Изучение исторических процессов, особенно большой сложности и длительности, в нынешнее время представляет собой огромный труд. Анализ исторических событий сейчас представляет собой комплексное взаимодействие многих подходов, союзов наук и методов изучения, работу с самым широким контекстом фактологии, имеющейся у нас на руках.
Военная история, или, точнее, история воин, в этом плане более консервативна, и часто остаётся верной союзницей неопозитивизма с его склонностью просто дать последовательную цепочку событий той или иной войны. Именно поэтому она кажется такой простой для изучения. Основная масса любительской публицистике посвящена именно войне, боевым действиям, формам вооружения, биографиям генералов и прочему – прочему, связанному с милитаризмом. Нужно сказать, что лучшие представили этого жанра читаются не хуже любых приключенческих романов. Несравненно труднее написать в контексте времени, показать войну как отражение конфликтов внутри общества и между обществами, а не просто как череду кровавых походов и буйных пиров победителей. Отсюда и берутся дурацкие байки и взявшейся с нуля монгольской армии Тэмучжина и разом сокрушённой Александром Филипповичем могучей Ахеменидской державе. Война – лишь следствие того, что происходит на её фоне…
Само собой, не даёт покоя и великое арабское завоевание, создающее впечатление внезапно налетевшего цунами, сносящего всё на своём пути, и разбившегося только о волнорезы армий Карла Мартелла и танской династии. Стремительное шествие армий под зелёным знаменем Омеййадов вплоть до 750 года редко встречало достойный отпор, и это сбивало с толку исследователей, помнивших о мощи византийской армии, силе персидских катафрактариев, мрачной неуступчивости среднеазиатских крепостей. Армия легковооружённых бедуинов крушит древнейшие опоры цивилизации? Картина завораживающая и нелепая одновременно…
Должен сказать, что в арабистских сюжетах я начал разбираться с книги англоязычного историка Хью Кеннеди, на последнем курсе университета, когда начал вникать в востоковедческие штудии, углубляя знание средневековой истории. Мой тогдашний интерес к военной истории, ещё не до конца иссякший, заставил взять в руки свежепереведённое научно-популярное издание, посвященное именно сюжету арабских завоеваний. Стоило ли оно того?
Английский историк Хью Кеннеди занимается политической историей арабской цивилизации, стараясь при этом отдавать дань не только неопозитивизму, в рамках которого в основном он и трудится, но и забредать в археологию, историю культуры, анализ эволюции институтов, источниковедение… Довольно много он писал по военной истории Халифата, выпускал обобщающую работу по военным тактикам кочевников, залезал и в более позднее время, создав книги о средневековом Аль-Андалусе и, почему-то, о замках крестоносцев Утремера. Наше же внимание коснётся одной из его поздних работ, «The Great Arab Conquests. How the Spread of Islam Changed the World We Live In» (2007), которая имеет научно-популярный характер и рассказывает в общих чертах о расширении границ мира Полумесяца, которое с завидным упорством продвигали на все стороны света упрямые последователи Пророка. Итак, какова концепция?
Самое важное – определить, почему между двумя противоборствующими целые века цивилизациями вдруг врубился широкий клин арабских армий, навсегда разрубивший их недружественные объятия? Истоки арабской военной мощи Кеннеди видит в аспектах, связанных с сознанием, то есть в религиозной и вообще культурной составляющей. Не обойдя вниманием Химиййар, Лахмидов и Гассанидов эпохи Джахилиййи, автор стремится найти глубокие традиции воинской культуры, от века закалявшей суровый аравийцев в борьбе друг с другом, и представители этой культуры впервые были объединены под одним крылом деятельностью Мухаммада. Его наследники использовали элементы религии для скрепления и объединения родов аравийских шейхов – и купцов из городов Хиджаза, химиййаритских и лахмидских горожан, бедуинов из глубокой пустыни. Фактор сочетания воинской культуры, религиозного единства «уммы» и наличия внешнего врага в виде ослабленных, но ещё доминирующих Византии и Персии сыграли главную роль.
