«Сады Лукулла» — это жемчужина, находка, редкое сочетание современного исторического романа, эпики меча и колдовства и древнего эллинистического романа. Глупо было бы с моей стороны объяснять вам, почему эта книга хороша. Она сама всё скажет за себя. А если нет, то как бы я не изображал из себя Сирано де Бержерака, расхваливая её, это всё равно бы не помогло. А если бы это было не так, то никакие мои усилия Сирано де Бержерака не помогли бы. Нет, моя задача заключается лишь в том, чтобы поделиться с вами восхищением от сложности и тщательности предварительной подготовки проделанной авторами и того, как бережно она была вплетена в повествование. Такое мастерство знакомо нам по рассказам Ричарда Л. Тирни о Симоне из Гитты, хотя здесь мы видим его в более широком масштабе, на большем, чем когда-либо, экране. Тирни и Гленн Рахман, во-первых, сохранили отличительную черту фантастики меча и магии: сочетание стремительного действия Роберта И. Говарда с тёмной сверхъестественностью Лавкрафта, его взгляд в прошлое наподобие Чандлеровского нарратива «рыцарственной сентиментальности», смешанный с суровым отношением к древнему миру. Но, во-вторых, они представляют сложный, реалистичный и полностью правдоподобный сценарий римских интриг, знакомых по роману Роберта Грейвса «Я, Клавдий». Подобные интриги присутствуют например и в «Часе дракона» Говарда, но не в таком масштабе.
В-третьих, нашим авторам удалось убедительно обрисовать чужую культуру просто благодаря тому, что они сумели передать большое количество древнего колорита, который сам по себе нам чужд. Например, ужасно мрачный портрет Рима в этом романе хорошо вписывается в общую картину с тем, что мы знаем о древних средиземноморских городах. В них не было никакой серьёзной очистки города от отходов, помои выливали прямо на улицу. Общественные бань и уборных было слишком мало, и они находились далеко друг от друга, чтобы обслуживать кого-либо на регулярной основе кроме аристократии. Большинство несчастных жило в плохо построенных многоквартирных домах, высотой не более пяти этажей (иначе они бы рушились ещё чаще, чем это происходило в реальности!) и были заполнены крошечными каморками, которые делили между собой большие семьи и их домашний скот. Улицы были такие узкие, с нависающими балконами, что можно было спокойно поболтать с соседями через дорогу без необходимости повышать голос. Практически не было ни полицейской защиты, ни неприкосновенности частной жизни, ни лекарств, ни мыла! Города вполне соответствовали тому, как Лавкрафт назвал Нью-Йорк: «плодильня для паразитов». Средняя продолжительность жизни едва превышала тридцать лет (это не означало, что седобородых старцев было мало; просто младенческая смертность на другом конце шкалы была ошеломляющей). Мы более «знакомы» с древним Римом, который никогда не существовал за пределами голливудских эпических картин. Но Тирни и Рахман предлагают нам отрезвляющий взгляд на реальность.
Центральное место в сюжете этого романа занимает захватывающий феномен эллинистических мистериальных религий, тех систем посвящения, которые зародились как азиатские и египетские сельскохозяйственные религии и распространились через работорговлю, миссионерство и военные командировки на Запад, где мутировали в эзотерические культы спасения. Мы довольно много знаем о них из различных древних источников (например, «Метаморфозы» Луция Апулея), которые зачастую являются автобиографическими. В них участвовали боги доолимпийские или неолимпийские боги. Богини-матери, как в этой книге, тоже были очень популярны. Культ Кибелы (который для социологов означает просто религию, перенесённую в новую культуру и ещё не ассимилированную в ней), Великой Матери, был очень важен в Риме, куда его завезли из Фригии в Малой Азии. Это повлекло за собой лихорадочные публичные обряды самокастрации, когда посвящённые повторяли самоистязание спасителя Аттиса, который искалечил себя в угрызениях совести из-за того, что предал свою божественную невесту Кибелу. Она простила его и воскресила из мёртвых, и этот нарратив мучений, в христианстве преобразовавшийся в Страсти Господни, ежегодно отмечался весной. У Кибелы было множество различных версий, как в мифах, так и в именах, включавших Исиду, Астарту, Еву, Иштар и другие. Читатели Лавкрафта, возможно, впервые познакомились с этой ископаемой религией благодаря упоминанию о ней в «Крысах в стенах». Там Лавкрафт превращает религию Аттиса и Кибелы в поздний пережиток ещё более ужасной формы поклонения Ползучему Хаосу Ньярлатхотепу. Тирни и Рахман явно идут по стопам ГФЛ, и это блестящая идея, мимо которой трудно пройти. Признаюсь, я внёс свои собственные изменения в эту тему в «Бороде Бьятиса» в сборнике трибьютов Рэмси Кэмпбеллу «Сделано в Гоутсвуде», Chaosium, Inc., 1995).
Тирни и Рахман пошли дальше Лавкрафта, аккуратно поместив поклонение Кибеле в условия хорошо документированного беспокойства римских мужчин по поводу тайного участия их женщин в запрещённых восточных культах. Например, пифагорейское писание второго или третьего века до нашей эры наставляет читателя: «Влиятельные женщины... приносят скромные жертвы богам. ...в соответствии со своими возможностями. Они держатся подальше от тайных культов и кибелианских оргий в своих домах, ибо общественное право не позволяет женщинам участвовать в этих обрядах, особенно потому, что эти формы богослужения поощряют пьянство и экстаз» Плутарх в своём труде, написанном во втором веке нашей эры «Наставление супругам» также говорит: «Жена не следует обзаводиться собственными друзьями, но она должна дружить с друзьями мужа». Первые и величайшие друзья — это боги, и поэтому жена должна поклоняться богам, в которых верит её муж, и не признавать никого другого. Её дом должен быть закрыт для экзотических обрядов и чуждых суеверий. Ни один бог не может быть доволен тайными ритуалами, совершаемыми женщинами». Ювенал в Шестой сатире очень подробно развивает ту же тему, как и в «Вакханках» Еврипида, где мы видим в мрачных красках страхи древних мужчин, которые боялись, что их женщины будут участвовать в ритуальных кровопролитиях. Тирни и Рахман описывают именно то, чего так боялись древнеримские (и греческие) мужчины!
Я хочу сказать, что «Сады Лукулла намного лучше, чем от них можно было бы потребовать. Поклонники говардовского меча и магии (в том числе и я) сразу почувствуют себя как дома, но и читатели Грейвса тоже. В романе верно изображён древний мир, и, кроме того, это именно тот роман, который мог бы понравиться и читателям древности. А это, скажу я вам, довольно непросто! Остаётся лишь заключить, что авторы так хорошо передают магические элементы этого произведения сверхъестественной фантастики, потому что они, как и Симон из Гитты, сами неплохо освоили это искусство!
Лысый грек поднял с дощатого стола рядом с собой старый папирус и нетерпеливо покачал головой.
— Просто делай, как я говорю, и будь готов помочь. И прежде всего, молчи, потому что я должен сосредоточиться.
Когда мальчик отступил в тень, маг нахмурился и начал читать вслух отрывок из старого текста: «Након ко-тхукомис, инку-номи! Морко-тху, морко-на, Стикая докомис…»
Внезапно из бронзовой ванны в форме лебедя, над которой стоял старик, донёсся стон. Внутри неё, погружённая по самые обвисшие щёки в воду лежала старая рабыня Рацилия. Резкий запах алхимических компонентов наполнял комнату без окон тёплым, влажным и тошнотворно-сладким запахом, который раздражал ноздри Гифейона, хоть он и стоял насколько мог далеко от ванны.
По морщинистому лицу старика стекали струйки пота. Полибий упрямо повторял нараспев незнакомые слова почти забытого африканского языка. Дойдя до кульминации заклинания, он мысленно перевёл:
«О богиня Земли, управляющая всеми временами года, Богиня Рождения и Смерти, я воздаю хвалу Тебе, благодаря чьей силе и милости Жизнь будет вечно обновляться!»
Рацилия внезапно конвульсивно содрогнулась, выплеснув струю голубой жидкости через край ванны. Тревожно вздохнув, Полибий посмотрел на лежащую без сознания старуху.
Не слишком ли сильным оказалось заклинание для ослабленного преклонным возрастом организма Рацилии? Неужели дни, потраченные на подготовку и исследования, были потрачены впустую? Но нет! — маслянистые пузырьки на её потрескавшихся губах выдавали слабое дыхание. Она пережила самую опасную часть церемонии!
— Иди сюда, Гифейон! — позвал он мальчика. — Помоги мне поднять её!
Мальчик поспешил повиноваться, перепрыгнув через груду чародейских принадлежностей, которые лежали между ним и дальним краем ванны. Полибий взял Рацилию за одну из её рук, похожих на палки, а мальчик ухватился за другую, всё ещё взволнованный ритуалом и испытывая лёгкое отвращение от маслянистости химикатов на коже женщины.
Рацилия застонала, когда они отнесли её мокрое тело на кушетку. При виде лежащей перед ним обнажённой измождённой женщины Гифейон не мог не подумать об иссохших древнеегипетских мумиях, которые его хозяин хранил в запертой кладовой вместе со своими самыми ценными вещами. Какой бы уродливой она сейчас ни казалась, Гифейон надеялся, что его учитель не станет причиной её смерти, чо иногда случалось из-за его небрежности с другими подопытными в ходе подобных экспериментов. Старуха всегда была добра к нему и другим детям-рабам во дворце цезаря.
Полибий накинул на Рацилию толстый шерстяной халат, укрыв её до подбородка, затем присел на край ложа и осмотрел её глаза с беспристрастностью лечащего врача. Ему показалось, или он действительно заметил перемену в их взгляде?
Рацилия пошевелилась, чувствуя себя неуютно под колючей одеждой.
— Что ты со мной делаешь? — слабо прохрипела она.
Проигнорировав вопрос, Полибий спросил:
— Что ты чувствуешь?
— Голод, — пробормотала она. — Я так голодна...
— Хорошо! — взволнованно воскликнул грек. — Хорошо! Именно это ты и должна чувствовать.
Он повернулся к Гифейону, выкрикивая быстрые указания:
— Скорее иди на кухню. Скажи им, чтобы прислали сюда слугу с тарелкой еды. Не рассказывай о том, что ты видел!
— Но... Рацилия?..
— С ней всё в порядке. Поторопись и сделай, как я сказал. После этого ты свободен до конца дня.
Глаза мальчика заблестели.
— Можно мне выйти из дворца, чтобы посмотреть на парад гладиаторов?
Он нетерпеливо отмахнулся от парня.
— Да, да. Если кто-нибудь спросит тебя, скажи, что я разрешил. Иди, я должен побыть один! Но помни, — предупредил он, — никому ни слова о том, что мы здесь сделали.
Глава I
Сириско смотрел, как марширующие легионеры медленно и величаво продвигаются по улице. Их отполированное оружие ярко блестело в ярком солнечном свете, в то время как толпа, стоявшая по обе стороны широкой Фламиниевой дороги, ревела от восторга.
Внезапно молодой человек заметил среди бурлящей толпы знакомого — рыжебородого, сероглазого, в капюшоне. Да, это был он! Во всём Риме не было двух мужчин, у которых цвет кожи сочетался бы с таким высоким ростом.
— Эй, Руфус! Привествую тебя!
Мужчина хмуро посмотрел на высокого светловолосого юношу и отошёл в сторону. Сириско поспешил за ним, поймав своего друга за край плаща.
— Руфус, что с тобой такое? Почему в такой тёплый день на тебе плащ с капюшоном?
— Заткнись, Сириско! — прорычал рыжебородый. — Если бы ты обладал хотя бы мозгами улитки, то смог бы догадаться, что я не хочу, чтобы меня узнали. — Руфус хмуро огляделся по сторонам, затем жестом указал на тень соседнего портика. — Пойдём, укроемся от солнца.
— Можно подумать, что это триумф, а не просто парад новых пленников для арены, — небрежно заметил Сириско, когда они отошли в тень. — Посмотри, как люди приветствуют генерала Корбулона с его последними дарами для Рима. Только послушай их!
Гигант кивнул.
— Да, Корбулон стал достаточно популярен с тех пор, как победил пиратов-хавков... И даже старый император Клавдий достаточно умён, чтобы позволить толпе устроить своему герою небольшой инсценированный триумф, прежде чем их возбуждение перерастёт в буйство… Посмотри, как расхаживают эти дворцовые подхалимы!
Сириско увидел нескольких одетых в тоги сенаторов, возглавлявших шествие, их лица были спокойны и надменны. За ними плотным шагом следовали военные трубачи, и глубокие, медные голоса их рогов возвещали о движении нескольких гружённых оружием повозок, увитых виноградными лозами и громко гремевших, когда мулы тащили их по булыжной мостовой. Затем мимо проехало несколько повозок поменьше, нагруженных золотыми украшениями, сундуками с монетами и изделиями из драгоценного металла, инкрустированными драгоценными камнями.
Сириско был поражён вместе со всеми остальными жителями Рима. Воистину, генерал Корбулон заставил северных пиратов отдать баснословные трофеи!
Руфус грубо усмехнулся.
— Корбулон смотрит в будущее. Он далеко пойдёт.
— Полагаю, что так и будет, — согласился юноша, кивнув. — Но, Руфус, почему ты не участвуешь в параде вместе с остальными самыми популярными гладиаторами Рима? Зачем надевать такую неудобную и неумелую маскировку?
— Потому что, — прорычал великан, — я хочу увидеть кое-кого на параде, но не смог бы этого сделать, если бы оказался его частью, не так ли? Или если бы эта орава набросилась на меня, требуя рукопожатия или совета в том, на кого ставить деньги — что они непременно начали бы делать, если б узнали, что среди них стоит Руфус Гиберний.
— Руфус Гиберний! — воскликнул темноволосый мальчик, стоявший неподалёку. — Боги! Ты в самом деле?..
— Тише, маленький негодяй! — прорычал гладиатор. Затем склонившись пониже, он заговорщицки добавил: — Значит, ты слышал обо мне, да?
— Да, как и весь мир, разве нет? — ответил поражённый мальчик.
— И что, парень, ты видел меня в действии?
— Я... меня не часто пускают на игры, господин.
— Вот что я скажу, — подмигнул Руфус, — я достану тебе пропуск на следующие, если ты перестанешь так громко выкрикивать моё имя. Я не хочу, чтобы меня сейчас узнали. Ты умеешь хранить секреты?
— О, да, господин. С радостью!
— Ты хороший парень! И как же тебя зовут?
— Гифейон, господин.
— Что ж, Гифейон, — сказал Руфус, — одна услуга заслуживает другой. Я поставлю тебя на основание этой колонны, чтобы ты мог лучше наблюдать за парадом. А сам буду стоять рядом, чтобы ты мог опереться на моё плечо и не упасть. Готов?
Гифейон кивнул, слишком взволнованный, чтобы говорить. Гладиатор уверенно подхватил его и с лёгкостью поставил на постамент колонны, почти в четырёх футах над полом портика.
— О, я вижу всё это! — воскликнул мальчик. — Повозки, солдат, лошадей!
— Видишь эти повозки, парень? — спросил Сириско, указывая на них. — В них полно германских клинков и доспехов, которые будут использоваться на играх. Римляне называют германцев варварами, но, клянусь Марсом, они делают отличное оружие!
Гифейон с изумлением разглядывал щиты, отделанные золотом и серебром, полированные нагрудники и шейные брони, поножи и наручи, кольчужные рубахи и чешуйчатые доспехи. Затем появилась группа флейтистов в ярких туниках, увитых плющом, но сладкозвучие их игры не могло усмирить буйный нрав белых быков, шедших за ними. Животные, проявляя норов, неохотно двигались следом за парадом, подгоняемые служителями из храма Юпитера, где огромные животные были обречены на принесение в жертву перед играми. Орудия, которым суждено было оборвать их жизнь, — ножи с белыми рукоятками и ритуальные мясницкие резаки — несли за ними в бледных руках храмовые жрецы. За ними в клетках на колёсах следовали другие звери, пойманные на германской границе, которые вскоре должны были погибнуть в цирке: волки, кабаны, медведи, туры и олени.
Наконец, мимо прошли огромные горбатые зубры, чьи рога и нрав казались ещё ужаснее, чем у быков Юпитера; множество рабов крепко держали шесты, торчащие из массивных хомутов животных, но им, несмотря на все их усилия, едва удавалось удерживать непокорных бестий, чтобы те шли прямо.
— Да, парень! — Руфус указал на вереницу плетущихся пленников. — Видишь тех семерых впереди? Каждый из них управлял своим кораблём под началом Ганнаска, пиратского предводителя хавков. Остальные — это их команды. Клавдий пощадил британских вождей, которых несколько лет назад привезли в цепях в Рим, но ни один германец не получит такого снисхождения!
Сириско кивнул. На памяти ныне живущих, Публий Квинтилий Вар и три римских легиона были уничтожены в германских лесах, вследствие чего границы империи были отодвинуты от Эльбы до Рейна. С того дня ни один император не осмеливался пробовать покорить светловолосых северян, хотя гарнизонам было приказано проводить жестокие репрессии всякий раз, когда германцы испытывали на прочность германский лимес.
Парад продолжался, и зрители могли видеть, что не только люди, но и их боги должны преклоняться перед всепобеждающей славой Рима, ибо затем мимо них пронесли несколько украшенных гирляндами изображений древних тевтонских божеств: Вотана, Тунора, Тиваза и некоторых других — все грубо высеченные из дуба.
Далее снова шли закованные в цепи пираты-хавки, пошатываясь, следовавшие за своими богами. Тяжёлые кандалы и железные ошейники лишали их всякой надежды на побег. Сириско задумчиво нахмурился, потому что его собственные предки тоже прибыли из Германии в качестве пленников. Он знал, что этих пленных ждала тяжёлая участь. Их отдадут на растерзание зверям или обученным гладиаторам во время игр, которые начнутся на следующий день. Вероятнее всего, никто из этих сотен воинов не доживёт до конца праздников, за исключением, возможно, считаных единиц, явивших такую доблесть, чтобы даже кровожадная толпа потребовала их пощадить.
Не смерть, но столь же безжалостная жизнь ожидала следующую группу пленников — группу молодых женщин и девушек, которые теперь появились в поле зрения, в связанных вместе лёгких ошейниках и подгоняемые рабами, орудовавшими ивовыми прутьями. Вероятно, они были в числе пленных, захваченных легионерами во время их карательных рейдов, и некоторые из них, как предположил Сириско, уже принадлежали офицерам Корбулона. Оставшиеся будут выставлены на аукцион для продажи в дома и бордели Рима — города с ненасытным аппетитом на красоту и мускулистых рабынь.
Затем последовала смешанная группа пленников уровнем пониже: старики, некрасивые, и совсем юные. Они должны были оказаться ассимилированы в безымянной массе городских рабов или в рабочих бригадах крупных загородных поместий Как и прочие они вскоре исчезли бы как отдельная группа — как и многие другие народы, завоёванные Римом.
— Смотрите! — выпалил Гифейон. — Кто это?
В поле зрения появилась украшенная эмалью и золотом колесница, в которой ехал человек в шлеме с суровым лицом. В одной руке он держал сверкающий меч, в другой — щит с инкрустацией слоновой кости в виде римского орла. Вокруг офицера маршировали несколько преторианских гвардейцев с копьями и большими прямоугольными щитами в руках.
Сириско скривил губы:
— Это Фульвий Антистий, трибун преторианской гвардии.
— И лизоблюд, прихлебатель императрицы Мессалины, — прогрохотал Руфус. — Только посмотрите на него, актёрствует на манер попугая, чтобы убедить толпу, что он солдат, а не просто трусливый мучитель женщин!
Сириско беспокойно огляделся по сторонам, высматривая соглядатаев, которые могли бы донести о неосторожных словах Руфуса, но не заметил никого подозрительного. Нельзя сказать, что гладиаторское обвинение было ложным; среди многочисленных скандалов, связанных с Мессалиной, была недавняя смерть благородной дамы Поппеи Сабины. Императрица приказала Антистию терроризировать её, доведя до самоубийства. Ходили слухи о садистском рвении трибуна, с которым он допрашивал тех, кого Мессалина считала своими врагами.
И у этой женщины в самом деле было много врагов.
Гифейон неожиданно спросил:
— Это правда, что трибун Антистий ломает пальцы женщинам и откручивает их?
— Да, — прорычал Руф, — и мужчинам тоже, если на то будет воля нашей ведьмы-императрицы. Однако ему больше по вкусу мучить женщин.
— Тихо, вы, идиоты! — простонал Сириско.
Но крики толпы не позволяли расслышать их речи, к тому же шум внезапно усилился при виде закованного в цепи человека, которого вывели на сцену.
— Ага! — воскликнул Руфус. — Вот тот, которого я хотел увидеть.
Сириско пристально смотрел на этого явно важного пленника, которого вели солдаты. Он был одним из тех, кого Корбулон, очевидно, хотел выставить на всеобщее обозрение. Пленник в самом деле был прикован к колеснице Фульвия Антистия позолоченными цепями, тёмные глаза сверкали холодной яростью — единственная его реакция на громкие насмешки. Пленник был одет в синюю мантию, расшитую лунами, звёздами и мистическими символами, а на черноволосой голове красовалась друидская митра. Сириско тоже понял, кто этот человек, когда Руфус обратил на него внимание.
— Несомненно, это чудотворец Симон из Гитты! — воскликнул светловолосый юноша.
Руфус, чьи серые глаза превратились в настороженные щёлочки, только кивнул. Молва так превозносила способности этого Симона, что Сириско поймал себя на мысли, не разорвёт ли колдун свои цепи с помощью Гекаты и не обрушит ли огненное разрушение на город. Каждый римлянин слышал истории о человеке, который постиг секреты друидов и сражался во время римского вторжения в Британию бок о бок с героем Каратаком. Позже он попытался склонить вождей и римских офицеров в Галлии присоединиться к нему в изменническом мятеже. Разоблачение заставило самаритянина бежать в Германию, и этим случаем он воспользовался, чтобы поднять варваров против Рима! Наконец, несколькими неделями ранее, мага, несмотря на все его ухищрения, захватили в маленькой лодке на Рейне после того как его последние союзники-хавки потерпели поражение.
Теперь толпа, решив, что Симон не способен уничтожить их с помощью друидических или египетских заклинаний, выкрикивала насмешки громче, чем когда-либо. Некоторые швыряли во врага Рима камешками или комьями земли, поносили и освистывали его, пока отборные кавалерийские и пехотные подразделения, маршировавшие за самаритянином, не перетянул на себя их непостоянное внимание.
— Да, это тот самый человек, — пробормотал Руфус, — которого я помню с тех пор, как мы оба были мальчишками. А теперь, Сириско, хватит с меня наблюдать за парадом. — Он повернулся и снял Гифейона с фронтона. — Скажи-ка, парень, ты же будешь молчать обо всём этом за пропуск на завтрашние игры, не так ли?
— О да, господин!
— Тогда мы договорились. Кто твой хозяин?
— Я… я служу Полибию в Новом дворце.
— Вольноотпущенник императора? — Руфус, казалось, был впечатлён. — Ну а теперь, юный товарищ, я отправлю гонца к старому Полибию с пропуском для тебя. Он выиграл несколько ставок на меня, когда я был завсегдатаем арены, правда. Скажи ему, что, если он не выполнит задание, я сверну шею этому канюку.
— Зови меня Руфус. А теперь беги! Ты же наверняка захочешь посмотреть на этот парад.
После того, как парень умчался прочь, Сириско и громадный гладиатор протолкались сквозь толпу. Как только они оказались в относительном уединении боковой аллеи, Сириско ухмыльнулся и сказал:
— Ты меня удивляешь, Руфус. Я и не знал, что ты так легко находишь общий язык с детьми.
Великан сплюнул на мостовую.
— А-х-х-х! — проворчал он. — Я должен был убедиться, что этот сопляк будет вести себя тихо, не так ли?
— Этому «сопляку» ты тоже нравишься. Ему примерно столько же лет, сколько было бы твоему сыну, если бы он у тебя был. Клянусь Поллуксом, Руфус, у тебя всё-таки есть сердце! Никогда бы в это не поверил.
— Пфе! Не сомневаюсь, что у меня есть сыновья по всему Риму… А теперь я пойду выпью бокал охлаждённого снегом вина. Раз уж ты случайно встретил меня здесь, Сириско, я предоставлю тебе возможность доложить обо всём, что сегодня случилось. Скажи нашему работодателю, что я узнал человека в процессии. Это действительно Симон из Гитты, а не какой-то глупый самозванец, которого Корбулон мог нарядить его одежды, чтобы подчеркнуть свою победу.
Шествие по Риму было долгим и горьким испытанием для гордого авантюриста-самаритянина. Насмешливая толпа видела в нём высокого, сильного мужчину с крепким телосложением бойца. Он оказался моложе, чем они ожидали, на вид ему было всего-то под сорок. Его лицо было выбрито, но тёмные прямые волосы, как у выходца с Востока, ниспадали на плечи. Возможно, он и был пленником, но горечь в уголках тонкогубого рта чародея и гнев, тлеющий в его глубоко посаженных глазах, предупреждали тех, кто находился поблизости, о необходимости держаться от него на безопасном расстоянии. Это определённо не был человек, избитый и готовый к смерти, как большинство обычных преступников, попавших в ловушку Многих из последних можно было отправить на верную смерть без всяких пут, но руки чародея в мантии были крепко скованы проклёпанными кандалами. Очевидно, его охранники очень серьёзно отнеслись к признанному мастерству мятежника в искусстве выбираться из ловушек.
Процессия двигалась между живыми рядами зрителей, сворачивая с Фламиниевой дороги на Прямую дорогу, ведущую к арене Статилия Тавра. Здесь умелые распорядители парада начали разделять его на составные части, отправляя рабов под надзор имперских служащих. Симона из Гитты вместе с германскими вождями и членами их пиратских команд повели к темницам для заключённых под ареной.
Внезапно совсем рядом послышался стук лошадиных копыт и грохот колесницы, и Симон, обернувшись, увидел надменное лицо римского офицера, который вёл его на параде, ухмылявшегося ему сверху вниз.
— Сражайся достойно, Симон из Гитты, — крикнул он. — Я слышал, ты хорошо владеешь клинком, так что ставлю сотню сестерциев, что ты убьёшь своего первого противника.
— А я слышал, что ты хорошо справляешься с грязной работой Мессалины, — парировал Симон, — особенно когда она хочет, чтобы женщину пытали или доводили до самоубийства. Почему бы тебе не стать моим первым противником, Фульвий Антистий? Держу пари, что я смогу порвать тебе горло одним пальцем прежде, чем ты успеешь его оторвать!
Антистий яростно взмахнул рукой, и стражник ударил скованного самаритянина по лицу. Симон пошатнулся, но сумел удержаться на ногах.
— Пусть его враги будут лучшими из лучших, — прорычал трибун. — В конце концов, сотня сестерциев для меня мало что значит! — Он хлестнул своих лошадей и отправился вслед за жрецами, которые уводили белых быков.
Симон, глядя им вслед, знал, что надвигающаяся гибель этих жертвенных быков на самом-то деле была не более свершившимся фактом, чем его собственная.
Как особо важного пленника, Симона поместили в маленькую сухую отдельную камеру, соломенная подстилка в которой выглядела свежей. Через маленькое окошко высоко в стене проникал тусклый дневной свет. Позже в тот же день, прикованный цепью к тяжёлому железному кольцу в полу, Симон наблюдал, как солнечный свет медленно сменяется полной темнотой. Затем, после долгого, но прерывистого беспокойного сна, он увидел, как постепенно становится светлее, и ему показалось, что это должно быть последний рассвет его жизни.
Какое-то время самаритянин тщетно возился с заклёпками оков, но легионеры, которые готовили его к параду, тщательно раздели его до нитки в поисках оружия. У него не осталось ничего, кроме ногтей и зубов, столь же бесполезных для выполнения поставленной задачи, как и его магия, о которой ходило столько слухов. Он прислонился спиной к каменной стене, предавшись мрачным мыслям. Его пленители не скрывали, что он должен был стать главной достопримечательностью в первый день игр, а это означало, что жить ему, возможно, осталось всего несколько часов.
Вскоре его накормили — не то чтобы плохо, но как зверя, дабы его не подвели силы, не помешав этим устроить римской толпе хорошее представление. Он был не только воином, но и учёным, стремящимся к знаниям. Симон знал и более неприятные способы умереть, чем с мечом в руке, но его возмущало, что ему придётся убивать и быть убитым просто ради забавы толпы. За всю свою жизнь он не встречал человека, которого ненавидел бы больше, чем покойного императора Калигулу, и всё же теперь он мог посочувствовать стенанию безумного тирана: «О если бы у римского народа была только одна шея!»
Не в первый раз призрак арены преследовал его по ночам и дням напролёт. Всего в шестнадцать лет он стал свидетелем того, как римские чиновники, называвшие себя сборщиками налогов, ворвались в его дом и убили его родителей. Симон отбивался от них мечом своего отца, да так хорошо, что римляне, которые в конце концов скрутили его, решили продать парня за бесценок поставщику гладиаторов. Поскольку парень не был римским гражданином, продажные чиновники провинции жестоко обошлись с ним. Не прошло и недели, как агент гладиаторской школы Юлия Цезаря отобрал его и отправил на обучение в Рим.
Обучение, которое проходил он с другими новичками, было суровым, и некоторые из юношей не выдержали его. Обучение продолжалось много месяцев, и мастерство Симона быстро развивались, пока, наконец, его и других учеников не отдали в аренду ланистам — организаторам цирков в разных местах Рима и Италии. Сначала Симон сражался на разогреве деревянным оружием, но не прошло и нескольких месяцев, как ему выдали гладиаторский нож-сику и противников, которых ему следовало убивать. Многие из его товарищей по школе гладиаторов пали в кровавых схватках у него на глазах, а некоторые — от его собственной руки. Он подумал, жив ли ещё кто-нибудь из них. Редкий человек продержался бы на службе у ланисты пять лет, не говоря уже о двадцати...
Он вспомнил, как был куплен самаритянином-волшебником Досифеем, который распознал в нём силу и смекалку, необходимые для его ученика. Поэтому Досифей освободил молодого гладиатора и начал обучать его магическому искусству. С того самого дня Симон направил свой ум и мастерство против тирании Рима.
И всё же, хотя он ненавидел имперское государство, несколько отдельных римлян с годами заслужили его уважение. Первым среди них был сенатор Секст Юний Галлий — хороший человек, искренне возмущённый злодеяниями цезарей. А ещё был Децим Валерий Азиат, которого Симон встретил в Британии среди смешанной толпы победителей и пленников, собравшихся вместе, чтобы посмотреть на сожжение Каэр Драйга, павшей крепости друидов-змей. На самом деле, когда он узнал Азиата поближе, тот показался ему скорее галлом, чем римлянином. Впрочем, этого можно было ожидать, поскольку в жилах сенатора галльского происхождения было совсем немного римской крови. Несмотря на то, что Азиат прибыл с армией вторжения в качестве специального легата по приказу императора Клавдия, он с самого начала питал странную симпатию к островитянам и их друидической вере.
Да, Децим Валерий был настоящим мужчиной! Вернувшись в Рим, он в конце концов присоединился к заговору с целью свержения слабого сумасбродного Клавдия и восстановления республики. Но заговор провалился, и Азиатик был затравлен до смерти по приказу мстительной Мессалины. Симон, который надеялся когда-нибудь отомстить за своего товарища, теперь знал, что, скорее всего, обречён умереть, так и не выполнив своей клятвы.
Итак, мрачно размышлял самаритянин, его жизнь прошла полный круг. За двадцать лет борьбы с империей цезарь сменял цезаря, а народ за народом всё так же попадали в римское рабство. С этой точки зрения его упорное сопротивление мало что значило — едва ли оно стоило тех ста сестерциев, которые Фульвий Антистий поставил на него...
Внезапно он услышал приближающиеся шаги, а затем в маленьком зарешечённом окошке двери камеры появилось ухмыляющееся лицо. Железный засов резко загремел, когда его отодвинули.
— Просыпайся, колдун! — прорычал римский стражник. — Публика ждёт тебя. Им не терпится увидеть, как ты умрёшь!
Глава II
Было позднее утро. До момента, когда его заберут отсюда, как предполагал Симон, оставалось ждать ещё долго. Он подозревал, что стражник, должно быть, ошибся или просто солгал, чтобы посмотреть, как он вспотеет от страха…
Толстая дубовая дверь со скрипом отворилась, явив его взору четверых вооружённых мужчин. Это было больше, чем обычно требовалось для того, чтобы справиться с заключённым, но трибун предупредил их, что пленник — настоящий боец. Когда четвёрка вошла, Симон заметил молоток и зубило в мозолистых руках пятого человека, крепкого на вид тюремщика.
— Ну же, самаритянское отродье, — сказал командир отделения, оптий* со зверским лицом, — мы забираем тебя отсюда. Не пытайся использовать свои волшебные трюки, иначе не доживёшь до амфитеатра.
* Младший офицер, помощник центуриона. Также термин optio означал тюремного надзирателя (лат).
Солдаты держали оружие наготове, пока тюремщик возился с заклёпками на кандалах Симона. После нескольких ударов крепления ослабли, освободив пленника от кольца на полу. Затем один из них поднял самаритянина на ноги за цепь, которая всё ещё сковывала его запястья.
Все четверо вытолкали своего угрюмого подопечного за дверь камеры и повели его по узкой лестнице на первый этаж, прошли некоторое расстояние по коридору и оказались в просторной комнате. Там его поставили перед большой мраморной статуей богини Кибелы, изображённой в виде женщины в короне, сопровождаемой двумя львами. Её присутствие в амфитеатре казалось чем-то неуместным, ибо Симон никогда не слышал, чтобы богиня-мать покровительствовала гладиаторским играм. Тем не менее, по праву считалась кровожадным божеством. И в самом деле — задумался Симон, — не чувствует ли он в воздухе слабый запах крови? Маг посмотрел на пол; плиты явно были вычищены и недавно отполированы, но что-то подсказывало ему, что недавно в этой комнате было совершено жертвоприношение.
Самаритянин вглядывался в угрюмые лица своих охранников, гадая, что они все делают в этом месте, но никто из четверых не собирался отвечать на его вопросительный взгляд, отказываясь обмениваться какими-либо замечаниями даже между собой. После нескольких мгновений напряжённой тишины в примыкающем коридоре послышались шаги.
Два раба в дворцовых ливреях вбежали в комнату, вытянулись в струнку, и один из них объявил:
— Тиберий Клавдий Друз Нерон Цезарь Август Германик Британник — император, Отец отечества, Великий понтифик, защитник народа!
Императорские рабы расступились в стороны, ожидая, когда раздадутся шаркающие шаги, напоминающие тяжёлую походку хромого. Мгновение спустя на пороге появился коренастый кривоногий мужчина. Заметив Симона, вновь прибывший задумчиво нахмурился.
Симон уже тысячу раз прежде видел образ этого человека, и понял, что его собеседник — властелин мира, император Клавдий, племянник безумного Тиберия, дядя ещё более безумного Гая Калигулы.
На самом деле, он уже не в первый раз смотрел на старого тирана вживе. Он видел его когда тот находился в составе римской армии в Британии. Симон предположил, что императору было под пятьдесят, хотя по его тяжёлым движениям можно было предположить, что он намного старше. Однако его полное, чисто выбритое лицо не было лишено определённого изящества. Если верить слухам, этот римский император был либо спасителем своей страны, либо привязанным к юбке жены дураком. Из-за этого Симон понятия не имел, чего следовало ожидать от этого человека.
Клавдий, шаркая, вошёл в помещение, сопровождаемый секретарём, который был старше своего хозяина, но не такой немощный. Этот последний, высокий, интеллигентного вида человек, похожий на грека, в безукоризненном одеянии, держал в руках восковую табличку и стилус.
— Кланяйся, самаритянский пёс! — рявкнул один из стражников, хлопнув Симона ладонью по правому плечу. Отреагировав на удар, Симон двинул ему локтем в солнечное сплетение, сбив с ног. Другой стражник с убийственным рычанием занёс клинок.
— Нет! — крикнул Клавдий.
Стражник остановил удар в последний момент и отступил на шаг. Тот, которого повалили на пол, уже пытался подняться, мстительно сверкая глазами.
Убедившись, что его не проткнут сзади, самаритянин обратил взгляд своих тёмных вызывающих глаз на императора.
— Х-хороший удар, волшебник, — пробормотал Клавдий, — но если ты хочешь именно сражаться, то довольно скоро получишь этого п-полной мерой.
