В последнее время сервис Netflix имеет неоднозначную репутацию. Высокое качество первых выпущенных им сериалов не оставляет сомнений, но недавние работы заметно «проседают» в сравнении с предшествовавшим кино-продуктом. Наглядным примером этому служит «Ведьмак», заявленный как аутентичная, максимально приближённая книге экранизация. К сожалению, на сегодняшний момент надежды на её подлинность так и не оправдали себя. Что произошло и с другим недавним сериалом от Netflix – «Дракулой», который тоже был анонсирован как экранизация, приближённая к классическому оригиналу Брэма Стокера. Это несколько странно, учитывая предыдущий опыт режиссёров М. Гэтисса и С. Моффата, адаптировавших к современности классические сюжеты Конан Дойля.
Тем не менее, «Дракула» был заявлен как сериал, приближённый к литературному оригиналу. На первый взгляд, он ему полностью соответствует, благодаря готической атрибутике трансильванского замка, атмосферно переданному лабиринту в каменных стенах и легенде о проклятом строителе графского имения. Но, к сожалению, подобных элементов достаточно лишь для жуткой атмосферы — и мало для увлекательного сюжета. Он строится вокруг поиска героями слабого места Дракулы. Поначалу эта загадка действительно увлекает зрителя: разбираются все слабости Графа, такие как боязнь креста, отвращение к евангелическим текстам и непереносимость солнечного света.
Раскрытие вампирских фобий интересно лишь поначалу, потому что никаких подсказок/подвижек в раскрытии упыриной сути Дракулы зрителю не открывается. Из-за чего герои остаются уязвимыми и кажутся слабыми марионетками, которых граф водит вокруг пальца на протяжении всего сюжета. К сожалению, единственной причиной борьбы графа с ними является его примитивная жажда крови. Она же выступает главным мотивом его действий, в которых нет места ни личным ни целям, ни страхам — один лишь примитивный голод. Это может огорчить зрителя, ценящего триллерный аспект в направлении «тёмного» кино, так как сюжетная загадка, ловко поданная в начале, в середине сериала сводится к отсутствию подвижек по её решению. Из-за чего на протяжении просмотра часто приходится наблюдать, как непобедимый вампир поедает своих жертв. Что, однако, может прийтись по вкусу любителям «мясных ужасов».
Картинка кровопролития в «Дракуле» действительно выглядит качественно. Кровь, чавкающие звуки при вспарывании вен клыками, смачные глотки и алые потёки на бледном лице упыря производят эффект. Но обилие таких картин с каждой минутой просмотра превращается в бессмысленное смакование сценами, когда вампир поедает жертв без серьёзных подвижек в сюжете. Из-за чего «кровавость» «острых» моментов приедается, набивает оскомину и начинает казаться слащавой. Как, между прочим, и сама внешность Дракулы — всегда чистого, опрятного, не замаранного кровью жертв, гладко выбритого и причёсанного даже после многовековой спячки в земле. Такое логическое упущение существенно вредит «аутентичности», заявленной в предварительных анонсах сериала. Вообще, сюжетная логика «Дракулы» несколько путана и не линейна. Действие развивается не от начала к концу, а скачками: то в одном времени, то в другом, а подчас и вовсе в иной — сонной — реальности.
Частые флешбеки лишают сюжета целостности, из-за чего каждая серия кажется нагромождением разных по времени сцен. Технически этот приём уместен, потому что смена декораций помогает скрыть провисания в общей динамике. Но даже при частых скачках от одного исторического периода к другому сюжет выглядит простым. Из-за тех же флешбеков его повороты трудно разглядеть, отчего создаётся впечатление, что сюжета как такового в принципе нет.
Поэтому «Дракулу» можно воспринимать лишь как кино-аттракцион для ценителей простых готических сюжетов, вся мистика которых сосредоточена в сверхъестественном образе героя — но никак не в общей напряжённости, соответствующей меркам классического ужаса или, хотя бы, триллера. До которых сериал М. Гэтисса и С. Моффата однозначно не дотягивает.
Первая публикация:рецензия на сайте о тёмном кино "Клуб Крик", 17 января 2020 г.
Есть фильмы, напоминающие «сломанную» игрушку-загадку.