Что до причин поражения остальных держав, то Кеннеди описывает кризис VI века, известный теперь историкам, изрядно опустошивший Ближний Восток, и без того истрёпанный постоянными воинами, это опустошение коснулось и византийских армий, и персидских, мощь их была подорвана к моменту выхода арабов на сцену большой истории.
Бросается в глаза, конечно же, определённая повторяемость событий, что, конечно же, можно списать и на специфику нарративных источников. Однако основной элемент таков: лёгкие победы и относительная лояльность местного населения. К примеру, египетские копты активно сотрудничали с завоевателями, желая сбросить тяжёлое ярмо византийской власти и религиозного давления, персидские области и города попросту договаривались с пришлыми, соблюдая лояльность в обмен на определённые условия. Конечно, тяжёлые вызовы бросали арабам правители Мавераннахра, да и войска Кахины-Пророчицы в Магрибе изрядно потрепали нервы мусульманам, однако общая картина всё равно ясна. Основная идея Кеннеди, на мой взгляд, пусть даже и легковесно и мимолётно выраженная, перекликается с мыслями российско-советского ираниста Алия Колесникова («Завоевание Ирана арабами»), который описывал процесс договора с местным населением. По крайней мере на первых порах, мусульмане всегда могли найти общий язык с микросообществами, с территориальными объединениями, с городами и мелкими правителями. В этом, по всей видимости, секрет быстрого завоевания традиционно децентрализованного Ирана, и здесь же – ответ на вопрос, почему арабы до определённого момента не смогли пробиться в Малую Азию ни со стороны Сирии, ни со стороны Армении, где их неизбежно встречали и всё ещё могучая византийская армия, и враждебность местного населения. В Магрибе же достаточно просто было завоевания опорных пунктов, к примеру Лептис Магны и Тимгада, как и во времена упадка власти Рима и вандалов, примерно так же дело обстояло и с перехватом нитей управления у немногочисленных представителей вестготской элиты. А вот небольшие государства Средней Азии, в той же Бухаре или Пенджикенте, дали серьёзный отпор.
Таким образом, помимо чисто описательного момента событий арабских завоеваний, Кеннеди проводит и какую-никакую концепцию, скажем так, «платформы» их завоеваний. Именно поэтому историк вытаскивает из источников «голоса прошлого», позволяющие показать, что исламское владычество в чём-то было всё же не так плохо, как казалось историкам более позднего времени. Да, источники весьма обрывочно повествуют о подробностях тактики арабов, о ходе сражений, о взятии городов, о многодневных переходах армии. Но они могут кое-что сказать об отношении рядового населения нового Халифата, которое сохраняло под властью зелёного знамени свою самость.
Ещё стоит добавить пять дирхемов в копилку книги – она хорошо написана, лица и события запоминаются и даже для начинающего читателя вся последовательность завоеваний станет ясна и понятна. Уже при первом прочтении я хорошо запомнил узловыее моменты сирийской и египетской кампаний «праведных халифов», имена великих полководцев, таких как Халид ибн Валид и Амр’ ибн Ал’Ас, для меня не была секретом трагическая судьба последнего шаханшаха Йездигерда III, и прекрасно запомнилось, чем знаменит Тарик ибн Зиййад и как он связан с западными готами. Книга написана весьма талантливо, и пригодится любому, кто хочет просто ознакомится с тем, как исламская цивилизация расширяла свои границы.
Почекаев Р. Цари ордынские. Биографии ханов и правителей Золотой Орды. — 2-е изд., испр. и доп. — СПб.: Евразия, 2017г. 464 стр., илл. Переплет, Увеличенный формат. (ISBN: 978-5-91852-172-4 / 9785918521724)
В любом курсе по истории средневековой Руси постоянно мелькают имена внешней силы, которая с завидным постоянством вмешивалась в отношения между князьями в XIII-XV вв. – Орды. Золотая Орда не была безлика, и её довление над Русью облекалось в лицах многих её правителей – Чингизидов, временщиков, регентов и прочее, прочее, прочее. Несмотря на то, что это государство имело специфический характер по своему внутреннему строю, во внешней политике правители играли огромную роль.
Кто же они – цари давно погибшей Орды, что они приняли в наследство, что хранили, что пытались создать?
