11. Очередная статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz о ретрофантастике носит название:

В 1926 году польский художественный мир испытал потрясение. Непосредственным виновником этого события был проект памятника Адаму Мицкевичу в Вильно, согласно которому образ нашего великого поэта-пророка представляло его возлегающее на ступенчатой пирамиде (взятой живьем из искусства доколумбовой эпохи), обнаженное тело, кормящее орла сочащейся из сердца кровью. Орел, в свою очередь, восседал на радужной дуге, распростерши крылья над фигурой Мицкевича.

Впрочем, великий поэт был похож на самого себя лишь фасадом (и может быть, страданием за миллионы), а общее впечатление великолепно отражает описание читателя газеты “Ekspres Wileński”: «…на памятнике сидит человек, с которого содраны и одежда, и кожа, в чью спину вцепился когтями вампир, просунувший чудовищную шею этому голышу под мышку и вонзивший клюв ему в сердце, высасывая оттуда кровь. Страдалец, скривившись в жуткой гримасе, взывает ногой о помощи и мести. Бррр…» Автором этого шокирующего произведения был СТАНИСЛАВ ШУКАЛЬСКИЙ, называвший себя СТАХОМ из ВАРТЫ, скульптор, архитектор, националист, антрополог-любитель, а прежде всего эксцентрик, склочник и попросту (не побоимся этого слова) фантаст.

На поприще житейского чудачества он мог бы на равных соперничать с самим Лавкрафтом и, похоже, победил бы его нокаутом, хоть и оставил после себя сравнительно мало сочинений, в том числе «Дзеяву в 10 одмрочах/Dziejawa w 10 Odmroczach»

ну и… 42 тома теоретических размышлений о "мацимове/macimowa" и «зерматизме/zermatyzm».

В самом большом зале …пугает

СТАНИСЛАВ ШУКАЛЬСКИЙ происходил из семьи известных промысловиков-чудаков, поселившихся в Варте. Рассказывают, что уже его дед, Кацпер, имел собственный, неповторимый стиль жизни, от которого у соседей мурашки бежали по коже. Однажды, действуя в рамках народной медицины, он помог своему сыну перенестись в мир иной, собственноручно ампутируя ему ногу. Отец продолжил традицию, странствуя по миру в поисках пропитания и приняв активное участие в Англо-бурской войне. Сам Станислав, родившийся в 1893 году, покинул родные пенаты в возрасте десяти лет, когда отец вернулся из Африки. Вся семья в конце концов осела в Чикаго. Но юный Стах, талантливый самородок, вскоре вернулся в Польшу, чтобы учиться в Краковской академии изящных искусств.

Он быстро дал там о себе знать как нарушитель академических порядков и обжора; один из его тогдашних коллег вспоминал, что ШУКАЛЬСКИЙ, «расплатившись в пансионате за проживание и питание, все оставшиеся деньги спускал на шоколад». Он прославился также тем, что однажды съел за один присест все блюда, предлагавшиеся в меню вегетарианской столовой «Zdrowie/Здоровье». Несмотря на то, что ШУКАЛЬСКИЙ неустанно конфликтовал с преподавателями, он завоевывал награды за лучшие студенческие работы, которые (работы) затем выставлялись на местных выставках.

В 1912 году он вернулся в Соединенные Штаты, где его мастерская стала центром светской жизни для чикагской богемы (а в особенности творческой группы с привлекательным названием «Клуб маринованного огурца»), а сам ШУКАЛЬСКИЙ – виновником очередных скандалов, связанных с избиением критиков. В 1923 году художник, пользуясь финансовой поддержкой новообретенной жены, а точнее ее папаши, отправляется в Европу. Там он покупает дом в Казимеже-Дольном, а также дом во Франции, но пять лет спустя оседает в Кракове. Помимо выставок и создания новых скульптурных и архитектурных проектов, он неуклонно работает над своей репутацией, ввязавшись в 1929 году в очередную авантюру, имевшую далеко идущие последствия. На этот раз целью художника оказался культурный мирок Кракова. При открытии своей выставки во Дворце искусств он произнес речь, в которой обрушился на всех и каждого, в частности на профессоров Академии изящных искусств, в том числе на ее ректора Адольфа Шишко-Богуша, которого обозвал «разбогушившимся вавельским волом». Краков взбурлил, а после переноса выставки в Варшаву и в национальной прессе разразилась буря; сторонники и противники ШУКАЛЬСКОГО перебрасывались статьями и листовками, а сам художник самодовольно наблюдал за происходящим, поскольку на выставку стекались дикие толпы.

Самодовольство ШУКАЛЬСКОГО не омрачалось тем фактом, что в результате всего этого он был подвергнут остракизму со стороны общества и брошен своей женой – вскоре после развода он женился на гувернантке своей дочери. Это событие также собрало вокруг него кружок молодых художников, который впоследствии положил начало «Племени шукальщиков герба Рогатого Сердца». Название группы произошло из фразы в письме, которое художник отправил одному из них, исключенному из Академии художеств за поддержку ШУКАЛЬСКОГО; «Мой психический герб: рогатое сердце. Если вам нравится такой герб, сделайте себе значки – серебряные и красные». (Впрочем, рога — вообще важная деталь облика персонажей его произведений. W.)

Вскоре шукальщики, очарованные творчеством Мастера, стали организовывать еженедельные встречи, где представляли свои работы и обсуждали славянство; позже, по примеру ШУКАЛЬСКОГО он же СТАХ из ВАРТЫ, они изменили имена на другие, лучше, по их мнению, звучащие, такие как Мариан из Кшешовиц (Мариан Конарский), Праковит из Рыглиц (Вацлав Боратыньский), Славеслав из Жолыни (Францишек Фрончек) или Курханин из Слоцины (Станислав Глива). Группу возглавлял вождь племени, выдвинутый на эту должность Учителем, вручившим ему серебряный индейский браслет с бирюзой; соплеменники также получили от СТАХА декоративное кольцо, которое должно было быть передано следующему принятому в племя художнику, но оно быстро сломалось. Помимо участия в дискуссиях и выставках, шукальщики издавали журнал «Krak/Крак», в котором нападали на затхлое художественное сообщество, а СТАХ из ВАРТЫ обзывал академических художников и критиков «сборищем организованных невежд и хулиганов Запада».

Критики, впрочем, не остались ему в долгу, написав, что они «сыты по горло собственным хамством и не нуждаются в импорте из Америки».

Я отвергаю все авторитеты

В 1930–1936 годах ШУКАЛЬСКИЙ вновь пребывал в Штатах; сойдя с палубы теплохода «Пилсудский» в Гдыне вместе с «соплеменниками», он вскоре развязал новые скандалы, которые закончились двумя судебными исками о клевете и сожжением всего тиража каталога выставки.

Однако, занимаясь общественной жизнью, он находил время для художественной деятельности; благодаря покровительству силезского воеводы Михала Гражиньского он создает скульптурные проекты (в том числе монументального памятника Болеславу Храброму

и саркофага Юзефа Пилсудского).

Все более радикальный в своих взглядах (и даже названный кандидатом на пост первого «Гитлера польской культуры и искусства»), он изобретает Духтыну (Duchtyna) — культовое место для всего народа, построенное у подножия Логова Дракона (Smocza Jama) (где отдавали бы дань уважения Пилсудскому-освободителю и статуе Святовида в виде огромного коня, в седле которого сидят Маршал, Казимир Великий, Коперник и Мицкевич).

