Сидел, писал хоррор. Закончил около часа ночи. Пошел на кухню наливать чай, там только ночник светится и холодильник. Наливаю чай, начинаю отодвигать стул и тут — такой тихий голос-звук "шшшшииа", "шшшииа". Жутко. Я чуть не поседел. Мороз по коже.
Потом только сообразил, на стуле лежала дочкина кукла, у нее батарейка подсела. Кукла вроде должна агукать, а звук из-за севшей батареи кошмар просто.
Нет, нельзя на ночь писать рассказы ужасов.
Я не представляю, как Стивен Кинг ночью в сортир идет. Это ж нервы как канаты.
Я не верю, что люди меняются. Разве кто-нибудь замечал, что человек стал другой? -- только потому, что некоторые события изменили его, перекинули его знак из плюса в минус, например? Да, скажете вы. Такое часто бывает. В кино. В жизни, мне кажется, нет такого понятия, как изменение. Есть обнажение характера. Как самурай в поединке вынимает меч в самый последний момент -- так и человек обнажает свой характер только в самую критическую минуту. Иногда бывает слишком поздно. Иногда в ножнах только пустая рукоять. Иногда там прекрасный меч, но человек слишком промедлил, пропустил тот самый миг. Человек устал, оглянулся, моргнул не вовремя, -- и клинок так и не сверкнул, не увидел неба и кровь врага. Не срубил его голову.
Шекспир обнажает характеры. В этом его фишка. В этом суть его драм. Обнажение. И рассечение этим клинком сути. В лучших его пьесах так и есть.
В общем, я не верю в изменение человека. Это сказки. Жизнь как шекспировские пьесы. Обнажение сути. И если суть гнилая и ржавая, то жизнь обнажит и ее. Но у Шекспира все герои сверкают. И Яго сверкает до поры до времени. И когда он обнажен, он бессилен. Он убийца. И он мертвец.
На самом деле он новый, я знаю, что он новый, только изображает, что старый.
Но это все равно очень грустно.
Мой отец поет по итальянски — высоким чистым тенором, словно никогда не выкурил ни одной сигареты.
Он едет на велосипеде под куполом, по натянутому канату.
На нем — широкий белый клоунский костюм и остроконечная шляпа.
Мой отец играет на скрипке и крутит педали. Он печален, как положено клоуну, и он светел, как печаль по детству и радости, что уносит с собой детство. Он тихонько смеется, потому что ему нравится играть на скрипке и ехать под куполом на одноколесном велосипеде. И то, что он знает, что это похороны, его похороны, все равно не мешает ему получать удовольствие от хорошо сделанной работы. А потом он поет.
Силенцио! — кричит распорядитель.
Силенцио! Questo dovrebbe essere
Un funerale!
Тишина! Это похороны!
Все затихают, и под куполом, в темной пустоте, звучит только его чистый светлый голос.
...
Сегодня ровно год со дня смерти отца. Прошел год, а я все равно не верю, что его больше нет.
облако тэгов
