облако тэгов
13. На стр. 74–75 напечатана статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Eжи Стаховича/Jerzy Stachowicz, которая называется:
Рождение моторизации и авиации, ежегодно появляющиеся эпохальные изобретения, а вдобавок к этому вертящиеся столики и эктоплазма – казалось бы, что в таком нагромождении инспираций в довоенной фантастической литературе не было места эротическим стимулам. Наши прадеды, однако, не ограничивали себя восторгами над щиколотками танцовщиц и разглядыванием обнаженных девиц на фотографиях, стыдливо спрятанных в комоде с постельным бельем. Читая польскую литературу тех времен, мы находим много сцен, которые должны были порождать румянец на лицах предков. Большую заслугу имеет в этом, конечно, знаменитая кушетка доктора Фрейда, где дамы открывали таинственные причины своих страданий — благодаря ей не только авангардные писатели могли касаться весьма пикантных тем, делали это также популярные ремесленники на ниве фантастики из Biblioteka Groszowa.
Таким ремесленником был Тадеуш Кончиньский (Tadeusz Konczyński) – историк, философ и автор гимна «Краковии», но прежде всего писатель и драматург.
Один из его немногочисленных фантастических романов «Конец света» (“Koniec swieta”, впервые издан в 1913 году под названием “Ostatnia godzina/Последний час” )
с сюжетной точки зрения не поражает оригинальностью: Солнце гаснет и Землю ожидает глобальная энергетическая катастрофа. На Земле построен Вечный Город, в котором властвует тиран Гоидун, а под поверхностью планеты живут рабы – парии, обеспечивающие использование последних остатков внутриземной энергии. Гуидун, занятый главным образом поркой девочек-подростков, намеревается, не дожидаясь катастрофы, уничтожить Землю с помощью некоего изобретения. Ему мешает сделать это астроном Радон, у которого тиран похитил ассистентку, юную Ноэми. Радон узнает от рабов-изгоев, что спасение для планеты способна обеспечить башня, возведенная на татранском нагорье богом Эотом. С помощью башни можно навязать связь с космитами, способными возродить Солнце. При работе над романом «Конец света» его автор явно вдохновлялся романом “Quo vadis”; оргии в Вечном Городе, стилизованные на римские пиры у Нерона, контрастируют со скромной жизнью рабов, сохранивших веру в Эота и моногамию. Кончиньский, однако, идет дальше Сенкевича в описании страстей обитателей Вечного Города: «Откинувшись в талии назад, женщины мели волосами зеленую мураву. Танцовщицы припадали на колени, а на их плечи становились босыми ногами дрожащие от возбуждения живые нимфы. (…) Открывали пышущие возбуждением уста и издавали пронзительные вопли. (…) Наконец блеснули тысяча нагих мужских тел и другая тысяча нагих женских тел, сплетенных в безумных круговоротах».
Смелые сцены появляются также в романе Вацлава Незабитовского «Последний на Земле» (Wacław Niezabitowski “Ostatni na Ziemi”, 1928):
после катаклизма, явившегося результатом резкого повышения вулканической активности, последние выжившие люди – польский летчик, две дамы-англичанки и экипаж японского корабля – оказались на уцелевшем фрагменте суши в Ледовитом океане. Одна из женщин, леди Дейзи, решает, что станет «Евой желтого мира» и отправляется на японский корабль. Ни к чему хорошему это не ведет: матросы поначалу «делят между собой красоту тела белой женщины», затем ссорятся, убивают друг друга и заодно – предмет вожделения. Уцелевший в резне капитан похищает вторую даму, его преследует летчик; в возникшей суматохе женщина падает за борт и тонет. Вывод прост – полигамия и оголтелый эротизм до добра не доводят.
А что у мастеров? Правда классик horror-а Г.Ф. Лавкрафт скорее сторонился от эротических описаний (быть может, считал, что эротикой не напугаешь), но его тогдашний польский аналог Стефан Грабиньский (Stephan Grabiński) относится к авангарду писателей, сплетающих фантастический horror с половым влечением.
В мрачных, полных призраков и фантомов мирах Грабиньского мы почти всегда натыкаемся на таинственную женщину, способную разжечь пожар чувств. Иногда даже речь ведется о настоящих пожарах – так, загорается все, до чего дотрагивается главная героиня рассказа «Красная Магда» (“Czerwona Magda”). В новелле «Гебры» (“Gebrowie”) дело доходит до воистину пламенных оргий, устраиваемых приверженцами таинственной секты огня, а также врачами и пациентами из лечебницы доктора Лудзимирского. Апогея это сплетение эротики и огнепоклонничества достигается в новелле «Пламенное спаривание» (“Płomienne gody”): ее главный герой превращается в демона секса, когда поблизости вспыхивает пламя. Необычные особые склонности героя доводят до того, что его жена поджигает спальню, чтобы ему понравиться, и в конце концов сходит с ума.
Грабиньский обожал описывать людей, стоящих на грани безумия. Эротические сюжетные линии его рассказов, хоть ныне уже и не шокируют, полнятся мотивами половых извращений, измен и смертей в любовном порыве. Наряду с мотивом огня появляется мотив любовного романа в поезде, как это и положено творцу польской железнодорожной фантастики: в рассказе «Случай» (“Przypadek”) местом эротических игр является вагонное купе. Вершины сексуального извращения Грабиньский достигает в трех рассказах: «В доме Сары» (“W domu Sary”), «Любовница Шамоты» (“Kochanka Szamoty”) и «Чад» (“Czad”). В первом рассказе появляется образ вечно молодой женщины, источником бессмертия которой является сексуальный акт. В ходе такого акта она высасывает жизненную энергию из любовников, превращая их в нечто вроде протоплазмы. В «Любовнице Шамоты» извращений еще больше. Титульный Шамота занимается телесной любовью с мертвой женщиной – полупризраком, полутрупом. «Протянув руку, чтобы обнять ее, я натолкнулся на обнаженные бедра. Задрожал, кровь забурлила горячей волной. (…) Головокружительный аромат ее тела дурманил, распалял желание. Страстный ритм божественных бедер разжигал безумие. (…) Встав на колени, я нащупал его (электровыключатель), повернул… и в безграничном ужасе вскочил с постели. Передо мной в пене кружев и шелков бесстыдно раскинулось обнаженное до живота женское лоно – одно лишь лоно… ни груди, ни плеч, ни головы…» (Пер. В. СПРИНСКОГО). Еще острее в «Чаде». Главного героя насилует чудовище неизвестного пола, в котором есть что-то как от старца, так и от девушки. «…волшебница смотрела на него двойным лицом – хозяина и Мокрины. (…) Между тем она подошла еще ближе и вскочила на кровать, наступив большим пальцем левой ноги на губы инженеру. (…) А ведьма, увидев уже, что он покорен, села на постели рядом с ним и стала дико, похабно ласкаться. За несколько минут овладела его волей так, что он уже дрожал от вожделения. Распутное, животное, ненасытное совокупление раскачало их тела и сплело в титанических объятиях» (Пер. В. СПРИНСКОГО).
Прадеды, читая тогдашнюю фантастику (прабабки, вероятно, предпочитали любовную романтику и горячие поцелуи ордината Михоровского) краснели довольно часто; в послевоенной литературе таких описаний хоть со свечой ищи – не найдешь, любовь (пусть даже в фантастическом антураже) должна была быть идейно, а не эротически правильной. Сегодня также не дрожат уже от сексуального возбуждения и не целуют «наполовину сгнивших» уст. А жаль, ведь это так интригует…