Идея Духтыны была неразрывно связана с новой, славянской и улучшенной Польшей II и Неуропой (Neuropa), мирными общественно-государственными организациями, созданными после исключения из Европы (впрочем, не конкретизированного) таких стран, как Англия, Франция, Италия и Германия, и символизируемой перевернутой свастикой, названной ШУКАЛЬСКИМ «Гамадионом». Он также пытается основать «Дом творца», школу для молодых художников, и Союз молодежи, организацию, которая будет способствовать перестройке польского государства; ее члены должны были носить льняные рубашки синего цвета или, по меньшей мере, «маленькие белые пуговицы». Он также разработал логотипы Toporł и Topokrzyż – последний должен был стать символом организации, которую он назвал «Gospodarczą Organizujemy Jedność/ Организуем Экономическое Единство» (т.е. GOJ), и использоваться для обозначения польских магазинов (потому что закон запрещал маркировать еврейские магазины). Однако даже у националистов из журнала «Prosto z mostu/Без обиняков» были большие проблемы с Шукальским и его творчеством.

В 1936 году была опубликована статья, в которой всерьез обсуждалась идея о том, что, может быть, следует заказать у ШУКАЛЬСКОГО проект, достойный его таланта, если он пообещает, помимо прочего, что ни одна из фигур не будет больше колонны Сигизмунда, что число глаз, рук и ног будет равно числу 2, что «ни один национальный герой не будет иметь другого ни в спине, ни в животе или вообще где-нибудь, что ни один национальный герой ниоткуда не высунется и не выползет из кого-то другого, что сама Польша не выпрыгнет у него ни из головы, ни из сердца, ни из печени, ни из селезенки, ни вообще откуда-нибудь», и что ни у одной из фигур не будет хвоста.

Тем временем ШУКАЛЬСКИЙ, сочиняя письма своим ученикам, изобретает собственный шрифт и проявляет необычайное чувство словообразования. В конце концов он, вероятно, приходит к выводу, что его видение польскости нуждается не только в художественном, но и в литературном выражении.

В результате в 1938 году он создал и опубликовал псевдоисторическую драму под названием «Krak syn Ludoli», которая на его причудливом языке называлась «дзеявой/dziejawa».

Во введении (предисловии) автор объясняет, что славяне совершили ошибку, позволив навязать себя христианскую культуру – у них больше нет своих мифов и обычаев. Таковые нельзя воспроизвести, но можно воссоздать из сохранившихся крошек для обучения будущих поколений. Именно такую цель ставит перед собой СТАХ из ВАРТЫ, рассказывая свою версию истории Крака «молодым славянам во исполнение их расового предназначения». Язык и стиль работы еще более причудливы, чем в его ранних работах, и в то же время прочно укоренены в традиции «Молодой Польши». Вышеупомянутые «одмрочи» — это нечто вроде актов пьесы: «каждое из одмрочей выходит из темноты и в темноте же скрывается». Мы знакомимся с древней историей славян Малой Польши, где народ порабощен жестокими дряхлыми жрецами нового, чуждого бога Хье Ве (Hjeh Weh): Безрукого Глупца и Безголового Черного Дрозда. Эти жестокие люди пугают людей фальшивым драконом, символом страха. Им противостоит Крак, сын кузнеца, и его соратники – молодые люди. Именно они восстанавливают веру в старого доброго СвятОвида ценой жизни своего лидера. Эта фантастическая сказка также должна аллегорически изобразить ситуацию борьбы Рогатых Сердец под предводительством Крака-СТАХА со старыми слугами Запада за новую славянскую культуру и новое искусство.

Пьеса писалась, когда ШУКАЛЬСКИЙ уже сидел на «чемодане муссового выбленды» (“na walizce musowego wyblędy”). Войну он провел в Калифорнии, где и жил до своей смерти в 1987 году, посетив Польшу лишь однажды, в 1957 году.

В 1940 году он начал заниматься своего рода антропологией слова, когда, слушая сообщение военного времени из шведского города Бохуслана, заметил, что название звучит подозрительно по-польски. В результате он изобрел теорию «зерматизма». Согласно этой теории, первые люди зародились на острове Пасхи, а после наводнения, затопившего его, создали новую цивилизацию в швейцарском Церматте.

В то время они говорили на одном универсальном языке – «мацимове/macimowa» (материнская речь), которая в результате миграций народов становилась все более дифференцированной, пока не привела к тому, что стало трудно распознавать общие корни. Вот самый интересный момент теории: «эта древняя «мацимова» — просто обычный польский диалект, но его форма настолько архаична, что в нем нет даже элементарной грамматики». Большинство названий городов, стран, рек и т.д., являются трансформированными словами «мацимовы». Это приводит к удивительным этимологическим выводам. Вот небольшой пример: “Вавилон (Babylon — Baby Lon – «Малыш Лон») показывает, что первая община была посвящена «Лону Старухи», которая была олицетворением острова Пасхи (в древности его называли Матавери или «Мать Веры»)”. За прожитые в безвестности годы он написал 42 тома сочинений на эту тему с 14 000 иллюстраций, которым дал название, как он сам говорил, «робко-напыщенно»: «Мне принадлежит весь мир».

СТАХ из ВАРТЫ скоропостижно скончался в возрасте 94 лет, возможно, из-за посещения супермаркета несколькими днями ранее, во время которого с ним произошел небольшой (как тогда казалось) несчастный случай. Его прах был развеян друзьями на острове Пасхи. Перед смертью он при деятельной поддержке своего друга Гленна Брея успел выпустить альбомы с репродукциями результатов своего творчества и вновь появиться в американской поп-культуре. Его большим поклонником (и спонсором одной из выставок) является некий Леонардо Ди Каприо (здесь ниже вы можете видеть малыша Леонардо на руках у художника, это снимок 1983 года),

а члены рок-группы “Tool” вдохновляются его скульптурами не только при оформлении обложек своих музыкальных альбомов.

12. Очередная статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz носит название:

Давайте представим себе, допустим, год 1976-й. Польша как раз в очередной раз увеличила экспорт каучука, становясь одним из ведущих мировых производителей натуральной резины. К сожалению, урожай бананов в этом сезоне оказался чрезвычайно скудным – вероятно дают о себе знать начавшиеся изменения климата. Амазонское воеводство едва справляется с наплывом туристов, а богатые поляки массово выезжают в свои африканские зимние усадьбы — спасаются от европейских морозов. У них хватает средств на это, потому что они, в конце концов, неплохо обогатились на добыче нефти и продаже айсбергов, что является нашей народной специализацией. Польша — последняя мощная колониальная держава. Такой она стала благодаря мудрой политике колонизации без завоеваний и с согласия местного населения, которому рыцарственные славяне, издавна славившиеся своей толерантностью, всегда предоставляли гражданство своей страны. Ну ладно-ладно, быть может с этой самой толерантностью небольшой перебор. В конце концов все помнят кровавые столкновения на фоне расовой нетерпимости в Радоме и колонизацию Мадагаскара.

