Когда в 1865 году генерал Черняев с отрядом в 1300 человек нежданно-негаданно захватил большой и укрепленный город Ташкент, госсекретарь Российской империи и действительный тайный советник Александр Половцов отреагировал на это событие такой записью в своем дневнике:
цитата
Сегодня пришло сообщение, что генерал Черняев взял Ташкент. Никто не знает, почему и зачем. Есть всё-таки что-то эротическое в происходящем на границах нашей империи.
Забавно, что своеобразной перекличкой записи Половцова выступают слова, которыми сам генерал Черняев напутствовал солдат перед штурмом города -
Последние дни, разбираясь в истории родного села, основанного в 19 веке русскими переселенцами, увлёкся не на шутку всякими архивными материалами. Читать их иной раз интереснее, чем какой-нибудь приключенческий роман. Можно только представить чувства вчерашнего крестьянина из обычной российской деревни, оказавшегося вдруг в наших горах. А уж что чувствовали немцы-колонисты! С самого детства тебя пугали дикими киргизами, а тут вдруг выясняется, что ты едешь жить среди них. Примерно такие же страхи были, надо заметить, и у, так сказать, принимающей стороны. Бабушка моя часто рассказывала мне (я очень увлекался в детстве русским языком), как она впервые маленькой девочкой узнала, что идут русские. Сначала дети (да и часть взрослых тоже) были страшно напуганы, ожидая увидеть чуть ли не шайтанов с рогами. Но потом увидели людей, пусть и непривычного облика, но вполне обычных, с детьми и скарбом, к тому же страшно изнуренных многомесячной дорогой. И надо заметить, что именно в Сырдарьинской области переселенцы с коренным населением сжились вполне нормально. Правда, первое время были недоразумения, иной раз довольно курьезные. Одним таким я и хочу поделиться -
Перевёл рассказ Rory Magill «The Last Gentleman», вышедший в январском номере журнала "If" за 1953 год. Иллюстрацию к рассказу нарисовал Ted Speicher.
Рори Мэгилл. Последний джентльмен
От взрыва Джим Питерс привстал в кровати. Он сел, опираясь на ладони, и, моргая, тупо пялился в стену. Наконец его зрение прояснилось, и он взглянул на Майру, которая зашевелилась рядом с ним. Майра открыла глаза.
Джим сказал:
— Ты это почувствовала?
Майра зевнула.
— Я решила, что это сон. Это был взрыв или что-то в этом роде, не так ли?
Джим мрачно сжал губы. После десяти лет холодной войны на ум могло прийти только одно подходящее объяснение, и он его высказал:
— Мне кажется, это случилось.
Не сговариваясь, они оба встали с постели и надели халаты. Они спустились вниз и вышли в теплую летнюю ночь. Другие люди тоже вышли из своих домов. Темные фигуры двигались и собирались группами в темноте.
— Звук прозвучал прямо над нами.
— Я смотрел в окно и не видел вспышки.
— Должно быть, это произошло дальше, чем кажется.
Последние слова было произнесены с надеждой, и они отразили настроение всех людей. Может, это все-таки не бомба.
Как ни странно, никто не подумал обратиться к радио. Мысль об этом поразила их сообща, и они снова разделились поодиночке и парами, поспешно возвращаясь в дома. Тут и там загорелись огни.
Джим Питерс бессознательно взял Майру за руку, когда они торопливо поднимались по ступенькам крыльца.
— Хью бы понял, что это, — сказал Джим, — хотел бы я, чтобы он был здесь.
Майра негромко рассмеялась — нарочитым смехом, которым она хотела сгладить серьезность случившегося.
— Это не очень патриотично, Джим. Если это была бомба, Хью скорее всего будет занят созданием других бомб, чтобы дать отпор.
— Но он бы понял. Держу пари, он мог бы определить, что это, просто по звуку.
Джим улыбнулся в темноте с затаенной гордостью. Не у всех был брат гений. Ученый-ядерщик мог появиться не в каждой семье. Хью был тем, кем можно было гордиться.
