Безусловно, история не может быть безпроблемной и безконфликтной. Споры учёных, сражения разных концепций друг против друга двигают наши знания вперёд, требуют совершенствовать аргументацию, смотреть на привычные, казалось бы, вещи с иной стороны. Жизнь слишком сложна, чтобы выстроить процесс развития человечества в рамках какого-то уравнения, именно поэтому нам вечно необходимо искать и дополнять новые переменные, новые процессы и закономерности, новые способы анализа материала источников, и так далее и так далее.

Конечно, очень многое зависит от личности историка, его мировоззрения и биографии. И часто личностный фактор очень сильно влияет на исследование, особенно если сам учёный не чувствует границ своей субъективности и «Ego». Вспомним, как в старости Лев Гумилёв создаёт довольно странную «Древнюю Русь и Великую Степь», содержащую массу натяжек и сомнительных трактовок, часто данных потому, что так надо автору, либо исследования почтенного индолога Натальи Гусевой, увлёкшейся публицистикой индийского националиста Тилака.

Однако задолго до них советско-российская наука знала и более яркие и противоречивые персонажи. Вот, скажем, колоритная и действительно масштабная фигура Бориса Фёдоровича Поршнева (1905-1972), и найти аналоги этой странной личности очень непросто. «Жак-простак и снежный человек», по словам известного французского историка, «единый политэкономический закон феодализма», международные отношения эпохи Нового времени, французский абсолютизм и крестьянские восстания XVIII века, антропогенез, социогенез, теория классовой борьбы, история социалистической мысли, и, наконец, социальная психология – вот основной (!) круг интересов этого историка… точнее, не историка, а скорее мыслителя. Все, кто учился в МГУ, или просто соприкасался с ним, так или иначе помнят колоритную фигуру Поршнева, в связи с участием в какой-либо дискуссии, либо при соприкосновении в учебно-общественном процессе. В самой Франции, которая и служит основным полем исследовательской деятельности Б. Ф., его хорошо знают, прежде всего по исследованиям народных восстаний XVIII века, показавшим предпосылки Великой Французской Революции. Судя по всему, он производил впечатление красного платка на фоне сдержанной и строгой палитре советской исторической науке.

Предмет нашего сегодняшнего разговора – одна из важных частей творчества Бориса Поршнева, его концепция «социальной психологии», которая наиболее полно отображена в книге «Социальная психология и история» (1966), в своё время вызвавшая фурор в определённых кругах, и для своего времени была довольно смелой. Но прежде чем говорить о самом magnum opus, нам следует рассмотреть, каким же кривым путём историк добрался до своих, весьма своеобразных идей.

Поршнев в детстве был увлекающимся и разносторонним ребёнком, и с ранних лет поставил себе цель – найти общую логику истории, понять глубинную суть исторических явлений. В существующих условиях (1920-е гг.) он мог учится по нескольким специальностям, и основными из них были психология и история, второстепенным – биология. Логика здесь проста – биология – материальная основа жизнедеятельности, история – отображение процесса жизнедеятельности социальной, психология находится на стыке этих двух глобальных сфер, поскольку зависит от обеих. Методологической прослойкой концепции Поршнева навсегда стал марксизм, правда, в его собственной, неповторимой интерпретации.

Интуитивно он принял за базовую основу концепцию «классовой борьбы», и сразу же начал изучение конкретного материала ключевой, по мнению марксистов, эпохи – эпохи окончательного перехода от феодализма к капитализму, XVII веке, увенчанному через столетие Великой Французской революций. Итогом многолетней работы стала книга «Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623-1648 гг.)» (1948), получившая Сталинскую премию и широкую известность за рубежом, в том числе и в самой Франции. Горизонтальный срез 25 лет одного из важнейших столетий европейской истории показал большую роль «классовой борьбы», точнее, «народных масс» в борьбе с абсолютизмом и феодализмом, и его решающей роли в дальнейшей модернизации общества. Книга была новаторской, хотя и получила изрядную порцию критики со стороны, скажем, Александры Люблинской, обвинившей автора в слишком широких обобщениях, и подгонки сведений источника под заранее заданную концепцию, иногда откровенно насильной интерпретацией. Впрочем, историку явно было не до досадных мелочей, поскольку именно в широких обобщениях он и видел смысл своей работы.

Утвердившись в своей концепции, Поршнев углубился в прошлое, и начал искать «единый экономический закон феодализма», основанный также на «классовой борьбе». Итогом работы стали монографии «Очерк политической экономии феодализма» (1956) и «Феодализм и народные массы» (1964), в которых он проводит идею о том, что развитие во всех сферах общества было определено «классовой борьбой». Например, усовершенствование сельхозтехники в его интерпретации оборачивалось совершенствованием крестьянского вооружения для будущих схваток с тяжёловооружёнными реакционерами-рыцарями. Само собой, коллеги-медиевисты не одобрили такого, мягко говоря, вольного обращения с историческим материалом, и немедленно «пнули» Бориса Фёдоровича за отход от марксизма и концепции социально-экономической истории, и преувеличении роли «классовой борьбы». Не место здесь говорить о перипетиях этого спора, скажу лишь, что волею обстоятельств Поршнев потерпел поражение, и коллеги приняли его работы без особого интереса. Впрочем, вполне заслуженно.

