спрашиваю себя: «А смогу ли я это нарисовать?» Поэтому для меня важнее всего — вдохновляет ли это меня, интересно ли мне это. Я не стремлюсь совершить революцию в искусстве, но я хочу, чтобы эволюционировало мое личное искусство, я пытаюсь достичь новых высот в том, что делаю.

Ребенок внутри. Я все время прислушиваюсь к его мнению. Я очень ценю то, что у меня было такое славное детство. Но еще у меня две маленькие дочки, и, когда молчит мой внутренний ребёнок, я прислушиваюсь к ним.

Я не такой, как Питер Пэн. Никогда не боялся стать взрослым, не боялся вырасти, потому что всегда знал, чем хочу заниматься. Самый большой страх в детстве был не страх вырасти, а что когда-нибудь мне одному придется поехать на метро. Так много станций, так много линий, все эти цвета на карте, — я очень боялся.

Большое влияние на меня оказали друзья, но я не тот человек, у которого их десятки и сотни. В каждый период жизни был один лучший друг. А через 3–4 года наши пути могли разойтись, и мы больше не общались. Потом появлялся новый друг, и уже этот человек влиял на меня. После развода я стал разыскивать старых друзей — но обнаружил, что с некоторыми не осталось точек соприкосновения и прежней дружбы не получается.

Я часто влюблялся. Всё время влюблялся в девчонок, многих и по имени уже не вспомню. А ту, что вспоминаю, звали Флоранс.

У моего деда-архитектора было семеро детей и большой участок земли. Он мечтал, чтобы все дети построили себе дома вокруг его дома и все жили вместе. Пятеро из его детей, включая моих родителей, так и сделали. У меня человек шестьдесят двоюродных братьев и сестер, двадцать теток и дядек, — очень большая семья. Сады переходят один в другой, это даёт ощущение одного огромного сада. Но тем не менее у всех есть личное пространство, своя жизнь. И все равно мы постоянно общаемся, семья дружная. Это мои главные впечатления о детстве.

Сегодня я живу все там же, я построил свой дом, я окружен по-прежнему своей семьей, все шестьдесят родственников, конечно, рядом не живут, но двадцать — точно. И строил я тоже из старья, так что дома у нас всех в одном стиле.

Я сын своих родителей, но теперь уже взрослый человек и могу сделать этот выбор: вести себя так, как они, или же быть собой.

Источник

цитата

— Когда вы разделяете «рассказчика» и «писателя», происходит попытка решить один из главных вопросов — наличие у писателя внешних обязательств. «Рассказчик», воплощая естественную потребность рассказывать свою историю, конечно, нарушает общественные ожидания.

— Да, это верное и тонкое разделение, и, конечно, я не согласен с тем, что писатель кому-то обязан. У него нет долга ни перед чем, кроме собственного труда и потребности рассказать ту или иную историю. Да, можно было бы сказать, что внутри писателя находится рассказчик как его важнейший, но не единственный инструмент.

Я бы сказал так: нарратив — это важный аспект писательской работы, но лишь один из. Перед писателем стоит немало других вопросов — форма, язык, тема, символика, лейтмотив и так далее, и все это нанизывается на «рассказчика», использует его как инструмент.

— В последнем романе ваш язык заметно отличается от языка прежних ваших книг — какие задачи он решает?

— Каждая книга обладает собственным голосом, собственным словарем эмоций и образов. Например, «Флорентийской чародейке» умышленно придан барочный характер в соответствии со стилем тех книг, которые могли читать персонажи — люди конкретного исторического времени. В «Клоуне Шалимаре» звучит иной голос, гораздо более мрачный и резкий, и это опять-таки соответствует материалу. «Два года» сочетают стиль народной сказки и пародийной истории, псевдоистории, что опять-таки рифмуется с сюжетом.

— Персонажи — такой же инструмент, как язык и нарратив? Иногда очень заметно ваше к ним отношение, личные реакции.

— Я думаю, если автор не будет любить созданных им персонажей, причем «плохих» так же искренне, как «хороших», то и читателю они останутся безразличны. Я воспринимаю персонажей как живых существ, к которым я прислушиваюсь, стараясь понять, в чем они нуждаются. Творчество происходит из такого особого вслушивания, а не из тирании автора. Я стараюсь не слишком часто диктовать.

Эти персонажи развивались, росли и достигли свершения своей судьбы органически, а не теоретически. Я как писатель не очень склонен теоретизировать. Я предпочитаю наткнуться на сюжет и продвигаться дальше, повинуясь не анализу, а инстинкту.

— В других книгах вы активно вовлекаете в сюжет «властителей» — президентов, диктаторов, пророков, реальных и вымышленных. В «Двух годах» политика почти бестелесна.

— Не обязательно все романы писать об известных политических деятелях!

Я никогда не сомневался в могуществе литературы, хотя и стараюсь не приписывать ей чересчур много. Однако, с моей точки зрения, нам сейчас как никогда необходимо искусство вымысла: нужно ясно представить себе, что ты живешь и работаешь в пространстве полной свободы, — только так можно отстоять возможность быть собой.

