Дочитал "Остров Сахалин" и имею сказать, что не понимаю, пожалуй, ни одной озвученной претензии к тому, _как_ написана книга, — но пуще всего не понимаю, видят ли люди вообще, о чем и о ком роман.
С претензиями просто. Сирень, естественно, классический unreliable narrator, ненадежная рассказчица. Точнее, она таковой кажется, но кажется весьма успешно; на деле то, что воспринимается как невнимательность автора, — скорее всего, невнимательность читателя.
Ну вот, скажем, полковник Нисида, которого Сирень вдруг именует комендантом Исидой. Но дело вообще-то происходит в тюрьме "Легкий воздух", спроектированной безумным архитектором Нобу Тикамацу, и после того, как Сирень грохается в обморок, потому что архитектура Тикамацу искажает восприятие, порождает расстройства психики ("красные комнаты") и чуть не сводит с ума. Ничего странного в том, что Нисида становится Исидой, а Нобу — на один момент — Ному, нет вовсе. Это не опечатки, это фича.
Или вот стихотворение Сиро Синкая о единороге и вратах райского сада. Почему мы предполагаем, что Сирень его в первый раз цитирует полностью, а потом оно типа меняется? Может быть, она его цитирует кусками, углубляясь в плоть стихов по мере углубления в плоть Карафуто?
Почему бы Чеку не назвать Артема Теменом один раз? Я понимаю, выглядит странно, но давайте вспомним классику: слово "севаграм" звучит во втором романе Ван Вогта об оружейных магазинах Ишера единственный раз, в финале, и никак не объясняется; я утрирую, но.
Это всё на деле мелочи. Куда интереснее другое. О чем и о ком книга?
Давайте я скажу, что увидел я.
Я увидел книгу о Боге. Дэусу, да. О всамделишном Боге, который пришел на Землю еще раз в форме человека, не верящего в Бога. Бог должен перестать верить в Себя, чтобы спуститься в ад — на Землю, на Карафуто, в Инфэруно, у автора всё четко, — потому что иначе будущее в ад не принести. Или, точнее, иначе из ада будущее не вывести. Только ад потому и ад, что из него можно вывести не всех — даже из тех, кого любишь сильнее жизни. И единорог в раю обречен.
Бог создал людей, которые создали ад, который Бог не в силах вынести. (И это, боюсь, не совсем фантастика.) Отсюда — черные глаза вместо голубых в итоге.
Давайте посмотрим на стихи Сиро Синкая поближе:
"Ты же знаешь, за воротами райского сада еще жив единорог.
Ты знаешь, за воротами райского сада тебя еще ждет единорог.
И гвозди блестят, до сих пор как новые, я видел это.
Они отлиты из звездной меди, они светятся в темноте.
Милая моя девочка, почему же ты еще веришь в звездную медь?"
Что за гвозди? Ну как бы очевидно. Чисто христианская образность: если у нас райский сад, это после смерти; смерть — Распятие. Звездная медь — это в тексте чудесный металл рений, как мы помним. Гвозди Креста Господня из рения.
Патэрен Павел, обняв Сирень и наставив ее на предмет спуска в ад (прямым текстом), незаметно кладет ей в карман макинтоша кусок рения.
Я думаю, что один кусок.
Сколько раз Сирень достает кусок рения из правого кармана плаща?
Три. В первый раз она выбрасывает его в воду, когда они плывут на лодке вдоль берега, где бушует МОБ, и избавляется от лишнего. Второй — пытается купить место на корабле для подопечных у помощника капитана Тэцуо. Третий — в самом финале.
Три — по числу гвоздей Креста Господня.
Но в этом и штука. Она бы сразу поняла, если бы их было три. Кусок рения в кармане — один.
И Сирень обязана вывезти его с Сахалина. А когда Бог что-то должен сделать, Он это сделает. Даже если для этого надо поменять реальность.
Вот в этом смысле Сирень только кажется ненадежным рассказчиком. Если она — воплощение Бога, это не рассказчик ненадежен. Это реальность ненадежна — в руках такого рассказчика. Я думаю, такого в этой книге много, когда читателю кажется, что Сирень оговорилась, — а это просто мы не понимаем, что Он(а) поменял(а) мир. По мелочи, вещно, потому что вмешиваться в свободу воли Бог не может и не должен, каким бы распятием Ему это ни грозило.