Основа «ЕЭЗФ» — содержащаяся в III томе «Das Kapital» концепция «феодальной ренты», в которой воплощается феодальная собственность, то есть – постоянно повышающийся уровень внеэкономического принуждения крестьянства, за счёт развития производительных сил. То есть, в основе всё одно находится противостояние классов, просто оно подаётся «под соусом» сталинской политэкономии. Однако теоретическая основа ясна: она лежит не в области, как ни парадоксально это не звучало, социально-экономических отношений, а в области… психологии. Здесь мы подбираемся потихоньку к предмету нашего обсуждения.

Параллельно со своими штудиями, посвящёнными феодальной политэкономии, Поршнев работал в направлении нейробиологии и психологии. Здесь, опять же, не место рассуждать о его концепции перехода от животного к человеку («О начале человеческой истории», 1974), скажу лишь в общих чертах. Историк исходит из идеи резкого революционного скачка, выведшего «вторую сигнальную систему» нервной деятельности на новый уровень, породивший более развитую речевую коммуникацию. Речевая коммуникация сформировала «социальность», увеличение и усложнение социальных контактов друг с другом, и представляющая собой некий, грубо говоря, «коллективный разум». Именно после возникновения этого «коллективного мышления» возникает, по Поршневу, например, «сознательный труд», в отличие от «бессознательного» у животных. Но важно другое: именно этот скачок от палеоантропа к Homo Sapiens породил изначальную социальность, и, следовательно, человек изначально – часть некой общей социально-психологической целостности, как нейрон в мозге, то есть, в базисе – существо абсолютно коллективистское.

В книге «Социальная психология и история» (1966) Поршнев рассуждает о более позднем развитии социальной психологии как человеческой сути, причудливыми сцепками соединяя её с идеей «классовой борьбы». Дело в том, что человек изначально, ещё противопоставляя свою общность популяции «троглодитов», «недолюдей», изначально сформировал в коллективном мышлении базовую дихотомию «мы / они», то есть социально-психологическая общность строилась, прежде всего, на противопоставлении себя иному. Так происходит и в дальнейшем.

Итак, изначально человек – существо исключительно «социальное», и исключительно коллективное. Это снимает одновременно проблему «индивид / общество», поскольку индивида как такового в данной концепции не существует, вернее, он является лишь отображением какой-то стороны социальных связей. Классовое расслоение тоже относится к разряду дихотомии «Мы / Они», и точно также является базовым для любого общества, где присутствует подобный антагонизм. И главная суть перехода классового общества к бесклассовому именно в создании коллективизма, лишённого противопоставлений, и строящегося исключительно на общности «мы». «Мы» скрепляет, в свою очередь то, что Поршнев именует «настроением», некое поле психологического единства, то, что Гумилёв называл «комплиментарностью», противопоставление «приятного / неприятного», «своего / чужого».

Основа коллективизма – коммуникация, основа коммуникации – речь на фонетическом и символическом уровне. Общность сигналов создаёт преемственность между поколениями, различные системы сигналов всё равно взаимовлияют друг на друга путём «заражения» и «внушения». Таким образом, на стыке, на соприкосновении между «мы» и «они», на линии пересечения разных, скажем так, коммуникативных практик, рождается личность, которая внутри своей общности способна воспроизводить представление о другом «мы», в своём роде конструируясь на основе разных социально-психологических практик.

Пункт первый – человек – изначальный коллективист.

Пункт второй – коллектив формируется при помощи объединения на уровне противопоставления «мы / они», в разных вариациях и формах.

Пункт третий – индивид есть сумма детерминант разных сторон социальности, ячейка социально-психологической общности, которая также является носителем дихотомии «мы / они», только на личностном уровне, то есть, точнее, «я / мы».

То есть, в краткой выжимке, эволюция человеческого общества – результат противопоставления одной общности другой. Вот такой вот универсальный, глобальный закон.

Такова общая концепция книги. Нетрудно заметить, почему я столько места уделил вопросу о «классовой борьбе» — эта концепция у Поршнева попыталась найти второе рождение, причём с весьма своеобразной аргументацией, с опорой на междисциплинарность. С другой стороны также несложно увидеть, что концепция Поршнева не является ортодоксально «советско-марксистской», и на фоне теоретических исканий 1960-х смотрится очень свежо и оригинально. Но?

Безусловно, для советской науки в 1960-х гг. это было очень новаторской работой, которая сделала Бориса Поршнева на некоторое время «властителем дум», весьма неортодоксальным и интересным исследователем, идущим наперекор скучным и застывшим учебным схемам. На Западе же «Социальная психология и история» (в 1970-е переведённая на английский и итальянский) стала лишь очередной научно-популярной книгой на широко тиражируемую тему. В ней не было ничего особо нового, и социально-психологическая диалектика не смутила западных учёных. Они не нашли в книге ничего особо нового и интересного.

Что же отпугивает от этой книги сейчас? Прежде всего, её аморфность. Выделить общую схему концепции непросто, нужно приложить немало усилий, чтобы следить за мыслью автора и понять, к чему он ведёт под хитросплетением загадочных фраз и константных утверждений. Во вторых, после чтения многочисленных публикаций западных психологов, социологов и историков «Социальная психология и история» не кажется такой уж впечатляющей, и попытка выделения диалектической доминанты в развитии человечества спорна, хотя и не стоит отбрасывать аргументацию Поршнева так уж огульно. В третьих – Поршнев подходит к своим положениям как константам, и конкретный исторический и социологический материал лишь удобно ложится в рамки его концепции, и вполне уютно себя в ней чувствуют, в силу общей размытости. Найти конкретное описание механизмов описываемых в книге явлений крайне сложно, да их и не представлено. Всё строится исключительно на общей логике… которой можно противопоставить и иную логику. В общем, Поршнев здесь предстаёт скорее философом, пусть даже умным и прозорливым.

