В.Котов

Преданность

Времени,как выясняется,

Не всё подряд поддаётся -

Многое изменяется,

Но главное остаётся.

Слово заветного склада

Да будет вам в сердце зарОнено:

Мы не меняем взглядов,

Таких же главных,как Родина.

Не нам,а другим беситься,

Когда говорим мы смело,

Что мы не меняем позиций,

Единственных,как атмосфера.

Времени,как выясняется,

Не всё подряд поддаётся -

Многое изменяется,

Но главное остаётся.

Не продаётся и муза.

Равняемся по Октябрю.

Мне говорят — узость,

Преданность — говорю.

Можно и море в споре

В "узости" обвинить,

За то,что не хочет море

Ещё и болотом быть!

Пусть что угодно наклеют.

Думаем о своём.

Если враги наглеют,

Значит,как надо живём.

Радостно,а не обидно

Вынести всё ради всех.

Лёгкая битва — не битва,

Лёгкий успех — не успех.

Знает моя Россия,

От славы и слёз седА,

Преданность — это сила,

Преданность — красота.

Главное не проглядеть бы

В смене времён и боёв!

Преданность нашему делу -

Личное счастье моё.

Преданность — это ракета,

Сильнейшая из ракет,

Преданность — это победа,

Выше которой нет.

(1968г.)

Л.Корнилов

Презентация совести

Ах ты,совесть моя,

Ах ты, мудрая совушка.

На Руси правят бал

Нынче доллар с рублём.

По ночам не за деньги

Поет лишь соловушка,

Да и то он от спонсоров прячется днем.

Господа, не сойти мне сегодня

За умника-пуфика,

Да и сил больше нет, чтоб валять дурака.

И на вашем балу,

Словно Золушке — туфелька,

Мне становится совесть моя велика.

Нету удержу ей.

Я прошу, хоть из жалости:

Ты срываться с меня как с цепи не спеши.

А она мне в ответ:

"Все богатства от жадности,

Не считая, конечно, богатства души".

Мне ее не сдержать.

Не помогут нотации.

Говорит: "Лучше совесть пришить, чем... пришить".

Всем забывшим про совесть

Нужна презентация...

Презентации совести велено быть.

Заискрила вся жизнь,

Как одно замыканье короткое.

И под током наживы задергались те, кто слабей.

Вот вчерашний банкир

С перекушенной глоткою

Умирает за деньги.

Что может быть в жизни глупей?

Вот в затылке дыра

От контрольного выстрела -

Господа, полагаю, что это и есть — комильфо.

Ну зачем вы о шмотках с экрана

Так гордо и выспренне,

Лучше б классику дали

На пару минут микрофон.

Что бы он ни сказал,

Вы, конечно, ему не поверите, -

Не достанешь за бабки его небывалых высот.

А потом втихаря

На себя его совесть примерите,

Ужаснувшись тому,

Что размер ваш, однако, не тот.

Неужели не видите вы,

В свалке денежной рыская,

Что от вашей мышиной возни

Стыдно русским богам?

Но еще остаются

Осознанной бедности рыцари,

Что устроят за так

Презентацию совести вам.

Пуст театр.

Но актер повторяет слова за кулисами.

И не может поэт не записывать рвущихся строк.

Вот они — те

Осознанной бедности рыцари,

Загрустившие

На перепутье дорог.

Я молебен служу

По потерянной совести нации, -

Ведь гуманнее совесть пришить, чем... пришить.

Всем забывшим про совесть

Нужна презентация...

Презентации совести велено быть.

Л.Ерошевская

РОДИНЕ

Сколько верст с тобою пройдено,

А теперь чужая вроде бы,

Все рисуешь вместо радостей

Завитушки и нули...

Стала ты теперь — не Родина,

А на Родину — пародия:

До чего тебя, несчастную,

Властолюбцы довели.

Называешь белым черное,

Называешь черным белое,

Не показываешь дочери

Материнского лица,

Сколько доброго я сделала,

Посмотри-ка, поседела я,

А ты моешь руки грязные

Кровожадным подлецам.

