В русском хорроре недавно случилось пополнение. Издательство «RUGRAM» выпустило роман «Дети Полутени» Е. Абрамовича. Событие интересное, потому что книга неоднозначна. Неискушенного читателя она привлечет специфической темой. Однако по-настоящему захватывающей покажется не всем: в романе достаточно отсылок и аллюзий, которые известны ценителям хоррора. Поэтому история имеет вес не столько как оригинальное произведение, но больше как образчик жанра, который сформирован под влиянием определенной культурной среды.
Сохраняя интригу, не будем вдаваться в подробности сюжета. Рассмотрим лишь конструкцию произведения и несущие опоры, на которых держится текст. Именно в работе с ними нагляднее всего виден авторский стиль. Примечательно, что в структуре произведения нет привязки к узнаваемым формам как таковым, потому что, используя известные образы, Абрамович экспериментирует с ними.
Так, например, главный герой романа укладывается в хрестоматийный для триллеров типаж. Егор — меланхолик, который запутался в себе. Из-за слабого характера парень не обрел цель в жизни. Оглядываясь в прошлое, которого не помнит, он не может найти фундамента в настоящем. Единственной отдушиной остается работа. Но и род деятельности терпим Егором лишь потому, что позволяет забыть о странной душевной боли. Отметим, что Абрамович не говорит о ней напрямую: он передает настроение пейзажами и деталями окружающей Егора среды. В результате главы, где тот фигурирует, выдержаны в меланхолических чувствах. Тем не менее, на первых порах чтения в депрессивном поведении парня трудно найти логику. Возможно, дело в затянутости действия, на фоне которого поступки героя смешиваются в какофонию без мотива и цели.
Несколько схожа ситуация с другими действующими лицами. Они тоже не имеют выраженных, характерных черт. Судьбы этих героев развиваются параллельно, чтобы пересечься в важный для сюжета момент. Примечательно, что их связывает общее настроение – та самая печаль о прошлом. Нужно признать, что в большей части романа она сформулирована нечетко: долго нельзя понять, что конкретно тяготит действующих лиц. Потому как депрессия из-за горького опыта и уныние, свойственное меланхолическим характерам, – вещи разные. Взаимосвязь между ними Абрамович передает косвенно. Конкретно, через воспоминания о прошлом.
Так, детективный элемент в романе говорит о том, что некоторые герои ничего не забыли. Например, силовик Дубов расследует событие, лишившее Егора памяти. Оно связано с сектой и ее жертвами. По ходу сюжета выясняется, что кто-то из пострадавших помнит ужасное событие, но смутно. Некоторые знают о случившемся в подробностях, желая вовсе забыть. Несмотря на схожие психологические травмы, душевную боль и растворение в ней вплоть до утраты ярких черт, персонажи Абрамовича действуют по-разному. В какой-то степени, это не позволяет назвать их безликими манекенами, которым кажется главный герой. Внутренние поиски провоцируют их активность вовне, заставляют действовать. Так что, детективная составляющая романа усиливает одну из его слабых сторон.
Однако детективная составляющая – не единственный столп произведения. Автор работает также с элементами драмы, тоже не без успеха. Например, основную историю из главы «Мусорный Иисус» он помещает в формат флэшбека. Повествование о минувшем становится основной частью раздела, хотя драмы больше в начальной сцене, где история разворачивается в настоящем времени. Тем интереснее смотреть за такими экспериментами. На этом примере видно, что Абрамович уверенно работает с драматической кривой: он не боится менять местами элементы, которые создают настроение, даже когда это выглядит не совсем «правильно» с точки зрения классической структуры.
Интересно, что события, описанные в рамках флэшбека, выходят за его рамки. Это не обрывочные сцены, а полноценные истории, которые подаются в виде воспоминаний. Отметим, что причина не в форме, когда некоторые флэшбеки из-за своего объема способны занимать отдельное место в структуре романа. В «Детях полутени» истории прошлого самодостаточны, прежде всего, по смыслу. В какой-то степени это отдельные сюжеты. Они же кажутся наиболее интересными. Не исключено, что причина тому – их связь с жанром. Благодаря хоррор-элементам глубже раскрывается заложенное в сцены напряжение, и настрой сильнее передается читателю.
