Однако нынешний Роберт Хайнлайн придерживался иного мнения. В своей листовке «Наследники Патрика Генри» он пригласил других присоединиться к нему чтобы сказать президенту Эйзенхауэру, что они хотят, чтобы Америка стала «в высшей степени сильной». А в «Звёздном десанте» он сказал, что Человек таков, какой он есть, и что думать иначе – аморально.

Но если все обычаи, методы, институты, верования и социальные структуры, которые мы видим вокруг себя, неизбежно изменятся и прейдут, как вообще можно с уверенностью заявлять, что такое Человек? Даже если человеческая природа действительно неизменна, всё, что мы по этому вопросу считаем, обязательно со временем изменится.

А чего стоит в изменчивой вселенной обладание высшей силой? Ведь буквально через пять минут какой-нибудь другой петух тоже заберётся на вершину навозной кучи и начнёт кукарекать: «Смотрите! Смотрите! Я Номер Один! Зовите меня Эль Супремо!»?

Поскольку Роберт Хайнлайн был моим авторитетом, мне показалось, что у меня с Робертом Хайнлайном возникли фундаментальные разногласия.

Не то чтобы он был одинок в своей погоне за химерой превосходства. Моя проблема стала настолько острой из-за того, что Хайнлайн, учивший меня неортодоксально мыслить, внезапно зашагал в ногу с самыми отъявленными «ястребами» американского истеблишмента.

Именно Соединенные Штаты Америки испытывали ядерное оружие в Неваде, отправляли самолёты-шпионы на Свердловск, окружали Советский Союз ракетными установками и держали в воздухе оснащённые бомбардировщики. Не говоря уже о том, что именно мы привыкли посылать войска, чтобы оккупировать разные мелкие страны или держать в гарнизонах, дислоцированных в Германии и Корее, целые армии.

В 1961 году я сам служил в одной из таких гарнизонных армий. И у меня было время поразмыслить, пока я нёс ночную вахту по периметру моего армейского комплекса, следуя проторенной тропинкой вдоль высокого забора, увенчанного колючей проволокой, предназначенной для того, чтобы не пускать корейцев на этот маленький кусочек Америки, перенесенный в Корею.

Что именно означало служить в Армии сияющих ботинок, если фактически всю чистку ботинок выполнял хозработник казармы? Хозработник моей казармы учился в колледже, и у него было куда больше характера и самодисциплины, чем у любого из американских солдат, которым он чистил ботинки.

А ещё я мог бы указать на разницу между корейцем, который подбирает выброшенную пачку сигарет, чтобы сделать из её фольги что-то нужное в хозяйстве, и профессиональным военным 5 класса из моего подразделения, которого останавливают в сотне миль от базы без увольнительной и который не может объяснить происхождение имущества у него в багажнике.

Присутствие Америки в Корее вовсе не казалось мне высшей силой. Оно было похоже на относительную силу, используемую для собственной выгоды.[1]

[1] Опять мозг буксует. Вот это противопоставление supreme strength и relative power никак не хочет звучать по-русски.

И мне хотелось высказаться, сказать о том, что я вырос в привилегированном обществе, но мне не всегда нравится то, как оно себя ведёт. О том, как высокомерно ведут себя Соединенные Штаты в окружающем мире. И о Роберте Хайнлайне и ограниченности его нынешних взглядов. Я не знал точно, что именно я хочу сказать, но меня распирало от желания высказаться и всё прояснить.

Я хотел написать историю.

Я хотел написать научно-фантастический рассказ, используя в работе над ним всё, что я узнал у Роберта Хайнлайна. Я хотел изобразить такую ситуацию с применением относительной силы, в которой Хайнлайн обязательно поддержал бы злоупотребление силой, рассматривая это как вопрос права и привилегии, но мой персонаж в итоге выступил бы против.

Конечно, то, что у меня было, ещё не было историей. Ничего определённого, такого, чтобы можно было выразить словами. Скорее, интуитивная уверенность – угол зрения, баланс сил, общее ощущение. Но это было именно то, что требовалось, чтобы начать и продолжить. И постепенно, в течение нескольких месяцев, я начал осознавать и собирать конкретные компоненты истории, которую хотел рассказать.

Первый кусочек нашёлся в статье Дж. Гарри Стайна «Научная фантастика слишком консервативна» в майском номере журнала «Analog» за 1961 год. Здесь, мимоходом, Стайн прошёлся по идее гигантских звездолётов, на которых человеческие колонии отправляются к звёздам.

Я ухватился за этот намёк. Я представил гигантские корабли, обладающие как свободой передвижения, так и развитой технологией, которой не было у недавно созданных планет-колоний. Это давало им возможность при желании использовать силу в собственных интересах.

Ещё я помнил – и, конечно, Стайн тоже это помнил – что Хайнлайн использовал идею превращения астероида в звездолёт в «Детях Мафусаила». Наличие такого корабля в моей истории – хороший способ намекнуть на Хайнлайна, не заимствуя у него ничего для центральной идеи.

Затем, примерно месяц спустя, когда мы с моим сослуживцем, военспецом 4-го класса, ехали на соседнюю военную базу, в Корее произошёл переворот. Было объявлено военное положение. Мы гнали по грунтовым дорогам, как сумасшедшие (в одной деревне мы задавили курицу и даже не остановились), и нам удалось до шестичасового комендантского часа укрыться в армейском комплексе в Тэгу.

Именно там, в библиотеке, я нашёл новую книгу, которую моя мать рекомендовала мне прочитать в своём письме: «Убить пересмешника» Харпера Ли. Я прочитал её от начала до конца, и она мне так понравилась, что я прочитал её во второй раз, прежде чем мы снова тронулись в путь.

Однако, как бы я ни восхищался этим романом, написанным от лица ребёнка из Алабамы времён Депрессии, который учился не соглашаться с белым расизмом, и как бы мне ни нравилась текстура его прозы (которая была такой вкусной, что её можно было есть ложкой), я не мог поверить, что взрослая женщина смогла бы так точно запомнить мироощущение своего шестилетнего «я», или что шестилетка может быть столь проницателен.

Во всех рассказах, которые я писал, я пытался сделать то, чего раньше не делал, а я никогда не писал историю от лица молодой девушки. Подобных научно-фантастических историй было не так уж много. Ни в одном из ювенильных романов Хайнлайна не было главной героини женского пола, и я не был полностью уверен насчёт Пиви, маленькой умной девочки с куклой в руках из «Имею скафандр – готов путешествовать». Я хотел попробовать вести рассказ от первого лица, от имени девушки, которая была немного старше, на пороге юности, и выяснить, смогу ли я это сделать так, чтобы мне самому понравился результат.

