Вообще-то здесь должен был быть рассказ Амброза Бирса Загадка Предельных холмов. Однако, завершив перевод, я с удивлением обнаружил, что этот рассказ был опубликован ранее под названием По велению Акунда, причём и ФЛ, и ISFDB полагали его разными произведениями.
Пришлось поискать чего ещё непереведённого у Бирса.
Амброз Бирс
Немного про Чикамогу
A Little of Chickamauga, 1898
История той ужасной битвы хорошо известна — и у меня нет намерения воспроизводить её здесь, я лишь хочу рассказать о том немного, что видел лично; цель моя — не ученье, а развлеченье.
Я был офицером при штабе федеральной бригады. Чикамога была для меня отнюдь не первым сражением, ибо, хотя по годам я едва вышел из юношеского возраста, но с самого начала смуты пребывал на фронте и повидал достаточно битв, дабы ориентироваться в процессе их протекания. Мы вполне хорошо знали, что предстоит драка: тот факт, что мы её не хотели, сигнализировал об этом, ибо Брэгг всегда отступал, когда мы хотели драться, и сражался, когда мы больше всего желали передышки. Мы вынудили его отступить из Чаттануги, но сами её не заняли, и Брэгг отступил столь сурово, что следовавшие за ним наши, фактически держа его в поле зрения, были гораздо больше озабочены соединением с остальной частью нашей армии, чем продолжением преследования. К тому времени, когда Роузкранс собрал воедино три своих корпуса, мы были уже далеко от Чаттануги, и наша связь с ней была настолько незащищена, что Брэгг повернулся, чтобы её перерезать. Чикамога стала битвой за контроль над дорогой.
Назад по этой дороге мчался корпус Криттендена вместе с корпусами Томаса и Маккука, ранее по ней не проходивших. Весь левый фланг армии пришёл в движение.
Постоянно происходили ожесточённые стычки, ибо лес оказался настолько густым, что враги не видели друг друга, пока не сталкивались лоб в лоб. Один случай был особенно ужасен. После нескольких часов рукопашного боя моя бригада с забитыми нагаром стволами и опустошёнными патронташами была сменена и отведена к дороге для защиты нескольких артиллерийских батарей — вероятно, десятка два орудий, — расположенных посреди чистого поля в тылу. Прежде чем усталые и практически обезоруженные люди добрались до орудий, линия фронта дрогнула, откатилась за батареи и дальше, Бог знает куда. Мгновение спустя поле было серым от наступающих конфедератов. Затем орудия открыли огонь картечью, и в течение, возможно, пяти минут — но мне показалось, целого часа — ничего не было слышно, кроме адского грохота выстрелов, и ничего не было видно в дыму, кроме огромных столбов пыли, вздымавшихся над землёй. Когда всё закончилось и облако пыли улеглось, зрелище было слишком ужасным для описания. Конфедераты всё ещё были там — казалось, все до единого, — некоторые почти под стволами пушек. Но ни один из этих храбрецов не стоял на ногах, и все были так густо покрыты пылью, будто переоделись в жёлтое.
— Вот так мы хороним своих мертвецов, — мрачно сказал артиллерист, хотя, несомненно, их потом откопали, ибо многие были лишь ранены.
За «опасным днём» последовала «бессонная ночь». Противник, повсеместно оттесняемый от дороги, продолжал движение на север в надежде обогнать нас и оказаться между нами и Чаттанугой. Мы не видели и не слышали его, но даже идиоту были ясны его намерения, и мы двигались параллельным курсом, левый фланг вперёд. К утру мы преодолели приличное расстояние и соорудили грубые укрепления рядом с дорогой, с угрожаемой стороны. День ещё толком не начался, когда нас яростно атаковали по всей линии левого фланга. Отброшенный, враг наступал снова и снова — его упорство удручало. Казалось, он уверовал в теорию вероятности: при множестве повторах человек в конце концов выкинет решку.
На одном из участков так и вышло, и мне посчастливилось увидеть этот выигрыш. Мой командир, генерал Хейзен, отправил меня добыть снарядов для пушек, и я поехал вправо, в тыл, на поиски. Найдя обоз с боеприпасами, я получил от дежурного офицера несколько фургонов со нужным калибром, но тот, казалось, сомневался, что мы контролируем регион подвоза. Хотя я и уверял, что только что пересёк его и что он находится сразу за дивизией Вуда, офицер настоял, чтобы подняться верхами на холм перед обозом, и осмотреть местность. Мы так и сделали, и я, к своему изумлению, увидел впереди поле, кишащее конфедератами; казалось, сама земля движется нам навстречу! Они приближались тысячами, и так быстро, что мы едва успели поджать хвост и галопом помчаться вниз по склону прочь, оставив обоз, многие фургоны опрокинулись после отчаянных попыток сдвинуться с места. Каким чудом этот офицер почувствовал опасность, я так и не узнал, ибо мы тут же расстались, и я больше никогда его не видел.
