Кларк Эштон Смит

Нарцисс

Narcissus (1945). Первая публикация — 1965, сборник Poems in Prose.

*

*

Ипохондрический, бледнеющий Нарцисс, ты видишь в мертвенной зелёной глубине какого-то гниющего пруда, как отражение твоё со дна всплывает раздувшимся утопленником вверх под разложенья радужною пеной, изменчивой, прекрасною и яркой, точно узоры на дамасской стали зловонных вод. Или же в бронзовых бесстыжих зеркалах, изъеденных голодной ярь-медянкой, давным-давно принадлежавших королевам, невинным, страстным, жадным, роковым и ненасытным до любви и боли, чьи царства древние поглощены давно пустыней, узришь в зерцалах их порок неумолимый, нимфолепсию лика своего. Или в проржавленном наследственном щите воителя забытого, на коий ты бросишь вскользь свой любопытный взгляд, увидишь, что в прозрачных омута́х, средь повсеместно тусклой древней стали отобразились лишь твои глаза, а в них мерцает маленькая искра, которая, казалось, пала вниз из умирающего факела; и там заметен отблеск, отсверк ярый, бравый, костров походных воинских, чей пепел обильно удобрял поля чужие для тысячи грядущих урожаев с той стародавней осени багряной, последней легендарной страшной битвы.

*

Ритмизованный перевод на основе перевода А. Бородина

*

Иллюстрация Seeming Watcher

Кларк Эштон Смит

В Кокейн

In Cocaigne (1922). Первая публикация — 1922, сборник Ebony and Crystal.

*

*

В безветренный апрельский день, пополудни, под небесами, что были нежны, как улыбка Любви самой, мы вышли в путь с тобою, ты и я, чтоб отыскать владенье сказок и чудес, страну легенд счастливую, Кокейн[1]. Оставив за спиной своей дубы с листвой из бронзы и из хризолита, пересекая многоцветные поля из жёлтых, белых, алых, пурпурных цветов, словно пейзаж сей виделся сквозь призму, мы шли вперёд, питаемы надеждой в трепещущих сердцах, забывши обо всём, храня мечты, лелеемые нами.

***

И наконец вступили мы в уединённый лес; под сосны, чьих теней благоуханье и свежесть, милосердная свята для духов этих мест. И там я, дерзнув впервые взять тебя за руку, увлёк нас на приютный тихий склон, где лилии лесные с лепестками в оттенках белых, жёлтых и слоновой кости поблёскивали средь опавшей хвои. Будто во сне, я обнаружил тут, что мои руки осязают твоё тело; и словно в нежной дрёме, я целовал твои уступчивые губы, лаская бледность пылкую твоих ланит и шеи. Недвижна, приникала ты ко мне, и чувственной стыдливости румянец под поцелуями моими восставал, и его цвет не торопился покидать твоей нежнейшей кожи. Твои глаза в мои глаза глядели, как смотрит лес вечерний в тёмные пруды, и в них, как в необъятности твоей сияла трепетно и непоколебимо звезда нашей любви. Подобно кораблю, скитавшемуся долго под яростными, буйными солнцами и гибельными лунами, но вот, достигшему в конце концов объятий спокойной гавани, глава моя теперь лежала на возвышеньи ласковом твоей изысканной груди, и ведал я, что мы нашли Кокейн.

*

______________

Примечание:

1. Кокейн — в средневековых легендах: сказочная страна изобилия и праздности

*

Ритмизованный перевод на основе перевода А. Бородина

*

Иллюстрация Vergvoktre

Кларк Эштон Смит

Караван

The Caravan (1922). Первая публикация — 1922, сборник Ebony and Crystal

*

*

Мои мечты подобны каравану, который в путь отправился давно, в волнении мятущихся знамён и копий никогда не знавших страха, под рёв рогов и бравурные песни авантюристов храбрых, чтоб достичь опасных окоёмов и границ неведомых варва́рийских земель и необъятных королевств, где города по слухам все прекрасны и роскошны, подобно градам Рая, и глубоких долин эдемских пальм, и мирры и корицы, лежащими под первозданным небом, пропитанным лазурной тишиной. Чтобы достичь краёв таинств и дива, пройтись по рынкам в дальних городах, что не представить в самых смелых грёзах, увидеть полисы, лежащие отсюда за миллионы миллионов лиг, на горизонте небыли последнем, мои мечты растаяли вдали, как караван, ведущий тяжёло нагруженных поклажею верблюдов. С тех пор минуло много долгих лет, дни пролетали мимо, точно стаи летящих к югу ласточек небесных; бесчисленные луны умножались в своём вечнобегущем серебре, несчётные солнца приумножали всеускользающее золото дневное. Увы и ах, сей караван мечтаний назад доныне так и не вернулся. Был ли он погребён под массами вихрящихся песков в сердце самума, когда пустыня, вздыбилась как море и бросила свои коричневые волны на ограждённый сад, зелёный и цветущий в земле благоуханной? Или все они погибли, снедаемые демонами жажды, средь алчных гулей и стервятников пустыни? А может быть, они ещё и живы — как пленники в темницах иноземных, о чьём расположеньи не узнает никто и никогда на этом свете; иль скованные чарою кудесной в чертогах, что поднялись властью джиннов, средь городов причудливых и дивных, из сказок Тысячи и ещё одной ночи?