И, конечно же:
"И дальше, на горизонте, восходили к небу чудовищные пламенные столбы. За секунду до того, как в блистающем потоке испарилась сетчатка моих глаз, я успела их сосчитать. Их было двенадцать".
Намекнуть сильнее — невозможно.
Ну и в пандан — ключевой диалог. Читаем внимательно:
"– Это вы о чем? – первый раз поинтересовалась я.
– А вы не знаете?! – оживился Чек.
– Не знаю, – сказала я.
Совершенно искренне.
– Все дело в царствии, разумеется, небесном.
– Что?
– А как же? Царствие небесное.
И собаки. Как же. Стал тяжек мне мой макинтош. И жарко в нем. И тысяча лет минула, а все так же и все то же. Милая девочка. Единорог.
– Я сейчас объясню, – усмехнулся Чек. – Господь создал Вселенную с миллионами галактик, миллиардами звезд и несчетным количеством планет. Мироздание населяют сонмы существ, в глазах которых светится надежда и разум. Господь создал Вселенную и покинул ее, он где-то…
Чек показал в небо.
– Где-то там. Сидит на своем сияющем алмазном троне на планете Вечность и ждет, ему не занимать терпения.
– Чего же он ждет?
– Нас. Или их. Зеленых пауков с каких-нибудь там Центавров, рыжемордых псоглавцев. Или разумную плесень. Первых вернувшихся, – совершенно спокойно ответил Человек. – Кто первым доберется до Него, тот и наследует Царствие Небесное. Это великая гонка, и мы созданы для этой гонки, впрочем, как и все… Что-то я сбился… Артем, скоро ли каша?"
...Еще раз: "Стал тяжек мне мой макинтош. И жарко в нем. И тысяча лет минула, а все так же и все то же. Милая девочка. Единорог". Почему "тысяча лет", "а все так же и все то же" — рядом с Царствием и единорогом, и макинтошем? Да всё поэтому же. Сирень не понимает, что она Бог, но эта вот ее миссия, врученная самой себе: от стихотворения Синкая в "Зубе водяного" до неразменного рения патэрена Павла, благодаря которому через 47 лет внук Сирени через Нити выведет уцелевших к звездам на звездолете "Артем", — она тут вся в сконцентрированном виде. Тяжесть макинтоша. Беременность. Единорог. Милая девочка, гвозди из звездной меди. Люди всё те же; как поет БГ в песне о том же самом, "это повод прийти сюда еще один раз".
Кстати, с "Зубом водяного" интересно. Друг представляет Синкая как лауреата премии Акутагавы. Так вот, название бара — контаминация из "В стране водяных" (в оригинале — "Каппа", так же называется судно у Веркина) и "Зубчатых колес" (в оригинале "Хагурума", два иера — "зуб" и "повозка").
Ну и, окей, одна второстепенная загадка — может, кто догадался. Сиро Синкай носит имя "Белый" и фамилию Макото Синкая. Сирень по-японски — Райракку, калька с lilac, фамилия девушки нигде не упоминается, но есть намек:
"Тут отец немного замешкался, поскольку, кроме поэтов, политиков и военачальников наш род Империи так никого и не подарил; правда, был еще один кинематографист, но его вклад в культуру Японии был сомнителен, поскольку прославился он в основном производством фривольной мультипликации, которую во время Реставрации запретили и, по большей части, уничтожили".
Я сильно сомневаюсь, что она тоже Синкай. Но тогда, простите, она наверняка Миядзаки (какие тут еще варианты? Тэдзука? Мацумото? Кон?). Меня смущает вот это место из "Показаний Синкая" (который я воспринимаю, кстати, как дань финалу "12 обезьян" Гиллиама):
"Имя у нее оказалось тоже странное, хотя и красивое, я сразу вспомнил, откуда оно".
Если это о Райракку, я не понимаю, к чему идет отсылка. Если о фамилии — он вспоминает о Хаяо Миядзаки? Это место я взять не могу — но, может, кто-то еще смог.
цитировать
свернуть ветку