Они включили радио и, съежившись, сели перед ним. Трубки прогревались с безумной медлительностью. Потом раздался намеренно обезличенный голос диктора:
"... судя по текущим сводкам, враг сильно промахнулся. Вместо того, чтобы нанести ущерб нации, им удалось только предупредить ее. Бомбы — на этот момент, похоже, было сброшено пять — образовали прямую цепочку с севера на юг через западную часть США. Одна взорвалась недалеко от линии Айдахо-Юта. Остальные четыре упали южнее, почти на одинаковом расстоянии друг от друга — пятая бомба, согласно первым сообщениям, взорвалась в мексиканской пустыне. Сообщают, что Калас, в штате Юта, город с населением в девятьсот человек, был полностью уничтожен. Чтобы быть в курсе дальнейших новостей следите за этой станцией".
Сообщение сменила танцевальная музыка. Джим поднялся со стула
— Они определенно оплошали, — сказал он, — только представь, что ты впустую потратила четыре атомные бомбы.
Майра тоже встала.
— Хочешь кофе?
— А это хорошая идея. Я не хочу снова ложиться спать. Хочу послушать больше новостей.
Но новостей больше не было. Прошел час. А потом еще и еще. Джим крутил ручку настройки по всей шкале, но натыкался либо на тишину, либо на веселую болтовню какого-то недалекого диск-жокея, трепавшегося так, словно ничего не произошло.
Наконец Джим выключил приемник.
— Цензура, — сказал он, — разве что сами узнаем, что же это было на самом деле.
Утром они снова собрались в группы — сельские жители этой маленькой общины из пятисот человек, и обсудили случившееся, как они сами его представляли.
— Потребуется немного времени, чтобы что-то начало происходить, — сказал старый Сэм Беннетт, — хотя все ждут этого, даже с учетом того, как быстро все движется в наши дни — это займет время.
— Если они начнут вторжение, то придут с севера, думаете, правительство сообщит нам, что они идут?
— Говорить нельзя. Цензура — забавная вещь. Во время последней войны о том, что происходило в Европе, мы знали больше, чем люди, которые сами там жили.
В этот момент старая миссис Кендал потеряла сознание, и ее пришлось отнести домой. Ее несли трое мужчин, и Том Эдвардс был одним из них.
— Довольно тяжелая, не так ли? — сказал Том, — Я бы никогда не подумал, что Мэри весит больше сотни.
Той же ночью деревня содрогнулась. В своем доме Джима отбросило к стене. Майра упала на пол. Было два толчка — второй сильнее первого. Затем все успокоилось, и он помог Майре подняться.
— Но никакого шума ведь не было, — прошептала Майра. Шепот прозвучал громко в тишине.
— Это было землетрясение, — сказал Джим, — Беспокоиться не о чем. Возможно, это одно из последствий взрыва бомбы.
Землетрясение не причинило большого ущерба деревне, но, возможно, ускорило смерть старой миссис Кендал. Она скончалась через час.
— Бедная старушка, — сказала Майре соседка, — Она была явно очень утомлена. Она именно так и сказала перед тем, как закрыть глаза. «Хейзел», — сказала она, — «Я так вымоталась».
Соседка вытерла лицо передником и повернулась к дому.
— Думаю, я прилягу на какое-то время. Я тоже вымоталась. Не могу уже выносить все, как раньше.
Прошла неделя после землетрясения и две недели после падения бомб, а деревушка продолжала жить дальше. Но эта была странная, очень странная жизнь. Арт Корделл выразил общее мнение, когда сказал:
— Знаете, мы долго ждали, когда это произойдет — мы вроде бы примерно представляли, как это может быть. Но я никогда не думал, что случится что-нибудь подобное.
— Может быть, нет никакой войны, — сказал Джим, — Вашингтон ничего не сказал.
— Цензура.
— А разве это все не зашло слишком далеко, с этой цензурой? Людям должны объяснить, воюют они или нет.
Но людям, похоже, было все равно. Их охватила смертельная летаргия. Вялость, которую они чувствовали и подвергали сомнению в собственном сознании, но мало говорили о ней. Разговор сам по себе, казалось, превратился в усилие.
