По просьбе читателей вывешиваю главы из совсем нового романа — "Поручик Закатов". Роман написан на две трети, придуман целиком — ибо стержнем его служит реальная биография конкретного человека (Арсения Митропольского). Однако в жизненом пути герой обрастает "спутниками" — идущими с ними через всю треть века от котла во время Брусиловского прорыва, через Москву, Омск, Иркутск, Владивосток — в Харбин и советскую пересыльную тюрьму в Гродеково.

Все спутники — строго мифологические существа, но весьма мало известные фольклору. Размещаю главы, где герой встречается с первым спутником.

ПОРУЧИК ЗАКАТОВ

I

Есть поверье, что евреи Азербайджана разводят костры, чтобы отогнать подальше от еврейских жилищ дух Иисуса Христа, витающий весенней ночью над миром и грозящий евреям бедой и несчастьем.

Кавказская примета

Шубин нагнулся над котелком, и пламя коснулось длинных волосков, свисавших с его носа во все стороны. Но сам корявый скарбник на это внимания не обратил: огня он не боялся, да и вообще, похоже, едва ли чего боялся. И нраву был он не самого ласкового.

Арсению Ивановичу неудобно казалось обращаться к соседу по разрушенному окопу просто вот так – «Шубин». Еще глупее было бы звать его по-простому – «любезнейший», или по имени отчеству: какое имя-отчество у мохнатого солдата с хвостом, пусть он и называет себя писарем русской армии, и нет оснований в этом сомневаться? Только вот хвост, конечно… Но, в конце концов, чего только природа не вытворяет по произволу Господню. Интересно, а в сапогах у него – копыта? Но и это значения не имеет. Рогов нет, и то хорошо.

Привычный, узкий окоп полного профиля вместе с невысоким бруствером, проволочным ограждением, разбитым дефиле, а заодно и хитро замаскированный Штакор 25, он же Штаб 25-го Корпуса Юго-Западного фронта, в эту ночь почти начисто раздолбало четырьмя последовательно прилетевшими от австрийцев «чемоданами»: кто-то прицельно бил по русской стороне, получив подозрительно точную ориентировку – не иначе, как от двойных агентов, столь же охотно выдававших русскому командованию расположение австрийских частей. Царство Польское, похоже, не имело намерения объединяться под скипетром ни одной из соседних империй, а всерьез размышляло: не обзавестись ли ему собственной империей с выходом к двум-трем океанам?.. Всё оно никак забыть не могло свою первую Речь Посполитую, когда чуть не половину Европы отхватили, от Балтийского моря – и почти до Черного. И до Каспия было рукой подать, а там и Аральское близко, и Балхаш, да и Байкал – там вода, говорят, для горзалки очень пригодная...

Да ладно, что тут о политике. Вышел подпоручик по нужде подальше, замешкался, стишок стал на махорочном листике записывать, словом, упустил время – а возвращаться-то некуда оказалось. От окопа мало что осталось, правда, «чемодан», взорвавшись, не только угробил штакор, но еще и здоровенный пласт глины вывернул, эдакий природный защитный вал – за него подпоручик и спрятался. Хорошо еще, что товарищей ни целиком, ни частями там не нашлось – один суглинок и сухая трава, даром что июль.

Выходит, опять война идет вничью, и ничего, кроме ядовитых газов, не приходится ждать? Или очередного «чемодана» на голову?.. Такой войны в Кадетском корпусе никто не преподавал. Насчет газов, кстати: их нынче Россия куда больше немцам дарит. Рано или поздно кончатся у кайзера ресурсы, Россия побольше, много побольше.

Подпоручик бессознательно двинулся к холму, пытаясь хоть что-то рассмотреть во тьме июльской, пыльной, беззвездной ночи. Впереди засветилось что-то призрачное, синее, будто промелькнул заяц – если зайцы бывают такого цвета. Но быстро исчезло. Вскоре увидел офицер и настоящий свет: посреди суглинка сидел мохнатый вроде-бы-человек, песенку мурлыча – да разжигал костер, не из прутьев, не из угля – а прямо из глины. Поднял голову, набычился, и как-то молча сумел указать офицеру: – присаживайся, мол, грейся, огня у меня на двоих запасено.

Наградов – именно такова была поповская, семинарская фамилия подпоручика, вечно вызывавшая насмешки у товарищей по полку – так и сел на пятую точку. Над костром вился дымок, а над треногой покачивался котелок, облизываемый снизу рождающимся пламенем. Времени подумать – что ж там в котелке варится – у Наградова не оказалось, снова живот свело. А когда смог подпоручик вернуться – в котелке уже булькало, пахло бедной окопной едой, скоблянкой, мелко порезанным вареным мясом из общего котла. Откуда что взялось? Штакор раздолбало, а говядина, поди ж ты, цела… За костерком восседал кряжистый старикан с яркими глазами, весь покрытый то ли волосами, то ли шубой. Рядом с ним стояло знаменитое «оружие необученных» – широко применявшаяся при окопной войне пудовая дубина с набитыми в оглавие гвоздями. После удара таким оружием по голове оная уже ни у кого никогда не болела, если говорить мягко.

– Ты кто?.. – спросил подпоручик. Все-таки чин у него был маленький… но обер-офицерский, давал право, к примеру, на это само мясо, изъятое из солдатского котла верным денщиком. Жаль Порфирия, жаль Степаныча…

Старик гордо задрал волосатый нос.