Симон ничего не произнёс в ответ; должно быть, у владыки Рима была определённая причина для этого разговора, и только он мог раскрыть её.
Клавдий выпрямился и более спокойно сказал:
— С-судя по тому, что о тебе говорят, ты, должно быть, самый настойчивый с-смутьян в этой империи. Ты действовал с друидами против нас в Британии, участвовал в заговоре с Д-децимом Валерием, поднял германцев... и не знаю, ч-что ещё. Ты, должно быть, в самом деле колдун, если нам потребовалось столько времени, чтобы привлечь тебя к ответственности.
Император сделал паузу, ожидая ответа Симона, но, не получив его, прочистил горло и продолжил:
— Я попросил Нарцисса, одного из моих м-министров, составить отчёт о тебе. Ты обучался у самаритянского чародея Досифея, у м-магов из Парфии, у египетских жрецов Птаха и британских друидов. И, судя по всему, ты, похоже, не испытываешь у-уважения к служителям своего императора.
— Ты можешь убить меня за эти слова, император, — прорычал Симон, — но ни один человек, продолжающий резню, как Тиберий или Калигула, не заслужит моего уважения!
— Равно как и моего! — ответил римлянин с неожиданной усмешкой. — Когда я стал принцепсом, мне пришлось провести солидную уборку. Какая же это была крысиная стая мошенников, подхалимов и убийц! К счастью, их оказалось не так много, как могло бы быть. И Тиберий, и Калигула были плохими х-хозяевами, и когда подчинённый вырастал слишком высоко, они сами его п-подрезали...
Эта странная болтовня напомнила Симону о сплетнях, согласно которым Клавдий был слабоумным. Но люди также говорили, что он был знатоком истории и древних языков, автором множества учёных книг — удивительная противоречивость. Может быть, император слишком глубоко погрузился в тёмные знания и у него помутился рассудок, как, по мнению некоторых, это случилось с Лукуллом почти столетие назад?..
— ...и это подводит меня к мысли, самаритянин, — продолжил Клавдий, — что у нас с тобой куда больше общего, чем ты мог бы п-поначалу предположить. Я сам немного изучал магию, особенно этрусское и пуническое колдовство. И всё же, хотя я намного старше тебя, ты, несомненно, п-превосходишь меня в этой области знаний. Август неодобрительно относился к подобным изысканиям. Тиберий удалился на Капри, чтобы консультироваться с некромантами и астрологами всех мастей. Калигула был ещё более одержим магией, но сам не обладал тайными способностями и полагался на мудрость других. В то время мне п-повезло заполучить в свою немногочисленную свиту м-мага с незаурядными способностями — моего вольноотпущенника Полибия. Он жестом указал на секретаря, стоявшего рядом, а затем посмотрел Симону прямо в глаза. — Ты знаешь, что П-Полибий может процитировать весь текст Останеса в редакции Полемона Антиохийского?
Клавдий снова повернулся к своему советнику.
— Полибий, ты должен дать Симону копию своего к-комментария к алхимии Останеса. Кто знает, может, у него найдётся время немного почитать? — Затем, обращаясь к Симону, произнёс: — Думаю, ты согласишься со мной, что в нём содержится много блестящих идей.
Симон замер, удивляясь неожиданному замечанию Клавдия: «Может, у него найдётся время…». — Означало ли это хоть что-то — учитывая то, каким эксцентричным старым болтуном был римский император? Заключённый позволил лысому вольноотпущеннику сунуть свиток ему в мантию.
— Я бы пощадил тебя, если бы мог, Симон, — резко произнёс император. — Однажды Александр Македонский захватил в плен пирата Диомеда и спросил его: «Почему ты стал морским разбойником?» Что ж, Диомед ответил ему, по-моему, вполне разумно: «Мой господин, если бы я мог командовать армиями, как ты, я бы стал царём».
Симон посмотрел на него искоса.
— И что же сделал Александр? — продолжал Клавдий. — Он дал ему под командование эскадру. Видишь? Таланты человека при определённых обстоятельствах могут сделать его врагом общества, но если направить его способности на другие цели, результатом могло бы стать достойное служение.
— Ты хочешь сказать, — медленно произнёс Симон, — что хотел бы, чтобы я служил интересам Рима?
Нахмурившись, Клавдий погрозил пальцем.
— Не торопись. Знаешь, Рим сделал много хорошего. Сейчас в мире царит единство и покой.
— Единство упряжки волов, покой могильной ямы.
— Подумай об этом, — настойчиво произнёс Клавдий, хотя его тон оставался мягким. Затем, приняв угрюмое молчание Симона за глубокую задумчивость, сказал: — Я бы п-предпочёл, иметь рядом с собой человека с твоими талантами, чем видеть, как твоя мудрость исчезает вместе с кровью на песке арены. Великий Юпитер! Чтобы кому-то позволили учиться у наставников-друидов! Когда я был в Б-британии, я увидел, на что способны эти дьяволы! Такая с-сила, как у них, должна быть либо поставлена на службу Риму, либо полностью уничтожена! Я никогда не слышал, чтобы они когда-либо делились своими секретами с кем-либо посторонним, кроме тебя, даже под пытками. По правде сказать, Полибий присутствовал при допросе нескольких членов их культа, захваченных на острове, н-но они отказались поделиться с ним хоть словом из своих знаний, даже когда их шкуры лопались на медленном огне...
С криком ярости Симон бросился на ошеломлённого Клавдия. В тот момент, когда его скованные руки нащупали пухлое горло императора, в голове у него словно взорвалась звезда от удара по затылку
Растянувшись на холодных плитах, он словно сквозь сон услышал последние слова императора:
— Нет, не у-убивайте его! Оставь его ради игр... Это о-очень плохо... Такой упрямый... как и все его соотечественники, рождённые в пустыне...
— Владычица, — объявила застенчивая сирийская служанка, — прибыла ваша тётя, госпожа Домиция. Она привела с собой двух подруг, Аурелию Сильвану и Люцину Дидию.
— Пригласи их войти, — приказала императрица Мессалина.
Когда служанка поспешила обратно в зал для приёмов, молодая супруга Клавдия улыбнулась и откинулась на спинку дивана, томно как ленивая кошка. Изваянные с Валерии Мессалины официальные статуи разнесли славу о её красоте по всему римскому миру. А в жизни её лицо было прекрасным и выразительным, фигура — возбуждающей чувственные желания, а глаза — большими и прозрачными. В целом она производила впечатление здоровой, полной жизни двадцатишестилетней женщины, но что-то в её манере держаться намекало на беспечное потакание своим желаниям, а также на ленивую чувственность.
Мессалина небрежно погладила один из своих мягких локонов. Она гордилась своими рыжими волосами, столь редкими среди чистокровных римских семей. Но рыжевато-коричневый цвет волос Мессалины был истинным доказательством её древнего происхождения. Легенда гласила, что её предок Луций Домиций повстречал божественных близнецов Кастора и Поллукса, и они в знак своей божественности изменили цвет его волос с чёрного на пламенно-бронзовый — и это наследие должным образом передалось его потомкам. С тех пор за семьёй закрепилось прозвище «Агенобарб» — Бронзовобородый.
Да, цвет волос Домициев был несомненным признаком их крови. Мессалина вспомнила историю о том, как Калигула однажды послал за маленьким отпрыском её дяди Гнея и родной сестры императора Агриппины. Калигула надеялся, что ребёнок будет его собственным, результатом их едва скрываемого кровосмешения с Агриппиной, но был разочарован, поскольку рыжие волосы юного Луция Домиция свидетельствовали о его законнорожденности. Впоследствии Калигула потерял интерес к ребёнку и более того, обездолил его, сослав Агриппину на остров к югу от Рима.
Мессалина слегка нахмурилась. Какой ошибкой было позволить Клавдию вернуть Агриппину из изгнания! Сначала императрица полагала, что будет забавно помыкать ревнивой римской принцессой, но запоздало поняла, что Агриппина слишком хитра и опасна, чтобы с ней играть. Почти сразу же эта дьяволица нашла себе супруга-мультимиллионера. Когда через несколько месяцев она похоронила этого человека, то стала одной из богатейших женщин Рима, хотя друзья шептались о том, что она его отравила. Хуже того, сынишка этой женщины, Луций, каким-то извращённым образом пережил безнадзорность, детские болезни и несчастные случаи, пока не превратился в потенциального соперника собственного сына Мессалины Британника в борьбе за императорский престол. Луций даже избежал покушения на свою жизнь. Месалина знала, что ей следует разработать более тщательный план уничтожения этого отродья вместе с его расчётливой матерью, иначе ей самой будет грозить гибель...
От размышлений молодую матрону отвлекло появление ожидаемых гостей. Императрица не встала, но протянула руку.
— Добро пожаловать, тётя Домиция.
Её тётушка подобострастно поцеловала протянутую руку, и две женщины, сопровождавшие её, по очереди сделали то же самое, а Мессалина снисходительно улыбнулась. Толстая тётка была её любимой родственницей — не считая её собственной матери Лепиды, сестры Домиции. Домиция многому научила Мессалину, куда большему, чем предполагали другие. Чертами лица она сильно напоминала мать Мессалины, но была более полной, и на её щеках всегда играл румянец от вина.
После этого Мессалина посмотрела на других посетительниц. Она вспомнила Аурелию Сильвану и Люцину Дидию, как случайных знакомых, с которыми ей доводилось встречаться на банкетах и различных общественных мероприятиях. Обе из них были замужем за мужчинами, чьи имена она не могла вспомнить в данный момент, и обе были действительно, довольно симпатичными — обстоятельство, которое всегда вызывало у императрицы лёгкое недовольство.
— Этот город — сумасшедший дом! — воскликнула Домиция. — Все бегают пьяные и загромождают улицы. Даже носилки с трудом проталкиваются сквозь толпу! Не понимаю, почему мы продолжаем устраивать эти парады. Мы столько раз побеждали германцев, что, казалось бы, наши солдаты уже должны были их всех перебить!
— Надеюсь, что нет, — вмешалась светловолосая Люцина. — Они такие красивые, такие крупные и светловолосые. Неудивительно, что большинство женщин предпочитают их нашим латинским мужчинам.
Мессалина сверкнула безукоризненной улыбкой.
— Конечно, Эппия согласилась бы с тобой, Люцина.
Остальные кивнули и рассмеялись. Эппия, жена сенатора, бросила мужа, маленьких детей и роскошное поместье, чтобы сбежать с Сергием, обедневшим германским гладиатором.
— Представьте себе — Эппия Корнелия в море! — воскликнула Домиция. — Она ни разу в жизни не поднималась на борт корабля из-за страха перед морской болезнью! И ради этого проделала весь путь до Египта!
— Учитывая трусость и брюхатость большинства римских мужей, можно ли винить женщину за то, что она сбежала с подтянутым энергичным мужчиной? — воскликнула Аурелия, чувственно поглаживая каштановый локон, спускавшийся на бледную щёку. Её светло-карие глаза заблестели при мысли о запретном приключении.
— Но, конечно, женщине не стоит оставлять всё своё имущество жадному мужу, — заметила Домиция. — Эппия могла бы отравить этого придурка, как поступали сотни других женщин, и жить со своим гладиатором в царском комфорте. К тому же есть способы даже более безопасные, чем яд, и более надёжные, — многозначительно заключила она.
Мессалина лучезарно улыбнулась своей словоохотливой тётушке.
— Эту тему ты наверняка уже обсудила с двумя нашими дорогими подругами.
Императрица устремила взгляд прекрасных миндалевидных глаз на двух знатных дам, обе их которых были немного моложе её. Мессалине было всего двадцать шесть, и впервые в жизни ей пришло в голову, что молодость в других людях — это ещё одно качество, на которое она имеет право обижаться. Время не жалеет ни мужчин, ни женщин, как она недавно поняла.
— Не стесняйтесь, мои дорогие, — сказала Мессалина. — Многие другие до вас обращались ко мне за помощью в сердечных делах или в вопросах наследства. Аурелия, чего ты хочешь от своей императрицы?
Аурелия наклонилась вперёд, нервно покусывая нижнюю губу. Она была высокой, стройной, но в то же время чувственной девушкой с личиком-сердечком и очень яркими глазами. Губы у неё были полные, как у иллирийской рабыни, а нос совсем не римский — маленький и вздёрнутый. Кто-то мог бы подумать, что настоящий отец Аурелии был кем-то из североевропейских рабов, но репутация её матери была абсолютно незыблемой. Родительница её, по правде сказать, всегда была строго привержена добродетелям почтенных женщин, которыми так восхищались в прежние времена. Несмотря на это, если верить сплетням, суровый образ жизни матери, по-видимому, не произвёл особого впечатления на её распущенную дочь. Молодая женщина, стоявшая перед ней, казалась полной надежд, но взволнованной; она лишь на мгновение уклонилась от вопросительного взгляда Мессалины, но тут же снова посмотрела на неё с выражением надежды на лице.
— У меня есть любовник, — начала она, — Онесим, греческий певец. Он поёт как бог, он сам как бог! Но он отъявленный романтик, и все женщины хотят его. Если он меня бросит, я умру! Домиция предположила, что ты мог бы помочь мне удержать его — с помощью колдовства! — Последнее слово она произнесла шёпотом, поскольку оно могло оскорбить владычицу Рима.
Мессалина слегка кивнула, побуждая её продолжать.
— Так вот, госпожа, я хочу наложить на него заклятие. Я бы хотела, чтобы он стал импотентом по отношению ко всем женщинам, кроме меня. Если он сохранит верность, всё будет хорошо, но если он оступится, то пусть станет предметом презрения для своих любовниц!
Мессалина ничего не ответила; просьба была, к сожалению, банальной, из тех, которых она наслушалась до тошноты. Вместо того чтобы ответить немедленно, она обратилась к Люцине:
— А ты? Тебя тоже одолевают романтические сомнения?
Люцина была хрупкой и хорошенькой, даже стройнее Аурелии и с более тонкими чертами лица.
— Я замужем уже год, — сказала Люцина Дидия, — но это был брак по расчёту, и я сомневаюсь в чувствах моего мужа. Я бы хотела, чтобы он был настолько очарован любовным напитком, чтобы с готовностью исполнял любую мою прихоть.
Услышав это признание, Мессалина искренне удивилась.
— Ты добиваешься любви своего мужа? — спросила она с иронией. — Это странная просьба. Осмелюсь заметить, что это было бы пустой тратой времени! Разве здесь в Риме нет фракийских фехтовальщиков, греческих актёров или сирийских красавчиков, чтобы ты могла поразить холодное сердце своего супруга?
— Я должна это сделать, — ответила Люцина, и её нимфоподобное личико, стало очень серьёзным. — Он ещё не сделал меня наследницей своего состояния. Если бы он умер сегодня, всё состояние перешло бы к моему пасынку. Мой супруг, должен любить меня так, чтобы лишить наследства собственного ребёнка; после этого он может умереть — чем скорее, тем лучше. Мне плевать на его безволосую голову и толстый живот!
Мессалина встала и грациозно обошла вокруг изголовья своего ложа.
— То, о чём вы просите, я с лёгкостью могу выполнить, — пообещала она, — но только в обмен на солидные обязательства с вашей стороны.
— Я заплачу сколько угодно! — решительно пообещала Аурелия.
Мессалина покачала головой.
— Мы здесь не торгуем вульгарными проклятиями, — предупредила она. — Если бы вы так думали, я бы очень рассердилась.
По спинам её гостей пробежали мурашки. Мессалина нередко способствовала падению и гибели влиятельных сенаторов, военачальников и даже императорских принцесс Юлиев. Она была не из тех, кого римляне осмеливались прогневать.
Люцина нервно ответила:
— Мы так не думаем, госпожа императрица. Мы просто поняли из слов твоей доброй тёти Домиции...
— Послушай, дитя, в природе есть вещи, о которых ты ничего не знаешь. То, о чём вы просите, нельзя купить, но это может быть предоставлено по доброй воле — если вы посвятите себя Подательнице, Созидательнице и Разрушительнице всего. Я говорю о Великой Матери.
— Кибела — лишь одно из имён Матери. У неё есть и другие: Хатхор, Астарта, Артемида и многие, многие другие. Но эти имена скорее скрывают её сущность, чем проливают на неё свет. Они символизируют лишь вульгаризированную, публично почитаемую богиню. Истинное поклонение ей передавалось из поколения в поколение на протяжении тысячелетий, с тех времён, когда женщины правили племенами мужчин, которые питались плодами земли, обитая в пещерах и под сенью дубовых рощ. Она правила Грецией и Критом до того, как эллины и их мужские боги разрушили её святилища, перебили её жрецов-евнухов и подчинили себе её служителей. Богини мужской религии — всего лишь приручённые тени её триединой сути: девственницы, распутницы и ведьмы. Тем не менее, старое поклонение никогда по-настоящему не угасало; немногие верующие издавна совершали свои обряды в тайных садах и рощах Азии, ибо было предсказано, что Великая Мать однажды вернёт себе мировое господство.
Страстность Домиции и её устрашающий взгляд заставили Аурелию и Люцину поёжиться. Они вопросительно посмотрели друг на друга, но не перебивали пожилую женщину. Мессалина спокойно слушала её рассказ. Эта индоктринация была ей настолько знакома, что давно уже казалось чем-то обыденным.
— Богиня могущественна, — продолжала Домиция. — Когда Ганнибал угрожал низвергнуть великий Рим, жрицы Сивиллы приказали привезти из Пергама в Азии статую, содержащую звёздный камень Богини, и воздвигнуть ей храм на Палатинском холме. Клавдия Квинта, приняла статую Божественной Госпожи для женщин Рима, получив тем самым доступ к тайным учениям древней Азии. Вскоре после этого Великая Мать отплатила благодарностью своим новым поклонницам, даровав их городу победу в битве с Ганнибалом. Клавдия передала нам тайные знания Великой Матери, включая её самое сокровенное имя, которое не должен знать ни мужчина, ни непосвящённая женщина, а также вневременные молитвы, которые являются средством угодить ей и завоевать её расположение и поддержку. Многие из современниц Клаудии были жрицами Матери — даже обожествлённая Ливия, жена императора Августа.
— Ливия! — хрипло прошептала Люцина.
— Да, Ливия, которая управляла волей своего мужа с помощью власти, данной ей Матерью, точно так же, как наша собственная императрица контролирует волю Клавдия. Именно Ливия подготовила почву для всемирного господства Великой Матери — и то, что подготовила она, мы, нынешние женщины Рима, должны теперь сделать сами. То, что подготовила она, мы, современные римские женщины, должны теперь сделать своим.
Домиция замолчала, давая возможность своим юным подругам осмыслить её слова.
После минутного замешательства Люцина решилась ответить:
— Я чувствую, что нас посвящают в важную тайну — несомненно, она не может быть дурной, если заинтересовала царицу мира и женщину из её семьи. Пожалуйста, расскажи нам больше.
— Да, расскажи, — присоединилась Аурелия.
— Ты сможешь узнать больше, — сказала Мессалина, — только если примешь посвящение в культ Великого Материнства. Ты должна решить, каким будет твой путь, прежде чем вы покинете эту комнату. Но имейте в виду — вы уже услышали гораздо больше, чем это безопасно для посторонних.
Аурелия и Люцина вопросительно посмотрели друг на друга.
Глава III
— Хабет*! — взревела толпа, когда клинки нескольких победоносных гладиаторов вонзились в шеи их поверженных противников. — Хабет! Хороший удар! Прикончите их!
* Habet – Поимейте их! (лат.).
Крики толпы возносились к небу, когда торжествующие бойцы демонстрировали свою окровавленную сталь, ибо каждый римлянин наслаждался состязаниями в амфитеатре, будь то бродяга или император.
Клавдий, чтобы успеть и на церемонию открытия, и в свою ложу в амфитеатре, пропустил завтрак, но теперь, когда с последним было покончено, он ел пирожное, небрежно наблюдая, как рабы на арене вытирают кровь. Большое количество пиратов-хавков только что сразилось с группой гладиаторов, вдвое меньшей по численности. Гладиаторы быстро справились со своими менее умелыми противниками, которые погибли под насмешки толпы о том, насколько пленники дурно себя показали.
Доедая пирожное, Клавдий наклонился вперёд, чтобы посмотреть, как уносят последнего из залитых кровью убитых.
— Да, хороший удар, — рассеянно пробормотал Клавдий, вторя толпе. — Но, Мессалина, я действительно распорядился это сделать? Я не помню...
Мессалина, прибывшая позже своего супруга, теперь занимала место слева от него. День выдался довольно тёплым, хотя со дня осеннего равноденствия прошёл почти месяц. Юный греческий раб — тот самый, которого Полибий так внезапно устроил в прислужники императрицы — обвевал её веером из перьев.
— Разумеется, ты приказал, Клавдий, дорогой, — сладко подтвердила супруга императора. — Я видела, как ты подал знак. Осмелился бы кто-нибудь нанести удар, если бы ты не сказал об этом? Глупый Клавдий! Временами ты такой рассеянный.
Сбитый с толку, Клавдий отвернулся, на мгновение отвлёкшись на громкие крики разносчиков, предлагавших толпе угощения.
— Смотри, Клавдий, — сказала императрица. — Согласно программе, Коринна должна сразиться с тремя пиратами-хавками.
Клавдий слегка нахмурился. Немногие моралисты из высших слоёв общества города по-прежнему осуждали женщин, сражающихся на арене, но толпа, любящая новшества, была в восторге от того, что женщина убивает так же бессердечно, как и мужчина. Большинство подобных новомодных представлений разыгрывались поздним утром — бескровные поединки начинающих гладиаторов, номера с дикими животными, выступления клоунов и непристойных акробатов. Кровь, пролитая во время этих ранних представлений, была в основном результатом показательных казней преступников, которых поставляли городские силы по борьбе с преступностью — Ночной дозор. Из-за того, что император время от времени устраивал игры и множество представлений, оплачиваемых частными лицами, преступнику редко приходилось долго ждать дня своей казни. Если кто-то из них будет хорошо драться — как это случилось сегодня, когда плохо вооружённый грабитель убил самнита, — его могут отправить в школу подготовки гладиаторов. Впрочем, большинство таких любительских состязаний Клавдию давно наскучили.
Рёв толпы подсказал императору, что зрители на трибунах хотели чего-то более существенного, чем те лёгкие развлечения, на которые они смотрели до сих пор, и завтра будут жаждать ещё более серьёзных зрелищ. По плану представления следующим должен был сразиться маг Симон из Гитты, а затем, после него, другие пираты, пока последние не закончатся. Завтра, после обычной утренней разминки, профессиональные гладиаторы наконец сразятся друг с другом. Это было хорошо, потому что римская чернь роптала, когда ей слишком долго приходилось дожидаться серьёзных выступлений. Народ любил воинов с хорошей репутацией даже больше, чем победоносных полководцев.
Увы, на сей раз профессионалов будет не так много. Клавдий отличался бережливостью и понимал, что империя вряд ли сможет позволить себе расточительную резню обученных гладиаторов, оплачиваемую из государственной казны — по крайней мере, до тех пор, пока в Британии шла дорогостоящая война. Но скучающая толпа — это недовольная толпа, а общественное недовольство поощряло заговоры мятежников, подобные тому, который привёл к убийству Калигулы. Поэтому Клавдию приходилось двигаться по узкой дорожке...
Незаметно для погрузившегося в задумчивость супруга Мессалина вложила записку в руку своего юного слуги, прошептав:
— Гифейон, отнеси это весталке Лукреции.
Мальчик поклонился, повернулся и выскочил из задней части ложи, устремившись по узкому проходу к соседней, где находились шесть девственниц-весталок. Этим священным жрицам были отведены привилегированные места в первом ряду рядом с императорской ложей, поскольку их присутствие, как и присутствие великого понтифика, официально освящало игры. Они, несмотря на свой спортивный характер, никогда не переставали оставаться ритуалом человеческих жертвоприношений усопшим римлянам, о чём свидетельствовал тот факт, что служители в капюшонах, подтверждавшие смерть убитого, всё ещё носили одеяния Харона, греческого полубога, который пришёл на смену этрусскому богу мёртвых.
Гифейон увидел, что все девы были облачены в белоснежные одежды и носили вуали из белого муслина, но он узнал глаза и фигуру госпожи Лукреции, которого он часто видел во дворе Мессалины.
Мальчик задрожал, приблизившись к девам, столь похожим на живых богинь. Когда престарелая главная весталка Вибидия оглянулась на звук его шагов, он замер. Весь Рим благоговел перед этой древней женщиной; она была девственницей-весталкой более семидесяти лет. Легендарный Август был ещё совсем молодым человеком, когда она вступила в священную коллегию, а он уже давным-давно ушёл, чтобы стать богом.
Самая юная дева, ровесница Гифейона, захихикала, увидев, как робко подбирался к ним симпатичный паренёк. Теперь все девы смотрели на него.
Гифейон бросился на колени за креслом Лукреции и очень быстро пробормотал:
— М-моя госпожа, послание от императрицы...
— Дай его мне, — приказала Лукреция, протягивая руку.
Он вложил его в её ладонь, не прикасаясь к ней, ибо его могли бросить на съедение львам, если бы он осквернил деву своим прикосновением. Затем мальчик поднялся на крыльцо и попятился, не смея встретиться взглядом со жрицей. У неё были красивые глаза — большие и голубые, — но в них присутствовало что-то такое странное, что они пугали его даже больше, чем морщинистые веки и хмурый взгляд старой Вибидии. Поэтому он развернулся и помчался обратно к императрице, сетуя на то, что посещение игр пока что оказалось для него совсем не развлечением.
Лукреция развернула записку, взглянула на Мессалину, наблюдавшую за происходящим в соседней ложе, и кивнула в знак согласия.
Громкий призывный сигнал с арены вернул внимание Мессалины к играм. Она знала, что её любимица Коринна Серена должна была участвовать в следующем бою.
— Смотри, Клавдий, — нетерпеливо прошептала она.
Стадион сотрясся от оглушительных воплей ликования. Женщина-гладиатор и трое её противников вышли из двух разных ворот. Германские пираты, вошедшие группой, все как один были крепкими мускулистыми мужчинами, самый старший из которых начинал лысеть, а растрёпанные волосы двух других спускались на загорелые плечи. Они были без доспехов, но каждый нёс маленький круглый деревянный щит и гладиус. Они стояли у ворот, откуда вышли, не зная, что делать, напуганные тридцатью тысячами ликующих зрителей.
— Пошли, подонки! На песок! — рявкнули двое служителей, подталкивая их заострёнными кольями. Когда разъярённые германцы, изрыгая проклятия, набросились на своих мучителей, испуганные служители арены побросали свои колья и бросились наутёк под защиту вооружённых охранников. Быстрое продвижение последних успокоило толпу германцев. Смирившись, все трое повернулись и увидели своего противника, ожидавшего под императорской ложей — стройную, легко вооружённую фигуру, которая салютовала императорской чете мечом. Германцы крепче сжали свои клинки. С ними только что говорил оптий, служащий прокуратора Корбулона, императорского уполномоченного, занимавшегося организацией игр. Он сказал, что если они не будут сражаться как следует, их будут жечь калёным железом. Но если они выживут, то смогут стать профессиональными гладиаторами, и им будут позволены женщины, хорошая еда и золото.
— Да здравствует Цезарь! — крикнула Коринна. — Мы, идущие на смерть, приветствуем тебя!
— Ты вряд ли умрёшь! — крикнула в ответ Мессалина, заговорщицки кивнув подруге.
— Да пребудет с тобой Марс, отец амазонок, — вежливо заметил Клавдий, зная, что молодая женщина была частой гостьей в доме его любимой жены.
Мечница повернулась лицом к приближающимся противникам. Клавдий внимательно наблюдал за ней, оценивая её прекрасную фигуру; ей было всего двадцать два года, и она была в полном расцвете атлетической энергичности. Росту в ней было чуть меньше четырёх локтей, а весила она около двенадцати стоунов*. Кожа у неё была светлой, но загорелой и-за атлетических занятий и тренировок под солнцем Лация; волосы были чёрными как смоль и, как и лицо, частично скрывались под широкополым шлемом, который она носила. Выпуклости её грудей прикрывали металлические чашечки, похожими на раковины, а между ними был закреплён ярко-зелёный камень — талисман, как предположил Клавдий. Её правая рука и левая нога были защищены бронёй; помимо этого на ней был только широкий пояс и короткая белая туника.
* Римский локоть составлял 44,4 см, стоун – 6, 35 кг. Таким образом, рост Коринны менее 177 см, вес — 76 кг.
Коринна шагнула вперёд. Когда она приняла боевую позу, под гладкой кожей явственно заиграли мускулы, результат недевичьей страсти к мужским упражнениям в атлетике, Просто невероятно, подумал Клавдий, что на её коже не было шрамов, несмотря на множество схваток, в которых ей довелось участвовать. Она озадачивала его и в других отношениях. Несмотря на то, что Коринна была свободнорождённой гражданкой из хорошей семьи, своему благородному римскому имени она предпочитала греческий псевдоним и изрядно возмутила моралистов, присоединившись к той немногочисленной, но знаменитой плеяде женщин, которые по собственному желанию вступили в ряды гладиаторов. Как странно. Что за демоны её направляли?
Пока противники сближались, Клавдий, казалось, подсчитывал шансы на выигрыш на пальцах — точно так же, как это делала неграмотная толпа на задних рядах, хотя весь императорский двор знал, что он отлично разбирался в математике. Стоявшие поблизости дворяне покачали головами, но кое-кто из толпы одобрительно завопил:
— Старый добрый Клавдий!
И только теперь, оказавшись всего в нескольких ярдах от Коринны, германцы поняли, что им предстоит сражаться не с каким-то юнцом-воякой молодым воином, а с женщиной! Они отреагировали на это с глубоким замешательством, которое быстро сменилось гневом.
— Неужели в Риме совсем нет мужчин? — закричал самый старый пират, обращаясь к ревущей толпе. — Вы что, пытаетесь выставить нас дураками, отправляя трёх воинов-хавков сражаться с потаскухой в мужском наряде?!
Но мало кто понимал его западногерманский язык, и ещё меньше людей отнеслись бы с уважением к его упрёку, если бы поняли. Толпа заглушила его протесты криками.
Германцы начали приближаться к амазонке, думая обезоружить её и устроить римлянам зрелище, несколько отличное от того, которого желал прокуратор. Так что они двигались к Коринне решительной походкой, как люди, которые, пусть и обречены, но надеются ещё немного порадоваться сладости жизни.
Коринна ожидала их, припав к земле, как пантера. Она догадывалась о значении их грубого смеха и хвастливых угроз на непонятном языке. Свободной рукой она коснулась полированного зелёного камня у себя между грудей, а затем произнесла куплет, который выучила наизусть:
Йа Ашторет! Аплухрашу-пулбатум тишубхати!
Иа Тиамат! Ануммаки-гхолмет маре талгибоа!
Глаза немцев, которые ничего не поняли из слов Коринны, следили за тем, как она протянула руку к зелёному талисману. Красивый камень, возможно, ценный. Что ж, они без промедления отберут его у неё, как и многое другое…
Внезапно, как один человек, пираты пошатнулись на ногах.
— Вотан! — выдохнул старший из воинов. Он почувствовал, как по телу пробежал озноб, и последовавшую за этим странную тошноту. Пока он пытался придти в себя, навалившееся недомогание внезапно остановило свой натиск. Когда он открыл глаза, все вокруг казалось непропорциональным, формы и образы выглядели искажёнными, а песок амфитеатра, казалось, колыхался, как поверхность моря. При попытке идти он почувствовал, что конечности его не слушаются. Его спутники тоже пошатывались.
Коринна издала боевой клич и бросилась в атаку. Один из молодых пиратов бросился к ней, но его притупившиеся рефлексы помешали ему вовремя парировать удар. Меч Коринны вонзился ему в живот, и он рухнул, корчась, кровь хлынула сквозь растопыренные пальцы на песок. Затем ведьма отпрыгнула в сторону, легко избежав неуклюжих ударов двух других пиратов.
К замешательству хавков, их мечи рассекли воздух, как будто они ударили по призраку. Коринна увернулась и сделала выпад в сторону старшего пирата. Он выругался и ответил тем же, но его удар не только не достиг цели, но и отозвался жгучей болью в том месте, где меч демоницы задел сухожилие его бицепса.
Другой пират яростно бросился в атаку, но тоже промахнулся. Коринна выбила у него меч и нанесла сильный удар ногой в пах, отчего он с воплем рухнул на песок. Ликующе вскрикнув, амазонка нанесла быстрый удар по его незащищённой спине, а затем развернулась лицом к раненому лысому мужчине.
Кровь окрасила его правую руку и бок в тёмно-красный цвет. Не в силах держать меч привычной правой рукой, он уронил щит и переложил оружие в левую. Несмотря на боль, он заставил себя сопротивляться агонии и потере крови достаточно долго, чтобы убить эту вооружённую чародейку, которая с помощью колдовства убивала добрых воинов.
Проклиная заклинание, которое сковывало движения и заставляло сомневаться в том, что видят его глаза, он снова вскричал: «Вотан!» и, пошатываясь, бросился в центр того, что превратилось в несколько образов Коринны, как будто ведьма стояла перед рядом зеркал. К ужасу пирата, он рухнул на землю справа от того места, где на самом деле стояла женщина, и поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть отблеск солнечного света на окровавленной стали. Он умер с забитыми песком глазами и ртом.
Коринна повернулась лицом к своему последнему противнику, который, хоть и был весь в крови, но пытался подняться. Она налетела на него с ловкостью танцовщицы, уклонилась от его слабого, полуслепого удара и рубанула по руке, которой он пытался её атаковать. Силы Коринны, хоть и развитой благодаря тренировкам намного больше, чем у обычной женщины её роста, оказалось недостаточно, чтобы отрубить конечность так, как это так нравилось видеть толпе, однако её удар задела кость и выбила клинок из руки тевтонца. Он упал на колени, чтобы нащупать меч, но амазонка отшвырнула его ногой подальше. Сдавшись, он упал на бок, слишком тяжело раненный, чтобы продолжать сражаться.
Коринна стояла над ним, высоко подняв свой меч в знак победы.
Толпа, которая до этого с энтузиазмом освистывала с трудом двигавшихся пиратов, теперь громко приветствовала героиню этого момента. Коринна уже побеждала обученных гладиаторов; какие же шансы были у этого варварского сброда против живой амазонки, новой Пентесилеи, возрождённой Камиллы?
Героиня ждала знака от императорской четы. Она увидела, что Клавдий, перегнувшись через край ложи, вытягивает шею, и лицо его внезапно приобретает тупое выражение. Вид крови пиратов, казалось, каким-то странным образом завораживал и возбуждал его.
Мессалина потянула его за мантию.
— Клавдий! Все смотрят на тебя! Подай знак Коринне. Смерть!
Хотя Клавдий был явно ошеломлён, он, казалось, пришёл в себя. Сложив пальцы в виде наконечника копья, он коснулся своей груди в хорошо известном знаке смерти. Коринна кивнула, подняла меч и вонзила остриё в мягкую плоть горла пирата. Её жертва задохнулась, содрогнулась и наконец затихла.
— Коринна! Коринна! — вопили зрители, колотя ногами по скамьям, пока весь амфитеатр, казалось, не загрохотал громом.
Их героиня подняла меч и направилась к двери, которая открывалась под ложей императора. Там уже ждал раб, держа в руках серебряное блюдо, до краёв наполненное монетами, — награда Коринны за победу. Она взяла доставшийся ей солидный приз, вес которого едва могли выдержать её сильные руки, и вынесла его через ворота Победителей, оставив три трупа на попечение слуг, в то время как население Рима продолжало выражать своё одобрение зрелищем.
До сих пор Симон из Гитты не мог видеть, что происходило на играх. В полдень слуги арены принесли лёгкую еду, чтобы подкрепить его, затем отвели в кандалах в передние камеры. В течение последнего часа он слышал, как крики и свист толпы то усиливаются, то затихают в зависимости от изменения ситуации на арене, — звуки, значение которых он знал по горькому опыту. Эти крики всегда славили смерть — оргию смерти, украшенную сотнями изысканных приёмов...
Дверь внезапно заскрипела и распахнулась, впуская отряд стражников.
— Ты следующий, самаритянин, — прорычал тот самый оптий с бычьей шеей, который ранее делал вид, будто вызывает его.
Симон медленно поднялся со скамьи, зная, что на этот раз тот говорит правду. Казалось, больше двадцати лет незаметно пролетело за то мгновение, которое потребовалось, чтобы дойти до двери. Решив, что пленник намеренно медлит, нетерпеливый командир отделения схватил самаритянина за плечо и толкнул его вперёд. Это было ошибкой, поскольку жест презрения вызвал рефлекторный гнев, который повлёк за собой мгновенное и смертельное возмездие.