Все это фрагменты очередного добытого из забвения романа Стефана Барщевского? Вовсе нет. Вопреки видимости, такие мечты лелеяли важные представители правящих элит Второй Жечи Посполитой. После обретения независимости появилось много проектов возрождения и дальнейшего развития страны. Наравне со Стеклянными домами, строительством порта в Гдыне и совершением цивилизационно-гигиенического прыжка в будущее благодаря туалетам-«славойкам» существовали также гораздо более смелые концепции, которые с нынешней точки зрения выглядят скорее фантастическими, чем реалистическими. Впрочем, их уже тогда не принимали всерьез, хотя всегда находился круг уважаемых граждан, веривших в совершение невозможного. В эпоху междувоенного двадцатилетия стандартной идеей такого типа была империалистическая экспансия Жечи Посполитой на землях и водах во имя строительства колониальной мощи, сравнимой с мощью Великобритании, Франции или хотя бы Бельгии.

Зачем наши земляки едут в неведомый африканский закуток?

Идея польского колониализма не с потолка свалилась – о заморской экспансии подумывали уже в XIX веке, усматривая в этом шанс для возрождения Жечи Посполитой.

Кроме восхищения персоной Мауриция Бенëвского и его приключениями на Мадагаскаре, черпали вдохновение также из образца Курляндии XVII века – ленного владения Польши до III разбора – чей герцог Якоб Кетлер/Jakub Kettler выказывал колониальные намерения, основав крепость Новая Курляндия на Тобаго и купив у португальцев небольшой остров Святого Андрея возле устья реки Гамбия в Африке.

Две сотни лет спустя путешественник Стефан Шольц-Рогозиньский/Stefan Szolz-Rogozinski, друг Болеслава Пруса, во время экспедиции на Черный континент купил у местного вождя землю на острове Мондоле/Mondoleh в Камеруне. Цена была относительно невысокой и составила 10 отрезов материи, 6 кремневых ружей, 3 ящика джина, 4 сундука, 1 черную тужурку, 1 цилиндр, 3 шляпы, 12 красных шапок, 60 баночек помады для волос, 12 браслетов и 4 бархатных платка. В 1883 году там заложили польскую станцию, откуда Шольц-Рогозиньский делал вылазки вглубь Камеруна.

Однако экспансия поляков на Черном континенте не задалась, потому что спустя год в Камерун нагрянули немцы и англичане, имевшие виды на эту частицу Африки и также перекупавшие вождей чем ни попадя. Рогозиньский, не имея особого выбора, предоставил колонию в распоряжение Великобритании, чтобы она не досталась германским захватчикам, но в 1985 году две империи договорились между собой и Камерун стал германской колонией. Сам Шольц-Рогозиньский, по тогдашним сообщениям, впал из-за этого в депрессию; он трагически погиб в 1896 году, попав под колеса парижского омнибуса.

Путешествия Шульц-Рогозинського по Африке отозвались громким эхом в Польском Королевстве и изрядно возбудили воображение современных им литераторов. Кроме Болеслава Пруса о них с энтузиазмом высказывался Хенрик Сенкевич, который на страницах журнала “Słowo” призывал соотечественников собирать деньги на финансирование экспедиции и заверял, что ради такой высокой цели сам будет экономить на сигарах.

Наше предприятие будет успешным; продажа товаров принесет нам прибыль

В междувоенном двадцатилетии к колониальным проблемам подходили методично и юридически обоснованно, создавая различные организации, такие как Польское эмигрантское товарищество (Polskie Towarzystwo Emigracyjne), Научно-исследовательский институт эмиграции и колонизации (Naukowy Instytut do Badań Emigracji I Kołonizfcji) и Союз пионеров-колонистов (Związek Pionerów Kolonialnych). Проблемами колониальной экспансии занималась также Морская и речная лига (Liga Morska I Rzeczna), которая призывала опровергнуть черную легенду «о нашей безбрежной народной лени». Однако доподлинная колониальная горячка охватила общество Второй Жечи Посполитой на грани двадцатых-тридцатых годов. Впрочем, не без причины – по Европе разнеслись слухи о планирующемся Лигой Народов новом разделе мандатов на бывшие немецкие колонии. Живописная картина экзотических земель, которые только того и ждут, чтобы над ними взяли шефство, распалила «самые горячие умы»; LMiR, преобразованная в 1930 году в Морскую и колониальную лигу (Liga Morska I Kolonialna) (кстати, величайшая организация того времени – перед самой войной в ней насчитывался почти миллион членов) постановила развернуть агитацию за признание Польше мандата на какую-либо территорию. Намеками указывалось на Камерун, аргументируя это тем, что поляки были там прежде немцев. Правда из раздела мандатов ничего не вышло – Лига Народов вообще не собиралось устраивать подобного рода ревизию – однако воображение потенциальных будущих колонистов ломало все преграды. Они видели в заморской политике шансы выхода на новые рынки сбыта, ликвидации безработицы, а также оказию для «искоренения польской вялости и перековки польской психики в огне конкурентных сражений с сильнейшими народами мира». Ежедневные газеты пестрели восторженными картинами польского империалистического могущества, ну а Морская и колониальная лига уверенно взялась за работу.

Раз уж не получилось с Камеруном, нужно было найти что-то другое. Еще в 1928 году поляки заинтересовались Анголой, в то время португальской колонией, планируя экономическое сотрудничество и поселение на тамошних землях. Годом позже из Польши выехали первые колонизаторы: газеты живописно описывали ожидающее их в Анголе благоденствие, в результате чего тут же появились жулики, которые выманили несколько десятков тысяч злотых у земляков, жаждавших плантаций и приключений. Ангольская авантюра достигла своего апогея в 1930 году, когда разнесся слух, что Польша хочет купить Анголу; короче говоря, португальцы рассвирепели и ввели эмиграционные ограничения для предполагаемых поселенцев. В 1935 году в Анголе пребывали только пять польских плантаторов, а один из пионеров, Михал Замойский, в своем письме, напечатанном в газете “Gazeta Polska”, откровенно писал, что быть колонизатором – это тяжелая работа, заняться которой он никому не советует.

Однако Морская и колонизационная лига не уставала в своих усилиях. Оказия для очередного завоевания Африки подвернулась в 1933 году, когда в Варшаву приехал неофициальный представитель правительства Либерии (стоявшей в ту пору на грани банкротства) с предложением о налаживании экономических связей. В результате подписанного вскоре после этого соглашения Либерия выделила полякам 50 плантаций под выращивание каучуконосов, а также шоколадных и кофейных деревьев. Колонисты вновь начали паковать чемоданы, и на завоевание Африки отправились корабли с цементом, солью, железом, одеялами, гвоздями и пятью сотнями ночных горшков (вроде бы с облупленной эмалью, что объясняли отсутствием спроса среди местного населения). Деятельность Морской и колонизационной лиги в Либерии не возбудила энтузиазма у других государств, особенно это касалось Соединенных Штатов, увеличивавших в этой стране свое влияние, в связи с чем в 1937 году соглашение между Морской и колониальной лигой и либерийским правительством было разорвано. Здесь нужно вспомнить, что вокруг этого как никак фантастического замысла поселения в Либерии появились еще более фантастические легенды – и до сих пор сторонники польского колониального могущества твердят, что в соглашении с Либерией содержалась тайная клаузула относительно рекрутинга 100 тысяч человек на случай военной угрозы Польше со стороны других европейских государств.