В июле меня отозвали из южного портового города Пусан в штаб-квартиру моего подразделения под Сеулом. И пока я там дожидался нового назначения, последний важный фрагмент истории, которую я вынашивал, подошёл и похлопал меня по плечу.

Однажды вечером я взял в библиотеке соединения новый роман австралийского писателя Артура У. Апфилда «Walkabout» («Прогулка») и прочитал аннотацию. В ней рассказывалось о том, что для получениея статуса взрослых австралийских мальчиков-аборигенов отводили в лес, на прогулку, где они в одиночку должны были выживать в течение месяца.

Это было именно то, что мне нужно, и я положил книгу обратно на полку и больше её не открывал. Все детали истории в моей голове встали на свои места:

Молодую девушку с гигантского звездолёта высадили на планету-колонию, оставив её выживать там в течение месяца в качестве обряда перехода во взрослую жизнь. И то, с чем она там столкнулась, встревожило пославших её людей – настолько, что вызвало у них чрезмерную и неадекватную реакцию, с которой девушка не согласится.

В «Туннеле в небе» Хайнлайн отправил молодых людей со школьных и студенческих курсов выживания на дикую планету, но то, что начиналось как ограниченный по времени экзамен, превратилось в серьёзное испытание. Моя история об обряде посвящения с неожиданными последствиями была о другом – но в её завязке было достаточно параллелей с Хайнлайном, чтобы намекнуть, с кем моя история вступает в полемику.

То, чем я на этот момент располагал, всё ещё не было историей. Скорее, это были общие черты персонажа, фона, ситуации и изменение позиции героя. Но моё первоначальное ощущение, что мне есть что рассказать, теперь обрело достаточную чёткость – то, что я называю «критической массой» – так что я мог начать писать свою историю, открывая детали по ходу дела.

По счастливой случайности, когда я прибыл к месту своего нового назначения, в лагерь Красное Облако недалеко от Демилитаризованной Зоны, оказалось, что я единственный в отряде, кто умеет печатать на машинке. Наш лейтенант поручил мне печатать его рапорты. Так во время службы у меня возникла уникальная возможность, написать рассказ именно тогда, когда у меня появилась история, которую я хотел рассказать.

Итак, в тот самый момент, когда в Сиэтле Роберт Хайнлайн советовал аудитории Всемирного Конвента строить противорадиационные убежища и скупать оружие, я в Корее писал свой рассказ, используя пример Хайнлайна, чтобы найти свою дистанцию от Хайнлайна.

Я начал рассказ с того, что группу детей погрузили на борт разведывательного корабля, чтобы доставить на колониальную планету для прохождения Испытаний. Я писал, когда и как только мог, и закончил историю в октябре уничтожением планеты.

Это был второй самый длинный рассказ, из всех мной написанных, но я решил, что он лучший из всего, что я до сих пор писал. Я отправил его по почте в Соединенные Штаты (солдаты в Корее называли их «Реальным миром») Джону Кэмпбеллу, редактору журнала «Analog».

Кэмпбелл отверг этот рассказ. Но пока он добирался из Кореи в Америку, рассматривался и возвращался обратно в Корею, у меня было время подумать о том, что именно я написал.

Когда я его перечитал, мне показалось, что он слишком тяжеловесен. Ошеломляющий финал не был достаточно обоснован предшествующими событиями. Чтобы подвести к финалу и сделать его более правдоподобным, нужно было начинать с более раннего момента. Рассказ должен была превратиться в роман.[2]

[2] Имеется в виду novel, а не то, что мы привыкли понимать под романом, разница исключительно в количестве авторских.

К тому времени меня снова перевели, на этот раз обратно в штаб-квартиру подразделения, где у меня не было доступа к пишущей машинке. Поэтому я просто обдумывал предстоящие переделки и писал заметки от руки.

Вторую версию рассказа я отправил Фреду Полу, редактору «Galaxy» и «If», и в феврале 1962 года получил от него письмо. Ему вовсе не казалось, что моя история слишком коротка, по его мнению она была чересчур длинна. Но он писал, что если я урежу её вдвое, он будет заинтересован в её покупке.

И снова всё так удачно сложилось, что я смог продолжать работу. Однажды ночью меня назначили дежурным по штабу. Это означало сидеть всю ночь в офисе, каждые несколько часов проверять казармы, следить за работой обогревателей, и отвечать на телефонные звонки, если они поступят. Работа не бей лежачего.

Большинство парней, которым выпадало дежурить, спали на раскладушке в офисе. Я же всю ночь стучал на штабной пишущей машинке новую версию своего рассказа.

Моё дежурство случайно совпало с первым полётом в космической программе США – мы отправили астронавта Джона Гленна на орбиту, и он облетел Землю три раза[3]. Я слушал радио, яростно стуча по клавишам, и к утру сократил 70 страниц рукописи до 35.

[3] Это произошло 20 февраля 1962 года. Предыдущие полёты Шеппарда и Гриссома по программе «Меркурий» были суборбитальными прыжками по баллистической траектории. Сегодня NASA отказывается признавать астронавтами пассажиров корабля «Blue Origin» Джефа Безоса, хотя их полёты ничем принципиально не отличаются – разве что большим комфортом.

Я полностью опустил разрушение планеты-колонии, превратив горько-сладкую историю о несоразмерной реакции в простой сюжет об успешном завершении обряда посвящения. Моя первоначальная концепция была сильно приглушена (если не утрачена полностью). Но поскольку я уже мысленно работал над новой версией «Обряда посвящения», где концовка будет восстановлена и даже усилена, я с лёгкостью пошёл на эту жертву.

Я закончил работу за одну ночь и отправил сокращённую версию рассказа Полу по почте. Верный своему слову, он и в самом деле его купил. Он заплатил мне 95 долларов за 10 500 слов. Так я продал свой второй в жизни рассказ.

В оригинальной версии 1941 года первые люди, отправившиеся к звёздам, встречают инопланетян, которые радикально их превосходят. Пропасть, разделяющая землян и Богов Джокайры, вызывает шок и трепет трепет и благоговение. Как заявляет один из персонажей: «Те существа, которым поклонялись Джокайры, – не могу себе представить, чтобы мы могли подняться до такого уровня за какой-то обозримый срок жизни».

Подобное открытие может хорошо отрезвить мозги – особенно если вы рассматриваете вселенную как область конкуренции и не интересуетесь ничем, кроме Первого приза. Как, каким образом, из нашего нынешнего состояния достичь того уровня, на котором находятся Боги Джокайры?

И вот, для публикации книги в издательстве «Gnome Press», Хайнлайн снова пропустил историю через пишущую машинку, увеличив её на 7000 слов.

