Впервые читаю Старджона, легендарного «девяносто процентов — дерьмо». Очень неплох. Вообще, странное ощущение — написано и сделано на таком уровне, что думаешь, он случайно попал к фантастам 1950х годов. Стиль современный, подача тоже очень современная и жесткая. Кинематография -- бери и снимай.
Недостатки. Может, чуть суховатая манера? Не знаю. Здесь, в рассказе про огромные стальные рабочие машины, это было к месту. Отличные характеры. Герои именно работяги. Глыбы, каменюки, объемные, трещина там, мох здесь. Реальные. Хотя, казалось бы, чисто типажи из голливудского фильма. Но сыграны харизматичными, наполненными актерами. Которые на экране, появившись, сразу заполняют весь кадр. И могут уже больше ничего не играть, кстати.
Отличные диалоги. Реальные. Прекрасное знание матчасти, и никаких поддавков, на которые падки как фантасты пятидесятых, так и современные.
Парни этого Киллдозера убили не с помощью везения. А честно обыграли в страшной игре, потеряв кто руку, кто глаз, кто жизнь.
Вот, может быть, эмоций не хватает чуть? Пожалуй, это есть. Вообще, мне Старджон напоминает Крайтона, технотриллер с проработанной матчастью, и чем-то Кинга. Вернее, "Грузовики" последнего.
Но Старджон не делает обобщений, не переводит случившееся на глобальный уровень. Поэтому «Грузовики» Кинга я бы поставил выше — хотя бы чисто за концовку (хотя сюжеты очень схожи, Кинг, правда, обрезал у себя вводную про инопланетную хрень). Та река грузовиков в сумерках к заправке... по всей Америке... по всему миру — да, это пробирает.
Очень профессионально сделано — вернусь к Старджону.
Единственное: случайная ракета — это, брат Старджон, уже подмигивание читателю. Потому что рассказ настолько достоверен, что уже сам держишься потными руками за обшарапанные рычаги, морщишься от выхлопных газов двухтактного дизеля, а рычание, вой и лязг передач — ну, это просто музыка, ласкающая и карябающая ТВОИ уши. Так что последняя фишка «с упавшей не туда ракетой», — это объяснение для читателя 50х, который поверил, и хочет продолжать верить. Мол, почему я не слышал про этот случай? Тут же все правда! Это бульдозер взбесившийся... трупы... схватка... брр...
А все просто. Военные шарахнули ракетой не туда. Это они могут. И читатель журнала ASTOUNDING остается в полном своем удовлетворении. Вроде бы и вранье... А верить не стыдно.
Хотя, уверен, все равно на границе сознания маячит тревожный огонек. Слишком уж умен, и точен, и серьезен автор. С чего бы ему писать в такие дешевые журнальчики?
Вообще, по уровню мастерства Старджон — писатель-реалист из самых серьезных. Вроде бы развлекательная безделушка для несерьезного журнала, а как сделано, а?
Это и называется — коллективный спорт. Даже если это парашюты.
Главное, дернуть кольцо.
Вернее, не так. Это коллективный спорт, пока кто-нибудь один не дернул кольцо.
И его выдернуло наверх.
Унесло, словно выбросом китового фонтана.
И вот он уже спасен, а вы все еще падаете. И тут остальные, составившие кольцо, сцепившиеся руками, превратившиеся в одно целое, в геометрическую фигуру в беспечно-огромно-голубом небе... Они начинают задумываться — а я? Как же я?!
Земля висит под тобой в паре километров -- коричневая, черная, изрезанная горами и руслами рек, а ты приближаешься.
По закону относительности движения Земля сейчас летит на нас, держащихся за руки, со скоростью, равной ускорению свободного падения, умноженного на время — на время, что вы беспечно летите, взявшись за руки.
И если вы продолжите так лететь, то вскорости шмякнитесь в землю, оставив неровный круг из распластавшихся, вбитых в слой красновато-коричневой почвы и пыли исковерканных спортивных тел.
Бывает.
А тот, первый — что дернул за кольцо — увидит с высоты, как вы выбьете из земли дерьмо... ну, или она из вас — все зависит от точки зрения. Закон относительности любого движения — это серьезно.
И даже вполне убийственно.
Вот он смотрит. Кольцо сцепившихся рук. Бьющиеся в воздушном потоке края одежды — голубых, красных, синих комбинезонов. Белые каски.
Вы ближе к земле, все ближе.
А он висит под куполом, и земля под ним медленно и плавно покачивается.
И потом — вы все ближе — он видит. Шмяк! И закрывает глаза. Взметается пыль.
И вы вбиты в землю, как какой-то рисунок наска. Только вам не пролежать тысячи лет неизменными. Увы. Но он, оставшийся в живых, потом расскажет телеканалам, "как это было".
