История исламской цивилизации – это история экспансии, здесь него скрывать. Расширение «дар ал-ислам» всегда являлось одной из главных целей образованной и военной элиты, и они стремились к выполнению этой святой миссии. Однако этим вовсе не ограничивается дух религии Полумесяца. Ислам знал свой расцвет, Золотой век, когда росли города, процветала торговля и ремёсла, когда учёные, писатели и теологи расширяли горизонты видимого мира, и их имена с трепетом уважения повторялись в каждом просвещенном уголке Афразии.

...Сейчас всё забыто. В Мосуле провозглашён новый халиф, первый за последние сотню лет. Его адепты не несут в себе ничего, кроме уничтожения, ради слепой веры, «голого света», злого и жгучего. К чему, зачем, почему? Отчего достижения цивилизации, её великие имена, её открытия забыты и преданы анафеме? Новый халифат несёт в себе только зёрна абсолютного уничтожения, и, возможно, это знаменует окончательный закат Зелёного Знамени… Но культуру его нужно сохранить.

Для того, чтобы сохранить лучшее, что было в исламе, необходимо изучать его историю. В 90-е гг. определённым событием стала книга Исаака Фильштинского, «История арабов и Халифата». По сути, она представляет из себя курс лекций, который московский исламовед-культуролог прочитал в Институте Азии и Африки в 1992 году. Своей задачей он считал описание истории Халифата Аббасидов, который существовал со времени свержения Умаййадов (750 г.) и вплоть до 1517 г., пока Селим не захватил Египет, и не состоялась передачи регалий «амин ал-муминин» в руки турецкой династии.

Впрочем, обширную эпоху духовной власти Аббасидов Фильштинский рассматривает не через призму их политики. Его куда более интересует культура и наука, которая очень быстро выходила из-под контроля не только халифов, но и наиболее агрессивной части уммы. Му’тазилитский калам, рационалалистическое движение, развивавшееся в VIII веке, и получившее сперва поддержку власти, быстро зажил собственной жизнью. Именно его представители переводили на арабский греческих философов, изучали труды восточных учёных, творили свои собственные открытия. Этот многоголосый синтез и породил самую передовую научную мысль Средневековья, в сфере математики, астрономии, медицины, и многих прочих сферах знания. Фильштинский много пишет и о своём любимом предмете – литературе – которая также являлась продуктом синтеза жанров и направлений, порождающая оригинальные, красивые и интересные сюжеты.

Впрочем, Фильштинский не отделяет историю культуры от политической. Основу глав его книги составляет именно история Халифата – сложная, противоречивая. Очень кратко, но при этом ёмко и полно, автор поведал об особенностях правления каждого халифа Багдада, а позже – Каира. История культуры тесно связана с политическими потрясениями разных эпох, считает автор, и небезосновательно. Ряд политических решений раннего времени привёл к расцвету различных шиитских направлений, череда потрясений привела на трон в Каире династию Фатимидов, нагрянувшие с востока сельджуки своей мощью практически свели на нет власть багдадского халифа… Один правитель мог запретить то или иное направление в философии, и тогда его представители подвергались гонениям, другой – поддерживал их, открывал медресе и поддерживал светские науки. Всё зависело и от политической ситуации, которая никогда не была по настоящему спокойной.

В общем, эту книгу можно посоветовать любому, кто хочет узнать больше о «золотом веке» исламской цивилизации. Курс лекций написан в достаточно популярной манере, и его прочтение не составит труда даже тому, кто впервые слышит об этой эпохе. Главное – постичь эту цивилизацию, понять её, причём в первую очередь – самим мусульманам, уровень знаний которых о собственной истории порой чудовищно низок.

Семёнова Л.В. Салах ад-Дин и мамлюки в Египте. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1966. – 217 с.

В этой книге делается попытка привязать к средневековому Востоку марксистского понятия «феодализма». Несмотря ни на что, идеология была в нашей науке практически всесильна, слишком привлекательна и логична была схема, и все спорны моменты истории исследователям приходилось едва ли не насильно уминать в рамки теории формаций. Молодым исследователям казалось, что они идут единственно верным путём диалектического материализма, расшифровывая тайные смыслы мировой истории в готовые и истинно правильные научные схемы, как в три закона Ньютона.