В процессе переделки он выбросил весь разговор, реплику из которого я только что процитировал. Вместо благоговения и трепета, Лазарус Лонг, чрезвычайно долгоживущий персонаж, который связывает воедино схему Истории Будущего, в конце романа обещает:

Когда-нибудь, лет этак через тысячу, я войду прямо в храм Крила, посмотрю ему в глаза и скажу: «Здорово, приятель – что ты знаешь такого, чего не знаю я?»[1]

[1] Здесь и далее цитаты из «Мафусаила» в переводе К. Плешкова.

Так вот, это было бы конфронтацией: поход в храм – это конфронтация. Нахальство – это конфронтация. И интеллектуальное поигрывание мускулами глаза в глаза – это конфронтация.

Возможно, правильнее было бы сэкономить тысячу лет, и войти в храм сейчас, а не позже, и сказать Крилу честно и откровенно: «Ты знаешь больше, чем я. Ты научишь меня?»

Однако даже решимость вернуться через тысячу лет с чем-то, что можно будет показать Крилу, означает признание того, что есть вещи, которым мы ещё должны научиться, и что мы можем им научиться, если приложим усилия.

Как заявляет Лазарус Лонг в заключительных словах книги: «каковы бы ни были ответы, перед тобой – обезьяна, которая намерена карабкаться все выше, озираясь вокруг и вглядываясь вдаль, пока дерево выдерживает ее вес».

Но дерево не устояло. А в апреле 1958 года Хайнлайн напишет и опубликует листовку «Кто наследники Патрика Генри?». В ней не было призыва продолжать карабкаться и озираться вокруг. Вместо этого это в ней содержался призыв поставить фургоны в круг и приготовиться к обороне.

Что произошло между августом 1957 и апрелем 1958?

Очевидный ответ – запуск Спутника 4 октября 1957 года. Человек вышел в космическое пространство, и первыми это сделали русские.

Они сделали это снова в ноябре. Они вывели на орбиту второй, гораздо более тяжёлый спутник, на этот раз с живой собакой на борту.[2]

[2] Полёт Спутника-2 вызвал восхищение у прогрессивной общественности и протесты у защитников животных по всему свободному миру. Говорят, коллективное письмо из штата Миссисипи, полное сострадания к животному, завершалось фразой: «Если для развития науки необходимо посылать в космос живых существ, в нашем городе для этого есть сколько угодно негритят».

В начале декабря Соединенные Штаты попытались ответить русским, запустив собственный спутник. Но ракета «Авангард» не смогла оторваться от стартовой площадки, опрокинулась и загорелась. Первые три из четырёх попыток Америки вывести на орбиту спутник провалились.

Только в последний день января 1958 года США запустили свой собственный me-too спутник. Он весил 31 фунт по сравнению с 7000 фунтами «Спутника-II». В листовке «Кто наследники Патрика Генри?» Хайнлайн необычно сдержанно признаёт: «Похоже, в искусстве ракетостроения они опережают нас на несколько лет»

Это был жестокий шок для большинства американцев. Но для Роберта Хайнлайна это должно быть, была особенно горькая пилюля, которую ему пришлось проглотить.

Хайнлайн с юных лет отождествлял себя с перспективой космических путешествий. Большая часть его репутации «молодого декана научной фантастики» – как его называли в аннотациях книг серии «Signet» в мягкой обложке – была основана на том, что он был главным специалистом по воображаемым космическим полётам. И в своих ювенильных романах он наметил путь освоения космоса.

Космические путешествия были особенной мечтой Хайнлайна – специфически американской мечтой. И вот, в одно мгновение, эта мечта была разрушена.

Второе место вообще ничего не значило для Хайнлайна. Он всегда хотел быть Номером первым.

После Спутника полёты в космос уже не могли быть для Хайнлайна прежними. У него отняли их новизну, и мечта потеряла свой вкус. Хайнлайн по-прежнему использовал космические путешествия в некоторых поздних произведениях, но они уже не занимали того центрального места, как раньше.

Полёт Спутника не только унёс нечто важное из жизни Хайнлайна, он олицетворял угрозу, которую несло преимущество Советов. Если они были способны вывести на орбиту 7000 фунтов, то в Соединенных Штатах не оставалось места, которое не находилось бы под угрозой нападения.

Хайнлайну никогда не нравилось, если кто-то ставил его в невыгодное положение. Но он абсолютно ничего не мог с этим поделать. Поэтому ситуация его разозлила и продолжала злить.

С моей точки зрения, этот гнев (и страх, лежащий в его основе) стали основной причиной, по которой я больше не мог учиться у Роберта Хайнлайна, а также главной причиной нашего разрыва.

Именно гнев и страх заставили Хайнлайна написать «Кто наследники Патрика Генри?» И те же самые гнев и страх помешали ему правильно понять мой вопрос, когда я писал ему осенью 1959 года, вопрос об опасности ядерных испытаний.

Хайнлайн никогда не преодолеет этот камень преткновения. На самом деле, он застрянет на этом месте на всю оставшуюся жизнь.

В 1961 году, будучи Почётным гостем на Девятнадцатом Всемирном Конвенте научной фантастики в Сиэтле, Хайнлайн заявил, что с вероятностью в 90% в будущем нас ждут только три альтернативы: Россия уничтожит нас в войне; мы потерпим внутренний крах и сдадимся русским; мы с Россией уничтожим друг друга, а победителем будет Китай. Как бы то ни было, треть из нас должна умереть. Хайнлайн посоветовал своей аудитории вырыть убежища от радиоактивных осадков, запастись незарегистрированным оружием и готовиться славно умереть.

Хайнлайн сам построил убежище от радиоактивных осадков[3]. Грозили бы ему неприятности из-за незарегистрированного «Узи» под подушкой, если бы кто-то на него стуканул? Боюсь предполагать.

[3] Не совсем так. Хайнлайн построил полноценное бомбоубежище, а не малобюджетный схрон от осадков.

Пятнадцать лет спустя, в 1976 году, Хайнлайн снова был Почётным гостем на Всемирном Конвенте научной фантастики, на этот раз проходившем в его родном Канзас-Сити. (Вы знаете это место – это там в 60-м году был сбит русский самолёт-шпион.) И снова в своей речи Почётного гостя Хайнлайн предупредил о том, что огонь и сера уже на подходе. Он объявил, что ещё при жизни его слушателей на Земле произойдёт ядерная война.

Однако на этот раз его предсказание вызвало негативную реакцию аудитории в виде свиста с балкона со стороны некоторых молодых фэнов фантастики, накурившихся фиолетового самоанского и оскорблённых разрывом между мировоззрением Хайнлайна и их собственным. С другой стороны, один ярый фанат Хайнлайна в толпе принял это предупреждение настолько близко к сердцу, что, проснувшись на следующее утро от грозовых раскатов над головой, он подскочил «на три фута в воздух, весь покрытый потом»[4].