К более удачным поселенческим предприятиям Морской и колонизационной лиги можно отнести единственно основание поселка Морская Воля в Бразилии, хоть и в этом случае нельзя сказать об ошеломляющем успехе. Ни плантации в Мозамбике, ни отправка поселенцев в Перу удачными предприятиями назвать невозможно. И хотя Юзеф Бек заявил, что по его мнению «польские колонии начинаются в Рембертове», Министерство иностранных дел также имело свой колонизационный план: в 1937 году оно предприняло переговоры с Францией относительно передачи Польше Мадагаскара – туда собирались переселить польских граждан еврейской национальности (это тогда появился лозунг: «Евреев на Мадагаскар!»). Еще в марте 1939 года Министерство иностранных дел послало запрос в Лигу Народов относительно возможности закрепления за Польшей части Антарктиды: правда посылать туда поселенцев не собирались, но обладание хотя бы одним квадратным метром заморских колоний было вопросом престижа.

Немедленно активизировать систематическую пропаганду насчет колоний

Замыслы колонизации не отозвались громким эхом в польской фантастике той поры. Можно даже сказать, что никакого эхо вообще не было. Ибо единственные действительно достойные упоминания произведения были изданы еще до 1918 года. Самым ранним из таких произведений была “Zemsta/Месть” Болеслава Пруса 1908 года (мы писали об этом произведении в “Nowa Fantastyka” № 1/2006);

а в 1912 году вышли из печати “Ludzi elektryczne/Электрические люди” Я. Крука (J. Kruk). В этом втором тексте замысел поселения поляков в пустыне поддерживают уже французы, которые хотят явным образом избавиться от остатков Великой Эмиграции, «хотя виновником всего этого переворота является стоящий во главе Акционерного общества колонизации Сахары инженер Казимеж Халич, знаменитый своими исследованиями и изобретениями в области электричества, лауреат многих премий». Впрочем, именно изобретения Халича обеспечивают полякам успех в Африке и славу новому городу Электрополису.

Колонизационные мотивы появляются также в романе “Wyspa Lenina/Остров Ленина” (1931) Эдмунда Езерского (Edmund Jezierski), где 100 тысяч идейных коммунистов по предложению Лиги Народов высаживаются на остров в Тихом океане, чтобы там в тишине и покое построить себе лелеемую в мечтах утопию. План, однако, терпит крах, потому что коммунисты решают выдать на-гора 200 процентов нормы в борьбе за власть, а не в механических мастерских.

Несомненно, для писателей воображаемая картина колониальной Польши была чем-то более близким к действительности, чем к фантастике. В видениях будущего Польша иначе добивалась роли державы: вместо того, чтобы покорять дальние страны и в поте лица закладывать там плантации (и тут же возлегать на верандах с тропическим шлемом на голове), поляки с ходу становились предводителями объединенной Европы или даже мира, к чему их подвигала трагическая судьба их отчизны и великая любовь к свободе. На страницах фантастических романов Морская и колониальная лига проигрывала вместе с Лигой Народов.

13. Очередной фрагмент литературного обзора Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz, опубликованный на стр. 70—71, носит название:

Отмечая 40-летие своей творческой деятельности, Антоний Фердинанд Оссендовский/Antoni Ferdynand Ossendowski писал: «У меня насчитывается 130 томов литературных произведений, 7000 рассказов, статей, эссе; с переводами на иностранные языки количество моих сочинений повышается до 1780». Правда, Оссендовский любил преувеличивать – например, он выдавал себя за профессора, хотя не имел такого научного звания, и утверждал, что знает восемь иностранных языков, в том числе китайский и монгольский – но это не меняет того факта, что он был великим тружеником, который писал даже до семи книг в год, а при оказии путешествовал, охотился и вел весьма богатую светскую жизнь.

Не писал три дня, потому что произошли жуткие события

Хотя Оссендовский, родившийся в 1876 году, начинал свою сознательную жизнь совершенно обычным образом, изложить ее перипетии, пожалуй, еще труднее, чем рассказать о многочисленных результатах его творчества. Юноша изучал химию в Петербурге, затем учился в Сорбонне, и казалось, что он станет блестящим русским ученым польского происхождения. Однако, к нашему счастью, Оссендовского с детства привлекало писательство, и он уже в гимназии был редактором школьной газеты. Похоже, что наибольшее влияние на нашего героя оказал диалектический материализм, который направил историю на новые пути, но также сотворил из ученого, выполнявшего после учебы для российской армии некоторые работы на Дальнем Востоке, польского писателя и путешественника.

Чтобы воздать ему справедливость, упомянем, однако, что уже около 1905 года он опубликовал первый роман на нашем отечественном языке, носивший название “Noc/Ночь”. Именно в это время в двери пана Антония постучалась великая история, понимаемая с марксистской точки зрения, которая позволила ему сыграть много зачастую противоречащих друг другу ролей. Так, наш литератор был революционером в 1905 году, за что заработал два года сидения в крепости, затем избрал сторону контрреволюции – подделывал документы, преследуя цель уничтожения большевиков (так называемая афера Сиссона), действовал в качестве советника и тайного эмиссара Белой гвардии в Монголии у кровавого барона Романа фон Унгерн-Стернберга, самозванного монгольского хана.

Затем он оказался в Нью-Йорке, где публиковал романы и делал все, что мог, ради торжества Польского Дела, а также (sic!) боролся с сионизмом. В конце концов, уже как знаменитая особа, он появился над Вислой, где прославился как преподаватель высшей школы, путешественник, писатель и журналист, а после 1939 года вовлекся в антинацистскую подпольную деятельность. То есть Оссендовский был ученым-авантюристом, который своими приключениями на голову бьет Индиану Джонса. А при оказии он еще и написал десятки книг.

Барон тут же призвал меня к себе

Более всего он прославился как писатель-путешественник. Он описывал отдаленные страны, о посещении которых другие люди могли только мечтать. Вместе с коллегой, которого Оссендовский знал еще по работе для царской армии, Камилем Гижицким, он много путешествовал в 1924 – 1926 годах по Африке, что дало ему обильный материал для многочисленных репортажей и приключенческих романов с такими броскими названиями, как, например, “Orlica. Powieść z życia górali wysokiego Atlasu/Орлица. Роман из жизни горцев Высокого Атласа” (1925).

Однако больше всего споров породили его приключения в Азии в годы революции. Тут трудно было отделить фантастику от правды, тем более что он был одним из немногих, описывавших эти события. Вроде бы в ходе своих приключений в Монголии, описанных в книге “Przez kraj ludzi, zwierząt, bogów (konno przez Azię Centralną)/Через страну людей, зверей, богов (верхом через Центральную Азию”, напечатанной первым изданием в Нью-Йорке, он не один раз видел левитировавших буддийских монахов и проник в тайны Агарты.