Понятно, что такая позиция возникла из-за того, что Поршнев искренне считал, что находится на «переднем краю» науки, и не просто, а науки «марксистской», единственно правильной, научной и верной.

Всё это делает «Социальную психологию и историю» скорее историографическим казусом, чем передовой для современной мысли работой. И тем не менее, для всякого, кто интересуется вопросами и социального единства общества, и психологии, необходимо хотя бы ознакомится с этой книгой, особенно если «интересант» находится в начале пути. Сочинение Поршнева показывает проблему социального с весьма любопытного угла, и порождает ряд полезных вопросов, да и сама общая концепция достойна внимания. В общем, рекомендуется к прочтению, хотя и с некоторой оглядкой.

Как так получилось, что мир изменила книга, которую мало кто читал?

«Das Kapital» — легендарное творение Карла Маркса, классика экономической мысли, синтез экономики и философии, одна из самых любопытных попыток синтеза картины мира XIX века…

Эту книгу скупают целыми тиражами – затем, чтобы она красиво стояла на полке. Она является настольной книгой нескольких групп политический партий – при этом большая часть очень приблизительно знает её содержание. Лично я знаю только одного человека, который всерьёз читал «Das Kapital», ещё в советские годы – увы, его изыскания по этому поводу в те времена посоветовали попридержать при себе…

Естественно, экономический трактат, пусть даже и столь мифологизированный, стоит внимания, в любом случае. Экономисты всех без исключения направлений так или иначе отдают оммаж Карлу Марксу, любой обзор истории экономической мысли, начиная с чудака Йозефа Шумпетера и кончая либертианцем-маржиналистом Лаонелом Робинсоном не обходился без его имени. Вот и я, сирый, решил, что готов приобщится к сему трактату, тем паче, что неволей приходится заниматься и марксистской историософией, и её причудливыми мутациями в самых различных мозгах. Грубо говоря, нужно понять, что у Маркса есть, чего – нет.

Но сначала – немного истории.

Разгадка создания полемических критических работ Карла Маркса проста – ему жутко не нравился окружающий мир. И он всю жизнь пытался понять, что его именно не устраивает, и что с этим делать. Выпускник Берлинского университета, ученик Бруно Бауэра, он изначально пытался отыскать ответ в хитросплетениях классической немецкой философии, откуда вышел сам, и чью печать нёс всю жизнь. Однако вскоре стало ясно, что гегельянский «идеализм» не сможет дать ответ на вопрос, почему общество настолько несправедливо устроено? Свои ответы молодой философ начал искать в сфере, к которой его соратники обращались нечасто – к экономике. Один из первых трудов Маркса на эту тему – «Экономико-философские рукописи 1844 года», представляет собой ряд сумбурных набросков на тему корявости общественного устройства современного мира, в базисе которого заложены вполне конкретные экономические язвы – эксплуатация рабочего класса, их оторванность от средств производства, несправедливое распределение продуктов экономической деятельности… Свои представления Маркс и его друг Фридрих Энгельс изливали и на страницах периодики – они основали в Кёльне революционную газету «Neue Rheinische Zeitung», где излагали свои острополитические памфлеты. Апофеозом стала знаменитая программа, получившая название «Das Manifest der Kommunistischen Partei», ставшая одним из важнейших памфлетов революций 1849 г.

После неудачных революций Маркс перебирается в Лондон, где продолжал заниматься революционной деятельностью, но уже с меньшей интенсивностью. В течении следующих 15 лет он работает над своей материалистической теорией капитализма, пытаясь выявить механизм его работы и вероятную эволюцию этой конструкции. В 1867 г. он наконец-то завершает первый этап работы, и выпускает первый том сочинения, который красноречиво называет «Das Kapital».

Первый том целиком посвящён механике производства капитала, и в данном случае Маркс опирается на классиков экономической мысли, в основном на Адама Смита, а также Давида Рикардо. Одна из главных заслуг философа в его синтезном подходе к экономической мысли: то, что у Смита и Рикардо изложено в сумбурном потоке мысли, Маркс объединяет в единую систему производства. Конечно, в первом томе тоже хватает лирический отступлений и несуразностей, но главная линия вполне жёстко и чётко обозначена: трудовая теория ценности, а в своём социальном измерении – противоречие между классом капиталистов (хозяев средств производства) и рабочих (непосредственных производителей). Смысл теории известен: философ, вслед за Смитом и Рикардо, определял ценность продукта как квинтэссенцию труда рабочего, точнее – рабочей силы. Рабочая сила, нанимая капиталистом за заработную плату («переменный капитал»), имеет свою ценность (правда, кем измеренную?), и от её оплаты зависит норма прибыли. Отсюда исходит марксовская теория заработной платы: работодатели-капиталисты (монолитное образование, в данном случае), молчаливо солидаризируясь друг с другом, сами определяют уровень заработной платы в сторону понижения, к минимальному прожиточному минимуму (Рикардо, и нелюбимый нашим героем Мальтус), поскольку работодатель заинтересован в лишь в воспроизводстве рабочей силы. Рабочий вырабатывает свой минимум, излишек же его труда (фактически, «недооплаченное рабочее время») является прибавочной стоимостью, то бишь – чистой прибылью. Отсюда же исходит и самый любопытный итог исследования Маркса: «Всеобщий закон капиталистического накопления». Смысл его заключается в том, что предложение рабочей силы будет расти, следовательно, будет падать его абсолютная ценность, что приведёт к катастрофическому обнищанию населения. Уменьшается потребительская способность населения, что ведёт к перепроизводству товаров, и кризису производства. Со временем, череда подобных кризисов приведёт к невозможности дальнейшего производства прибавочной стоимости, и сделает капиталистическое производство нерентабельным.