[4] Цитата из эссе Спайдера Робинсона «Rah, Rah, R.A.H.!». Перевод на русский К.Плешкова «Ура, Ура, Р.Э.Х» опубликован в «расширенной» версии «Реквиема» в малотиражке «под ШФ» лет семь назад.

Позднее, в 80-х годах, на симпозиуме, посвящённом Стратегической Оборонной Инициативе президента Рейгана, когда Артур Ч. Кларк поставит под сомнение осуществимость создания над Соединенными Штатами противоракетного «зонтика» (не говоря уже о мудрости подобного решения), Хайнлайн придёт в ярость и сообщит Кларку, что, не будучи гражданином США, он не имеет права совать нос в американские дела. В тот день двое бывших друзей видели друг друга в последний раз.[5]

[5] Часть присутствовавших была шокирована поведением Хайнлайна. По воспоминаниям Г.Бенфорда, Кларк высказывался о технической проблематичности «зонтика», Боб не стал играть на техническом поле (возможно, потому что у Кларка там было бы явное преимущество) и тут же попытался перевести вопрос в другую плоскость, заявив, что это вопрос обороны США, а Кларк с ней не сотрудничает, поэтому ему нет необходимости высказывать свое мнение по этому поводу. Он попытался сгладить резкость, объяснив, что, оказавшись в Англии или на Цейлоне, он не стал бы указывать их жителям, как им управлять страной (это наглое враньё, во время зарубежных поездок Хайнлайн то и дело поучал местных жителей, как им управлять страной). Кларк ответил, что он сомневается в моральной безупречности идеи «зонтика», после чего Хайнлайн взорвался и сказал Кларку, что у него «нет морального права выдвигать моральный аргумент о чём-то, в чём он не был заинтересован». Это был вопрос национального суверенитета, а Кларк не являлся гражданином. После этого страсти поутихли, Кларк даже извинился, что его могли заподозрить в британском высокомерии. Позднее они с Хайнлайном обменялись письмами и как будто нормализовали отношения, но более не встречались, потому что вскоре Хайнлайн умер. «Я понял, что Боб болен, и его поведение не было типичным для одного из самых вежливых людей, которых я когда-либо знал» тактично прокомментировал Кларк эту историю.

Для теперешнего Хайнлайна это был универсальный ответ практически на любой вопрос, который я мог бы ему задать. Именно там была проведена его черта.

Как он выразился в листовке «Кто наследники Патрика Генри?»:

«Вот уже сотню лет, после появления «Манифеста коммунистической партии», коммунисты стремятся захватить власть на планете. Единственная преграда — ядерное оружие, которым все еще владеет чудовищно съежившийся свободный мир. Они могут уничтожить нас… но они знают, что мы можем уничтожить их. Поэтому они хотят, чтобы мы отказались от уравнителя. Если мы на это пойдем, нам останется лишь ждать того же «милосердия», какое получил Будапешт[1]. Они скажут нам: «Сдавайтесь – или умрёте!»

Дэниэл Уэбстер

[1] Во время подавления Венгерского мятежа в 1956 году погибли ок. 2500 восставших. Хайнлайн часто называл Хрущёва «венгерский мясник».

Но я, как и большинство моих сверстников, не верил в реальность Красной Угрозы. Это была навязчивая идея старшего поколения, нас она не коснулась.

Годы спустя наше отношение к этой теме было отражено фильмами «Доктор Стрейнджлав» и «Русские идут, русские идут». Мы допускали, что в ситуации, когда мир балансирует на грани войны, из-за какого-то ужасного просчёта Бомба может взорваться, но мы ни в коем случае не ожидали увидеть, как Красная Армия входит в наш город.

Мне показалось, что Хайнлайн встал на уши из-за того, что вообще не могло произойти (и чего, по факту, так и не случилось в том пространственно-временном континууме, где мы с ним жили), мне даже показалось, что, выступая против коммунизма так целеустремленно и самоуверенно, Хайнлайн отбросил все свои прежние знания, всю свою проницательность и всю широту взглядов, с которыми он меня познакомил, и откатился назад, к более простому состоянию, когда единственное, что имеет значение, это кто тут должен быть главным.

С моей же стороны черта между мной и Хайнлайном прошла вдалеке от вопроса, должны ли мы противостоять коммунизму любой ценой или нет. Для меня ключевой вопрос звучал так: насколько искажает наше поведение антикоммунистическая позиция и не делает ли она нас самолюбивыми и недалёкими.

Примером такого искажения может быть использование Хайнлайном слова «уравнитель», которым он называет наше ядерное оружие в листовке «Наследники Патрика Генри» – как будто мы всего лишь сторонние наблюдатели во враждебном мире, которые изо всех сил стараются соблюсти силовой паритет с плохими парнями, бандитами и хулиганами, которые хотят причинить нам вред. Однако, как бы ни было утешительно и удобно думать о себе подобным образом, это не превратит красивую фантазию в правду, и Хайнлайн прекрасно понимал, что эта картинка далека от истины.

Если кто-то и вёл себя как хулиган, размахивающий заряженным пистолетом, то это были мы. Мы были теми, кто изобрёл ядерное оружие. И мы были единственными, кто его когда-либо использовал.

В конце Второй мировой войны мы сбросили две атомные бомбы на Японию, отчасти, чтобы дать России понять, что они у нас есть, и что мы без колебаний применим их в случае войны. Это русские, а не мы, остались с чувством, что им нужно бороться, чтобы найти уравнитель, если они хотят выжить.

Наши термоядерные испытания не были с нашей стороны какой-то отчаянной попыткой не отстать от России. Скорее, они были направлены на то, чтобы сохранить преимущество, которое у нас уже было, и оставаться впереди россиян, пытающихся играть в догонялки.

Это была Гонка вооружений. Мы её первыми начали, и именно мы старались, чтобы она продолжилась. И она потребовала от нас ещё больше усилий после того, как русские вывели на орбиту в 1957 году Спутник, и для разнообразия именно нам пришлось играть в догонялки.

Вопреки заявлениям Хайнлайна, прекращение испытаний вовсе не означало, что мы отказываемся от оружия, после чего у нас не остаётся иного выбора, кроме как сдаться или быть уничтоженными. Скорее, это означало, что всех в комнате попросили прекратить размахивать оружием, спрятать его в кобуры и успокоиться.

Но Хайнлайн не хотел успокаиваться.

Весной 1960 года Роберт и Вирджиния Хайнлайн совершили поездку в Россию, чтобы лично взглянуть коммунистическому зверю в глаза. На Первомай, один из тех главных советских праздников, когда танки и ракеты проходят по Красной площади на смотру перед коммунистическими лидерами, стоящими на могиле Ленина, Хайнлайны были в Москве и присутствовали на параде.