Однако самая интересная история тех, монгольских, времен нашла таинственное завершение лишь в ходе Второй мировой войны. В 1921 году барон фон Унгерн и Оссендовский посетили буддийский монастырь Гаднан, где им предсказали, при каких обстоятельствах они умрут – причем фрагмент предсказания, касавшийся Оссендовского, утверждал, что Оссендовский перед смертью получит некий знак от барона. А поскольку фон Унгерн вскоре был расстрелян, наш писатель счел, что проблема прекратила существование и ему удастся прожить по меньшей мере 100 лет. Поэтому он удивился, когда под конец войны его посетил гитлеровский офицер, назвавший себя племянником барона фон Унгерна. Вскоре после этого события, 3 января 1945 года, писатель умер. Еще больше пикантности добавляет предположение, что Оссендовский был одной из нескольких особ, которые знали место, где барон спрятал свои легендарные сокровища, которые страстно разыскиваются до сих пор (включая научные экспедиции СССР и менее официальные усилия лозоходцев).

Увидел толпу (…), предводительствуемую карликом, мчавшимся на прикрепленных к ногам моторах

К сожалению, Оссендовский, несмотря на массу фантастических приключений – а может быть именно поэтому – написал всего лишь одну строго научно-фантастическую книгу: роман “Zbuntowane I zwyciężone/Взбунтовавшиеся и побежденные” (1925), изданный впервые на русском языке в 1915 году (как “Женщины, восставшие и побежденные” W.).

Это была история настолько же феминистическая, сколько и космическая. Итак, в недалеком будущем женщины, которым осточертело мужское всевластие, устраивают глобальную, «пламенную» революцию. Революционерки-суфражистки массово поджигают дома в метрополиях мира с помощью воистину адского изобретения – «маленьких шариков, воспламенявшихся ярко-синим пламенем», так что «вспыхивали, как солома, толстые железные балки и массивные медные и бронзовые предметы». К сожалению, мужчины вновь побеждают, а жестокие женщины отправляются в ссылку на антарктический остров Гарвея. Героем романа выступает капитан Стенерсен (в русской версии Сидельников), капитан одного из кораблей, везущих узниц в изгнание. В ходе рейса он влюбляется в Марту (в русской версии – Ольгу), дочь изобретательницы взрывных шариков.

Поэтому, выполнив миссию и оставив возлюбленную на милость пингвинам, капитан решает перейти на другую сторону и вернуться во главе спасательной экспедиции. Поскольку денег у него нет, он принимает весьма спорное решение: пьет «без перерыва два дня и две ночи». Как это в довоенных романах бывает, ему приходит на помощь судьба, дарящая ему три великолепных алмаза. Свежеиспеченный богач Стенерсен покупает современный корабль, называет его собственным именем и вместе с сопровождающими его профессором Рейнертом (в русской версии – Залесовым) и путешественником журналистом Карлсеном (в русской версии – Григорием Жуковым) спешит на выручку к храбрым женщинам.

К сожалению, на острове Гарвея они обнаруживают только пепелище, трупы и лед.

Оказывается, что суфражистки были истреблены таинственными существами. Весьма вскоре путешественники встречаются с одним из них: «Между льдинами лежало живое существо. Оно походило на человека и был защищено от холода толстой, напоминающей сукно тканью. Путешественникам казалось, что они видят перед собой уродливого старого карлика из сказок. Огромная голова, покрытая редкими седыми волосами, голова без глаз, со лбом, нависшим над крошечным сморщенным лицом, с трудом держалась на тонкой, прозрачной шее». Оказывается, что это один из космитов, использующий для передвижения весьма футуристические роликовые коньки и попавший в передрягу: «На одной ноге, крепко привязанная к обуви, блестела металлическая коробка с целым рядом вертящихся колес, у другой же были лишь обрывки ремней. Из коробки еще выходил пар и слышались тихие взрывы. Все поняли, что один из двигателей вырвался из-под ноги этого необыкновенного существа и умчался куда-то в пространство, оставив на снегу тот след, который завел сюда путешественников».

Герои романа спасают это странное существо и в награду получают приглашение в его страну, укрытую подо льдом, где знакомятся с высокоразвитой техникой кампартов (так зовутся космиты): «Карлик подошел к каждому из путешественников и подал им маленькие таблички с проведенными от них проволочками к такой же пластинке, укрепленной на лбу карлика. И тотчас же все они услышали тихий, приятный голос безобразного урода, нет не услышали, а почувствовали звуки его голоса…». Они узнают также, что космиты не слишком высоко ценят людей: «Жалкие, глухие люди! Вам не дано слышать этих чудных мотивов, этого гимна великой природы… Мы же услаждаем свой слух и зрение электризуемыми металлами, нагреваемыми минералами и медленно разлагаемым веществом… Мы достигли полного развития всей нервной системы…». Люди нужны им для интеллектуального окормления (насыщения их «интеллектуальной энергией») ремисов, жутких, похожих на спрутов, помощников кампартов, а также атров – первобытных людей, обращенных пришельцами в рабство. Не удивительно, что Стенерсен не проявляет желания дружить с такими существами и предпочитает, вместе с коллегами, подстрекнуть артов на совершение революции.

Битва между всеми этими существами предоставляет героям возможность найти томящуюся в заключении Марту и сбежать на поверхность острова, а затем и на корабль.

Завершение романа достойно истории о приключениях Джеймса Бонда – разумеется, подледное убежище мерзких космитов вместе со всем островом погружается в пучину полярного океана.

Несколько раз я думал в Ван-куре, что погибну, но затем отправлялся на верблюде в Ургу

Посмертная легенда Оссендовского не менее фантастична – в 1945 году его труп эксгумировали и подвергли исследованию, поскольку НКВД, знавший, что Оссендовский написал антикоммунистическую и безумно популярную книгу “Lenin/Ленин”, изданную в 1930 году, хотел удостовериться в том, что он действительно умер.

Также и по этой причине книги Оссендовского в ПНР подверглись запрету. Как и в случае Антония Марчиньского, творчество писателя пережило ренессанс на грани восьмидесятых и девяностых годов прошлого века. Приключенческие романы все еще в моде даже в том случае, если приключения ограничиваются загоранием на экзотическом пляже.

13. Очередной фрагмент литературного обзора Агнешки Хаски и Ежи Стаховича, опубликованный на стр. 70—71, носит название:

Межвоенному двадцатилетию свойственны были идеи прогресса и лихорадочные поиски смелых вызовов. Поэтому не ничего удивительного в том, что сны о могуществе тревожили покой также тех литераторов, которые пытались затмить славу самого плодовитого писателя всех времен, то есть Юзефа Игнация Крашевского, и хотя его рекорд написания двухсот восьмидесяти двух романов не побит до сих пор, два писателя тех междувоенных времен отличились подобной креативностью и популярностью. Речь идет об Антонии Марчиньском (41 роман в 1927 – 1939 годах) и Фердинанде Антонии Оссендовском (80 романов в 1905 – 1947 годах), которые в своих литературных путешествиях заглядывали и на фантастический участок прозы.