Сжатые пальцы правой руки Симона вонзились в шею ближайшего охранника, раздробив ему дыхательное горло и обрекая его на смерть. Одновременно его левая нога врезалась в колено второго тюремщика, сломав его, а левая ладонь ударила по ястребиному носу третьего тюремщика, вгоняя сломанные кости переносицы, как смертоносные копья, в его мозг.
Оптий отскочил, выкрикивая приказы, но его люди уже с ног сбивались, пытаясь добраться до стремительно мечущегося среди них воина. Они ругались и отчаянно наносили ему удары, но всё было безрезультатно; гладиаторский опыт Симона, дополненный мастерством рукопашного боя без оружия, делал его более чем достойным противником для головорезов в доспехах, чьей работой было избивать рабов на арене. Когда на него прыгнул ещё один стражник, Симон отразил удар стальным лезвием и нанёс удар кулаком, который сломал челюсть его противника. Падение мужчины освободило дорогу, и Симон, перепрыгнув через распростёртое тело, бросился к выходу.
Отчаявшийся оптий встал между беглецом и свободой, держа меч наготове. Симон увернулся от нехитрого выпада, перехватил вспотевшее запястье противника и резко ударил коленом. Но внезапно, когда он оттолкнул в сторону вопящего командира отделения со сломанными руками, в черепе бойца вспыхнули звёзды. Ошеломлённый, он развернулся, но лишь для того, чтобы получить второй удар по голове рукоятью пилума. Тут его ноги подкосились, и оставшиеся стражники навалилось на него, пока он падал, пиная и избивая дубинками его обмякшее тело, в то время как его разум погружался во тьму.
Глава IV
Римский офицер ворвался в этот хаос во главе отряда преторианцев.
— Тарквинт! Что здесь происходит?! — заорал он.
— Трибун Антистий... — простонал раненый оптий. — Этот человек — настоящий демон! Он сделал это голыми руками. Юпитер! Он сломал мне руку!
— Идиот! — завопил преторианец. — И это сделал безоружный человек? Вы, бездари! Вы заслужили то, что получили! Клянусь Поллуксом, что за представление устроит этот самаритянин перед императором! Поднимите его, парни. И если его покалечили, я позабочусь, чтобы вы все заняли его место!
Новоприбывшие гвардейцы оттеснили потрёпанные остатки отряда Тарквинта и подняли Симона на ноги. Грубые руки ощупали его, но переломов не обнаружили, и самаритянин, хоть и был весь в синяках и ссадинах, почувствовал, что удары не причинили ему серьёзных повреждений. Хмурые лица его врагов-римлян расплывались, как в тумане.
— Думаю, он справится, — сказал трибун, — к счастью для вас, ублюдки! Что ж, выводите его. Толпа становится опасной, если заставлять её ждать слишком долго!
Симон узнал говорившего и оскалил зубы в рычании. Затем стражники отодвинули засов и вытолкнули Симона в ворота головой вперёд, так что он упал, уткнувшись лицом в песок.
Самаритянин выплюнул его изо рта и поднялся на колени. Толпа зевак глумилась над его неуклюжим появлением, воображая, что этого человека пришлось силой выталкивать на арену, с борьбой и мольбами. Достойный чародей вскочил на ноги в приступе ярости.
— Вы, самодовольные кровожадные свиньи! — взревел он. — Спуститесь с этих безопасных насестов, любые десять человек из вас, любая сотня, и мы посмотрим, кто будет молить о пощаде!
Толпа завыла ещё громче. Разгневанный Симон огляделся, оценивая ситуацию. Они отправили его на пустую арену, безоружного и одетого только в грубую тунику. Он знал, что это плохой знак. Когда так поступали с важными заключёнными, это обычно означало, что их отдают на растерзание диким животным…
Вскоре он заметил зарешечённый проход, через который должны были пройти звери, — как раз вовремя, чтобы увидеть, как открывается решётка. Глухой рык выдало природу его противников.
Тигры.
Их было двое, гигантские чёрно-оранжевые фигуры, бежавших в его сторону, спасаясь от понуканий своих дрессировщиков. Симон заметил, что звери почти не обращали внимания на орущую толпу. Очень плохо. Их готовили для цирка, а это означало, что они были обученными людоедами. И именно поэтому он был безоружен. Эти животные были гораздо ценнее его — ценнее полудюжины опытных гладиаторов. Тигров приходилось привозить детёнышами из далёкой Парфии или Индии, кормить человеческим мясом с арены и учить нападать на живых рабов — длительный и дорогостоящий процесс.
Звери почуяли запах Симона и теперь бежали к нему вприпрыжку, подбадриваемые радостными возгласами толпы. Самаритянин привалился спиной к стене арены. Он знал, что у него не будет ни единого шанса, если они нападут на него, пока толпа кричит...
Вопли стихли; всё внимание было приковано к скачущим кошкам. Клавдий, тоже увлечённо наблюдавший за этой сценой, внезапно почувствовал, как кто-то дёргает его за мантию, и оглянулся на Мессалину.
— Клавдий, дорогой, кто-то допустил ошибку. Этот маг должен был сразиться с Руфусом Гиберником, вооружённым как фракиец.
— Это я попросил сделать замену, любовь моя. У него ещё может оказаться ш-шанс на Руфуса, если он соответствует своей репутации. Понаблюдай немного.
Тигры надвигались всё ближе; их когти были размером с пальцы Симона, а клыки напоминали длинные кинжалы, с которых стекала слюна. Они остановились всего в нескольких ярдах от него, но Симон знал, что их финальный бросок может случиться в любой момент. Чтобы его убить, им даже не понадобятся зубы и когти — удар одной огромной лапы может легко сломать человеку шею или проломить череп. Эти челюсти были достаточно сильны, чтобы оторвать руку гладиатору или утащить тушу целого быка.
Зрители тоже знали об этом и потому наблюдали в молчаливом ожидании.
Симон встретил пристальный взгляд зверей своим собственным, пристальным и завораживающим, позволяя своему разуму полностью сосредоточиться, как когда-то учил его египетский наставник Ка-нефру. Его руки одновременно задвигались в воздухе, сначала медленно, затем всё быстрее, совершая серию круговых движений. Урчание голодных кошек затихло, их взгляды застыли, когда они смотрели на него, золотистые глаза напоминали стекло. Затем Симон затянул лёгкий плавный напев, тот самый, который Ка-нефру часто выпевал, чтобы успокоить львов, бродивших по утёсам Долины Царей, известный лишь членам самых древних культов стародавнего Кеми:
-Се-кес-эм-а, эн-уту-арит, эр-а-тёп-та-а-а-а-а...
Пение перешло в странную воркующую трель. Тигры застыли в своих неподвижных позах; лишь лёгкое колыхание их роскошных шкур на тёплом вечернем ветру говорило о том, что они не были безжизненными произведениями искусства скульптора.
Чародей слегка расслабился. Животные были очень восприимчивы к гипнозу, что пророк Даниил однажды продемонстрировал Дарию, царю царей. В этом не было ничего от настоящей магии и даже даже трюк был не слишком сложный, если его демонстрировал мастер, посвящённый в это искусство.
Тигры были очарованы, но зрители всё равно могли пробудить смертоносных тварей одним-единственным криком. К счастью, в тот момент толпа казалась такой же заворожённой, как и сами звери. Симон не мог терять времени; тигры должны быть уничтожены, и сделать это нужно было с величайшей осторожностью. Слишком быстрое движение, внезапный звук — и чары на одном из них или на обоих могут развеяться…
Осторожно подойдя к одному из них, Симон тихонько свистнул, проведя рукой перед его застывшим взглядом. Этот жест вызвал своего рода механический отклик: огромный зверь медленно повернулся, следуя за рукой, двигая негнущимися лапами, чтобы развернуться.
Наконец, когда один тигр оказался в слепой зоне другого зверя, Симон ловко и нежно положил руки ему на голову и шею — опасное действие, поскольку неумелое прикосновение могло прервать транс. Он почувствовал, как расслабились мощные мышцы на шее животного.
Затем, внезапно и яростно, Симон высоко подпрыгнул и изо всех сил ударил пяткой в позвоночник животного. Позвонки треснули, как ломающаяся веточка; огромная кошка дёрнулась и забилась в неистовых судорогах. Симон стремительно повернулся ко второй громадной кошке. Казнь была приведена в исполнение за её спиной, но из-за предсмертных конвульсий умирающий тигр перекатился прямо под нос второму — зрелище дикой агонии наверняка вывело бы его собрата из транса.
Симон бросился на второго тигра. Когда зверь, приходя в сознание, зашевелился, он снова прыгнул и ударил его ногой в челюсть. Взвыв от боли, зверь вскочил на задние лапы и бешено замахал лапами. Затем он упал на спину, присоединившись к своему товарищу в диких предсмертных конвульсиях.
Симон немедленно отскочил на безопасное расстояние, избегая кошачьих когтей, пока смертельные ранения делали своё дело.
Толпа внезапно разразилась разочарованными возгласами, потрясая кулаками и размахивая руками. Она жаждала крови, и поэтому её симпатии были на стороне тигров, которые всегда устраивали яркие и кровавые представления. Хороший бестиарий — профессиональный убийца зверей — мог бы завоевать их расположение своими смелыми трюками, неистовыми прыжками и увёртками. Но выступление Симона было не более зрелищным, чем забой бычка у алтаря Юпитера — скучная растрата хороших людоедов.
— Трусливый колдун! — кричали зрители, размахивая кулаками и топая ногами от негодования.
Император Клавдий не разделял их разочарования.
— Ты видела, Мессалина? — воскликнул он. — Я знал, что он сможет это сделать! Просто удивительно — этот человек действительно волшебник!
— Он ещё и предатель, — напомнила ему молодая жена, — и, уверена, очень опасный.
— Ах, я бы променял тысячу преданных льстецов на д-дружбу одного такого предателя! — Клавдий схватил табличку и нацарапал на ней послание, затем прижал к восковой поверхности свой перстень с печаткой. — Парень, отнеси это тому в-воину, — приказал он Гифейону, который всё ещё пялился на трупы тигров, — и принеси мне его письменный ответ!
Солдат повёл мальчика к выходу на арену. Мессалина догадалась о намерениях своего мужа и теперь холодно обвиняла его:
— Ты не можешь даже думать о том, чтобы освободить этого человека! Толпе он не нравится — люди будут очень злы. Было бы очень обидно обернуть это событие себе во вред! Даже Калигула знал, когда он должен уступить требованиям народа Рима.
Клавдий энергично замотал головой.
— Нет, нет! Этот человек должен служить мне!
Симон тем временем озадаченно нахмурился при виде молодого мальчика-раба, выходящего из одних ворот. Гифейон, в свою очередь, задрожал, приблизившись к высокому растрёпанному мужчине, который, словно разъярённый демон, стоял над двумя мёртвыми тиграми. Он никогда не видел арену с точки зрения тех, кто сражался и погибал там, и никогда не хотел этого. Этот день становился скорее кошмаром, чем праздником!
Он уставился на угловатое лицо бойца со зловещими тёмными глазами.
Мужчина взял её и быстро прочитал латинские письмена:
Симону из Гитты от Клавдия, принцепса Рима, привет. Ты успешно прошёл испытание, и я дарую тебе свободу и должность на моей личной службе, если ты этого пожелаешь. Пришли мне свой ответ.
Глаза Симона заблестели. Работа на императора Рима? Ничего себе денёк! О работе на такого человека не могло быть и речи; он слышал о бесчинствах Клавдия, о возмутительных злоупотреблениях, которые не уступали тем, что творили его предшественники. По крайней мере, Тиберий судил своих жертв публично, но тайные суды Клавдия были позором для всего Рима.
Правда, многие полагали, что тиранические судебные решения императора просто отражали прихоти его жены, чьё распутство было известно даже в военном лагере Каратака или его алчных вольноотпущенников-министров, которые обогащались на взятках, продавая должности и услуги тем, кто больше заплатит. Но даже если это было правдой, то роль принцепса становилась от этого ещё более постыдной. Безумие Клавдия не выглядело ни зловещим мраком Тиберия, ни вопиющим безумием Калигулы, но было столь же реальным и столь же опасным в долгосрочной перспективе.
И всё же, размышлял Симон, этот тупоголовый император предлагал ему шанс на спасение, и он был бы дураком, если бы не воспользовался им! Возможно, прежде чем бежать из Рима, он даже успеет оказать миру услугу, вонзив меч в жирное пузо Клавдия, тем самым отправив в Тартар ещё одного безумного цезаря...
Гифейон вздрогнул, когда мужчина выхватил у него из рук стилус. Самаритянин поспешно опустился на колени и написал на восковой табличке:
Я принимаю твоё великодушное предложение, Владыка мира.
Затем, повернувшись к Гифейону, сказал:
— А теперь, парень, хватай записку и возвращайся к своему хозяину как можно быстрее! — Он сунул письменные принадлежности в неуклюжие руки мальчика. — Давай, бери!
Гифейон был только рад повиноваться. К тому времени, когда слуги утащили туши тигров и разровняли взрыхлённый песок, он уже вернулся в ложу Клавдия. Однако прежде чем мальчик успел передать табличку императору, Мессалина выхватила её у него и внимательно просмотрела.
— Клавдий, этот человек дерзок! — воскликнула она. — Он пишет: «Ты уже знаешь мой ответ, о цезарь. Я умираю, проклиная тебя и твой народ!
— Глупец! — пробормотал Клавдий, и на его лице отразилось разочарование. — Тогда он должен умереть, потому что такой враг слишком опасен, если останется жив. Пусть игры продолжатся!
Сигнал был передан представителю прокуратора, который велел сопернику Симона приготовиться. Вскоре слуги доставили оружие и доспехи и вынесли их на арену. Затем они поспешно скрылись за запертой дверью, опасаясь приближаться к этому безоружному человеку, который убивал тигров с помощью колдовства.
Симон повернулся и посмотрел на ложу, где сидел Клавдий, пухлый и бесчувственный в своей пурпурной тоге. Его обманули! Всё это послание было ничем иным, как последней мелкой насмешкой — крупицей ложной надежды, долженствовавшей усилить его отчаяние. Насколько же соответствовал этой развращённой толпе её презренный правитель! Что ж, он, по крайней мере, покажет своим врагам, как следует сражаться и умирать.
Он пересёк песчаную арену, подобрал доспехи и с натянутыми до предела нервами поднял короткий изогнутый меч. Оружие приятно лежало в его руке, хотя он знал, что в конечном итоге оно не спасёт ему жизнь.
Ему выдали вооружение типичного фракийского гладиатора: доспехи среднего веса для правой руки и левой ноги, круглый щит, и небольшой изогнутый меч-сику — оружие, с которым он был хорошо знаком. Пояс с крючками для клинка и шлем с открытым забралом и широкими полями дополняли его снаряжение.
Во времена своей гладиаторской карьеры он часто сражался в подобном фракийском снаряжении, поэтому знал, что может проявить себя достаточно хорошо, хотя уже начал ощущать боль и скованность в спине и конечностях, а также пульсирующую боль в том месте, где древко копья ударило его по черепу. Очевидно, побои причинили ему больше повреждений, чем он предполагал вначале.
Заревели трубы и раздались радостные крики. Только один мускулистый самнитский гладиатор появился из ворот стадиона. Симон настороженно наблюдал за его приближением. Даже если это был единственный соперник, с которым ему предстояло драться, он не терял надежды, хотя свежесть этого человека в сравнении с его собственным избитым телом могла дать новому противнику преимущество.
Толпа пришла в неистовство, как только на сцене появился воин. Очевидно, он был известным любимцем толпы. «Дай ему как следует, Руфус!» — кричали люди. «Убей его медленно, Гиберник!» «Да здравствует Гиберник!»
Мужчина с важным видом вышел на центр арены, отсалютовал цезарю, небрежно помахал толпе, а затем сделал, казалось бы, небрежный шаг вперёд. Но на самом деле он осторожно приближался к своему противнику.
Руфус Гиберник — это имя было знакомо Симону. Об этом человеке много говорила бестолковая толпа в цирках в последние годы правления Тиберия. Таких «героев»-гладиаторов было много, они приходили и уходили. Этот, по-видимому, приобрёл какую-то устойчивую известность. Симон знал, что не редко ветерана-гладиатора, завоевавшего свободу, нанимали для специальных выступлений на арене. Очевидно, император считал, что публичное уничтожение такого известного врага Рима, как Симон из Гитты стоило подобных затрат.
Самнитский шлем — богато украшенное изделие, корона и гребень которого были покрыты золотыми рельефами, изображающими Геракла, убивающего немейского льва и великана Гейона, — закрывал всё его лицо решёткой из колец. Он нёс высокий щит легионера и римский короткий меч. Его доспехи были тяжёлыми, но плечи и руки выглядели как у Геркулеса, как и его правая нога, не защищённая бронёй. Несмотря на свой рост и тяжесть металла, гладиатор держался с уверенной грацией, которая предупредила Симона, что этот незнакомец действительно опасный профессионал.
Гиберник остановился, принял боевую стойку и встал лицом к лицу со своим противником. Он был на полголовы выше Симона и тяжелее, не из тех, с кем можно сближаться и обмениваться удар за ударом. Преимущество фракийца заключалось в его мобильности. Самаритянину пришлось использовать всю возможную скорость, которую позволяло ему более лёгкое вооружение.
— Клянусь молотом Луга! — воскликнул огромный гладиатор. — Когда я узнал, что ты тот самый фракиец Симон, который выжил после обрушения арены в Фиденах, я попросил, чтобы меня поставили сразиться с тобой. Говорят, ты был хорош, но не настолько, как Руфус Гиберник. Я рад, что тигры не обманули меня!
Симон мрачно нахмурился. Похоже, случай подставил его под меч старого врага. Он не знал никого по имени Руфус Гиберник, но в любом случае это было не настоящее имя, а всего лишь цирковой псевдоним. У любого гладиатора было немало врагов среди своих соперников; человек, побеждённый на арене и оставшийся в живых, скорее всего, захочет отплатить за своё унижение кровью. Что ж, пусть будет так. Симон предпочитал неистовый бой хладнокровному убийству.
— Только глупец добровольно возвращается на арену, когда судьба освободила его, — сказал самаритянин в ответ на хвастовство другого. — Подойди ближе. Это последний раз, когда у тебя есть шанс выполнить грязную работу цезарей!
С беззаботным смехом незнакомец в доспехах двинулся вперёд.
Противники осторожно обошли друг друга по кругу — два тренированных бойца, тщательно прощупывающих один другого. Концы их клинков соприкоснулись раз, затем ещё. Гиберник сделал ложный выпад, не теряя бдительности; Симон легко парировал, не оставляя ни единой лазейки. Снова и снова гладиаторы проверяли защиту противника, удовлетворённо хмыкая, когда щит встречался с клинком с громким звоном металла о металл.
— Неплохо, самаритянин! — прогудел самнит. — Мне нравятся достойные противники. А теперь...
Быстрый, как кошка, Симон нанёс удар — один, второй, а затем неожиданный выпад в первую же заманчивую открытость в защите, которая попалась ему на глаза. Но удовлетворения он не получил; тот, кого звали Гиберником, отразил удар с профессиональным хладнокровием.
Они снова кружили, продвигались вперёд, отступали, их отработанные движения напоминали какой-то ритуальный танец. Зрители в амфитеатре сохраняли спокойствие, чувствуя, что хотя противники и вели себя осторожно, они были смертельно серьёзны. Это были опытные бойцы, равные по силе, и мастерство, которое они демонстрировали, выглядело не менее захватывающим, чем безрассудные рубящие удары новичков в их первом смертельном поединке.
Симон, хотя и был более быстрым из них двоих, чувствовал, что последствия избиения неуловимо мешают ему. Его мышцы болели, теряли гибкость, и потому он продолжал двигаться, стараясь, чтобы солнце светило в глаза Гибернику.
Внезапно крупный мужчина с рёвом бросился на него; Симон парировал удар своим фракийским клинком и яростно ударил своим баклером в длинный щит противника. Гладиатор пошатнулся, давая Симону ещё один шанс; он сделал выпад в грудь самниту, но Гиберник чудом избежал смерти, быстро извернувшись всем телом. Фракийская сика задела браслет на его запястье, но не причинила вреда.
Симон чувствовал, что напряжение сказывается на нём. Он был прирождённым бойцом и мастерски владел мечом, но всё же лучшие годы профессионального гладиатора прошли, когда ему не исполнилось и тридцати. Хотя противник Симона был того же возраста, он, очевидно, не оставлял арену, в то время как у самаритянина поединки случались нерегулярно и, как правило, против неотёсанных противников.
Симон вновь и вновь наносил удары, парировал, отступал, чувствуя, как быстро растёт его усталость. Несколько недель его держали в закрытом помещении, плохо кормили, и у не было возможностей для физических упражнений. Его мышцы ослабли. Не привыкший к тому, что его припирает к стенке единственный мечник, он всё же вынужден был признать, что в данном случае дело обстояло именно так. Всё зависело от внезапного, последнего отчаянного усилия — прямо сейчас!
Гиберник, хотя и был умелым бойцом арены, казалось, был застигнут врасплох, когда самаритянин стремительно набросился на него, нанося ураганные удары. Он принял их на свой искусно сработанный щит и отступил по песку, рассчитывая быстро расправиться со своим измученным противником после того, как его бешеное наступление иссякнет.
Симон продолжал наступать, зная, понимая, что одолеть гладиатора, играя по его правилам, не выйдет, но надеялся, что ему удастся обманом заставить Руфуса чуть отвести в сторону гладиус и щит, защищавшие его тело, чтобы самому нанести удар в эту брешь. Он обладал мастерством наносить калечащие или смертельные удары ногами, если можно было провести прямую атаку. Увидев такой шанс, он прыгнул вперёд, резко ударив Гиберника ногой в незащищённое колено — и тут же понял, что его избитые и измученные мышцы предали его. Этот удар сломал бы ногу мулу, но Гиберник ловко переменил стойку как раз вовремя, чтобы нога Симона ударила в пустоту. В следующее мгновение край щита гладиатора врезался ему шлем и отправил кувыркаться по песку. В отчаянии он повернулся лицом к наступающему врагу, рубанул по несущейся фигуре и почувствовал, как сика соприкоснулась с мечом противника. Гиберник ударил ногой, и оружие Симона вылетело из сжатой ладони. В следующее мгновение самаритянина ударился спиной о землю, и клинок гладиатора прижался к его горлу.
Симон посмотрел вверх, на сверкающий кусок стали, на руку, которая сжимала его, и на лицо, скрытое за маской. Гиберник поднял свободную руку, требуя решения зрителей.
Реакция толпы была ошеломляющей, она приветствовала победу Гиберника и осыпала насмешками поверженного врага Рима; собравшиеся не забыли ни разочаровывающую битву с тигром, ни тот факт, что Симон выступал — и весьма резко! — против их императоров. Лишь небольшое меньшинство тыкало большими пальцами вверх, призывая Гиберника опустить меч и пощадить того, кто так увлекательно сражался.
В императорской ложе Клавдий погладил подбородок.
— Я д-должен пощадить этого самаритянина. Он хороший боец... и многое знает!
Мессалина, которой совсем не нравилась нерешительность супруга, решительно возразила:
— Мнение толпы направлено против него. И смотри, Клавдий, он даже пальцем не пошевелил, чтобы попросить тебя о помиловании. Он будет непокорен до конца — и станет потенциально опасным убийцей, если его освободят.
Клавдий заколебался.
— Если бы только у меня было время поговорить с ним...
— Клавдий, посмотри на меня! — страстно воскликнула Мессалина
Император повернул голову и увидел, что его жена держит в руках полированный камень с надписью на иноземном языке. Она быстро произнесла: «Хабсилис вулипинус милулиума!»
В слезящихся глазах Клавдия мгновенно появилось выражение тупой заторможенности. Мессалина нервно оглянулась на других сидевших в ложе. Все взгляды были прикованы к ней и её супругу; она знала, что должна быть осторожна.
— Клавдий, дорогой, самаритянин должен умереть. Ты сам так сказал. Он должен умереть.
— Он должен умереть... — вяло согласился император.
Внизу Симон напрягся, готовясь к последнему броску на своего врага; он повалит его, убьёт или покалечит, даже если сверкающий клинок перерубит ему шею…
А Гиберник, краем глаза следивший за своим поверженным противником, наконец увидел, как император подал знак: «ударить в сердце».
— Слава Лугу! — пробормотал гладиатор со смешком. — На мгновение я подумал, что старик пощадит тебя и все мои старания пойдут прахом. Он поднял меч. — Рим ждёт твоей смерти, Симон из Гитты, и если этого не произойдёт, то мне не поздоровится.
Сидя в своей ложе, Мессалина видела, как клинок гладиатора погрузился в тело и, окровавленный, поднялся вверх, чтобы весь мир мог вознести ему хвалу...
Глава V
— Ты в очередной раз сослужила добрую службу Благой Богине, Коринна, — сказала императрица Мессалина, поднимая кубок с поздравлениями в адрес мечницы, сидевшей на противоположном конце стола.
Коринна Серена ответила на комплимент хозяйки улыбкой и кивком. Без шлема мечница выглядела привлекательной девушкой. Она происходила из старинной греческой семьи живущей в Кампании, и её кожа имела лёгкий оливковый оттенок. Нос у неё был маленький, губы широкие и нежные. На ней была тонкая льняная туника почти мужского покроя, открывавшая длинные мускулистые ноги выше колен. Она всегда с презрением относилась к украшениям, за исключением зелёного талисмана, который сейчас висел на цепочке на шее и так хорошо служил ей на арене. Однако носить его в бою было небезопасно; если соперница по какой-то случайности завладеет кулоном, то сможет быстро её задушить.
— Коринна, иногда кажется, что убийство доставляет тебе больше удовольствия, чем подобает жрице Благой Богини, — предположила третья женщина в палате — весталка Лукреция Верулана, та самая, которая получила приглашение Мессалины на этот ужин во время утренних игр.
Лукреция откинула вуаль, и теперь её золотистые волосы густыми волнами струились по плечам цвета слоновой кости. Она отличалась классической красотой, которую любили увековечивать художники: гладкая и светлая кожа, высокие, сильные и аристократичные скулы. Цвет её лица наводил на мысли не о Лациуме, а о земле её предков, Цизальпинской Галлии. Но самой яркой чертой её внешности были глаза — большие, устрашающие, льдисто-голубые. Лукреции было всего двадцать три года, и четырнадцать лет назад она поступила в школу весталок.
— Что ты имеешь в виду, говоря: «больше удовольствия, чем подобает»? — спросила гладиаторша.
— Только то, дорогая Коринна, что ты, похоже, не всегда помнишь, что убитый мужчина — это нечто большее, чем просто убитый. Ведь это ещё и кровавая жертва Благой Богине.
Коринна пожала плечами.
— Я не отрицаю, что моя слава радует меня. В конце концов, я не императрица, которой поклоняется весь мир, и не жрица Весты, которую Рим обожает, как богиню, сошедшую на землю!
— Бедняжка Коринна сегодня не в духе, — поддразнила её Мессалина. — Боюсь, ты слишком много выпила, моя дорогая.
Коринна угрюмо откинулась на подушки.
— Это оскорбительно, что к мечницам относятся немногим лучше, чем к клоунам на арене. У меня никогда не было значительных поединков. Только посмотрите на сегодняшний день — никчёмные германские пираты!
— А с кем бы ты хотела сразиться — или, скорее, принести в жертву хтонионам? — спросила Мессалина, используя культовое название древних богов, среди которых особое место занимала Ужасная Мать.
Женщина-гладиатор села, взволнованная этим предложением.
— Я бы хотела сразиться с человеком, который вот-вот завоюет деревянный меч*, или, возможно, с тем, кто уже получил его и вернулся на арену по собственной воле. С каким-нибудь гордым самодовольным грубияном, который считает себя живым Геркулесом, как тот олух, который сегодня сражался с самаритянином-волшебником, Руфус Гиберник. Повергни я его, какой победой это стало бы для всего женского рода!
* Гладиаторы, за свои заслуги на арене получавшие свободу, награждались деревянным мечом, называемым rudis. Некоторые из них продолжали выступать на арене, причём бои с их участием были более популярны, чем сражения рабов-гладиаторов, так как рудиарии обладали значительным боевым опытом и были хорошо известны зрителям.
— Не сомневаюсь, что женщины укладывают его так часто, как ему заблагорассудится, — съязвила императрица.
Мечница нахмурилась и откинулась на подушки.
— Коринна, какая разница, кого из слепых калек ты убьёшь? — спросила Лукреция. — Ведь с твоим амулетом все они одинаковы — волы для алтаря.
Коринна дотронулась до камня у себя на груди.
— Иногда я ненавижу эту штуку. Она обманывает меня! Мессалина, неужели нет такого заклинания, чтобы моя сила сравнялась с мужской? Я читала, что амазонки древности обладали таким секретом!
Императрица повернулась к весталке в белом одеянии.
— Лукреция, ты глубже проникла в тайны древности, чем я. Старая Вибидия сделала тебя своей лучшей ученицей. Что скажешь?
— Если я и изучала тёмные знания более интенсивно, чем ты, то только потому, что жизнь весталки больше располагает к таким размышлениям и учёным занятиям, — скромно ответила Лукреция.
— Верно, — согласилась Мессалина, — но есть много разных способов служить Благой Богине. Я ни разу не пожалела о своём выборе.
— Как то и до́лжно, моя императрица. Что касается вопроса Коринны, то я не знаю, что тут можно сделать. Возможность увеличения физической силы не вызывает у меня особого любопытства. Я предпочитаю развивать силу ума и воли — качества, намного превосходящие простую грубую силу.
Мессалина пожала плечами.
— Я постараюсь устроить бой, о котором ты просишь, Коринна, но не с Гиберником. Он слишком красив. Возможно, я захочу пригласить его во дворец, чтобы должным образом отблагодарить за то, что он избавил нас от чародея-самаритянина. — Она нахмурилась, задумавшись на мгновение. — Если б я не остановила это, Клавдий наверняка освободил бы этого человека.
— Почему это должно было иметь значение? — спросила атлетка.
— Потому что, дорогая Коринна, — терпеливо ответила Лукреция, — мы не можем позволить императору иметь слишком много союзников, особенно сведущих в колдовстве. Даже Полибий, которому, как нам казалось, мы могли доверять, начинает доставлять беспокойство.
— Как и другие вольноотпущенники Нарцисса и Клавдия, — добавила императрица. — Они развращаются и богатеют, а кроме того, никогда не были посвящены в тайные знания.
— Пусть Клавдий казнит одного из них, — предложила Коринна. — Это должно напомнить остальным, кому им следует быть верными.
Мессалина кивнула.
— Возможно, ты права. Но сам Клавдий становится непредсказуемым. Заклинание, которое я наложила на него, похоже, влияет на его разум не тем образом, что должен нам помочь. С ним случались припадки, которые, как говорят, бывали у него в детстве, а вид крови сводит его с ума. Хуже того, у него начались приступы гнева, во время которых он почти неуправляем и, кажется, сопротивляется заклинанию. Сегодня мне снова пришлось прибегнуть к помощи камня — просто для того, чтобы казнить предателя на арене.
— Тогда это хорошо, что Клавдий скоро перестанет властвовать, — заметила Лукреция.
Коринна пристально посмотрела на Мессалину.
— Но может ли Великое Материнство доверять этому вашему Гаю Силию? Ведь он мужчина.
— Может, Коринна, потому что он любит меня, — ответила императрица с ноткой раздражения в голосе. — Ты же знаешь, что он был тайным поклонником Кибелы. Я встретила его на обряде, посвящённом Богине, и сразу поняла, что он тот самый. Мы предназначены друг другу. Я чувствую это.
Обе её подруги замолчали; они знали, что Мессалина не потерпит возражений, пока пребывает в приступе нового увлечения.
— Пойдём, я вам кое-что покажу, — сказала императрица, поднимаясь со своего ложа.
Коринна и Лукреция проследовали за главой их культа через дверной проём в очень маленькую комнату. Внутри возвышалась статуя обнажённого мужчины в натуральную величину, освещённая красноватым светом нескольких тонированных светильников, расставленных вдоль стен.
— Он похож на бога, — сказала Мессалина, восхищённая изображением. — Вполне подобает, чтобы он стал обожествлённым Новым Владыкой. Только такой мужчина способен править всей вселенной рядом со мной.
— Это скульптура изваяна с натуры? — с кривой усмешкой спросила Лукреция.
— Это он, — твёрдо произнесла римская императрица.
Её подруги теперь хранили молчание. Лукреция взглянула на Коринну, холодное, бесстрастное выражение лица которой выдавало её безразличие к статуе. Весталка догадалась, что стройное телосложение, интеллектуальный вид и чувственное выражение лица скульптуры не понравились женщине-атлету.
Лукреция и сама не была впечатлена, но по другим причинам. Скульптура была слишком похожа на статуи богов; ни один живой человек не был так наделён телесным и духовным совершенством. Она изображала не столько мужчину, сколько похвальбу мужчины о себе — или горячечную мечту женщины.
— Теперь я должна вас покинуть, — сказала императрица, — но не забудь передать остальным, что мы проведём обряд посвящения Аурелии, Люцины и ещё нескольких новых членов.
— Бесполезные создания, — проворчала Коринна.
— Есть много способов служить Богине, — напомнила ей Лукреция с лёгкой улыбкой.
— Хватит, — сказала Мессалина. — Клавдий сегодня во дворце, и я должна с ним разобраться. А потом ко мне придёт гость.
— Гай Силий? — догадалась Лукреция.
Молодая императрица лукаво улыбнулась и покинула их, свернув в длинный зал, украшенный фресками с изображениями бессмертных влюблённых: Аттис на коленях у Кибелы, Исида в объятиях воскресшего Осириса, и многие, многие другие, написанные блестящей темперой.
Клавдий, вечно занятый делами империи, в ожидании обещанного визита жены диктовал своему писцу:
— ...Древнейшее из италийских искусств, магическое предсказание, не должно погибнуть из-за пренебрежения. В былые недобрые времена часто случалось так, что приходилось п-призывать советников, и с их помощью церемонии восстанавливали и с великим тщанием изучали в дальнейшем. Этрусская знать, вне зависимости от того, по собственной ли её воле или же с подачи римского сената, сохранила это искусство и оно стало наследием определённых семейств. Однако сегодня его изучают не столь охотно из-за широко распространённого безразличия ко всем научным знаниям и роста чужеземных суеверий. В настоящее время всё хорошо, но мы должны благодарить богов тем, что и в благоденствии обеспечим сохранение ритуалов, соблюдавшихся в сложные времена…
Внезапно он осознал, что в дверях стоит Мессалина.
— Довольно, Гентий. Пусть Сикона перепишет это и принесёт мне копию завтра.
Старый вольноотпущенник поднялся, держа в руках таблички и стилус, поклонился и, пятясь, вышел из кабинета.
Мессалина подошла к мужу и легонько поцеловала его в щёку.
— Что это ты там диктовал, любимый?
— Я реформирую коллегию прорицателей, — ответил Клавдий. — Я б-был потрясён их абсолютным невежеством, когда в последний раз приказывал им читать знамения. Большинство из тех, кто соглашается принять на себя роль жрецов, не знают разницы между птицей, летящей по ветру, и печенью пятнистого телёнка.
— А это важно?
— Ещё бы! Было время, когда римские фламины* знали волю богов и мог заручиться их поддержкой для самых немыслимых проектов. Как, по-твоему, Лукулл, покоривший Понт и Армению, смог добиться столь многого при таком перевесе сил не в его сторону, без путей снабжения, в горах и л-лесах Азии? Этот человек ценил богов и знал, как призвать их на помощь! А теперь посмотри, какую жестокую борьбу ведут с нами эти драчливые дикари в Британии! Их друиды просто в-выставляют наших фламинов дураками!
* Жрецы, посвятившие себя служению одному определённому богу.
— Я и не знала, что Лукулл был колдуном, — сказала Мессалина с лёгким удивлением. — Я думала, он просто любил красивые растения. Я так рада, что его сады теперь мои.
— Это мой подарок тебе, моя дорогая. Ты заслуживаешь их г-гораздо больше, чем их предыдущий владелец, этот предатель Азиатик. То, что он творил в тех садах, было очень подозрительным. Я думаю, он сам был чем-то вроде друида, изучал магию деревьев и всё такое.
— Я и не знала об этом ничего, муж мой.