В тот день американский самолёт-шпион был сбит в 1500 миль от границы внутри российской территории. Когда самолёт не вышел на связь, и ещё не было ясно, что с ним случилось, правительство США выступило с заявлением для всего мира. В нём мы прямо сказали, что метеорологический самолёт сбился с курса.

Когда 5 мая русские официально объявили об инциденте, Хайнлайны находились в Алма-Ате в Казахстане. Им было сказано явиться в «Интурист», российское агентство, отвечающее за их поездку. Там их заставили сидеть в кабинете местного директора «Интуриста» и выслушивать длинную, строгую, полную отеческих нотаций лекцию о плохом поведении Соединенных Штатов, кульминацией которой стало это последнее безобразие.

Надо заметить, что существует несколько способов справиться с подобным смущающим опытом.

Если, например, вы отождествляете себя с Соединенными Штатами Америки и чувствуете себя ответственными за то, что они делают в мире, вы можете честно склонить голову от стыда за то, что только что произошло. А если нет, то вместо этого вы можете покачать головой и поразиться глупости идиотов, которые в настоящее время находятся у власти в Вашингтоне. А ещё вы могли бы скоротать время, размышляя о том, как могла бы разыграться аналогичная сцена с участием заблудившихся русских в Далласе, если бы Четвёртого Июля над Канзас-Сити был сбит советский самолёт-шпион. Или же вы могли бы молча посидеть в кабинете, ожидая, когда лекция, наконец, закончится, и вы отправитесь по своим делам.

Ничего из этого Хайнлайн не сделал. Вместо этого он пришёл в ярость.

Пока звучал обычный набор пропагандистских штампов, Хайнлайн терпел. Но когда он услышал о сбитом U-2, Хайнлайн почувствовал, что время пришло. Он знал о самолёте-шпионе U-2 от своих армейских друзей, и ему было известно, что разведывательные полеты над Советским Союзом продолжаются уже четвёртый год. И теперь нас поймали – хотя он не верил русским, когда они хвастались, что сбили самолёт.

Но будь он проклят, если будет за это извиняться! Как он заявит несколько недель спустя: «Если кто-то и будет пресмыкаться, то это не я»[2].

[2] Здесь и далее цитаты из эссе «Интурист» изнутри».

Вместо этого он контратаковал. Он закатил истерику. Он намеренно покраснел. На его лбу вздулась вена, и он начал кричать.

Как он говорил позднее: «Гораздо лучше притвориться, что теряешь самообладание, прежде чем ситуация станет настолько невыносимой, что ты действительно взорвёшься; это избавит вас от язвы желудка и позволит более эффективно проводить свою тактику».

Хайнлайн перекричал директора «Интуриста», вывалив на него список американских претензий к Советскому Союзу. Миссис Хайнлайн поддержала его, указывая расположение советских лагерей рабского труда на карте, висевшей в офисе.

Затем Хайнлайн выступил с решающим аргументом. Он потряс перед лицом чиновника пальцем, и выкрикнул: «Nyeh khul-toorrrnee!», делая ударение на средний слог и раскатывая букву «р».

Это было самое сокрушительное оскорбление из всех, что он знал по-русски. Ведь, как писал Хайнлайн, рекомендуя подобное поведение другим американцам, путешествующим по России: «В обществе, где практикуется запугивание, зачастую ничего, кроме наездов, не работает».

После чего они с миссис Хайнлайн, возмущённо топая ногами, вышли из кабинета. Потом они вернулись в свой отель. Потом они дали волю другим чувствам и начали трястись от страха.

Когда Хайнлайн пересёк границу и оказался на Западе, у него было чувство, будто он сбежал из Советского Союза. Сначала в Финляндии, а затем, через пару недель, в Швеции, он писал статьи о своём опыте, в которых оправдывал своё поведение.

В первой статье «"Pravda" значит "Правда"», он утверждал, что у русских гибкое и своекорыстное представление о том, что значит говорить правду. И в качестве примера он привёл физическую невозможность того, что они действительно сбили U-2. Если бы они это сделали, писал он, то радиоаппаратура и пилот не выжили бы. (То, что на самом деле произошло, показало более позднее расследование: самолёт действительно летел выше непосредственной угрозы поражения российскими ракетами, но ударной волны от их взрыва оказалось достаточно, чтобы развалить U-2 на части.) Хайнлайн ни словом не обмолвился по поводу истории о «заблудившемся метеорологическом самолёте».

Во второй статье «"Интурист" изнутри» Хайнлайн обобщал свой опыт и рекомендовал другим поступать так же, как он. «Если ни вежливое упрямство, ни шумная грубость не сработают, используйте прямое оскорбление», – писал он. И ещё: «Даже самый высокомерный советский гражданин страдает от комплекса неполноценности, когда сталкивается со свободными гражданами западного мира, особенно американцами».

Однако, когда я читал эти статьи, мне подумалось, что умение признавать, что человечеству ещё есть куда взрослеть, и умение действовать мудро и адекватно – это две разные вещи. Когда-то Хайнлайн умел рассуждать о человеческой зрелости, но нужно помнить, что между рассуждением и достижением лежит изрядная дистанция.

Дело в том, что поначалу я читал Хайнлайна бессистемно, его вещи появлялись в моей библиотеке либо когда мне удавалось их найти в журналах, либо по мере того, как они были переписаны Хайнлайном и опубликованы в виде книг, или собраны и переизданы в сборниках. Для меня не имело значения, что я читаю их совершенно не в том порядке, в каком они изначально были написаны и опубликованы. Ведь всё это был Хайнлайн.

Я совершенно не осознавал тот факт, что Хайнлайн, который говорил со мной наиболее сильно, не был Хайнлайном настоящего момента. Это был Хайнлайн периода 1941-1942 годов. Именно он выделился из прочих писателей-фантастов и поразил умы читателей НФ широтой и глубиной «Истории Будущего». Именно его рассказы наводили на мысль, что существует более высокая система отсчета, чем наши обычные повседневные заботы; что то, что мы принимаем за «реальность», на самом деле конструкция, которую мы сами же и создали, и потому несём за неё ответственность; и что впереди нас ждёт настоящая взрослая работа.

Романы, адресованные молодёжи, которые Хайнлайн писал после войны, не были столь же глубокими и завораживающими. Но даже если они не потрясли основы моего бытия, как старые вещи Хайнлайна, эти истории целенаправленно работали на расширение моих представлений о потенциальной сфере человеческой деятельности – не в последнюю очередь это касается концепции Фонда Дальних Перспектив из романа «Время для звёзд».