Но о первом томе сего трактата поговорим, пожалуй, в другой раз, когда у меня хватит духу более подробно заговорить о противоречиях концепции Маркса. Сейчас речь пойдёт о втором томе «Das Kapital», Всё вышеназванное – только самая общая канва его содержания, и я её привёл здесь для понимания контекста общей теории капитализма, в рамках которой работал Маркс, поскольку говорить о содержании второго тома просто так – бессмысленно. В первом томе говорится об основе производства капитала, во втором – его оборот, механизм воспроизводства капитала, движущих силах его обращения и возобновления потока. Читать второй том одновременно и проще, и сложнее. Почему проще? Мы привыкаем к специфическому стилю Маркса, и к его логике, тем более, что второй том значительно более последовательно следует избранной тематической направленности. Почему сложнее? Углубление материала ведётся за счёт глубокой проработки логических конструкций за счёт сложных математических уравнений, иногда следить за потоком мысли Маркса достаточно сложно, необходимо самому прокрутить в голове изложенное.

Итак, второй том «Das Kapital» — не просто дополнение к первому, но и вполне самостоятельные изыскания, которые имеют самостоятельное же значение.

Вспомним классическую схему Адама Смита, которую воспроизвёл Маркс в первом томе:

Т-Д-Т

Или Д-Т-Д’ ;

классическая схема капиталистического накопления: Т-Д-Д’ ,

производство: С+V= капитал, здесь С – средства производства (основной капитал), V – рабочая сила (переменный капитал);

прибавочная ценность – М’=М/U*V / K*A’/A*N ; здесь M’ – прибавочная ценность общая, M – ПЦ отдельного рабочего, U – цена рабочей силы за день, V – общая сумма переменного капитала, К – стоимость рабочей силы, N – число рабочих. С этим всё ясно, хотя и слегка мудрёно, но разобраться вполне можно.

Однако капитал должен не просто однократно получить прибыль, его задача – вновь пустить средства в оборот, чтобы набрать ещё больше. Однако у этой прибыли должен быть источник, как мы помним, он содержится в рабочей силе, в разнице между ценностью труда и переменным капиталом. Секрет воспроизводства заключается в механизме оборота капитала, для того, чтобы его понять, необходимо расширить старую добрую схему, вот так:

Д – Т (С+V)… П… (Т+Т’(М’)) – (Д+Д’(М’)) – и далее по кругу.

Что значит сия китайская грамота? Сволочь-капиталист на определённый стартовый денежный капитал приобрёл себе средства производства (основной капитал – «С») и рабочую силу (переменный капитал – «V»). Две этих составляющих встретились, и начался процесс производства (П), завершившийся, естественно, изготовлением товара (Т). Товар содержит в себе обычную ценность (представляющую собой сумму затрат «С» и «V»), плюс прибавочную ценность, мы помним, из чего возникающую. Суммы ценностей образуют потребительскую стоимость, которая, собственно и реализуется на рынке сбыта. Это приносит капиталисту определённый денежный капитал с прибылью (Д’), который вновь включается в новый цикл производства. прибавочная ценность в данном случае просто необходима, так как новый цикл оборота требует определённых издержек ещё на этапе реализации (транспортные расходы, хранение, бухгалтерия и т. д.). Поэтому процесс производства (время) может несколько опережать реализацию уже произведённого. Для того, чтобы машина оборота не застревала, из резервного фонда нашего героя авансируются средства в его поддержание, в основной (ремонт оборудования и материалы) и в переменный (наём рабочей силы). Этот авансируемый в ходе производства капитал Маркс именует «оборотным», поскольку он поддерживает процесс производства и идёт как бы параллельно основному его циклу. Так, в течении одного оборота основного капитала может совершиться, при необходимости, несколько оборотов оборотного (прошу прощения), что помогает производственному процессу не останавливаться и продолжать получение прибавочной ценности.

Именно такое толкование обращения капитала в индивидуально взятом случае считается классическим (Пол Самуэльсон не даст соврать), более последовательно изложенным, нежели до этого у Смита и Рикардо. Конечно, определённые вопросы у меня, Homo Oeconomicus Practicus, вызывают сомнение, например, сама концепция прибавочной стоимости, но этот разговор я отложу до следующего раза. Пока речь об обороте капитала.

Маркс не был бы Марксом, если бы не пошёл дальше в своих изысканиях, ведь его основная цель заключается в построении большой, общей социально-экономической модели капитала, и, следовательно, оборота. Поэтому он, не размениваясь на мелочи, начал создавать свою теорию воспроизводства и обращения всего общественного капитала. А вот здесь уже начинаются проблемы. Почему? А вот смотрите.