Были чудные мелодии

У моей прекрасной Родины,

А теперь поют мавродины

Молодцы ж удальцы.

Эти алчные уродины

Не побрезгуют и сотенной,

Чтоб наполнить слезной россыпью

Заграничные ларцы.

Ах ты, Родина-болотина,

А в глазах рябит смородина,

Не забыть мне зыби Млечного,

Цветень лета не забыть,

И тебя, всю поперечную,

Подкупную, бессердечную,

Как и мать свою увечную,

Не могу я не любить.

Д.Агустини

Невыразимое

Да, скоро я умру, и я умру так странно:

меня не жизнь, не смерть и не любовь убьет,

но мысль меня убьет, немая, словно рана…

Знакома ли вам боль, которую несет

мысль непомерная, что гложет неустанно

и плоть и душу вам, но чей не зреет плод?

Вам сердце жжет звезда, что гаснет безымянной

и, мстя, сжигает вас, но света не дает?

Голгофа вечная! Нести в себе все время

бесплодно-цепкое губительное семя,

нутро мне рвущее безжалостным клыком!

Но как от рук Христа ждут чуда воскрешенья,

так чуда жду и я: дождусь ли озаренья?

Вдруг семя прорастет невиданным цветком?

Карнавал

Шуршание шелка,

бубенчиков звон,

смех, крики — со всех

долетают сторон!

Повсюду веселья

ликующий вал:

«Что это?» — «Спеши!

Это я — карнавал!»

На деревянных

пляшет подмостках

марионетка

вся в лентах и блестках, —

дай рифму любую,

и вот вам куплет:

вас всех позабавит

плясун и поэт.

Меж стройных пажей

и изящных графинь,

галантных маркизов,

седых герцогинь —

намеков и взглядов

дуэль из-под масок,

сраженье цветов,

наводнение красок,

с губ нежных срываясь,

слова лаской манят,

а шутки, как стрелы,

порой сердце ранят.

То стройная ножка

мелькнет из-под платья,

то ручка ответит

на чье-то пожатье;

шампанского пена

в хрустальных бокалах,

и смех, словно жемчуг,

с губ сыплется алых.

Венки, ожерелья,

тюль, шелк, кружева…

От блеска кружится

моя голова!

И смех рассыпается

звонкою трелью:

дорогу, дорогу,

дорогу веселью!

«Ах, марионетка,

плясун и поэт,

люблю твои шутки,

задорный куплет,

забавник и плут —

твоя роль хороша,

но где у тебя,

ты скажи мне, душа?»

«Взгляни мне в глаза!» —

подскочил он ко мне.

Взглянула со страхом,

а там, в глубине

бездонной,

Змей Зла, затаившись, лежал!

Дорогу веселью —

идет карнавал!

Вдохновение против смерти

О смерть-императрица,

когда явиться

мне, раненной невидимым ударом,

к тебе придется в мрачную темницу

с моим ничтожным и волшебным даром,

чтоб слить в твой кубок счастье и потери, —

задуешь свечи ты и все затворишь двери.

В сокровищах моих

среди алмазов и топазов золотых,

там, где рубин горит растравленною раной,

звезды лучится кокон голубой:

он должен свет вернуть глазам, что слишком рано

забыли жизнь, плененные тобой.

Мечта о любви

Была в мечте моей вначале страсть и сила:

как шумный водопад, она во мне бурлила,

как в бурю океан, безумием больна,

сметала жизнь мою, как ураган, она.

Потом мечта моя поникла, как светило,

чья предзакатная глава воспалена

улыбкой огненной, но, как мольба, грустна

улыбка: всю печаль в ней солнце отразило.

Теперь в мечте моей — восторг, печаль и смех,

все сумерки земли, цветенье радуг всех,

как идол, хрупкая, сильна, как божье имя,

над жизнью властвуя, встает мечта моя, —

и поцелуй горит, свой аромат тая

в цветке, чьи лепестки оборваны двоими.

Захватчица

Любовь, в ту ночь, когда я, мучимая адом

отчаянья и слез, ворочалась без сна,

ты золотым ключом открыла дверь и рядом

со мной простерлась ты: вся свет и белизна.