Однако, хотя в Хайнлайне и так уживались метафизик, которого интересовало наше отношение к природе бытия, и учитель, наставник уэллсовских самураев, ставящий долгосрочные цели и объясняющий глубочайшую ответственность, в нём нашлось место и для других личностей. Как минимум, ещё трое: сентиментальный патриот, которому нравится носить форму, нести службу и зарабатывать поощрения в виде ужина с капитаном; революционер-либертарианец, размахивающий плакатом с надписью «Не наступай на меня»; и солипсист, сомневающийся в реальности всего, кроме себя самого.

Все эти разные, порой противоречивые тенденции присутствовали в текстах Хайнлайна с того момента, как он начал писать, именно это и делало их неизменно увлекательными. Однако в его довоенной литературе преобладал Квест (так Хайнлайн в частном порядке назвал поиск личного и общечеловеческого смысла) – и Квест подчинял себе все прочие структурные элементы.

А поскольку весь личный диапазон Хайнлайна, от благородного и дальновидного идеалиста до самодовольного хулигана, все эти годы проявлялся частично, а иногда и полностью в пределах одной и той же истории, а я освоил список опубликованного Хайнлайна как попало, изменения, которые претерпело его творчество за эти годы, не были для меня очевидны. И только после того, как я прочитал все его старые вещи и начал читать новые по мере их публикации, я, наконец, начал понимать Хайнлайна таким, каким он был сейчас, в конце 50-х.

К тому времени, когда я постучался в его дверь, чтобы выразить ему свою благодарность и признать его своим учителем, Квест уже не был для него приоритетом. И он вовсе не чувствовал себя обязанным принимать молодых людей только потому, что они считали себя его учениками (хотя он был готов смириться с их похвалой).

В 1958 году появился «Имею скафандр – готов путешествовать». Я нашёл его восхитительным, жемчужиной среди ювенильных романов Хайнлайна. Мне нравились его масштабные изменения: от заднего двора маленького городка к Луне, затем на Плутон, потом к планете звезды Вега, а затем в другую галактику – и домой.

Однако в решающий момент, ближе к концу рассказа, когда человечество предстаёт перед судом, и нам дают понять, что, если наш вид будет признан ущербным, наша планета будет выброшена из обычного пространства-времени, главный герой Хайнлайна, Кип Рассел, кричит:

«Черт с вами, забирайте нашу звезду – вы ведь на это способны. На здоровье! Мы сделаем себе новую звезду, сами! А потом в один прекрасный день вернёмся в ваш мир и загоним вас в угол – всех до одного!»[8]

[8] Перевод Ю.Зараховича.

Его слова не показались мне смелыми и решительными, скорее, заносчивыми и мстительными. Я предпочел бы, чтобы от нашего имени говорил кто-то более мудрый.

В конце романа Кип возвращается домой, и в аптеке, где он работает, его задирает один городской придурок. В ответ Кип обливает его шоколадным солодом. И я не мог не задаться вопросом, была ли такая реакция адекватна для того, кто только что побывал в другой галактике, представляя человеческую расу, не говоря уже о том, такой ли должна быть подлинно триумфальная нота, которой можно завершить историю.

В том же 1958 году Хайнлайн опубликовал «Кто наследники Патрика Генри?». Когда я, наконец, прочёл этот призыв, я отреагировал на него более сдержанно, чем намеревался по первому побуждению. Это произошло потому, что Хайнлайн, которого я знал прежде, изменил мои взгляды, познакомив с более широкой и более значимой системой координат, чем мир, который я видел вокруг себя здесь и сейчас (в то время как Хайнлайн, написавший это объявление, пытался заставить меня принять чью-то сторону в игрищах коммунистов/антикоммунистов, трубя в горн, размахивая флагом и цитируя Отцов-основателей).

Мне не нравится, когда меня пытаются куда-то втянуть подобным образом. Когда Хайнлайн переписывал свою первую повесть «Если это будет продолжаться...», он сформулировал это следующим образом:

«Свободного человека не надо «натаскивать»! Свободные люди свободны потому, что они упрямы и несговорчивы и предпочтут сами вляпаться в собственное дерьмо, но не позволят задурить им голову самозваным мозгоправам!»[9]

[9] Чертовски жаль, что я не смог в своё время навести полный глянец на этот абзац в булычовском переводе. Но хотя бы здесь он прозвучит, как надо.

Но затем, в 1959 году, Хайнлайн пошёл дальше, обесценивая относительную значимость других людей. В его рассказе «Все вы, зомби…», герой, который является для себя одновременно и матерью, и отцом, сомневается в существовании всех и вся, кроме других аватаров её/его самого:

«Я знаю, откуда пришёл я – но откуда взялись все вы, зомби? ... На самом деле вас здесь вообще нет. Здесь нет никого, кроме меня – Джейн – я здесь, одна, в темноте. Мне так вас не хватает!»[10]

[10] Концовку рассказа на русский более-менее адекватно перевёл только Вязников, здесь я лишь чуточку изменил.

«Все вы, зомби...» получился умной, даже блестящей историей. Но в каком состоянии ума был Хайнлайн, чтобы задумать и написать это? И кого, по его мнению, он имел в виду, говоря «все вы, зомби»?

В 1959 году Хайнлайн также опубликовал «Звёздный десант». И этот роман, номинально предназначенный для молодёжи, вызвал у меня много вопросов.

История рассказывает об обществе будущего, в котором государственная служба является необходимым условием гражданства. И особенно прославляет службу в армии, борьбу с инопланетным врагом, с которым нельзя общаться, а можно только противостоять.

Но через шесть месяцев я сам оказался в армии США и смог наблюдать за вооруженными силами собственными глазами. То, что выпало на мою долю, оказалось отнюдь не достойной восхищения службой. Армия старательно изображала, что всё делается так, как должно, и всё выглядит замечательно, но на самом деле это была пустая трата времени (плюс немного коррупции), и требовалось просто тянуть лямку. В «Heinlein in Dimension», опираясь на собственный опыт, я написал: «Звёздный десантник и вполовину не так великолепен, когда сидит на своей заднице, в десятый раз полируя своё оружие, за отсутствием лучшего занятия».

Более того, «Десант» наводит на мысль, что конфликт между людьми и инопланетянами подпитывается не только непримиримой враждебностью Багов, но и убеждениями людей и их поведением. Рико, главный герой романа, говорит нам:

«Человек есть то, что он есть, дикое животное с волей к выживанию и (пока) способное противостоять всем конкурентам. До тех пор, пока человек не примет это, всё, что он говорит о морали, войне, политике – да о чём угодно – это чушь собачья. Правильная мораль возникает из знания того, что есть Человек, а не из того, каким бы его хотели видеть прекраснодушные болваны и добродетельные тётушки Нелли.