Для того, чтобы подобная постановка вопроса вообще была возможна, Маркс делает любопытное допущение. Дробные части капиталистического производства, а, следовательно, продукта, в совокупности представляют собой часть некого общественного продукта и общественного капитала. Общественный продукт, и весь капитал Маркс делит на две части: на производственный (то, что может опять войти в процесс производства) и потребительский. Следовательно, все капиталистические предприятия делятся на два гигантских сегмента – условные I и II, которые обмениваются продуктами и денежным капиталом, выписывающими в красивой схеме Маркса весьма замысловатые «восьмёрки». Но дело не в них. За исключением этого разделения класс капиталистов представляет из себя монолитную целостность, которая действует в идеальном балансе друг с другом Это-то и смущает…

Схема Маркса практически не подразумевает конкуренции между капиталистами, в его модели никакой конкуренции не предусмотрено, иначе она не работает. Конкуренция, как я уже подсмотрел, появляется только в III томе, но он вообще как-то отличается от I, и говорить об этом мы сейчас не будем. Но факт: в глобальной схеме оборота капитала конкуренция не имеет никакого значения. Возможно, дело в том, что сам Маркс никогда не принимал участие в этих процессах, и все его рассуждения имели исключительно теоретический характер… в чём он постоянно обвиняет своих же оппонентов.

Впрочем, говорить о противоречиях сего труда рановато, поскольку впереди ещё III и не совсем «официальный» IV тома, которые, возможно, как-то объясняют противоречия в схеме Маркса.

В итоге: не стоит боятся взяться за «Das Kapital». Здесь нет ничего сверхъестественно сложного, текст достаточно неплохо логически выверен, и пониманию смысла никак не препятствует. Главное – привыкнуть к специфическому стилю изложения, к языку, который Маркс заимствовал у своей философской колыбели – это зубодробительный стиль немецкой классической философии, к которому просто нужно привыкнуть. А так…

Сложность и всеохватность «Das Kapital», мягко говоря, преувеличена. Однако это один из фундаментальных философско-экономических трактатов, и одна из самых интересных попыток создания целостной модели капитализма, которая заслуживает самого большого внимания. Поэтому, если у вас есть возможность – настоятельно рекомендую ознакомится с этой вещью, хотя бы для того, чтобы развеять устойчивые мифы и понять, что здесь есть, а чего на самом деле нет.

«Марксизм пережил себя как идеология, и превратился в одну из выдающихся социальных теорий, существующих наряду с другими, также выдающимися социальными учениями, которые, взаимодействуя друг с другом, всё более адекватно постигают современную эпоху». (С.). (Т. И. Ойзерман).

Все мы пытаемся как-то осознать свой собственный мир, пытаемся понять, что нас окружает, как мы живём, из чего мы возникли, куда идём. Однако многие сразу выбирают себе подходящую «картину мира», границы которой стараются не переступать: неважно, унаследованные ли это от предыдущих поколений культурные матрицы либо продуманные и сложные философские конструкты. А есть и другие – те, кто проводит свою жизнь в поиске понимания, кто пытается ввинтится в сложность и цветастость окружающего, постоянно находясь в поисках новых оттенков.

Одно из загадочных явлений мысли, также своего рода философский конструкт – «марксизм». Я не зря взял это слово в кавычки: оно включает в себя далеко не только философские взгляды Бородатых Мужей, но и последующую, очень причудливую эволюцию взглядов самых различных течений. «Марксизм» давно оторвался от своих корней, ещё при жизни его первооткрывателей, и зажил собственной жизнью. До сих пор не написана история развития этого течения с учётом всех влияний и перемен, с учётом откровенных спекуляций и прекраснодушных заблуждений.

Между тем Карл Маркс – один из выдающихся деятелей философии, одна из самых важных фигур XIX века, влияние которого сложно переоценить. Сразу оговорюсь: я не считаю, что он был в полной мере экономистом, или историком – для меня Маркс прежде всего философ, который смог создать свою собственную, оригинальную социальную теорию, имеющую и свои плюсы, и свои недостатки. Прежде всего он был живым человеком, и его мысль не может не быть ограниченной, и не является непреходящей истиной.

Безусловно, говорить о том, что с помощью одного лишь «марксизма» можно исчерпывающе познать мир – глупо. Это слепок «картины мира» конкретного человека, живущего в своих обстоятельствах и в своём времени, которое давно кануло в Лету. Да, учение Карла Маркса уже нужно преодолеть, и идти дальше – но для этого его нужно понять, и чётко определить, что в нём действительно есть, а чего – нет.

Сделать это не так просто. Традиция «марксизма-веры» слишком сильно укоренена в головах многих, есть у неё свои фанатики, есть еретики, а есть и атеисты, яростно отрицающие всё, что в нём есть. Почему? Дело в том, что мысль Маркса некогда возвели на идеологический пьедестал, сделали орудием эксплуатации людей, орудием унификации и подчинения. Тоже самое было и в нашей науке – идеологический догматизм взял верх в конце 1920-х годов, и изучение окружающего мира, которое провозглашал философ, оказалось подчинено жёстким рамкам. Цитаты из Первоисточников заменили собой исследование, игра их смыслами стала методологией, а позже – инструментом подковёрной и не слишком честной борьбы административного ресурса.

Однако даже в условиях господства догмы мыслители могли выражать себя, даже в её рамках. После смерти Сталина был взят курс на новое прочтение Маркса, курс поиска новых глубин в его произведениях. Вышли в свет ранние пробы пера двух соратников, и это стало сильным ударом для понимания марксизма как непротиворечивой и абсолютно объективной философии – оказалось, что ранние Маркс и Энгельс не идентичны поздним. Как разрешить это противоречие?