Представьте себе разноцветный кубик, состоящий из нескольких цветов. Притом, что каждая часть кубика перемешана с другими по цвету частями. По началу, их хочется собрать воедино. И, на первый взгляд, эта задача кажется разрешимой. Но вскоре множество цветных деталей, их пестрота начинают сбивать вас с столку, на давая сосредоточиться. Игрушка словно намекает, что помимо интеллекта желает испытать и ваши нервы. Тогда же вас посещает вопрос, что это: провокация или интрига?
Такой интригующей «провокацией» можно назвать фильм П. Стриклэнда – «Маленькое красное платье». Его просмотр действительно напоминает решение головоломки, в которой важен не результат, а сам процесс. Это объяснимо, ведь сопоставление по цвету разных сторон, их прокрутка и шорох пластмассовых сегментов вызывают у нас большее удовольствие, чем цель решить загадку. На первых порах она вообще кажется лишь условностью, которая оправдывает игру с цветным кубиком. Очень быстро эта условная забава надоедает, если долго всматриваться в каждую из сторон игрушки. Так как из-за множества цветов в глазах начинает пестрить и болеть голова.
Такие же ощущения можно испытать при просмотре «…Красного платья». Яркая картина Стриклэнда провоцирует наше внимание безумным количеством цветов, истощает восприятие яркостью и пестротой. Словом, психологически давит, превращаясь из безобидной игрушки-загадки в психологический вызов. Его можно принять, но задачу нельзя решить. Поскольку ответ на неё раскрывает себя сам и при условии, что мы пройдём с режиссёром до конца. Не боясь места, где мы окажемся.
Так что, в «…Красном платье» большую роль играет процесс «следования». Это одна из тех «сложных» картин, которые нужно просто смотреть, не думая. Но, конечно, отмечать про себя каждую деталь.
Может показаться, что при таком подходе из внимания выскользнет основной сюжет. Но в фильме Стриклэнда уследить за ним вовсе не трудно. Сюжет «...Красного платья» предельно прост. В какой-то степени, это несколько негативно сказывается на динамике. Хотя неторопливость сюжета оправдана, так как при яркой картинке ускорение его темпа могло превратить фильм в пёструю какофонию. Сохраняя же медлительность и яркость, он напоминает вязкие, гротескные сюжеты Лавркафта.
Как в прозе английского писателя, в картине масса причудливых героев, странных характеров и не менее странных вещей. Они развешаны по вешалкам, манекенам и одеты на мертвых моделях — словом, везде, где только можно, даже если манекеном оказывается труп.
Вездесущие вещи правят бал, за яркостью и пестротой одежд которого трудно понять идею головоломки. Это можно сделать лишь благодаря разгадке, что раскрывается сама, заставляя зрителя всматриваться не в пёструю одежду, а в одетых в неё людей. Тогда же, при наблюдении, срываются маски, а под их бледно-мертвыми, как у манекенов, лицами, проглядывает истинная суть головоломки. Имя которой – смерть потребителя.
Она одета в не менее яркие, чем на мёртвых моделях, шелка. Мы узнаём об этом, когда жажда человека к красивым вещам складывается в одну идею, подобно головоломке-кубику. Тогда же становится ясной пестрота его сторон. Каждые из них сопоставляются по цвету в кульминационный момент, когда шорох платьев о пластмассовые сегменты манекенов вселяют в зрителя тревогу. Ведь за шорохом ткани слышен тихий стук швейной машинки. Но кто на ней шьёт, и что именно — вы узнаете после просмотра. Который, предупреждаю, может показаться очень длинной головоломкой.
Всё, что мы пишем на бумаге, воплощается в реальности.
Думаю, эта мысль близка вам так же, как и мне. Не знаю, как это проявляется у вас, но я, работая в жанре ужасов, вынужден часто наблюдать жуткое в ситуациях, которые простому человеку могут показаться обыденными. На самом деле, он много потеряет, поскольку видение мистического контекста в обыденных вещах позволяет глубже их понять. Что очень помогает, когда строишь сюжеты. Но доставляет дискомфорт в бытовой жизни.