Вселенная даст нам знать – позже – есть ли у Человека какое-то «право» по ней расселяться.»[11]

[11] Все переводчики «Десанта» этот пассаж переводят по-разному, трудно выбрать лучший. Пусть будет мой вариант.

В связи с этим хочется спросить, если вы ненароком наступили на ногу кому-то, кто считает себя «диким животным с волей к выживанию», каковы ваши шансы избежать драки?

Тот Хайнлайн, что учил меня, не изображал вселенную местом, полным вражды, конкуренции или произвола. Вместо этого он писал о пластичной реальности, которая была отражением нашего собственного состояния ума, он писал о звёздной вселенной, которая сейчас, возможно, слишком стремительна для нас, но с которой со временем мы можем справиться.

Так что же это было? Действительно ли враждебные Баги прятались Там В Темноте, только и ожидая возможности напасть на Буэнос-Айрес? Или воинственные взгляды сами себя подогревали и толкали на воинственное поведение, словно собака, лающая на своё собственное отражение? Быть может, самом деле истинной проблемой были не Баги, а мы сами и наше собственное мировосприятие?

Хайнлайн, написавший «Звёздный десант», хотел, чтобы я рассматривал Человека как дикое животное, природа которого такова, какая она есть, и которая не может быть иной. Но мой Хайнлайн-учитель говорил, что люди ещё не достигли зрелого состояния, как индивидуально, так и в общественном отношении, и им ещё требуется немного повзрослеть.

Кто из них двоих был прав?

Я не хотел быть таким глупым, оторванным от реальности или даже аморальным и не-человеческим, как прекраснодушные болваны или добродетельные тётушки Нелли, но будущее человечества, во имя которого я должен был трудиться (к чему готовил меня Хайнлайн), совсем не походило на то, где Человек будет распространяться по Вселенной под предводительством звёздных десантников в силовой броне, которые будут сметать с дороги всех, кто косо на нас посмотрит – пока Вселенной не надоест это шоу, и нас не выставят за дверь.

Это не было даже гамбургером научной фантастики. Это была варёная котлета.

Что могло произойти с Хайнлайном? Я не знал, но мне было интересно.

Когда осенью 1959 года я снова писал Хайнлайну, я попросил объяснений. Я сформулировал свой вопрос в терминах того, что Хайнлайн ранее писал об атомной опасности. По сути, я спросил его: «В прошлом вы говорили, что радиация вредна. Как в свете этого можно оправдывать новые ядерные испытания?»

Его ответом был список книг, которые Хайнлайн велел мне прочесть. Книги сказали мне: «Коммунисты идут!».

Как говорят суфии: «Вопрос о небе. Ответ о верёвке».

Поэтому, на случай, если Хайнлайн неправильно понял, о чём я спрашивал в первый раз, я написал ему снова и повторить свой вопрос. И заодно попросил прояснить то странное рассуждение о пользе радиации, которое я только что прочитал в «Звёздном десанте».

И в этот момент Хайнлайн, выступая через миссис Хайнлайн, вежливо отказался обсуждать со мной дальнейшие вопросы.

В 1973 году в письме, которое не было мне адресовано, но предназначалось для моих глаз («Я не думаю, что мистеру Паншину понравятся некоторые вещи из этого письма»), Хайнлайн описал наш обмен мнениями. Он сказал, что я был «нахальным, обожающим споры подростком», который написал ему много длинных и утомительных писем, на которые отвечал он сам или миссис Хайнлайн, пока им «не надоели его манеры и его нелогичность, и они перестали отвечать... и через некоторое время он перестал писать, к нашему большому облегчению».

Я думаю, что, задав ему свои вопросы, я тем самым наступил Хайнлайну на любимую мозоль.

Но учитель, который не терпит вопросов, – это не учитель. И Хайнлайн, в настоящее время проживавший в Колорадо-Спрингс, закрыл передо мной дверь. Если раньше я был его учеником, то теперь я им перестал быть.

Чтобы сохранить хоть что-то из того, что я от него получил, я должен был решить для себя, в каком из своих проявлений Хайнлайн остаётся для меня актуальным. Вместо того чтобы учиться у Хайнлайна, как раньше, мне пришлось начать изучать Хайнлайна.

Не могу сказать, что школа меня многому научила. В основном я извлекал уроки из чтения, которое выбирал самостоятельно. Поэтому именно Роберта Хайнлайна я считал своим настоящим учителем.

Поначалу Хайнлайн был запретным плодом, который я должен был красть. Я впервые встретился с ним на страницах журнала «Boys' Life» моего старшего брата Дэнни. К этому журналу, как он болезненно-ясно дал понять, мне нельзя было прикасаться. Тем не менее, я к нему однажды прикоснулся, и нашёл в нём историю с продолжением, в которой говорилось о бойскауте будущего, который эмигрирует с отцом на Ганимед.

В этой истории было что-то такое, что меня зацепило, и мне захотелось её прочитать. До этого я никогда не проводил время в воображаемом Будущем. И в меня никогда не попадал метеорит на пути к Ганимеду, и я никогда не портил свою скаутскую форму, затыкая ей дыру.

Мне приходилось быть настороже, читать в пол-глаза, постоянно оглядываясь через плечо, чтобы следовать за «Фермером в небе» (или «Satellite Scout», как он тут назывался) по всем четырём номерам журнала. Несомненно, из-за этого я ещё сильнее увлёкся Хайнлайном и научной фантастикой.

Научная фантастика стала моей персональной подрывной литературой. Она рассказывала мне о вещах, выходящих за рамки обыденного мира вокруг меня. И мне не терпелось прочитать всё, что я мог найти.

Я разыскал другие ювенильные романы Хайнлайна в Государственной библиотеке Лансинга, прочитал их все и не по одному разу. Каждый раз, приходя в библиотеку, я надеялся найти что-нибудь новенькое. В этой серии книг Хайнлайн целенаправленно расширял мой кругозор. Не привлекая внимания к этому факту, а просто делая это, он шаг за шагом вел меня от Луны к звёздам и заставлял меня чувствовать, что я – там.

Потом, когда я учился в седьмом классе, я обнаружил «Зелёные холмы Земли» Хайнлайна в виде сигнального экземпляра в мягкой обложке для школьного книжного клуба[6]. Я сразу же его схватил и оказался в центре Истории Будущего Хайнлайна. Там даже была схема будущего, полная тайн и загадок, которую я должен был изучить.

[6] Не нашёл других упоминаний о таком издании. В 52-80-х гг «Холмы» выпускало в мягкой обложке «Signet», и это могло быть одно из сигнетовских изданий, но у этого сборника, мне кажется, не было шанса попасть в рекомендованный список Библиотечной Ассоциации.