– Шубин я. Солдат-писарь. Насчет писать – не знаю, умею ли, потому как не пробовал. Может, и умею…

– А звать-то как?

– Фу ты! Звать… Шубин я, и всегда был Шубин, без никаких имен и протчего.

– Да ты человек ли, солдатик?

– А им без разницы, которые меня в солдаты забрили. Уцепили на Калмиусе возле шахты, я там в затоне раков хвостом ловил… хорошие были раки, выбросить пришлось, и теперь-то жаль. Ничего не спрашивают – рост мерят: им подавай два аршина и три вершка. А во мне откуда два аршина?.. И двух-то аршин нет, да кто ж мерит? Сказали, – горблюсь, а так – гожусь, мол, в писаря альбо ж в трубачи. Ну, и забрили, даже крышу на них обрушить не успел: откуда ж во мне сила своды рушить, когда лоб у меня бритый?.. Так вот и сижу в окопах второй год, уйти же мне некуда: мое дело – уголь, хоть бы и бурый, но только уголь. А откуда здесь уголь? Одни болота… Вот и стоит тут наш 10-й Гренадерский Могильноярский Болотный полк; бои ведет на Австро-Венгерском фронте, а какие для нас тут бои? Сам знаешь.

Пламя, повинуясь голосу Шубина, взметнулось и облизнуло котелок.

– Не опасно нам костер разжигать? Вся маскировка нарушается, с воздуха бомбы по кострам бросают…

Шубин вытаращил глаза.

– Да какие бомбы на двух мурашей австрияк тратить станет?.. Пламя ты мое не обижай, особое оно. Сам видишь, не дерево горит. Мне угля надо щепотку, с глиной смешаю – до утра костер гореть будет, и спокойно всем от него, и не видно его никому, кроме тех, для кого зажжен. От моего огня ихний летатель куда подальше сразу улетит, забоится. Не пугливый, а забоится: Шубин не только добрый бывает... Мое дело, конечно, антрацит, да откуда ж тут антрациту быть?.. Вода да глина, алюминь так и лепестрячит… Ладно, проехали, это мои дела горные, тебе неинтересно…

– Ты, выходит, того… из малого народца? – догадался Наградов, начитанный в сказках Афанасьева и прочих книгах библиотеки отца, писателя-околотолстовца, странным образом не придумавшего ни для старшего сына, Ивана, ни для младшего, Арсения, иной карьеры, кроме военной. Ну ладно, отец-то по возрасту, как и брат-поручик по болезни, на войну призваны быть не могли – но как-то нынче едкому и гордому отцу думать, что младший сын всей своей жизнью нарушает главную заповедь своей веры, стреляя при случае в кого надо – и в того, кто подвернется?..

Шубин раздул усы.

– Вежливый выискался… Ну, считай, что так. Роста мы всегда небольшого, да и мало нас. Так виданное ли дело, слыханное ли: нарушая свои же воинские уложения забривать в солдаты народ, в котором самый набольший великан сроду до двух аршин трех вершков не дотягивал, а кто ниже – тех и у людей призывать не положено! Так нет же, говорят – иди в трубачи! Мне, человеку, ну, мы покрепче человеков, но все равно живые, для войны мало приспособленные – топать строем на польского, на австрийского кобольда либо же скарбника? С дубиной такой?... Да если подумать, он – скарбник, и я – скарбник… хотя нет, я Шубин, их порода пожиже будет, наша погуще… но все равно. Вон, стуканцы их, даром что евреи когда-то были и за то наказаны, а субботу свою блюдут, не дерутся в нее и не работают. Хоть от своего племени и ушли уже лет с тыщу альбо же две.

– У нас то же самое: австрияки – люди, и русские – люди – а вот воюем…

– Ну, мы с тобой, друже-человече, покуда отвоевали: у тебя всю роту грохнуло бомбой с небес, а у меня как не было никого, так вот и нет… Шубин я! Жизнь у меня отнять нельзя, но тем гады воспользовались, что очень можно эту самую жизнь испакостить?.. Ты, кстати, что там так долго сидел, никак запор у тебя, либо, напротив, медвежья болезнь? Так это я три слова прошепчу, беду отворочу, не стесняйся… Я сегодня добрый Шубин, вот так-то.

Подпоручик покраснел, словно его, парня полных двадцати семи лет, за чем-то постыдным застали. А ведь так и было. Он, засидевшись среди прошлогодней крапивы, достал из кармана кусок бумаги, в которую солдаты махорку заворачивают, поточил о зубы огрызок карандаша, и кривыми буквами накарябал на ней:

Пушкин, Пушкин! Грозный шквал

Ты в российских душах вспенил:

…И – всё. Что ему тогда придумалось для конца четверостишия – подпоручик не мог вспомнить ни в какую. Как раз тогда авиационная бомба и рухнула на штаб двадцать пятого корпуса. Это злило подпоручика: почти всегда свои четверостишия он сочинял с конца: приходили третья строка с четвертой, потом с грехом пополам пририфмовывалась первая, а со второй всегда были сложности. Все-таки – хотя писал Наградов с детства – печататься он стал меньше четырех лет тому назад, а книжку издал единственную, совсем тощую, и было в ней больше рассказов, чем стихов. Стихотворений в ней и вовсе было только пять, да и те сочинил он не на фронте, а в первый год войны, 11 октября его ранило под Новой Александрией близ Люблина, после чего увезли Арсения в Москву и положили в госпиталь. Вот там он все стихи той позорной книжки и накропал, тогда же и напечатал их где-то, где платили хоть что-то, а поскольку произошло это раньше первого января 1915 года – смог эти небольшие деньги с какой-то медсестрой (то ли вовсе и не медсестрой?..) пропить. Это поэт-подпоручик знал твердо: первого января грянул для Российской Империи такой ужас, что никакая Германская война с ним не сравнится: по воле государя вступил в силу сухой закон. Собственно, ограничения были введены еще первого июля, но с первого января выпивка осталась лишь в настолько дорогих ресторанах, где поручик никогда не бывал. Наградов находился на фронте – а двое полоумных крестьян, членов Государственной Думы, добивались объявления в России закона о трезвости на вечные времена. У слухов о революции теперь появилась самая серьезная почва, нельзя Россию без главного веселия оставлять, не устоит держава. Конечно, народ пил даже больше, чем раньше… но было Наградову и за страну обидно, и за себя, за подпоручика, мужчину в соку, но чина такого обидно малого, что пить легально он позволить себе никак не мог. Непатриотично.

Наградов еще раз помусолил махорочный листик. На его обороте была еще раньше написана строчка чего-то совсем другого, видимо, задуманного для газеты, но и по поводу строки поэт вспомнить ничего не мог. «Десятые сутки громим супостатов». Какие сутки? Кто кого громит? Почему десятые?.. Одно стихотворение не имело отношения к другому. И обоим, похоже, престояла встреча с тлеющей махоркой. А жаль все-таки.

Шубин смотрел на подпоручика, как боярин на кикимору: что такое муки поэтического творчества – шахтерский скарбник определенно не знал. Но решил, что если мучится живая душа, надо ей помочь. Он снял пробу с булькающей скоблянки, решил, что готово, взял котелок с огня, бросил в него чуть ли не прямо из большого пальца щепоть соли, отставил в сторонку, буркнул: «Пусть остынет малёк», и стал что-то вытаскивать из глинистого бугра, на котором сам же сидел. Наконец, вытащил: оказался это еще один котелок, притом по тому, как скарбник его держал – Наградов понял, что котелок весьма тяжел.

– Знаешь, нам с тобой тут отсыпалось… Уж не знаю, чей тормозок запрятан, а все точно, что хозяина у нее никакого теперь нет. Съесть его нельзя, а пропадать ему и вовсе ни к чему. Глянь, служивый.

Наградов глянул. Отчего-то он даже не удивился: котелок был до краев полон мелкими серебряными монетами, в основном потертыми, но несомненно полноценными, по большей части гривенники, двугривенные, полуполтинники, хотя последних было совсем мало.

– Клад, что ли, нашел?

– А кой нам разницы: клад, либо чья казна. Все одно ничье теперь добро – вся Сморгонь, почитай, в прах разбита. Глаза у меня старые, да пальцы корявые: уж подели пополам по-честному, себе возьмешь на обзаведение, да и мне пригодится. Денег тут не много, да не бумажки, такие любой торговец примет.

Наградов кивнул. От жалования у него и так оставалось всего ничего, да только найди теперь хоть одну свою вещь в мешанине из земли, бревен и человеческих тел, в которую превратился штаб корпуса. Кстати, а жив ли капитан, фамилию забыл, а зовут Владимир Константинович, тот, что в отрыв бросился с батальоном и деревню Трыстень вроде бы взял?.. Арсению капитан был симпатичен. Нехорошо такому офицеру под бомбежкой гибнуть. Ах, да – надо же деньги пересчитать.

Подпоручик сел по-турецки – насколько это возможно в сапогах – и стал раскладывать монетки: одну налево от котелка, другую направо, стараясь, чтобы монеты совпадали достоинством. Его не покидало ощущение, что он – банкомет, и мечет при свете костра на глинистую волынскую землю самый настоящий фараон. Только какой тут может быть выигрыш? Он просто деньги делит, делит, делит…

Наградов был на фронте не тыловой крысой: некогда он учился во Втором Московском кадетском корпусе, потом перевелся в Нижегородский Аракчеевский – и сколько-то лет тому назад его окончил. Если забыть о врожденной неспособности к иностранным языкам, образование он получил неплохое. Знал историю военного дела. И вообще историю знал лучше прочих предметов, сильно увлекался, что теперь иногда помогало в жизни. Деля серебряную струйку монет надвое, сидя среди раздолбанного фронта, он думал о битве при Марафоне: спартанцы там персов победили… но ведь и сами полегли. Спартанцы. Нет, на такую победу Наградов согласен не был. Мерзкий народ, мерзкие обычаи. Кто-то из преподавателей в Нижнем говорил, что даже деньги, назывались они пеланоры, спартанцы намеренно чеканили из железа – чтобы воровать было тяжело и невыгодно. Хуже того – чтобы их нельзя было просто так перечеканить, прежде чем пускать в оборот, пеланоры опускались в уксус. Металл становился хрупким и мало на что пригодным. Удача, что здесь, у границ Царства Польского, под несчастной Сморгонью, где некогда то Наполеон гостил, то властвовал, срам сказать, пан граф Пшездецкий, Шубину достался в мохнатые лапы котелок подлинного русского серебра, монеты надежной.

Ближе к дну котелка стали попадаться и полтинники, притом очень старые, чуть не восемнадцатого века. Приходилось приглядываться: отчего-то очень не хотелось подпоручику ни себя обсчитать, ни благодетеля обидеть. Справа и слева выросли приличные кучки монет: рублей на пятьдесят каждая, по нынешним ценам немало, потому как это и впрямь серебро, а не бумага.