Впрочем, мы немного не с того начали. Речь у нас о вполне конкретном исследовании вполне конкретного места и времени. Смотрим: XII – начало XVI века, Египет. Династия шиитов Фатимидов рухнула, на её престол в Каире взошёл курд Салах-ад-Дин Йусуф ибн Аййуб. В середине XIII века Аййубиды, как называли эту династию, также оказались сметены Муиззом Айбеком, мамлюком – половцем из наших степей, и эта власть продержалась вплоть до завоевания Египта армией османских турок. Период далеко не самый простой, множество источников, большая часть из которых даже не переведена на европейские языки. И тем не менее, молодой учёный Лидия Семёнова, выпускница питерского истфака, берётся за эту нелёгкую в высшей степени эпоху. Почему?

Потому что здесь легче всего найти пресловутый феодализм – вернее сказать, нечто, на него похожее. Один из учителей Семёновой, Сергей Певзнер в конце 50-х публиковал статью о существующем аналоге европейского лена в мусульманских странах – «икта», представляющем собой наделение государственной землёй или доходами с неё служилого человека. Икта, по мнению Певзнера, представлял собой продукт нормального общественного развития, и являлся наследственны феодом, ведущим постепенно к раздробленности и феодальной эксплуатации крестьян.

Семёнова тоже тщательно пытается упаковать материал в рамки теории феодализма. Впрочем, не особо получается – экономическая система средневекового Египта на феодализм не похожа, и автор полностью отдаёт себе в этом отчёт. В Египте икта — ненаследственное владение, с которого, впрочем, мукта (его держатель), собирал весь положенный харадж, ушр’ и джизью до последнего дирхема. В принципе, это можно считать одним из новшеств Салах-ад-Дина в обеспечении своей немаленькой армии, однако – вряд ли элементом нарождающейся феодальной системы, особенно если учесть их частые учёты и перераспределения. Впрочем, отбирать их не разрешалось. При мамлюках система икта тоже не приблизилась к феодализму ни на шаг – наоборот, контроль со стороны государства усилился. Пожалуй, относительно независимыми от государства, и наследственными, были вакфы – земли, которые передавали из госфонда мечетям, медресе, религиозным организациям, мусульманским и христианским – чаще всего новь, однако известны факты и покупки земли в этот статус. В XIV-XV вв. структура собственности усложнилась – появились «ризки» — земли, даваемые чаще всего отставным мамлюкам или их семьям, неотчуждаемые и не облагаемые налогами, и росла доля «мулька» – возможно, полный аналог частной собственности, подвергающейся купле-продаже, и защищенной маликитским законодательством на юридическом уровне.

Отдельная глава посвящена городской жизни в Египте. Цехов и гильдий в них, конечно, не сложилось, но купечество с ремесленниками были относительно свободны в своих предприятиях. Впрочем, государство имело возможность монополизировать доходное производство, а иногда – и попросту запретить тот или иной вид деятельности. Это неудивительно, ведь очень многие ремесленники работали именно на государство, и делало свои товары на заказ чиновникам. Так что далековато городу было до зарождения «капиталистических» отношений…

…И на фоне всего этого многообразия данных тем паче удивительным служит утверждение Семёновой, что феодализм таким образом укреплялся, эксплуатация росла и государство теряло свою монополию на власть. Фактически автор проигнорировала многое из проанализированного материала, показывающего многообразие общественных отношений, которые были намного шире всех и вся схем. Но, несмотря на псевдомарксистские купюры, в книге изучен уникальный материал, который нигде в русской историографии просто не найти, да и в зарубежной – трудновато. Но эта книжка – только не для тех, кто первый раз решил приобщится к истории Востока. Исследование практически целиком социально-экономического характера, и требует предварительной подготовки к ней.