Польский Карл Мей, литератор по призванию

Антоний Марчиньский/Antony Marczyński, о котором поговаривали, что «у него нет на писателя ни кожи, ни рожи» (nie ma ani nazwiska, ani pyska na pisarza) родился в 1899 году. Окончив юридический факультет Ягеллонского университета в 1924 году, он уселся за письменный стол в Государственном сельскохозяйственном банке в Кракове, где, похоже, изнывал со скуки. Его папенька, владелец ликеро-водочной фабрики, оплатил ему поездку в отпуск в Англию и Африку. Вернувшись из отпуска, Марчиньский решил, что путешествия можно превратить в способ жизни, если зарабатывать на них написанием бестселлеров. Первые пробы были скорее неудачными – редактор популярной иллюстрированной газеты “Kurier Codzienny” Блажеевский умолял его не брать больше никогда пера в руки. Марчиньский однако стоял на своем, специализируясь в разных жанрах популярной литературы – от описания авантюрных экзотических приключений, через любовные романы, шпионские повести аж до детективов и криминалов. При этом он выказал значительные маркетологические способности – обычно сначала продавал свои романы периодическим изданиям, где они публиковались по типу «продолжение следует», а затем издавал их в книжном виде, зачастую в нескольких томах (или дописывал их продолжения). При этом он нещадно ругал издателей, упрекая их в том, что они мало ему платят, поэтому в 1931 году основал собственное издательство, которое приносило ему значительный доход вследствие публикации не только его произведений. Стремительно развивающиеся, интересные сюжеты, а также легкость пера обеспечили ему огромную популярность. Приключениями героев Марчиньского восхищались все – кухарки и прислуга, школьники, вплоть до завсегдатаев салонов и кафе. Рецепт Марчиньского на бестселлер изумительно прост (и до сих пор используется разными писателями): взять экзотическое окружение, добавить шпионскую или криминальную сюжетную линию, привлекательного героя, в которого влюблены несколько женщин (что гарантирует противоречивость любовных чувств), дополнить все это внезапными сюжетными поворотами. Вдобавок к этому писатель использовал описанные в прессе события и зачастую героями его книг были журналисты, искавшие решения головоломных загадок.

Он был похож на упыря

Поскольку читатели межвоенного двадцатилетия любили также фантастические элементы в романах, их не могло не быть в бестселлерах, выпекавшихся Марчиньским. В двух его книгах, “Upiory Atlantyku/Призраки Атлантики” (1929) и “Świet w plomieniach/Мир в языках пламени” (1928), можно найти наиболее модные и наиболее часто использовавшиеся в те времена темы, окрашенные фантастикой. Первая из указанных книг использует всемирный интерес к трансатлантическим полетам, вызванный первым межконтинентальным перелетом в 1927 году – смельчаки-летчики, пытаясь повторить достижения Чарльза Линдберга, таинственным образом разбиваются один за другим.

Свидетель трагедии, постигшей самолет “Victoria”, журналист “New York Morning News” Ральф Бронсон старается разгадать загадку; ему помогают в этом профессор Эдгар Скотт и невеста одного из погибших летчиков Галина Хорская. Поначалу все указывает на заговор владельцев океанских пароходных линий, которые с помощью каких-то вновь изобретенных средств сбивают самолеты, потому что развитие авиации может угрожать их благосостоянию. Причиной оказываются, однако, ледяные горы, над которыми проложены трассы перелета. В них обитают огромные (“больше, чем страусы”) совы, которые днем спят, а по ночам летают и нападают на самолеты. “Отвратительное это было зрелище: огромный низкий лоб, чудовищные глазницы с огромными, идеально круглыми глазными яблоками, искривленный хищный клюв, множество морщин, кожных складок, покрытых перьями, на снежно-белом фоне которых виднелись тут и там рубиновые капли крови”. Однако главной «завлекаловкой» романа были отнюдь не «призраки Атлантики»; румянец на щеках вызывала широко развитая (и довольно-таки смелая) любовная линия. Бронсон влюбляется в Хорскую и осыпает ее «дождем ненасытных поцелуев», но у него есть жена, которая «дивно целуется», а главным образом «впивается сильно напомаженными губами в уста». Проблема решается, когда жена под влиянием наркотического опьянения отдается другому мужчине, а затем бросается под самолет, в котором Бронсон взлетает, чтобы отправиться туда, где сможет решить загадку.

В свою очередь в другом романе Марчиньского «Мир в языках пламени» темой является мировая война коммунистической России с Польшей, Румынией и Финляндией, Германии с Бельгией и Францией, Югославии с Венгрией, а также партизан в Сахаре со всеми прочими.

Военный конфликт начинается с газовой атаки на Столбцы. Бомбы с ипритом, люизитом и «хлорпиктином» падают также на Варшаву. Боевые волны, изобретенные американским профессором Вудом, способные «остановить на месте каждый аэроплан, каждую подводную лодку, каждый бронетранспортер и каждый танк», могли бы принести мир воюющим странам, но этому мешает злой барон фон Рихтхофен, который похищает профессора. Среди многих других романов о грядущей войне «Мир в языках пламени» выделяется двумя особенностями. Первая — это высоко развитый product placement, рекламирующий издательство “Roj”, в котором книга была опубликована – на варшавском Главном вокзале люди толпятся перед киоском, потому что желтые 30-грошовые романы необходимы им в поездке, а главная героиня Аленка в письмах из провинции пишет своему возлюбленному о том, что она “каждую неделю получает пачку книг из “Roj”-а, так что у нее всегда есть, что почитать”. Вторая – это язвительные замечания на политические темы. Литва (с которой Польша находилась в состоянии войны на протяжении всего межвоенного периода) – это “неустанно гноящийся прыщик”, а Лига Народов – “заурядная мистификация и абсурд”.

Интриги шпионского полипа и огненная вода

Мерой успеха Марчиньского были экранизации его романов. На экран перенесли четыре из них, сам он вдобавок написал еще три сценария, в том числе для одного из самых популярных звуковых фильмов межвоенной эпохи – “Szpieg w masce/Шпион в маске” (1933).

Титульным шпионом является красавица Рита, певица дансинга, которая жаждет похитить изобретение профессора Скальского. Марчиньский безжалостно плагиатит самого себя, поскольку речь снова идет о лучах, останавливающих самолеты в воздухе. Средством достижения шпионской цели является соблазнение сына профессора, Ежи, с помощью песен и танцев. Однако тут появляются проблемы, поскольку Рита влюбляется в объект соблазнения. Главную роль в фильме сыграла Ганка Ордонувна (Hanka Ordonówna); и это как раз в фильме «Шпион в маске» прозвучала впервые ставшая позже шлягером песня “Miłość ci wszystko wybaczy/Любовь тебе все простит”.

Что интересно, руководителя польской контрразведки сыграл Иго Сым (Igo Sym) (на фото справа), застреленный в 1941 году польскими подпольщиками за сотрудничество с гитлеровцами.

Кинематографическая и фантастическая тематики появлялись также в рассказах Марчиньского, печатавшихся – конечно, где ж им еще печататься? – в ежемесячнике “Kino”. Самым интересным из таких текстов является рассказ “Pieśń zemsty/Песня мести” (1930). В не очень отдаленном будущем (в 80-х годах XX века) над Центральным парком в Нью-Йорке разворачивают огромный, удерживаемый дирижаблями, экран. Демонстрирующийся на нем фильм об индейцах и охоте на бизонов содержит гипнотическое внушение, воздействующее на подсознание зрителей; все они, напевая песенку “Огненную воду пить мы хотим, ах, только ее – огненную воду”, осаждают лавки и магазины, торгующие алкоголем. Заразная песенка и алкогольная жажда быстро распространяются и вскоре обнаруживается, что объект вожделения производится индейцами, которые зарабатывают на алкоголизме и дегенерации американцев. В конце концов вождь Черный Ягуар мстит пришельцам из-за большой воды, выкупая Манхэттен за 24 доллара.