Питерский юрист Роман Почекаев уже не раз становился объектом моего внимания, когда я рецензировал его книги, посвящённые биографиям всем известных Батыя (https://www.fantlab.ru/blogarticle28596) и Мамая (https://www.fantlab.ru/blogarticle28733), оказавшихся более глубокими и сложными деятелями, чем это было принято считать в отечественной русистике. В этих книжках Почекаев показал себя дотошным биографом и историографом, неплохо владеющим материалом, хотя и не знающим восточные языки, но неплохо работающего с переводными источниками.
Его книга 2009 года тоже создан в жанре биографии, но она охватывает жизнеописания не одного человека, а четырнадцати, и охватывает два столетия истории могущественной и непрочной многонациональной державы, которая практически с первых лет своего существования оказалась во власти центробежных сил…
Самое интересное для меня – как же через личность правителей развивалось находящееся в их попечении общество, как, в конечном счёте, они пришли от монолитной державы-армии к раздробленному конгломерату ханств, проглоченному новым волком, бывшим когда-то овцой? Несмотря на то, что очерки Почекаева являются вполне себе традиционными для жанра биографии, и описывают жизнь и деятельность правителя, сам автор называет их своего рода «микроисторией», однако ответить на этот вопрос всё же можно. В конце концов, именно из жизни людей и складывается большая панорама истории и её неспокойных волн.
Итак, в 1256 году умирает Бату-хан. Что он оставил после себя, государство? Кочевничье войско, связанное ясой и родовыми узами друг с другом, и их бессменными главами – представителями рода Чингизидов. Не стоит обольщаться нарисованными в картах прерывистыми контурами Золотой Орды – с территориальной точки зрения она была более чем аморфна. Бывшая Булгария с её богатыми городами, земли вдоль Волги и Камы, Подонье, плато Северного Кавказа, степь вплоть до Карпат и Южного Буга – всё это многообразие земель и стало вместилищем племён, ставящих свои стойбища по берегам рек, и контролирующим эту территорию, со всеми её степями, городами, торговыми факториями, трактами, покорённые и платящие дань народы, вроде соседних русских анклавов, и так далее и так далее. Именно этот скотоводческо-племенной характер, ярко выражено «личностный», не завязанный на землю и властные институты порядок и определил изначальную расстановку сил. Старший брат Бату, Берке, его племянник Мунке-Тэмур, и сын его Тохтогу / Токта возложили на себя миссию выстроить из этой действительно кочевничьей орды государство, в полном смысле этого слова.
Их внутренняя политика формирования власти была не слишком активна. Они держали при себе мусульманских богословов и правоведов, допускали по прежнему на свои земли купцов с юга. Так, Мунке-Тэмур наладил выпуск собственного товарного эквивалента – монеты, быстро набравшей обменный вес на средневековом Ближнем Востоке, а Токта упорядочил его и перенёс все монетные дворы в Сарай, тем самым попытавшись создать экономический центр державы.
Аморфность их власти внутри Орды подчеркивает, скажем, влияние правнука Джучи, представителя побочной ветки Чингизидов, бекляри-бека Нохоя/Ногая, который, держа под контролем несколько родов, вёл вполне самостоятельную внешнюю политику и беспрекословно управлял доходами с территории бывшего Дешт-и-Кипчак в Северном Причерноморье, и в Крыму, фактически не подчиняясь центральной власти.
Внешняя политика этих людей тоже носила более личностный характер – они заключали индивидуальные союзы с египетскими султанами, традиционными ордынскими союзниками, наводили контакты с Византией и восточноевропейскими королевствами, вступали в политическую борьбу на своих границах. Ну и, конечно, принимали самое активное участие в политике номинально существующей Империи, участвуя в интригах многочисленных улусных властных группировок в дележе власти.