Однако здесь не обходится без ложки дегтя. Вопреки качественно проработанной хоррор-составляющей в «Мусорном Иисусе», не понятно, какую сюжетообразующую роль играет жанр для этой главы. Ее смысловую составляющую трудно понять вплоть до того, пока все нити действия не сплетутся в единый узор посредством финала. В результате, раздел кажется зарисовкой с мрачными сценами, которая привлекает своей причастностью к хоррору, но ничем другим.
Справедливости ради отметим, что в последних главах такой ошибки нет. Там взаимосвязь хоррор-деталей с общей сюжетной канвой неоспорима. Именно на основе последних разделов можно сделать вывод, что Абрамович как драматург наиболее сильно раскрывается в границах жанра. Когда он вплетает хоррор-элементы в драматическую структуру (ужас от происходящего растет вместе с ростом конфликта), это действительно выглядит органично и живо.
Тем парадоксальнее наблюдать за жанром на протяжении всего романа. Проявляясь отдельно, многие хоррор-элементы сами по себе не выглядят ярко. Например, есть много сцен, где герои должны испытывать страх, ужас или, по крайней мере, шок. Но читателю эти ощущения не передаются. Абрамович просто констатирует факт, что такой-то герой испугался, испытал волнение или тревогу.
В отдельных сценах хоррор-элементы откровенно фантастичны. В первую очередь сюда относятся образы: например, жуткого вида манекены. Они пугают Егора, буквально оживая. В результате, значительно проседает реалистичность страшных сцен. Теряется и качество ужасов как таковых, которые отдаляются от психологического триллера, больше походя на детскую страшилку.
Видимо, поэтому роман так созвучен с классикой подростковых ужасов. Один из его центральных образов прямо отсылает нас к «Оно» С. Кинга. Изображенный Абрамовичем клоун, который ворует детей, действительно страшен. Как хоррор-элемент он повышает качество всей жанровой составляющей романа. Но, приближая историю к классике американских ужасов, делает это несколько примитивно. Из-за слабой подачи Фунтик кажется вторичной копией такого же клоуна из США. Как следствие, в художественном плане роман воспринимается не столь свежо.
Однако важные для автора темы в нем раскрыты вполне оригинально. Так, по мере чтения укореняешься в мысли, что Абрамович неравнодушен к проблеме бессмысленного потребления в обществе. Это видно на примере простых символов. Так, в одном из городов, где разворачивается действие, на месте старого храма возводится универмаг. Ранее в этом храме обитало Нечто, о чем не стоит говорить, дабы сохранить интригу. Но, если раньше Оно обитало в храме, имея статус Бога, и люди прошлого поклонялись Ему, то теперь Нечто вынуждено обитать в больших торговых центрах, заменивших храмы и церкви. По итогу, люди служат богу в новой форме, просто удовлетворяя свои потребности.
Связь этих и других символов повторяется сквозной линией из главы в главу. Хотя все значение заложенных в них смыслов раскрывается ближе к финалу. Например, в «Детях полутени» есть оригинальные аллюзии на Герметическую традицию. Так, клоун в романе действует не по личной воле. Им руководит то самое Нечто. Ближе к финалу, когда нити действия связываются в единый узор, искушенный читатель может понять, что это Нечто, будучи центральным Злом, раскрывается не только через образ клоуна. Проводником Зла изображен и Архитектор. Архитектор, связанный с великим Нечто, закономерно вызывает ассоциации с образом масонского Бога. Отметим, что на его фоне образ клоуна получает дополнительный значение, потому как в связи с божественной символикой он раскрывается как Трикстер, статус которого также божественен.
Резюмируя, признаем, что эти сильные стороны романа заметны не сразу. Раскрываясь именно в финале, заложенные в историю смыслы почти не проявляются во время чтения большей ее части. Это схоже с тем, что происходит с героями. Сопереживать им получается лишь со временем. Подобные манекенам люди долго кажутся пустыми болванками, которые атрофированы от жизни. Они заслуживают сочувствие лишь с приближением к развязке, когда автор показывает действующих лиц жертвами обстоятельств, а не ущербной саморефлексии.