*

Ритмизованный перевод на основе перевода А. Бородина

*

Иллюстрация Vergvoktre

Кларк Эштон Смит

Бронзовый кумир и железный кумир

(неоконченное)

The Image of Bronze and the Image of Iron. Первая публикация — 1965, сборник Poems in Prose.

В храме города Морм, что лежит меж пустыней и морем, два кумира стоят, обращённые ликом друг к другу. Это бог Аманон в двух обличьях — железа и бронзы, сам в себя он глядит чрез огонь и кровавые пятна на камне алтарном. И когда кровь заката зальёт горизонт, пламень жертвенный в корчах тихонько умрёт, а луна оскалится мраморно ледяною опасной улыбкой на алтарной поверхности тёмной — оживают тогда кумиры, Аманон говорит с Аманоном, глас железа с голосом бронзы... И вот так, и никак иначе обращается кумир из железа к своему собрату из бронзы:

— Брат, когда курильницы, наши, что сработаны из цельных рубинов и редчайших гигантских сапфиров, храм заполнили синей дымкой ароматных волшебных курений, и когда змеи пламени красного утолили свой глад сердцем жертвенным, мне приснился сон непонятный, сон весьма и весьма престранный. Видел я дни грядущего дальние, дни, о коих ещё даже нету никаких прорицаний звёздных; храм, и город Морм, и люди его, да и мы, кумиры бога его, стали едины с песками пустыни и песками морскими. Камень обрушился с камня, атом покинул атом, разлагаемы силой пагубной под дождями, ветром и солнцем; а лишайники и травы пустыни храм пожрали до основания, и неспешное хладное пламя тихой ржавчины и злой ярь-медянки, ото рта струясь и до ноздрей, от колен до самого горла, истощившись оставило после нас лишь две кучки праха печального — пыли красной и пыли зелёной. Корни кактуса раскололи древний прочный алтарный камень, и тень кактуса грубой стрелкой, как по странному циферблату, всё ползла по алтарным осколкам, через дни огня голубого, через душные ночи в жутком сернистом лунном свете. А на площади опустелой — бывшей площади шумного торга только шепчущий ветер пустыни предлагал океанскому ветру прах былых королей нетленных.

*

Ритмизованный перевод на основе перевода А. Бородина

*

Неизвестно, как автор хотел закончить эту историю. Возможно, она могла быть завершена примерно следующим образом:

*

И вот так, не окончив рассказа, умолкает кумир из железа. И тогда (и никак иначе) отвечает ему гулким гласом Аманон в другой ипостаси, чрез уста второго кумира, воплощённого в звонкой, чистой, золотисто-коричневой бронзе:

— Брат, подобные сновиденья посещают нас очень часто в воплощениях материальных, что привязаны плотью к миру и его населяющим людям, эту форму давших нам, чтобы им легко и удобно было обращаться к незримому богу. Этот сон не твой, но металла, из которого ты сработан, тот же, кто живёт в нём незримо, в двух обличьях — железа и бронзы — презирает подобные страхи, ибо ведает, что и сам он не является вечно живущим. Не к лицу подобные мысли тем, кто знает, что всё на свете распадётся в конечном итоге на частицы, волны и дхармы. Свет рассеется, Хаос сгинет в пустоте иного порядка, где исчезнет само пространство эфемерной метавселенной, частью коей сейчас мы являемся, где на смену времени нашему придет дальше иная мера, как уже бывало, наверное, много раз во всех гиперкосмосах. Но всё это дела далёкие, и совсем нам неинтересные, пока наши алтарные камни кровью жертвенной щедро политы, пока звёзды с небес сияют и тверда под стопами планета. А пока, забыв о грядущем, насладимся очередною ежедневною щедрой жертвою, приношеньем крови и ладана от людских жрецов храма нашего, что, не думая о всём этом, верно служат нам, пока сами не исчезнут со всей вселенной.

*

В. Спринский, стихосложение. 2022, январь.

Кларк Эштон Смит.

Фантазия

A Phantasy (скорее всего, 1916). Первая публикация — 1922, сборник Ebony and Crystal.

*

*

Я грезил о неведомой земле — земле далёкой, в древности сокрытой, в пространстве чуждом, неопределённом; о пустошах ушедшего в небытье минувшего, над коими застыло необратимое безмолвье ледяное унылой бесконечности тяжёлой; где средь руин лежащих повсеместно виднеются лишь камни от гробниц и чудом уцелевших кенотафов; и где единстенный народ – то мертвецы, что без числа таятся под землёю, не подчиняясь никаким владыкам.

Над этою землёю моих грёз встаёт среди гробниц и кенотафов багрянцем тлеющее солнце — поддержать чреду дней призрачных, сдавая дальше пост луне из пепла, с коею вдвоём они летят сквозь черноту эфира — ведь звёзды в нём все сгинули давно. Сквозь тишь безмолвия финала всех времён, над монументами, расколотыми и над записями прошлого чужого, рассыпавшихся в лёгкий прах летучий, трепещут крылья дивных серафимов, что носятся во тьме непостижимой, ниспосланных сюда для исполненья невыразимых поручений или для совещаний с демонами бездны; и чёрно-аспидные ангелы-гиганты, закончив миссии уничтоженья и возвращаясь после них назад, средь сих гробниц присядут в передышке, чтоб отряхнуть с своих громадных мрачных крыл поблёкший пепел истреблённых звёзд.

*

Ритмизованный перевод на основе перевода А. Бородина

*

Иллюстрация Сантьяго Карузо.

*

Комикс Эрика Йорка по стиху