Дискомфорт от контакта с мистикой испытывает и героиня сериала «Марианна» — Эмма Ларсимон. Будучи писательницей, она является заложником жутких снов, которые посещают её вместе с идеями мистических романов. Не в силах побороть ночные кошмары, Эмма вынуждена использовать жуткие образы при создании сюжетов. В какой-то степени, травма помогает ей реализовываться. Но только как автору, а не человеку. Потому что из-за написания страшных книг Ларсимон вязнет в личных страхах — хоть и продолжает бороться с ними через творчество.
Благодаря писательской терапии, кошмары Эммы кажутся ей лишь отголосками несчастливого детства. Но иллюзия развеивается, когда один из страхов вторгается в настоящую жизнь и проявляется через форму, изобретённую самой писательницей в одном из её романов. Вестником ужаса оказывается человек из прошлого Эммы. Он приносит материальное доказательство того, что кошмары из снов/книг существуют в реальности. Так отголоски детства превращаются в полноценные голоса, отравляющие зрелую жизнь героини.
Голоса эти вполне осязаемы: они звучат утробным шёпотом закопанной ведьмы, гнусавым хохотом одержимой старухи, воплями убитых ими жертв. Раздаваясь в голове женщины, некоторые ведут её к месту, довлеющему над подсознанием тяжестью прошлых грехов. Другие тянут в родной городок и отчий дом, где впервые выплеснулась наружу одержимость кошмарами. Третьи волокут к земляной яме, из которой слышится шёпот похороненной ведьмы.
На связи ведьмы с писательницей построен весь конфликт фильма. При поверхностном взгляде может показаться, что фабула, основанная на таком конфликте, примитивна. Что вовсе не так. Обстоятельства, на фоне которых развивается эта связь, полностью соответствуют канонам запутанного триллера. Ведь, желая разорвать её, Эмма вынуждена изучать себя: героине приходится множество раз переступать через настоящее и ковыряться в прошлом, о котором она долгие годы хотела забыть.
Переворачивая ворох болезненных воспоминаний, Эмма воскрешает нерешённые конфликты. Пачкается в выяснении старых отношений и утопает в болоте новых, вытекших из них проблем. Так, вернувшись в родительский дом, женщина пытается простить себя за то, что унизила мать, когда жила с ней. Силится забыть причастность ведьмы к своему поступку — и статью, которую написала, желая уберечь кормилицу от закопанной нечисти.
Это становится понятно из воспоминаний героини. От сцены к сцене они сплетаются в единый клубок с обстоятельствами смертей в романах. Затем связываются жертвами, которые оставляет крепнущая ведьма. Совершая убийства, она усиливается и глубже пускает корни в прошлое женщины. Заставляет копаться в нём, выискивая самую грязную, объединяющую их психологическую травму. Принуждает переживать её раз за разом, пока писательница не натыкается на зарытую в земле могилу — в которой слышен голос, зовущий из детства.
Голос из детства доносится до женщины на протяжении всего фильма, чем оголяет её ранние травмы. Заставляет расширяться душевную боль вглубь (в прошлое) и ввысь (настоящее). Мистический конфликт, таким образом, переплетается с психологическим. Ведь, осознавая гнетущие её связи с прошлым, Эмма выясняет, что именно шепчет ведьма устами одержимой старухи, а затем раскрывает причину связи с древней нечистью. Связи, которая сильна до тождественности.
Во многих местах фильма нам даётся чёткий намёк на тождественность Эммы и Марианны. Особенно полно это раскрывается при их непосредственных контактах друг с другом (во снах или наяву). Нечисть ослабляет хватку над женщиной лишь после того, как та просыпается или удовлетворяет её просьбу («Пиши!) Благодаря исполнению желания ведьмы, связь писательницы с нечистью перерастает в отношения, которые обретают форму симбиоза, так как ставят обоих в зависимое положение друг от друга. Но кто-то из них берёт верх, поскольку, пока одна усиливается, другая слабеет — что неминуемо грозит тотальным подавлением или разрывом. Так что отношения между писательницей и ведьмой в «Марианне» обретают форму не случайных и тяжёлых обстоятельств, а фатального рока.
Роковым выглядит и само приближение ведьмы. Даже больше: оно кажется предначертанным — таким, которое вот-вот должно произойти. Поскольку сцены, в которых появляется Марианна, повествует о разных временах её жизни и томления в могиле, словно намекая на то, что ведьма ждёт. Сначала мы видим её лежащей в могильной яме и тянущей из земли смолянисто-чёрные, испачканные руки; затем рвущейся из цепей, сковавших её в гробу, позже слышим голос ведьмы, который вырывается из плюшевой игрушки и говорит о её приближении.