Здесь можно принять эстафету от Абрамовича – и поиграть со смыслами масонской традиции. Выражаясь близкими к архитекторам терминами, поведение героев можно охарактеризовать предельно точно. Их поступки подчинены закону геометрии. Потому что образ сюжетной структуры напоминает круг. Относительно него герои из разных глав кажутся точками, стоящими по периметру. С ходом действия (и ближе к концу романа), они приближаются к событию, с которого все началось. Фактически, стремясь к общему центру, все действующие лица приближаются друг к другу.
Несмотря на безликость героев, на отсутствие в них выраженных черт, в романе есть сильные стороны. В смысловом плане к ним относятся оригинальная работа с герметической символикой. Опытных читателей «Дети полутени» привлекут также смелой работой с формой. Но искушенная жанром аудитория может получить смешанные впечатления. Причина – в той же противоречивости хоррор-составляющей. Жанровые элементы здесь слабы по отдельности, но сильны в драматичных сценах. Что не огорчит ценителей старой школы, которые узнают в романе отсылки к жанровой классике.
Первая публикация: материал на странице автора, 30 января 2023 г
«Род мужской» Алекса Гарленда показательно изображает тенденции в современном кинохорроре. Наследуя вышедшему из него – и весьма популярному сегодня – течению слоубернер, эта картина работает со смыслами. Однако её режиссер не стремится к понятности и, транслируя свои месседжи аудитории, легко ударяется в интеллектуальные крайности. Из-за чего некоторые ценители ужасов небезосновательно пытаются отнести фильм к артхаусу.
В первую очередь так происходит из-за насыщенности «Рода мужского» отсылками к мифологии. Например, завязка фильма кричит о его связи с известным библейским сюжетом. В начальных сценах мы видим женщину, которая, оказавшись в саду незнакомца, срывает и пробует яблоко из посаженного там дерева. Характерно, что хозяин наложил на это запрет. Мужчина, который отдал героине дом с садом под съём, шутит в строгом тоне о яблоках, называя их «запретным плодом» и игриво не советует рвать.
Данный сюжет смешивается с деталями из другой мифологии. К ветхозаветной истории добавляются элементы древнегреческой. Так, мы видим, что сад с яблоней возделан в форме лабиринта. Благодаря грамотной операторской работе, кусты в нём кажутся высокими стенами. В ряде сцен они вовсе напоминают вход в иной мир.
Нужно отметить, что, играя с мифологией, Гарленд не ищет баланса между иудео-христианскими и греческими сюжетами. Он открыто уделяет большее внимание последним. Отчетливо это просматривается в лесной сцене. Выйдя за пределы сада, Харпер, героиня Джесси Бакли, гуляет среди диких зарослей и нарывается на тоннель, откуда доносится необычное эхо. Баловство с ним превращается в игривые выкрики, которые оборачиваются ответом другого голоса из темноты – и резким молчанием самой женщины. В результате контакт с потусторонним заставляет Харпер бежать от страха и искать выход из чащи, чтобы не встретиться с лесным существом.
Образ женщины, бегущей в ужасе по лесу от эха чего-то неизвестного, напоминает греческие сюжеты о Пане. Достаточно быстро зрителю показывают и силуэт того, кто кричал героине вослед. Существом из чащи оказывается голый мужчина, который бродит в окрестностях снятого ей дома. И, когда Харпер не видит, заглядывает в сад с яблоками. Стоит отметить, что в одной из подобных сцен между греческой и христианской мифологией всё же появляется некоторый баланс. Так, выйдя из лабиринта в саду, нагой мужчина превращается в яблочный куст, умирает и, тем самым, становится частью ландшафта. Здесь появляется связь между образами Пана и Адама, который попал под влияние дерева с запретным плодом.