После Токты, который, по мнению Почекаева, является создателем единой и стабильной державы (тезис интересный, и, быть может, сомнительный… в любом случае, самого факта выпуска монеты маловато для подобных выводов, в конце-концов, было бы неплохо побольше узнать об институтах управления и контроля, или хотя бы получения доходов), в XIV в. начался новый период в истории Орды. Это эпоха Узбека и Джанибека считается расцветом Золотой Орды, однако Почекаев не совсем с этим солидарен. Так, Узбек с его точки зрения был слишком непоследователен в государственных делах, постоянно влезая в авантюры, дорого стоившие его землям, и практически не приносящие пользы, и даже потери, славой же своей он обязан мусульманским авторам, высоко ценившим Узбека как покровителя ислама, и показной, кричащей роскошью сарайского двора. Примерно тоже касается «доброго царя» Джанибека, впрочем, бывшего более успешным во внешнеполитических делах… Однако его правление ознаменовалось началом загадочного упадка Золотой Орды, по некоторым версиям, из-за жестокой эпидемии Чёрной смерти (середина XIV века), и/или экономического кризиса.
Третья эпоха – долгий, столетний упадок, время временщика Мамая, пытавшегося удержать распадающуюся державу, его противники из различных частей державы – Пулад-хан и сын его Арабшах, перетягивающих канат власти в свою сторону… И, конечно, Токтамыш, который вытащил державу из «Великой Замятни», чтобы вогнать её в новый, ещё более глубокий кризис, который после его смерти, во время владычества Идигу / Едигея окончательно развалил на части Орду. Агония Джучидов длилась до 1528 года, когда умер последний хан, способный претендовать на единое владычество – Шейх-Ахмад…
Как описательна рецензия, так описательна и вся книга. Пожалуй, самое ценное в ней – попытка взгляда на историю Орды не с точки зрения богомольной Руси, улусника или союзника, как там в разных версиях, а с позиции её правителей-предводителей. В силу военного характера власти и большой активности на международной арене Почекаев, как вы заметили, уделяет основное внимание внешней политике, союзам и воинам, в которых гораздо было участвовать это политическое образование. С этого ракурса история Руси действительно выглядит несколько по другому, как побочное, хотя и важное направление ханской политики, расценивающей её как источник средств для своих авантюр. Ордынские ханы весьма быстро втянулись в интриги ближневосточных династий, много лет боролись за власть в Закавказье, вместе со своими египетскими союзниками выступали против иранцев. Активно участвовали они и в хитросплетениях отношений, охватывавших интриги Чингизидов других улусов, боролись за власть на западе, интересы ханов захватывали многие районы восточных Балкан, вели они своё наступление и в Литве, хоть и спорадически, вступали в противоречивые взаимоотношения с венецианцами и генуэзцами в Крыму. Ордынские ханы были очень и очень активны вовне, даже во временя Великой Замятни… Но что в это время творилось в стране?
Но главное: что они пытались создать? Книга Почекаева и не пытается дать ответ на этот вопрос, но мы попытаемся. При ознакомлении с биографиями ханов становится ясно, что они выступали как обычные светские военные правители, как, например, турецкие султаны – пытались расширять свою личную власть, раздвинуть границы своего влияния. Джучиды – истинное воплощение Золотой Орды — были сами по себе, а подконтрольные им территории – сами по себе, особенно это касалось регионов с многочисленным осёдлым населением. Золотая Орда – это власть потомков Джучи и их родовых связей, в их мире не было понимания о властных институтах и управлении. Поэтому, при ослаблении рода Джучидов, при появлении противоречий между отдельными его ветвями, держава и распалась – у неё не было реально никаких скрепляющих элементов. После этого разрозненные территории и были поглощены идейным наследником ордынских ханов – русскими князьями-царями, черпнувшими от их принципов так много…
Бонгардт-Левин Г. М., Ильин Г. Ф. Индия в древности. АН СССР Ордена Трудового Красного Знамени Институт востоковедения М. Наука 1985г. 758 с., илл. твердый переплет, обычный формат.
Глобальная, «тотальная» история человеческого общества является совсем не простой и достаточно спорной темой. Отчего же так? Исследователь должен учитывать массу факторов, просчитывать целые цепи закономерностей, отнюдь не типических друг другу, и зафиксировать состояние общества в различных фрагментах пространства-времени. Именно поэтому выработка, или, точнее, конструкция, и не всегда «ре…», «тотальной» истории оборачивается песней субъективизма. Исследователь всё одно принимает тот или иной уклон в своём описании, в зависимости от рода его занятий.