Нужно признать, что мистика и жуть в таких сценах раскрывается не менее ярко, чем в кадрах с «нашим» временем (чего только стоит сцена с родами, о которой для пикантности лучше умолчать). Вообще все сцены, где ведьма проявляет себя, могут вызвать страх. Но даже впечатлительные зрители не смогут закрыть глаза при просмотре: этого не позволит сделать динамично развивающийся сюжет, который, признаться – редкость для психологических триллеров.
Вообще, динамика в «Марианне» кажется высокой благодаря частым столкновениям писательницы с ведьмой. Проявляясь в регулярных контактах нечисти и человека, эта борьба не вязнет в решении его психологических проблем. Хотя внутренние демоны, не ослабевая, довлеют над героиней на протяжении всего фильма. Но вопреки акценту на личном конфликте героини, режиссёр не позволил её борьбе с Марианной вылиться в противостояние с тараканами в своей голове, а показал его с разных сторон. При такой передаче конфликт женщины и ведьмы получил дополнительную глубину.
Поэтому стоит признать, что мистика в сериале тесно связана с психологизмом. И в целом «Марианна» заслуживает считаться запутанным мистическим/психологическим триллером, где жуткий ужас не только концепция, но и метафора борьбы с демонами из прошлого.
Первая публикация:рецензия на сайте о тёмном кино "Клуб Крик", 3 октября 2019.
— о страшной русскоязычной литературе (классической и современной).
Что же тогда делать?
А придется написать её самим.
КЛУБ-КРИК приступил к самому амбициозному на сегодняшний день собственному литературному проекту – созданию объемного нон-фикшна, скрупулезно исследующего русский хоррор в кинематографе, мультипликации, литературе и фольклоре.
Об иностранной культуре ужасов издано немало рукописных трудов, и мы сочли творческим долгом обогатить российский книжный мир нашими знаниями о любимом художественном направлении.
Вот только кто же эти «мы»? И почему считаем, что многое об этом знаем?
Идейный вдохновитель проекта – Алексей Петров, один из создателей хоррор-сайта Клуб-Крик, скромный почитатель триллеров и фильмов ужасов, которых раньше в России и Советском Союзе почти не снимали… согласно стереотипному и ошибочному мнению. На самом же деле у Русского Хоррора длинный и витиеватый путь, еще задолго до кинематографа берущий начало в национальном фольклоре, и продолжающийся по сей день.
Вот как раз историк и автор «страшной» беллетристики Алексей Холодный расскажет о культурных истоках русской жути, а также обширно проанализирует богатое литературное наследие, повлиявшее на создание многих страшных кинокартин.
Активный творческий деятель Магнитогорска, писатель Александр Поздеев поведает о советском хоррор-кинематографе, примечательным не только легендарным «Вием» с Леонидом Куравлевым и Натальей Варлей, но и обилием других фильмов, о которых вы скоро узнаете.
А второй учредитель Клуба-Крик, литератор, сценарист и актер Дмитрий Витер, прольет свет на современную отечественную хоррор-индустрию, не только как опытный зритель, но и как непосредственный участник.
Конечно обозначенные зоны ответственности условны. Каждый из нас внесет свою лепту во все главы книги, и совместными усилиями мы сотворим нечто крутое!
В глобальном писательском деле спешка противопоказана, и релиз намечен на осень 2020 года. Мы будем держать вас в курсе процесса, а также будем признательны за любые конструктивные мысли касаемо наполнения книги. Пишите в комментариях к пиар-постам – что бы вы хотели узнать о русском хорроре в литературе и кино, и мы обязательно учтем ваши пожелания.
Заранее спасибо всем будущим читателям за внимание к нашему проекту с рабочим названием «Страшно, аж жуть!».
Первая глава книги, посвящённая русскому страшному фольклору, появится в пилотном номере журнала "Хоррорскоп", в конце февраля 2020 г.
Автор текста — глав. ред. проекта, Алексей Петров.
«Нет!» Голливуду. Отрицание школы в аргентинском кино или две стороны одного режиссерского стиля.