— Конечно, не знала, д-дражайшая, так что давай поговорим о других вещах. Я хочу быть с тобой сегодня вечером. Я д-действительно думаю, что в последнее время был слишком поглощён своей работой.
— В каком смысле?
Клавдий обеспокоенно опустил глаза.
— Я снова сделал это — приказал казнить человека, а потом ничего не помнил об этом. Я намеревался держать этого самаритянина взаперти, пока мы с ним не придём к какому-то соглашению. Но говорят, что я подал Гибернику знак копья!
— Так и было, Клавдий. Я была там! Хотя это мелочь; для нас лучше, что предатель мёртв. Он был отъявленным колдуном. Он мог бы убить тебя своей магией, даже находясь в тюрьме. А теперь не беспокойся об этом больше. Подойди, отдохни рядом со мной.
— Возможно, то, что ты говоришь, правда, — вздохнул император. — Колдовство гораздо могущественнее, чем думает большинство людей. Ты так замечательно поддерживаешь меня, д-дорогая Валерия.
Мессалина была довольна. Он называл её Валерией, только когда был расслаблен. Взяв его за руку, она повела его в примыкающую к кабинету спальню.
Оказавшись внутри, Мессалина повернулась и посмотрела в лицо своему супругу, словно бы для того, чтобы поцеловать его. Но вместо этого она поймала его взгляд своими глазами. Ему нравилось смотреть в эти лазурные глаза, такие яркие и полные жизни. Но когда он это сделал, то был мгновенно околдован.
— Клавдий, — сказала она тихим, но твёрдым голосом, — скоро прибудет куртизанка Клеопатра. Когда она предстанет перед твоими глазами, ты будешь видеть только меня. Её губы, её руки, всё её тело будут моими. Утром ты будешь вспоминать сегодняшнюю ночь как одну из самых замечательных за всё время нашего брака и будешь любить меня больше, чем когда-либо прежде. А теперь ложись и жди куртизанку
Он сонно кивнул и подчинился. В этот момент Мессалина оставила его и нашла Клеопатру в вестибюле, где ей было велено ждать. Девушка подняла голову. Это была исключительно хорошенькая восемнадцатилетняя египтянка одна из двух главных любовниц, которых Мессалина держала во дворце, чтобы освободить себя от обременительных супружеских обязанностей; другой была Кальпурния. Императрица сама дала им имена Клеопатры и Кальпурнии, жён Цезаря. Она гордилась этой шуткой.
— Иди к нему, шлюха, и дай ему всё, что он пожелает! — холодно приказала Мессалина. Ей никогда не нравились женщины красивее её самой, а также те, кто соперничал с ней в том, что она считала своим высшим искусством.
Девушка низко поклонилась и быстро приступила к выполнению своей миссии, и скоренько двинулась выполнять приказанное, скорчив сердитое лицо, как только скрылась с глаз своей госпожи.Мессалина поспешила по коридору в направлении, противоположном тому, где, как она знала, ждал Гай Силий. Проскользнув в комнату, она взволнованно закрыла за собой дверь и обернулась, но увидела не Силия, а согбенную фигуру в мантии, сидящую в тени.
— Мессалина! — раздался голос.
— Кто ты? Как смеешь?.. — ахнула императрица.
Притаившийся придвинул лампу поближе, осветив своё бледное лицо.
— Полибий! Ты что, с ума сошёл? Где...
— Силий? Я отправил ему сообщение об отмене твоей... встречи.
— Ты не имел права!
— У меня есть право. То, что я знаю, даёт мне это право!
— Что ты имеешь в виду? — спросила Мессалина, пытаясь сдержать негодование. Каким-то образом, несмотря на свою досаду, она догадалась, что грек, возможно, хочет сказать что-то важное. — Что тебе известно?
— Секрет, о котором мечтала каждая женщина с тех пор, как боги сотворили Пандору. Он может стать твоим, но у этого есть своя цена.
Она подозрительно посмотрела на вольноотпущенника. Его мантия была свежей и аккуратно собранной, но она чувствовала, что за его сдержанным поведением скрывается беспокойство. Она знала его достаточно хорошо, чтобы понимать, что его цена окажется высока. Полибий вызывал у неё отвращение всякий раз, когда они занимались любовью, но он был для неё самой полезной пешкой среди вольноотпущенников-советников Клавдия.
— Что это за такой важный секрет, если ты думаешь, будто я охотно за него заплачу?
— Ты не поверишь мне, пока я не покажу тебе. Пойдём!
Старик поднялся и поманил её за собой. Она заколебалась, но любопытство заставило её пойти с ним. Остаться наедине с Полибием она не боялась, поскольку делала это уже много раз — и оттого знала всю силу его жажды обладания и ублажения, направленной на неё.
— Очень хорошо, тогда веди.
Судя по маршруту, которым он следовал, Мессалина предположила, что они спускаются в его комнаты на уровне подземелий. Она молча поклялась, что, если его «тайна» не удовлетворит её, то сурово накажет его за то, что он так возмутительно испортил её свидание с Силием.
Нижние покои Полибия были такими, какими она их помнила, — ничем не украшенные каменные стены или побелённая штукатурка, проглядывающая из-за мрачных драпировок. Странные пиктограммы, доставленные из Азии, были вывешены для удобства изучения вместе с таблицами мистических символов, показывающими расположение планет. Столы были завалены полуразвернутыми свитками и табличками с нацарапанными расчётами.
Старый учёный остановился, чтобы зажечь маленькую масляную лампу от факела у двери, затем шагнул в колеблющиеся тени.
— Полибий, я устала от этого. Что ты задумал?
— Увидишь, — пробормотал он, — увидишь...
Пробираясь сквозь беспорядок, он подвёл её к двери в задней части своих покоев. Он толкнул её, вошёл и высоко поднял лампу. Свет осветил импровизированное жилое помещение, в котором стоял стол с кое-какой утварью и множеством пустых мисок для еды. Кто-то пошевелился на спальной полке.
Женщина села, очевидно, напуганная неожиданными визитёрами.
— Господин...
— Успокойся, Рацилия! — Полибий выругался, а затем обратился к Мессалине:
— Ты видишь? Ты узнаёшь её? Это Рацилия!
Женщина была средних лет, в её длинных светлых волосах виднелись седые пряди. Ноздри Мессалины раздулись, а в глазах вспыхнуло недоумение.
— Что означает вся эта чушь?
— Разве ты не узнаешь дворцовую рабыню Рацилию? Несколько дней назад ей было больше семидесяти лет, а теперь, благодаря моему заклинанию, она молодеет с каждым часом!
Озадаченная императрица снова посмотрела на рабыню. Это был какой-то безумный розыгрыш или он говорил правду?
— Рацилия? Это ты?
— Да, госпожа, — ответила женщина, запоздало выбираясь из постели, чтобы пасть ниц у ног императрицы.
Мессалина проигнорировала её и посмотрела Полибию прямо в глаза.
— Если это правда, то как ты этого добился?
— С помощью определённых порошков, добытых в потайных пещерах Мавритании. Вы знаете, что Тиберий и Калигула были одержимы идеей найти средства для вечной жизни. Они унаследовали от первой императрицы Ливии огромную библиотеку тайных книг, многие из которых Лукулл вывез из понтийских архивов. Безумные императоры рассылали агентов по всему известному миру в поисках секретов жизни и могущества.
— Но у них ничего не вышло, они оба умерли.
— Это правда, но их поиски были не совсем бесплодными. Величайшим секретом, который обнаружил Тиберий, было древнее африканское заклинание, но оно оказалось бесполезным для него, потому что могло возвращать молодость только женщинам. Тиберий ненавидел женщин и никогда не давал им своего благословения. Он привлёк к работе лучших магов, каких только мог нанять, чтобы те работали над изменением заклинание, дабы оно смогло вернуть ему молодость, но всё было безрезультатно. У меня сохранились некоторые из их записей, которые неизмеримо ускорили мою работу. Затем пришёл Калигула, который, как и Тиберий, не заботился ни о ком, кроме себя. Но и его чародеям тоже не удалось преодолеть ограничения заклинания, способного воздействовать лишь на представительниц женского пола.
— А… На меня?
— Да, на тебе это сработает. Сейчас ты молода и так прекрасна! Но безжалостный ход времени уничтожит тебя, как и всех остальных до нас. Если только...
Мессалина повернулась к всё ещё стоявшей на коленях служанке.
— Встань, рабыня, — резко сказала она. — Дай мне поглядеть на тебя. — Она схватила женщину за волосы и внимательно осмотрела её при свете лампы, водя пальцами по линиям и морщинкам зрелого лица Рацилии.
— Не знаю, могу ли я верить тебе, Полибий, но вернусь завтра, чтобы проверить, всё ли с ней в порядке, и убедиться, что она продолжает становиться моложе, как ты утверждаешь.
— То, что я тебе сказал, правда.
— Женщина, — обратилась императрица к Рацилии, — у тебя что-нибудь болит?
— Нет, госпожа, — нервно пробормотала служанка. — Только… только... Я постоянно голодна.
— Это пройдёт, — объяснил Полибий, — когда процесс завершится. Ей нужно много пищи, пока идёт восстановление.
— Кто об этом знает?
— Только я и мой помощник Гифейон.
— Хорошо, — кивнула Мессалина. — Если об этом станет известно, весь Рим взбунтуется, чтобы отнять у нас тайну.
— Этого не должно случиться. Секрет моя, и только мой.
— И какова твоя цена?
Полибий схватил её за руку, его глаза горели лихорадочным огнём.
— Ты откажешься от других своих любовников. Ты должна быть моей и только моей! Я не позволю выставить себя дураком! Ты будешь принадлежать мне! Я заслужил тебя!
Молодая императрица успокоила его медленной нарочитой улыбкой и взяла за руку.
— Конечно, ты прав, Полибий. Ни один мужчина прежде не делал ни одной женщине такого подарка. Отныне другие мужчины для меня ничто. — Она оглянулась через плечо. — Рацилия, оставь нас.
Как только рабыня вышла из крошечной комнаты, Мессалина присела на спальную полку и расстегнула усыпанную бриллиантами брошь на плече. Без неё шёлковое одеяние легко соскользнуло с её узкой талии. Она услышала взволнованное дыхание Полибия, нетерпеливо ожидавшего, когда он заключит её в свои холодные, костлявые объятия.
«Пусть он получит свою цену», — смиренно подумала она. В конце концов, это было невеликое вознаграждение в обмен на бессмертие...
Глава VI
Клинок гладиатора вонзился в песок рядом с шеей Симона. Он почувствовал, как жидкость брызнула из рукояти меча, забрызгав его тело. Симон сердито посмотрел на мечника; что это за детская шалость?..
— Притворись мёртвым, самаритянин, — хрипло прошептал самнит, — если хочешь выбраться из этой передряги живым!
Служитель в маске бога смерти Харона, уже подбегал к нему, держа в руках ржавый железный молот. Симон с подозрением посмотрел на него и его смертоносный инструмент.
— Этого человека подкупили, чтобы он признал тебя мёртвым, — прошептал Гиберник. — Лежи спокойно!
Мнимый бог смерти опустился на колени позади Симона и начал стаскивать его фракийский шлем, но затем нечистая совесть заставила его оглянуться на трибуны. Служителя тревожила мыслью о том, что он на глазах у стольких свидетелей совершает преступление, караемое смертной казнью.
— Не останавливайся, — прорычал гигант и, повернувшись, зашагал к императорской ложе, чтобы получить свою награду — вторую награду, как догадался Симон, поскольку этого человека, несомненно, хорошо подкупили, чтобы он выполнил этот опасный обман...
И снова притворяющийся мёртвым самаритянин почувствовал, как руки Харона стаскивают с него шлем.
— Кто приказал это сделать? — прошептал лишившийся фракийского доспеха Симон палачу в ужасной маске. — Император?..
Глаза в её прорезях нервно моргнули, но служитель ничего не сказал.
Затем ударил молот.
Потребовалось два дня, чтобы головная боль Симона полностью прошла.
Он буквально на волосок разминулся со смертью во время побега. После того, как служитель сделал вид, что констатирует его смерть, прибыли рабы — тоже, очевидно, подкупленные — и вынесли его через Врата Смерти, чтобы уложить в помещении, который римляне называли сполярием. Там, в тёмной комнате, пропахшей грязью и кровью, ему дали одежду на смену. Переодетый в служителя арены раб провёл его под носом у охранников и, наконец, довёл до переулка, где его ждал молодой светловолосый вольноотпущенник. Тот, в свою очередь, увёл его подальше от арены и, пока они шли, рассказал ему столько, сколько пожелал донести до самаритянина его неназванный хозяин:
— Меня зовут Сириско, — сказал юноша. — В течение некоторого времени я буду при тебе посредником. Через день-другой тебе всё расскажут, а пока идём побыстрее!
Сириско провёл его через трущобы Рима к одной из старых инсул, многоквартирному жилому дому, завёл его в комнату, которую заранее снял, и снабдил одеждой, едой и сотней денариев золотом. Вольноотпущенник оказался достаточно приветлив; он предложил Симону любую возможную помощь и пообещал ему выполнять те поручения, которые тот сочтёт необходимыми.
— Всё, что мне нужно, — это несколько предметов, которые помогут мне замаскироваться, — сказал ему Симон.
Сириско подчинился, и, как только самаритянин был переодет, в Риме не осталось ни одного места, куда Симон не побоялся бы зайти. В последний раз, когда он видел молодого вольноотпущенника, тот пообещал вернуться, когда его таинственный хозяин будет готов принять мага, чтобы сделать ему выгодное предложение за его услуги.
Временные соседи Симона оказались шумной компанией, в основном состоявшей из оборванных работников, а также нескольких откровенных попрошаек и воров, режущих кошельки. Все они пользовались бесплатной раздачей хлеба и дешёвыми билетами в амфитеатр и Большой цирк, которые также предоставлялись правительством. Этим утром, разбуженный обычным шумом, Симон сел на своём изношенном тюфяке, который вместе с грубым деревянным лежаком, дешёвой жаровней и треснувшим кувшином на шатком столе составлял все его скудные удобства.
Поднявшись, он приклеил фальшивую короткую бороду и усы в греческом стиле, которые носил для маскировки, затем подошёл к большому окну, выходившему на улицу. Он заметил, что под подоконником стоит цветочный ящик, растения в котором уже пожухли и побурели. К счастью, в середине осени можно было не опасаться ни удушающей летней жары, ни пронизывающих зимних ветров, поэтому ставни на окнах держали открытыми, впуская в комнаты дневной свет. Они, правда, не уберегали от насекомых, которые беспрестанно жужжали под потолком, пока каждое из них, по очереди, наконец не запутывалось в лабиринте паутин.
Никаких санитарных удобств в инсуле не было. Воду приходилось черпать из общественного фонтана рядом с акведуком в четверти мили отсюда или покупать у водоносов на соседних улицах. Ближайший общественный туалет находился ещё дальше, поэтому жильцы были вынуждены обходиться ночными горшками, которые опорожнялись в чан, расположенный под лестничной клеткой первого этажа. Теоретически он должен был регулярно опорожняться ассенизатором, но в данный момент резервуар был почти полон, и зловоние превосходило вонь от клеток с животными в амфитеатре. Он бы уже давно переполнился, но к счастью, пожилые, ленивые или увечные жители инсулы часто обходились без долгого спуска с верхних этажей, выливая свои ночные горшки прямо из окон, не задумываясь о прохожих внизу.
Несмотря на убожество своего окружения, Симон не жаловался. Он был жив и обеспечен лучше, чем большинство его соседей. Кроме того, жизнь в инсуле оставляла человека совершенно безвестным, как он и хотел. Соседям он представился как грек по имени Эвод, вольноотпущенник из Антиохии. Симон решил, что этого вполне хватит для неизбежных сплетен, после чего стал избегать общения с большинством грубых и неотёсанных соседей, чей шум, вечные споры и пьяные драки нарушали покой как днём, так и ночью.
Почувствовав скуку, Симон спустился в центральный двор, откуда поспешил на улицу и быстрым шагом направился прочь. Его предыдущие выяснения обстановки уже показали, что он живёт в печально известной Субуре, самой многолюдной части города, кишащей трущобами, полными притонов головорезов, публичных домов и таверн сомнительной репутации. Как это часто бывало в Риме, убогость района не препятствовала наличию в нём более изысканных жилищ, и Симон, пробираясь по улицам, обратил внимание на несколько из них — городские дома и особняки, выделяющиеся, словно драгоценные камни, брошенные в грязь. В самом деле, к Субуре примыкал сам Форум Августа, отделённый от неё противопожарной стеной высотой в сто футов. Обугленные руины нескольких инсул, которые наблюдал Симон, подсказали ему, зачем была нужна такая стена. «Когда-нибудь весь этот город вспыхнет, как трутница», — подумал он
Симон остановился у Форума Августа и, послушав местные сплетни, понял, что Симона Мага по-прежнему считают мёртвым. Похоже, Гиберник хорошо всё спланировал, но роль гладиатора в заговоре всё ещё ставила его в тупик. Почему мечнику понадобилось подметать им арену, прежде чем выдать себя за союзника? Безрассудный наёмник! Любой из них мог быть убит, несмотря на все ухищрения таинственного покровителя Гиберника.
Маг задумчиво нахмурился, продолжив свой путь. Кто же оставался в тени и дёргал за ниточки? В результате чистки среди друзей Азиатика было уничтожено большинство тех людей, которых Симон знал в Риме. Тем не менее, он полагал, что его репутация колдуна и врага императорского дома могла бы сделать его полезным инструментом для многих амбициозных заговорщиков. Он был готов выслушать этого неизвестного человека, хотя и не собирался быть ничьей пешкой или лакеем.
В Риме хватало достопримечательностей, способных отвлечь гостя города, и Симон долгое время держался подальше от своего унылого жилища. В Субуру он вернулся только в сумерках, чувствуя себя намного лучше после прогулки. С некоторым интересом, чтобы не сказать удивлением, он обнаружил, что вольноотпущенник Сириско ждёт его возле главной арки жилого дома. С заходом солнца улица почти опустела; все лавки, расположенные на первом этаже, были закрыты тяжёлыми складными ставнями, укреплёнными цепями. Дневная суета муравейника совершенно стихла, когда темнота быстро опустилась на неосвещённые, безымянные переулки, словно огромная угрожающая тень.
— Эвод, — обратился к нему вольноотпущенник, используя условленный псевдоним, — мой покровитель велел мне отвести тебя к месту встречи.
— Не нравится мне эта таинственность, Сириско, — нахмурился Симон.
— Секретность необходима. Рим кишит шпионами, и некоторые из самых влиятельных людей в городе поплатились головой за действия, куда менее дерзкие, чем те, которые мой покровитель предпринял ради тебя
— Ради меня? Почему-то я сомневаюсь, что его поступок был продиктован человеколюбием. Что ж, посмотрим. Веди!
Вольноотпущенник повернулся и зашагал вниз по узкому переулку. Симон последовал за ним, осторожно пробираясь по осколкам посуды и обломкам утвари, выброшенной лавочниками, прохожими и жителями, обитавшими за тёмными окнами соседних многоквартирных домов. Симон знал, что немало людей погибло от падения на голову небрежно выброшенной глиняной посуды.
Он внезапно почувствовал презрение к этому развращённому и хаотичному городу. Великий Рим казался посмешищем по сравнению с новыми упорядоченными городами, построенными имперскими инженерами в провинциях. Там, по крайней мере, улицы были прямыми и широкими, а меньшая численность населения позволяла строить невысокие дома с достаточно широким основанием. Обычный жилой дом в Риме имел не более двадцати шагов в длину у основания — фундаментная конструкция была настолько узкой, что опирающаяся на неё тяжёлая и хрупкая надстройка, по размерам сравнимая с башней, могла внезапно обрушиться, или же перегруженные балки настолько сильно растрескивались, что оставалось лишь как можно быстрее снести постройку.
Сириско, как решил Симон, хорошо помнил маршрут. Хотя у него не было факела, молодой человек уверенно шёл по извилистым улочкам, которые зачастую были не шире тропинки. Ни один фонарь или свеча на подоконнике не освещали большую часть пути, и они почти никого не встретили. На самом деле мало кто из римлян осмеливался выходить на улицу после захода солнца без отряда телохранителей, поскольку переулки и закоулки были любимым местом убийц, грабителей и Ночного дозора. Численность последнего, однако, была слишком мала, чтобы что-то изменить — всего лишь семь когорт, которым было поручено патрулировать четырнадцать районов города. В Риме бытовала поговорка: «Никогда не найдёшь стражей, когда они нужны». Другое, ещё более циничное наблюдение гласило: «Работа Ночного дозора — подсчитывать погибших».
Кое-где дорога круто поднималась вверх, а в других местах внезапно обрывалась. Иногда они увязали по щиколотку в грязи, поскольку дожди ранней осени уже предвещали наступление более суровой погод. Рим мог бы сойти за город мёртвых, если бы не та жизнь, которая бурлила на его тёмных улицах. Время от времени уродливые проститутки похотливо манили их к себе из тёмных подворотен, раз или два несколько бандитов проводили встречных угрюмыми взглядами, не обратив не них особого внимания, возможно, думая, что эта потрёпанная парочка, как и они сами — всего лишь нищие воришки, занимающиеся своими презренными делами.
В конце концов путь привёл их на холм Виминал, и Сириско подвёл своего подопечного к портику большого частного дома, в дверь которого он постучал со смелостью, заметно контрастировавшей с той скрытностью, которую он тщательно соблюдал во время их похода.
— Открывай! — крикнул он. — Открывай скорее!
Мгновение спустя засов отодвинулся с другой стороны, и пожилой привратник впустил их.
— Скажи госпоже, что я привёл самаритянина, как было приказано, — приказал Сириско слуге.
— Госпоже? — повторил Симон, когда привратник отошёл.
— Да, теперь я могу тебе сказать. Моя покровительница, патронесса — это госпожа Агриппина. Она вдова моего бывшего покровителя, Криспа Пассиена.
Симон нахмурился. Он много слышал об этой Агриппине, но мало что из услышанного могло бы звучать для неё комплиментом.
Сириско провёл их через атриум в помещение, комнату, открывающуюся в него. Симон молча последовал за ним, размышляя о дурной репутации женщины, которая, очевидно, приказала его спасти. Она была сестрой Калигулы и являлась его сообщницей во многих гнусных деяниях императора, хотя в конце концов безумец изгнал её за участие в заговоре против своего правления. Симон мало что слышал о ней из более свежих сплетен, поскольку после возвращения Агриппины из изгнания она, по-видимому, избегала скандалов, если не считать неизбежных пересудов, от которых страдает репутация любой молодой вдовы, а именно, что она отравила своего богатого мужа.
Римская принцесса жила хорошо, это было очевидно. Белый каррерский мрамор её дома был отделан цветными сортами из других провинций, а стены украшали великолепные мозаики.
Когда Симон вошёл в комнату вслед за Сириско, его внимание сразу переключилось с убранства помещения человека, сидящего на табурете, инкрустированном слоновой костью, угощавшегося винами и закусками, в изобилии расставленными на низком мраморном столике.
Это лицо...
— Добро пожаловать, самаритянин! С учётом той трёпки, что я тебе задал, ты выглядишь вполне неплохо, — прогремел Руфус Гиберник. Только сейчас он заметил озадаченный взгляд Симона. — Э-э, возможно ли, что ты меня не помнишь?
Сейчас, когда на Руфусе не было гладиаторского шлема, колдун мог видеть, что его волосы имели медно-рыжий цвет и доходили ему до плеч.
— Данлейн Максамтайн! — воскликнул Симон, вспомнив наконец лицо и голос своего товарища по школе гладиаторов Юлия Цезаря.
— Я не слышал этого имени двадцать лет, — весело ответил здоровяк. — Римлянам легче произносить «Руфус Гиберник».
Только теперь Симон понял, что должен был догадаться о личности своего освободителя. Латинское имя «Руфус Гиберник» означало «Рыжий из Эрина». В пределах империи жило сравнительно небольшое число уроженцев Гибернии. Данлейн Максамтейн поступил в школу Юлия Цезаря всего через несколько недель после Симона и они с ирландцем стали друзьями.
— Кто-то что-то напортачил и натравил на тебя тигров, — протянул Руфус, вытирая с губ капли фалернского рукавом своей туники. — Если бы они тебя убили, я бы никогда не смог вновь встретиться со своим старым напарником. Мне доводилось слышать странные вещи о Симоне из Гитты. Говорят, ты теперь волшебник, и после твоего трюка с тиграми я не могу этого отрицать!
Симон отошёл от Сириско и встал по другую сторону стола от этого буйного призрака из своего беспокойного прошлого.
— Ты и сам неплохой волшебник, если сумел так одурачить толпу! Небось заплатил какому-то уличному фокуснику, чтобы тот научил тебя этой кровавой уловке? Баал! Почему ты не сказал мне, что задумал? Мы могли поубивать друг друга!
Ирландец лишь усмехнулся.
— Я никогда не мог тебя уделать, когда мы вместе учились в школе, Симон. Я чуял, что эта возможность отстоять свою честь была слишком хороша, чтобы её упустить. Разумеется, я не собирался причинять тебе слишком сильную боль, если бы мог сдержаться. И я этого не сделал, не так ли?
— Ты всегда был безрассудным дураком!
— Да, но это ты, а не я ткнул сикой в горло нашему тренеру Марию Пугио. Они чуть не подрезали тебе сухожилия и не скормили зверям за это. Тобой всегда руководила твоя жёлчь, мой тёмный друг.
Он сердечно предложил самаритянину чашу вина, которую держал в одной руке, а другой пододвинул ему табурет из кленового дерева.
— А теперь расскажи мне, как тебе удалось выбраться живым из того рушащегося амфитеатра в Фиденах, да к тому же ещё и заделаться после всего этого колдуном.
Грубоватое дружелюбие Руфуса несколько смягчило раздражение Симона. Он знал, что ругать этого человека бесполезно, ибо безрассудство было заложено в самой его натуре. И снова долгие годы, казалось, пролетели незаметно, когда Симон вспомнил историю Данлейна. Он плавал со своим отцом к берегам Уэльса и Корнуэлла, чьи обитатели, куда более слабые вояки, являли собой лёгкую добычу, и там можно было нахватать немало рабов. Во время своего последнего набега Данлейн слишком далеко отбился от остальных пиратов, преследуя деревенскую девушку. Внезапно появившиеся в большом количестве корнуэльцы загнали ирландских пиратов обратно на их лодки. Оставшийся на берегу Данлейн вскоре попал в руки разъярённых туземцев.
Его пощадили из-за молодости и продали в рабство тринобантам*, но его новый хозяин пришёл в ужас от скорости, с которой юный варвар развращал его дочерей. В итоге он сильно избил его и продал римскому торговцу. Тот, оценив огромную силу юноши и его не по годам умелое владение оружием, вскоре продал его служителю школы Юлия Цезаря.
* Народ, обитавший на восточном побережье римской Британии, в области устья Темзы.
— Ты спрашивал о моей истории, — сказал Симон, принимая предложенный табурет. — Она была странной. Арену в Фиденах разрушили колдовством; один из тех, кто участвовал в её уничтожении, забрал меня с собой в Парфию, где я изучал тайные знания. С тех пор я странствовал по многим землям, сражаясь с Римом, когда только мог, но это слишком длинная история, чтобы рассказывать её прямо сейчас.
Гиберник подтолкнул к Симону чашу с вином.
— Ну тогда расскажи мне о своей недавней связи с Децимом Валерием Азиатиком. Я знал этого человека; в какую бы пакость он ни впутался, это не могло быть вызвано одними амбициями.
— Азиатик был и моим другом, — вздохнул Симон, доливая вина в свой наполовину опустевший кубок. — Впервые я встретил его в Британии, где служил королю Ллогриса Каратаку, или Арто Пен-Драгону, как его называют его собственные соплеменники. Азиатик презирал Клавдия за недалёкость, которую тот, похоже, проявляет и сейчас. Во время вторжения в Британию он был одним из специальных агентов Клавдия, но, поскольку родился в Галлии, его симпатии всё больше склонялись к борьбе за свободу кельтов. Прекращение завоевательной войны в Британии было одним из мотивов, которые, в конце концов, подтолкнули его к измене. Через несколько лет после того, как мы оба покинули Британию, я возобновил знакомство с сенатором, который к тому времени встал на путь восстания. Он знал, что моя деятельность в Британии снискала мне уважение среди тех галлов, которые всё ещё ценили свободу, поэтому отправил меня в Галлию, чтобы помочь организовать восстание. Время было выбрано удачно, поскольку большинство галльских легионов были заняты в Британии. Более того, римский претор рейнских гарнизонов Санквиний Максим уже принимал взятки от заговорщиков. Азиатик предвидел слабое сопротивление, если легионы Максима двинутся на Рим.
Гиберник поднял кубок.
— Мне всегда нравился Клавдий, но Азиатик был бы прекрасным императором, клянусь Нуадой! Я помню, как сенат чуть не выступил за его возвышение после убийства Калигулы. Но преторианская гвардия боялась, что у неё будет слишком сильный император, поэтому она навязала народу Клавдия.
Симон мрачно кивнул и отхлебнул ещё вина.
— Я был с доверенными лицами Азиатика на командном пункте Санквиния Максима, разрабатывая окончательные планы захвата римского флота на его базе, когда пришло известие, что нас разоблачили. Азиатик был осуждён в Риме и принуждён к самоубийству. Вероломный Санквиний мгновенно отвернулся от нас, чтобы скрыть свою вину. Только я спасся и сумел переправиться через Рейн. Предательство Санквиния мало ему помогло, хвала Баалу! Вскоре он тоже вынужден был покончить с собой. Я прожил несколько месяцев у хавков, которые ненавидели Рим так же сильно, как и я. Смерть Санквиния дала их лидеру Ганнаску прекрасную возможность совершить набег на Запад до того, как Корбулон смог прибыть и взять власть в свои руки, но затем Корбулон разбил флот Ганнаска и дал отпор его сухопутным войскам. После убийства Ганнаска нанятыми Римом убийцами, я бежал в Германию, но позже вернулся, надеясь отомстить за него. Ночью его соплеменники переправили меня на римский берег Рейна, откуда я надеялся пробраться в лагерь Корбулона, переодевшись офицером. Но римское золото уже оплатило предательство — двуличные соплеменники, которые вели меня, подняли тревогу ещё до того, как я добрался до форта. Я попал в ловушку и был увезён на юг вместе с пленными хавками.
— Клянусь богами! — воскликнул Сириско, с восхищением слушавший эту историю. — Воистину, Симон, ты не простой человек, если хотя бы половина из того, что ты нам рассказал, правда. Мои германские предки воздали бы тебе почести!
Гиберник бросил сердитый взгляд через плечо на молодого человека.
— Разумеется, он не простой человек, Сириско, иначе не смог бы так долго продержаться против меня на арене. Но теперь, я уверен, Симон хочет услышать, как удача благоволила мне с тех пор, как мы виделись в последний раз, так что не перебивай нас!
Сириско улыбнулся, зная гиганта достаточно хорошо, чтобы не обижаться на его тщеславие. Он прислонился к колонне, скрестил руки на груди и принялся слушать историю, которую уже слышал несколько раз до этого.
Выглядело так, что, Данлейн Максамтайн взял себе имя Руфус Гиберник вскоре после катаклизма в Фиденах. Сначала он овладел навыками самнитского гладиатора, а затем различными приёмами мурмиллонов. Шли годы, и он привлёк к себе всеобщее внимание своими неизменными победами над смертоносными ретиариями на арене, и к тому времени, когда он убил своего пятнадцатого противника, толпа Рима полюбила его настолько, что наградила деревянным мечом свободы.
— После этого, — продолжал Гиберник, — я время от времени возвращался на арену для особых поединков — просто чтобы люди меня не забывали. Я также немного поработал телохранителем и занимался кое-какими другими делами, что требовали крепких нервов и острого меча. Я немало повидал в этой империи. Во многом это были опасные занятия, но прожив столько времени на острие смерти, я предпочитал риск скуке!
— Как ты оказался вовлечён в эту затею Агриппины? — спросил Симон.
— Она знала меня по дворцу. Калигула был... ну, скажем так, хорошо ко мне расположен. Он был заядлым игроком, и я ни разу не позволил ему проиграть ни гроша, когда он ставил на мой клинок на арене. Какое-то время я даже состоял в его личной охране.
— Калигула, — с горечью повторил Симон.
— О да, можешь ничего не рассказывать мне о Калигуле, — кивнул Руфус, нахмурив брови. — Но это неважно. Продолжу рассказ. После того, как леди Агриппина обратилась ко мне со своей задумкой и дала мне повод предположить, что Симон Маг может быть моим старым другом, я предложил свои услуги Клавдию. Он тоже знал меня — ещё с тех нелёгких времён, когда мы делили хлеб в одних и тех же тавернах. Я сказал ему, что, возможно, было бы разумно свести тебя с человеком, который разбирается в фокусах волшебников — таким, как я. Он согласился с этим.
— Фокусы волшебников?
— Я подружился с одним парнем, который научил меня нескольким трюкам в знак признательности, таким, как уловка с кровью на мече... Ты когда-нибудь встречался с Аполлонием Тианским?
В этот момент их разговор был прерван появлением слуги, который, слегка поклонившись, объявил:
— Госпожа Агриппина готова принять вас.
Глава VII
Симон и Руфус проследовали за слугой в просторный триклиний. Стол был уставлен экзотическими блюдами, винами, мясом и деликатесами со всех концов империи. Симон оценил стоимость ужина как огромную, но по римским меркам это можно было назвать всего лишь достойным, но скромным ужином.
Самаритянин быстро оценил обстановку комнаты, её дорогую отделку, украшения из слоновой кости и сусального золота. В стенных нишах было много отдельно стоящих статуй, а также бюстов, большинство из которых представляли предков их хозяйки, Юлии Агриппины.
Сама госпожа ожидала своих гостей в центре трёхсекционного ложа. Её тёмные волосы были уложены в высокую причёску и увенчаны диадемой. На груди висел рубиновый кулон, а на запястьях свободно позвякивали золотые браслеты. С лёгкой улыбкой она подозвала мужчин поближе.
— Мы обсудим наши дела за едой, — коротко заметила она вместо приветствия.
Симон и Руфус сели друг напротив друга, и, пока ирландский гладиатор небрежно вонзал столовый нож в гранат, Симон пристально изучал аристократку. Она казалась довольно молодой, возможно, ей было чуть за тридцать. Лицо её было умным, выразительным, даже в некотором роде красивым. Язык её тела свидетельствовал о сильной воле и целеустремлённости.
— Я немало рисковала, приведя тебя сюда, Симон из Гитты, — без обиняков начала она. — Что ты уже знаешь и о чём догадываешься?
— Твой человек, Сириско, раскрыл твою личность, только когда мы добрались до этого дома, — ответил Симон. — До тех пор я полагал, что либо сам император освободил меня в своих собственных целях, либо какой-нибудь могущественный аристократ, недовольный существующим порядком. Недовольный — и амбициозный.
— Ну, тут ты совершенно не прав, — сказала Агриппина, взяв маленькое пирожное и попробовав его, приоткрыв нежные губы. Когда она это делала, Симон заметил одну странность: в правом углу рта у знатной госпожи виднелся двойной клык. Это лишь усилило беспокойство, которое внушала ему молодая матрона, хотя, согласно римской народной мудрости, такая особенность на самом деле означала, что человек благословлён удачей. И, возможно, Агриппине действительно повезло, учитывая количество других римских принцесс, которым не удалось вернуться живыми из изгнания, как это получилось у Агриппины.
— У меня нет никаких амбиций, — сказала хозяйка, заметив настороженный взгляд мага, — кроме как избавить Рим от очень большого зла и спасти жизнь моего маленького сына.
— О каком из множества зол этого города вы говорите, госпожа?
Её тёмные глаза вспыхнули.
— Я говорю об императрице Мессалине и тех мерзких мужчинах и женщинах, с которыми она водит дружбу. Что тебе доводилось слышать о жене Клавдия?
Симон пожал плечами.
— Некоторые говорят, что она ведьма, и все считают её шлюхой. Говорят также, что император Клавдий либо равнодушен к её многочисленным изменам, либо слишком туп, чтобы понять происходящее. Говорят, что она безжалостна, алчна, ревниво бережёт свою власть и жаждет большего. Короче говоря, ничем не примечательная римская аристократка.
— Ты мне не доверяешь, — сказала женщина с печальной улыбкой, скрывая раздражение, которое, возможно, испытывала. — Ну и хорошо. Я тоже не знаю, стоит ли тебе доверять. Но скажи мне, Симон, будет ли для тебя иметь какое-то значение, если Мессалина перестанет быть императрицей?