Здесь и всплывает фигура нашего героя – философа Теодора Ойзермана, который одним из первых постарался разобраться в логике раннего марксизма. Фигура, между прочим, своего рода легендарная: специалист по немецкой классической философии, широко известный за пределами Союза, публикующийся на всех ведущих языках науки, он давно вошёл в историю изучения философии как исследователь уникальной продуктивности и редкой научной биографии. В 1947 году он начал читать студентам курс по раннему марксизму, доказывая, что даже такие гении, как Маркс и Энгельс, ошибались, росли и эволюционировали в своих взглядах. В 1962 г. Ойзерман эти взгляды обобщил в монографии «Формирование философии марксизма», которую доводил до 1849 г., времени написания «MKP», показывая, какие лабиринты проходила мысль «отцов-основателей» до окончательного становления их учения о «политической экономии» и теории капитализма. Книга выдержала несколько изданий, и стала одной из программных книг советской истории философии, вещью sine qua non.

Но небеса даровали Ойзерману долгие годы жизни. Он родился в 1914 году, но здравствует до сих пор, старый философ застал и жесткие эпохи догматики, и оттепели, работал с людьми самых разных поколений, разных взглядов, ездил по всему миру, общался со многими деятелями западной мысли, например, с Юргеном Хабермасом. Пережил Ойзерман и падение советской системы, и крушение идеологии. Сейчас ему почти 103 года, однако он работает над новой книгой, иногда пишет статьи, и даже умудряется в своём возрасте переосмысливать старый опыт, разворачивая его всегда под новым углом, показывая его иные грани.

В 2011 году, когда старику исполнилось 97, он перевыпустил книгу почти полувековой давности, главным тезисом которой объявил «самокритику марксизма». Главная задача Ойзермана, как он её видит – освободить свой труд от догматизма и идеализации, свойственных псевдомарксистской советской историографии, и сказать кое-что новое. Понятно, что, по хорошему, книгу нужно переписать от начала до конца, но простим старику – в его возрасте и переоценка взглядов – огромный подвиг, аналогов которому я не припомню.

Получилось? И да, и нет.

Книга во многом повторяет старое издание, и следует его логике, что, впрочем, оправдано. Автор очень подробно рассматривает основные работы Маркса и Энгельса с самой юности, включая письма, пытаясь показать развитие их мысли, проделавшей нелёгкий путь от идеализма и радикального демократизма к коммунистическим воззрениям «МКР». Конечно, основной двигатель этого развития – полемика с различными течениями общественной мысли, к которым в разное время примыкали мыслители. Их ранняя деятельность – поиск подходящего течения, поиск единомышленников по исправлению и изменению мира. Но с каждым соратником – будь то Бруно Бауэр, Людвиг Фейербах, или Пьер Прудон – они порывали, и подвергали их воззрение критике. Создается впечатление, что именно критика сформировала «марксизм», несогласие с установками современной мыслителям философии и социальной теории. В конечном счёте, Маркс на словах порвал… с философией и идеологией вообще, и провозгласил исключительно научный способ познания мира, который бы позволил миру придти к новым, более справедливым основаниям. Ойзерман утверждает, что реальное содержание новой философии до формирования её политэкономии стало понятие «реального гуманизма» как основания коммунизма. Его основа – всеобщая свобода, уважение человеческого достоинства всех и вся, борьба за равную жизнь для всех и для каждого, во имя пресечения эксплуатации человека человеком.

Такова, в самых общих чертах, общая концепция книги. В чём новшества? Правки автора представлены в виде дописок и сносок, которые в различных деталях содержат переоценку того или иного сюжета из научной биографии Маркса и Энгельса. Ойзерман подмечает, что часто философы, борясь с идеализмом, исходили из него же в своём толковании действительности, и их воззрения на будущее человечества – ярчайший тому пример. В мелких деталях автор старается подчеркнуть, в чём основатели марксизма оказались правы (если подобное понятие вообще применимо к философии), а в чём ошибались, где делали логические ошибки – в общем, то, о чём нельзя было писать в советские годы. Но особенно глубокой переработке подвергся раздел о «МКР», который считается одним из главных программных творений марксизма. Ойзерман подчёркивает его историческую значимость, но в тоже время – устарелость. Его время давно прошло, утверждает автор, и мы живём в совершенно другую эпоху с другими социальными реалиями. Кроме того, философ весьма критически разобрал текст «Manifest…», поймав его создателей на противоречиях, невнятности и необоснованности части аргументации, уловил явственные нотки идеализма. Безусловно, это лучшая часть монографии, которая лучше всего показывает смысл понятие «самокритика марксизма», от которого автор всё же не отступил.

В чём же претензии к этой книге? Да, с одной стороны, Ойзерман тщательно убирает из книги идеологические клише и устаревшие сентенции, практически намертво вымарывая пафос, принятый для литературы того времени. Тщательно, но не до конца – так, вторая часть книги осталась почти «невычещенной», и отдельные сентенции просто режут глаз. Причём они явно оставлены не специально, так как находятся в диссонансе с общим тоном книги и её посылом.

Второй недостаток куда серьезнее. Несмотря на то, что в своей монографии «Философия как история философии» (1999) Ойзерман обосновал концепцию «плюралистического изучения философских течений», как метода объективного рассмотрения мысли, в этой монографии он его не использует. Логика Маркса и Энгельса в её развитии и противопоставлении иным течениям здесь представлена исключительно позициями их самих. Философ смотрит на идеологических противников Отцов-Основателей исключительно глазами их работ, и, за редкими исключениями, не пытается понять их самостоятельную логику. Но была ли критика Маркса и Энгельса объективной? Как показывает практика, не всегда. Однако, повторюсь, подобное переосмысление потребовало бы полной переработки книги, на что автор не пошёл, видимо, в силу сложности работы и своего возраста, объективно снижающего творческую активность.