Однако работы подобного жанра всё равно необходимы. При скрупулезности, добросовестности и обширных систематических знаниях историк вполне способен давать общие очерки того или иного времени, страны, института, применяя самые широкие обобщения. Они служат эдаким промежуточным итогом изучения человеческого общества, маленьким кусочком его жизни, который терпеливо познают те, кому не чуждо понимание человека как такового.
Вопрос: почему для нынешнего разговора выбрана именно древняя Индия? Как и другие области света, эта цивилизация обладает своими уникальными социо-культурными чертами, необычайно прочными и гибкими паттернами коллективного, расслаивающими общество на комплекс «полей». Отчасти, история Индии, точнее, индийского общества, тянется с этих самых древних лет, когда в долинах Ганга сталкивались полулегендарные Пандавы и Кауравы. Для короткого и общего знакомства с историей Южной Азии и предназначена книга Г. Бонгард-Левина и Г. Ильина, выпущенная в 1985 г. и через несколько лет получившая Государственную премию. Что же увидит там взыскательный читатель?
Итак, концепция. Любой автор, пишущий о весьма обширном отрезке пространства-времени, имеет какой-то подход к истории его развития. Что уж говорить о двух индологах, выросших на дебатах о злостной классовой сущности кастового строя? Они остались верными приверженцами «пятичленки», то есть разделения докапиталистического строя на «рабовладение» и «феодализм». «Asiatischeproduktionweise» они отвергают, чуть ниже поясним, почему, и останавливаются на характеристике древней Индии, как общества рабовладельческого… Что они имеют в виду?
Они опираются на то, что в государствах Маурьев, Гуптов и остальных более или менее крупных государствах на территории Индостана было рабство. Точнее, он был господствующей социально-производственной формой, так сказать, типической для этого времени. О доле dasa, хоть долговых, хоть военных, да хоть каких, в общей структуре хозяйства, авторы рассуждают очень осторожно, ибо не хватает материалов, однако выуживают из источников все сведения о том, каково же было незавидное положение раба в обществе. Однако переплетение связей, в котором оказывается рабская прослойка оказывается настолько сложной, а их характеристики так самобытны, что индологи оставили общую характеристику рабовладения для своих будущих коллег…
Итак, рабство. Допустим. Однако если учесть, что речь идёт о марксизме, то ясно, что в эту систему должны вписываться и гражданские общины, и частная собственность. Что у нас в Индии? Авторы, как и большинство современных индологов, утверждают, что в этой загадочной стране не было понятия о произвольном самовластии деспота, о строительстве ирригации, об абсолютной государственной собственности. Однако, даже в сочинениях «индийского Макиавелли» Каутильи нет ничего подобного. Из известных источников, юридических, актовых и эпиграфических материалов известна частная собственность на землю, подлежащую купле-продаже, дарению, залогу и всем прочим прелестям юридической премудрости (пережившее столетия понятие bhumi). Были и земли, на которых находились независимые корпорации. Следовательно, была более или менее твёрдая основа для внегосударственной самоорганизации. Сам же Бонгард-Левин пишет, что во времена Ашоки масса земель находилась, по крайней мере, не в прямом подчинении власти, «ганы» и «сангхи», то есть, фактически, самоуправляемые территории и поселения.
Всё это достаточно неплохо наслаивается на наше представление о господстве на этой территории не государственной централизации, а организации на основе социальной стратификации.
Речь идёт о варнах и джати, то есть кастах. Им-то авторы и уделяют немало места в своём повествовании. Разматывая нить с мифологем «Ригведы», они показывают расцвет варнового общества в I тысячелетии до нашей эры, политическое противостояние брахманов и кшатриев, экономическую деятельность вайшьев и шудр. Рождаясь, человек оказывался встроен в готовую систему социальной иерархии, он уже был либо дваждырождённым, либо однорождённым, и не мог изменить своего положения. Нет, даже в древнее время вайшья мог стать раджой, но это всё равно не делало его ровней с кшатриями, а шудра мог иметь слугу-брахмана, оставаясь на социальной лестнице ниже своего подчинённого. Государство Маурьев, можно сказать, было «золотым веком» этой оригинальной системы. Эпоха Кушан и Гуптов была уже иной. Н первый план выходит профессиональная группа – джати-каста, варны кшатриев и вайшьев редеют, появляются знатные и богатые шудры. Рождение в профессиональной группе теперь более значимо, нежели более абстрактное деление на 4 огромных разряда.