Он поморщился от горьких воспоминаний.
— Мне не нравится эта женщина. Я узнал, что она лично приложила руку к тому, чтобы довести моего друга Азиатика до самоубийства, а также преследовала другую особу, к которой я хорошо относился — леди Поппею Сабину, — как мне сказали, только потому, что её привлекательная внешность вызвала ревность императрицы. Несмотря на все слухи, порочащие её репутацию, Поппея была хорошей женщиной — редкость для такого города, как этот.
Агриппина заметила смертоносный блеск в глазах Симона и сказала:
— Чего ты, вероятно, не знаешь, так это того, что Мессалина замышляла. Падение Азиатика произошло только потому, что она позарилась на его великолепные сады Лукулла; о амбициозном замысле Валерия её клевреты узнали лишь по чистой случайности. Азиатик, разоблачённый как предатель, покончил с собой в своём любимом поместье, вскрыв себе вены на собственном погребальном костре. Поппею, как ты говоришь, затравили до смерти только потому, что её красота затмевала красоту императрицы; Фульвий Антистий сам устроил травлю, и это занятие доставляло ему удовольствие. Так что, Симон из Гитты, у тебя есть все причины для мести. Но если ты скорбишь о друзьях, с которыми жестоко обошлись, то пойми горе такого человека, как я! Моя сестра Лесбия и кузина Юлия были приговорены к смерти на основании ложных показаний, которые были состряпаны подручными Мессалины. А мой собственный сын, Луций Домиций! Убийцы Мессалины проникли в его спальню, и только случай спас ему жизнь! Многие добрые и благородные граждане Рима были принесены в жертву злобе этой женщины, ибо Клавдий отдаёт приказы о предании людей смерти, как будто его разум и воля принадлежат ей.
Симон, вместо того чтобы посочувствовать, испытал негодование от того, что было довольно очевидной попыткой сыграть на его гневе.
— Страдания римской элиты оставляют меня равнодушным, госпожа Агриппина, — холодно произнёс он, отводя взгляд и беря кусок птичьего мяса со стола. — Римляне убили моих родителей, конфисковали мой дом и продали меня в рабство. На протяжении всей долгой истории вашего города его лидеры относились к миру как к своей собственности, насилуя и грабя его, а ко всем народам — как к своим рабам. Неудивительно, что такие безумные правители часто нападают на свой собственный народ!
Симон почувствовал, как за умными карими глазами аристократки быстро работает мозг. Когда она заговорила снова, стало ясно, что отныне её тактика убеждения будет иной:
— В Риме гораздо больше проблем, чем ты думаешь, самаритянин. Возможно, только такой человек, как ты, сведущий в тёмных аспектах колдовства, может оценить смертельную угрозу, которая окружает всех нас.
Бесстрастная глубина в голосе Агриппины пробудила интерес Симона, и он стал слушать более внимательно.
— Многие из высокопоставленных женщин Рима теперь принадлежат к культу, называемому Великим Материнством. Они поклоняются древним хтониям, чудовищным божествам, существовавшим до появления олимпийцев. Их ритуал появился в этом городе более двух столетий назад, когда Клавдия Квинта доставила Великую богиню Кибелу в Рим из её святилища в Малой Азии. Этот культ расцвёл на фоне упадка Рима, покоряя женщин из лучших семей и побуждая к бунту, и вот уже ни один мужчина не является хозяином своей жены или семьи. В этой дьявольской истории большое место занимают женщины династии Клавдиев. Одна из них — Ливия, бывшая императрица, сумела привнести зло Великого Материнства в сам императорский дворец, наложив любовные чары на своего будущего мужа Августа. Хотя Август был моим собственным предком, а панегиристы до сих пор превозносят его до небес, я скажу откровенно, что он был плохим человеком. До того, как он встретился с Ливией, Август уже разрушил республику из-за одной лишь жажды власти. Однажды попав под влияние чар Ливии, он устремился к этому новому вожделению. В конце концов, никакие политические препятствия или чувство приличия не смогли помешать ему развестись с женой и заставить мужа Ливии отпустить её. Став женой Августа, Ливия сделалась истинной правительницей империи. Жадная до власти и совершенно безжалостная, она организовала заговор против наследников Августа, чтобы добиться престолонаследования для своего сына Тиберия, надеясь с его помощью установить наследственную монархию, с собственной матриархией. Хотя её цели были эгоистичными, долгое время она продолжала на словах восхвалять Великое Материнство и даже вынудила Августа провозгласить её, главную матрону Рима, воплощением новой богини Деа Рома, олицетворявшей город Рим как повелителя Вселенной. Она всячески способствовала развитию культа, в то время как цинично использовала его в своих целях.
Агриппина положила на серебряный поднос большой драгоценный зелёный камень, чтобы его можно было хорошо видеть. Симон внимательно осмотрел его; на нём была изображена Ливия в образе богини Кибелы.
— Полагаю, этот предмет был изготовлен в качестве доказательства её отождествления с культом Великой Матери? — заметил он.
— Именно так. Таких изображений тогда было множество, хотя мало кто знал, какой глубокий смысл они в себе таят. Тем не менее, Ливия постепенно отказывалась от Великого Материнства, чтобы реализовать свои династические амбиции. И, в конце концов, она начала стремиться к мечте о вечной жизни. С этой целью она собрала самые ценные книги, связанные с Великим Материнством, и спрятала их в своём личном кабинете. К этим томам она добавила ещё много других, добытых как грабежом, так и покупкой, — свитки, награбленные Лукуллом у понтийских царей, изъятые из частных коллекций и закрытых хранилищ Александрийской библиотеки. Таким образом, императрица узнала много опасных секретов, но цель вечной жизни всегда ускользала от неё, хотя некоторые из тайных зелий, которые она научилась варить, значительно продлевали её зловредную жизнь. И всё это время Ливия использовала своё искусство, чтобы расправиться с соперниками своего сына в борьбе за престол. Блистательного племянника Августа Марцелла она убила смертельным заклятием, а затем и его зятя Марка Агриппу. После них она добилась смерти внуков Августа, Гая и Луция. Своего мужа она заставила отправить в изгнание многих других. в том числе Постума, кроткого юношу, никогда не имевшего политических устремлений. И как только старый император выполнил свою задачу и правящая семья была уничтожена, Ливия сразила и его, позволив Тиберию взойти на украденный трон, не опасаясь соперников. Но возвышение Тиберия обернулось гибелью Ливии, потому что вместо того, чтобы проявить благодарность, он возненавидел её властные замашки и испытывал страх перед Великим Материнством, которое взрастило её. В конце концов, он посадил её под домашний арест и лишил книг с заклинаниями. Но Тиберий тоже был заражён жаждой магической власти. Он продолжил мечту своей матери о том, чтобы найти волшебное средство для обретения бессмертия. В конечном итоге это стремление полностью поглотило его. Он всё больше и больше оставлял империю на попечение своего доверенного лица Сеяна, и именно Сеян, получив доступ к книгам библиотеки Ливии, нейтрализовал зелья долголетия Ливии собственными умелыми заклятьями, и ускорил её смерть, запоздалую и более чем заслуженную.
Симон задумчиво погладил подбородок. Многое из того, что говорила Агриппина, он уже слышал из разных, не связанных между собой источников.
— После смерти Ливии, — продолжала римская принцесса, — Материнство стремилось вернуть себе возможности, утраченные из-за узурпации власти Ливией. Они ничего не могли сделать при Тиберии, который знал их обычаи, и не могли заключить союз с Калигулой, который также презирал их. Тем не менее, они втайне тщательно готовились к возвращению к власти. Были предзнаменования и пророчества о том, что внук Ливии Клавдий однажды станет императором. К счастью, в это мало кто верил, и поэтому он был избавлен от смертельных чар, ядов и ложных обвинений, которые унесли жизни стольких людей. Но Материнство поверило предзнаменованиям — настолько, что устроило так, что одна из самых многообещающих молодых жриц, Валерия Мессалина, стала его женой. Как только Клавдий пришёл к власти, она установила над ним полный контроль с помощью колдовства.
Симон задумался. Если сказанное было правдой, тогда это во многом объясняло странное непоследовательное поведение императора.
— Есть много признаков влияния Материнства на правление Клавдия. Смотри, — Агриппина бросила на стол несколько монет. — На них Ливия изображена в образе Матери — она была официально провозглашена богиней вскоре после того, как Клавдий принял императорский пурпур! Более того, Клавдий сам узаконил тёмный культ Кибелы — культ, который служит для того, чтобы скрыть за ним ещё более тёмную и древнюю богиню-мать. В последнее время культ стал вербовать как мужчин, так и женщин, склонных к его злому поклонению.
— И Мессалина теперь возглавляет его? — спросил Симон.
Агриппина нахмурилась.
— Мои служители узнали, что духовным лидером Материнства является главная весталка Вибидия, а её главная ученица — весталка Лукреция. Домиция, тётка Мессалины, занимается вербовкой новых членов — в основном праздных и порочных женщин, которых привлекает культ, потому что он обещает им смерть доставляющих беспокойство падчериц или мужей, или абсолютную власть над любовниками. И я могу назвать тебе ещё несколько имён видных участниц — например, Коринна Серена...
— Что?! Эта сука-мечница? — выпалил Гиберник, который до сих пор пировал молча, казалось, не интересуясь странными откровениями Агриппины.
Та кивнула.
— Именно. Столь изящная женщина просто не могла бы так грозно сражаться без помощи тёмной магии, помогающей ей в кровавой работе экзекутора.
Воин кипел от злости.
— Она убила моего друга в амфитеатре — Аселлия, хорошего молодого гладиатора. Я бы с удовольствием отплатил ей за его смерть — если это правда, как вы говорите, что она мошенничала с помощью магии!
— На самом деле она не более чем ритуальный палач, — заявила аристократка. — Благая Богиня Великого Материнства жаждет крови, и арена — очень удобное место для её получения. Кроме того, на собраниях в садах и подземных храмах приносят в жертву детей. Мессалина превратила сады Лукулла в храм Благой Богини под открытым небом. Там власть культа наиболее сильна, и в них свершаются самые отвратительные колдовские ритуалы.
Симон вспомнил, как Азиатик сам признался, что сады Лукулла были намеренно разбиты в естественном средоточии силы. Теперь он поймал себя на мысли, насколько хорошо сама Агриппина знакома с колдовством, поскольку часть информации могла поступать к ней только из очень необычных источников, и вряд ли это были обычные наёмные шпионы и осведомители.
— Я видел эти сады, — внезапно заговорил Симон, — самые большие и древние в этом городе, настоящий лабиринт. По слухам, Лукулл занимался в них магией, и полагаю, что Азиатик тоже это делал. И вы говорите, что именно из-за них Азиатик был убит?
— Да. Как я уже упоминала, Мессалина пыталась найти какой-нибудь предлог, чтобы отобрать их у Азиатика, когда её шпионы наткнулись на его заговор. Азиатик был осуждён на тайном суде, на котором присутствовали только её продажные помощники и император, над которым она безраздельно властвует.
— Если Мессалина падёт, — многозначительно спросил самаритянин, — кто после этого будет царствовать рядом с Клавдием?
— Ты неправильно понимаешь мои мотивы, — нахмурившись, ответила Агриппина. — У меня не может быть никаких реальных амбиций. В конце концов, Клавдий — мой дядя, а римские законы запрещают брак дяди с племянницей — не говоря уж о том, что сама мысль о таком вызывает у меня крайнее отвращение!
Правовое препятствие было вполне реальным и серьёзным, но у Симона всё ещё оставались сомнения.
— Твой сын Луций — не только из Юлиев, но и из Клавдиев. Не могут ли твои истинные амбиции быть связаны с ним?
— Очень хорошо, что мы открыто высказываем свои подозрения, самаритянин, чтобы я могла развеять твои сомнения. Моему сыну всего десять лет, а у Клавдия есть собственный сын Британник, от Мессалины. Если Клавдий освободится от власти Мессалины, он, несомненно, восстановит республику, а если умрёт, у него будет наследник. Нет, у меня нет никаких амбиций в отношении Луция Домиция, за исключением того, что он должен жить долго и счастливо после смерти злой и мстительной колдуньи!
— И поэтому ты готова противопоставить моё колдовство колдовству Мессалины, чтобы добиться смерти императрицы?
Она пристально посмотрела на него, словно пытаясь подобрать наилучший ответ.
— Ты благородный человек, это очевидно, а также проницательный, — наконец ответила Агриппина. — Это хорошо; к тупым громилам я не питаю ни интереса, ни терпения. Я лишь хочу, чтобы с Клавдия были сняты колдовские чары. Когда это будет сделано, добродетельное сердце побудит императора отомстить за причинённое Риму зло приспешниками его собственной жены. Тогда она предстанет перед судом — и это будет настоящее правосудие, а не пародия на тайный суд и сфабрикованные доказательства.
— Вы намекнули на ещё большую опасность, — напомнил ей Симон, всё ещё не уверенный, касаются ли его проблемы Рима хоть сколько-то.
— Мои служители, близкие к Материнству, полагают, что там планируют вскоре провести высочайшее жертвоприношение, тем самым обретя власть римского принципата. Заполучив верховную власть, они намерены установить господство своей нечестивой Богини на все времена. Если это произойдёт, Благая Богиня накинет на мир такой покров страха и смерти, какого не было со времён Земли-Матери. Много веков назад Мать породила Тифона, чтобы изгнать богов с небес! В таких условиях не смогла бы устоять сама человеческая цивилизация. Чудовищные создания, в течение эонов пребывавшие в спячке, поднимутся из вековых трясин. Им будут поклоняться жрицы, правящие мировой империей, столь мрачной и тёмной, что и тысячи поколений не хватит, чтобы разобраться с вызванными ими разрушительными силами.
Симон задумчиво отвёл взгляд. Очень уж странное видение нарисовала перед ним эта знатная дама. Агриппина была сестрой Калигулы; неужели и она тоже была безумна? Однако он точно знал, что подобные культы существуют. Разве он не сталкивался с почитателями Матери-Земли и не сражался с ними в Эфесе много лет назад? Гораздо позже он сражался со слугами, древними драконьими духами Британии. Он не мог сразу отбросить мысль о том, что древнее зло вновь восстаёт в новой форме. Как бы мало он ни доверял Агриппине, нельзя было игнорировать малейшую возможность того, что она говорит правду.
А та продолжила:
— Я мало что могу сказать ещё. Возможно, только Мессалина и Вибидия знают о конечных целях Материнства. Трудно будет бросить им вызов; одна находится под защитой императрицы, другая — под личиной весталки, пусть её официальная роль и опозорена этим тайным поклонением. Обещаешь ли ты помочь, Симон из Гитты? А ты, Руфус Гиберник?
— От перспективы того, что миром будут править женщины, у меня кровь стынет в жилах, — признался ироничный ирландец за своим кубком. — Это наверняка положит конец цивилизации!
Симон ответил без наглой беззастенчивости своего товарища:
— Если то, что ты говоришь, правда, я сделаю всё, что в моих силах. Я точно знаю, что такие культы существуют и что они чрезвычайно опасны.
— Уверена, что ты разбираешься в этих вещах лучше, чем я, Симон из Гитты, — кивнула Агриппина, — но у меня есть средства, которых нет у тебя. Я могу предоставить в твоё распоряжение служителей — доверенных вольноотпущенников и рабов, присягнувших мне на верность.
— А золото? — спросил Гиберник, и в его светлых глазах вспыхнул алчный огонёк.
Пересечём пространство и время и вернёмся в 1595 год.
В южных землях и на побережье Средиземного моря была весна. В Константинополе на Босфоре царила суета и шум. В гавани и рядом с ней стояли суда самых разных видов. Среди них были два очень больших турецких корабля, на борту которых было много орудий. Они как раз собирались выйти в открытое море для долгого плавания. Это были двое известных корсаров, которых боялись капитаны всех торговых судов других стран.
Капитаном самого крупного корабля был молодой человек лет тридцати или около того по имени Когия Даг. Вторым капитаном был человек по имени Константин Хусейн, и он был самым опасным из этих двоих, хотя его корабль был меньше.
Однако оба корабля работали слаженно, и их командиры были очень хорошими друзьями, хотя частые ссоры омрачали их близость, причём каждый отличался очень вспыльчивым и жестоким характером.
В те времена не считалось зазорным, когда корабли одной страны нападали и грабили корабли другой, поэтому люди не стыдились звания корсара. Константин и его брат-капитан часто делали богатые подарки турецкому султану, так что в конце концов заслужили его расположение; более того, он очень заинтересовался их предприятиями и помогал им, давая деньги и часто снабжая их оружием.
Два капитана теперь стояли на палубе самого большого корабля под названием «Орёл», обсуждая свои планы.
Константин был младшим из них, ему было около двадцати пяти лет. Он носил шёлковые панталоны, туфли из мягкой кожи и златотканый тюрбан. Его короткая куртка была ярко-красного цвета, с богатой многоцветной вышивкой.
Лицо его было очень тёмным, смуглым, и выглядело жестоким, хотя иногда и расслаблялось в улыбке. Его нос напоминал очень маленький короткий скимитар, изогнутый в обратную сторону, очень горбатый и наводящий на мысли о евреях. Однако в его жилах не текло ни капли еврейской крови, ибо он был чистокровным турком. Волосы у него были длинные и очень чёрные, а уши заметно оттопыривались. Они напоминали крылья бабочки, несколько уменьшенные и более пропорциональные по объёму и размеру.
Его спутник был совсем не похож на него, за исключением того, что носил такую же одежду. Черты его лица были правильными, а нос пропорционален остальной части лица. Его уши были прижаты к голове, а волосы коротко подстрижены. С лица его не сходило выражение твёрдости, но не было той жестокости, которая отличала облик его друга.
— Ты все для нас подготовил? — сказал Константин наполовину вопросительно, наполовину уверенно.
— Да, — ответил Когия. — Мы направимся в Средиземное море и подойдём как можно ближе к северному побережью. Я получил известие, что судно из Испании, нагруженное сокровищами, направляется в Рим. Если мы постараемся захватить его первым, если до того не встретим какой-то другой приз. Однако кроме нас в погоне за ним участвуют и другие. — Его последние слова подразумевали, что за судном с сокровищами будут охотиться другие пиратские корабли. — Но я думаю, что у нас не меньше шансов, как и у вех прочих, — уверенно добавил он.
— Да, полагаю, что так и есть, — ответил Когия. — Однако необходимо принять все меры предосторожности, и я без колебаний пожертвовал бы одним из наших кораблей, будь то в бою или ради какой-то хитрости, если бы это было необходимо для нашего успеха,
— Я тоже, — сказал другой. Мрачно нахмуренные брови его разошлись, и на лице заиграла зловещая жестокая улыбка.
— Поднимайте якорь, — крикнул он своим людям, и приказ был выполнен. Экипаж другого корабля сделал то же самое. Когия намеревался оставаться на корабле своего друга в течение первой части плавания, назначив человека, который должен был выполнять обязанности капитана на его корабле.
Мимо судов в гавани они проносились со скоростью четырёх миль в час и, благодаря свежему ветру, вскоре оказались в открытом море и отправились в своё долгое путешествие. Затем двое друзей возобновили разговор, продолжая обсуждение того, что им предстояло сделать.
— Сейчас, — сказал Константин после многочасового разговора, — нам стоит спуститься вниз, свериться с нашими картами и определить, когда мы можем встретимся с этим испанским кораблём с сокровищами, чтобы соответствующим образом организовать наши манёвры.
— Тогда нам лучше поторопиться, если мы надеемся закончить к обеду, — сказал его спутник. — Мы вышли из гавани в море, и скоро мне придётся возвращаться на свой корабль.
— Верно ты говоришь, — сказал другой, подходя к люку. Через несколько мгновений они уже были в маленькой каюте Константина, буквально забитой книгами, рукописями и другими предметами того же рода. Маленький столик рядом с мягким диваном был завален письменными принадлежностями, схемами и картами.
Константин сел за этот стол с пером в руке, а Когия принялся рыться в картах, пока не нашёл то, что хотел. Это была очень большая карта, намотанная на стержень. Он развернул её и положил на диван рядом со своим другом. Затем он положил грузики на каждый из четырёх углов и принялся её рассматривать. Это была большая карта Средиземного моря и берегов всех граничащих с ним земель, от Гибралтарского пролива на одном конце до острова Кипр и берегов Греции и Турции на другом, с Марокко, Алжиром и прочими берберийскими странами на южном берегу, а также Испанией, Францией, Италией и другими землями на севере.
Хотя она и не была такой точной, как наши современные карты, она была столь же подробной, как все карты того времени, и была составлена известным итальянским географом, который тщательно изучил все земли, которые были нанесены на неё, прежде чем приступить к её составлению. Его имя стояло внизу, но ни один из пиратских капитанов не придал этому ни малейшего значения.
— Судно с сокровищами отправится завтра из Кадиса, — сказал Константин, — и будет очень тяжело нагруженным. Оно будет двигаться со скоростью около четырёх миль в час, если на будет дуть такой ветер, как я ожидаю. Его конечная цель — французский город Марсель. Нам придётся пройти вдвое большее расстояние, чем им, но мы движемся на две-три мили быстрее, чем их корабль. Мы, вероятно, настигнем их где-то неподалёку от Гибралтарского пролива, но нам нельзя терять времени. Менее чем через пятнадцать дней сокровище будет нашим, если ничего не помешает нашей экспедиции.
— Хорошо, — сказал Когия. — Они у нас точно есть. Теперь составь план сражения, а к тому уже будет готов обед.
Константин склонился над своей работой, глядя одним глазом на карту, а другим на пергамент. Через полчаса он поднял голову и объявил, что закончил. Он передал план Когии, который прочёл его и одобрил. Затем он передал его другу и сел на диван. Вскоре вошёл раб-негр и убрал со стола. Через несколько минут вошли ещё двое рабов, неся с собой на подносах горячий ужин. Они поставили их на маленький столик и отошли в сторону, пока корсары ели.
Когда они закончили, рабы убрали посуду и вышли. Когия сидел, потягивая вино, и смотрел, как его друг, который был полным трезвенником, взял большой том в кожаном переплёте и открыл его. Листья были пергаментными и исписаны мелким почерком на турецком и арабском языках. Он долго сидел, раздумывая над этим, а затем жестом подозвал Когию и попросил его прочесть то, что было написано в одном месте, указав на него пальцем.
Когия прочёл это, после чего спросил:
— Это какое-то магическое заклинание, не так ли?
— Да, — ответил его приятель. — Хочешь, чтобы я продемонстрировал его силу?
— Ну, давай, — шутливо сказал Когия, не веря, что его друг способен на подобное.
— Ты не суеверен, — сказал Константин с недоброй улыбкой, — но я ручаюсь, что ты будешь потрясен, когда я закончу.
Он подошёл к маленькому окну каюты и нажал пружину. Мгновенно на него опустилась большая деревянная ставня, не пропускающая ни лучика света. В каюте воцарилась густая темнота. Константин зажёг лампу и закрыл дверь, сказав человеку в коридоре, чтобы его никто не беспокоил, пока он сам не откроет дверь.
Затем он взял медную жаровню и наполнил её горящими углями, что были у него под рукой. Затем он погасил лампу, и комната погрузилась в полную темноту, если не считать слабого свечения содержимого жаровни.
Оно почти не освещало каюту, и всё, кроме её центра, погрузилось в ещё более плотный мрак. Константин с раскрытой книгой в руке стоял возле жаровни, а его товарищ сидел на диване в темноте и наблюдал за ним.
Он начал читать из книги тот самый абзац, который показал Когии. Странный свет освещал его лицо, пока он читал, и от этого оно казалось ещё более жестоким, чем прежде, а когда он поднял руку, как бы подчёркивая и завершая какую-то часть, на мгновение показалось, что он превратился в демона преисподней, проклинавшего всё человечество словами зла.
Заклинание или магические чары не вызвало интереса у Когии. Оно было похоже на самое обычное заклинание, и ему не раз доводилось видеть, как многие маги выполняли свои трюки с помощью — или предполагаемой помощью — им подобных.
Чем обернётся дурачество друга, он не знал, но подозревал какую-то заранее подготовленную проделку и был готов к ней.
Через несколько мгновений Константин отложил книгу магии и взмахнул руками в воздухе над жаровней, освещаемый её неярким светом.
— О могущественный оракул страданий человечества, я призываю тебя поговорить со мной и моим другом и открыть нам нашу судьбу, добрую или злую. Именем Иблиса я заклинаю тебя говорить.
Он остановился, всё ещё простирая руки в воздухе, и Когия наклонился вперёд с ухмылкой предвкушения и веселья на лице, ожидая какого-то трюка.
Несколько мгновений длилось напряжённое молчание, а затем его нарушил глубокий зловещий голос, который, казалось, не принадлежал земному миру, и произнёс:
— Да, я поговорю с тобой и отвечу на твой вопрос. Вскоре ты и твой друг расстанетесь из-за женщины и никогда больше не будете друзьями. Я говорю правду, хотя вы можете мне не верить. Я говорю слова мудрости, и если вы цените своё будущее счастье, прислушайтесь к ним.
Голос умолк, и Когия сказал с улыбкой:
— Очень хорошо, Константин, я вижу, что ты не забыл уроки чревовещания, которые дал нам индусский путешественник. Боюсь, что я забыл свои, но вижу, что ты не последовал моему дурному примеру.
— Чревовещание? — сказал Константин. — Да, ты прав. Это чревовещание. А теперь я думаю, что тебе не помешало бы зажечь лампу.
Когия сделал то, что требовалось, а затем открыл дверь и окно. Затем он погасил свет, а его друг позвал слугу и велел ему убрать горящие угли.
— Я думал, что напугаю тебя, — сказал он со вздохом, — но ты обладаешь слишком хорошей памятью.
Вряд ли он предполагал, что предсказание, которое он дал, разыгрывая из себя оракула, сбудется, причём в столь скором времени. Но та богиня, которую люди называют Судьбой, имеет странные прихоти и иногда заставляет сбываться то, что люди произносят совершенно не всерьёз. Так случилось и с этими двумя хорошими друзьями, их счастье и дружба были разбиты вдребезги, и восстановить их не удалось до самого конца жизни обоих. Прискорбно, что такое случается, но оно все же случается, и то, что есть, не может исчезнуть без следа. То, что называется любовью, хотя само по себе и вызывает счастье, может разрушить это самое счастье, позволяя ревности участвовать в управлении своим царством.
Путешествие продолжалось без каких-то особых событий на протяжении пятнадцати дней. Утром шестнадцатого Когия с борта своего корабля увидел неподалёку другое судно, во всех деталях напоминающее искомое судно с сокровищами.
Оно шло медленно и, очевидно, было тяжело нагружено, так как очень низко сидело в воде. На палубе можно было видеть команду, наблюдающую за пиратским кораблём.
Дул лёгкий ветерок, и Константин с его другом отдали приказ своим людям. Огромные паруса, которые до сих пор не использовались, были подняты, и «Орёл» вместе со своим напарником рванули вперёд с удвоенной скоростью.
От их форштевней летели пена и брызги, оставляя за собой белый след. Вода шипела, мачты стонали, но корабль летел как птица в полёте.
Судно с сокровищами делало всё возможное, чтобы уйти, но через полчаса гонки было настигнуто быстрым корсаром. Через несколько мгновений «Орёл» оказался рядом, и его команда бросилась через фальшборт на перепуганных испанцев.
Через минуту после этого корабль Когии оказался с другой стороны, и он со своими людьми, жаждущими получить законную долю добычи, перемахнул через фальшборт.
Через десять минут бой закончился, и тех испанцев, которые не были убиты, связали верёвками, а затем привязали к мачтам.
После этого трупы побросали за борт, а турки направились в трюм, где нашли богатое вознаграждение.
Там были сложены сундуки и мешки с золотом. Корсары вытащили их на палубу и перенесли на своих корабли. Добыча была разделена поровну между матросами и капитанами: одна треть досталась последним, а оставшаяся часть была разделена между командами. Но этого хватило бы каждому на всю жизнь, и все заявили, что удовлетворены.
Среди пленных внимание Константина привлекла молодая француженка, и он велел взять её на борт своего корабля и отдать ей свою каюту.
Остальную часть команды испанцев он оставил на борту их собственного судна, а затем они с другом повернули свои корабли домой.
Лишь немногие турки были ранены во время боя и только один погиб. Однако его смерть не оплакивали, и похоронили со всеми почестями, как и подобает истинному мусульманину.
Константин влюбился во француженку и был полон решимости сделать её своей женой. Она отвергла все его предложения, и он разозлился.
— Если ты не выйдешь за меня замуж, я убью тебя, — сказал он наконец. Но переводчик, который был человеком, который не очень любил Константина, перевёл его слова следующим образом:
— Я даю тебе три часа на обдумывание моего предложения, и если по истечении этого времени ты откажешься, я продам тебя в рабство.
— Ты не посмеешь! — Глаза женщины вспыхнули огнём, когда она произнесла эти слова, и толмач перевёл их буквально.
— Почему я не смею? — спросил Константин.
— Потому что добрый бог накажет тебя.
— Потому что я надаю тебе пощёчин, — перевёл толмач.
— Тогда я сделаю твою смерть ещё более жестокой.
— Я поцелую тебя, — был перевод.
— А потом продашь меня в рабство?
— Да.
— Я думала, что турки не целуют рабов.
— Если рабыни красивые.
— Я не красивая.
— Да, это так. Персидский поэт сошёл бы с ума от цвета твоих волос и твоего лица.
— Да?
— Это так. Ты выйдешь за меня замуж?
— В сотый раз вынуждена отказаться.
— Почему?
— Потому что я тебя не люблю.
— Тогда кого ты любишь?
— Это не твоё дело.
— Почему?
— Потому что это так.
— Твой ответ — загадка.
— Я надеюсь, что это так
— С чего бы это тебе следует на это надеяться?
— Почему ты так думаешь?
— Потому что ты не заслуживаешь ничего лучшего.
— Ты дерзкая.
— Я презираю тебя.
— Может и так. Но разве это мешает мне любить тебя?
— Не думаю, что это так.
— Тогда что ты думаешь?
— Что ты очень жестокий человек.
— Почему?
— Потому что ты жесток со мной.
— Я не считаю, что это так.
— Но ты не видишь себя так, как тебя видят другие.
— Возможно, что и нет.
— Тогда не дашь ли ты мне передышку в несколько дней, чтобы обдумать твоё предложение руки и сердца?
— Конечно. Но я думал, что у тебя было уже достаточно времени. Однако твоё желание будет исполнено.
Француженка, не обделённая умом, осталась в полном восторге, когда он ушёл. Его угроза продать её в рабство, как это было переведено, не напугала её. По прибытии в Константинополь она намеревалась отдаться на милость султана, и была уверена, что добьётся успеха.
Её описание, вероятно, необходимо для удовлетворения любопытства читателя, а так как у авторов принято удовлетворять это любопытство, то и я не буду исключением из этого общего правила. Она была дочерью французского купца из Марселя и отправилась на борту судна с сокровищами пассажиркой в Кадис, чтобы навестить родственников в этом городе. Её звали Мари Кардуи. Она была среднего роста и хорошо сложена. Волосы её спадали до талии дождём расплавленного золота и, казалось, окутывали голову ореолом, достойным святой. Её маленький тонкий нос был прямым, как у грека, и очень изящным. Глаза у неё были тёмно-синего цвета, гармонирующего с волосами. Мари носила одежду того времени, которая хорошо ей шла и подчёркивала её красоту. Шёлк и бархат одежд свидетельствовали о том, что она происходила из богатой семьи. Она была в значительной степени проницательна и умела скрывать свои чувства, как вы уже убедились, но остальные её качества проявятся позже.
Капитан «Орла» очень сильно влюбился в эту даму, настолько сильно, что это притупило его обычную способность к хладнокровным рассуждениям. Он не замечал, что её просьба обдумать дело была лишь уловкой, чтобы выиграть время, и верил, что она говорит всерьёз. Поэтому он удовлетворил её просьбу, хотя, если бы он не был влюблён, то на стал бы этого делать.
На следующий день он послал Когии, который ещё не видел молодую француженку, приглашение отобедать на борту его корабля. Когия принял приглашение и был мгновенно очарован её красотой. Во время еды он не сводил с неё глаз и не проронил ни слова, кроме тех случаев, когда Константин задавал ему какой-нибудь прямой вопрос.
Константин заметил это и прямо дал понять, что недоволен.
Когия не замечал его гневных сигналов и продолжал смотреть на даму. Что ещё хуже, она улыбнулась ему, и он моментально вознёсся на седьмое небо блаженства.
Тогда Мария увидела, что бедняга влюблён в неё, и тут же решила использовать его как орудие, чтобы вырваться из лап Константина.
Поэтому она снова улыбнулась ему. Когия думал, что она влюбилась в него, и желал лишь того, чтобы Константин покинул каюту. Однако нелюбезный Константин не спешил удовлетворять это желание. Напротив, он держался так близко к этим двоим, точно они были парой заключённых, и он опасался как бы они не сбежали.
Он тоже начал ревновать. Ещё несколько таких улыбок в адрес Когии могли бы привести к чему-то из ряда вон выходящему, и у Мари хватило ума это понять. Поэтому она стала вести себя сдержанно, а бедный Когия сидел и ждал, когда она соблаговолит снова посмотреть в его сторону.
Внезапно на борту корабля поднялась суматоха, и до их слуха донеслись звуки боя.
— Матросы устроили драку, — сказал Константин, вскакивая на ноги и выбегая из комнаты.
Едва он исчез, как Когиа бросился к ногам француженки и в манере персидских поэтов признался, что любит её.
— Я люблю тебя, — просто ответила она, когда он закончил своё выступление. О! но это было лишь искусное притворство! Бедняга Когия был обманут лицемеркой и думал, что она в самом деле имела в виду то, что сказала. Эти три слова должны были погубить и его, и Константина, его старого друга.
После того как всё завершилось и Мари немного успокоила его, чтобы он выслушал её слова, она сказала следующее:
— Когия, твой друг Константин любит меня и хочет жениться на мне. Он угрожал продать меня в рабство, если я не выйду за него замуж, но я умоляла его дать мне время подумать над его предложением, и он согласился.
Услышав это, Когия хотел выскочить на палубу и убить Константина. Мари сумела его успокоить и продолжила так:
— У тебя есть корабль, который принадлежит тебе, так почему ты не можешь взять меня на борт во время драки, происходящей на корабле, и сбежать, пока Константин и команда опомнятся?
Когия собирался произнести что-то невнятное, когда в каюту вошёл Константин.
Глава XXII
Он на мгновение остановился на пороге, на его лице отразился гнев. Затем сверхчеловеческим усилием он взял себя в руки и пошёл дальше. Он подошёл к Когии, который в тревоге поднялся на ноги при появлении своего товарища, положил руки ему на плечи и вытащил его из комнаты в коридор, причём Когия был слишком изумлён, чтобы сопротивляться или что-то говорить.
— Что это значит? — сказал Константин угрожающим тоном, позволяя своему гневу взять верх.
— Я не знаю, — произнёс Когия, не зная, что сказать.
— Нет, знаешь, — ответил другой, встряхивая его. — Ты знаешь.
— И что с того, если я знаю? — спросил тот, начиная приходить в себя.
— Ты должен мне объяснить, — прошипел Константин.
— Не буду, — ответил Когия, уже полностью овладев своими мыслительными способностями и осознавая своё положение.
— А придётся, — сказал Константин, снова встряхнув его.
— Что я должен объяснять? — спросил тот, пытаясь выиграть время, чтобы подумать, что ему сказать.
Константин не замедлил ответить:
— Ты должен объяснить, почему ты приставал к женщине, которая должна выйти за меня замуж.
— Я объясню, если это всё.
— Тогда сделай это и поторопись.
— Не по твоему приказу.
— Тогда по моему требованию.
Когда он говорил это, тон Константина был злее, чем когда-либо, и казалось, будто он намеревается сожрать проглотить целиком своего друга или того, кто когда-то был его другом.
— Ты очень любезен, что просишь меня об этом, — сказал Когия с усмешкой. — Может быть, ты дашь мне подумать, прежде чем я отвечу?
— Не я. Ты этого не заслуживаешь, подлец.
— Ты сам такой. Однако я больше не собираюсь с тобой разговаривать. Доставай свой меч, и мы сейчас сразимся.
— Сначала объясни мне своё поведение, — сказал Константин. — Я даю тебе возможность защитить себя словами, прежде чем тебе придётся делать это с помощью холодного оружия.
— Ты очень добр.
— Почему?
— Потому что ты любезно дозволяешь мне объяснить своё поведение, прежде чем воспользоваться мечом, — сказал Когия с очередной усмешкой.