Все осветила ты своим алмазным взглядом,

из чаши отпила, что так была полна,

и долила ее благоуханным ядом…

Так я, любовь, тобой была побеждена.

Отныне я с тобой делю и смех и слезы,

как пес тебя храню я от любой угрозы,

впиваю тьмой души твой терпкий аромат,

дрожу, когда твой ключ дверей коснется снова,

благословив ту ночь, когда, придя без зова,

ты превратила жизнь мою в цветущий сад!

Издалека

Как траурный кортеж, размеренно-уныло,

безмолвной чередой течет за часом час…

Ты далеко, и жизнь мне без тебя постыла,

и лишь во сне мечта соединяет нас.

Но возвратишься ты, чтоб вновь заря омыла

мой горизонт, что хмур, как взгляд печальных глаз,

чтоб зазвенел твой смех, чтоб я на голос милый

и шум твоих шагов спешила каждый раз.

Когда мы встретились, не зная о разлуке,

все, чем владела я, в твои вложила руки, —

свою судьбу тебе вручила я в тот день!

Моя душа с твоей как с небесами море:

меж ними пролетят, друг с другом вечно споря,

Шторм, Время, Жизнь и Смерть — как чьих-то крыльев тень.

Чудесный челн

Челн приготовьте мне, чтоб был, как мысль, просторным,

пусть «Тенью» иль «Звездой» он будет наречен,

ни ветру, ни руке не будет он покорным,

но будет волен он, прекрасен и умен.

Пусть поведет его биением упорным

то сердце, коему нездешний снится сон,

и, словно божьих рук объятьем чудотворным,

пусть вынесет меня в любую бурю он.

Челн нагрузить хочу я всей моей печалью,

и в нем, как лилия, приманенная далью,

по воле волн пущусь в нездешние края…

Мой челн, душа моя! Каких ждать приключений,

случайных радостей, глубоких откровений

в пути? Уж ни мечтать, ни жить не в силах я.

Последняя реликвия

Еще одна душа — на этот раз моя —

исчезла… А она, когда любила я,

то плакала со мной, участья не тая,

то веер золотых улыбок мне дарила…

В моих руках она струилась, как волна

волос… Как огонек и воск, была нежна…

Страданья моего не вынесла она,

и мнится мне, что я сама себя убила.

А.Нерво

Заклинание

Из тайны бытия, из пропасти былого,

ее — химеру, тень, рожденную мечтой,

я вызвал. И она, презрев веков оковы

и поколений гнет, на зов явилась мой.

Столетия стеной ей преграждали путь,

и духи из могил вослед ей завывали:

«Стой!» И незримыми когтями разрывали

на ней хитон ее, чтоб удержать, вернуть.

Но тщетно. Огненных влеклась волос волна,

что пахла вечностью, но избежала тлена…

Императрица снов, на зов неслась она,

в хитоне призрачном, из векового плена.

«Императрица! О, ты помнишь ли, ответь,

тысячелетие тому уж миновало:

ты клятву мне дала и ты мне обещала…»

«Коль я ее сдержу, ты должен умереть!»

«Но ты клялась!..» Она меня поцеловала.

Бессмертие

Не верю, что любовь твоя былая

исчезла — так бессильна и хрупка…

Ты вздрогнешь, книгу памяти листая,

когда прошелестят, с листов слетая,

стихи мои, как лепестки цветка.

Меня ты не забудешь. Светлой сказкой

вновь дни любви перед тобой пройдут

и растревожат душу прежней лаской,

не дав покрыться ей той тиной вязкой,

где лотосы забвения цветут.

Меня ты станешь видеть ежечасно

в неверных сумерках и на заре,

за вышиваньем сидя в день ненастный

на галерее, глядя, как бесстрастно

сплетает дождик нити на дворе.

И заточит тебя в воспоминанья

печаль неизлечимая моя…

Пределом твоего существованья,

немым укором твоего сознанья,

надгробьем вечным в сердце — стану я.