Что это именно он, только он…

В 1938 году Марчиньский выехал в Соединенные Штаты – там его и застала Вторая мировая война. В Польшу он уже никогда не вернулся. В эмиграции издавал сатирические и другие журналы. Умер в Нью-Йорке в 1968 году. Верные читатели не забыли, однако, о его бестселлерах; книги Марчиньского стали издаваться массовыми тиражами тут же после 1989 года. Что ж, в поездках на поезде все еще требуется захватывающее чтиво.

12. Очередной фрагмент литературного обзора Агнешки Хаски и Ежи Стаховича, опубликованный на стр. 70—71, носит название:

В сентябре 1923 года в Варшавском университете произошло важное научное событие: состоялся II Международный конгресс психических исследований. Однако ошибутся те, кто подумает, что собравшиеся там знаменитости рассматривали проблемы лечения депрессии с помощью кушетки или выезда на минеральные воды. Главной темой это уважаемого съезда было научное объяснение непознанных явлений. Докладчикам сопутствовали дамы и джентльмены, обладающие удивительными способностями, на кафедрах возвышались стеклянные банки с эктоплазмой, а разнообразные сложные научные приборы и астральные фотографии пользовались неослабевающим вниманием.

Наряду с такими известными личностями, как «охотник на привидений» Гарри Прайс (Harry Price), Густав Гелей (Gustaw Geley) из Международного института метапсихологии в Париже и Уильям Макензи (William Mackenzie), английский писатель и исследователь паранормальных явлений, в заседаниях конгресса участвовали также представители польского правительства, живо интересовавшиеся предметом обсуждения. Конгресс психических исследований происходил в апогее длившейся с середины XIX века моды на вертящиеся (а точнее – левитирующие) столики и материализацию духов. С тех пор как сестры Фокс (Fox) вошли в контакт с первым духом, а Аллан Кардек (Allan Kardec), вдохновленный достижениями Франца Антона Месмера (Franc Anton Mesmer), опубликовал в 1857 году свою «Книгу Духов» (в которой изложил основы спиритического учения), спиритические сеансы стали главным развлечением в салонах Европы и Америки.

Известнейшие медиумы красовались на журнальных и газетных страницах наравне со звездами экрана, а ученые ломали головы над рациональным объяснением этих явлений. Как грибы после дождя росли различные сообщества, члены которых проводили вечера, дискутируя о медиумизме, спиритизме и оккультизме и запечатлевая привидения на фотографических пластинках. Понятное дело, это увлечение не миновало также и междувоенной Польши.

Я собираюсь создать из нее медиума, целиком полезного науке

В Польше пионером в исследованиях медиумизма и гипноза был Юлиан Охорович (Julian Ochorowicz, 1850–1917) – психолог, философ, поэт, изобретатель, теоретик позитивизма и друг Болеслава Пруса (Bolesław Prus).

Охорович был создателем теории идеопластии; он утверждал, что призраки, материализующиеся в ходе сеансов, являются продуктами психики медиумов, хотя признавал, что медиумы должны производить неизвестные виды энергии, называвшиеся им «жесткими лучами» и «электрохимическими лучами Хх». Его сотрудницами были Ядвига Доманьская (Jadwiga Domańska)

и Станислава Томчикувна (Stanisława Tomczykówna).

Первая была известна тем, что предсказывала будущее и навязала ментальную связь с Юлиушем Словацким (Juliusz Słowacki), диктовавшим ей свои новые стихи. Вторая, загипнотизированная Юлианом Охоровичем, пребывая в трансе, помимо прочего передвигала предметы, а также «продуцировала флюидную персонификацию» — то бишь своего астрального двойника – Малышку Стасю (сфотографированную в 1909 году).

Юлиан Охорович обследовал также знаменитейшего европейского медиума тех времен, итальянскую швею Эвсапию Палладино (Eusapia Palladino).

На переломе 1983 и 1984 годов он выписал ее в Варшаву, где организовал более четырех десятков спиритических сеансов с ее участием. Кстати говоря, этот визит обошелся ему в гигантские денежные суммы, гонорар – 476 рублей серебром, прочие расходы (транспортные, почтовые и пр.) – 858 рублей. В опубликованном отчете о сеансах их участники решительно исключали возможность мошенничества. Медиума, впрочем, уличили в таковом в США, в 1910 году.

В то время Охорович был признанной международной знаменитостью, что не меняет того факта, что к его исследованиям подходили с известным недоверием; Касса имени Мяновского дважды отказывала ему в кредите, предназначенном на издание его литературных и научных произведений.

И вот эктоплазма оказалась в моем распоряжении

Начатые Охоровичем исследования продолжили основанное в 1920 году Общество психических исследований (Towarzystwo Badań Psychicznych) и возникшее годом позже динамичное Варшавское психофизическое общество (Warszawskie Towarzystwo Psycho-Fizyczne). Кроме того, в городах и местечках во всей Польше появлялись то и дело появлялись метафизические и парапсихологические общества. О популярности этого явления свидетельствует тот факт, что наряду с изданиями типа «Библиотека тайных знаний» (Biblioteka Wiedzy Tajemnej) и соответствующими газетами, такими как львовский «Загробный свет» (“Światło zagrobowe”)

или варшавский «Рассвет – тайные знания» (“Świt – Wiedza Tajemna”),

печаталось также приложение к весьма популярному «Иллюстрированному ежедневному курьеру» (“Illustrowany Kurier Codzienny”),

носившее название «Метапсихический курьер» (“Kurier Metapsychiczny”).

Наиважнейшим, однако, периодическим изданием был издававшийся TBP и WTP-F ежеквартальник с длинным и замечательно звучавшим названием «Метафизические проблемы. Ежеквартальный журнал, посвященный исследованиям сверхъестественных явлений из Духовных и Физических Областей Бытия» (“Zagadnienia Metapsychiczne. Czasopismo kwartalne poświęcone badaniom nadnormalnych objawów z Duchowych I Fizycznych Dziedzin Bytu”). Начиная со второго номера в редакционной коллегии заседал даже сам Владислав Реймонт (Władysław Reymont), о котором коллеги писали, что как психолог «он имеет мало себе равных».

Однако ведущую роль в журнале играли издатель Проспер Шмурло (Prosper Szmurlo)

и «доктор медицины» Франтишек Хабданк (Franciszek Habdank), то есть Ксаверий Варташевский (Ksawery Wartaszewski) – главный врач Уяздовского госпиталя в Варшаве. «Проблемы…» представляют собой замечательный источник знаний об исследованиях медиумизма. В каждом номере находился раздел «Открытия, совершенные в ходе сеансов». И это были не абы какие открытия, в чем убеждают названия сообщений вроде «Мировая политическая ситуация и будущие ее гороскопы» или «Политические размышления Ж. Дантона, полученные с помощью пани Я. Романьской». Эти последние относились, впрочем, не только к временам наивысшей популярности гильотины, но также к современной ситуации революционеров. Причем Дантон оказался завзятым антикоммунистом, утверждая, что «т.н. большевизм – это нечего не стоящий фарс!»