Используя откровенно фантастические образы, Алекс Гарленд манипулирует драматургией. Там, где можно обойтись без сюрреализма, он намеренно сгущает краски. В результате ряд отдельных сцен – при всей их эффектности – кажется галлюцинациями Харпер, и вера зрителя к ним теряется. Как следствие – снижается напряжение при просмотре и в итоге гаснет общая драма истории. Между тем её драматургический потенциал способен завинтить гайки в атмосфере и создать тяжёлое настроение без впадения в крайности.
Для депрессивности «Роду мужскому» достаточно уже лейтмотива, на котором выстроен сюжет. Речь о тождестве мужских фигур. Его режиссёр даже не скрывает, назначив на роль всех героев одного Рори Киннира. Каждый из мужчин давит на героиню, усиливая её вину за смерть мужа.
Нужно сказать, что агрессивная суть окружающих героиню мужчин обнажается ещё задолго до эпизодов с превращением. Последние лишь усиливают эмоциональный накал, чтобы, доведя зрителя до пика напряжения, сбить возросший у него саспенс – и пустить тревогу в медленное русло. Она растёт по мере того, как нам показывают страдания, с которыми гибнут окружающие Харпер мужчины. Обидчики героини испытывают те же муки, что при смерти испытал её муж. В этом Гарленд даёт нам убедиться на примере флэшбэков, где изображена гибель супруга.
Признаться, такие отступления в прошлое вызывают вопросы. Если они оправданы сюжетно и драматургически, то не совсем ясно, насколько они уместны в жанре слоубернера. Направление хоррора, где чувство страха нарастает медленно, без внезапных и, сверх того, ярких кадров мало соотносится с флэшбэками, на которых основан «Род…» Тем более примечательно усиление этих сцен звуковым сопровождением. Периодически за кадром слышен религиозный хор. Особенно акцентирован он при сопровождении сцены, в которой женщина стоит под деревом с яблоками.
Более органично в фильме проявляются элементы, типичные жанру. Как, например, гаснущий свет и неполадки с телефоном, когда героиня выходит на связь, чтобы попросить о помощи. Не претендуя на родство с чистым слоубернером, они универсальны и работают во всех фильмах, построенных в канве триллера. Оригинальнее же всего в жанровых координатах «Рода мужского» проявляются элементы слэшера. Так, ближе к финалу мы видим, как женщину преследует маньяк. И если эта сцена органична для триллера как такового, то в слоубернере, как его направлении, выглядит неординарно. На фоне подобных экспериментов Гарленда с формой становится понятен и сюрреализм отдельных сцен.
Не вызывает вопросов и игра с образами. Так, итог внутренней трансформации героини на пути к раскрытию самой себя режиссёр оформляет в образ женщины с топором. В результате характерное слоубернерам изображение экзистенциального кризиса внезапно приводит к картинке, типичной для слэшеров. И «Род…» оказывается смешением противоречащих друг другу жанров. Сочетание столь противоположных направлений, уход в интеллектуализм через отсылки к мифологии и открытый фантастический элемент в важнейших для сюжета сценах делает работу Алекса Гарленда артхаусом. Тем более он интересен благодаря игре режиссёра с половыми ролями героев, которые раскрываются через детали, свойственные хоррору.
С 3 ноября на «KION» начал выходить «Переговорщик» – сериал о психологе, который ведёт диалоги с сумасшедшими и террористами в опасных для жизни ситуациях. На стороне главного героя, Александра Максимова, большой опыт в общении с психически неуравновешенными людьми. Он способен легко нащупать слабое место в человеке, чтобы привести того к нужным действиям: отказаться от взрыва здания, убийства заложников, самосожжения или суицида. Но даже эти профессиональные качества не оправдали себя в кризисный момент, когда переговорщик не справился с задачей, из-за чего погибли невинные люди.
Сорвавшаяся операция, как таковая, зрителю не показана. Она остаётся тенью давно минувших дней, которая омрачает жизнь Максимова на протяжении всего сюжета. Страдая грехами прошлого, он влачит жизнь неудачника: работает в службе психологической помощи за скудную зарплату, сводит концы с концами из-за долгов и пытается справиться с истощением от хронического недосыпа.