Итак, экономический строй, где сочетаются частное, корпоративное (ладно, будем, вслед за авторами, именовать его «общинным») и государственное хозяйство, где крепость социального строя куда более мощна и инертна одновременно, чем все государственные институты. К сожалению, эти важные положения у Бонгард-Левина и Ильина отходят на второй план, точнее, они выписаны достаточно смутно и поверхностно, можно сказать, даже скорее просто зафиксированы.
Зато с политической историей у авторов всё в порядке. Тщательный анализ сложных источников, среди которых и непростая эпиграфика на самых разных языках, реконструкция династийных историй и историй воин – всё это у них вышло на ура. Раджи легендарной ведийской эпохи, Маурьи и Ашока, Кушаны и Гупты, сложная мозаика на южной части индостанского клина – индологи неплохо реконструировали сложную историю индусских государств, которые всё равно выходят на передний план.
Ну и, само собой, культура. Авторы очень много текста посвятили развитию религиозных систем в древней Индии, само собой, основное внимание уделив разным ликам индуизма и буддизма, попутно разбирая и философию, которая во многом пересекалась с древнегреческими мыслителями. Много места соавторы уделили политической сущности буддизма, ярко проявившейся при Маурьях, и его противостоянии с брахманизмом. Пожалуй, наравне с работами буддолога В. Торчинова, очерк религии Индии в этой книге можно вознести в ранг одного из самых лучших.
Итак, что же мы видим? Мы видим яркую и самобытную цивилизацию, которая по своему уровню развития социальной динамики, быть может, опережает прочие регионы материка. Конечно, это вовсе не факт, однако фактор именно внегосударственной самоорганизации здесь был явно весьма силён, даже если мы учтём жёсткую централизаторскую политику Гуптов, целенаправленно разрушающих самоуправление и автономию. Однако сам процесс социальной динамики, который бы и хотелось узнать поподробнее, выражен в этой книге лишь вскользь, к большому сожалению.
Но, в принципе, это неплохой общий очерк истории древней Индии, не идеальный, не ровный, но дающий более или менее общее представление. По крайней мере, на общем фоне «плановых» страноведческих монографий он смотрится весьма неплохо.
С лёгкой руки наших историков в «народ» ушло представление о том, что кочевое общество суть паразитическое, и ни на что, кроме грабежей, не способно. Можно вспомнить хотя бы из недавнего высказывания пресловутого Яковенко. Как правило, подобные учёные практически не выползают за рамки своих тем, и ознакомится с вопросом не желают. Между тем кочевники представляют из себя одну из самых больших загадок в истории, на мой взгляд, ничуть не меньшую, чем загадка Пирамид. Их образ жизни очень и очень отличается от жизни осёдлых, и недаром, во все времена, эти две «формации» сталкивались друг с другом в схватке – часто основанной просто на непонимании и неприятии друг друга. Кочевничье общество, кочевничье хозяйство, построено для одного – для выживания людей в суровых природных условиях. Какова его структура?
В нашей стране подобные споры занимают особое место – особенно среди советских учёных, востоковедов и – что смотрится довольно забавно – русистов. Дедушка Маркс, конечно, о кочевниках в своих работах не забывал, и упоминал о них, но вскользь. Не включив, конечно, их в свою туманную схему «Produktionsweisen». Поэтому изгонялись историки как могли. Asiatischeproduktionsweise здесь искать бесполезно, поэтому сделали упор на Feodalischeproduktionsweise. Вариант, казалось бы, безотказный – существуют вассально-ленные отношения, сеньор наделяет вассала средствами производства – землёй, и тот проводит планомерную эксплуатацию подчинённого населения… Красиво, понятно, стройно – для примера можно взять старенькую книжку Владимирцова, «Монгольский кочевой феодализм» (1934). Что служило объектом ленного пожалования, источником богатства? «Земля!» — так уверенно говорили и монголовед Владимирцов, и специалист по уйгурам Златкин, и известнейший арабист Першиц, прибавляя к «феодализму» слово «патриархальный». Да, действительно, глупый же вопрос, всё очевидно?