Наконец, в руках у подпоручика оказались две последних монеты.

Наградов смутился. В левой руке он держал тяжелый, старинный, екатерининский или даже старше, полтинник, в правой – вполне еще новый двугривенный с профилем нынешнего императора.

Подпоручик решительно положил полтинник на правую кучку монет и подвинул ее Шубину, ничего не говоря. Шубин засопел.

– А что ж ты себя обидел?

– Твоя находка, тебе и положено больше. Я тебе спасибо сказать должен, а не жадиться.

– А коли спасибо, так добавь в мою кучку и тот двугривенный.

Наградов удивился, но добавил беспрекословно.

Шубин мечтательно взял две последние монетки, поднес к глазам, поиграл, позвенел ими. Скорее постучал: серебро, как известно, металл не особо звонкий.

– Вот и счастье тебе, служивый, что не жадный ты оказался. Это ж богачество целое в шахтерских руках, это семьдесят копеек! Шахтер за неделю труда, за работу кайлом под землей, за шесть дней, получает, как положено, рубль двадцать. Три дня труда – шестьдесят копеек. А ты мне – за три с половиной денежку подарил! А ты знаешь, что такое семьдесят копеек?

Наградов сразу подумал, что это почти полная цена двух бутылок водки-«красноголовки», тройной очистки, но по случаю объявленного государем сухого закона решил промолчать. Отвечать Шубина на его же языке было трудно – шахтных слов офицер не знал, и боялся напутать.

– Не знаешь? А это, милый человек, то самое, на что можно купить обушок. Обушок! – буквально воскликнул Шубин – А обушок – это кайло! А без кайла какой шахтер человек? Он, имей в виду, даже и не крыса. Ему самая дорога… ладно, проехали, не буду говорить, куда.

Шубин засунул две заветные монеты куда-то в шерсть у подбородка, а остальные монеты решительно передвинул к подпоручику.

– Все. Бери, твоя доля, мне лишнего не надо. Ты не жадный, так и мне брать не положено, чего не надобно… Кстати, служивый, скоблянка-то стынет! Ты поешь, утром пожалеешь, коли тормозок пропадет!

Подпоручика обуял дикий голод, мигом заслонивший собою всё: и чувство благодарности к невероятному собеседнику, и горечь от потери товарищей, и неопределенность будущего. Хрустящее, пригоревшее мясо казалось ему царским яством. Почему это скоблянку визави называет «тормозок»? Слово непонятное, еда вроде ничему тормозом не служит…

Шубин ничего не ел, сидел, сцепив мохнатые пальцы, сопел в тени до самого рассвета, – когда подпоручика сморил короткий окопный сон.

Снился давно не принимавшему ничего хмельного подпоручику предмет совсем неуместный – большая банка, эдак в четверть объемом. И плескался в той банке капустный рассол. Нужен этот предмет бывает регулярно человеку, много и бестолково пьющему. Как любой нормальный офицер, бывал Наградов иной раз и таковым, и целительную силу капустного напитка он знал. Но зачем и к чему снится капустный рассол человеку, в силу фронтовых обстоятельств вот уже которую неделю водки лишенному? Знал же Наградов народную мудрость: «не пей рассолу перед водкой – хмель скрадет, пей после водки – похмелье скрадет». К чему бы это?

Видимо, к большому хмелю. И к большому похмелью.

Подпоручик успокоился и отхлебнул из банки.

Расширенный анонс

.

Готовятся:

.

Иван Ефремов. Путешествие Баурджеда. На краю Ойкумены

Евгений Филенко том 3-5

Сергей Соловьев. Кольцо с амфисбеной

Вячеслав Катамидзе. Убийство в театре Друри-лейн

Александр Голышко Инженеры Вселенной

Борис Пшеничный. Собрание сочинений

Вячеслав Запольских. Повести

Александр Шепиловский. Собрание сочинений в двух томах

Александр Рубан. Сочинения в трех томах.

Павел Амнуэль. Что будет, то и будет.

Джон Фландерс (т.е. Жан Рэй). Перекресток рыжей луны. Перевод А. Григорьева и И.Найденкова

Жан Рэй. У пределов мрака. Перевод И. Найленкова (том 5 собственно Рэя)

Ганс Гейнц Эверс. Альрауне. Рассказы. Перевод с немецкого С. Одинцовой

Ганс Гейнц Эверс. Преображение Килиана Менкеса. Рассказы

Лео Перуц. Чудо мангового дерева*. Маркиз де Болибар. Снег святого Петра.

Лео Перуц. Третья пуля*. Шведский всадник. Ночи под каменным мостом

Лео Перуц. Иуда Тайной вечери. Рождение Антихриста. Рассказы

Густав Майринк. Лунный свет над Берлином. Непереведенные повести и рассказы. В двух томах.

Майн Рид том 3 Охотники за скальпами Бандолеро. Стихотворения

Майн Рид том 4 Тропа войны Белая скво

Майн Рид том 5 Сигнал бедствия. Пират с острова

Майн Рид том 6 Смертельный выстрел. Путь в Трансвааль

Майн Рид том 7 Гаспар гаучо. Пропавшая гора

Майн Рид том 8 Охотничьи досуги. Стихотворения

Эдмон Арокур. Открытие доктора Огерана. Избранное

Морис Левель. Железные врата. Жаворонок

Пауль Буссон. Возрождение Мельхиора Дроннте. Странные истории

Бодо Вильдберг. Змеиная кожа. Шестая пантера. Новеллы

Леонгард Штайн. Флейтист. Огненная лилия. Балет смерти

Вилли Зайдель. Бог в оранжерее. Волшебный фонарь господина Цинкайзена

Ханс Карл Штробль. Лемурия. Рассказы

Ханс Карл Штробль. Элеагабал Куперус. Роман в двух томах.