Давайте любить!

Если не знает никто, почему улыбаемся мы,

и не знает никто, отчего мы рыдаем,

если не знает никто, зачем рождаемся мы,

и не знает никто, зачем умираем,

если мы движемся к бездне, где перестанем быть,

если ночь перед нами нема и безгласна…

Давайте, давайте, по крайней мере, любить!

Быть может, хоть это не будет напрасно.[/u]

(перевод — И.Чежеговой)

ИЗААК ДЕ БЕНСЕРАД (1613—1691)

ОСЕЛ И КОНЬ

Коня, считал Осел, возносят не по праву

И балуют овсом. Узнав же, что (ох-ох!)

Конь послан на войну, взревел: “Плюю на славу.

Да здравствует чертополох!”

ЖАН ДЕ ЛАФОНТЕН (1621—1695)

ИЗРЕЧЕНИЕ СОКРАТА

Сократ построил дом. “И как же он в таком

Жилище будет жить?” — соседи возопили. —

“Нет цельности в его архитектурном стиле!” —

“Как скромен интерьер!” — “К лицу ли будет в нем

Жить мудрецу?” И все легко сошлись на том,

Что, безусловно, тесен дом.

“По мне, так дом как дом. Что до его объема, —

Ответствовал Сократ, — то душу все сильней

Ест червь сомнения: мне хватит ли друзей

Для заполнения и этого-то дома?”

О слово “друг”! Лишь ты среди словес других

Не поддаешься толкованью:

Друзей так много по названью;

По сути — слишком мало их.

ЖАН-БАТИСТ РУССО (1712—1778)

СОЛОВЕЙ И ЖАБА

Однажды о любовной муке

В ветвях ольхи пел Соловей.

А Жаба, мучаясь от скуки

Иль нет, от зависти скорей:

“Сестрицы! — громко прокричала, —

Мой голос тоже полон чар,

И разбираюсь я немало,

Что есть бемоль, а что бекар”.

Как было жабам не дивиться,

Такие услыхав слова?

И вот дает концерт певица:

“Ква-ква, бре-ке-ке-ке, ква-ква!”

Пришли в восторг ее подруги.

Она, от счастья чуть жива,

Долдонит вновь по всей округе:

“Ква-ква, бре-ке-ке-ке, ква-ква!”

Но вдруг раздался голос жабы

Той, что была других умней:

“Ты на ольху взлететь могла бы,

Коль ты и вправду соловей?” —

“Нет, я, с мускулатурой слабой,

Боюсь, не вспрыгну на ольху”. —

“Тогда внизу останься жабой,

А соловью дай быть вверху”.

Жан-пьер ФЛОРИАН (1755—1794)

ДВА ЛЫСЫХ КУМА

Два лысых кума шли к кому-то в гости,

Вдруг оба увидали под ольхой

Предмет еще неведомо какой,

Ого! похоже — из слоновой кости.

“Мое! Мое!” — вскричал тот и другой.

И завязался тут кулачный бой.

Счастливый победитель в поединке

Последние утратил волосинки,

А что обрел победою своей?

Расческу. Это был его трофей.

МАДАМ ЖОЛИВО (1756—1830)

ОРЕЛ И ЧЕРВЬ

Орел сказал: “Понять нельзя,

Как, червь, ты оказался на вершине

Горы, где только я царил доныне”.

Червь отвечал: “Ползя…”

АНТУАН-ВЕНСАН АРНО (1766—1834)

МЕДВЕДЬ, СКВОРЕЦ, МАРТЫШКА И ЗМЕЯ

Медведь скворцу, мартышке и змее

Признался, что он дик и неотесан.

“Как подобает подступиться мне

К царю зверей?” — им задает вопрос он.

Скворец в ответ: “Со сладким голоском”.

Мартышка: “Нет, с ужимками, кривляясь”.

Змея: “А я не сомневаюсь:

Ползком, ползком, ползком…”

ЖОЗЕФ ОТРАН (1813—1877)

БЛАГОРАЗУМНЫЙ МУРАВЕЙ

Резвилась стрекоза до зимних дней —

И плача: “Раньше что ни куст, то дом мой” —

Явилась к муравью тропой знакомой:

“Кум милый, приголубь и обогрей!”