Эта постояная усталость — когда все еле волочили ноги — очевидно, была результатом радиации от бомб. Откуда бы, иначе, ей взяться? Радиацию теперь обвиняли практически во всем, что происходило. Это она привела к тому, что яблоки Дженкина осыпались на землю, не успев созреть полностью. Это она согнула молодую пшеницу, прижав ее к земле, где она покрылась плесенью и сгнила.
Некоторые даже обвиняли радиацию в преждевременном рождении ребенка Джейн Элман, хотя такие вещи происходили еще до того, как был изобретен порох.
Но это определенно была странная война. По радио вообще ничего не передавали. Но на самом деле никого это уже не заботило. Вероятно, потому что они слишком уставали. Джим Питерс в каком-то оцепенении тащился на работу и обратно. Майра выполняла свою работу по дому, но с каждым днем это требовало все больших усилий. Все, о чем она могла думать, так это о тех минутах, когда она могла укрыться в гостиной, чтобы отдохнуть. Ей было уже все равно, идет война или нет.
Люди перестали ждать вторжения с севера. Они знали, что места, где упали бомбы, охраняются как Форт-Нокс. Никто туда не входил и не выходил оттуда.
Джим вспоминал вспышки, цвета, слухи и волнение Второй мировой войны. Мрачную решимость людей напрячь все силы и победить. Забитые склады. Подростков, сбегающих, чтобы присоединиться к военным действиям.
Но никто не собирался на эту войну. Это было смешно. Почему-то Джим раньше об этом не подумал. Никого из подростков не призывали. У них было достаточно мужчин? Вашингтон не говорил об этом. Вашингтон вообще ничего не говорил.
И людям было наплевать. Это казалось очень странным, когда вы принуждали свой уставший ум сосредоточиться на этом.
Людям было все равно. Они были слишком заняты неумолимым занятием — переставлять одну ногу за другой.
Однажды вечером Джим пришел домой и обнаружил Майру, бессмысленно смотревшую на небольшую горсть фарша.
— Это фунт, — сказала она.
Джим нахмурился.
— Что ты имеешь в виду? Эта горсточка?
Майра кивнула.
— Я попросила отвесить мне фунт фарша для гамбургеров, и Арт положил на весы вот это. На самом деле, даже еще меньше. А весы показывали ровно фунт. Я сама видела. Но фарша было так мало, что он почувствовал себя виноватым и положил еще немного.
Джим отвернулся.
— Я все равно не голоден, — сказал он.
В десять вечера, когда они уже легли, в дверь постучали. Они пролежали в постели три часа, потому что все, о чем они могли теперь думать, после того как поели, — это лечь в постель и оставаться там до последней минуты, пока не наступит следующее утро.
Но раздался стук в дверь, и Джим спустился. Он крикнул наверх, и в голосе его было больше жизни, чем когда-либо за все это долгое время:
— Майра, спускайся. Это Хью! Хью приехал к нам.
И Майра быстро спустилась — так, как она уже давно не делала.
Хью выглядел усталым и взволнованным, но его улыбка осталась прежней. Хью не сильно изменился по сравнению с тем долговязым парнем, который никогда не занимался математикой в школе, но всегда знал правильные ответы. Для него это было естественно.
Когда они пили кофе, который приготовила Майра, Хью сказал:
— Понадобилось довольно много времени, чтобы добраться сюда. Поезда не ходят. Все полёты прекращены. Но я хотел увидеть тебя снова, прежде чем...
— Так, значит идет война, — сказал Джим, — Мы здесь этим интересуемся. Из-за цензуры не получаем никаких новостей, а люди вокруг, я думаю, почти забыли об упавших бомбах.
Хью долго смотрел в свою чашку с кофе.
— Нет, войны нет, — Хью криво усмехнулся, — Я не думаю, что у кого-то в мире осталось достаточно энергии, чтобы воевать с кем-то.
— Но ведь была? Та, что закончилась? — Джим внезапно почувствовал себя дураком, просидевшим тут, пока мир, возможно, пережил войну, прокатившуюся от полюса к полюсу, задавая вопросы о том, что произошло, как будто он жил где-нибудь на Марсе — вне досягаемости. Но так оно и было.
— Нет, войны не было.