Думаю, вам не нравятся Голливудские фильмы. За последние несколько лет американская киноиндустрия исчерпала себя. Но признаем, что методы, которыми она пользуется при создании очередного продукта, всё ещё действенны: яркая картинка, спецэффекты и уместное музыкальное сопровождение способны привлечь любую аудиторию. Но способны ли они удержать её внимание? Конечно, нет, потому что яркости для этого мало: нужна оригинальность. В силу исторических причин, «американизированное» мышление западных режиссёров не может копнуть глубже кино-образов, уже знакомых массовому сознанию. Всем приелись «странные дома», жуткие куклы и прочая «нечисть», которая окружает героя «классических» ужасов. К сожалению, другой «нечисти» такой герой знать не может, так как сама история мирового кино-гиганта (США) ограничена тремя веками. Из такой скудной почвы трудно появиться образу, который бы впечатлил мирового зрителя. Потому что зрителю необходима связь с кошмаром на экране, ему хочется видеть в монстре нечто родное. Отсюда и тенденция развивающегося кинематографа к отхождению от «классических» голливудских школ, попытка создать нечто своё – авторское или национальное.
Примером такой тенденции можно назвать аргентинца Дэмиена Рунью, который дебютировал в широком прокате «Оцепеневшими от страха». Национальные черты в этом фильме проявляются почти на первых минутах просмотра. Простые, они завязаны на аргентинском фольклоре, но могут вызвать интерес даже у русского зрителя, потому что пересекаются с общими, знакомыми нам архетипами «нечистой силы». Конечно, некоторые голливудские режиссёры понимают это правило и, чтобы удержать внимание аудитории, стараются использовать его вместо домов и кукол. Но безуспешно, так как «живость» любого фольклорного образа имплицитно связана с историческим бытом, в котором тот появился. Например, в картине Руньи мертвый мальчик, поднявшийся из гроба, просто возвращается домой и садится за стол на кухне. При всей простоте режиссёрский ход ярок и понятен даже не аргентинскому зрителю. Он воскрешает образ покойника, с которым тесно связана любая древняя культура.
Но в кино культуры мало, нужна техника.
Режиссёр понимает это и достигает яркости образов не только благодаря работе с фольклором. На живость картинки влияет чисто техническая часть, которая сводится к нестандартной подаче изображения. Имея за спиной неплохую режиссёрскую базу, Рунья словно отвергает законы классической голливудской школы» и показывает своих монстров без звука. Твари появляются на экране, молча, чтобы напугать — и уйти. Это действительно производит эффект, ближе к середине фильма тяжело понять, хороший он или плохой. Из-за непонимания, немое изображение начинает казаться странным, непривычным («не голливудским»), что приближает подачу к артхаусу. При просмотре автоматически начинаешь задумываться, не специальный ли это режиссёрских ход. Или, возможно, тенденция немой картинки присуща всему аргентинскому кино? Ответ оказывается неожиданным, но его мы коснёмся ниже.
Достоверно понятно одно – отсутствие звуков, в отличие от голливудских «скримеров», делает картинку глубже. Подобный приём местами использовал Крассински в своём дебютном «Тихом месте». Но в фильме Красински тишина была следствием появления монстра, здесь же она первоначально – стиль автора. И во многом оправданный: после нескольких бесшумных появлений монстра зритель вынужден не отрываясь смотреть в экран. В таких случаях, когда внимание аудитории привлекается именно визуальным рядом, хочется задуматься: не «чистое» ли это кино? Такой знаете ли, рафинат от кинематографа, когда смотреть — основная задача зрителя. l
К сожалению, подобная задача утомляет, и кино-картинка раскрывает своё свойство с неожиданной стороны. Максимально приблизившись к «чистому» искусству, она буквально становится искусственной. Создаётся камерный эффект – столь неоднозначный, как подача изображения, благодаря которой он появился. Тогда оригинальный визуальный ряд и отсутствие аудио-эффектов проявляют обратную сторону: они кажутся неестественными декорациями. А неестественным декорациям не хочется верить. Смешно, но, таким образом, камерный эффект добивается своей цели — заставляет зрителя ощущать себя замкнутым в камере/коробке. Её содержимое яркое и интересное, но сама коробка тесна, как домики на аргентинской улице.