А кум, трудолюбивый муравей,

Хоть сам питался резаной соломой,

К певунье состраданием влекомый,

Сказал: “На зиму гостьей будь моей.

Я вижу, пропадешь ты без опеки.

Поесть, кума, спустись в мои сусеки.

И так как в них мне скучно одному,

Насытившись, спой что-нибудь такое,

Что в подземелье вмиг рассеет тьму

И вновь вернет мне небо голубое”.

ЖАН АНУЙ (1910—1987)

ТРИ ЛЬВА

Курили три льва на террасе кафе.

Один произнес, развалясь на софе:

“А вы обратили вниманье, что летом

Становятся женщины краше? При этом

У них из подмышек сияют гало

Сквозь легкие блузы от капелек пота.

Их запах так мил, и в душе так светло!”

Второй возразил: “А вот мне отчего-то

Пастушки милей горожанок, ей-ей!

Напал я на стадо во время былое,

И все же барашка оставил в покое,

Чтоб только деваху обнюхать скорей.

Но так как сегодня живу я в Париже,

Где ум с элегантностью в ногу идут,

Мне женщина света становится ближе,

Заманчивей дичи не сыщется тут”.

Тогда третий лев, молчаливый, как инок,

Сказал: “Я люблю только жирных блондинок”.

А выведать больше друзья у него

Уже не смогли ничего.

И два первых льва стали громко и рьяно

Вопросы решать философского плана.

Забыты чиновный по улице марш

И легкая поступь газелей,

Любительниц опер, любимиц панелей:

Был час манекенщиц и час секретарш.

Шесть вечера было, когда за красоток

Сойдут и дурнушки, коль норов их кроток,

Коль тушь под рукой и помада. Но двум

Заспорившим львам знать хотелось до боли,

Что в жизни важней — красота или ум,

Где есть постоянство, где нет его боле.

Они рассуждали, в затылках скребя,

Об “я”, что в себе, и об “я” вне себя

И что привлекательной делает славу,

Что есть достоверность, что вир, что фемин.

“Я Сартра поклонник”, — воскликнул один,

Другой заявил: “Мне же он не по нраву”.

И много философов было других

Затронуто в умных баталиях их.

А третий был лишним в их споре,

И вскоре

Он с жирной блондинкой ушел подшофе,

Оставя друзей на террасе кафе.

Друзья же свой спор продолжали так жарко,

Что вызван был к ним полицейский наряд.

А срок увольнительных из зоопарка

Истек у них в полночь. И это стократ

Вину умножало. Тут стражи порядка

С гривастыми действовать начали гадко:

Двух львов затолкнули в машину, хотя

Философы ни на террасе, ни в зале

Когтей ни в кого не вонзали,

И страшно светя

Мигалками синими, с воем сирены,

Вернули их в благословенный

Зверинец к уснувшим гориллам, слонам,

Песцам, крокодилам, верблюдам, жирафам.

Директор наказан был штрафом.

И он, разъяренный, к философам-львам

Велел не носить корма четверо суток,

А к третьему льву был достаточно чуток,

Поскольку вел тихо себя вертопрах:

Всю ночь наслаждался любовью в кустах

С блондинкой; под утро он эту блондинку,

Почувствовав голод, уплел под сурдинку,

И в свой зоопарк возвратился он сам

К жирафам, гориллам, верблюдам, слонам.

Директор простил его, так как не знала

Общественность о рандеву каннибала.

Дано в этом мире лишь то, что дано.

Полученным распоряжайтесь умно.

(Перевод — В. Васильев)

К.К.Бачинский

ПОКОЛЕНИЕ

К пальцам примерзли струнно

стоны осенней меди.

Мы вырастали трудно,

чтоб дорасти до смерти.

В реках огня и гари

стынут багрово льдины,

солнце в ночном кошмаре

катится с гильотины.

Взгляд — скорлупою ломкой.

Ты еще здесь? И грустен?