Редакторы и журналисты «Проблем…» были одними из важнейших участников спиритических сеансов, проводившихся в тогдашней Варшаве.

Разумеется, все свои наблюдения они пытались объяснить с научной точки зрения, подчеркивая, что они не рядовые спиритуалисты, а серьезные исследователи-скептики. Проспер Шмурло в статье «Исследования психических явлений в медиумизме» постулировал применение «психо-анализа и гипноза» для установления истины о невыясненных явлениях. О результатах применения различных исследовательских методик можно было прочитать в «Отчетах о сеансах и опытах», где в качестве испытуемых фигурировали такие знаменитости, как Стефан Оссовецкий, Януш Фрончек и Франек Клуский.

Я хочу дать вдохновение, черпаемое из глубины моего духа!

Инженер Стефан Оссовецкий (Stefan Ossowecki, 1877–1944) – фабрикант, экстрасенс и ясновидящий, славился своей харизмой и общительностью, а также «успехами у женского пола».

Его популярность была столь велика, что даже «некий ловкач начал ездить по провинции, выдавая себя за ясновидящего Оссовецкого». Оссовецкий читал письменные надписи, содержавшиеся в заклеенных светонепроницаемых конвертах (даже из другого помещения), находил людей и спрятанные предметы, передавал сообщения от умерших, читал ауру человека, появлялся одновременно в разных местах, предсказывал будущее и рассказывал о прошлом.

Он решал также некоторые весьма конкретные проблемы, например в 1931 году сумел охранить честь польского шоколада, открыв тайну загрязнения сластей металлом на фабриках Веделя. В спиритических сеансах Оссовецкого принимали участие многие видные ученые, такие как физик Мечислав Вольфке, врач Эдвард Лот и языковед Витольд Дорошевский. Кроме того, в квартире на улице Польной бывали: Владислав Реймонт, Стефан Жеромский, Станислав Пшибышевский и Юлиуш Остерва. Самым известным из клиентов Оссовецкого был маршал Пилсудский, живо интересовавшийся «метемпсихозом» и даже, по слухам, участвовавший в ряде экспериментов.

Впрочем, на сеансах Оссовецкого бывали многие из военных и политиков. Одним из немногих лиц этого круга, скептически относившихся к новомодному увлечению, был Роман Дмовский, который в изданном им под псевдонимом Казимеж Выбрановский романе «Наследство» (“Dziedzictwo”, 1931) писал о «повсеместно ширившихся медиумизме, спиритизме, оккультизме…»

Медиум плохо видит, но проводит сеансы без очков

Знаменитости появлялись также на сеансах у Франека Клуского (Franek Kluski), настоящее имя Теофиль Моджеевский (Teofil Modrzejewski, 1873 – 1825) – театрального критика, журналиста и звезды спиритических салонов.

На протяжении шести лет все происходившее на сеансах у Клуского наблюдал ротмистр Норберт Околович (Norbert Okołjwicz), автор толстой книги «Воспоминания о сеансах с медиумом Франеком Клуским» (“Wspomnienia z seansów z medium Frankiem Kluskim”), содержавшей протоколы сессий и попытки научного объяснения феноменов.

А объяснять было что – Клуский материализовал призраки людей и животных (например, большую волосатую обезьяну, взявшую в обычай чинить небольшие разрушения в медиумическом салоне), переносил предметы с места на место и доставлял сообщения с того света. Кроме того, во время сеанса призраки оставляли явственный след – отпечатки ладоней в раcплавленном парафине, после чего дематериализовались.

Одним из участников такого сеанса был Тадеуш Бой-Желеньский (Tadeusz Boy-Żeleński), описавший свои впечатления в статье, опубликованной 21 февраля 1924 года в газете “Kurier Poranny”: «Мы снимаем сюртуки и кладем на колени газеты, потому что, как предупреждают бывалые гости, парафин, случается, брызжет. (…) Кто-то говорит, что видит призрака и узнает его: это поручик, который уже появлялся на других сеансах. (…) Мне предлагают попросить призрака о чем-либо. Я прошу: «Погладь меня по голове». Гладит. «Поцелуй меня». Целует. Чувствую лицом самый что ни на есть реальный поцелуй. Мне кажется, что в воздухе расточается легкий запах алкоголя. Говорю: «Поручик, несет водочкой». (…) Смотрю с интересом на след, оставленный нам привидением. Это тонкий и очень четкий отпечаток руки аж до запястья; два пальца выпрямленные, три согнутые». Несмотря на длительные исследования, проводившиеся также в Парижском международном институте метапсихологии, научного объяснения этим явлениям найти не удалось.

Медиумизм низшей степени – это вообще самообман

В свою очередь, бесславным героем экспериментов Стефана Жевуского (Stefan Rzewuski) и доктора Ежи Буяльского (Jerzy Bujalski) (министра охраны здоровья в правительстве Витоса), приведших к разоблачению мошенничества медиума, оказался Януш Фрончек (Janusz Fronсzek). Правда, это были воистину тщательно подготовленные в отношении контроля сеансы – Фрончека раздевали, обыскивали, ставили на его одежде и тех предметах, которые могли левитировать, флюоресцентные метки, а также использовали целую батарею фотоаппаратов.

Как писал Жевуский, «в частности в наши намерения входило сделать в свете магниевой вспышки фотографические снимки левитирующего столика». Однако экспериментаторам неустанно докучало злостное сопротивление предметов – фосфоризующаяся краска блекла, магний, применяемый для вспышки, подмокал и не возгорался. «И вот при таких обстоятельствах Януш не давал себя разоблачить». Однако в конце июля-начале августа 1924 года исследователям удалось получить доказательства обмана. Снимки, несмотря на попытки саботажа со стороны Януша Фрончека (покушения на засвечивание фотопленки) показали, что медиум держит в руке «левитирующий» столик, а «верхний конец одной из ножек стола, судя по всему, находится в его зубах!» Фрончек оказался всего лишь хорошим фокусником, который вдобавок использовал искусственную эктоплазму, изливающуюся из его живота в ходе лишь тех сеансов, перед которыми его не обыскивали. На одном из сеансов Жевуский наглым образов схватил ее и позже описал. «Это окаймленная “мережкой” тонкая и прозрачная ткань (…) перевязанная обыкновенной белой ниткой. Януш пытался вырвать ее из моих рук».

Этот успех, как это ни парадоксально, похоже, огорчил исследователей. Они все еще надеялись на то, что найдут неопровержимые доказательства существования духов. Сам Жевуский писал в статье «Разоблачение медиума»: «Мошенничество не подлежит сомнению. Однако из этого не следует, что все и всегда было мошенничеством».

Вижу страшные вещи

В 30-х годах во всей Европе мода на медиумизм и спиритизм стала постепенно увядать. Рост «вызывания духов» был зарегистрирован в годы войны. В те времена у духов пытались вызнать, когда союзники победят Гитлера. В отношении военных действий загробный мир ввел в заблуждение не только рядовых наблюдателей левитирующих столиков – Оссовецкий, вроде бы, также утверждал, что войны не будет, и изменил мнение лишь летом 1939 года, что свидетельствует о том, что даже лучшие из ясновидящих иногда ошибаются.