Ханс Карл Штробль. Призраки на болоте. Роман о гибели Вены.

Морис Ренар. Руки Орлака. Доктор Лерн, помощник Бога (новый перевод Л. Самуйлова)

Морис Ренар. "Сказки тысячи и одного утра". В пяти томах.

Жозе Мозелли. Гибель Иллы. Ледяная тюрьма. Перевод И. Найдёнкова..

Жозеф-Анри Рони-старший. Том 1: Загадка драгоценного камня. Далекое сокровище. Амбор-Волк. Сага о приключениях исследователя-путешественника Альглава (6 повестей)

Жозеф-Анри Рони-старший. Том 2: Украденное завещание. Исчезнувшая женщина. Вор. Деловая женщина

Раффи. Дневник крестокрада. Перевод с армянского

Роберт Эймс Беннет . В первобытное. Из первобытного

Роберт Эймс Беннет .Тира. «Кто из?..»

Роберт Эймс Беннет За белого Христа. Воды раздора

Роберт Эймс Беннет Второй человек. Цветок кактуса

Иден Филпоттс .Ликантроп. Завр 20,5

Иден Филпоттс Серая комната. Статуя 21

Иден Филпоттс Пан и близнецы. Сердце Флинта. Сделка с дьяволом 19

Иден Филпоттс Номер 87. Корнуэльский шут 16

Иден Филпоттс Прохождение красного дракона. Золотой фетиш. 19,5

"Аргус". Т. 3-7

Владимир Келер. Три зеркала. полное собрание рассказов и повестей (Издание второе, расiиренное не печатавшимися новелами).

Эмигрантская утопия и антиутопия: П. Тутковский. Перст Божий. Н. Фиалко. Новый град. Г. Кручинин. Свет с Востока.

Людмила Рублевская. Приключения Прантиша Вырвича. Перевод с белорусского т. 4, 5

Жозе Мозелли. Война в океане. Рассказы. Перевод И. Найдёнкова..

Гарри Диксон (т.е. Жан Рэй). Остров ужаса.Повести. Перевод с французского А. Григорьева.

Гарри Диксон (т.е. Жан Рэй). Чайна-таун. Похитители женщин. Повести. Перевод с французского А. Григорьева.

Гастон Леру. «Рультабий у царя», «Рультабий у Круппа»

Гастон Леру. «Странный брак Рультабия», «Черный замок»

Гастон Леру. «Тайна желтой комнаты», «Духи дамы в чёрном»

Нат Пинкертон. Том восьмой, Переводной.

Артюр Бернед.Видок. Мандрен. Перевод с французского.

Гюстав Леруж. Таинственный доктор Корнелиус. 3 тома (по одному в отдельной продаже).

Антоний Оссендовский. В гиблых местах. Повести, рассказы

Василий Щепетнев «Подвиги Арехина» (новый вариант). «Подвиги Арехина — 3»

Василий Щепетнев «Второе дело Еремея».

Василий Щепетнев «Черная Земля – 2». «Звездный лицей».

Василий Щепетнев «Подвиги Арехина на невидимом фронте» (1927 — 1946 годы)

Яков Лович-Дейч. Что ждет Россию. Роман Дама со стилетом. Роман. Рассказы

Александр Владовский. Вавилон. Вячеслав Куликовский. Адонирам.

Владимир Ленский. Белые крылья. Черный став. Романы.

Нина Франк.Потерянный и обретенный император, Рихард Юльге.

Нина Франк. Тайны советских подвалов. В стране свободы и золота. Рассказы

Ольга Бебутова. Черный маг.

Василий Никифоров-Волгин.Атаман в черной рясе: Роман жутких дней. Каменный крест. Тайны нарвских подвалов. Романы и рассказы.

Ф. Дымов.Повести (Повелитель вещей. Встреча. Аленкин астероид. Где ты нужен..Прогулка)

Евгений Лукин. тома 5-10

М. Первухин. Прерванная месса папы Григория. Рассказы.

М. Первухин. Рассказы о воздухоплавании.

Н. Трублаини Глубинный путь (полный перевод с укр.)

Н. Трублаини. Повести и рассказы о севере (усл.)

Даниэль Клугер. Детектив Розовски. (второй том)

Даниэль Клугер. Сыщик Гулливер и пр.

Евгений Витковский. Реквием крысиному королю, или Гибель богов. Роман

Евгений Витковский. Сказка про красного быка. Роман-бустрофедон.

Евгений Витковский. Тридцать три желания. Рассказы

Фантастика русской эмиграции. Т. 1, 2.

Детектив русской эмиграции. т. 1, 2. 3.

Виктор Эфер. Бунт атомов. Фантастическая повесть. Похитители разума : Фантастический роман. Рассказы.

Джеймс Оливер Кервуд. т.4-11

.

«Стихи фантастов»

.

Жюль Верн. Блуждающий огонь. Перевод с французского

Евгений Лукин. Осталось пережить планету

Даниэль Клугер. Готическая ночь

Джордж Стерлинг. Ночь богов. Перевод с английского

.