Ночь заметет поземкой.

Снег, а не сердце хрустнет.

Каждый на горле песни

мерзлым застыл надгробьем.

Все еще здесь? И здесь ли?

Смерть, а не свет торопим.

Небо ли сеет солью,

слезы ли смерзлись в теле?

Мир, дозревая болью,

зреет, как мы созрели?

ВЗДОХ

Дождь готическими зубцами

вырастает за нотой нота,

птицы плещутся бубенцами

на прозрачной струне полета.

И улыбка из детской рани

мне светлей голубиной стаи,

потому что мудрость тиранит,

потому что молодость тает.

Над холмами в зеленой ткани

бой курантов как отпеванье.

Этот город за облаками

узнаю, лишь забыл названье.

Меньше ласточек люди были

в детских снах, отлетевших рано.

О разбуженные в могиле

мотыльковые мои страны!

Авиньоны и Нюрнберги,

вспомню в детстве рожденный тишью

дальний благовест островерхий.

Через год уже не услышу.

(22 апреля 1944 г. — за три месяца до гибели.)

ВОРОБЬИ

Полудень воробьиный!

Лампадкой в тельце пташьем

он теплится глубинно

радушьем и бесстрашьем.

Пушистость, оперенность

настолько стала близкой,

что до тебя дотронусь

их веткой многолистой.

Рукой подать до неба,

сугробами деревья.

Ты жмуришься от снега,

на солнце лапки грея.

Комочком оперенным

нахохленная чутко,

в мой сумрак воробьенком

откликнешься — малютка.

А снег чадит от наших

сердец, как угли, черных.

Загубленная нами

земля, трезвоном пташек

молись за обреченных.

СНЕЖНАЯ ПЕСЕНКА СОЛДАТА

Снег кружит голубиной тенью,

островки городов туманя.

Над безмолвием глухомани

нет конца круженью.

Все забыто и безответно,

что любили до исступленья -

руки девушек, брызги ветра,

над озерами сны оленьи.

Позади только крест и пламя.

Потонул в пустоте оконной

мир, увенчанный флюгерами,

и цветы его и драконы.

Забывается, как певуче

налетала любовь метелью.

Громоздясь буреломом, тучи

снеговой шелестят куделью.

Все забыто, и след завьюжен.

Снег на веках сомкнул ладони.

Еле слышно, как в дымной стуже

белый полк шаг за шагом тонет.

ТАДЕУШ ГАЙЦЫ

НА РАССВЕТЕ

Дорога от сердца к сердцу

дольше письма в разлуке.

Но будит нас плач кукушки,

И, сердцем считая звуки,

в тебя, как в дальние дали,

гляжу с последней ступени,

слова твои опоздали,

мои — слететь не успели.

Лисьим огнем я мечен,

и капля стали смертельной

на сердце ляжет печатью,

как малый крестик нательный,

чтоб опаленные руки

раскрылись обетованно

для юности — слишком поздно,

для вечности — слишком рано.

Во мне заблудилось небо,

как в сонной реке закатной,

и облако ткет туманы,

отрезав пути обратно,

и память о самом нежном

вручаю прощальным даром

словам, но таким поспешным,

а может быть — запоздалым.

Дорога от тела к телу

проста, как рука при встрече,

но нас разделяет эхо,

двоит нам сердца и речи,

а дым, приближая небо,

поет, как петух, багряно

о жалости — слишком поздно,

о радости — слишком рано.

ПРОЩАНЬЕ С МАТЕРЬЮ

Как писать тебе, чем отвечу,

над тобой, поникшей, печалясь?

Леденеют сердце и свечи,

а ведь только вчера прощались.

Как вложу тебе слово в ладони

темной ночью с тяжкими снами,

если шепчешь: «Легко молодому,

а земля дымится под нами»,

если шепчешь: «Одна забота -

затаиться во тьме и страхе,

а хмельная вечность полета -

колыбельная песня на плахе»;

как я сердцем тебя успокою,

родниковым его щебетаньем,

если левой готовлю рукою

стаи ласточек к долгим скитаньям;

распрямлюсь ли, дерзкий и крепкий,

если речь сковала обида,

а по правую руку в щепки

колыбель отчизны разбита

и ничком вечерняя песня

на траву легла, пригорюнясь,

там, где небо, мой дом и месяц

затерялись, как ты и юность?