Этого Константин уже не мог стерпеть.
— Я не дам тебе возможность что-либо сделать, — взревел он. — Если ты не покинешь корабль в течение трёх минут, мои матросы выбросят тебя за борт, где тебе и место.
— Хотел бы я посмотреть, как они это сделают.
Тут Константин выхватил меч, и Когия сделал то же самое. Они уже собирались напасть друг на друга, когда Мари вышла на палубу и бросилась между ними, умоляя не драться. Несмотря на угрозы Константина и её собственное лицемерие по отношению к Когии, её совесть восставала при мысли, что мужчины, пусть даже они были турками и пиратами, должны сражаться из-за неё. Её самоуважение взяло верх, и она подумала, что ей должно быть стыдно за то, что она стала причиной драки.
— Если ты пообещаешь выйти за меня замуж, я не буду драться с этим человеком, — сказал Константин, — а если он извинится, я прощу его поведение, когда он приставал к тебе.
— Извиниться перед тобой? — сказал Когия. — После того, как ты со мной обошёлся? Сама мысль об этом нелепа, а дама говорит, что любит меня!
— Ты говорила ему это? — спросил Константин, с презрением обращаясь к Мари.
— Нет, — ответила та, несколько напуганная его поведением. Если бы она была немного смелее и не боялась, то никогда не солгала бы ему, но она опасалась за себя, и благоразумие подсказывало ей, что самым безопасным выходом из этого положения было бы сказать неправду. В конце концов, какое значение имела ложь, сказанная простому турку, пирату-нехристю, к тому же язычнику?
— Я скорее поверю тебе, чем Когии, — сказал Константин, хотя и с сомнением, как будто думал, что она может говорить неправду, но, в конце концов, его любовь взяла верх, и он поверил ей.
— Ты лгунья, — сказал Когия Мари, его лицо покраснело, когда он услышал её отрицание, — и вдобавок подлая лицемерка. Константин, мне жаль тебя, и я предупреждаю тебя, что это мерзкая змея. Не далее как пять минут назад она сказала мне в твоей каюте, что любит меня, а теперь отрицает это у меня на глазах.
— Это ты лжец, — горячо возразил Константин.
— Что ж, прощай, — сказал Когия с ухмылкой, шагнув к борту корабля, и с помощью каната перелез в ожидавшую его лодку.
— Везите меня на мой корабль, — сказал он матросам.
Они немедленно подчинились, и через пять минут он уже был на борту своего корабля. Там он спустился в свою каюту и бросился на диван, чтобы собрать разбежавшиеся мысли и решить, как действовать.
Если бы его мысли можно было выразить словами, они были бы примерно следующими:
«Она сказала, что любит меня, а затем отрицала это мне в лицо перед Константином. Таким образом, она лгунья и лицемерка. Я надеюсь, что Константин правильно воспримет моё предупреждение. Любовь ослепила и его, и меня, и эта попавшая в наши руки французская служанка обманула нас. Всё, что она хочет сделать, это выиграть время, чтобы спастись. Она предложила мне сбежать с ней на своём корабле, прямо под носом у Константина, и я, как дурак, пообещал ей сделать. Однако я не считаю преступлением нарушить это обещание. Если бы она пришла ко мне сейчас и поклялась всеми своими святыми, что любит меня, я всё равно презирал бы её. Она подлая лицемерка, которая стремится лишь дурачить людей. Она обманщица и обладает роковым даром обаяния, заключённым в её красоте, с помощью которой она обманывает мужчин и заставляет их любить себя. Я был дураком, считая, что она думает обо мне, и должен был понять, что она всего лишь хочет обмануть меня. Никогда больше меня не собьёт с пути иноземка, и я даю себе клятву, что это будет моё последнее путешествие. У меня достаточно денег, чтобы остепениться и счастливо жениться».
Тут он на некоторое время перестал думать об этом или, по крайней мере, попытался, но это была очень нелегко.
Наконец он взял в руки книгу, но у него не получалось сосредоточиться на ней, его мысли тотчас же вернулись к недавним сценам, свидетелем и актёром в которых он был.
В нём пылал сильный гнев, объектом которого была Мари Кордуи, женщина, которая отрицала свою любовь к нему, через десять минут после того как сказала, что любит его. Гнев захлестнул всю его любовь к ней, но не погасил её без надежды на воскресение.
После того как гнев в какой-то мере утих, он смог рассуждать более связно и рассудительно, задумавшись, что, в конце концов, она не так уж и виновата. Он решил, что любая женщина поступила бы так же при данных обстоятельствах, и начал думать, что мог бы простить её. Когда ход его размышлений начал меняться, он не пытался их остановить и по прошествии часа вполне удовлетворился тем, что простил ей обиду. Мысли о любви начала возвращаться, и через некоторое время весь его гнев угас, а на его месте воцарилась любовь.
Затем он начал размышлять о том, что ему следует делать завтра, и в этот момент он начал злиться на Константина. Ненависть, которую он испытывал раньше, теперь вернулась, а вместе с ней пришла ревность, зеленоглазое чудовище, погубившее столько жизней.
Яд её отравленных стрел проник в его мозг, и он лихорадочно ходил взад и вперёд по маленькой каюте, обдумывая множество безумных способов избавиться от своего бывшего друга. Сам Константин испытывал в это время подобные же чувства и доводил себя до страшной ярости, как и Когия.
К ночи Когия был готов на всё, как и Константин. Размышляя о событиях того дня, которые так взбудоражили их морально и физически, они довели себя до той ярости, о которой уже было сказано.
Константин был более разгневан из них двоих, и его неистовая ярость и ревность заставляли его думать об убийстве Когии. В нём ещё сохранялись некоторые прежние дружеские чувства, и его совесть, которую он не мог полностью заглушить, восставала при этой мысли. Но чем больше он размышлял над этим вопросом, тем более приемлемой становилась эта ужасная идея. Чем больше он пытался победить её, тем сильнее она становилась, пока полностью не подавила оставшееся дружеское чувство и угрызения совести.
Но он ещё не думал, как будет убивать Когию. Когда ужасная идея убийства победила в умственной битве, он начал размышлять над этим вопросом. В его мозгу возникали картины отравления, и это казалось самым простым выходом из ситуации. Поэтому он решил испробовать это, причём немедленно.
Он поднялся с дивана, на котором только что возлежал, являя собой образ сущего дьявола. Глаза его яростно сверкали, а черты лица приняли страшное выражение, которое усиливалось жестоким взглядом, свойственным ему от природы.
Подойдя к небольшому углублению в стене, он достал маленькую бутылочку, из которой налил беловатую жидкость в бутылку белого вина. Её было не больше чайной ложки, но это был очень сильный яд. Затем он отложил бутылку в сторону, чтобы её не было видно.
Затем он подозвал к себе маленького негритянского мальчика и дал ему золотую монету, предварительно сказав, что она достанется ему за определённую услугу.
Глаза мальчишки заблестели от алчности, но когда он услышал о поручении, с которым его посылали, он уже не выглядел таким весёлым.
Разумеется, Константин не говорил ему о предполагаемом убийстве, а просто сказал, что он должен взять бутылку вина и тайно пронести её в каюту Когии на его корабле.
Два корабля теперь находились очень далеко друг от друга, поэтому мальчик не мог преодолеть это расстояние вплавь, поэтому Константин сел за стол, написал Когии записку о каком-то неважном деле и отдал её мальчику, велев доставить её Когии, а пока тот будет её читать, поставить бутылку на стол или в любое другое место, где она вскоре будет замечена.
Лодка с двумя матросами была готова доставить его на корабль Когии, который остановился, как только моряки увидели приближающуюся к ним лодку.
Через двадцать минут она уже была рядом с кораблём, и мальчик поднялся на палубу, а затем вошёл в комнату Когии. Он передал ему записку и, пока тот читал, вынул бутылку из-за пазухи, где она была спрятана, и поставил её прямо на стол, надеясь, что Когия не заметит этого сразу.
Когия не видел, как он это сделал, но, закончив читать записку, решил, что она требует какого-то ответа и, подойдя к столу, чтобы написать его, заметил бутылку.
— Как это сюда попало? — спросил он, обращаясь к мальчику.
— Не могу знать, господин, — невинно ответил тот, с выражением недоумения на лице.
— Нет, знаешь, — сказал Когия, глядя ему прямо в лицо. — Когда ты вошёл, на этом столе не было бутылки, а теперь она есть. С того момента, как ты вошёл, сюда никто не входил. Как же тогда бутылка оказалась здесь, если ты не клал её туда?
— Я не знаю, господин, — сказал негр, пытаясь выглядеть невинным.
— Кто велел тебе оставить её здесь? — спросил Когия, начиная что-то подозревать.
— Я не знаю, господин, — сказал мальчик.
— Нет, знаешь, — с раздражением ответил Когия, — и если ты не скажешь мне это быстро, я прикажу выпороть тебя до полусмерти за ложь.
Мальчик задрожал от страха. Однако он не хотел рассказывать, потому что знал, что если он это сделает, то получит ещё одну порку от Константина.
— Я не знаю, — повторил он, покачав головой, по-видимому, от удивления.
— Что? Ты споришь со мной? — сказал Когия. — В жизни не слыхал такой наглости. Я никогда в жизни не слышал о таком. Я дам тебе ещё один шанс, и если ты мне не ответишь, то я накажу тебя вдвойне. Ты меня слышишь, маленький чёрный дурачок?
— Я вас слышу, господин, — сказал мальчик, — но не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
— Нет, понимаешь, — сказал Когия. — Ты понимаешь это так же хорошо, как и я. Отвечай быстро, или я позову человека, который выпорет тебя. У тебя будет болеть спина, когда ты вернёшься к своему негодяю-хозяину, или я не настоящий турок.
— Я говорю вам правду, господин, — ответил парень, стараясь выглядеть очень тихим и невинным.
— Это примерно та же самая песня, которую ты пел раньше, — сказал Когия, — но тебе придётся запеть новую мелодию, если ты не скажешь мне правду, прежде чем мне придётся снова говорить с тобой.
— Думаю, я рассказал вам всё, господин, — сказал мальчик.
— Ах ты, маленький чёрный дьяволёнок! Эй, Абдул, тут есть кое-кто, на ком ты можешь испытать свою новую плеть, — крикнул он.
На его зов в комнату вошёл здоровенный матрос-турок.
— Вы звали меня, капитан? — спросил он.
— Да, Абдул. Иди и принеси свою плеть.
Мужчина вышел и вскоре вернулся с тяжёлой палкой в руке, к концу которой было прикреплено несколько кожаных ремней длиной около трёх футов. На конце каждого ремня был круглый кусок кожи, намного толще того, к которому он был прикреплён.
— Сними халат, — сказал Когия негритянскому мальчику. Тот повиновался, и матрос поднял плеть высоко в воздух, принявшись охаживать его по спине. Негр ревел от боли при каждом ударе, и наконец Когия сжалился над ним, приказав матросу остановиться.
Тот повиновался, и негр бросился к ногам Когии, принявшись умолять его больше не бить его плетью.
— Скажи мне, зачем ты принёс сюда эту бутылку? — спросил Когия.
— Я не приносил её, господин, — ответил мальчик.
— Что ж, сегодня ты получил достаточное наказание. Верни её обратно своему негодяю-хозяину.
Мальчик был только рад подчиниться, и если бы Когия пригрозил ему ещё одной поркой, он бы сказал правду. Удивительно, что он выдержал побои, но, так или иначе, удержал язык за зубами.
Через несколько минут он уже сидел в лодке, и его отвезли обратно на судно своего хозяина с бутылкой вина за пазухой.
Первый вопрос Константина был о том, как всё прошло. Мальчик достал бутылку и рассказал всю историю. Константин не поверил ему и сказал ему об этом.
— Ты испугался это сделать, чертёнок! — воскликнул он. — Я сам тебя жестоко изобью, если ты не скажешь, как всё было на самом деле.
Мальчик упорствовал в своих показаниях и в результате заслужил обещанное избиение. Однако он сохранил золотую монету, сочтя это достаточным вознаграждением за всё, что ему пришлось пережить. Будучи очень правдивым парнем, за исключением тех случаев, когда от него требовали солгать, он заслуживал лучшего, чем получил, но люди, хорошие они или плохие, не всегда получают по заслугам в этом тяжёлом мире.
Константин убрал бутылку в нишу и принялся раздумывать, какими бы ещё способом избавиться от Когии. Его ревнивая ярость не утихла, и он всё ещё был полон решимости совершить убийство. Но как это сделать — вот что его озадачивало.
В конце концов он остановился на ударе ножом как на лучшем способе и решил привести задуманное в исполнение той же ночью. Уже стемнело, и он зажёг лампу. Затем он принялся рассматривать свой кинжал, и в это время ему в голову пришла другая идея, которую он счёл более осуществимой.
У одного моряка на борту корабля была домашняя кобра египетской породы, которая была очень маленькой.
Константин купил её у его владельца, который был очень рад расстаться с ним по разумной цене, поскольку в последнее время она стала очень злобной и несколько раз пыталась его укусить.
Константин отнёс её в свою каюту в корзине, подозвал к себе другого негритянского мальчика и дал ему записку, адресованную Когии, а также корзину со змеёй, велев ему освободить рептилию в каюте Когии.
Мальчик отправился на корабль Когии, и поднялся на борт, сказав матросам, что у него есть сообщение для капитана.
Он направился в каюту Когии и, войдя, обнаружил, что тот читает книгу. Прежде чем капитан оторвался от неё, чтобы увидеть, кто к нему вторгся, мальчик отпер крышку корзины, но не снял её, а тихонько поставил ей в таком виде на пол за железным ящиком с книгами и рукописями.
Затем он прошёл вперёд и передал записку Когии, который прочёл её, написал ответ и, отдав мальчику, велел ему уйти, вернувшись к своей книге.
Юноша вернулся на корабль своего хозяина и доложил о своём успехе. Константин дал ему три золотых за его работу и похвалил его, сказав, что он прекрасный парень, несмотря на то, что раб.
Затем он лёг на диван, предварительно поужинав, и попытался заснуть. Но это никак не получалось из-за смятения, в котором находился его ум, поэтому он сел и попытался почитать книгу и, добившись в этом большего успеха, продолжал читать несколько часов, хотя и с некоторым трудом, поскольку его мысли оставались далеко.
А пока нам стоит посмотреть, что делает Когия.
Поужинав, он вернулся к отдыху, не обеспокоенный такими мыслями, которые будоражили Константина, а его ревность и гнев, несколько исчерпав себя, ещё более утомили его. Вскоре он заснул, и его посетили крайне мучительные и ужасные сны.
Внезапно около полуночи его разбудил какой-то шипящий звук недалеко от его ложа. Он лежал на диване укрытый длинным покрывалом. В бледном лунном свете, струившемся в открытое окно, он увидел нечто такое, что заставило его сердце на мгновение замереть.
На железном ящике лежала свернувшаяся кольцами змея, в которой он узнал египетского аспида. Время от времени он поднимала голову с капюшоном, обнажая смертоносные клыки и шипела. Когия настолько застыл от страха, что боялся закричать, думая, что рептилия разозлится и ужалит его прежде, чем придёт помощь.
Его язык примёрз к нёбу, а все части тела напряглась от страха. Волосы у него встали дыбом, и он схватился за край лежавшего на нём покрывала, судорожно сжимая пальцы. Одним из того, что он ненавидел всей душой, были рептилии. Он был храбрым человеком и мужественно принял бы любую смерть, но оказаться беспомощно ужаленным до смерти змеёй, низкой ползучей тварью, было выше его сил.
Сама мысль об этом леденила кровь в его жилах, превращая его в жалкого труса. Воздух в комнате, казалось, стала холодне, и он подумал, что умрёт от испуга.
В течение долгих минут он сидел немой и неподвижный, а змея сохраняла своё прежнее положение. Это была та самая тварь, что оставил здесь негр по приказу Константина.
Затем жуткое создание начало двигаться и, к его величайшему ужасу, направилось к нему. Она ползла по полу, сначала медленно, а потом всё быстрее, и лунный свет сверкал на чешуе, казалось, превращая её в серебряную.
Она подняла голову с капюшоном на край дивана и посмотрела на Когию своими маленькими глазами-бусинками, пылающими огнём. Когия незаметно отпрянул назад, а его волосы поднялись дыбом и остались в таком виде. Каждый волосок стояли прямо и высокими, застыв от испуга. Глаза его, казалось, вылезли из орбит, а губы побелели так, что в них не осталось ни кровинки. Его смуглое лицо тоже потеряло свой тёмный оттенок и приобрело призрачную бледность.
Змея начала раскачиваться взад и вперёд, а её капюшон всё раздувался, пока не стал во много раз больше самой рептилии.
Затем она заползла на диван к ногам Когии, а потом поднялась и пристально посмотрела на него, всё ещё покачиваясь, и показала свои смертоносные клыки.
Постепенно к Когии вернулись чувства, и он начал думать, что лучше всего предпринять. Страх его нисколько не уменьшился, и он содрогнулся от отвращения при мысли о возможной схватке с аспидом. Но, очевидно, это было единственное, что можно было сделать, и причём быстро, потому что рептилия раскачивалась всё сильнее и через несколько мгновений могла атаковать.
Нечеловеческим усилием Когия заставил двигаться свои окоченевшие конечности и, внезапно подняв лежавшее на нём покрывало, он изо всех сил бросил его в покачивающуюся фигуру кобры с капюшоном.
Эффект оказался весьма обнадёживающим, поскольку зашипевшая змея оказалась отброшена и накрыта тканью, не позволявшей ей броситься на Когию.
Когия вскочил с дивана, схватил со стола заряженный пистолет и вытащил меч, одновременно зовя на помощь так громко, как только мог.
Он подошёл к коврику, под которым было слышно шипение рептилии, и выстрелил в ту часть, где, по его мнению, она находилась. Затем, приблизившись, он нанёс по нему несколько ударов мечом и, подняв почти раскромсанный на куски коврик, увидел под ним извивающиеся части аспида.
Он взял ещё один пистолет и выстрелил ему в голову в тот момент, когда в каюту ворвались трое матросов в ночной одежде, вооружённые самым разнообразным оружием.
— В чём дело, капитан? — спросил один из них. — Мы услышали ваш крик о помощи и прибежали так быстро, как только могли. Мы услышали выстрел из пистолета и испугались, что с вами могло случиться что-то плохое.
Вместо ответа Когия указал на останки змеи на диване, а затем опустился на пол от потрясения, вызванного всем произошедшим.
Через несколько мгновений он пришёл в себя и вышел на палубу с помощью двух матросов, в то время как третий убирал то, что осталось от кобры, и смывал кровь с дивана. Когия пробыл на палубе всю ночь, а когда наступило утро, вернулся в свою каюту, лёг и заснул, проспав несколько часов. Проснувшись, он позавтракал и почувствовал себя гораздо лучше, хотя последствия пережитого ещё не оставили его.
Глава XXIII
Когда Когия оправился от шока, вызванного схваткой со змеёй, он принялся раздумывать над этим и, наконец, пришёл к выводу, что Константин пытался его убить. Он вспомнил случай с бутылкой вина и нашёл корзину, в которой содержалась рептилия, за ящиком, где её оставил негр.
Затем он допросил некоторых своих матросов, и они рассказали ему, что видели негра, пришедшего со вторым посланием, с этой самой корзиной в руке, но не знали, что в ней содержится.
К этому времени Когия уверился в том, что Константин пытается избавиться от него, и решил принять соответствующие меры. Он хорошо вооружился, а затем, сел в лодку, велев своим людям отвезти его на корабль Константина. Он намеревался бросить вызов потенциальному убийце в его собственном логове, а затем сбежать, прежде чем тот сможет отомстить. Возможно, там будет драка, сказал он себе, поэтому вооружился сам и приказал вооружиться своим людям.
Затем его подвезли к судну Константина, которое дождалось их подхода и взошёл на борт. Его сопровождали все матросы, кроме одного, поскольку он счёл разумным проявить осторожность, и этот один остался нести стражу в лодке.
В сопровождении этих вооружённый до зубов людей он вошёл в каюту Константина. Был полдень, и Константин обедал. С ним была Мари Кардуи, француженка-горничная, и они, казалось, относились друг к другу довольно дружелюбно.
Когия остановился в дверях, и некоторое время наблюдал за ними, прежде чем заговорить. Мари пила белое вино, налитое ею из бутылки, а Константин собирался произнести какую-то шутку.
Внезапно француженка пошатнулась на стуле, её лицо побледнело, и она упала на пол. Полупустой стакан вина упал вместе с ней, разбившись на тысячу осколков, и жидкость залила ей платье.
Когия прыгнул вперёд, поднял её на руки и спросил, в чём дело.
— Я отравлена, — задыхаясь, пролепетала она, упала замертво, содрогнувшись в конвульсиях судорогами, и замерла в неподвижности на полу.
— Ты дьявол! — крикнул Когия, вскочив на ноги и потянувшись к Константину. — Ты её отравил!
Он схватил бутылку вина и попытался влить её содержимое в горло Константина, но тот оказался слишком проворен и выбил бутылку из его рук.
Прежде чем кто-либо успел что-либо предпринять, люди Когии двинулись вперёд и попытались их разнять. Оба были вне себя от ярости и гнева и рычали друг на друга, как два волка над телом убитого ими оленя.
— Я говорю тебе, что ты её отравил, — задыхаясь, произнёс Когия.
— Я этого не делал, — ответил другой.
— Ты врёшь!
— И ты тоже.
— Отпусти меня, — сказал Когия человеку, который держал его и, встряхнувшись, направился к Константину, прежде чем тот успел что-либо предпринять. Он прыгнул на него, как тигр, и швырнул на пол прежде, чем изумлённые матросы смогли его остановить.
Константин был очень проворным и, вероятно, более сильным из них двоих, но его сила мало помогла ему, когда Когия сбил его с ног.
Он железной хваткой сжал ему горло и не отпускал. Множество рук оттаскивало его, но он держался со сверхчеловеческой силой и медленно душил своего врага насмерть.
Константин задыхался, его лицо побледнело. С безумной судорожной силой он пытался разжать эти железные пальцы, но не мог и, наконец, упал навзничь, закрыв глаза.
Когия, решив, что он мёртв, ослабил хватку и позволил своим людям поднять себя на ноги.
Прежде чем он успел встать, Константин вскочил и бросился на него, как лев. Измотанный до предела своих сил, он притворился мёртвым, чтобы вырваться из рук своего врага.
Когия отшатнулся и упал бы, если б его люди не поймали его и не удержали на ногах.
Чтобы сдержать Константина, понадобилось три человека, потому что он был ужасно зол и хотел убить его голыми руками.
— Отпустите меня, — сказал Константин, изо всех сил пытаясь вырваться из рук тех, кто его удерживал.
Но они знали, что лучше не позволять ему освободиться, и не сделали этого. Наоборот, его начали связывать верёвками. Тогда он позвал на помощь, и в каюту прибежали его люди. Между людьми Когии и матросами Константина завязалась драка, закончившаяся победой последнего. Когию связали, как и его людей, и их всех вывели на палубу. Их сопровождал Константин.
По его приказу их выстроили в шеренгу, и Константин обратился к ним:
— Ваш капитан, Когия Даг, ворвался в мою каюту как раз в тот момент, когда женщина, которая должна была стать моей женой, упала замертво. Я не знаю, что её убило, но думаю, что её вино было отравлено. Кто его отравил, я не знаю, но сильно подозреваю, что это сделал Когия, который, несомненно, собирался сделать так, чтобы я его выпил. Однако эта дама выпила его вместо меня, и теперь она лежит мёртвой на полу в моей каюте. После этого Когия бросился на меня и попытался убить, но мое превосходство не позволило ему одержать. Теперь вы видите, что он наш пленник. Что делать с таким негодяем?
— Смерть, — хором ответили матросы Константина. — Он заслуживает смерти.
— Я прекрасно это знаю, — сказал Константин, — но хочу дать ему шанс на жизнь. Он должен сразиться со мной сейчас на дуэли. Поскольку ему брошен вызов, у него есть право на выбор оружия.
— Ты не заслуживаешь этой чести, — надменно сказал Когия, — но я буду сражаться с тобой, если ты того пожелаешь. В качестве оружия я выбираю мечи, потому что это оружие, которым сражаются господа, да и убийцы тоже, хотя иногда они предпочитают делать свою работу при помощи отравленного вина.
Константин проигнорировал оскорбление, хотя его лицо покраснело, и велел мужчине принести два меча.
— Почему мы не можем сражаться своими? — спросил Когия.
— Потому что мечи, которые мы носим, — это скимитары, а поскольку наша ссора из-за француженки, то будет вполне уместным сразиться французским оружием.
— Я восхищаюсь твоим вкусом, — сказал Когия, — но ты не настоящий турок.
— Скоро мы узнаем, кто тут настоящий турок, — горько сказал Константин.
Его люди освободили Когию как раз в тот момент, когда посланный человек вернулся с оружием. Мечи были длинными и прямыми и мало чем отличались от рапир XVII века, за исключением того, что их боковые стороны были шире. Эфесы были прямыми, сделанными из серебра.
Константин тщательно выбрал один, а Когия взял другой, хотя и сомневался в прочности стали. Однако у него не было времени проверить это, потому что Константин отбросил плащ и жестом предложил ему сделать то же самое.
Когия сделал то же самое и, крепко схватив меч, скрестил его с мечом своего противника, в подлинно дуэльной манере. Он не знал, чем закончится поединок, но был готов сделать всё возможное. Он твёрдо верил, что Константин отравил француженку.
А теперь необходимо дать несколько пояснений относительно её смерти. Константин пригласил её пообедать с ним, и она приняла приглашение. Во время еды их разговор был несколько напряжённым, пока не было подано вино. После этого их общение стало более доверительным и даже в какой-то степени дружелюбным.
Мари случайно взглянула в сторону, на то место, где в стене находилась ниша, в которой была спрятана бутылка вина. Она была закрыта драпировкой, и Мари начала праздно размышлять гадать, что же находится внутри.
Она решила это выяснить, будучи очень любопытной натурой, и ей не терпелось дождаться окончания ужина. Когда Константин отвернулся от неё, на что-то отвлёкшись, она незаметно просунула руку за занавеску и вытащила маленькую бутылочку с отравленным вином.
Подумав, что оно может оказаться лучше того, что она пила, Мари наполнила бокал и выпила. Когда Когия вошёл в комнату, она упала на пол под действием смертельного яда, который действовал очень быстро.
И вот так она умерла от того самого яда, который предназначался её возлюбленному, и возможно, могли бы подумать вы, это стало для нее достойным воздаянием за то, что она стала причиной раздора между двумя хорошими друзьями, пусть они и были турками, да к тому же корсарами. И случается так в этой юдоли, где смешаны скорби и радости, что человек, ставший причиной вражды, получает свою справедливую кару, пусть и ненамеренно, от руки одного из обиженных.
Но в конце концов, она была не так уж и виновата. Она попала к ним в руки, они влюбились в неё и рассорились из-за неё, но она была не так уж виновата в этом, потому что они полюбили её не благодаря её хитрости, но только из-за её красоты, с которой она не могла ничего поделать. Но, как ни странно, ей достался яд, предназначенный одним из её любовников для другого, и поскольку один из них считал, что другой намеренно отравил её, они собирались сразиться на дуэли до смерти.
Но, возможно, было бы лучше всего, чтобы женщина, которая причинила столько неприятностей, пусть и не намеренно, умерла и ушла с дороги. Красота — это дар природы, который может приносить как пользу, так и вред, намеренно или непреднамеренно. Тех, кто делает добро намеренно, заслуживают похвалы, но тех, кто сделал это непреднамеренно, не следует так же хвалить, а те, кто творит зло намеренно, заслуживают осуждения, но при этом тех, кто делает его ненамеренно, следует жалеть.
Константин и Когия стояли лицом друг к другу с мечами в руках, на их лицах читалась ненависть и ярость, а матросы смотрели на них с восторженным вниманием, не смея вмешиваться.
Медленно и церемонно они подошли друг к другу и поклонились, затем скрестили мечи и отпрыгнули обратно в прежнее положение, после чего начался бой.
Каждый из них был мастером в своём искусстве, и оба были настолько равны, что ни один человек не мог с уверенностью предсказать, кто, в конце концов, окажется победителем.
Не меньше пятнадцати минут они скрещивали мечи, но ни одному из них не удалось задеть другого. Затем оба на мгновение остановились и, опёршись на свои мечи, настороженно смотрели друг на друга, а пот стекал по их лицам.
Внезапно крик одного из матросов привлёк внимание всех к тому, на что он указывал. В полумиле отсюда стояло несколько кораблей, несущих знамя Италии.
Эти корабли шли к ним на полном ходу, и пираты сразу поняли, что они преследуют их. Их было пять, и каждый нёс большое количество пушек.
Мгновенно оба капитана забыли о своей личной ссоре, Когия бросил свой меч и, подбежав к борту, прыгнул в ожидавшую его лодку. Его люди последовали за ним, немедленно перебравшись на свой корабль, команда которого была охвачена суматохой.
Оба корсарских корабля шли теперь вперёд с максимальной скоростью, и каждый кусочек парусины был поднят на их мачтах. Им помог свежий ветер и, хотя итальянские военные корабли держались сзади очень упорно, в конце концов, они наконец оторвались от них и благополучно достигли Константинополя, через семь дней после прекращения ссоры на борту корабля Константина.
Когия до конца своих дней верил, что Константин умышленно отравил Мари Кардуи, а Константин так и не простил ему нанесённых им оскорблений и того факта, что он приставал к Мари.
Двум друзьям было огорчительно разлучиться из-за такого недоразумения, и для них обоих было бы гораздо лучше, если бы испанского корабля с сокровищами никогда не существовало, и они не отправились в погоню и не захватили его столь успешно.
***
И такова, мой дорогой читатель, предыстория, то, что Мустафа Даг прочитал в старой рукописи, принадлежащей его отцу, которую он нашёл в старинном железном сундуке, спасённом от огня.
На следующий день после суда, завершившегося чудесным побегом Абдуллы, Мустафа занялся просмотром рукописи. Это было признание, сделанное его отцом, Когией Дагом, спрятанное в этой старой шкатулке. В нём ясно сообщалось о том, почему Абдулла так его ненавидел и причину ссоры между двумя семьями.
Конечно, там всё было сказано не так, как у меня, и многие детали, которые я привёл, были опущены. Но Мустафа знал, что существует не только одна точка зрения и, рассмотрев это дело со всех сторон, понял, что многие детали были упущены, и изложил их. Эти подробности были именно теми, что я привел здесь.
Подумав некоторое время, он позвонил Бейбару и попросил его просмотреть рукопись, а затем сообщить, что он об этом думает. Бейбар прочёл её очень внимательно и затем высказал своё мнение, во всех деталях совпадающее с мнением Мустафы.
— Это явно мемуары, написанные вашим покойным отцом, — сказал Бейбар, — но он упустил много вещей, которые ему следовало бы вставить. Например, бутылка отравленного вина, которую выпила Мари Кардуи, вероятно, была той же самой, которую негр принёс в каюту Когии. Очевидно, эта мысль не удивила твоего отца, иначе он бы сказал об этом.
Затем Бейбар упомянул ряд других деталей, с которыми вы уже знакомы.
— Ваша точка зрения полностью совпадает с моей, — сказал Мустафа. — Поскольку мы оба пришли к одним и тем же выводам, очевидно, что они должны быть правильными, иначе эта жизнь полна очень странных совпадений.
— Я слышал о многих более странных совпадениях, чем эти, — сказал Бейбар, улыбаясь. — Но послушай минутку, Мустафа, я хочу тебе сказать кое-что очень важное.
— Что именно, Бейбар? — удивлённо спросил Мустафа, повернувшись к нему.
— Однажды вечером, когда я рассказывал свою историю тебе и твоим друзьям, я упустил некоторые подробности, которые сейчас собираюсь поведать тебе. Ты не должен удивляться моему рассказу, Мустафа, ибо он совершенно правдив.
Тут Бейбар сел и рассказал следующее:
— Накануне того дня, когда меня бросили в жёлоб, я долго беседовал с Ахмедом и его сыновьями, и они открыли мне многое из того, что они хотели, чтобы я рассказал тебе. И вот что главное: они не твои родственники, но были навязаны тебе обманным путём из-за странных обстоятельств, которые свели вас вместе. Ахмед велел мне рассказать тебе всё, и я пообещал ему это, но в ту ночь перед таким количеством людей я заколебался, когда дошёл до этой части истории, и поэтому пропустил её. Он также велел мне взять оба бриллианта, что я и сделал, и сказал отдать один из них тебе, а другой оставить себе на память. Мы расстались со слезами на глазах, и я пообещал подчиниться его указаниям в точности. Вот бриллианты.
Бейбар вытащил их из кармана и положил на стол.
— Выбирай сам, Мустафа, — сказал он. — Я возьму то, что ты оставишь. Меня устроит любой вариант.
Бриллианты были так похожи друг на друга, что Мустафа не знал, какой выбрать, но закрыл глаза и, протянув руку, схватив первый попавшийся.
Бейбар взял оставшийся камень и положил его в карман.
— Теперь мы поговорим о других вещах, — сказал он. Мустафа согласно кивнул.
— Что ты собираешься делать с этим Абдуллой? — спросил Бейбар. — Он сбежал и, что ещё хуже, никто не знает, куда он направился. Его корабль исчез и, похоже, что его никто нигде не видел. Однако моряки — люди занятые и вскоре забывают, что видели какой-то корабль, который их ничем не заинтересовал. Он мог либо подняться вверх по реке и причалить к берегу в каком-нибудь из притоков Тигра, а затем причалить или встать на якорь в каком-нибудь безопасном месте, либо спуститься вниз по реке к Евфрату, а затем выйти в открытое море, что выглядит наиболее вероятным.
— Да, невозможно понять, куда направился Абдулла, — сказал Мустафа, качая головой, — ведь он очень эксцентричный человек.
— Ладно, тогда ответь на мой вопрос. Что ты собираешься делать?
— Я как можно скорее начну его искать, и даже если мне придётся отправиться на край земли, я найду его и отомщу за смерть тех людей, которых он убил, пусть те и обманули меня, заставив думать, что они были моими родственниками. Я охотно прощаю их и обязательно отомщу за их смерть.
— Но мы пока ещё не знаем, мертвы ли они, — сказал Бейбар. — Они вполне могут быть живы в данный момент.
— Это вряд ли возможно. Абдулла не стал бы так медлить в своей ярости, и у них не было бы возможности спастись.
— Признавая истинность твоих слов, можно предположить, что они сбежали, поскольку вы говорите, что это вряд ли возможно. Вряд ли возможно — не означает невозможно, поэтому сами твои слова допускают шанс того, что они могли сбежать.
— Ваши рассуждения хороши, Бейбар, но я имел в виду не совсем то, что сказал.
— Тогда что ты имел в виду?
— Я имел в виду, что это невозможно.
— Но я слышал, как ты говорил, что нет ничего невозможного.
— У вас хорошая память.
— Возможно, что и так, но это имеет мало отношения к тому, о чём мы собирались поговорить.
— Я сказал, что как можно скорее отправлюсь на поиски Абдуллы. Вы пойдёте со мной?
— Конечно, я это сделаю. Можешь быть уверен в моей помощи в достижении такой цели. Хотя Абдулла, как ты сказал, может отправиться на край земли, мы найдём его, если проживём достаточно долго, и когда мы доберёмся до него, он от нас не ускользнёт. Я без колебаний застрелю негодяя на месте, если когда-нибудь увижу его снова.
— Я тоже, но думаю, что для такого негодяя, как он, смерть от пули слишком хороша. Лучше повесить, хотя он не стоит той верёвки, которая его удавит.
— Что ж, тогда мы решим, какой смерти он заслуживает, когда захватим его, и обеспечим её ему в зависимости от обстоятельств.
— Вы помните послание, которое голубь принёс на ваш корабль? — сказал Мустафа.
— Да, — сказал Бейбар, — его никто не мог понять.
— Вот оно, — сказал Мустафа, вынул из кармана потрёпанный кусок пергамента и прочитал собеседнику следующее:
Мы если атакуем не корабль сможем на спасти пятый вас, день прыгайте после за этого. борт, Ответьте вас на подберут. это Если послание не при сможем помощи напасть голубя. дадим … знать.
— Ты нашёл этому объяснение? — спросил Бейбар.