— Ты имеешь в виду, что наше правительство само сбросило эти бомбы? Знаешь, я думал, что это было забавным. То, что бомбы упали в пустыне. Старый дядюшка Джо нанес бы удар по Чикаго, Детройту или Нью-Йорку. Было бы глупо утверждать, что бомбы, упавшие в пустыне, были сброшены врагом.
— Нет, правительство их не сбрасывало.
Майра поставила чашку.
— Джим, перестань задавать Хью столько вопросов. Он устал. Он прошел долгий путь. Вопросы могут подождать.
— Да, я думаю, могут. Пойдем, покажем тебе, где твоя комната, Хью.
Открыв окно гостевой спальни, Майра на мгновение постояла, глядя наружу.
— Луна сегодня определенно хороша. Такая большая и желтая. Хотела бы я быть не такой усталой, чтобы насладиться ею.
Затем они все легли спать в тихом доме под большой желтой луной над тихой деревней. Луна над тихой страной — над уставшим, ожидающим миром.
На следующий день Джим не пошел на работу. Он не планировал пропускать, но они с Майрой проснулись очень поздно, и именно тогда он принял это решение. Долгое время они лежали в постели, и даже мысль о Хью и обо всем, о чем они хотели поговорить, не могла поднять их из постели, пока они не почувствовали себя виноватыми из-за того, что не встают.
Хью сидел на переднем крыльце и смотрел на неподвижные деревья во дворе. Дул ветерок, но его было недостаточно, чтобы пошевелить листья. Каждый лист свисал вниз, не шевелясь, и трава казалась спутанной и склонившейся к земле.
Майра приготовила завтрак. Она уронила сковородку, перекладывая яйца на блюдо, но успела убрать ногу, так что никакого вреда не получила. После завтрака мужчины вернулись на улицу. Джим автоматически направился к стулу.
Затем он остановился и нахмурился. Он намеренно выпрямился. Затем повернулся и посмотрел на своего брата. И произнес:
— Хью, ты тот человек, который что-то знает. Что случилось? Что эти бомбы сделали с нами? Скажи мне. Я должен знать.
Хью какое-то время молчал. Затем он сказал:
— Не хочешь прогуляться?
— Конечно. Почему нет?
Они отправились на окраину деревни, вышли на пастбище и остановились, наконец, у ручья, по которому медленно текла вода.
Через некоторое время Хью сказал:
— Я не должен был никому ничего говорить, но почему-то это не кажется мне нормальным — скрывать правду от родного брата. Да и какая разница, на самом деле?
— Что случилось, Хью?
— Не было никаких бомб.
— Не было бомб?
— Произошло вот что. Задолго до того, как образовалась Земля, за миллионы световых лет в космосе, внезапно погиб белый карлик.
— Ты говоришь загадками.
Хью взглянул в голубое небо.
— Карликовая звезда, Джим. Настолько немыслимо тяжелая, что тебе будет трудно представить ее вес. Эта звезда взорвалась — развалилась на пять частей, и эти пять частей неслись друг за другом через пространство. За это время зародился этот мир, может быть, даже эта галактика — мы точно не знаем. Итак, пять осколков тяжелой звезды должны были встретиться с нерожденным миром. Мир родился и состарился, а затем свидание состоялось. Точно по расписанию. По какому-то графику, настолько огромному и неумолимому, что мы даже не можем его понять.
— Пять бомб.
— Они ударились о поверхность по прямой линии и вонзились глубоко в землю. Но это было только начало. Это связано с магнетизмом — они продолжали углубляться и двигаться прямо к центру нашей земли — вызывая землетрясения и падение яблок с деревьев.
Хью повернулся к Джиму.
— Ты знал, что сейчас весишь около шестисот фунтов?
— В последнее время я не взвешивался.
— Мы проверили и выяснили, что это за штука. Мы никогда раньше не видели ничего подобного. Эта звезда действительно тяжеленная. Все обломки приближаются к центру Земли. Но им не суждено туда добраться.
— Они туда не попадут?
— Мы обречены, Джим. Земля обречена. Вот почему такая цензура. Мы не хотели паники — массового самоубийства — когда мир сойдёт с ума.
— Как это случится?
— Если позволить всему идти своим чередом, мир полностью остановится. Ничего не будет расти. Люди будут двигаться все медленнее и медленнее, пока, наконец, не упадут на колени и не смогут встать. Вечная ночь на одной стороне мертвой планеты — вечный день на другой.
