В этот сборник входит две работы Арона Гуревича, схожие темами, но, увы, неравнозначные по масштабу.

1. «Категории средневековой культуры» (1972). Самая известная работа Гуревича, это можно сказать определённо. Её читают и цитирую все – историки-медиевисты, античники, русисты, антропологи, филологи, культурологи, даже специалисты по новому и новейшему времени. Она переведена на десяток языков, и не раз переиздавалась по всему миру. В университетах США и Германии она до сих пор в списке обязательной литературы для ряда специальностей. Выход «Категорий средневековой культуры» стал настоящим шоком для образованной публики, причём не только в России, но и за рубежом. К шквалу похвал и критики присоединялись самые именитые историки мира, в частности, Жорж Дюби и Фернан Бродель. Уникальный случай – её научный потенциал не исчерпан, и до сих пор в списках литературы самых различных направлений можно встретить «Категории…», хотя прошло уже больше 40 лет со дня его публикации.

Всё дело в том, что здесь Гуревич фактически создаёт один из самых удачных методов исследования культуры и мировоззрения людей прошлого – «анализ картины мира через создание модели мира», то есть – идеального типа. Также «КСК» — одно из самых универсальных описаний семейно-родовой архаики, и мировоззрения его хранителей.

Конечно, Гуревич только размечал путь к своим будущим, чисто источниковедческим работам по истории культуры. Так что он набросал примерное поле, в котором нужно работать. Взял два пласта общества – архаичный (германо-скандинавский) и классическосредневековый (XII-XV вв.), и, взяв по своему вкусу набор категорий (в качестве опорных точек для сетки координат), и проанализировал отношение людей того времени (насколько есть возможность) к ним. Эти категории делятся условно на три группы – глобальные (Пространство и Время), Социальные (Право, Обычай, Сословия) и Экономические (Дар, Богатство, Труд, Собственность).

Посмотреть на мир глазами человека другого времени – вот главная задача, которую Гуревич ставил перед собой. С другой стороны, он пытался доказать, что архаичный, варварский компонент довлел над историей Средневековой Европы, оказав ничуть не меньшее влияние, чем христианско-римский.

Для поставленной задачи Гуревич перелопатил огромную гору литературы, практически вся она – на иностранных языках, именно поэтому её так тепло приняли за рубежом – она представляла собой определённый этап в развитии культурологии. Конечно, хватает недостатков, в частности, это касается подбора источников для подтверждения своих высказываний. Конечно, они все на месте, однако весь комплекс, конечно, охвачен не был. Во вторых – описание архаичных категорий у него основано отчасти на примере древних германцев и Скандинавии, правда, с «участием» «варварских королевств». Классическое средневековье представлено Францией, Англией и Германией, насколько подобное сравнение регионов в разных пространственно-временных координатах обусловлено, вопрос спорный, весьма.

Пожалуй, это всё, что можно написать о «Категориях средневековой культуры» — эта вещь, которую однозначно необходимо читать. Конечно, эта общая картина, которую нарисовал Гуревич, нуждается в многочисленных поправках, но стоит поблагодарить историка уже за то, что он создал такое масштабное исследовательское поле.

2. «Средневековый мир. Культура безвмолствующего большинства (1990). Эту работу на иностранные языки переводить никто не стал, и она стала одной из последних крупных работ Гуревича, написанных по тематике средневековой культуры. Она, конечно, талантлива и неплохо сделана. Однако я считаю, что это худшая работа незаурядного и выдающегося историка.

Какую задачу ставил Гуревич? Написать общую работу, которая показала бы базовую концепцию народной культуры Средневековья, и метод её исследования. Однако, по всей видимости, Арон Яковлевич работал уже на излёте, и эта в общем немаленькая книга лишена оригинальности предыдущих работ. Вернее так – она дублирует предыдущие работы. Некоторые главы – это просто слегка переработанные статьи, опубликованные раннее в периодике.

Самой неудачной является первая часть, где Гуревич пытается рассмотреть народную культуру раннего средневековья. Однако – неудача. Письменные источники чудовищно скудны, археологическими он пользоваться не будет, как это делал в случае с Древней Германией и Скандинавией. Поэтому Гуревич попросту собрал цитаты и высказывания, посвящённые простому люду, обнаруженные им в нарративах, сгруппировал и выделил в маленькие разделы, скудные по информации.