— Да, — сказал Мустафа, — после многих часов ломая голову над этим, я наконец нашёл решение. С первого слова я читал через одно до конца, и получил вот что: «Мы атакуем корабль на пятый день после этого. Ответь на письмо при помощи голубя». Затем я начал со второго слова, и читал до конца точно так же через одно. Таким образом, я прочел оставшуюся часть письма, и она была вот какой: «Если не сможем спасти вас, прыгайте за борт, вас подберут. Если не сможем напасть, дадим знать». Мне пришлось прочесть последние два слова вместе, и я так думаю, что пустое место между ними было оставлено потому, что не нашлось ещё одного разделяющего слова. Очевидно, что это сообщение было написано Абдуллой и отправлено шпионам с помощью голубя. К несчастью для них, голубь принял меня за одного из них, и позволил мне забрать у него сообщение.
— Ты очень умён, — сказал Бейбар, — и из тебя получился бы прекрасный знаток, который расшифровывал бы старые рукописи и тому подобное.
— Пойдёмте, я думаю, нас ждёт ужин, — сказал Мустафа. — После ужина мы составим наши планы и обсудим их.
— Как скажешь, — сказал Бейбар.
— Что нам делать с бриллиантами? — спросил Мустафа через несколько минут, когда они вышли из комнаты.
— Сохрани их как память о наших друзьях, Беках, — уважительно сказал Бейбар, входя в столовую и садясь за стол, на котором слуги расставляли множество блюд. Мустафа последовал его примеру, и вскоре они плотно поужинали.
Глава XXIV
Когда Абдулла Хусейн, на которого мы обратим сейчас наше внимание, покинул комнату, где паша с его людьми судил его за крайне тяжкое преступление, он думал, что одержал великую победу.
Он заранее предвидел сосредоточенное внимание всех этих людей, когда кади откроет пакет, и знал, что их внимание будет настолько поглощено этим, что они на время отвлекутся от него, так что если ему удастся освободиться от цепей, он сможет сбежать.
Оказавшись в соседней комнате, он закутался в найденный там длинный плащ, и смело вышел из дома, пройдя мимо двух солдат, стоявших у дверей, как будто их там и не было. Они не обратили на него особого внимания, и он продолжил свой путь по узкой, почти пустынной улице, затем свернул в другую.
Наконец, пройдя лабиринт этих улиц, он достиг больших ворот в южной части города и, пройдя мимо дома Мустафы, вскоре достиг реки, где его ждало маленькое судно.
Он поднялся на борт и, отдав приказания матросам, спустился в свою каюту, сбросил плащ и прилёг на диван отдохнуть. Несколько утомлённый после долгой прогулки, он вскоре заснул и не просыпался до тех пор, пока матрос не объявил, что обед готов.
Он очень сытно поел, а затем вышел на палубу, чтобы полюбоваться пейзажем. Они шли вниз по реке, в соответствии с его приказанием. Дул лёгкий ветерок, который помогал кораблю двигаться вперёд. Время от времени мимо них проходили суда, направлявшиеся домой, но река казалась пустынной.
Корабль шёл со скоростью около трёх миль в час, и Абдулла прикинул, что они примерно на следующий день они достигнут Евфрата. Когда наступила ночь, он спустился вниз и, укрывшись покрывалом, вскоре заснул до следующего утра.
Проснувшись, он позавтракал, а затем вышел на палубу посмотреть, как обстоят дела с погодой.
Река значительно расширилась, и он знал, что через несколько часов они войдут в Евфрат, по которому он намеревался подняться.
Через несколько часов они увидели перед собой гораздо более широкую реку, в которую и вошёл корабль. Когда они поднялись вверх по её течению на достаточное расстояние, Абдулла убедился, что его путешествие проходит благополучно, спустился вниз и прилёг в каюте.
Мысли его были не очень приятными, а напротив, очень плохими. Он размышлял об убийстве, с помощью которого мог бы избавиться от Мустафы и его друзей.
Наконец он пришёл к определённому решению, поднялся со своего места и, выйдя на палубу, велел матросам направить судно обратно.
Через несколько часов они вошли в Тигр и поплыли вверх по нему к Багдаду. Через день или два они ночью достигли этого города, и Абдулла высадился на берег, направившись к городским воротам.
Оставаясь незамеченным, он прошёл мимо множества людей, прислушиваясь к их разговорам. В основном речь в них шла о нём, и он знал, что говорящие не были бы столь беспечны, если бы знали, что предмет их разговора находится так близко от них.
Пройдя через весь город, он наконец добрался до своего дома и вошёл. Там он отдал распоряжения слугам, которые выказали некоторое удивление по поводу его возвращения, а затем прошёл в свою комнату.
Здесь он сел за стол и начал писать письмо, тщательно изменив собственный почерк. Внезапно, в то время как он был занят этим, в комнату вошёл слуга и объявил, что какой-то человек желает видеть его по очень важному делу.
Абдулла бросил перо, пробормотав проклятие по адресу всех посетителей, а затем резким тоном приказал слуге привести этого человека к нему.
Слуга вышел из комнаты, очень довольный этим, а Абдулла с хмурым выражением на смуглом лице повернулся к письму, которое он писал. Не успел он написать и строчку, как в комнату вошёл мужчина и поклонился ему.
— Что ты хочешь? — спросил Абдулла, демонстрируя желание вернуться к своему занятию.
— Я был бы весьма признателен, если бы вы заперли дверь, — сказал незнакомец.
— С какой стати? — поинтересовался Абдулла. — Мы можем обсуждать наши дела так же хорошо, когда она открыта.
— Я хочу, чтобы вы закрыли её, — сказал мужчина.
— Пожалуйста, объясни мне причину, — сказал Абдулла. — Ты очень дерзок, — добавил он, нахмурившись.
— Я уже слышал от вас это замечание, — сказал гость, сбрасывая плащ и усаживаясь на диван.
— Значит, ты меня знаешь, — ответил Абдулла. — Кто же ты такой?
— Я скажу вам, когда вы закроете дверь, — прозвучал строгий ответ. Голос этого человека звучал натянуто и неестественно, и Абдулла подумал, что он, должно быть, притворяется, опасаясь, что его настоящая личность будет раскрыта.
Он неохотно запер дверь, и снова повернулся к посетителю.
— Теперь назови мне своё имя, — сказал он, бросая ключ на стол.
— Акмат Бек, — сказал тот своим настоящим голосом.
Абдулла вздрогнул, словно его поразил удар молнии.
— Акмат Бек? — переспросил он.
— Да, так меня зовут, — сказал Акмат, сбрасывая с себя тюрбан, парик под ним и маску, скрывавшую его истинное лицо.
— Чего ты хочешь от меня? — спросил Абдулла, дрожа.
Вместо ответа Акмат взял ключ, сунул его в карман и сказал:
— Я пришёл сюда, чтобы положить конец твоим злым деяниям.
— Ты не посмеешь убить меня, — ответил Абдулла. — Мои друзья не успокоятся, пока не схватят тебя.
— И что же они сделают со мной, если это несчастье произойдёт? — спросил Акмат.
— Подарят тебе смерть, которую ты и твои товарищи должны были встретить, но каким-то чудом избежали её, — ответил Абдулла.
— Ты можешь угрожать, злиться и волноваться хоть целый день, — сказал Акмат, — но нисколько меня не напугаешь.
— Что ты собираешься со мной сделать? — спросил Абдулла.
— Я тебе это уже говорил, — ответил Акмат.
— О, я помню, но как ты меня убьёшь?
— Пристрелю тебя, — с удовольствием произнёс Акмат.
— Я позову на помощь, — сказал Абдулла.
— Если ты это сделаешь, то упадёшь замертво прежде, чем утихнут отголоски твоих слов.
— А если я всё же позову? Ты умрёшь. Это, по крайней мере, принесёт мне некоторое удовлетворение.
— Что ж, если я умру, меня порадует то, что твоя душа станет моей спутницей в раю или каком-то другом месте.
— Возможно, так и будет. Похоже, что нам суждено встретиться после этого.
— Но, возможно, мы и не встретимся в будущей жизни. После всех твоих деяний, Абдулла, я не думаю, что ты надеешься достичь вечного блаженства в мусульманском раю. Ты был Почитателем Пламени и потому не можешь войти в рай всех добрых турок.
— Но человек может поклоняться двум богам, если ему угодно, — сказал Абдулла.
— Возможно, и так, но Аллах не позволяет таким людям войти в рай, который предназначен не для неверных собак, а для праведников и преданных ему людей.
— Но разве не может быть двух небес? — спросил Абдулла. — У христиан и буддистов есть свой потусторонний мир, как и у ваших мусульман, так почему же у Почитателей Пламени не может быть своего?
— Потому что они всего лишь идолопоклонники и склоняются перед изображениями из дерева и камня, — был суровый ответ Акмата.
— Но, — возразил Абдулла, — то же самое делают и буддисты. — Они склоняются перед изображением Будды.
— Мы, буддисты, — сказал Акмат, который сам был твёрдым приверженцем учения Будды, — склоняемся перед образом того, кто когда-то действительно существовал, тогда как Почитатели Пламени поклоняются огню и образу того, кто является всего лишь мифом, вероятно, придуманным каким-то безумным жрецом, который хотел ввести человечество в заблуждение.
— Это ложь, — горячо ответил Абдулла. — Наш бог был человеком, который действительно существовал.
— Я пришёл сюда не для того, чтобы спорить о религии, — сказал Акмат, решив, что пора прекратить спор, — а для того, чтобы убить тебя. У меня с собой пузырёк с ядом, кинжал, меч и два пистолета. Какую смерть ты выберешь?
—Стреляй в меня, — сказал Абдулла, приняв безразличный вид. — Но если ты соберёшься стрелять, я позову своих слуг, и они прикончат тебя, как я уже говорил.
— Очень хорошо, вот только способ стрельбы выберу я, — сказал Акмат. — Ты бросил мне вызов, предложив застрелить тебя.
— Я не знал, что существует более одного способа стрельбы, — сказал Абдулла, который полностью восстановил к этому моменту самообладание и храбрость. Он был действительно храбрым человеком, но внезапное появление Акмата так взволновало его, что сначала он почувствовал страх, но сейчас он преодолел его. Он уже решил встретить смерть так храбро, как только сможет.
Вместо ответа Акмат подошёл к большим часам, стоявшим в дальней части комнаты напротив того места, где сидел Абдулла, и привязал тяжёлую нить к часовой стрелке. Затем прикрепил к стене в подвеске из ремней один из своих пистолетов, взвёл его и привязал нить к спусковому крючку, оставив небольшую слабину, чтобы стрелка могла сдвинуться на несколько дюймов, прежде чем нить натянется и спустит крючок.
Акмат взял в руку другой пистолет и подошёл к Абдулле.
— Пожалуйста, подойди к столу и сядь на него, — попросил он.
Абдулла подчинился, но только под дулом пистолета. Тогда Акмат осторожно привязал его ноги к ножкам стола и связал руки вместе так, чтобы он не мог ими пошевелить.
Теперь Абдулла сидел лицом к дулу закреплённого пистолета, и это дуло было направлено в центр его лба, находясь всего в нескольких футах от него. Примерно через два часа нить натянется, спустив курок, и Абдуллы больше не будет. Прошло несколько минут, прежде чем он разгадал этот замысел, а затем язвительно похвалил Акмата за его изобретательность.
— Я сам не смог бы сделать лучше, — с усмешкой заключил он. Но Абдулла обнаружил, что сидеть перед заряженным пистолетом, который должен был выстрелить в определённое время, было не шуткой. Он начал нервничать, лицо его побледнело.
«Очень щекотливая ситуация», — подумал он и пожелал, чтобы Акмат поскорее покончил с этим делом. Но недобрый Акмат не проявил ни малейшего желания оказать ему такую услугу. Напротив, он тихо сидел на диване и наблюдал, как на лице Абдуллы проявляются оттенки страха.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил Абдулла, повернув голову и посмотрев на Акмата.
— Буду сидеть здесь, пока не выстрелит пистолет, — сказал Акмат. — Оставлять тебя одного не стоит, потому что ты легко можешь уклониться от выстрела, если я выйду из комнаты. Ты можешь наклонить голову на несколько дюймов, и пуля не причинит тебе вреда. Я намерен остаться здесь и позаботиться о том, чтобы ты не смог так легко избежать смерти. Если ты снова наклонишь голову, как делаешь сейчас, я заставлю тебя проглотить этот яд, который подействует в течение двадцати четырёх часов. Ручаюсь, что тогда ты предпочтёшь принять смерть от этого пистолета, чем терпеть медленное, но ужасное действие отравы, которую я предложил в качестве замены.
— Возможно, я бы так и сделал, — сказал Абдулла. — Проглотить яд и не ощутить его эффект в течение длительного времени было бы более неприятно, чем иметь перед лицом заряженный пистолет, который выстрелит через два часа.
— Если бы я оказался в таком затруднительном положении, как ты, — сказал Акмат, — я бы обязательно так и сделал. Умирать тысячей воображаемых смертей, как ты хочешь, не так приятно, как умереть одной реальной, которая покончит с этим делом навеки. Твои злодеяния навлекли на тебя эту судьбу, и я был избран для того, чтобы проследить за её исполнением. Я склонен к разговорчивости и, поскольку ты скоро умрёшь, я не возражаю против того, чтобы обменяться с тобой откровениями.
— Ты имеешь в виду, — сказал Абдулла, — что я должен выложить тебе все свои злодеяния, а ты взамен расскажешь мне историю своей прежней жизни?
— Именно, — сказал Акмат. — Я начну с того, что расскажу тебе, как я с моими братьями сбежал из твоей тюрьмы.
— Очень хорошо, — сказал Абдулла. — Продолжай. Я вовсе не против услышать столь интересную историю.
— Тогда вот она, — сказал Акмат и рассказал своему врагу следующее:
— В числе твоих слуг в храме Почитателей Пламени был один афганец, который должен был принести еду и воду мне, моим братьям, отцу, капитану и Мустафе. Он сказал мне, что не является членом общества, что оно ненавистно ему, и если бы он знал, с чем связался, то не стал бы работать на тебя. Однако он был беден, и жалованье, которое ты ему предложил, было очень заманчивым, поэтому он продался тебе в рабство на семь лет. К тому времеени эти семь лет почти прошли, и он сказал мне, что на следующий день после нашей предполагаемой смерти его должны освободить от обязанностей. Он сказал мне, что тайно выведет меня и моих друзей из тюрьмы, если мы сможем уговорить тебя отложить казнь на некоторое время. Теперь ты понимаешь причину, по которой мы просили об отсрочке, когда ты пришёл к нам, чтобы бросить в озеро. Ты был глупцом, выполнив нашу просьбу, и мы с радостью вернулись в нашу тюрьму. Бейбар, который сбежал, удерживаясь на верёвках под желобом, исчез, и мы знали, что он смог благополучно уйти. С собой он взял чёрные бриллианты, которые ты спрятал в железном ящике, висящем над озером.
— Вы отдали ему эти бриллианты, — спросил Абдулла с немалым интересом, — или он их украл?
— Мы отдали их ему, — сказал Акмат, — сказав, чтобы один из них он оставил себе, а другой отдал своему другу Мустафе.
— Ах! Теперь я всё понимаю, — сказал Абдулла. — Продолжай, пожалуйста, твой рассказ очень интересен.
— На следующее утро Юсуф Джан, твой раб, одел нас в свою одежду, вывел из тюрьмы незаметно для ваших людей и дал нам лодку, чтобы мы могли переправиться на материк. Он сам пошёл с нами, и вскоре после этого мы высадились недалеко от устья Инда. Когда мы плыли к берегу, то увидели, как ваш корабль покинул остров и, заметив нас, преследовал до самого берега. Он подошёл достаточно близко, чтобы нас можно было узнать, ты потряс кулаком, а затем вы уплыли.
— Да, всё так и было, — сказал Абдулла. — Что вы делали потом?
— Поднялись на борт первого корабля, направлявшегося в Багдад, и достигли его на следующий день после вас. Мы слышали о вашей попытке захватить Мустафу, но не заходили к нему, и о твоём странном побеге от судей. Мы ожидали, что ты сделаешь как раз то, чего люди от вас не ожидали, то есть вернёшься в Багдад. Переодевшись персами, мы выследили, где ты высадишься на берег, увидели, как ты сошёл с судна и отправился к себе домой. Тогда мы разработали план твоего убийства тебя, который я сейчас осуществляю. Меня выбрали его исполнителем, и я не так давно пришёл к тебе домой. Остальное ты знаешь.
— Афганец прибыл в город вместе с вами? — спросил Абдулла.
— Да, — ответил Акмат. — Сейчас он с моим отцом и братьями.
— Что ж, полагаю, теперь моя очередь, — угрюмо сказал Абдулла. — Если я расскажу тебе о своих злодеяниях, ты расскажешь о них всему свету. Но какая разница? Я скоро умру, и у меня уже очень плохая репутация. Так почему бы мне не укрепить её, заслужив ещё более дурную славу, чтобы моё имя действительно запомнили?
— Почему бы и нет? — сказал Акмат. — Я бы посоветовал тебе так и сделать.
Вот так и получилось, что Абдулла позволил себя обмануть и рассказал одному из своих врагов историю своих злодеяний.
Закончив рассказ, Акмат молча погладил бороду. Теперь он знал всё, что хотел знать об Абдулле, и был готов проявить к нему снисхождение. Он не считал преступлением убийство такого злодея, как Абдулла, но ему было неприятно хладнокровно убивать ближнего.
Из двух часов, отведённых Абдулле на жизнь, оставалось всего четверть часа, а Абдулла уже достаточно натерпелся душевных мук. Так что Акмат собрался убрать заряд из пистолета, но пока не знал, как это сделать. Внезапно ему пришла в голову идея, и он решил воплотить её в жизнь.
Два пистолета, которые он носил, были совершенно одинаковыми, а ременная подвеска, в которой висел пистолет, направленный на Абдуллу, была очень свободной. Всё это способствовало осуществлению его плана.
Он взял пистолет, который держал в руке, подошёл к столу, на котором сидел Абдулла, и тихо извлёк заряд. Затем он обратил внимание Абдуллы на что-то позади себя и, пока тот оглядывался, чтобы посмотреть туда, подменил оружие на то, что висело в подвеске.
— Я не вижу никакой картины, — сказал Абдулла, оборачиваясь. Именно на эту вещь Акмат обратил его внимание.
— Вот она, — сказал Акмат, указывая на маленькую миниатюру в золотой рамке, лежавшую на столе.
— Ах вот ты о чём, — с отвращением произнёс Абдулла и, повернувшись, упёрся взглядом в пистолет, хотя нервы его были истерзаны в ужасном ожидании верной, но неспешной смерти.
— Что ж, твоя карьера скоро подойдёт к концу, — сказал Акмат.
Абдулла побледнел. Это тоже действовало ему на нервы и нисколько не улучшило его душевного состояния.
— Больше не говори об этом, — сказал он раздражённо.
— Ты скоро умрёшь, — сказал Акмат, делая вид, что не слышит его.
— Да, пожалуй, так и сделаю, — сказал Абдулла, видя, что этот человек продолжает его мучить, и зная, что ответными действиями он только подольёт масла в огонь. Поэтому, рассудил он, лучше всего будет смириться и больше ничего не говорить. Ведь через десять минут его страдания закончатся, и тогда Акмат больше не сможет его мучить.
За последующие десять минут он испытал все муки ада. Акмат безостановочно повторял ему вновь и вновь, что он скоро умрёт, и Абдулле только и оставалось, что терпеть это. По прошествии десяти минут пистолет щёлкнул, но больше ничего не произошло, и Акмат рассмеялся.
— Отличная шутка! — воскликнул он и, смеясь, вышел из комнаты, оставив Абдуллу наедине с затопившей его бурей эмоций, которая на мгновение охватила его. Гнев, досада и облегчение разрывали на части его разум, и прошло много времени, прежде чем он вновь обрёл дар речии и смог говорить.
Разряженный пистолет и нить, натянутая теперь стрелкой часов, висели перед ним, и он рассмеялся от облегчения, что оказался избавлен от участи, которую ему приготовили.
Затем в его голове промелькнуло воспоминание о том, что он рассказал Акмату, и он позвал своих слуг. Они толпой ввалились в комнату и освободили его с помощью ножей.
— Схватите человека, который только что вышел из этого дома, — велел он, и слуги высыпали из комнаты, чтобы выполнить его приказ. Абдулла последовал за ними и успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как Акмат скрылся за углом, преследуемый полудюжиной рабов. Затем он вернулся в дом и сел дожидаться их возвращения.
Тем временем мы вернёмся к Акмату.
Рабы не отставали от него, но он был хорошим бегуном и, пробежав мимо дома, выступавшего из общей линии, свернул в небольшой переулок, а слуги пробежали мимо, тщетно преследуя его.
Тогда он замедлил шаг и пошёл, пока не вышел на другую улицу. Окольными путями он добрался до караван-сарая, где остановились он и его родственники.
Он вошёл в комнату, которую они занимали, и обнаружил, что все они с нетерпением ждут его возвращения. Когда он появился, его забросали множеством вопросов, и ему с большим трудом удалось их успокоить, чтобы рассказать свою историю, не опасаясь, что его перебьют.
Наконец ему это удалось, и тогда он изложил историю своего приключения с Абдуллой во всех подробностях.
В конце они расхохотались над шуткой и поздравили его с успехом. Все были в ужасе от преступлений, совершённых Абдуллой, и прямо заявили об этом.
— Что же теперь нам делать? — спросил Акмат.
— Идите к Мустафе, хотя я почти не надеюсь, что он примет нас после того, как мы навязали ему себя в качестве фальшивых родственников, — сказал Ахмед.
— То, что ты говоришь, справедливо, — сказали остальные и, определившись с этим вопросом, решили выполнить всё в тот же вечер.
Затем был подан ужин, и они немного посидели, прежде чем отправиться в путь.
Глава XXV
Слуги, отправившиеся в погоню за Акматом, вернулись к Абдулле, опустив головы, ожидая его гнева, когда он узнает, что его враг сбежал, и упрёков, который непременно за этим последуют.
— Ха! Вы, трусы, позволили ему сбежать? Неужели думаете, что я нанял вас, чтобы вы позволить моим врагам уйти? — воскликнул Абдулла, потрясая кулаком и яростно глядя на злоумышленников.
— Нет, хозяин, — ответили они хором, — но он знал улицы лучше нас и каким-то образом сумел ускользнуть.
— Сумел? Что ж, я искренне считаю, что вы позволили ему сбежать. Я прикажу перепороть вас всех и уволить завтра со службы. Я знаю человека, который хочет купить несколько рабов, и я продам вас ему. Он очень недобрый хозяин и скоро заставит вас сожалеть о том, что вы не повиновались моим приказам. А теперь оставьте меня.
Слуги не нашлись, что сказать в своё оправдание, поскольку спорить с Абдуллой было бесполезно, поэтому они вошли в дом и сразу направились в свои покои, чтобы рассказать о своих злоключениях сочувствующим друзьям.
Абдулла в глубоком раздумье, с лицом, залитым гневом и огорчением, пошёл в свою комнату, в ярости бросился на диван и принялся обдумывать всё случившееся.
Тем временем несколько человек, которые видели Абдуллу, когда он выходил из дома на улицу, и бесплодную погоню несчастных рабов за Акматом, поспешили к кади, чтобы сообщить ему о возвращении этого человека и привести солдат для ареста Абдуллы.
Сам Абдулла знал, что за ним наблюдают, и теперь обдумывал, как бы ему нанести последний удар Мустафе и сбежать на свой корабль, намереваясь навсегда покинуть страну.
Мысли его были всецело заняты убийством, причём вполне конкретным убийством. Наконец он встал и наделся на себя костюм респектабельного индуса средней зажиточности.
Затем он намазал скимитар неким полужидким ядом и вложил его в ножны. Его кинжал принял дозу той же смеси, и в неё же были обмакнуты пули его пистолетов.
Затем он крадучись выбрался из дома, стараясь, чтобы никто из слуг не заметил его, и наконец достиг улицы, которая сейчас была пуста. Всё вокруг было окутано мраком.
Он взял фонарь, освещая себе путь, чтобы не споткнуться. Хорошо зная дорогу к дому Мустафы, он без труда добрался до него примерно через час после выхода.
Смело подойдя к двери, он постучал. Ему тут же открыл слуга и пригласил его войти. Он вошёл, и слуга побежал сообщить своему хозяину, что его желает увидеть какой-то человек.
Затем он вернулся к Абдулле и провёл его в столовую, где ужинали Бейбар и Мустафа.
Мустафа встал и велел ему сесть и поужинать с ним, сказав, что его дела могут подождать, пока не закончится трапеза.
Абдулла выполнил просьбу и сытно поел, хотя находился в доме своего врага. Он решил не убивать Мустафу, пока не закончится ужин, и слуги не выйдут из комнаты. Было бы неразумным делать это, когда за ним наблюдало такое количество рабов, которые немедленно схватили бы его, как только он совершит задуманное, так что убежать не получится.
Внезапно вошёл слуга и сообщил Мустафе, что пять человек желают видеть его по срочному делу.
— Приведите их, — сказал Мустафа. Повернувшись к Абдулле, он добавил: — Вы видите, господин, что у меня много посетителей. Вы могли бы подумать, что меня утомит приём такого большого количества людей, но почему-то этого не происходит. Похоже, мне доставляет удовольствие встречаться с людьми, которых я никогда раньше не встречал, и наблюдать за всеми их особенностями, как физическими, так и психическими. Я весьма интересуюсь психологией и могу дать любому немало сведений по этому предмету, а также относительно человеческой природы.
— Как ни странно, — сказал Абдулла, скрывая свой голос, — я тоже проявляю немалый интерес к этим предметам. Могу отметить, что это несколько странное совпадение.
— Да, это своего рода совпадение, господин, — сказал Мустафа, — однако вот идут люди, которые желали меня видеть.
Акмат в сопровождении остальных вошёл в комнату и поклонился Мустафе и Абдулле. Абдулла побледнел и был очень удивлён. Он не представлял, как ему следует относиться к этому визиту.
Мустафа наполовину поднялся со своего места и уставился на них изумлёнными глазами. Его пальцы сжимали стол так, словно отпустить его для него было бы равносильно смерти. Он смотрел на них в немом изумлении, не в силах произнести ни слова.
Акмат полуулыбнулся и подошёл к нему, дружелюбно протягивая руку, не в силах придумать, что следует делать дальше. Мустафа, едва сознавая, что делает, схватил эту руку с силой, изумившей Акмата, даже не осознавшего, что он сделал. Затем он заговорил.
— Садись, Акмат, — сказал он, — и поужинай со мной. Потом ты сможешь рассказать свою историю.
Акмат сел вместе со своими братьями, и Ахмед сделал то же самое.
Бейбар не знал, что делать. Его разум был в смятении, поэтому он откинулся назад и начал обдумывать происходящее.
«Как они сбежали?» — вот что озадачивало его более всего, и он снова и снова прокручивал эту мысль в уме, рассматривая её во всех аспектах, со всех сторон и направлений, полный решимости рано или поздно прийти к разгадке.
Мустафа всё пребывал в ошеломлении от внезапного появлением тех, кто были его друзьями и навязались ему в качестве фальшивых двоюродных братьев. Он машинально сел и принялся обдумывать ситуацию, как и Бейбар.
«Как они сбежали?» — этот вопрос беспокоил и его, и капитана.
Абдулла не был озадачен этим, выслушав ранее объяснение от самого Акмата, но его беспокоил другой вопрос.
«Почему они пришли в дом Мустафы?» — спрашивал он себя, и ответ всегда был одним и тем же, пока ему это не надоело, и он не вернулся к трапезе.
Наконец ужин подошёл к концу, как и всякая другая трапеза, и Мустафа забыл об Абдулле, желая услышать рассказ Акмата. Слуг отпустили из комнаты, и Акмат начал свой рассказ. Абдулла решил не пытаться убить Мустафу, пока не узнает о цели визита пяти индусов.
Акмат рассказал свою историю с момента побега Бейбара и до завершения шутки, которую он сыграл с Абдуллой. Мустафа посмеялся над этим, и Абдулла с немалым трудом удержался от того, чтобы вытащить отравленный скимитар и тут же сразить его. Но каким-то чудом, благодаря своему сильнейшему самообладанию, ему удалось это, и он терпеливым видом выслушивал замечания, которые они произносили в его адрес. Эти замечания были не слишком вежливыми и лишь подливали масла в огонь ярости, пылавший в груди Абдуллы.
Затем Мустафа рассказал им свою историю, а вслед за ним и Бейбар. Прошёл час, прежде чем они закончили разговор, и тогда Мустафа вспомнил о своём госте. Повернувшись к Абдулле, он сказал:
— Господин, я прошу прощения за моё невнимание, но, как вы видите, я был так увлечён беседой с моими друзьями, пережившими чудесные приключения, что я совершенно забыл о вас. Я сердечно извиняюсь и приношу тысячу извинений.
— Одного извинения вполне достаточно, — сказал Абдулла, позволяя своей ярости проявиться в словах и тоне голоса.
Мустафа был поражён таким дерзким и нелюбезным ответом и отступил назад, почти не зная, что ему следует сделать или сказать.
Тогда Абдулла отбросил парик, который был у него на голове, и свой индийский плащ и, выхватив меч, заговорил своим настоящим голосом:
— Мустафа Даг, сейчас ты умрёшь.
Он поднял над головой отравленный скимитар и метнулся к Мустафе, с намерением убить.
Мустафа удачно уклонился от первого удара и отскочил в сторону, призывая друзей на помощь. Бейбар выхватил кинжал и бросился на Абдуллу, но споткнулся и упал к его ногам, а кинжал, который он не удержал в руке, задел ногу Абдуллы.
На лице Абдуллы появилась довольная улыбка. Он поднял меч и уже собирался ударить распростёртого перед ним Бейбара, когда Акмат набросился на него сзади с такой яростью, что Абдулла повалился на пол, но тут же снова поднялся на ноги, оставив Акмата стоять на четвереньках.
Меч всё ещё был в руке Абдуллы и, поднявшись, он ударил Бейбара, стоявшего на коленях. Меч вошёл ему в плечо, едва дойдя до кости. Рана была не серьёзной, но яд на клинке сделал её смертельной.
Затем Абдулла ударил Акмата, но тот уклонился, вскочил на ноги, вытащил свой меч и был готов напасть на Абдуллу, чтобы покончить с ним.
Вдруг резкое шипение пронзило воздух, и все обернулись к двери, чтобы посмотреть, в чём причина. В дверях показалась индийская кобра, которая ползла к ним, время от времени поднимая раздутую голову и издавая сердитое шипение.
— Это кобра Сехи, — крикнул Мустафа. — Он вырвалась из клетки и приползла сюда, привлечённый шумом.
Сехи был малайским слугой, державшим в качестве питомца кобру, которую он научил танцевать и выполнять несколько трюков.
Все находившиеся в комнате в тревоге отпрянули, не зная, убить ли незваную гостью или прогнать её.
Внезапно рептилия заметила Абдуллу. Её капюшон раздулся до огромных размеров, она обнажила ядовитые клыки и издала громкое шипение. Запах крови на скимитаре, который он держал в руке, возбудил её ярость.
Она взвилась в воздух и, вновь издав шипение, бросилась на него, ударив в грудь с такой ужасающей силой, что Абдулла пошатнулся и едва не упал на пол.
Он с огромным усилием устоял на ногах, когда клыки кобры пронзили кожу и смертельный яд проник в его организм. Он взмахнул мечом Он кулаком сбил змею на пол и, взмахнув мечом, нанёс удар, отделив её голову от тела. Лицо его побагровело от возбуждения, мгновенного испуга и страха смерти. У него почти перехватило дыхание, но затем он пришёл в себя и, вновь взмахнув мечом, издал дикий вопль и бросился к Мустафе, полный решимости убить его.
— Ты умрёшь! — кричал он, собираясь немедленно подтвердить это заявление. Мустафа нырнул под стол, и удар обрушился на этот полезный предмет мебели, не причинив вреда человеку.
Мустафа выскочил с другой стороны как раз в тот момент, когда Абдулла запрыгнул на стол. У него хватило соображения, чтобы схватить стол и опрокинуть его вместе с Абдуллой.
Меч выпал из руки Абдуллы, когда он упал спиной назад под свалившийся на него стол, ударился о пол в дюйме от головы змеи и замер, содрогаясь от падения.
Абдулла вместе со столом с ужасающим грохотом свалились на пол, но Абдулла не растерялся и выбрался из-под тяжёлого предмета мебели, хотя и получил несколько серьёзных ушибов, и бросился к своему мечу, прежде чем Мустафа или кто-либо ещё смог это предотвратить.
Размахивая оружием в воздухе, он снова бросился он на молодого турка, но замер на полушаге и издал предсмертный крик. Яд кобры подействовал быстро, ведь он проник в тело совсем недалеко от сердца, и Абдулла замертво упал на пол, с выпученными от ужаса глазами.
А отравленное оружие выскочило из его руки и ударилось в потолок — настолько страшной была сила броска, с которой его метнули. Он лежал молча, закрыв глаза, и только один раз вздрогнул, когда его злой дух расстался с телом.
Тогда все поняли, что его жестока карьера подошла к концу, и все столпились вокруг его тела, даже Бейбар, у которого обильно текла кровь из раны — яд ещё не успел подействовать.
Затем Акмат заговорил, словно обращаясь к телу:
— Всю свою злую жизнь ты был змеёй, Абдулла, во всех своих поступках и мыслях, поэтому вполне уместно, что ты умрёшь от змеиного зуба.
Он замолчал и, повернувшись к своим товарищам, молча наблюдал за их лицами. Они тоже смотрели на него. Никто не произнёс ни слова, и в этой комнате смерти воцарилась мёртвая тишина.
Затем все снова повернулись к трупу, глядя на него. Они с трудом осознавали, что их ужасный враг мёртв, и никто не думал, что одному из них вскоре предстоит сопроводить дух злодея в царство теней.
Несколько слуг робко заглянули в дверь, испуганно наблюдая за молчаливой группой.
Тогда Ахмед сказал:
— Сыновья мои и друзья, этот человек, который был нашим врагом, теперь мёртв в результате несчастного случая, который мы должны рассматривать как деяние Аллаха. Как сказал Акмат, вполне уместно, что он должен умереть от змеиного зуба, поскольку он сам при жизни всегда был змеёй. Но всё же мы должны похоронить его, хотя всё, чего он заслуживает — это быть брошенным на растерзание стервятникам, которые быстро расправятся с его трупом. Нам лучше послать кого-нибудь к паше, чтобы сообщить ему о всём произошедшем. Он позаботится обо всём остальном, а мы тем временем накроем тело тканью, чтобы оно было готово для носильщиков.
Едва он закончил эту речь, как Бейбар, который после удара страдал от ужасной боли, молча вскинул руки и упал на пол мёртвый. Яд сделал своё смертоносное дело, и злая душа Абдуллы обрела спутника в путешествии к теням смерти.
Он лежал на полу рядом с безмолвным трупом Абдуллы, неподвижный, как леопард, высматривающий свою добычу. Ни единое содрогание не сотрясало его тело, и он лежал совершенно бездвижно, не шевелясь.
Мустафа, который первым пришёл в себя, опустился рядом с ним на колени и перевернул тело так, чтобы лицо оказалось вверху. Безмолвный лик Бейбара был ужасен в своей бледности, он уже почти окостенел. Яд хорошо сделал своё дело.
Все молча опустились на колени возле трупа, понимая, что капитан бесповоротно мёртв. Они сразу поняли, что меч наверняка был отравлен. Поэтому бесполезно было пытаться заставить его снова дышать. Кровь свободно вытекала из пореза на плече, пятная пол маленькими лужицами и ручейками.
Тогда Мустафа начал рыдать по своему другу, и остальные последовали его примеру. Бейбар был хорошим товарищем для них всех, и они искренне сожалели о его смерти.
Через несколько минут Мустафа поднялся, восстановив самообладание, за ним встали и все остальные.
— Прощай, Мустафа, — сказал Акмат, и он, с братьями и отцом, навсегда покинул эту комнату, оставив Мустафу, охваченного недоумением.
— Сехи, — крикнул он, — иди сюда, у меня есть для тебя поручение.
Сбоку была небольшая дверь, в которую вошёл Абдулла. Двое его спутников последовали за ним и оказались в небольшом гроте. В одном его конце располагалось углубление в форме большой чаши.
Из него непрерывно вырывалось голубое пламя, но не было заметно никакого топлива, которое могло бы поддерживать горение. Оно прыгало и кувыркалось по всей чаше, а затем устремилось вверх, приняв форму спирали.
— Подержи ногу возле отверстия, из которого исходит пламя, — сказал Абдулла Мустафе.