— Но этого не произойдет?
Мысли Хью переключились на другое.
— Знаешь, Джим, я никогда не был религиозным человеком. На самом деле я признавал в концепции Бога только один факт. Я верю, что Бог — прежде всего, джентльмен.
Джим ничего не ответил, и через мгновение Хью продолжил.
— Ты знаешь, что делают, когда расстрельный отряд казнит человека?
— Что?
— После того, как отряд дает залп, капитан подходит к упавшему человеку и пускает ему пулю в голову. Человека казнят по какой-то причине, но пуля — это акт милосердия — так поступают джентльмены. Нас казнили по непонятной причине, и пуля уже выпущена, Джим. Осталось десять — одиннадцать часов.
— И что за пуля?
— Посмотри туда. Видишь Луну?
Джим вяло посмотрел в небо.
— Она больше, намного больше.
— Несется на нас со все возрастающей скоростью. Когда она ударит...
Джим наконец-то посмотрел на своего брата с полным пониманием.
— Когда она ударит — нас здесь больше не будет.
— Верно. Быстрая и легкая смерть для мира — от пули, выпущенной Последним Джентльменом.
Они повернули обратно к дому.
— Скажем Майре? — спросил Джим.
— А сам как думаешь?
— Нет-нет, мы ей не скажем. У нас есть десять часов.
Набоков, рассказывая про словарь Даля, который он читал подряд, как роман, сетовал, что некоторые прелестные слова русского языка, почерпнутые оттуда, ему так и не суждено будет применить. Типа слова "ольял".
Сегодня размышлял, как можно перевести на киргизский одну русскую фразу, в которой упоминаются засученные рукава, и, раздумывая, какой из двух вариантов выбрать, вспомнил, кстати, одно киргизское слово, которое всегда приводило меня в восторг.
Слово это — коломоч. Означает руку, с засученными перед боем рукавами, оголенную выше локтя, чтобы было сподручнее обращаться с оружием.
Для засучивания рукавов в обычной ситуации есть слова — түрүү, шымалануу.
У электронного будильника есть одно преимущество: каким бы продуманным не было его устройство, мелодичной мелодия и важными установленные напоминания, когда он срабатывает утром, вы всегда можете его отключить. Босуэлл У. Бадж всегда поступал именно так. Но собственных детей не отключишь, и поэтому в самое важное утро своей жизни, 30 февраля 2054 года, Боззи пришлось, вопреки своему желанию, встать ровно в 8:00. Восьмилетняя Софи, которая вела себя словно леди, просто пренебрежительно встряхнула кровать. Но шестилетний Говард, крепкий и спортивный мальчик, взобрался на кровать и уселся Боззи на живот. Малыш Ральф, сияя золотой улыбкой, подарил Боззи крепкий поцелуй, щедро одарив отца этим золотом, которое оказалось яичным желтком. — Твоя мать прислала тебя сюда? — потребовал ответа Боззи, подозрительно оглядываясь одним открытым глазом. — Мы пришли, потому что любим тебя, — ответила Софи. Боззи от этих слов открыл другой глаз. — Спасибо, дорогая, — сказал он, — Ты или очень мила, или очень умна. А теперь, если ты уберешь Говарда с моего желудка... — Меня не нужно уговаривать, — объявил Говард, сползая на пол вместе со всеми одеялами, — С этого момента просто приказывай мне, папа. Потому что завтра ты станешь Старшим Гражданином. Боззи не хотелось сейчас об этом думать. — Скажите маме, что я встал, — сказал он, — И выйдите, чтобы я мог умыться и одеться. Софи жеманно выплыла из комнаты, вслед за ней выбежал Говард и протопал Ральф. Боззи поднялся, он был полным мужчиной ростом чуть ниже среднего, в шесть футов два дюйма, с голубыми глазами и редеющими каштановыми волосами. Ему было ровно тридцать девять лет одиннадцать месяцев и двадцать девять дней. В этом-то и было дело. В сорок лет ему придется идти работать. Это будет день его приема на работу. Этого он и боялся.