Вторая часть касается XIII века. Целиком компилятивная, Гуревич попросту пересказывает здесь свои предыдущие вещи. Это его источниковедческие исследования exempla и visions, документов, в какой-то мере отражающих специфику народного мышления, по результатам было опубликовано две монографии. Однако, пожалуй, новшество м является включен6ие сведений из проповедей Бертольда Регенсбургского (XIII в.), немущего много интересной информации. Плюс в состав раздела включены любимые Гуревичем исландские саги и «Песнь о Нибелунгах». Последняя имеет очень отдалённое отношение к народной культуре, да и насколько можно выявлять людское мышление посредством анализа саг… Это ведь тоже своего рода элитарный жанр. Хотя, многие из них описывают жизнь бондов, и могут всё же сказать что-то полезное… в сильном отрыве от континентальной Европы.

Последний раздел самый ценный, посвящён XVI – XVII вв., и описывает соотношение религиозной жизни крестьянства и официальной церкви, которое особо остро выявилось после начала Реформации. Также Гуревич описывает такое интересное явление, как «охота на ведьм», говоря о глубоких корнях этого явления, не столько связанных с Инквизицией, а скорее с народной психологией. Раздел основан не на источниках, а на сведениях литературы, с авторами которой Гуревич периодически полемизирует, иногда отвлекаясь на совершенно посторонние темы.

В целом, неудачная и неровная монография, содержащая мало оригинального, по сравнению с другими работами Гуревича. За исключением третьего раздела, достаточно слабая работа.

…Продолжая разговор о знаковых обобщающих работах, посвящённых Средневековью, нельзя не вспомнить имя того, кто во многом определил облик науки в XX веке. Это Марк Блок (1886-1944). Вместе со своим другом Люсьеном Февром он основал и поныне существующий журнал «Annales», в котором выразилось по настоящему новое понимание истории как науки, её приёмов и задач. Человек, во многом, был уникальнейший, интересной и драматической судьбы. Помимо университетской деятельности Блок был опытным военным, на фронтах Первой мировой он получил звание капитана и ряд наград, отправился на фронт и в позорные для Франции 1939-1940 года. Однако он не смирился со «странным поражением», о котором написал книгу позднее – в 1943 году Блок ушёл в подполье членом Сопротивления, для того, чтобы быть расстрелянным годом позже гестаповцами.

Несмотря на сложную жизнь, Марк Блок успел в ней многое. Книг и статей написано много, большинство монографий переведено на русский язык – знаменитейшая «Apologie pour l'histoire ou métier d'historien» (Апология истории) (1941), хорошо известная советскому историку «Les Caractères originaux de l'histoire rurale française» (Характерные черты французской аграрной истории) (1931), и оригинальная методологически в своё время «Les rois thaumaturges» (Короли-чудотворцы) (1924). Имеется и ещё одна работа, которая в своём роде подвела черту под всеми медиевистическими штудиями Марка Блока – «La societe feodale» (1939-1940). В ней он обобщил опыт изучения средневекового социума, представив своё видение прошлого, называемого нами «тёмными веками».

Конечно, Блок – прежде всего учёный, и скатиться до травления баек о деяниях сильномогучих феодалов он не мог. Историк подходит к материалу со своим вопросником, и выстраивает на его основе сетку координат, в которую и упаковывает известные ему факты. Итак, в качестве опорных точек модели историк берёт социальный строй, право, и любимый им mentalite (впрочем, уделяя ему больше подчинённую роль). В качестве временных рамок он берёт VIII-XIII века, географических – территорию распавшегося государства Каролингов плюс Англию. Итак, какова концепция?

В отличие от многих историков, Блок вовсе не призывает отказываться от определения «феодализм». Впрочем, он отказывается и абсолютизировать его, расширяя это явление до, скажем, «формации». Нет, французский историк понимает под «феодализмом» вполне конкретную форму существования социума. Когда государственные и родовые отношения ослабевают (под натиском внешних нашествий), когда члены социума вынуждены выстраивать друг с другом отношения подчинения-покровительства (вассалитет, пронизывающий страты насквозь), практически свернувшиеся на нет товарно-денежные отношения заставляют крестьян и их сеньоров образовывать отдельные натуральные хозяйственные анклавы, практически независимые друг от друга – тогда и образуется феодализм.