Нужно признать, что внешность актера Кирилла Пирогова не соответствует типажу уставшего от себя героя. Внутренняя боль и съедающие изнутри грехи прошлого достоверно передаются актёрами с более резкими, угловатыми чертами лица или, как минимум, теми, кто органично передаёт мрак в глазах своих персонажей. Наоборот, «мягкая» физиономия Пирогова представляет психолога, которого тот играет, как терминального флегматика. Кажется, что он не восприимчив к горю – ни своему, ни чужому, из-за чего Максимов на фоне личных проблем выглядит не признающим реальность и несколько инфантильным.
Как следствие – на протяжении нескольких серий трудно в полной мере прочувствовать драму, заложенную в обстоятельства его жизни. Однако такая слабая драматургическая составляющая компенсируется жанровыми элементами. Выстроенный на канве триллера, «Переговорщик» держит зрителя в напряжении за счёт саспенса, который достигнут остротой сюжета. Несмотря на криминальную тематику, она привязана не к детективным загадкам, а держится на том, как герои поведут себя в различных кризисных ситуациях.
Ставка на раскрытие ими поведенческих реакций в сериале о психологе, в принципе, ожидаема. Тем более обидно, что появившийся благодаря ней саспенс к финальным сериям ослабляется. Так, ось повествования – поиск стоящего за терактами организатора – не влияет на то, что происходит в отдельных сериях. Вместо баланса сюжетных линий, которые переплетаются между собой, зрителю демонстрируют примитивную формулу, где герой-переговорщик сначала решает опасные конфликты на работе, а потом – в отдельных сценах – разбирается с личной жизнью. При этом даже пересечение столь разных по смыслу контекстов кажется условным.
В результате сквозная линия с поиском главного преступника оказывается не больше, чем линией. Она не влияет на действие большинства эпизодов. Стоит отдать должное: сей диссонанс несколько смягчается разнообразием ситуаций, где Максимов выступает в качестве профессионала, и, немного, оригинальностью типажей, с которыми ему приходится взаимодействовать как переговорщику. Однако такой контраст не понравится ценителям цельной, строго выдержанной концепции, когда вторичные эпизоды подчиняются главному пунктиру, а не перемешиваются с ним, прикрывая скудность драматической канвы.
Замечания выше можно отнести не только к сюжету, но и стилистике. Из-за различий в стиле отдельных серий трудно определить жанровую принадлежность «Переговорщика». Хочется спросить: криминальный перед нами триллер или психологический? Триллер это вообще или напряжённый детектив с элементами саспенса?
На подобные вопросы зрителю стоит ответить самостоятельно, когда он прочувствует типаж героя и решит, соответствует ли его образу Кирилл Пирогов. Естественно, при оценке во внимании стоит держать и саспенс, чья сила во многом зависит от того, насколько актёр органичен в ситуациях, которые отыгрывает. Впрочем, следует учитывать, что достоверность саспенса во многом определяется сценарием, представленным здесь не в самой сильной форме.
Разумеется, точные выводы вы сделаете для себя, когда сериал выйдет полностью.
Фильм заинтересовал ценителей слоубёрнеров еще при выходе трейлера. Искушённую аудиторию он привлёк сценами с возможным сексуальным подтекстом. Например, в сквозном посыле сцен угадывалось, что сюжет картины Люсиль Хадзихалилович поставлен на базе ролевой игры. И действительно, при просмотре фильма подтвердилась его акцентуация на теме сокрытого порока.
История повествует о взрослом и ребёнке, которого тот опекает. При этом она может назваться типичным сексуальным триллером. Повествуя о героях разного пола и возраста, картина Хадзихалилович не превращается в драму о телесном опыте, трансформации и взрослении. Здесь не изображена эволюция взаимоотношений между людьми. Взрослый и ребёнок лишь воплощают роли образов, которые за ними закреплены.