Он выбросил из головы предстоящую церемонию и сосредоточился на сверхзвуковой ванне, креме для депиляции и подборе цвета верхней одежды. Потребовалось немало времени, чтобы добиться нужного оттенка фиолетового в диспенсере для пластика в ванной комнате, но залить пластик, дождаться, когда он застынет, и разрезать готовые листы по форме одеяния, подходящего для сегодняшнего случая, много времени не заняло. В нем он произвел фурор в комнате, где они собрались завтракать, великолепный, как самец в весеннем оперении. Кейт, его стройная жена, которая проснулась еще час назад и занималась домашними делами, рядом с ним выглядела слегка потраченной молью, как будто их гнездышко было устлано ощипанным с нее пухом. — Выглядишь сегодня очень привлекательно, Кейт, — сказал Боззи и очень тепло поцеловал ее. — Хорошо! — сказала она, — Ты довольно галантен сегодня, не так ли? Просто постарайся сегодня успеть вовремя, дорогой. Помни, что мистер Фрюн говорил об оперативности. Мистер Фрюн. Этот надутый пустозвон. Толстяк, который вот-вот станет его начальником. Не проработав ни одного дня в своей жизни, Боззи вдруг обнаружил, что ему совсем не нравится идея иметь босса. — Давай про что-нибудь приятное, — проворчал он и занялся завтраком. Он занял свое место за столом. Кейт и дети уже поели, поэтому Кейт подавала ему завтрак, а дети, привлеченные его нарядом, стояли в сторонке и смотрели, как он глотает таблетку витамина, таблетку для щитовидной железы и таблетку декседрина. Он торжественно вскрыл три яйца, которые принесла Кейт. Она гарантировала, что каждое из них облучалось ровно две минуты пятьдесят пять секунд, а их бакалейщик гарантировал, что они были должным образом обогащены путем кормления кур тремя видами плесени. Его рот был полон третьим (и последним) яйцом, когда Софи спросила его: — Почему ты должен идти на работу, папа? От напоминания он поперхнулся. Сглотнув, он ответил: — Чтобы обеспечивать всех нас, дорогая. Моя пенсия завтра перестанет выплачиваться. — Да, но я читала книгу, в которой люди ходили на работу, когда были молодыми. Он хотел ответить: «Я молод!», но передумал. — Это было давно, дорогая. — Тогда люди были другими? — Нет, но общество было другим. Наши Старшие Граждане раньше получали пенсию, в то время как молодые работали. Но когда наука улучшила здоровье Старших, они устали сидеть по углам, получая пенсию, кроме того, многие из них умирали, после того, как переставали работать. Когда дошло до того, что более половины всех избирателей оказались людьми в возрасте от сорока до семидесяти лет, Старшие проголосовали за то, чтобы отдать свои пенсии молодым, чтобы они могли получать образование и воспитывать свои семьи, и никому не разрешать работать до сорока лет. Теперь ты поняла? — Сорок — ужасно старый возраст, — сказала Софи.