В нашей стране подобные споры занимают особое место – особенно среди советских учёных, востоковедов и – что смотрится довольно забавно – русистов. Дедушка Маркс, конечно, о кочевниках в своих работах не забывал, и упоминал о них, но вскользь. Не включив, конечно, их в свою туманную схему «Produktionsweisen». Поэтому изгонялись историки как могли. Asiatischeproduktionsweise здесь искать бесполезно, поэтому сделали упор на Feodalischeproduktionsweise. Вариант, казалось бы, безотказный – существуют вассально-ленные отношения, сеньор наделяет вассала средствами производства – землёй, и тот проводит планомерную эксплуатацию подчинённого населения… Красиво, понятно, стройно – для примера можно взять старенькую книжку Владимирцова, «Монгольский кочевой феодализм» (1934). Что служило объектом ленного пожалования, источником богатства? «Земля!» — так уверенно говорили и монголовед Владимирцов, и специалист по уйгурам Златкин, и известнейший арабист Першиц, прибавляя к «феодализму» слово «патриархальный». Да, действительно, глупый же вопрос, всё очевидно?

Но не всё спокойно в научном мире – почти сразу начали раздаваться голоса против. В 1955 г. этим голосом стал С. Толибеков, оспаривающий наличие феодализма у казахов дороссийского периода. Дискуссия была бурная, и достаточно плодотворная, однако большая часть кочевниковедов всё равно осталась на своих позициях, которые Толыбеков в недостаточной степени раскритиковал.

Однако наиболее чувствительный удар по «кочевому феодализму» нанёс историк и этнолог Геннадий Марков, автор книги «Кочевники Азии» (1977). Он рассмотрел социально-экономическую структуру четырёх наиболее крупных общностей – монголов, казахов, туркмен и арабов. Для всех этих общностей, как было установлено на множестве примеров, был характерно объединение на основе рода, или – реже – индивида, то есть – личностных отношений. На этом строится социум. Если большим массам людей нужно объединиться для экономических нужд, они делят между собой скот, а уже потом рассуждают о местах его выпаса. Если, скажем, монгольскому вельможе или арабскому шейху нужно будет наградить своего подчинённого, то он даст определённое количество голов животных. А где же земля? Ни источники права, ни немногочисленные нарративы, ни что иное не говорят о каких-то особых правах на пастбища. В праве кочевников нет понятия о размежёвке владений, нет понятия обмена и купли продажи. Земля, вернее, то, что из неё растёт, источники воды и торные дороги – всё это было общим, в большинстве случаев.

О каком феодализме в этих условиях может идти речь? И уж тем паче, о «восточной деспотии»? Но тогда возникает резонный вопрос – как можно обозначить этот весьма специфический способ производства, в котором, безусловно, сквозит что-то общее, заложенное не в абстрактных «формационных» категориях, а в самой хозяйственной необходимости? Увы – Марков не даёт ответа. Социальное кочевников было очень подвижным. Это явно не «военная демократия», поскольку знатность рода, богатство и определённые привилегии никто не отменял. Доклассовое общество? Тоже нет – слишком явно было выражено разделение между процветающими и выживающими. Да и словечко «патриархальный уклад» тоже не очень идёт, так как далеко не везде объединения возникали по крови.

Вопросы остались открытыми, и Марков на них не ответил. Но он смог показать главное – что в основе кочевничьей социальной реальности лежат спорадические личностные и экономические связи, которые далеко выходят за рамки привычных схем. Структуры этого общества настолько аморфны, что составить какую то модель очень сложно, хотя что-то общее у них есть, безусловно… А вот называть это общество «протоклассовым» очень сложно – во первых, классы, пусть даже и очень аморфные, существовали и у туркмен, и у арабов, и у прочих. Во вторых – сложно называть многотысячелетний социальный котёл «процессом образования классов» — слишком уж сложна реальность для таких глобальных обобщений и сведения всех процессов к «переходному периоду».

Пожалуй, второй важный вопрос – происхождение кочевничества. И опять же – Марков не даёт однозначного ответа на вопрос о том, откуда оно взялось. Но версию даёт вполне рабочую – о многоукладности хозяйства, в условиях ухудшающихся климатической условиях в горно-степных зонах Азии, когда земледельческо-скотоводческие племена постепенно приходили к мысли о сезонных перекочёвках. Первоисточники такой интересной перемены остаются загадкой, однако мысль о сложном генезисе кочевничества через хозяйственное объединение групп людей с разными типами экономик заслуживает внимания.