Возможно, вам это хоть немного облегчит прощание с жизнью...
...
Пока же, пока кто-нибудь один не дернул кольцо первым, вы парите.
Я прыгаю, ты прыгаешь, все прыгают.
Ветер треплет края комбинезонов, с треском шелестит голубой, красной, синей тканью.
Вообще, Гейман для меня загадка. Он то гениален без кавычек и годами шлифует один рассказ, то расслаблен сверх меры и публикует то, что набросал пять минут назад на салфетке, причем включает в книгу даже масляное пятно и кунжутное семечко. Но, сволочь такая, везде органичен, этого у него не отнимешь. И даже на иллюстрациях к детской книжке отлично смотрится (ага, папа с пакетом молока -- это он).
В общем, очередные записки на манжетах. Хорошо, но -- не лучший Гейман. Лучший, надеюсь, впереди. А дочке книгу дам, пусть почитает про доброго профессора-динозавра, воздушношаровую машину времени и спасение мира пакетом молока. Отличные рисунки. И милый, очаровательный раздолбай Гейман в роли папы. Чем-то Гейман здесь, кстати, напоминает Моцарта из «Маленьких трагедий» Пушкина. Помните, он, смеясь, притащил старика-скрипача к Сальери? Послушай, мол, дружище, какая прелесть. Старик фальшиво играет -- Моцарт смеется. Его забавляет такое издевательство над своим произведением. А Сальери думает, какого черта этому раздолбаю столько дано?
Несерьезность. Игра. Для него весь мир полон игрушек...
И при этом он может несколько лет писать один рассказ, доводя до совершенства.
И чем хуже шли дела, тем бодрее звучал голос деда.
Алексей поморщился, перевернулся на бок. Чертово одеяло опять сползло, холод забрался и жег кожу на плече. Как ледяным языком облизывал. Котяра инеистый. Сука.
Хорошо бы сейчас взять трубку и позвонить.
Дед бы сказал "Здорово, внук!" и еще одну заготовленную фразу. Разговор у него был отрепетирован до пауз и интонаций. Не сразу можно было сообразить, что собеседник ни черта не слышит, кроме звука твоего голоса и отвечает себе сам. Но в первую секунду это звучало убедительно.
Когда-то дед был молод, силен, крепок и уверен в себе. Красавец, русоволосый, типажа Крючкова из "Трактористов". Даже голос и интонации похожи. У Алексея до сих пор сохранилась где-то фотокарточка, где дед, молодой и красивый, как советская кинозвезда, снят у полкового знамени. Гимнастерка, ППШ в руках, пилотка и все при нем. Девки, наверное, по деду сохли вагонами. Штабелями. Лесосплавами.
С глухотой и телесной слабостью пришла к деду неуверенность.
Неуверенность привела в некогда каменный бастион — старость, от которой крепкий и сильный дед отбивался раньше кулаками. Он вообще в обиду себя не давал.
А тут был — чужой город, чужая квартира, хотя и купленная сыновьями специально для деда с бабкой. Чтобы были поближе к внукам. Хотели как лучше. И никакого выматываюшего силы огорода...
Заботливые дети и внуки не понимали одного. Выматывающая работа и резкий ветер в лицо позволяли деду держать марку. А теперь все стало ненужным. Весь его форс. И грудь колесом. И начищенные до блеска сапоги. И наградная фотокарточка у полкового знамени. Не с чем сражаться. Не за что. Не надо.
Ты становишься ненужным.
Так приходит старость.
Тебя больше не слушают. Никто не слушает. Словно ты пустое место. Малый ребенок.
Бабка обижалась сначала... да и потом обижалась. "Рюмочку деду-то налей", говорила она высоковатым, просяще-требовательным голосом. А потом пыталась рассказывать о войне, о голоде, о работе с утра до вечера, об отце, пришедшем с фронта в сорок третьем — с ногами, издырявленными мелкими осколками снаряда в решето, о том, как ему, инвалиду, после войны не давали пенсию по ранению, потому что не было бумажки, что он ранен. Как он пошел за ней, этой бумажкой — почему-то ночью, и пропал. Искали все. Нашли его через три дня какие-то прохожие — замерзшего на холме, недалеко от деревни. Поскользнулся и упал. И встань не смог. Бабка рассказывала и плакала. Ее не слушали. Иногда, ради вежливости кивали. А потом и кивать перестали. Зубоскалили.
Она уже не умела дать отпор. Раньше перепалки с невесткой, женой среднего сына — острой на язык бабой, которая легко отбривала самого отпетого мужика — переходили в обиды, но жар от сражения все обиды стирал рано или поздно. А сейчас обиды накапливались. Множились.
Игра в одни ворота.
Трудно быть стариком.