Время IX – XIII веков не так тщательно описано в нашей литературе, как другие части средневековья (это не касается крестовых походов), и со стороны кажутся статичными. Однако Марк Блок лучше всех смог показать, насколько это время наполнено социальной динамикой, насколько оно подвержено изменениям, внутренней эволюции и перестройки общества. Время образования «Великих расчисток» и крупных сельских и городских общин, формирования государств и наций почти в современном виде, становления основных социальных и политических институтов, выживших на века вперёд – эпоха «Становления Европы». Блок описывает формирование облика европейского социума, идя «снизу» (похожую попытку много позже с позором провалил Жак Ле Гофф, сведя своё «Становление Европы» к эволюции форм западноевропейской элитарной культуры).

Отдавая дань своим предшественникам, Блок постоянно вписывает в социальную динамику средневекового общества право – то, на основе чего были написаны тысячи томов истории «Тёмных веков». Однако основатель «Анналов» постоянно подчёркивает изрядную пропасть между реальностью и правовыми нормами, глубокий синкретизм, если можно так выразиться, римских и германских правовых форм. Кроме того, он пишет и о влиянии банального человеческого фактора – простая с виду структура феодального общества постоянно усложнялась и искажалась его же носителями, создавая пестрейшее полотно, и создавая очаги напряжения между людьми.

Концепция Блока изящна и красива, и, самое главное, вполне наглядно методологически обоснована конкретными фактами. Главное в методологии Блока – постоянное совмещение «макро-« и «микро-« уровней исследования, а также – отсутствие чётких идеологических и концептуальных предпосылок. Главное в творчестве Блока – реальный человек, совокупность подобных ему образовывает общество, и это – главный объект исследования. «Феодальное общество» стало методологическим примером для нескольких поколений исследователей, и, по мнению многих, его актуальность в этом смысле жива до сих пор.

…Когда мы размышляем над тем, как возник наш с вами мир, неизбежно встаёт вопрос о его истоке, том, откуда он вырос. До возникновения письменной культуры многие тысячелетия существовали целые многие поколения людей, о которых нам известно очень и очень немногое. Многочисленные немые орудия, рисунки, петроглифы, могилы – вот что нам осталось в наследство от тех людей, которые являлись нашими предками, и которые, чтобы мы не говорили, заложили основу нашего мира, стали его фундаментом. Кто же они были? Как они мыслили? Как видели мир?

Долгие годы, конечно, пробовали отыскать ключ к первобытной духовности. Когда первые этнологи начали изучать народы, находящиеся на уровне каменного века, они сделали простой вывод: нужно попросту взглянуть на то, как они живут – и мы получим точный образ наших предков. Последствия этой теории аукнулись позже не в лучшую сторону, но, в принципе, общая парадигма может оказаться вполне рабочей – ведь люди жили в похожих условиях, пользовались схожими орудиями, и, быть может, их мышление также…?

Из этого постулата исходит и Владимир Кабо. Пару слов об авторе. Он не археолог, по большей части – этнограф, предмет его исследований – австралийские аборигены, всю жизнь он изучал различные формы искусства автохтонных народов маленького континента, не обходя вниманием ни древнее искусство, ни современное. Конечно, судьба преподнесла Кабо пару сюрпризов в виде пяти лет лагеря в Поморье, однако судьба его была относительно благополучной – полностью реабилитированный, этнограф смог защитить диссертации и работать в РАН, в Питере и Москве. Много ему пришлось работать не только с австралийским материалом, в годы работы в Институте Этнографии Владимир Рафаилович не раз совершал экспедиции в Сибирь, знакомясь с сакральными обычаями тамошних народов. Что наложило отпечаток на его творчество. Перед самым распадом Союза Кабо решил покинуть Россию, и уехал в свою любимую Австралию, где продолжил исследование обычаев аборигенов, уже лицом к лицу с ними…

Учёный был, мягко говоря, нетипичный. Если мы откроем классический вузовский учебник Алексеева, то увидим там данные по эволюции первобытной семейной общины, беспорядочных половых связях, промискуитете, изначальном матриархате и прочих прелестях. Кабо, однако, избегал подобных высказываний, считая их целиком фантастичными, плодом сомнительной аналогии. Хотя метод компаративистики играл в его творчестве немалую роль.