Но не всё спокойно в научном мире – почти сразу начали раздаваться голоса против. В 1955 г. этим голосом стал С. Толибеков, оспаривающий наличие феодализма у казахов дороссийского периода. Дискуссия была бурная, и достаточно плодотворная, однако большая часть кочевниковедов всё равно осталась на своих позициях, которые Толыбеков в недостаточной степени раскритиковал.
Однако наиболее чувствительный удар по «кочевому феодализму» нанёс историк и этнолог Геннадий Марков, автор книги «Кочевники Азии» (1977). Он рассмотрел социально-экономическую структуру четырёх наиболее крупных общностей – монголов, казахов, туркмен и арабов. Для всех этих общностей, как было установлено на множестве примеров, был характерно объединение на основе рода, или – реже – индивида, то есть – личностных отношений. На этом строится социум. Если большим массам людей нужно объединиться для экономических нужд, они делят между собой скот, а уже потом рассуждают о местах его выпаса. Если, скажем, монгольскому вельможе или арабскому шейху нужно будет наградить своего подчинённого, то он даст определённое количество голов животных. А где же земля? Ни источники права, ни немногочисленные нарративы, ни что иное не говорят о каких-то особых правах на пастбища. В праве кочевников нет понятия о размежёвке владений, нет понятия обмена и купли продажи. Земля, вернее, то, что из неё растёт, источники воды и торные дороги – всё это было общим, в большинстве случаев.
О каком феодализме в этих условиях может идти речь? И уж тем паче, о «восточной деспотии»? Но тогда возникает резонный вопрос – как можно обозначить этот весьма специфический способ производства, в котором, безусловно, сквозит что-то общее, заложенное не в абстрактных «формационных» категориях, а в самой хозяйственной необходимости? Увы – Марков не даёт ответа. Социальное кочевников было очень подвижным. Это явно не «военная демократия», поскольку знатность рода, богатство и определённые привилегии никто не отменял. Доклассовое общество? Тоже нет – слишком явно было выражено разделение между процветающими и выживающими. Да и словечко «патриархальный уклад» тоже не очень идёт, так как далеко не везде объединения возникали по крови.
Вопросы остались открытыми, и Марков на них не ответил. Но он смог показать главное – что в основе кочевничьей социальной реальности лежат спорадические личностные и экономические связи, которые далеко выходят за рамки привычных схем. Структуры этого общества настолько аморфны, что составить какую то модель очень сложно, хотя что-то общее у них есть, безусловно… А вот называть это общество «протоклассовым» очень сложно – во первых, классы, пусть даже и очень аморфные, существовали и у туркмен, и у арабов, и у прочих. Во вторых – сложно называть многотысячелетний социальный котёл «процессом образования классов» — слишком уж сложна реальность для таких глобальных обобщений и сведения всех процессов к «переходному периоду».
Пожалуй, второй важный вопрос – происхождение кочевничества. И опять же – Марков не даёт однозначного ответа на вопрос о том, откуда оно взялось. Но версию даёт вполне рабочую – о многоукладности хозяйства, в условиях ухудшающихся климатической условиях в горно-степных зонах Азии, когда земледельческо-скотоводческие племена постепенно приходили к мысли о сезонных перекочёвках. Первоисточники такой интересной перемены остаются загадкой, однако мысль о сложном генезисе кочевничества через хозяйственное объединение групп людей с разными типами экономик заслуживает внимания.
Итог: я не знаю даже, стоит ли эту книгу рекомендовать начинающему «интерессанту». В наше время они с огромным трудом продираются сквозь социально-экономические труды, предпочитая политику и культуру. С другой стороны – что ещё показывает, как жили люди, как договаривались между собой, что ели и пили? Так что попробуйте прочитать эту вещь. Она заслуживает самого пристального внимания.
облако тэгов