По недоразумению дивизия Вуда была отведена с линии фронта как раз в тот момент, когда противник предпринял атаку. Преодолев расстояние в полмили, конфедераты без сопротивления разрубили нашу армию надвое. Дивизии на правом фланге были разбиты, и бежали со всей возможной скоростью, имея в своих рядах генерала Роузкранса, в конце концов оказавшись в Чаттануге, откуда Роузкранс телеграфировал в Вашингтон о гибели оставшейся части армии. Однако оставшаяся часть армии осталась на своём месте.
Раньше говорили много чепухи о героизме генерала Гарфилда: застигнутый врасплох разгромом правого фланга, он, тем не менее, развернулся и присоединился к устоявшему левому под командованием генерала Томаса. В этом не было большого героизма; так должен был поступить каждый, включая командующего армией. Мы могли слышать выстрелы со стороны Томаса — те из нас, у кого был слух, — и всё, что требовалось — сделать достаточно широкий крюк и двинуться на звук. Я сам так поступил и никогда не считал, что это сделает меня президентом. Более того, по пути я встретил генерала Негли, и, исходя из моих обязанностей инженера-топографа, давших мне некоторое представление о местности, предложил вернуть его к месту, где он мог бы стяжать славу. Мне жаль говорить, что мои добрые услуги были отвергнуты несколько невежливо, что я, мягко говоря, приписал очевидному слабоумию генерала. Полагаю, его мысли устремились за бруствер Нэшвилла.
Я не сумел найти свою бригаду, о чём и доложил генералу Томасу, получив приказ остаться при нём. Он принял на себя командование всеми оставшимися силами и оказался в довольно плотном окружении. Бой был ожесточённым и непрерывным, противник успешно продвигался справа от нас, преследуя отступающие части. Мы не могли противостоять ему иначе, как «бросив» правый фланг и позволив окружить нас; что, если бы не доблестный Гордон Грейнджер, противник неизбежно бы и сделал.
Дело было так. С тоской оглядывая поля за спиной, я удостоился чести первооткрывателя. Я увидел игру солнечного света на металле: к нам с тыла приближались шеренги войск! Расстояние было слишком велико, а атмосфера слишком туманна, чтобы различить цвет униформы даже в подзорную трубу. Узнав о моём знаменательном «открытии», генерал приказал мне отправиться посмотреть, кто там такие. Перейдя на галоп, и оказавшись достаточно близко, для идентификации войск как «наших», я поспешил обратно с радостной вестью, и мне приказали сопроводить их к позиции генерала Томаса.
То был генерал Грейнджер с двумя сильными бригадами резерва, по-солдатски двигавшийся на звук интенсивной стрельбы. Встретившись с ним и его офицерами, я проводил их к Томасу и, не придумав ничего лучшего, решил нанести визит. Я знал, что в бригаде у меня был брат — артиллерийский офицер из Огайо. Вскоре я нашёл его в голове колонны, и так, двигаясь вперёд, мы непринуждённо беседовали среди вражеских пуль, по неосторожности выпущенных слишком высоко. Встреча была немного омрачена тем, что одна из них выбила из седла другого офицера батареи. Мы усадили его под дерево и расстались. Несколько мгновений спустя силы Грейнджера были переброшены справа, и грянул бой!
Внезапно я обнаружил бригаду Хейзена — или что от неё осталось, —совершив полумильный марш, она прибыла на неприступный холм Снодграсс. Первым делом Хейзен поинтересовался у меня, где же находятся артиллерийские боеприпасы, на чей поиск я был отправлен.
И это был очень острый вопрос, как и вообще любой вопрос снабжения: в течение последней пары часов того бесконечного дня бойцы Грейнджера были единственными, у кого хватило бы боеприпасов, для пятиминутного боя. Если бы конфедераты предприняли ещё одну атаку, нам пришлось бы отбиваться штыками. Я не знаю, почему они этого не сделали; вероятно, у них тоже не хватало боеприпасов. Однако я знаю, что, пока солнце не село, каждый из нас переживал смертельную агонию ожидания наступления южан.
Наконец стало слишком темно, чтобы сражаться. Затем слева от нас и сзади люди Брэгга запустили «мятежный клич». Он издавался последовательно и слышался спереди, справа и снова сзади, пока, казалось, почти не добрался до точки, откуда начался. Это был самый отвратительный звук, когда-либо слышанный любым смертным — даже измученным и выбитым из колеи двумя днями тяжёлой битвы, без сна, без отдыха, без еды и без надежды. Однако где-то позади нас было пространство, где этот ужасный вопль не продолжился; и благодаря этому мы, наконец, отступили в глубоком молчании и унынии, никем не потревоженные.
Для тех из нас, кто пережил атаки как Брэгга, так и Времени, и кто хранит память о дорогих погибших товарищах, оставшихся на том роковом поле, это место значит многое. И пусть подобное знание не придёт тем молодым людям, чьи палатки сейчас разбиты там, где, склонив головы и сцепив руки, великие ангелы Божьи стояли невидимыми среди героев в синем и героев в сером, спящих последним сном в лесах Чикамоги.
цитировать
свернуть ветку