О НАС

Небо в просвете зарев

меньше и потаенней

ковшика у колодца

или твоих ладоней.

Лишь загудят пожары

трубами в медном марше,

сердце во тьму качнется,

как огонек на мачте.

Руки сплетая, молим

память о крае дальнем,

чтобы вела нас юность

наперекор страданьям.

А полыхнет закатом

огненной капли трепет,

небо садовой тропкой

к сердцу вернет и встретит.

Если застылым векам

пламя тогда приснится,

сон, как простор, осветит

траурная зарница.

ПРИСТАНЬ

Я вернусь, воскрешенный тоскою,

словно в зеркале призрак белесый,

и пойду, как рука, за строкою,

по земле, где кресты как березы,

где бессменная очередь вдовья

на могилах как черные свечи

и где скорбные доски готовят,

глядя в небо, как Сын Человечий.

Тот же дятел в лесу задолдонит,

та же балка, как огненный слиток,

промелькнет, и на синей ладони

спрячут листья ленивых улиток,

вновь на грустные мысли настроит

тот же голос на том же пороге,

и та самая женщина вскроет

моих писем мудреные строки.

Все припомню, сегодняшний, здешний, -

рельсы в отзвуках парного бега,

городские огни как черешни

и одышку фабричного эха…

Я верну имена безымянным,

всех жалея и кланяясь всем,

и воскреснут мечты и обманы

с потаенной печалью — зачем?

Лихолетье исхожено мною,

и когда оборвутся следы

и затерянный в сумерках поля

зарастет бугорок под сосною,

я вернусь еще в ваши застолья

сновиденьем далекой звезды.

ИЗ ПИСЬМА

В соленом вихре

твой шаг упрочен

подобно рифме

в разбеге строчек,

чтоб так же стойко

уйти в безвестье.

Но недостойно

уйти без песни.

Был ли я злее,

горше похмелья

или твоею

был колыбелью,

не смоет время

все те печали,

что нас и небо

не разлучали.

Родного слова

крыло лебяжье

возьму и снова

твой путь разглажу,

цветок и камень

утешим лаской.

И слово канет,

но не напрасно.

АНДЖЕЙ ТШЕМБИНСКИЙ

ПЕСЕНКА О ТЕРЕЗЕ

Твоих губ еще вчера встречала алость,

а сегодня только песенка осталась.

Только голос на ветру — и ни следа

твоих губ, таких горячих в холода…

Ты вернулась — невидимка, недотрога,

обернулась нашей песней войсковой.

С каждым шагом

твоим именем дорога

осеняет, как певучею листвой.

О Терезе эта песенка поется,

о Терезе, о Терезоньке, Терезке.

Выйдем из лесу, а песня отзовется

переливами в зеленом его плеске.

Защебечет, закурлычет, заворкует.

О Терезе

чернолесье

затоскует…

А потом лесное эхо по яругам

у солдатского привала на снегу

позовет тебя, и ночью, там за Бугом,

я прижму тебя к губам и сберегу.

О Терезе эта песенка разлуки,

о Терезе, о Терезоньке, Терезке.

Как же трудно променять тебя на звуки,

как легко заглохнуть в зимнем перелеске,

как легко похоронить тебя за чащей,

далеко от той Терезы — настоящей.

Эта песенка нужна мне дозарезу,

с каждым шагом,

с каждым часом все нужней.

На груди еще вчера берег Терезу,

а сегодня только песенку о ней.

О Тереза, век не ведать бы, Тереза,

что разлука беспощаднее железа!

Но однажды просветлеет наша высь,

и когда вернемся с честью — там за Бугом

затаенная по яворам и букам

снова, песенка, Терезой обернись!

(перевод — А.М.Гелескул)

http://www.duel.ru/200938/?18_4_1