Альберт (Пол Хилтон) исполняет обязанности «мягкого надсмотрщика». Приставленная же к нему девочка Мия (Романа Хемеларс) ведёт себя как «отличница», слушающая опытного дядю. О странности подобных отношений говорят не столько роли, сколько контекст, в котором те раскрываются. На это указывает техника подачи. Специфический характер ситуации, где оказались взрослый и ребёнок, объясняется зрителю средствами киноязыка. Например, в первых кадрах мы слышим тревожный, продолжительный звук. Своей монотонностью он призван давить и нагнетать тревогу. Но этого не происходит, потому что основной саспенс-эффект производится визуальным рядом. Зрителю показывают набор характерных триллеру образов: девочка в тёмной комнате и мужчина с режущими инструментами в руках. Учитывая детали декораций, эта сцена может впечатлить.
Однако Хадзихалилович нетривиально эксплуатирует жанровые образы. Достаточно быстро даётся понять, что процедура, которую проделывает взрослый над девочкой, – не насилие, а необходимость. Тревогу скорее вызывает место, где разворачивается сюжет. Дом, в котором живёт парочка, мрачен: его окна закрыты так, что в комнаты проникает лишь малая часть уличного света. Интересно, что ребёнок, который от природы любопытен, не пробует раскрыть окна – даже когда играет возле подоконника.
Феномен игры как таковой здесь трудно обойти. Даже без привязок его к гендеру ребёнка. Будучи оторванной от отношений между полами, игра в «Уховёртке» кажется такой же нездоровой, что и ситуация, в которой она проявлена. Так, развлекая себя, Мия играет с бумажными фигурками. Периодически она разворачивает их, чтобы поковыряться в искусственных внутренностях. Но объяснений такому развлечению нет. Странности добавляет и поведение Альберта. Мужчина заворачивает в бумагу осколки разбитого девочкой стекла. Хотя то, что вынимает из бумаги Мия, на стекло вовсе не похоже.
Создаётся впечатление, что взрослый и ребёнок играют в одну игру, но каждый по своим правилам. И при этом никто не ставит другого в известность о своих взглядах на то, что происходит. Скрытная жизнь населяющих дом жильцов, вероятно, – закон, который никто из них не хочет нарушать в отношении друг друга. К этой мысли подталкивает то, что Альберт и Мия видятся только во время процедуры с режущими инструментами – до и после еды. Интересно, что втайне от девочки мужчина ведёт несколько иную жизнь и вспоминает, как подглядывал за обитательницами дома, будучи маленьким. Здесь Хадзихалилович, почему-то, меняет образы. И вослед мужчине, опекающего девочку, показывает мальчика, который ранее в темноте наблюдал за женщиной.
Интересно, что нездоровый контекст большинства сцен считывается визуально. В фильме редко используются диалоги. Их цель вспомогательная и сводится к тому, чтобы расставить смысловые точки в эпизодах, суть которых трудно передать изобразительными средствами. Поэтому молчаливое действие занимает большую часть хронометража.
При отсутствующих диалогах значительно страдает и драматическая составляющая. Из-за того, что образы героев не выходят за рамки условных ролевых функций, между ними не формируются отношения. В результате не раскрывается конфликт. Его скудные зачатки можно рассмотреть лишь в сцене, когда Альберту звонят «хозяева» дома с извещением, что забирают девочку к себе, назад. Тогда у мужчины случается шок – и он отправляется в бар из желания забыться на дне стакана.
В этом смысле до конца не понятно, насколько поведение одних героев «Уховёртки» влияет на других, но созависимость некоторых их поступков явлена открыто. Особенно это касается сцен с поеданием блюд и тем же питьем. Так, например, из-за ситуации со звонком и выпитым алкоголем в поведении Альберта происходит перекос настолько сильный, что мужчина ранит бутылкой официантку бара, куда пришёл выпить.
После этого инцидента нарушается привычный ход вещей.
Мия, не дождавшись Альберта, не проходит должным образом процедуру с острыми инструментами. Девочка пытается завершить её сама, но только ранит свою ротовую полость, так что из нёба течет кровь. Затем, не будучи под присмотром мужчины, шатается в одиночестве по тёмному дому и раскрывает окна, чтобы понаблюдать за происходящим вне стен. Впоследствии, конечно, Альберт оправляется от шока и возвращает себе контроль над Мией, несмотря на то что после звонка «хозяев» она ему больше не принадлежит.