Итог: я не знаю даже, стоит ли эту книгу рекомендовать начинающему «интерессанту». В наше время они с огромным трудом продираются сквозь социально-экономические труды, предпочитая политику и культуру. С другой стороны – что ещё показывает, как жили люди, как договаривались между собой, что ели и пили? Так что попробуйте прочитать эту вещь. Она заслуживает самого пристального внимания.

История того, каким образом завоёвывала свои позиции «религия Полумесяца» во времена своего расцвета — это отдельная тема, для которой не хватит даже серии отдельных исследований. Огромные массы людей постепенно воспринимали ислам, его обычаи и образ мышления, причём – далеко не всегда – при помощи насаждения. Попытка разобраться в истории возникновения привычной нам исламской экумены была предпринята Юрием Кобищановым…

Человек, между прочим, экзотический – медиевист-африканист. Причём – специалист по Тропической Африке, автор нескольких, весьма обстоятельных книг о истории этого региона с VI по XV века. В своё время молодой Кобищанов прославился, бросив вызов концепции рабовладельческой экономической формации, одним из первых воспринявший модель А. И. Неусыхина и его дуализм «дофеодальное общество – феодальное общество». Обратившись к Марксу, Кобищанов стал автором новаторской, в своё время, теориии Большой Феодальной Формации, которая объединяет все докапиталистические отношения в единую закономерность эксплуатации класса классом.

Те времена остались в прошлом, однако историк взял на себя определённую, весьма полезную задачу. Он стал редактором и автором нескольких коллективных монографий, на разные темы. Скажем, вышедшая в 2009 году работа «Полюдье» разбирает подобные явления в разных странах и регионах мира. Это была достаточно интересная и небесполезная монография, кратко упоминающая все известные формы взаимоотношений государства и общества, напоминающих полюдье.

Другое дело – этот двухтомник. Главной задачей было поставлено изучение того, насколько далеко ислам запускал свои корни за пределы классических границ Халифата, как образовалась та нынешняя география Веры Полумесяца, и как распространялось это учение по Евразии-Африке. Хронологические рамки – Золотой Век ислама, с VII по XVI век, время наибольшей активности религиозных деятелей учения, время наибольших достижений и побед. Задача сложнейшая, можно сказать, неподъёмная… Она оказалась неподъёмна и для Кобищанова сотоварищи.

Конечно, автор собрал довольно представительную команду. Он и сам принял активное участие – написал большие главы об исламе в Тропической Африке (которая, как оказалась, никогда не была скопищем первобытных племён) и островах Индийского океана, описал нелёгкую судьбинушку учения в Хазарии, Булгаре, на Кавказе, и, отдельно – в Золотой Орде. Его же перу принадлежат и теоретические главы монографии – о развитии дальней торговли, социально-экономическом развитии и вообще – об особенностях ислама на периферии. Китаист А. А. Маслов написал пару разделов о «хуэйцху» — китайских почитателей Пророка, индолог Е. Ю. Ванина описала их интеграцию в индийскую цивилизацию, специалист по Малайзии Т. А. Денисова – об индонезийских мусульманских государствах, Н. М. Емельянова – об исламе в Афганистане. Разделы о татарских постордынских ханствах писал казанский историк Ш. Ф. Мухамедьяров, А. Б. Юнусова – о башкирах, А. Л. Сафронова – о Шри-Ланке. Специалист по колонизации Хазанов написал раздел о жестоких воинах, которые вела Португалия за гегемонию на древних торговых путях мусульманских купцов.