И, наконец, Ойзерман подводит к мысли, но не говорит прямо, что вся концепция гуманизма и коммунизма является совершенно идеалистической по своей природе, так же, как представление о «диктатуре пролетариата». Немецкая классическая философия – это игра ума, соревнование логических конструкций, и марксизм – её прямой наследник и продолжатель – не исключение. Это чувствуется во всех ранних работах Маркса и Энгельса, которые я имел удовольствие читать: несмотря на то, что они всячески открещивались от наследия философских схем прошлого, вся их мысль росла на их основе.

В итоге: выдающийся подвиг старого марксиста. Сам факт того, что человек, родившийся ещё до Первой Мировой Войны, способен на активную интеллектуальную работу в наше время, поражает. Не говоря уже о том, что это – не просто повторение пройденного, а его переосмысление, переоценка, критика собственных устаревших взглядов. Конечно, у книги есть свои недостатки, иногда даже раздражающие. Но это не делает её менее значимой. Если вам интересен марксизм, если ваш разум открыт и для его критики, и для восхищения его достоинствами, эта книга для вас.

А что марксизм? Мне кажется, что его потенциал не исчерпан. Для меня это прежде всего философская методология, с помощью которой мы создаём социальную модель развития общества, и смотрим на него под определённым углом. Давайте отнесёмся к нему с уважением… и избегнем его объятий, оценивая его просто как пример деятельности выдающегося социального философа.

Уже много-много лет в нашей стране существует существенная проблема, касающаяся экономической грамотности и населения, и самих экономистов. И рядовые граждане, и кандидат наук в этой области могут путать доход с прибылью, называть Николая Старикова и Анатолия Вассермана экспертами по финансовой системе, и бесконечно зарубаться по теории стоимости Маркса, которого никто из них не читал и никогда не прочитает. Экономика, как и история, кстати, представляется многим простой и понятной, как орех, областью, в которой не нужно специальных знаний, а хватает «здравого смысла». Следовательно, особый вопрос – понимание того, каким образом развивается экономика, что лежит под принципами её методологии, на какие вопросы она способна ответить?

Ну ладно, давайте сразу отметим наиболее важную вещь: экономика – это наука не естественная. Это наука гуманитарная. Ведь вся экономика представляет собой такую же иллюзию, как «государство», «право», «мораль». Она не покидает пределов наших голов, экономика – наука о производстве и распределении продуктов, и взаимоотношениях, возникающих на их основе. То бишь, во многом, экономика – это наука о восприятии материального мира. Следовательно, мы исходим из того, что эта наука не является целиком объективным анализом материального мира, а, скорее, частью антропологии, по крайней мере, в своей теоретической основе. Она эволюционирует и развивается, поддаются анализу многие современные экономические процессы, однако до совершенства этим методам ещё далеко. Таким образом, резюмируем: экономика в состоянии анализировать процессы в конкретном месте и в конкретное время, в сцепке с иными направлениями общественных наук.

К чему всё это? К тому, что в основе экономического анализа лежат определённые мировоззренческие установки, которые характерны для аналитика, с помощью которых он и размечает опорные точки в системе координат предметного поля. Экономист – сын своего общества, и то, что он описывает – прежде всего законы экономики его общества, конкретного времени и конкретного места, которые он и пытается осмыслить. И развитие экономической мысли – не просто поступательное совершенствование знаний о «законах экономического развития» или «невидимой руке рынка». Это история личностей, которые пытались понять законы, по которым живёт его общество…

Лайонел Роббинс (1898-1984), профессор Лондонской школы экономики, этот принцип хорошо понимал, поэтому одной из основных тем его исследований была история экономической мысли, идей, которые стояли за её развитием. У него несколько работ по этому поводу, достаточно крупных, однако на русский язык его переводят не активно. Пожалуй, всем, чем мы можем похвастаться – это курсом лекций Роббинса, записанных на плёнку на рубеже 1970-80-х гг., а позже изданных в виде книги. Итак, насколько эта книга полезна для нас, тех, кто желает понять вехи развития экономической мысли?

В качестве стержня Роббинс выбирает теорию ценности продукта и его распределения. Эти характеристики намного шире, чем кажутся на первый взгляд – сюда входит, например, марксистское понятие прибавочной стоимости и эксплуатации труда. Роббинс разделяет экономическую мысль на три огромные общие группы – «Истоки», «Классика» и «Современность». «Истоки» — это отрывочная экономическая мысль докапиталистического периода, начиная от греческих философов и кончая меркантилисткими памфлетами и философскими измышлениями Джона Локка. «Классика» — начиная от физиократов и Адама Смита, автор потихоньку переходит к титаническим фигурам Мальтуса, Риккардо и Милля, зацепив также своим вниманием другие, кК считает автор, менее масштабные в плане экономической мысли фигуры, например, Карла Маркса. «Современность» для Роббинса – конечно, сложные и противоречивые Маршалл, Фишер и Парето, однако прежде всего – представители «австрийской» и «лозаннской» школ, то бишь – Карл Менгер, Ойген фон Бём-Баверк и Леон Вальрас. «Маржиналисткие школы» действительно оказали огромное влияние на развитие экономической мысли, и их наработки в теории экономических процессов дали много ценного в развитии науки.