Говард тем временем взял свою мать за руку. — Ты ведь не собираешься работать, мама? — спросил он. — Нет, милый, ближайшие десять лет не буду. Я буду здесь, если вдруг понадоблюсь, почему бы тебе не пойти поиграть на балконе? Мне нужно проводить папу и искупать Ральфа. — Я его искупаю, — предложила Софи, — А ты, Говард, поможешь мне. Мы можем сделать вид, будто мы молодые. — Не уроните его, — предупредила Кейт. — Потом приберитесь в ванной, — добавил Боззи. — Да, сэр, — ответил Говард, впервые в жизни. Дети ушли, и Кейт подошла ближе, чтобы налить Боззи его чашку "Начала Дня". Он обнял ее за талию и судорожно сжал. — Дорогой! — воскликнула она, поглаживая его лысину, — Ты прямо дрожишь! — А ты бы не дрожала, если бы пришлось заменить кого-то, кто нравился бы тебе так же, как мне нравится мистер Кояч? И этому нет других веских причин, кроме той, что ему уже семьдесят пять, а мне скоро будет сорок. Кейт нахмурилась и оттолкнула его. — Иногда ты такой глупый, что меня это пугает. Ты прекрасно знаешь, что если не займешь место мистера Кояча, его займет кто-то другой. Он предпочел бы передать его в твои руки, чем в чужие, и лучше получать его доход тебе, чем какому-нибудь работяге. Так что хватит киснуть, пей свой "Начало Дня", а я пока вызову такси. "Никто в этой квартире мне не поможет" — подумал Боззи, когда она ушла. Кейт могла думать только о том, что скоро станет женой важной персоны: менеджера — то есть того, кто занимается управлением — мебельной фабрики. Боззи никогда не говорил ей, насколько проста эта работа на самом деле, хотя подозревал, что она знала. Сначала вы заказывали проекты дизайна, а затем заказывали опросы по этим проектам. Компьютер сводил результаты опросов в таблицу и помечал тот вариант, который, вероятнее всего, будет лучше продаваться. Затем вы загружали экономические данные в этот же компьютер и выясняли, сколько продукции сможет освоить рынок. Вы вызывали инженеров, чтобы они настроили машины, и техников, чтобы они их запустили. Короче говоря, вы были мальчиком на побегушках с кучей приспособлений, и вам ничего не надо было делать, кроме как напускать на себя важный вид. Он как раз репетировал такой важный вид, когда Кейт ворвалась и все испортила, усевшись к нему на колени. — Сегодня у тебя все сложится прекрасно, — воскликнула она, — начало просто отличное. Я заставила их показать мне твое такси. Это одна из этих совершенно новеньких аккумуляторно-электрических машин, и она лилового цвета, который будет прекрасно сочетаться с твоим фиолетовым одеянием. Ты будешь выглядеть просто великолепно.
Боззи целовал ее, когда зуммер вестибюля издал три длинных звонка. — А вот и твое такси, — сказала Кейт, вставая. Он последовал за ней в гостиную. На одну стену проецировалось изображение таксиста, стоящего перед сигнальным табло вестибюля, пятьюдесятью тремя этажами ниже. Мужчина был высоким, толстым, и ему не помешало бы побриться, но на нем были лиловые панталоны в обтяжку с розовой и зеленой отделкой. Боззи вздрогнул. — Кто вообще придумал эту экипировку? — Ваша жена, сэр, — ответил таксист. — Это красиво, — сказал Боззи, — Я спущусь прямо сейчас. Но этого не случилось. Кейт сказала детям, что он уходит, и они вышли из ванной, чтобы попрощаться. Боззи смог определить, что купался именно Ральф, только по тому, что он был голым — все трое были одинаково мокрыми и одинаково стремились обнять своего папу. Ему пришлось делать себе новое одеяние, пока тикал счетчик в такси, а Кейт нервничала. Но как только они тронулись, движение среди зданий с балконами, разделенных площадями, пошло достаточно быстро. Боззи опоздал всего лишь на полчаса, когда добрался до дома мистера Кояча. Старик ждал его на улице, выглядел он строгим, элегантным и раздраженным. — Я бы очень хотел, — сказал он, садясь в такси, — чтобы твое отношение было не таким антиобщественным. Теперь тебе придется заявить, что это я задержал нас. — Мне очень жаль, сэр, — пробормотал Боззи, — Это так любезно с вашей стороны, взять на себя вину. Он подумал, что это тоже очень типично. Он недостаточно хорошо изучил мистера Кояча в течение предыдущих двух лет и чувствовал, что нет никого в мире, к кому он мог бы относиться с таким большим уважением. — На самом деле, сэр, — пояснил он, — меня задержали дети. — Отговорка, Босуэлл! Осознанно или нет, не более чем отговорка! Отвращение к сегодняшнему ритуалу размазано по твоему лицу, как джем по тосту. Боззи невольно вытер свои щеки. Мистер Кояч засмеялся. — Ты охвачен чувством вины, и это просто абсурд. Все молодые люди в твоем положении проходят через это. Ты должен просто решиться и проделать то, что от тебя требует общество. — Все, о чем я только могу думать, так это о вашей доброте, — выпалил Боззи, — Люди должны заменять только тех, кого они ненавидят! — Но тогда система дублеров не будет работать, — отметил мистер Кояч, — Ты ничему не научишься у человека, который тебе не нравится. Боззи жалобно кивнул.