Как и многие учёные, Кабо задумывался и над общими проблемами своих исследований. Насколько современные полупервобытные народы близки духовно нашим предкам? Быть может, именно они являются отражением того далёкого прошлого, в котором кроются истоки мировых религий, языков, народов? Тогда он начал работать над материалом, который одинокого близок и этнографии, и археологии, и при этом – далёк от них. Кабо начал искать следы первобытной духовности, из которых происходит религия как явление, он попытался понять специфику мироведения людей, не знавших железа и плуга. Так была написана книга «Круг и крест», писавшаяся долгие годы, ещё с советских времён, и изданная только в 2002. На вооружение он взял два основных постулата. Первый – структура мышления у всех людей в общем и целом одинакова – запад для всех будет западом, а восток востоком, сторон света – 4. Второе – для возникновения религии необходимо чувство «священного», некий набор сакральных знаний, объясняющих окружающий мир с точки зрения иррационального.

Итак, первая часть – к чему поводит автор? Материал Кабо здесь – чисто этнографический. Различные народы современности (конечно, знакомый автору материал, австралийцы разных племён, и сибиряки). Главная задача – показать то сходство, которое прослеживается в образах картины мира и символике. В частности – Кабо много пишет о шаманизме как характерной черте архаичного строя, существующей в разных частях земного шара. То же самое и с символикой – скажем, крестообразная форма характерна для многих амулетов неразвитых народов. Тотемизм, обряды инициации, ритуалы, чародейство – всё это, считает Кабо, связано с глубинными представлениями человека о потустороннем, священном, и является скорее чертой коллективной психологии.

Вторая часть – о том же самом, но только – с позиции археологии. Материальные свидетельства – палеокартины со стен пещер, ритуальные инструменты, орнаменты и лабиринты. В результате он подметил несколько общих элементов архаичной картины мира, как то: обрядовость, нацеленная на изменение природы, образы Творца, богов и культурных героев, культ тотемических орудий. Кабо явно пытался выявить нечто «типическое» для архаичных обществ прошлого и настоящего.

Что считает Кабо источником религии? Постижение дуализма жизни и смерти приводит к появлению понятия о потустороннем мире, оно, в свою очередь, подводит к мысли о вещах «священных». Жизнь и смерть закольцованы друг в друге, также как и «священное» с обыденным. Они дуалистичны, и в то же время – пронизывают друг друга, «священное» постоянно оживает в ритуалах и обрядах, оно необходимо для управления обыденным. Первобытные ритуалы, символика, общность в мифологических сюжетах – всё это для Кабо является чертами коллективной психологии, исходящей из глубинной общности мышления людей, пришедшего к нам из глубокой древности.

Так что, я думаю, книга будет интересная для всех, кто хотя бы раз задумывался о том, откуда пошли фундаментальные основы нашего мира. Если ваши интересы не зациклены на вопросах древности славянских народов, а охватывают более глобальные проблемы – смело берите эту книгу.

Карло Гинзбург (Карл Львович Гинзбург) – известнейшая личность в европейской науке. И это притом, что ни один человек не может сказать точно, какая-же у него специальность. В чём он специалист? Работы Гинзбурга настолько специфичны и разносторонни, что весьма и весьма сложно определить их направленность. Когда историк занимался историей ересей, то писал и о многих других вещах – скажем, знаменитая «Сыр и черви» охватывает не только историю ереси ничтожного мельника Меноккьо, но и касается многих иных вещей. Гинзбург писал достаточно расплывчато, размышляя даже не о сути исторических явлений, что в целом не ново для современной ему историографии, а занимался поиском метода исследования множества субъективных сторон истории. Даже самого понятия «научной школы» для него не существовало – она была лишь набором учёных-индивидуумов, работающих в одной сфере (см. «От Варбурга до Гомбриха»). Чем же знаменит этот очень своеобразный и колоритный историк?

Когда произносят имя Карло Гинзбурга, то первым делом возникает ассоциация со словом «микроистория» (microstorie по итальянски), которому в последнее время придано не очень хорошее значение. Зачастую, когда студенты называют основным методом своих дипломных работ «микроисторию», то там содержится чаще всего просто событийное описание, со слабым намёком на контекст. Учащийся может знать в подробностях события жизни мелкого лорда из Английского Парламента, но не иметь ни малейшего представления о том, что происходило в стране в тоже самое время. Ну так вот, это – не микроистория. Это – «событийная история». Микроистория строится, как ни странно, на хорошем знании контекста. Тогда зачем она нужна?

Читаем статьи сборника «Мифы-эмблемы-приметы». Казалось бы, тематики – абсолютно разные, да и далеко не всегда понятно, на чём автор акцентирует внимание. Постановки вопросов зачастую достаточно расплывчаты, также как и выводы исследования. Кажется, Гинзбург не столько пытается пролить свет на прошлое, а скорее размышляет над самим методом исследования. Обратимся к названию всего сборника, и попробуем расшифровать его.