— Ваша книга «Стыд» сегодня очень актуальна, особенно для России, где государство хорошо проговаривает вещи, за которые следует испытывать стыд. Речь является почти официальным врагом власти.

— Я очень горжусь романом «Стыд», и мне порой кажется, что эта книга, опубликованная в 1983 году, сделалась сейчас более актуальной, чем в ту пору, когда она была написана. Тогда ее, как мне представляется, заслоняли две наделавшие много шума книги: вышедшие перед ней «Дети полуночи» и после нее — «Сатанинские стихи». Но теперь, мне кажется, этой книге начинают воздавать должное, у нее появилось намного больше читателей, чем в прошлом, ее стали изучать.

Чем ближе государство к авторитаризму, тем сильнее оно стремится контролировать нарративы. Вот почему писатели, те, кто хочет освободить нарратив и выявить мириады его возможностей, зачастую оказываются в конфликте с государством, которое пытается сузить спектр возможностей и направить их в подконтрольное русло.

Прямо сейчас в США мы имеем дело с попыткой России контролировать американский нарратив, это нечто совершенно новое и внушающее тревогу.

— «Два года» так далеко смотрят в будущее в том числе и для того, чтобы убедиться, что будущее вообще существует?

— Не знаю. «История, — говорит Стивен Дедалус, — кошмар, от которого я пытаюсь проснуться». Прямо сейчас, сидя в Нью-Йорке, я ощущаю такой же страх, думая о том, что принесут нам ближайшие годы при новом президенте.

Я не хотел, чтобы этот роман уподоблялся современным дистопиям. Сейчас все сочиняют дистопии, даже авторы книг для подростков. Вот я и захотел вообразить для нас более обнадеживающее будущее — но не до нелепости оптимистическое. Прежде всего, заметим, что на построение этого будущего отведено тысячелетие, об этом постоянно упоминается в книге, так что оно от нас очень далеко, а кроме того, даже в том лучшем будущем проблем тоже хватает.

— Очень интересной кажется история Стивена Кинга о том, что когда он закончил «Кладбище домашних животных», то понял, что нет, он отказывается это публиковать. А вы хотели бы что-то изменить, что-то не рассказать или что-то не обнародовать?

— Нет, я никогда не был склонен что-то в себе подавлять или умалчивать.

— Помните ли вы ваше ощущение от «Сатанинских стихов», когда только закончили книгу?

— Нет, это было слишком давно, чтобы теперь вспомнить. Я не так уж часто оглядываюсь на прошлое. Я смотрю вперед, готовлюсь к следующей книге.

— А что для вас как читателя находится за границами толерантности?

— Только плохо написанные книги.

Источник

Шамиль Идиатуллин — автор мистических триллеров «Убыр» и «Убыр. Никто не умрет», лауреат Крапивинской премии 2012 года — рассказал, почему мы так любим ужастики, что чувствует человек, когда пишет книгу, и мимо каких 10 произведений современных авторов невозможно пройти.

Как вы считаете, почему людей привлекает тема ужасов?

Во-первых, это красиво. Придуманный и культурно отформатированный страх, по сути, запускает чисто химический процесс, гормональный такой, — не зря же говорят «сладкий ужас». Особенно он сладок потому, что тебе-то, читателю, в этот момент ничего не грозит – в отличие от героя книги (фильма или игры), в которую ты зарылся. Причем химия красиво охватывает и обволакивает не только соответствующие доли мозга, сердца и пяток, она ведь еще немножко машиной времени работает. Самый страшный период в жизни всякого человека – его детство, когда кромешная жуть скрывалась просто-таки везде: под кроватью, в темной ванной, за розеткой, в очереди, в которой мама велела тебе постоять, пока она сбегает за маслом. Взрослому человек бояться глупо, если не западло – а в детство заглянуть так хочется.

Есть и другая сторона вопроса: хоррор, как правило, интересно читать, — здесь, как в большинстве «низких жанров», почти всегда все в порядке с сюжетом и интригой.

И даже третья есть, тесно сплетенная с первыми двумя и, пожалуй, самая важная. Ужасы вышли из сказок, а сказки, помимо прочего, это мощный дидактический и педагогический инструмент, с помощью которого взрослые максимально доходчиво заносят в сознание и подсознание детей, насколько кошмарны последствия нарушения базовых правил поведения: что будет, если пойти одному в лес, попить из лужи, заночевать в бане, разрыть могилы или нахамить незнакомому дедушке. Не будет ничего хорошего. Тот же Голливуд и не скрывает, что слэшеры – они про беспорядочные половые связи, вампиры – про пубертат, а зомби – просто про гигиену.

В общем, сказка – не такая уж и ложь, а их родственник хоррор – если и намек, то довольно толстый и весьма интересный.

Источник

Художник-иллюстратор Елена Жуковская, создавшая волшебные иллюстрации к сборнику сказок Эдит Несбит «Ледяной дракон», рассказала, в чем она находит вдохновение для творчества и как проходила работа над книгой.