Впрочем, это разноголосье впечатляет только по отдельности. Редактору не мешало бы определить какие-нибудь ограничивающие рамки для монографии, но он не стал этого делать. В результате – мы получаем книгу с весьма размытой общей концепцией. Да, авторы описывают периферийные регионы. Ладно. Но тогда для чего в книге раздел о сельджукском искусстве, которое расцвело как раз на Ближнем Востоке? Это непонятно. Во вторых: достаточно смутное определение о чём именно писать. Многие главы попросту описывают политическую историю, отводя тему распространения ислама на второй план – в особенности этим грешит сам Кобищанов. Многие авторы монографии вполне грамотно описывают интеграцию ислама в цивилизации с иной структурой мировоззрения, однако и здесь мало уделяется места тому, как росли мусульманские общины в разных странах. Например, главы об Индонезии описывают чисто политические процессы, никак не культурные.

К теоретическим главам вопросов тоже хватает. Конечно, Кобищанов написал неплохую главу по торговле, а вот главы по специфике ислама на окраинах, о социально-экономических особенностях в частности, оставляют желать лучшего. Концепция экономики у Кобищанова жёстко привязана к его теории БФФ, и это её достаточно большой недостаток – слишком разные регионы он описывает, со своими структурами хозяйства, и рассуждения оказываются слишком схематичными. Также, личная претензия к автору – его главе о Золотой Орде не хватает профессионализма – всё таки у Кобищанова совсем другая специальность. Я уже не говорю, что основой для неё стала «Древняя Русь и Великая Степь» Льва Гумилёва.

Есть главы об архитектуре Булгарии и Афганистана, кое-что о Средней Азии, и всё на этом – ни специфики мусульманской культуры Китая, Индии, Африки, Кавказа, Нижнего Поволжья. Есть отличная глава о каллиграфии – но нет подробного описания распространения и восприятия коранического текста. Кобищанов старается описать распространение развития мазхабов – но не говорит об особенностях фикха в них. Видимо, надеется на то, что читателю эта информация уже известна.

В целом, двухтомник – неплох. В нём очень много редкой и ценной информации по истории Евразии-Африки, а также – отдельные концептуальные размышления авторов. Но – книга с большим трудом, слишком фрагментарно следует выбранной концепции. Многие моменты недоработаны и попросту упущены. Так что, этот двухтомник скорее большой сборник очерков политической, культурной и – немного – экономической истории самых разных регионов Восточного полушария. Но своему названию работа отвечает мало.

Коран – очень интересная книга. Можно сказать – судьбоносная. Из сборника сур, иногда нелогичных и противоречивых, выросла целая религия, создавшая сомн учёных, поэтов, писателей, мыслителей, и навеки впаявшаяся в мировую культуру. Именно Коран стал символом могущественной и богатой цивилизации, которая ярко блистала в эпоху Средневековья, на которую с завистью и интересом косился весь христианский мир. Коран встал в одном ряду с Библией, Бхагават-Гитой, Торой – виднейшими религиозными текстами мира. Как получилось, что эту великую книгу в наше время попросту не знают даже самые искренние верующие мусульмане? Почему искажённый текст Корана всё чаще и чаще служит оружием в руках поджигателей воин?

Проблема вся в отсутствии понимания. Да, Коран – сложная книга, он рождался в непростую эпоху, у народа своей специфичной культурой, тем более, что в него впитались черты самых разнообразных верований и картин мира. Коран нужно изучать, и здесь религиозная вера уходит на второй план – необходимо понять и осознать, что это за явление.

И вот – питерский коранист Ефим Резван, СНС Кунтскамеры, выпускает в 2001 году книгу «Коран и его мир», сразу на нескольких языках, в Англии, Франции, Египте, Иране. Взоры исламоведов по всему миру оказались прикованы к этому уникальному, имеющему мало аналогов изданию – настолько хорошо изданной, настолько информативной книги не было уже давно. Несмотря на то, что она имеет скорее светский, нежели религиозный характер, образованное мусульманское сообщество обратило внимание на это издание, а Аятолла даже наградил автора Национальной премией Ирана.

Дело в том, что автор хорошо знал, о чём писал. Изучение Корана и арабской словесности – дело его жизни, и Резван имеет плотную сеть научных контактов и с учёными Европы, и Ближнего Востока. Да и большинство муфтиев России – его хорошие знакомые, все они в какой-то мере учувствовали в создании книги, обсуждая, уточняя, подсказывая. Возможно, именно поэтому в книге глубоко проработан вопрос о языке Корана.