Мифы. В статье «Фрейд, человек-волк и оборотни» Гинзбург высказал интересное положение. Полемизируя с основателем психоанализа, он отрицает ведущее значение абстрактного «бессознательного» в жизни человека. Психические девиации знаменитого Человека-Волка ведут своё начало не из потрясений его детства, а из… культуры.

Кратко я выражу это так – «человек видит мир не глазами, а своей культурой». Некие коды и образы, заложенные в его мировидении, мировоззрении, порождают все модели поведения и многие особенности взаимоотношения с обществом. Таким образом, любой источник (условно — текст) содержит в себе неизбывный отпечаток того, как человек видит этот мир, и зачастую он сам формирует вокруг себя миф об окружающем мире.

Эмблемы. Различные формы культуры, которые из нашего времени кажутся законченными, на самом деле приобретают завершённую форму много позже («От Вармбурга до Гомбриха»). Зародившиеся в различных культурных средах эмблемы существуют и вне своего контекста, меняя свой облик и переходя из одной формы в другую («Верх и низ»). Эмблема как составляющая форма культуры – один из самых живучих элементов массового и, часто, интеллектуального сознания, наиболее явная её сторона. Однако как разобрать её элементы на части?

Приметы. Здесь и выявляется микроистория, и её реальная роль в исследовании. В своё время Гинзбурга зацепило искусствоведческое исследование Джованни Морелли, в котором он выводит очень интересную методику выявления авторского стиля картин. Подделка характерных авторских приёмов – дело нехитрое, на это способен любой мало-мальски умелый художник. Обращать внимание стоит на то, как художник изображает абсолютно, казалось бы, третьестепенные объекты – уши, пальцы, листья деревьев и так далее – то, что не требует от него мастерства и является просто небольшим элементом картины. После ознакомления с этой концепцией Гинзбург выдвинул идею о схожем методе изучения истории («Приметы: уликовая парадигма…») – по неявным и заложенным в повседневную культуру мелочам, которые, на первый взгляд, не играют никакой роли. Изучение мелочей, характерных для реалий прошлого, позволяет нам вплотную приблизиться к истинному содержанию мышления человека тех лет, и понять его ментальность.

Таково идейное содержание сборника. Каждую статью разбирать нет смысла – тематический размах вещей Гинзбурга очень широк, и большинству читателей он будет непонятен, так как лежит в лоне малознакомой историографической традиции Европы XX века. Но это не меняет того факта, что идеи итальяно-еврейско-русского историка Карла Львовича Гинзбурга не оказало определённого влияния на отечественных учёных. Подробнее о практике его работы в микроисторическом методе – в отзыве на книгу «Сыр и черви».

Лучицкая С. И. Образ Другого. Мусульмане в хрониках крестовых походов Серия:Библиотека Средних веков Алетейя 2001г. 400с. Твердый переплет.

…Помню в универские годы пара профессоров в нашем СГУ периодически сходились в споре – французские книги о России XVIII века являются источниками по истории французов или русских? Франковед настаивал, что из них можно больше узнать о французах, русист, соответственно…

В чём-то правы оба. С развитием исторической антропологии тема «Другого» («Other», «Andere», «Autres») всплыла с огромны резонансом, ориентируясь на изучение субъективного взгляда историографов, литераторов, да и просто обычных людей на нечто, им непривычное. Как правило, подобные работы посвящаются взгляду одного народа на другой, учёные пытаются осознать своё отношение к инаковости «других», видимо, избавляясь о собственных шор в глазах.

Ну а гордая, цивилизованная Европа… Разве не хватает в её истории примеров чванства, недопонимая иных, бездумного искоренения туземных обычаев и насаждения «правды»? Да, хватает, что делать. Римская империя оставила после себя тяжкое наследие – презрения ко всем, кто живёт за укреплённым лимесом, не желающим принимать себя под тёплое орлиное крылышко. Средневековье тоже грешило подобным. И дело не только в самообмане – отчасти даже в то время, когда грамотных было очень немного, христианские хронисты применяли методы банальной идеологической пропаганды, инфовойны.

Особенно это касается эпохи крестовых походов. Жёсткое противостояние с переферийными государствами мусульман в Утремере порождало необходимость идеологически отстоять свою правоту, привлекая новых европейских лидеров на защиту Гроба Господня. Также близкие культурные и социальные контакты, хочешь не хочешь, вынуждали искать точки соприкосновения с теми, кого «франки» считали смертным врагом.