Лаймен Фрэнк Баум. Повести о Стране Оз (отдельная подарочная серия в 40 книг. Номера 1, 2, 3, 4, 5, 6, 8 уже изданы.

Л.Ф. Баум Четыре не издававшихся сказки. (с илл. Денслоу, Нила и др),

Л.Ф. Баум Американские волшебные сказки (пять больших сказок и подростковая повесть). Оригинальные иллюстрации: Франк Фер Бек, Мэджинел Барни, Уильям Денслоу, Джон Р. Нил и др.)

Поставленый в планы Ретро-Серии в «Престиж-Бук» том одного из лучших голландских писателей ХХ века, поэта и прозаика, а также корабельного врача Яна Якоба Слауэрхофа (1898-1936) пока что готов наполовину. Ольга Гришина закончила перевод самого известного из романов этого автора – «Запретное царство», к которому будут добавлены роман «Жизнь на земле» и новелла «Последнее явление Камоэнса.

Стихи Слауэрхофа обширно переводились на многие языки, в том числе на русский (мною и Антоном Чёрным). Проза его у нас неизвестна.

Действие «Запретного царства» происходит одновременно в XVI и в начале ХХ века. Герои книги – великий поэт Камоэнс и ирландский телеграфист, от имени которого ведется основное повествование.

Как всегда – представляю небольшой отрывок из романа

…………………….

«Святая Дева» уже неделю стояла в ожидании на якоре в бухте Нан Вэя, за маленьким полуостровом. В конце концов «Коимбра» обогнула мыс; у нее уцелела одна мачта. «Рафаэль» так и не появился. Некоторые сочли, что этот корабль присоединился к Мендешу.

Оставшиеся на обломках корабля – более ничего «Коимбра» из себя не представляла – попросили переправки на большую «Святую Деву». Но Фарриа не хотел более терять ни одного корабля, а «Коимбра» с ее небольшой осадкой была незаменима для прибрежной разведки.

На пустынном берегу развернулась напряженная судостроительная кампания.

Фарриа самолично, поднявшись на мачту, чтобы посмотреть вслед уходящему «Рафаэлю», обнаружил на противоположном берегу заросли бамбука. Это обеспечило им реи и канаты.

Нан Вэй снабдил бы их водой и провизией. Но он лежал, недоступный, во внутренней области страны, за изгибом реки – полугород, полуфлот, хижины и дома на берегу, джонки были скученны так, что лишь полоска воды между ними оставалась свободной. Между землей и водным пространством стоял высокий серый дворец с золотыми статуями и закрученными, сверкающими на солнце шпилями; красочные стяги извивались на балках ворот.

Там посольству предстояло со своими немногими подношениями искать помощи и съестных припасов.

Фарриа, зная, сколь желанным заложником он оказался бы, на это не отважился. Пошел Альвареш с тремя людьми из Лиан По – крещеными китайцами, и подарком – тканями и вином. У Фарриа ничего другого не было. В письме он указывал на дружбу двух монархов, лишь потому столь удаленных от друга, что так далеко простиралась их власть; он косвенно подчеркивал службу, оказанную им по уничтожению пиратов, и обошел молчанием битву и падение Лиан По. В конце он взывал о помощи.

Альвареш вернулся через четыре дня, в одиночестве и без ответа. Мандарин принял подарки холодно, придя в ярость, когда обнаружил пятно на одном из ковров, прочел письмо и впал в еще большую ярость, восславив императора как сына Поднебесной, принижая португальского правителя как незначительного вассала, данника жителя Небесной империи, который владел миром, как бы далеко не находилась от него Португалия. Он приказал им покинуть город и отвести корабли от берега.

Адмирал выслушал в молчании и приказал поднимать паруса. Но не для того, чтобы покинуть берег. Вечером «Святая Дева» и «Коимбра» встали в миле ниже по течению от Нан Вэя и при свете луны обстреляли плавучую часть города. Вскоре возникли большие пробоины, и внезапно темная масса двинулась вверх по течению. Обе каравеллы спокойно заняли место тысячи джонок и забросали город огненными ракетами. Огонь вспыхнул в разных местах, и вскоре с быстротой молнии, с взрывами и шипением, расцвел ярчайшими красками радости: зеленый, алый, фиолетовый переплетались, прорываемые огненными змеями, крутящимися солнцами, затухающими звездами, изрыгающими огонь драконами и быстро гаснущими исполинскими цветами.

Португальцы, сперва встревоженные, прекратили огонь, и остались наблюдателями грандиозного фейерверка.

Офицеры припомнили ободрительные слова Фарриа в ответ на их возражения:

«Это не битва. Это праздник с иллюминацией. Жители Нан Вэя должны устроить нам пышную встречу, ибо сегодня 1 февраля».

Фарриа, просчитывая всё, использовал канун китайского Нового года для атаки, которая, начавшись, шла своим чередом.

Утром от Нан Вэя ничего не осталось.

Серый дворец на внешней стене стоял, сожженный дотла, на черном пепелище. Лиан По еще можно было узнать; Нан Вэй же был вытерт, словно черный сланец. Стройный и одинокий, возвышался дворец мандарина.

Они высадились: сотня солдат и два артиллерийских орудия, поливавшие беглым огнем крыши и окна; команда «Святой Девы» открыла прицельный огонь по воротам. В стороне ждал Фарриа с штурмовой колонной. Но после первого залпа ворота распахнулись.