Такие детали могут указывать на специфику сугубо аргентинского кино. Но во время просмотра предварительный вывод делать трудно, потому что есть риск спутать национальные, фольклорные черты фильма с авторскими ходами Руньи, от чего мы отказались выше. Спутать черты с ходами можно, потому что перегруженность визуальными приёмами режиссёр пытается «разбавить» плавным темпом сюжета. К сожалению, плавный темп не гарантирует хорошего ритма. Ибо ритм в «Оцепеневших» страдает. Основная причина чему – затянутые диалоги. Они серьёзно нарушают динамику, которую, я уверен, не нарушил бы даже автор от артхауса или «свободный мастер» от кино. Поэтому затянувшиеся диалоги заслуживают считаться режиссёрской ошибкой.
Напрашивается предположение, что приведшие к ней авторские ходы тоже ошибочны. Но разве может неправильный ход режиссёра привлечь внимание зрителя настолько, чтобы тот, не отрываясь, смотрел в экран? Да, может! Только временно, ведь из-за избытка эмоций в начале просмотра, ближе к кульминации зритель ощутит их дефицит. Так происходит в фильме Руньи, когда с развитием сюжета плотность действия теряется. Тогда же страдает структура повествования и черты, вначале его выделяющие, делают картину посредственной.
Не оправдав себя, молчаливая картинка перестаёт впечатлять. Рунья словно чувствует это и, пытаясь починить аппарат, вставляет в него детали, которые там уже не приживутся. Режиссер использует звук: громкий, местами неуместный, к концу фильма он сопровождает каждое появление монстров, природа которых, кстати, так и не раскрывается. Тишь и потенциальная глубина образов, выделившие фильм вначале, оказались его надгробными камнями: тишина превратилась в какофонию неуместных шумов, а природа фольклорных монстров оказалась примитивной.
Вот здесь проявляется неожиданный ответ на вопрос выше. Причина, по которой фильм завораживает на первых минутах — не специфическая аргентинская подача, ни продуманные режиссерские ходы или авторское мастерство, а наоборот – отсутствие продуманности и не умение использовать национальный колорит. Если в начале простота подачи аргентинских образов создаёт эффект лёгкой недосказанности, то затем она превращается в умолчание. Сильнее разочаровывает только резкая смена авторского стиля, когда вместо тишины, порождающей страх, за кадром звучат шумы, нагнетающие лёгкий испуг. Это накладывает двойной отпечаток на восприятие фильма. Который оказывается не тем, что ожидалось.
Возможно, такой эффект происходит потому, что Рунья, по большей части, снимал короткометражные фильмы («El pacto», 2002, «La última entrada», 2003, «El cachetazo», 2004, «El mate amargo», 2012) и не привык работать с длинным хронометражём. Отметим, что сбой в структуре фильма произошёл из-за нарушения его ритма и динамики. Что часто происходит, когда автор, привыкший к «коротким дистанциями», выдыхается к «середине забега». Похожая ситуация есть не только у режиссёров, но и у писателей, которые могут быть гениями рассказов, но профанами в работе с романом. Вероятно и Рунья, показав яркий стиль в начале произведения, не смог удержать динамику на «длинном метре». Поэтому неудавшаяся полнометражка – не приговор автору, работающему в короткой форме.
Как бы там ни было, чтобы понять, чем дышит национальное кино зарубежья, нужно уделять внимание именно несовершенным (!) картинам типа «Оцепеневших» — даже если в интересующей нас стране развит кинематограф. Развитие всегда подразумевает учение на ошибках, перенимание стороннего опыта, стремление соответствовать всеобщим стандартам. Но, с другой стороны, эта тенденция уничтожает национальные, аутентичные черты любого искусства, и кино в частности. Поэтому, чтобы достигнуть компромисса, режиссёры типа Руньи выбирают наиболее тяжёлый путь – учение на собственных ошибках, чтобы соответствовать собственным стандартам. В их почерке сложно встретить голливудское влияние, их стиль не соответствует канону и отрицает какую-либо школу. Он аутентичен, поэтому всегда угловат, неправилен и не имеет красивой формы, чем отталкивает. Но обнажает углы, характерные для конкретного национального кино.
Первая публикация: рецензия на сайте о тёмном кино "Клуб Крик", 20 марта 2019.
облако тэгов