Могла ли на самом деле в Литтл-Америке произойти революция? А религиозная диктатура в США? Кто такой Вурхис и какими могут быть «финансовые предложения Вурхиса»? А ведь ещё была последняя запись в таблице: «Гражданские беспорядки, за которыми последовал конец юности человечества и начало первой зрелой культуры». Неужели современное нам общество взрослых людей всё ещё пребывает в подростковом состоянии и ему требуется повзрослеть? Какой будет по-настоящему зрелая человеческая культура?

Для меня было откровением, что будущее может иметь сложную природу, состоящую из взаимосвязанных частей, и что это будущее может говорить со мной, находящимся в прошлом – через Хайнлайна, выступающего в роли посредника, – чтобы сообщить мне, что впереди меня ждёт работа, которую поставит перед собой по-настоящему повзрослевшее человечество, и что к этому нужно готовиться.

Хайнлайн был тем человеком, что помогал мне ориентироваться в пространстве и времени. Он постоянно знакомил меня с новыми для меня фактами, ссылками и перспективами. Он расширил для меня размеры и сложность окружающего мира, а также показал мне ограниченность моих взглядов на жизнь.

В Государственной библиотеке среди ювенильных книг Хайнлайна случайно затесался экземпляр «Уолдо и Магия, Инкорпорейтед» – я так и не смог понять, как он там очутился. Это была чрезвычайно сложная книга для 12-летнего юнца – в частности, рассказ «Уолдо», в котором явно отрицалось, что реальность имеет фиксированную природу. Оказалось, что такое нелегко проглотить.

Потом я поискал научную фантастику и во взрослом отделении Государственной библиотеки. Но всё, что я смог найти в картотечном каталоге под заголовком «Научная фантастика» оказалось парочкой сборников рассказов с названиями «Приключения во времени и пространстве» и «Сокровищница научной фантастики».

Я отважился вернуться к стеллажам, чувствуя себя незваным гостем, которого в любой момент могут обнаружить и выгнать вон, ведь мне было всего двенадцать, и мне не полагалось смотреть книги для взрослых. И там, в глубине лабиринта книжных полок, я обнаружил гигантские ранние антологии НФ, которые станут моим базовым образованием в области классической научной фантастики: Хили, МакКомас и Грофф Конклин.

Именно в первой антологии Конклина «Лучшая научная фантастика» я натолкнулся на «Вселенную» Хайнлайна. В ней Хайнлайн проводит мысль, что может существовать никем не признаваемая, но более обширная и более близкая к реальности система отсчета, выходящая за ограниченные рамки обычной жизни. Ещё он сказал, что люди могут активно сопротивляться попыткам исследовать такую систему.

Только не я. Не я. И всё же я мог сопереживать этим людям. То, что Хайнлайн хотел мне сказать, могло быть всем, с чем я мог справиться, и даже больше, психологически и эмоционально.[7]

[7] Абзац мне не даётся, мозг буксует (чортова постковидка), вот оригинал, и сообщите мне, если сможете его сформулировать нормальным русским языком: «Not me. Not me. And yet, I could empathize with those people. What Heinlein had to say to me could be all that I could handle and more, psychologically and emotionally»

Помню, мне было 13, я был в летнем скаутском лагере, и однажды мне пришлось просидеть там целый день одному, из-за того, что я обгорел на солнце. Перед уходом командир патруля вручил мне для чтения книгу «Кукловоды» в мягкой обложке, и я впервые узнал, что он тоже читает научную фантастику.

Даже обложка этой книги нервировала своей мрачностью, динамизмом и подтекстом угрозы и конфликта. На странице 101 «Бесконечных миров», недавно вышедшей книги Винсента ди Фейта о фантастическом искусстве, есть большая репродукция оригинальной картины Стэнли Мельцоффа. Ди Фейт называет её «одной из немногих коммерческих картин НФ, которые по праву можно назвать шедеврами». Взгляните на неё, и вы поймёте, как на меня подействовала её тревожная аура угрозы.

Я сидел в лагере средь бела дня один-одинёшенек, время от времени украдкой поглядывая на тревожную картинку на обложке. Я был напуган, но единственное, что мне оставалось, это через силу продолжать читать историю Хайнлайна о людях, захваченных контролирующими разум слизняками с Титана и превращённых в зомби, лишённых собственной воли.

Однако куда больший вызов Хайнлайн бросил моим представлениям о том, кто я такой, и что я должен с собой делать.

Я впервые прочитал «За этим горизонтом», когда мне было 14 лет. Это было вечером, когда я присматривал за детьми Андерсонов, что жили через улицу, и после я так и не смог прийти в себя. Повороты этого романа были настолько необычны, а вопросы, которые он поднимал о полезном использовании отдельной человеческой жизни, а также о том, кто или что в конечном итоге может быть ответственным за то, что произошло в этой жизни, были настолько фундаментальными и настолько головокружительными, что я с трудом выдерживал напряжение, которое сам едва ли был способен осознать. Мне пришлось три раза обойти вокруг дома, чтобы взять себя в руки.

И по сей день «За этим горизонтом» остаётся для меня пробным камнем тех вопросов, которые можно задать в форме НФ-произведения.

Ещё подростком я изо всех сил старался прочесть всё написанное Хайнлайном, всё, что сумел найти. Его полное собрание сочинений в те годы было не так доступно, как сегодня. Мне пришлось долго и старательно его собирать. Я внимательно изучал Хайнлайна, пытаясь разобраться в том, что он говорит (потому что некоторые из его высказываний казались мне взаимно противоречивыми), понять их и решить, какое отношение они имеют ко мне.

Если Хайнлайн был моим учителем, и если я чему-то у него научился, так это тому, что нужно воздерживаться от вынесения окончательных вердиктов, нужно выяснять факты, расширять свой кругозор и сферу своих знаний и ответственности. И делать это независимо от того, что могут подумать другие о том, чем, по их мнению, я занимаюсь.

Именно для того, чтобы сказать ему об этом, летом 1957 года я написал Хайнлайну своё первое благодарственное письмо – то, на которое, как я сказал, ему не нужно было отвечать, но на которое он ответил.

Мне только что исполнилось семнадцать. Я считал его ошеломляющим, даже потрясающим писателем. И я никогда раньше не писал подобных писем, никому в жизни. Мне удалось сообщить Хайнлайну, лишь то, что я считаю его рассказы стейком по сравнению с гамбургерами, которыми была вся остальная научная фантастика, которую я читал. Я прибег к псевдо-хайнлайновскому стилю, чтобы выразить свою мысль – это был последний раз, когда я пытался скопировать его стиль.

На самом деле я просто хотел донести до Хайнлайна, что в его рассказах я нашёл более сложный уровень человеческой жизни, человеческого сознания и человеческой зрелости, чем где-либо ещё, и что я благодарен ему за это.