Вооруженное полчище, завывая и корчась, хлынуло из ворот на высадившиеся войска. Немногие достигли цели; за несколько минут речной берег покрылся окровавленными телами и головами с косичками. Затем наступила тишина. Во дворце грянул мощный гонг. Фарриа знал, что за этим последует, и немного отступил.

Ворота изрыгали всё больше и больше воинов, и наконец посреди кавалерии, в колеснице, появился мандарин в цветастом военном облачении, воздев огромный боевой меч.

Фарриа приказал пощадить мандарина в битве. И за считанные мгновения всё было кончено. Вновь тела покрыли землю, вдали спасались бегством разрозненные всадники, а мандарин сидел в своей карете; лошади были убиты.

Фарриа приблизился к нему и приставил к его груди кончик шпаги, но наткнулся на сопротивление металла. В нем поднялось темное подозрение, он откинул клинком одеяния и обнаружил древнюю кирасу.

Фарриа узнал ее. Разве не видел он своими глазами отплытия Переша, первого посланника в Пекин? О нем ничего не было известно, кроме того, что он был убит по дороге.

Фарриа приказал китайцу снять замаранное вооружение. Мандарин указал на собравшуюся вокруг него толпу, и Фарриа, намеренно изобразив непонимание, подозвал четырех солдат, которые, под громкие победные крики, заставили мандарина выбраться из его похищенного каркаса. Сотрясаемый дрожью, стоял высокий наместник с дряблым влажным торсом посреди осыпавших его насмешками чужестранных дьяволов. Фарриа отвел его к реке и приказал отмыть оскверненную его прикосновениями кирасу, отчистить ее и отскрести. Затем он подозвал палача, огромного маньчжура, который с выпученными от удовольствия глазами подверг пыткам и предал смерти свою жертву по всем правилам искусства.

Затем состоялась другая церемония.

Фарриа поднял сверкающую теперь кирасу; солнечные лучи придавали ей дополнительный блеск. Он поклялся: «Я построю собор в моем новом городе. Эта кираса будет в нем единственной реликвией. Ее не заменят никакие святые мощи. Собор также будет защищать город от нападения и осады. Кираса будет свисать с крестового свода в нефе церкви».

Палач закончил свое дело, и тело правителя Нан Вэя повисло на брусе ворот его дворца.

…………………………………

<1932>

Перевод с голландского Ольги Гришиной

«Престиж Бук» подготовил к печати первый том издания «Антиутопия русской эмиграции» (1922-1925), куда войдут три произведения, созданные вне пределов России и СССР, однако еще во времена НЭПа.

Из трех авторов книги, видимо, наименее известен Тутковский Павел Павлович [1889-1959]. Его роман «Перст Божий (Гибель российской Коммуны)» (1924, Новый Сад) выдержал два издания в один год, но в настоящее время стал крайней библиграфической редкостью: экземпляры книги уничтожались буквально всеми из-за острой антисоветской направленности произведения.

Не принимаясь за оценку художественных достоинств романа Тутковского, привожу отрывок из него, дабы заинтересовать наших читателей по крайней мере своеобразностью этого раритета.

Окончив назначенные на утро неофициальные аудиенции, Красин хотел приступить уже к обычному приему, как вдруг дверь его громадного, чисто министерского кабинета широко распахнулась и без всякого доклада вошел широкоплечий, плотный, хорошо выправленный красный командир. По его нашивкам, прекрасно сшитому мундиру и целой коллекции высоких степеней революционных орденов, Красин догадался, что это один из крупных чинов красной армии. Лицо его было знакомо Красину, но кто это – он не мог вспомнить.

Видя легкое неудовольствие на лице народного комиссара, вошедший громко щелкнул шпорами и, протянув руку добродушно сказал:

– Не сердитесь, товарищ Красин, что я, прорвав оцепление, вломился к вам – иначе год до вас не добраться. А у меня есть очень важное дело. Вы не узнаете меня – я командир красной конницы Буденный.

Красин сдержанно поздоровался с неожиданным посетителем и предложил сесть. – Как все таки пообтесался этот медведь за время своего генеральства, – не без удивления подумал он, – и чего ему нужно от меня?

Буденный опустился в кресло и, опершись на саблю, начал тихим конфиденциальным тоном:

– Вот что, товарищ: для моей кавалерии нужны седла и снаряжение; здесь, у нас, делают и отпускают такую дрянь, что ни одному приличному полку принять невозможно. В случае, дай Бог, войны – кавалерия не сможет выйти в поле. С нашими головотяпами каши не сваришь: они, знай, толкуют о мировой революции, как будто бы могут совершить ее без русской конницы. И вот мы решили купить все требуемое за границей, у немцев или французов – это вам лучше знать. Деньги у нас есть, наши кровные, кавалерийские, и в английской, как, следует, валюте. Но, во-первых, это нужно сделать конфиденциально, чтобы Троцкий не поднял гевалта. Ведь ничего, проклятый жид, не дает, а лишь нос задирает – я, мол, главковерх! А во-вторых – не знаем мы, как это сделать. У вас, товарищ, есть заграницей знакомства, вы, говорят, с самим Пуенкаром и Ллойд-Джоржем в футбол играли. Сделайте милость – помогите. Иначе кавалерия, ей Богу, погибнет. Вот загляните, когда найдется свободная минутка, в казармы, посмотрите седловку – ни к черту. Я уже шести интендантам морды бил – не помогает.