— Елена, вы проиллюстрировали сборник сказок Эдит Несбит «Ледяной дракон». Расскажите, что вас привело к этой книге? Проиллюстрировать ее было вашей инициативой или, может быть, предложением издательства «Речь»?

— Так получилось, что у этой книги была непростая история. Первоначально это был заказ от другого издательства. Мне предложили проиллюстрировать сборник сказок про драконов, и я с радостью согласилась, т.к. тема была «моя» — сказочная, забавная местами, все как надо. Так я нарисовала все картинки, издателям все понравилось, но книжку не печатали, какие-то внутренние проблемы, видимо. Так прошел год. Пришлось искать другое издательство. В «Речь» я пришла с готовой книжкой, и где-то через месяц ее уже напечатали. Вот) Драконы долго ждали этого момента!

— Сочетать в одном издании черно-белые и цветные иллюстрации — это было вашей идеей? Почему произошло такое разделение?

— Не знаю, мне не кажется странным такое сочетание. Вообще, на мой взгляд, легкая линейная графика более органично смотрится в пространстве листа с текстом, играет как бы вспомогательную роль. А основные полосные иллюстрации — цветные, нельзя же отказаться от цвета, если иллюстрируешь сказки про драконов!

— В какой технике создавались иллюстрации к «Ледяному дракону»? В чем особенность этой техники, в чем ее преимущества для воплощения вашей задумки?

— Маленькие картинки — это рисунки простым карандашом + цветокоррекция компьютерная. Цветные картинки — акварель и пастель. Легкая и прозрачная акварель дает возможность прорабатывать мелкие детали, если это необходимо, а пастель задает дополнительную фактуру. И, что важно, все цветные иллюстрации нарисованы на обратной стороне старых советских обоев. На них прекрасно ложится краска, и желтоватый цвет создает общий колорит. Гораздо приятнее рисовать на них, чем на белой бумаге). Одно время я спрашивала у друзей, у кого остались обои, запаслась на несколько лет.

— Расскажите, как именно проходила работа над иллюстрациями, сколько она заняла времени? Как выглядел этот процесс изнутри?

— Сначала сажусь перед макетом книги на экране компьютера и рисую на листочке маленькие прямоугольники — пронумерованные странички. И, зная, сколько на одну сказку нужно сделать полосных иллюстраций, сколько маленьких, я отмечаю, где они у меня будут. В зависимости от того, какой сюжет хочу нарисовать. Потом маленькие эскизики, и все — можно рисовать.

— Образ какого героя дался вам тяжелей всего? В чем была сложность?

— В этих сказках не было сложных для меня героев. Мне хуже всего удаются серьезные героические персонажи. Не могу проникнуть в это качество. Страшные, злые, красивые, смешные — да, но серьезные и пафосные — это сложно для меня. А здесь таких не было

— Какому сказочному герою из этой книги вы симпатизируете больше других? Сопоставляете себя с кем-нибудь из персонажей?

— Нет, себя, конечно, не ассоциирую ни с кем, но мне больше всего нравится мантикора и морские котики)) и микро-слоник!

— Как для вас проходила совместная работа с издательством? Довольны ли Вы результатом?

— С «Речью» очень приятно работать! Удивительно все четко, последовательно и понятно. И качество печати меня приятно удивило, искажения по цветам почти нет.

— Как вы считаете, что обязательно должно быть в иллюстрированной книге для детей?

— Я считаю, что в детской иллюстрированной книжке не должно быть каких-то обязательных вещей, но обязательно должно быть что-то особенное. Может быть, это будут рисунки со множеством деталей, которые интересно долго рассматривать, может, яркие экспрессивные картинки, может быть, какие-то затеи. У меня, например, в детстве была книжка, где на каждой страничке можно было открыть как бы дополнительную дверцу и посмотреть, что там нарисовано. И атмосфера, мне кажется, важна в иллюстрациях, и не только в детских. Чтобы можно было легко оказаться там, как бы внутри книжки.

— А когда вы решили для себя, что хотите иллюстрировать детские книги? Как это было?

— Наверное, лет 5 назад более четко оформилось виденье себя как иллюстратора. Точнее, оно и раньше было, но скорей в формате авторских открыток. А еще дочке на день рождения подарили книжку про принцесс с иллюстрациями Ребекки Дотремер, и она меня вдохновила! Прямо как-то раздвинула рамки и границы. А если смотреть шире и дальше, то моим любимым занятием в раннем детстве было смотреть книжки с картинками, и моим кумиром был Юрий Васнецов. Но тогда я еще мечтала делать стеклянные елочные игрушки, так как ничего прекраснее в мире не было.

— В чем вы находите вдохновение для работы?

— Вдохновение в простых вещах. Которые не являются по определению красотой, но в них красоты очень много. В деталях, которые все оживляют.

— Какую детскую книгу мечтаете проиллюстрировать?

— Хочу проиллюстрировать «Королевство кривых зеркал». Хотя, когда появляется задача, появляется интерес. Поэтому много всего хочется попробовать.

Джейн Хисси – известная английская детская писательница и художница, рисующая иллюстрации к детским сказкам о приключениях старого игрушечного медведя и его игрушечных друзей.