Интересно, что данная пара – не одна в фильме. Кроме девочки и гувернёра, мы видим раненную им в баре женщину и мужчину, который ухаживает за несчастной. Создаётся впечатление, что Хадзихалилович решила показать мир сломанных кукол и заботящихся о них мужчин. При этом не понятна связь линий действия, которые им посвящены. К чему стремятся отношения каждого из героев, неизвестно. Из-за чего отмеченная выше слабость сюжета увеличивается и сильнее бросается в глаза.
На фоне этого существенно блекнут достоинства фильма. Мрачная визуальная составляющая, неоднозначные фигуры героев, жутковатый контекст их ролей тушатся слабой концепцией. Из-за недостаточно сильной драмы теряют силу и столпы, на которых держится вся история. Так, например, схожесть героев с образами насекомых-уховёрток, что живут в полумраке и выходят из укрытия лишь по ночам, кажется художественной условностью, не влияющей на смысл произведения. Впрочем, трудно понять, как эта схожесть отражает идею фильма. Равно как и то, есть ли вообще эта идея.
Наглядно видно, что режиссёр играет с образами. Она использует хоррор- и триллер-элементы. Однако не соединяет их в цельный жанровый комплекс, могущий воздействовать на чувства зрителя через шок и дискомфорт. При том что последние сквозят в ряде сцен. В результате «Уховёртка» оказывается слабой по действию, но сильной в медитативном плане картиной, которая работает с жанровыми элементами без цели произвести впечатление. Из-за чего картину хочется назвать вещью самой в себе или, как минимум, специфическим артхаусом. Решение о том, ломать ли голову над его смыслами, автор этих строк предоставляет вам.
Спешите приобрести! Вы же хотели знать, что такое "страшно"!
Ждали, когда на экраны выйдет заграничный фильм ужасов. Искали кассеты с кино, которое не показывали на советских каналах. Задерживались ночью перед телевизором, чтобы посмотреть жуткий триллер, пока спят старшие. Собирались в видеосалонах у друзей, просматривая кровавый жутик. Вспоминая себя ребенком, чувствуете дрожь от фразы «Позовите Вия!»
А что, если «Вий» был не один? Может быть, страшные вещи находились всё время рядом с вами? Рассказывали ли родители про жуткое кино, снимаемое в России до американских ужасов? Смотрели ли старшие мрачные фильмы, когда сами были детьми? Просматривали ли ваши дедушки и бабушки? Мы знаем, что да! Но взрослые вам ни в чем не признавались, потому что было не принято!
Мы же расскажем! Сколько было поставлено «Виев»? По какой истории Гоголя был снят фильм, заслуживающий считаться предтечей жуткого «Звонка»? Каким был первый русский ужастик? Где впервые появились знакомые вам «пугалки» со звуком? Кто снимал русские ужасы ещё при Царе? Служил ли русский Кино-Страх интересам Революции? В каком из старых фильмов появилась кровь невинно убитых? И какими были мрачные фильмы, не сохранившиеся до наших дней. Обо всем этом – в книге, которую вы должны прочитать!
Мы расскажем обо всем этом — и даже больше!
Подробности — ниже.
ДОСТОИНСТВА КНИГИ:
Актуальность:
Наш труд нашёл отклик у читателей ещё на первом этапе создания Книги. С момента появления начальных, посвящённых литературе глав их прочло около семисот человек. Главы получили отклик и оценки писателей, благодаря которым материал стал еще более интересным, чем был в начале.
Простота:
Мы с коллегами подготовили такой формат Книги, который удовлетворит вашу личную читательскую потребность. Простое изложение, лёгкая для ориентации в тексте расстановка глав и возможность читать с любого места – всё это сделано для комфортного усвоения интереснейшего материала!
Лаконичность:
Разбор произведений, которые были созданы русскими писателями и режиссерами от начала классической литературы и зарождения кино. Анализ страшных рассказов как известных, так и мало знакомых вам представителей жанра. Явственно показанные связи жутких историй. Их разбор, сравнения и отличия друг от друга.
ГДЕ КУПИТЬ?
История страшного жанра в России открыта и доступна на ЛитРес.
облако тэгов