А они, молодые, этого не понимали. Да и не хотели понимать. У них были свои заботы. Важные и повседневные, их нужно было решать.
А стариков можно было послушать и позже. Как-нибудь в другой раз. Но не сейчас, желательно. И — не завтра.
Потом.
Дед давно перестал пытаться. Он и не пробовал. Он был гордый. Теперь он тарабанил свою бодрую заготовку, смеялся на всякий случай и все, отдавал трубку бабке, которая еще не смирилась.
Старость делает нас неслышными. Выключает звук.
А потом тебе даже не говорят, когда умирает твой сын. Чего-то ждут.
Словно еще день неизвестности воскресит его.
Впрочем, так оно и было. Для деда Юрка был живой еще целых два дня.
Чего уж обижаться. Грех. Могли вообще не сказать.
И от этого "могли не сказать" внутри все скручивает, как в узел.
Кладбище здесь было новым. Отвели место, когда заполнилось на старом кладбище. Могилок всего ничего. Ровная песчаная земля. На Урале кладбище было старое, огромное, от земли, травы и аккуратно выкрашенных оградок шло ощущение умиротворения и покоя. Здесь, на севере, кладбище было маленькое и непутевое.
Как и Юрка, младший сын.
Нервное. Без густой и прозрачной тишины покоя, деловитой жизни, привычной там, на древнем и красивом уральском склоне.
Здесь кладбище было коротким отрезком в песке, дорогой к концу.
Ветер дул и теребил редкие кустики зелени и пожухлые цветы в вазах.
И дед вдруг понял, что это все.
Сорок дней прошло со смерти младшенького. Бабку тогда отхаживали, успокаивали, но бабам проще. Бабы могу рыдать и плакать...
Дед же сидел и внутри него умирал, бился, корчился чудовищный вой.
Словно еще живой Юрка умирал там, в этой пустоте, сейчас. И кричал от боли. И ему было не помочь.
Тоска. Он встал тогда и пошел. В сердце гнулась и торчала длиннющая, с полнеба, стальная игла.
Юрка, непутевый. Юрка.
Младшенький. Любимый.
Вызвали скорую. Сделали укол от сердца. Живи, дед. Как?! Живи, как хочешь.
И теперь это кладбище. Свежепокрашенная железная оградка, застывшие наплывы голубой краски. Земляной холмик. Не уральская земля, коричневая. Не сладкая. Не родная. Стакан с водкой. Черный хлеб. Памятник, выкрашенный голубой краской.
И фотография в овальной рамке.
Юрка на ней был какой-то другой. Не ту выбрали, подумал дед. Непохожий на себя он здесь был. Словно человек на фотке знал, что уже умер.
Дед повернул голову к старшему внуку — молодому, красивому.
"Вот, Лешка, пришел я к сыну, а он смотрит на меня и не встает", — сказал он внуку. Без всякого надрыва, просто. Алексей передернулся. Эх, дед. Ну что ты...
И дед замолчал.
Раньше ты выбирал ему машинку — вот эту, синюю! И чтоб большие колесики.
Фильм Люка Бессона по одноименной книге. Де Ниро, Мишель Пфайфер, Диана Агрон, Томми Ли Джонс, Винсент Пасторе и другие. Актерский состав -- блеск! Идея -- отменная. Семейка Адамс по мафиозному.
Все могло сложиться. Но, увы, не сложилось. Колоритнейшие персонажи в итоге слиты безжалостно. Катарсиса нет, это вам не "Леон" или "Никита". Сценарий, черт побери! В первую очередь должен быть сценарий. Ни один персонаж не доведен до конца, все линии брошены на полпути. Разве что вода потекла из крана чистая. Но и то так, мимоходом. Собака ни к чему, хоть ее и зовут Малавита.
А финальная разборка -- грусть и печаль. Ни уму, ни сердцу. Банальщина без фантазии.
Я не читал книгу Тонино Бенаквисты. Может, в книге все намного лучше. В книге все может вытянуть стиль, ирония и философия.
Но для фильма этого оказалось мало. Вообще, по уму, нужно было снимать сериал про эту семейку. С хорошей качественной проработкой всех сюжетных линий, как умеют делать в современных сериалах. А так... скорее раздражение испытываешь. И финальные натяжки. С чего бы Бэль прыгать с крыши из-за несчастной любви? Это не в ее характере. Она бы скорее переломала избраннику ноги! Или превратила его жизнь в ад.
И почему, скажите мне, Мишель Пфайфер не подорвала церковь?!
Свое знаменитое чувство ритма Бессон вернул пока не до конца, есть провисающие моменты. Но в целом гораздо лучше "Невероятных приключений Адель". А уж сцена с появлением из поезда убийц мафии -- под песню "Клинт Иствуд" -- это вообще шедевр.
облако тэгов