Главная особенность лекций Роббинса в его антропологическом подходе. История мысли – это история личностей, живущих в конкретном окружении, конкретном обществе. Именно поэтому Роббинса интересуют не только труды почтенных научных мужей, но и их биография, семейная жизнь, круг общения, учителя и ученики – всё это оказывало существенное влияние на их теории. Вторая особенность – попытка отследить, каким образом экономисты реагировали на вызов «смен парадигм», как отживали своё старые теории, как возникали ростки новых, в общем, развитие интеллектуального процесса.

Недостатки? Безусловно. Во первых, это лекции всё-таки студентам экономического профиля. Поэтому многие терминологические конструкции, которыми пользуется Роббинс, могут оказаться крепким орешком для неподготовленного читателя. Здесь профессионал разговаривает с профессионалами, пусть и начинающими, что создаёт определенные сложности в восприятии.

Второе – сам метод подачи материала. Лекции есть лекции – несмотря на лёгкость изложения и прекрасное чувство юмора лектора, они довольно сумбурны. Увлечённый Роббинс может унестись в весьма далёкие дебри, откуда выковыривается весьма непросто. Я уже не говорю о том, что материал лекций – интеллектуальная история экономики, о которой наш читатель, даже образованный, знает крайне мало, и большая часть имён ему, скорее всего, ничего не скажут, и с ними придётся разбираться самостоятельно.

Итак, кому читать? Подготовленному читателю, уже сведующему в началах экономической теории и методологии, желающему уяснить историю экономической мысли, и понять, откуда растут ноги у «Das Kapital» и современной «экономикс». Кому не надо? Ярым ненавистникам либертианских теорий. Нет, я понимаю, что они их книжек не читают, да и о предмете критики имеют очень отдалённое представление, но на всякий случай упомяну этот фактор.

…Хотя для начала лучше, конечно же, читать Шумпетера.

История исламской цивилизации – это история экспансии, здесь него скрывать. Расширение «дар ал-ислам» всегда являлось одной из главных целей образованной и военной элиты, и они стремились к выполнению этой святой миссии. Однако этим вовсе не ограничивается дух религии Полумесяца. Ислам знал свой расцвет, Золотой век, когда росли города, процветала торговля и ремёсла, когда учёные, писатели и теологи расширяли горизонты видимого мира, и их имена с трепетом уважения повторялись в каждом просвещенном уголке Афразии.

...Сейчас всё забыто. В Мосуле провозглашён новый халиф, первый за последние сотню лет. Его адепты не несут в себе ничего, кроме уничтожения, ради слепой веры, «голого света», злого и жгучего. К чему, зачем, почему? Отчего достижения цивилизации, её великие имена, её открытия забыты и преданы анафеме? Новый халифат несёт в себе только зёрна абсолютного уничтожения, и, возможно, это знаменует окончательный закат Зелёного Знамени… Но культуру его нужно сохранить.

Для того, чтобы сохранить лучшее, что было в исламе, необходимо изучать его историю. В 90-е гг. определённым событием стала книга Исаака Фильштинского, «История арабов и Халифата». По сути, она представляет из себя курс лекций, который московский исламовед-культуролог прочитал в Институте Азии и Африки в 1992 году. Своей задачей он считал описание истории Халифата Аббасидов, который существовал со времени свержения Умаййадов (750 г.) и вплоть до 1517 г., пока Селим не захватил Египет, и не состоялась передачи регалий «амин ал-муминин» в руки турецкой династии.

Впрочем, обширную эпоху духовной власти Аббасидов Фильштинский рассматривает не через призму их политики. Его куда более интересует культура и наука, которая очень быстро выходила из-под контроля не только халифов, но и наиболее агрессивной части уммы. Му’тазилитский калам, рационалалистическое движение, развивавшееся в VIII веке, и получившее сперва поддержку власти, быстро зажил собственной жизнью. Именно его представители переводили на арабский греческих философов, изучали труды восточных учёных, творили свои собственные открытия. Этот многоголосый синтез и породил самую передовую научную мысль Средневековья, в сфере математики, астрономии, медицины, и многих прочих сферах знания. Фильштинский много пишет и о своём любимом предмете – литературе – которая также являлась продуктом синтеза жанров и направлений, порождающая оригинальные, красивые и интересные сюжеты.

Впрочем, Фильштинский не отделяет историю культуры от политической. Основу глав его книги составляет именно история Халифата – сложная, противоречивая. Очень кратко, но при этом ёмко и полно, автор поведал об особенностях правления каждого халифа Багдада, а позже – Каира. История культуры тесно связана с политическими потрясениями разных эпох, считает автор, и небезосновательно. Ряд политических решений раннего времени привёл к расцвету различных шиитских направлений, череда потрясений привела на трон в Каире династию Фатимидов, нагрянувшие с востока сельджуки своей мощью практически свели на нет власть багдадского халифа… Один правитель мог запретить то или иное направление в философии, и тогда его представители подвергались гонениям, другой – поддерживал их, открывал медресе и поддерживал светские науки. Всё зависело и от политической ситуации, которая никогда не была по настоящему спокойной.

В общем, эту книгу можно посоветовать любому, кто хочет узнать больше о «золотом веке» исламской цивилизации. Курс лекций написан в достаточно популярной манере, и его прочтение не составит труда даже тому, кто впервые слышит об этой эпохе. Главное – постичь эту цивилизацию, понять её, причём в первую очередь – самим мусульманам, уровень знаний которых о собственной истории порой чудовищно низок.