Собственно, о концепции. Возможно, книга была принята сообществом мусульман отчасти и оттого, что автор –сторонник аутентичности текста Корана, так же как и большинства хадис, в отличие от многих гиперскептиков, полагающих его продуктом более позднего творчества. Также Резван признаёт подлинность большинства хадис. Конечно, эти выводы сделаны не на пустом месте. Анализ языка и основных понятий Корана – одна из основных частей книги. Здесь работа, должен сказать, довольно сложная. Во первых – необходимо было доказать связь терминологии Корана с доисламским арабским языком и эпиграфикой, коих памятников, слава Богу, сохранилось в достаточном количестве. Резван считает Коран новым этапом в развитии арабской словесности, и, в принципе, доказывает это на конкретных примерах. У меня, конечно, это вызывает здоровый скепсис – достаточно сомнительно, что подобный текст не отшлифовывался с течением лет и после смерти Мухаммада, однако автор этой темы несколько избегает. Другое дело, что сохранившаяся в Коране этносоциальная терминология восходит к эпохе доисламской, что отчасти и доказывает его аутентичность.

Вообще, главное для Резвана – это показать настоящие, подлинные коранические истины, без какого-либо искажения. Поэтому он и пишет об элементах мистического оккультизма, оставшегося в книге, и об этикете и социальных нормах, в чистом виде представленных в тексте. Суры Корана несут в себе срез религиозно-социальной реальности своего времени, и все указанные категории принадлежат Аравии Раннего Средневековья. Впрочем, как показывает автор, суры и айаты книги уже при жизни Мухаммада стали использоваться в колдовских ритуалах и заговорах, а при воцарении Омеййадов упрощённый «маликский» аравийский придворный этикет Праведных Халифов уступил место персидской пышности и бюрократии.

Вторую часть своей книги Резван как раз и посвящает тому, как был унифицирован и дошлифован до канона, каким образом проходили первые столкновениями между Омеййадами и сторонниками покойного Али, в числе обвинений которых содержалось и такое, что бывшие враги Пророка исказили Коран. Впрочем, обвинения остались бездоказательны. Однако существует нюанс в виде так называемого «Корана Усмана», якобы составленного непосредственно со слов мухаджиров Пророка. Резван – историк-архивник прежде всего, поэтому он подробно разбирает найденный в одном из среднеазиатских кишлаков древний список Корана, который, по преданию, и являлся вышеозначенной рукописью. На нём даже якобы были пятна крови Усмана, которая забрызгала список во время его убийства. Несмотря на то, что рукопись была датирована парой веков позже, её анализ много сказал автору и о унификации текста книги, и о её символическом значении для мусульман. Много места Резван посвящает и формированию «калам» — классического богословия суннитов, а также возникновению традиций составления хадис и толкований Корана – «тафсиров», которые пишутся и по сей день.

В конце книги Резван разбирает другие проблемы – издание и распространение Корана в мусульманских странах со времён Средневековья (благо, в питерском ИВ очень богатая библиотека коранических текстов), а также история восприятия, толкования и издания книги в Европе и России, показывая неоднозначность и сложность отношения христианских стран к иной цивилизации. Не обходит он вниманием и вопросы современности – в частности, проходится по чеченским идеологам «газавата», обвиняя их в вульгарном и искажённом понимании их же священного писания.

В заключении скажу вот о чём. Скажу честно, я не знаю, как верующий мусульманин воспримет эту книгу – в конце концов, многие вещи, здесь написанные, противоречат традиции. Однако то, что сам аятолла Ирана предоставил Резвану высшую государственную награду, говорит о многом. Значит, автору удалось понять Коран, удалось проникнуть в его суть и его историю. Именно поэтому я могу всячески порекомендовать эту книгу всем, кто захочет побольше узнать о неискажённом, подлинном исламе.

P. S. Оригинальное издание сопровождается CD-диском с речитативами различных аййатов Корана, данные в разных стилях. Думаю, это будет полезно для тех, кто изучает арабский язык.