Кто в России работает над этим? Да мало кто. Была маленькая и довольно невнятная книжка Александра Журавского «Христианство и ислам» (1990), и, исключая мелкие статьи, всё. Можно, конечно, вспомнить неплохую переводную «Европа и ислам: история непонимания» (1999, русское издание 2007) Франко Кардини, однако этим всё могло бы и ограничиться.

Однако Арон Гуревич вовсе не зря работал над распространением исторической антропологии в России. Его косвенная ученица, Светлана Лучицкая, свои труды посвящает именно кругу представлений христиан об иноверцах, и в центре её внимания лежит, само собой, исламский мир. Возглавив «Отдел культуры и науки средневековой и современной Европы» при Институте Мировой Культуры, она собрала вокруг себя группу аспирантов, которые расширяют круг этой темы (например, Анастасия Шишечкина, её ученица, пишет диссертацию по Джону Мандевилю и его восприятию ислама).

Едва ли не с самого первого выпуска Лучицкая публиковалась в гуревичевском «Одиссее», по крупицам выдавая материал своей будущей докторской, защищённой в 2002 году. Эти материалы потом и были собраны в одну книгу, обложку которой вы имеете удовольствие видеть чуть выше. Книга состоит из трёх разделов, которые, впрочем, занимают разный объём, и выполнены на разных уровнях проработки темы.

Первая часть – «Образ ислама в хрониках Первого крестового похода» — это сборник тех самых статей, которые публиковались Лучицкой в 90-е. В основу она взяла метод семантического анализа текстов, и пыталась расшифровать вполне привычные даже современному уху дихотомии «смиренный-гордый», «правоверный-неверный» и так далее. Христиане, столкнувшись с чужой мусульманской культурой, изначально не расширяли своё сознание, а стремились подогнать иную цивилизацию под свой маленький и уютный Universus Mundus. Вспомнив одновременно античную и библейскую традицию, хронисты изрядно исказили образ своих противников, представив их грязными и подлыми язычниками, наследниками (точнее – прямыми продолжателями) традиций Древней Персии. Методика достаточно проста – стоило найти классическую добродетель христианина, подобрать к ней антипод, и всё, образ врага готов. Для подчёркивания образа хронисты щедро рассыпали по тексту разномастные небылицы, например, об идолах Мухаммада в мечетях, многобожии мусульман, и т. д. Единственное, что положительно подчёркивается в хрониках – это воинская доблесть противников. Остальное – мораль, учёность, политическая организация, военная тактика и повседневная жизнь – выставлялось как неизменно чуждое и богопротивное. Кроме хроник, впрочем, Лучицкая рассматривает эпические песни крестоносцев, которые, впрочем, тоже несут неизбежные клише, памятные ещё по «Песни о Роланде».

Вторая часть посвящена уже несколько иному источнику – хронике Гийома Тирского. В отличие о прочих хронистов, этот всю жизнь прожил в Утремере, бок о бок с мусульманами, и хорошо знал их язык и обычаи. Несколько обзорно, но Лучицкая рассказала о его хронике, где представлен уже совсем иной уровень восприятия. Гийом уже достаточно точно, без передёргиваний, описывает и происхождение ислама, близко к кораническому тексту, и достаточно точно описывает их обычаи. Также он имел достаточно хорошее представление о социальном и политическом строе арабского мира, чётко понимая суть противостояния суннитского Багдада и шиитского Египта, бывшего союзниками мусульманских королевств (благостный образ Салах-ад-Дина создан не просто так.). Конечно, и здесь имеет место быть религиозная пропаганда против ислама, однако сам его образ значительно шире и глубже, чем в предыдущих аналогах.

Третья же часть очень короткая, и, как мне представляется, недоработанная. Она посвящена визуальному образу мусульман в хрониках, однако Лучицкая показывает это всего на нескольких примерах, выделив самые основные черты – изображение одежды, лиц, оружия и геральдических символов. Однако это достаточно краткие и неполные сведения, которые нуждаются в специальной разработке, причём – с подключением искусствоведческого анализа.

Так что эту книгу я могу смело порекомендовать многочисленной когорте любителей крестовых походов – весьма нетривиальный взгляд культуролога на менталитет франков-христиан, старающихся оставить свой внутренний мир в неприкосновенности.