Красин все с более и более возраставшим неудовольствием смотрел на говорившего и, воспользовавшись сделанной им паузой, только было начал: – Товарищ, мое ведомство производить закупки лишь по сметам отдельных комиссариатов, утвержденным совнархозом, а закупки военного комиссариата... – как Буденный, быстро вскочив со своего места, гаркнул на весь кабинет:

– К черту все комиссариаты и совнархозы! Вы, товарищ, видели, что там творится? Всюду разодетое в пух и дребезги бабье, всюду сто тысяч ничего не делающих и не знающих штатских, всюду ворохи бумаги, – а толку ни на грош! Номер такой-то, входящий, исходящий, обходящий, заходящий, комната номер пять, шесть, семь, сто, миллион! Секретарь, помощник, помощник помощника, внук помощника, да вдобавок, все они жиды! С ума сойти! Знаем мы эти комиссариаты, пропади они пропадом! Нет уж, товарищ, давайте обделаем по хорошему, по скорому, по военному, а на эту бумажную канитель плюньте!

Неизвестно что бы ответил окончательно рассердившийся Красин, но поспешно вбежавший в комнату сияющий вылощенный чиновник особых поручений помешал ему.

– Вы кажется изволите быть командир красной конницы, товарищ Буденный... – начал было он, но сейчас же умолк: следом за ним в кабинет вбежал запыхавшийся пожилой красный командир и бросив в сторону Красина, – простите, товарищ, но на Пресне бунт, – обратился к Буденному:

– Товарищ генерал, мы все телефоны перепортили, вас ищущи. Прикажите пятому полку выступить на помощь Чону, покуда он стянется и возвратит части, маневрирующее за Сокольниками. На Красной площади сейчас парад, оттуда не удобно отвлекать части, между тем на Пресне взбунтовались рабочие и рвутся в город. Нарком Троцкий..,

– Чтобы я послал регулярную конницу для подавления уличных беспорядков?... – не дав ему договорить закричал Буденный, – передайте товарищу Троцкому, чтобы он двинул туда свои еврейские батальоны! Моя конница для войны, но не для улиц и пока я жив – я не позволю ее портить!

– Но, товарищ, – горячо перебил его собеседник, – время не терпит! Как только стянутся части, соберется и подтянется Чон, мы освободим полк!

– Товарищи командиры, поднявшись со своего места; холодно сказал Красин – может быть, вы перейдете в соседний, неофициальный кабинет? Я очень занят.

– К черту ваши гешефты, – раздраженный его тоном закричал окончательно выйдя из себя Буденный, – если бы не мы, не моя конница, вы бы не сидели здесь, а давно уже болтались бы на Деникинской веревке! Поймите же – они хотят погубить цвет русской армии, русскую конницу! Но я не позволю этого!

И он, стукнув кулаком по столу, принялся раздраженно ходить по комнате. Пожилой красный командир с беспокойной надеждой следил за ним, Красин, скрестив на груди руки, хмуро дожидался развязки этой нелепой сцены, вылощенный чиновник особых поручений в недоумении чистил щеточкой ногти. Несколько минут в кабинете царила полная тишина.

Внезапно она была нарушена самым странным, самым неожиданным образом: все присутствующее вдруг ясно услышали низкий старческий голос, отчетливо произнесший:

– Молодец, красный генерал; только помни: скоро ты станешь опять вахмистром.

Голос был слышен так близко, так ясно, что все невольно вздрогнули и побледнели. Красин тревожно двинулся к двери, пожилой красный командир замер на месте, выпуча глаза и полуоткрыв рот, чиновник особых поручений с испугу уронил свою щетку. Один только Буденный, казался внешне спокойным. С минуту он в глубокой задумчивости стоял на месте, затем истово перекрестился и поспешно вышел в приемную.

В кабинете воцарилась жуткая тишина. Только странно шуршали в углу неизвестно кем перелистываемые журналы недавних заседаний.

Кто кого хочет надуть? Вышел в АСТРЕЛИ отдельной книжкой мой перевод стихотворения Нила Геймана (писателя, переводами у нас почти угробленного – см. мой отзыв под «Океаном в конце дороги) – событие тоже не эпохальное. Книга проходная, Хороши больше иллюстрации Чарльза Весса, как поэт Гейман все-таки любитель.

И вдруг на «Лабиринте» начинается извержение рецензий. Привожу несколько:

Andah

Иллюстрации, пожалуй, действительно хороши. А вот перевод мог быть лучше. Читала перевод Елены Фельдман, вот бы напечатать с ним

Подробнее:http://www.labirint.ru/books/363419/

Deni

В сети можно найти два перевода этой молитвы Елены Фельдман, они значительно лучше, в них действительно слышится молитва и чувствуется волшебство.

Подробнее:http://www.labirint.ru/reviews/goods/3634...

Тай

Перевод оставляет желать лучшего — громоздкие слова, неритмично, неужели переводчик совсем не умеет писать для детей? Поискала в сети перевод Е.Фельдман, который упомянули в предыдущем комменте. Вот это совсем другое дело! Почему же не напечатали эту девушку?!

Подробнее:http://www.labirint.ru/reviews/goods/3634...

Господа хорошие, ежу ясно, что написаны эти рецензии на одном ноутбуке. Но, может, неправ я, у Елены Фельдман перевод замечательный? Нашел его на Стихире. И выпал в осадок. Может, у меня и нехорошо, но чтоб перевод Елены Фельдман мог рассматриваться как пригодный к печати?..

Слишком уж пахнут развесистой липой рецензии "Лабиринта"