В молчании он позволил везти себя на мебельную фабрику, пока мистер Кояч не спросил: — Ты захватил стимуляторы? — О да, сэр. Простите. Я должен был предложить их раньше. Со смущенной неуклюжестью он выудил из кармана своей нижней одежды таблетки, которые требовались по обычаю. — Вот и они, сэр, — произнес он в соответствии с ритуальной формулой, — Большие таблетки делают проблемы меньше. Мистер Кояч улыбнулся. — Мне они не нужны, — мягко сказал он, — А вот тебе не повредит. Возьми одну. — Это неправильно! — Никто не узнает. Давай. Он почувствовал бы себя полным дураком, если бы принял таблетку, предназначенную только для мистера Кояча. Но ещё более большим дураком он был бы, если бы сорвался во время церемонии — он мог из-за этого даже потерять работу. Наконец он принял таблетку и сразу почувствовал сожаление. Когда они подъехали к фабрике, он все еще был напряженным и нервным. Как того требовал обычай, никто не попадался им на глаза. Никто не встречал их у ворот и не следил за их тихим продвижением по эскалатору в отдел кадров. Бесшумно, через пустые звуконепроницаемые кабинеты, они вдвоём прошли в церемониальный зал. Дверь, к которой они направились, была единственным входом в комнату. Она была призывно открыта. Внутри был небольшой стол для заседаний из искусственного дуба и шесть кресел из искусственной кожи. Потолок, стены и пол представляли собой пластиковые панели мягких песочных оттенков, которые гармонировали с насыщенным коричневым цветом мебели. На столе лежали четыре браслета для запястий, четыре браслета для щиколоток и два пояса, все состоящие из железных звеньев, проштампованных именами Боззи или мистера Кояча. Как его и учили, Боззи нашел свой собственный набор и надел его на себя, в то время как мистер Кояч отдыхал в кресле, стоящем во главе стола. Затем, шумно дыша, он встал на колени перед мистером Коячем и застегнул браслеты на щиколотках старика. Он, пыхтя, поднялся. Мистер Кояч протянул сначала левую руку, затем правую, и Боззи надел на них браслеты. Их щеки случайно соприкоснулись, когда Боззи застегивал пояс. Он вспомнил своего отца, и у него возникло иррациональное искушение поцеловать мистера Кояча, как будто ему было четыре года, а не сорок. Он подавил этот порыв и вместо этого пожал ему руку. — Удачи, — сказал мистер Кояч.
В процедуре этих слов не было, и поэтому Боззи сбился, на секунду забыв, что делать дальше. Все же, благодаря таблетке стимулятора, он сосредоточился, пересек комнату и повернул красный выключатель, который светился у двери. Он услышал приглушенный лязг, когда железные звенья притянулись к намагнитившемуся креслу, что было сигналом для него начать свою речь. — Сэр, — произнес он нараспев, — Компания пользуется этой возможностью, чтобы выразить вам свою глубокую и сердечную признательность за тридцать пять лет, которые вы посвятили служению Компании, мебельной промышленности в-целом и этой великой публике — нашим клиентам. Не глядя на мистера Кояча, он поклонился, повернулся, вышел и отпустил защелку, удерживающую дверь открытой. Она самостоятельно захлопнулась, что автоматически приводило в движение остальную часть церемонии. Откуда-то возник толстый мистер Фрюн, ковыляя, он подошел и коротко пожал Боззи руку. — Ты все сделал хорошо, — прохрипел он, — Немного поздно начали, но этого и следовало ожидать. Все в порядке — просто отлично! Похвалить его было ошибкой. Боззи не знал, что ответить. — Сэр, — спросил он, вытирая лоб, — а как же мистер Кояч? — О, с ним все будет в порядке, — сказал мистер Фрюн, — Этот газ действует быстро. Всем остальным займётся гробовщик. Он хлопнул Боззи по спине и подтолкнул его по коридору. — Зайди ко мне в кабинет, мой мальчик. Я налью тебе выпить, честно говоря, мне самому тоже выпивка не помешает. И сдай свои железные украшения, сынок. В ближайшие тридцать пять лет эти штуки тебе не понадобятся.
облако тэгов