Мустафа так и сделал, и боль мгновенно покинула его лодыжку. Он поставил ногу на землю и обнаружил, что может ходить лучше, чем когда-либо прежде в своей жизни. Ощущение силы, казалось, пронизало всё его существо, и шок, вызванный азартом боя и возникшей в результате усталостью, спал с него, как фальшивая маска, которую сбрасывает её владелец, раскрывая свою истинную личность.
Затем Абдулла жестом предложил Ахмеду приблизиться к пламени. Ахмед так и сделал, и обе его раны мгновенно оказались исцелены, а сила молодости снова вернулась к нему.
Затем Абдулла поднёс свою раненую ногу к синему пламени, и она тоже была исцелена.
— Что ты думаете о таких вещах? — спросил он, обращаясь к Мустафе.
— Очевидно, ты владеешь странной силой, — сказал Мустафа в ответ. — Ты творишь чудеса, но я уверен, что они не выходят за рамки природного.
— Ты имеешь в виду, что этот странный жидкий огонь творит чудеса. Я их не совершал.
— И всё же ты, должно быть, являешься хозяином этой силы, — сказал Мустафа. — Если нет, то как ты мог заставить её исцелить нас?
— Я ничего не буду объяснять по этому поводу. Будьте благодарны, что она вас излечила, и больше ничего не говори, — с достоинством ответил Абдулла.
— Скажи, какова будет наша судьба, — сказал Мустафа Абдулле, когда они возвращались к гроту, в котором оставили Кассима и его братьев.
— Смерть, — ответил Абдулла, и Мустафа не удивился, как и Ахмед. Он знал, какая участь постигнет их, если они попадут в руки Абдуллы, с того самого момента, как он был ранен тремя шпионами.
— Закуйте нас в цепи, — с горечью сказал Мустафа, — но освободите от нашего обещания не пытаться бежать.
— Не буду, — был твёрдый ответ. — Если хотите, можете свободно перемещаться по всему этому зданию. Нет, разумеется, я не освобожу вас от обещания, которое вы мне дали. Но вы всё равно встретите смерть, не пройдёт и недели. Скажите своим товарищам, чтобы готовьтесь к той же участи.
— Какова будет природа нашей смерти?
— Вы будете сожжены в огненном озере.
— Огненном озере?
— Да.
— На этом острове должно быть месторождение природной нефти, — сказал Мустафа.
— Да, это так.
— Каким вы называете это озеро?
— Мы называем его Озером Благодатного Огня.
— Сколько ему лет?
— Значит, ты настаиваешь на том, чтобы услышать эту историю?
— Если она есть.
— Есть. Я расскажу её тебе и твоему кузену.
К этому времени они уже достигли прихожей, где их ждал Акмат и остальные.
Абдулла сел на твёрдый каменный пол и рассказал следующее:
— Пятьсот лет назад бог Огня, которому мы поклоняемся, прибыл на этот остров с сотней последователей со всех концов земли. Их первым храмом стал большой замок на холме, но бог не был удовлетворён этим и велел своим последователям копать из подвалов замка вглубь, вгрызаясь в камень острова. Так и было сделано, и в результате здесь появились лестница и грот, которые вы видели. Затем в маленькой комнате он поместил Огонь Жизни и передал его им на попечение, сказав, что он вылечит все их раны и придаст им новые силы. После этого он приказал своим последователям выдолбить в самом большом гроте котловину и в центре её воздвиг огромный каменный пьедестал, на котором установил своё собственное изображение в голубом пламени того же происхождения, что и у того, которое было помещено в маленьком гроте. Затем он приказал пробить туннели в камне на дне большой котловины, из которых потоками хлынула нефть и вскоре образовала в ней озеро. Он поджёг его, а затем оставил своих последователей, сказав им, что нефть вечна и её запас никогда не иссякнет. Он велел им оставаться там, наблюдать за огнём, жить в мире и молиться ему. Когда один из этих людей чувствовал приближение смерти, общество выбирало другого человека из большого мира, обращая его в их веру и присоединяя к нему, и через двести лет оно стало обществом круговой поруки. В настоящее время общество насчитывает всего сто человек, и я возглавляю его. Цель его существования вам ясна. Как я уже сказал, это общество круговой поруки. Когда одному из его членов угрожает опасность, всё, что ему нужно сделать, это попросить своих братьев защитить его. Если он жаждет мести, они помогают ему.
— Хорошее общество, — сказал Мустафа с сарказмом в голосе. — Осмелюсь сказать, что оно отлично справляется со своей работой.
— Так и есть, — сказал Абдулла. — Идёмте со мной, вы все, и посмотрите на озеро, которое должно положить конец вашим дням.
Все последовали за ним через несколько гротов и наконец вошли в большой, где находилось озеро. Ни один язык не в состоянии адекватно описать это. Пещера была шириной не менее полумили, а в её центре находилось огненное озеро.
Они стояли на самом берегу озера и могли в него заглянуть. Волны огня вздымались ввысь, закручиваясь в причудливые формы. От жары, удушливого дыма и осознания того, что ему предстоит оказаться в этом месте, Мустафе стало очень плохо. Он с трудом набрался храбрости, чтобы взглянуть на озеро.
Далеко в его центре возвышался огромный чёрный пьедестал, на котором стояла статуя бога Огня. Она состояла из голубого пламени, а в её руке был огромный скимитар из того же материала.
Странное озеро, ещё более странная статуя и окружающая странная сцена могли оказать лишь одно воздействие на людей, не привыкших к таким зрелищам. Осознание того, что их бросят в это место, так подействовало на Мустафу и его родственников именно таким образом. Все лишились чувств, кроме Бейбара, который стоял, выпрямившись и побледнев, не меняя выражения лица.
— Это худшее, что ты можешь сделать? — спросил он.
— Да, — сердито сказал Абдулла. — Разве это не достаточно плохо?
— Нет, — ответил Бейбар с сарказмом в тоне.
— Тогда чего ты ожидал?
— Это не твоё дело.
— Скажи мне, и я посмотрю, осуществимо ли это.
— Не скажу. Выясняй это сам.
— И как это сделать.
— Бесполезно просить меня рассказать об этом.
— Тогда оставим этот вопрос.
— Давай-давай. Мне это противно.
— Мне тоже. Судьба, которую тебе предстоит встретить, достаточно плоха, ты предатель!
— Ты смеешь называть меня предателем, пёс того, кого христиане называют Сатаной?
— Смею. Это единственное имя, которым тебя следует называть, единственное, которое ты заслужил и, следовательно, только его ты и достоин.
— Странно, я и не знал об этом.
— Тут и нечего знать, предатель.
— Я не предатель.
— А я говорю тебе, что это так. Почему ты, если не являешься предателем, не убил несчастных, которых я отдал в твои руки?
— Потому что я не мог быть таким жестоким. Это были люди, не виновные ни в каких преступлениях, поэтому у меня не хватило духу убить их. Я подружился с ними и тем самым заслужил твоё неудовольствие.
— Так и есть, предатель.
— Я бы назвал тебя предателем миллион раз, если бы захотел, предатель.
— Тогда прими это как награду, приятель Иблиса. — И Бейбар ударил Абдуллу кулаком по лицу.
Абдулла упал, и в тот же момент дюжина мужчин набросилась на капитана, повалив его на землю. Они связали его цепями и вынесли из комнаты. Также они нашли Мустафу и остальных и повели их с собой. Абдулла последовал за ними, выглядя очень угрюмым и злым, как он того и заслуживал.
Они поднялись на восемьдесят шесть ступенек и подошли к железной двери, запертой на засов и решётку. Её отперли, пленников ввели внутрь и бросили на пол. Они оказались в огромном гроте прямо над огненным озером. Пол был тёплым от огня внизу, поэтому узникам не было холодно.
— Это будет ваша тюрьма до самой смерти, — сказал Абдулла. — Сюда нет другого входа, кроме того, через который вас привели.
После этого он покинул это место, и вооружённые люди последовали за ним.
— Что ж, тогда нам придётся постараться извлечь из этого хоть какую-то пользу, — сказал Мустафа, когда их враг ушёл.
— То, что он нас запер, освобождает нас от данных ему обещаний, — сказал Бейбар.
Затем он рассказал им о том, что произошло после того как они потеряли сознание.
— Я ударил Абдуллу, отчасти потому, что был зол, а отчасти потому, что хотел заставить его освободить нас от этого глупого обещания, — сказал он в конце повествования.
— Никто не может винить тебя в этом, Бейбар, хотя я не думаю, что существует какой-либо способ спастись, — сказал Мустафа.
Тут в разговор вмешался Акмат.
— Я найду способ спастись, — сказал он, — если он существует.
— Тогда нам лучше осмотреть нашу тюрьму и посмотреть, правда ли то, что рассказал нам Абдулла.
— Хорошо.
Акмат и остальные отправились осматриваться на месте. Мустафа и Ахмед рассказали, что с ними произошло, когда Абдулла привёл их к Огню Жизни, и все сочли эту историю чудесной, кроме Акмата, у которого были свои мысли, но он не стал их высказывать.
В центре грота Эмир заметил дыру в полу и крикнул об этом своим друзьям. Они тут же подошли к нему и заглянули в неё. Оно была около трёх футов в диаметре, и в неё легко мог спуститься человек. Казалось, ход под некоторым уклоном уходит вниз, и конца ему не было видно.
— Если бы у нас была верёвка, я бы спустился, — сказал Мустафа.
— Мы можем сделать её из наших халатов, — предложил Бейбар.
План был признан удачным и был реализован. Из халатов получилась очень хорошая верёвка длиной около двадцати футов. Кинжал у Мустафы не отобрали, и он пригодился, чтобы разрезать одежды на полосы нужного размера. Затем их связали вместе, и самодельная верёвка была готова.
Она была достаточно прочной, чтобы выдержать вес человека. После того, как были согласованы сигналы к подъёму, Мустафа обвязал себя верёвкой вокруг пояса, сжал в руке кинжал, шагнул в яму и отдал приказ опускать.
Он медленно соскользнул вниз примерно на десять футов, а затем проход резко повернул. Он на мгновение закрыл глаза и понял, что висит над какой-то огромной ямой, раскачиваясь в воздухе.
Удушливые запахи достигли его ноздрей. Он открыл глаза и увидел, что висит над огромным огненным озером. В двух футах над его головой находилось устье небольшого прохода, по которому он спустился.
Жара и дым от горящей нефти заставили его подать сигнал о быстром подъёме. Когда его голова достигла устья прохода, он заметил, что там что-то висит. То был небольшой железный ящик, висевший на железном крюке, закреплённом в камне другим железным крюком.
Мустафа быстро отцепил его и, когда его втащили в грот, передал Акмату. Он не был заперт, и Акмат поднял крышку, не зная, что найдёт внутри. Остальные, включая Мустафу, освободившегося от верёвки, столпились вокруг него. Внутри шкатулки на подушке из мягкого хлопка лежали два чёрных бриллианта.
Если бы на них обрушился удар грома, они не могли бы быть более изумлены. Эмир был первым, кто пришёл в себя, а затем и смог заговорить.
— Абдулла, очевидно, решил, что это хорошее укрытие для его добычи, — заметил он.
— Но это оказалось не так, — ответил Мустафа и рассказал о том что смог увидеть. Остальные терпеливо слушали, и в конце Ахмед сказал:
— Теперь я понимаю смысл этой дыры. Абдулла будет использовать её для того, чтобы убить нас. Это достойно такой дьявольской изобретательности, как его. Он заставит своих людей бросить нас в неё, мы соскользнём вниз, с криком вылетим на воздух и упадём в озеро в ста ярдах ниже. Ах! Я вижу как можно ему помешать!
— И как же? — спросил Мустафа. — Возможно, он не собирается поступать с нами так.
— Что ж, во всяком случае, от моего плана не будет вреда, — сказал Ахмед. — Вот что я предлагаю. На изготовление верёвки ушло всего три халата. Верёвка достаточно прочная, чтобы выдержать как минимум двух человек. У нас есть ещё три халата. Сделаем из них ещё одну верёвку. Тогда у нас будет достаточно верёвок, чтобы выдержать четырёх человек. Наши пояса и тюрбаны могут обеспечить нас ещё одной верёвкой, способной выдержать ещё двух человек. Каждая из них имеет двадцать футов в длину и может выдержать двоих. Всего нас шестеро. Таким образом, трёх верёвок будет достаточно, чтобы выдержать нас всех. Мустафа, ты говорил, что там был большой железный крюк, на котором висел этот ящик. Мы можем привязать эти верёвки к тому крюку, о котором ты говорил. Таким образом, они будут висеть над огромным озером горящей нефти, куда нам придётся отправиться навстречу своей смерти. Их нельзя будет различить с края озера, когда Абдулла захочет увидеть, как мы вылетаем из прохода и падаем вниз, в Озеро Благодатного Огня. Только один из нас может пройти через эту нору за один раз. Первый, кто это сделает, поймает одну из этих верёвок, когда будет вылетать наружу, и соскользнёт вниз до её конца, где мы сделаем петлю, в которую он может просунуть руки. Так он может висеть там достаточно долго. Следующий человек повиснет в другой петле над ним, и так до тех пор, пока каждый из нас не окажется на этих верёвках. Как только эти люди выполнят своё дело, они уйдут и, вероятно, оставят дверь открытой. Абдулла увидит, что мы висим там наверху, но не увидит верёвок. Он отправится за своими людьми и придёт посмотреть, в чём дело. Тем временем мы поднимемся по проходу и сбежим через открытую дверь. Мы сможем пробиться наружу и добраться до лодок. На них мы поплывём к материку и таким образом уйдём целыми и невредимыми и вернёмся с солдатами, чтобы навсегда разрушить это место. Эта затея сопряжена с большим риском, но в данных обстоятельствах она является единственно возможной.
— Это хороший план! — взволнованно воскликнул Мустафа, когда Акмат закончил. — Какое у тебя воображение! Я почти завидую тебе, Акмат.
— Да, я полагаю, это хороший план, но теперь мы должны подготовиться к его осуществлению.
К утру всё было готово, и три верёвки повисли на крюке над огромным Озером Благодатного Огня. Акмат сунул бриллианты в карман и сбросил шкатулку через проход в озеро, где она, несомненно, находится и по сей день.
В гроте горело множество факелов, которые очень хорошо освещали это место. Они держались в стальных кронштейнах на стенах недалеко от пола, по шесть с каждой стороны зала и по два на её концах.
Мустафа наблюдал за ними, и в его голове возник план.
— Почему бы не поджечь дверь этими факелами? — спросил он.
— Хорошая идея! — с энтузиазмом сказал Акмат. Он подошёл к одному из сосновых факелов и попытался вытащить его из гнезда, но не смог. Затем он попытался сломать его посередине. Эта попытка тоже оказалась неудачной. Дерево было слишком толстым и твёрдым для его сил.
— Дай мне свой кинжал, Мустафа, — сказал он.
Мустафа вручил ему оружие, и Акмат принялся рубить факел пополам. После пятнадцати минут напряжённой работы ему это удалось, и он триумфально поднёс своё огненное оружие к двери из красного дерева.
Очень скоро дверь загорелась и быстро сгорела. Древесина была старой, хрупкой и легко воспламенялась. Через пять минут остатки двери рухнули, и вся группа вышла.
Огромную дверь удерживали шесть крепких железных прутьев, и каждый взял по одному. Они были массивными и тяжёлыми, и их вес был вполне достаточен, чтобы проломить человеку череп.
— Тихо, — прошептал Мустафа, возглавлявший группу. Они осторожно спустились по каменным ступеням и прошли через множество других помещений. Наконец они достигли того места, где их освободил Абдулла.
Внутри шла попойка людей Абдуллы, который тоже был среди них.
Мустафа успел увидеть это до того как вошёл, отступил назад и шёпотом посовещался со своими кузенами и капитаном.
— Бросимся на них и будем пробиваться вперёд, — сказал Бейбар. — Это единственный выход.
Они согласились с этим и, подняв свои палицы, ворвались в комнату и атаковали группу возле лестницы. Эти люди увидели, что сейчас произойдёт, и обнажили мечи.
Мустафа знал, что лучше не бросаться на клинки, поэтому изменил направление и двинулся к похожему на пещеру отверстию в конце грота. Куда оно его приведёт, он понятия не имел, но предпочитал неопределённость верной смерти или пленению, которое закончится смертью.
Войдя в пещеру, он крикнул остальным, чтобы они следовали за ним, и двинулся дальше. Пробежав довольно большое расстояние в темноте, он остановился и стал ждать их. Он услышал приближающиеся шаги, но было похоже, что они принадлежат всего одному или двум людям, а не полудюжине.
Затем он услышал голоса на расстоянии не более десяти футов. Это были не его друзья, поэтому он пошёл дальше, понимая, что его преследуют.
Наконец он увидел впереди крошечную искорку света и вскоре оказался на берегу моря, не более чем в десяти ярдах от того места, где была спрятана лодка.
Он бросился к этому месту и вытащил самую лёгкую лодку из укрытия в бухту как раз в тот момент, когда из устья пещеры вышли трое мужчин.
Они не видели его, пока он не оказался в море. Тогда они подняли сильный крик и побежали к берегу. Они были полностью вооружены, с заткнутыми за пояса пистолетами.
Они стреляли в него, не попав в лодку, а затем прыгнули в море и поплыли за ним.
Однако он был на сто футов впереди них, и им не удалось его догнать. В полумиле от берега они повернули обратно, и он увидел, как они вошли в проход. Корабля Абдуллы Хусейна не было видно. Судя по положению солнца, прошёл уже час, и Мустафа понял, что голоден.
В двух милях от острова он увидел, как от берега отчалили три большие лодки, и устремились к нему. Было ясно, что его преследовали, поскольку лодки были полны людей.
Мустафа сделал всё возможное, чтобы обогнать их, но они быстро набирали скорость, и он увидел, что они могут легко помешать ему обойти остров в сторону материка, как он намеревался. Поэтому единственное, что он мог сделать, это выйти в море и довериться удаче, чтобы спастись от противников.
Внезапно далеко на горизонте он заметил корабль. Он приближался к нему, и он продолжил свой путь. Корабль всё приближался, и точно так же к нему самому приближались его преследователи. Они были всего в полумиле, когда команда странного корабля заметила его и подняла все паруса. Увидев это, преследователи развернулись и со всей возможной скоростью помчались к острову.
Через пять минут лодка Мустафы уже была рядом с кораблём, и матросы спустили ему верёвку. Он поймал её и его втащили на палубу. Затем лодку подняли и Мустафу отвели к капитану, которому он рассказал свою историю. Капитан направлялся в Багдад, поэтому он пообещал молодому турку бесплатно отвезти его домой.
Глава XVII
Ночь стояла в Багдаде, ночь 18 июля, когда молодой человек прошёл перед дверью дома другого человека по имени Бальбек Хан. Как вы помните, именно в этом доме Абдулла заманил в ловушку Мустафу и его двоюродных братьев в ту ночь, когда дом Ахмеда был сожжён слугами этого торжествующего злодея.
Упомянутый молодой человек прошёл мимо, и вы могли бы хорошо рассмотреть его, если бы находились там. Было около десяти часов, и свет полной луны мог бы явить его прохожим, если бы прохожие оказались на этой улице в такой нечестивый и неслыханный час, как десять вечера.
Он был высок и крепок, лицо его было красивым, но самой яркой его чертой были смелые чёрные глаза, пронзительные и яркие, казалось, смотревшие насквозь. Временами в них появлялся сердитый блеск, свидетельствующий о вспыльчивом характере их владельца, который, хоть и выглядел вполне контролирующим себя, но в случае провокации легко мог взорваться.
На вид этому молодому человеку было около двадцати двух-двадцати трёх лет, он носил чёрные усы свирепого вида, которые угрожающе закручивались и усиливали тот эффект блеска его глаз, если бы вы увидели его именно в это время.
На нём был длинный матросский плащ и потрёпанный тюрбан из выцветшего шёлка с прикреплённым к нему серебряным полумесяцем. Его турецкие панталоны были из выцветшего сукна и когда-то имели ярко-алый оттенок, но сейчас он больше напоминал тёмно-розовый или пурпурный, чем любой другой цвет.
На боку у него висели большие потёртые ножны, в которых лежал скимитар. Его ярко-красный пояс был единственным новым предметом одежды, которую он носил, если не считать жёлто-синей полосатой куртки и ботинок из жёлтой персидской кожи.
Этим человеком, как вы уже, наверное, уже догадались, был Мустафа Даг, наш старый знакомый, которого мы в последний раз встречали на борту корабля, направлявшегося в Багдад.
Детали его путешествия не имеют никакого значения, поэтому я расскажу о нём лишь вкратце.
После того как капитан пообещал ему бесплатный проезд до родного города, Мустафа сказал ему, что заплатит ему при первой же возможности. Затем капитан подарил ему скимитар с ножнами, старый тюрбан и все другие упомянутые предметы, кроме панталон и рубашки, которые были надеты под курткой и, поскольку он не выставлял их на всеобщее обозрение, не были упомянуты в моём кратком описании.
Путешествие прошло без происшествий, и капитан благополучно высадил своего неожиданного пассажира на берег. Перед высадкой Мустафа взял с него обещание никому не передавать его рассказ об острове, на котором у Почитателей Пламени был свой храм. Мустафа приводил различные веские причины, почему ему не следует об этом говорить и, в конце концов, капитан согласился с его доводами и дал обещание не делать этого.
Сойдя на берег вечером того же дня, Мустафа попрощался со своим новым другом, капитаном, и отправился в дом Бальбек Хана, полагая, что это лучшее место, куда он мог бы пойти в нынешней ситуации и при текущем положении дел.
Шёл нечестивый десятый час, и Мустафа стоял перед дверью дома этого человека, не решаясь постучать. В одно мгновение он прогнал свои робкие неописуемые страхи и, подойдя к двери, постучал в неё кулаком. Немедленного ответа не последовало, поэтому он вытащил скимитар и нанёс по двери несколько ударов тяжёлой рукоятью.
Реакция была неожиданной и мгновенной. Окно в двадцати футах над головой турка резко распахнулось, раздался громкий голос, и оттуда высунулась голова, чтобы посмотреть, в чём дело и ради чего, во имя всего святого, весь этот адский шум.
Мустафа едва успел вложить меч в ножны до того как человек в окне увидел его.
— Во имя аллаха милостивого и всех прочих, зачем ты ломишься в дверь мирного человека в такой нечестивый час?
— Затем, что нуждаюсь в приюте, — ответил Мустафа.
— Ты знаешь моего хозяина? — ответил человек в окне, несколько успокоенный ответом молотка.
— Да, я его старый друг, Мустафа Даг, — ответил Мустафа.
— Правда? Что ж, я позову хозяина, прежде чем вы успеете войти. Дверь не заперта, господин. Просто толкните её, входите и чувствуйте себя как дома. Если бы я знал, кто вы такой, я не был бы так груб. Тысяча извинений, господин.
С этими словами голова убралась внутрь. Мустафа открыл дверь и вошел в коридор, закрыв её за собой. В коридоре было темно, и ему с трудом удалось найти дверь в другом конце.
Затем он вошёл в комнату, где он и его родственники остановились в ту памятную ночь, о которой говорилось в начале главы.
Здесь никого не было, и ему пришлось искать стул. Наконец он нашёл один, сел и зажёг свечу. Он всегда носил в карманах восковые свечи с кремнем, сталью и порохом, чтобы добыть огонь в случае необходимости.
При свете этой свечи он уже мог нормально осмотреться. Состояние комнаты мало отличалось от того, в котором она находилась в последний раз, когда он был здесь.
Не прошло и десяти минут, как в коридоре послышались шаги, и вошёл Бальбек, полностью, хотя и наспех одетый, но ещё не совсем проснувшийся, в сопровождении слуги, несущего поднос, на котором Мустафа заметил большую бутылку вина, каравай хлеба и другие продукты.
— Как дела, мой добрый друг? — спросил Бальбек, улыбаясь, и жестом показал слуге поставить поднос на стол и выйти. — Прошло много времени с тех пор, как я видел тебя в последний раз.
— Я нахожусь в полном здравии и признаю, что с нашей последней встречи прошло много дней. Мне стоит спросить, как ваши дела.
— У меня всё хорошо, — сказал Бальбек. — Что случилось с вами с той ночи, когда вы и некоторые ваши родственники пришли сюда? Меня не разбудили мои слуги, и я ничего не слышал об этом до следующего утра. В народе ходили неясные слухи, было проведено расследование, а слуги твоего дяди распространили странные истории. Похоже, все эти тайны связаны с парой чёрных бриллиантов и, судя по этим рассказам, в деле замешан известный гражданин и богатый купец Багдада, с которым я знаком, Абдулла Хуссейн. В последний раз его видели в ту ночь, когда вы пришли сюда, причём он был с вами и, судя по тому, что рассказали мои слуги, он не в лучших отношениях с вами. Якобы он был вашим пленником и его слуги подожгли ваш дом потому, что вы будто бы сказали, что его удерживают в нём как пленника. Ходит много других рассказов, и эта тайна для меня необъяснима. Возможно, вы сможете рассказать мне о ней, когда поедите. Но только обязательно сначала поешьте, а уж потом расскажите свою историю. Ваше загадочное исчезновение и исчезновение ваших родичей очень загадочны. Считается, что Абдулла Хусейн отправился на Дальний Восток в какую-то торговую экспедицию, а его слуги, похоже, ничего не знают, кроме того, что он сказал им, что они могут не увидеть его снова в течение многих месяцев. Затем он исчез, а вместе с ним исчезли и два его корабля. Эти корабли назывались «Змей» и «Орёл». Орёл был самым большим из двух и имел на борту больше всего орудий, хотя оба несли больше пушек, чем средний торговый корабль. Известно, что «Змей» направлялся в Китай, но никто не знает, почему пропал «Орёл. Предположительно они оба могли погибнуть во время сильного шторма в Персидском заливе.
— Я могу ответить на все эти вопросы, — сказал Мустафа, наливая себе вина. — Я был на борту «Змея» и могу сказать, что ни он, ни «Орёл» не погибли в шторме, о котором вы говорите. Когда я закончу с едой, я расскажу вам всё. Абдулла — один из самых чёрных злодеев, когда-либо живших на свете, он является верховным вождём или кем-то наподобие в том обществе, которое они называют Почитатели Пламени, и которое опустошает Восток своими дьявольскими деяниями. Просто подождите, пока я закончу с едой, и вы услышите всё, что я знаю. Мне повезло, что я сейчас жив и в безопасности. Если бы не беспечность Абдуллы, вы бы никогда больше обо мне не услышали.
— Почитатели Пламени! — в изумлении вскричал Бальбек.
— Да, Почитатели Пламени, — сказал Мустафа очень серьёзно и очень медленно. Затем он продолжил есть и, закончив, рассказал свою историю от начала до конца. Когда он закончил, была полночь.
Бальбек с изумлением выслушал рассказ, а когда Мустафа закончил, он сказал:
— Ну и что же ты намерен делать теперь?
— Отомстить за смерть моих кузенов, уничтожив Почитателей Пламени, — ответил Мустафа с блеском в глазах.
— И как же ты собираешься это сделать? — спросил Бальбек.
— Завтра я отправляюсь к багдадскому паше, изложу ему всё дело и спрошу, дозволено ли будет мне лично отомстить, став рукой закона.
— Хорошо! Это именно то, что вам следует сделать. Я уверен, что он согласится на ваше прошение.
— Тогда мне понадобятся корабли и люди для достижения моей цели. Мне хорошо известно местоположение острова, и я не смогу его пропустить. Я попрошу пашу дать мне два или три военных корабля и много людей. Я также хочу, чтобы всё это было конфиденциально, поскольку не хочу, чтобы все в Багдаде знали о моём возвращении. Поэтому вы должны утром дать мне другую одежду, чтобы замаскировать меня, ибо я слишком известен, чтобы избежать узнавания, и у меня слишком много друзей. Если бы о моём возвращении стало известно, пошло бы много разговоров, а вы знаете, что люди слишком любопытны, когда думают, что кто-то может объяснить им некую тайну.
— Я буду держать это в секрете столько, сколько ты пожелаешь, Мустафа, и прикажу своим слугам вести себя так же. Я уверен, что паша в полной мере даст тебе корабли и людей, которые тебе нужны для такого дела.
— Во всяком случае, буду надеяться, что он это сделает, Бальбек. Но если он не позволит мне самому вести боевые действия, я возьму свои собственные корабли и людей и опережу его.
— Да, возможно, он сам захочет решить этот вопрос. Если он это сделает, я бы посоветовал вам не мешать ему в этом. Вы можете подготовить свои корабли к путешествию раньше него. Он не будет торопиться.
— Возможно, вы правы, но я считаю своим долгом сообщить ему всё, что мне известно, и получить его разрешение действовать в этом деле.
— Вряд ли в этом есть необходимость, Мустафа, но вам лучше действовать по собственному усмотрению.
— Разумеется, я так и сделаю. Вам известно, в чьих руках сейчас находится моё имущество? Меня не было почти два месяца.
— До сих пор никто ничего по этому поводу не делал. Ваш дом был перестроен, насколько я знаю, по приказу жены Эмира Бека, которая была бы единственной наследницей, поскольку у вас нет родственников, кроме ваших двоюродных братьев, а они, как и вы, исчезли. Если бы никто из вас не вернулся или о вас не было бы сведений в течение трёх лет, она унаследовала бы и ваше имущество, и имущество Ахмеда Бека. В настоящее время она или её представители распоряжаются имуществом. Дом Ахмеда тоже был восстановлен. Утром я пришлю гонца в твой дом, чтобы они подготовились к твоему приезду.
— Все мои корабли вернулись из своих путешествий? До того, как я исчез, все из них, кроме двух, отправились в Китай.
— Вернулись три, доверху нагруженные шелками, и это принесло большую прибыль. Всё ваше состояние теперь составляет пятьдесят тысяч золотых. Завтра или в течение недели должны вернуться ещё пять кораблей. Весь ваш флот состоит из одиннадцати кораблей, поэтому остаётся ожидать возвращения только троих. Они ушли всего за три дня до того, как вы исчезли. Пройдёт по крайней мере месяц, прежде чем они вернутся. Вы, вероятно, получите прибыль в двадцать тысяч золотых за весь тысяча шестьсот пятидесятый год.
— Это немалое утешение, — сказал Мустафа. — Прибыль в прошлом году составила всего одиннадцать тысяч золотых, но торговля шла слабо, погода стояла плохая, а кораблей у меня было всего восемь. В позапрошлом году прибыль составила девять тысяч золотых, а кораблей у меня было только семь. В следующем году я намерен купить ещё пять кораблей, и тогда у меня будет, по крайней мере, при хорошей торговле и погоде, тридцать тысяч золотых. Если так будет продолжаться из года в год, я скоро стану одним из самых богатых купцов в Багдад.
— Ты счастливчик, Мустафа.
— Может быть, вы так считаете, но в настоящее время я мало беспокоюсь о судьбе. Мой ум слишком занят планами мести, чтобы уделять много времени мыслям о выгоде.
— Ну, я не так богат, как ты, Мустафа, но моя торговля увеличивается с каждым годом всё больше и больше, хотя у меня всего четыре корабля. На данный момент у меня есть двадцать тысяч золотых, и я надеюсь получить ещё пять тысяч в следующем году. Кроме моих кораблей и торговых заведений, я являюсь хозяином портняжного предприятия, то есть на меня работают несколько портных, получающих от меня жалованье, и из этого я зарабатываю пятьсот золотых в год. Я поставляю им ткани, они шьют одежду и продают её, я получаю прибыль и плачу им из неё.
— Что ж, вы весьма преуспели. Я помню время, когда мой отец был не богаче вас. Но торговля с каждым годом становится лучше, и купцы Багдада богатеют год от года. Вся страна тоже становится более процветающей, и я намерен запустить караван или два, чтобы торговать с арабами и персами. До сих пор я вёл всю свою торговлю с отдалёнными странами — Китаем и другими государствами в той части света, но в следующем году я последую примеру большинства купцов этого великого города и буду больше торговать дома. Риск не так велик, как и расходы, времени тратится меньше, а прибыль, как я слышал, ничем не хуже чем от морской торговли. Я также буду торговать с Аравией и Персией пользуясь кораблями, что гораздо быстрее караванной торговли, и я бы посоветовал вам сделать то же самое. Вы заработаете на этом почти столько же, сколько и я.
— Я давно собирался сделать это, Мустафа, но никак не мог решиться. Однако я сделаю это в следующем году, как только у меня появятся деньги. У меня есть несколько долгов, и поле их погашения у меня останется не больше половины моего состояния. Остальные деньги пойдут на снабжение моих кораблей и оплату офицеров и матросов, а когда я закончу, боюсь, у меня останется лишь несколько тысяч.
— Почему бы тебе не взять взаймы? Я одолжу тебе десять тысяч просто по дружбе и дам десять лет на возврат без процентов.
— Ты отличный товарищ, Мустафа. Именно так я и сделаю, если ты одолжишь мне денег. Когда ты сможешь это сделать?
— В любой момент, когда захочешь. Завтра днём будет подходящее время. Тогда я буду дома. Ты можешь прибыть туда в два часа?
— Конечно, я буду там ни минутой позже.
— Тогда решено. Пусть мне подадут пергамент и чернила, и я составлю письменное соглашение.
Принесли пергамент и другие необходимые предметы. Мустафа сел и написал следующее:
Я, Мустафа Даг, настоящим одалживаю моему другу Бальбек Хану сумму в 10 000 золотых. Эта сумма должна быть возвращена в течение десяти лет, и на неё не должно начисляться никаких процентов.
Подписано,
Мустафа Даг
Затем Бальбек написал ниже своим почерком:
Я, Бальбек Хан, настоящим соглашаюсь с вышеуказанным договором Мустафы Дага. Я обещаю вернуть десять тысяч золотых в течение оговорённых десяти лет.
Подписано,
Бальбек Хан
— Спрячь это, и проследи, чтобы с ним ничего не случилось, — сказал Мустафа, когда документ был закончен. — Когда вы вернёте деньги, вы добавите ниже того, что уже написано: «Я, Бальбек Хан, в установленный срок вернул десять тысяч золотых, одолженных мне Мустафой Дагом». Затем вы можете уничтожить запись, если пожелаете.
— Что ж, пора идти спать, — сказал Бальбек. Затем он положил документ в надёжное место и повёл гостя в комнату, где тот должен был переночевать.
Было далеко за полночь, когда Мустафа уснул и проснулся только в семь утра следующего дня. Он встал, оделся и спустился в столовую, где обнаружил ожидающего его Бальбека. Тот был холостяком и вёл довольно одинокую жизнь, завтракая в одиночестве, за исключением тех случаев, когда к нему приходили гости или у него останавливался кто-то из его друзей.
— Да, вы не из тех, кто рано встаёт, — нетерпеливо сказал Бальбек. — Я всегда стараюсь подниматься в шесть, независимо от того, во сколько я ложусь спать накануне вечером.
— Я всегда сплю, пока не проснусь, — спокойно ответил Мустафа. — Не понимаю, как вы можете проснуться в шесть утра, если легли спать в два часа предыдущей ночи, если только вас никто не разбудит.
— Так это же понятное дело, мой дорогой Мустафа. Это не что иное, как привычка, которая заставляет меня просыпаться в шесть.
— У меня никогда не было такой привычки, поэтому, как видите, я просыпаюсь в то время, когда достаточно высплюсь. О моем сне и бодрствовании я позволяю заботиться природе, а не собственным привычкам.
— Конечно, у всех разные методы. Было бы безумием ожидать иного положения дел. У каждой двери, как всем известно, две стороны, а у квадратного ящика их четыре. Если первая имеет две стороны, а второй четыре, то заменить друг друга они не смогут, пока дверь не сделается столь же толстой, сколь она высока, а ящик для того придется разобрать на части и сделать из них дверь. Пятна леопарда не отстираешь, чем бы ты ни пользовался, а из шерсти или хлопка нельзя сделать шёлк.
— Весьма достойный аргумент, мой дорогой Бальбек. Вы победили себя собственными рассуждениями. Знаете, у некоторых мечей есть два лезвия, и каждое лезвие одинаково остро.
— Ладно, хватит этих прекрасных разговоров. Наш завтрак остывает.
С этими словами они сели за стол и плотно позавтракали. Когда еда была закончена, Бальбек сказал:
— Я приготовил для тебя маскировку, и если ты пойдёшь со мной, то можешь примерить её прямо сейчас и посмотреть, подходит ли она тебе.
Он провёл его в другую комнату, где на стуле лежал парик, накладные усы и костюм, напоминающий тот, что носят аравийцы среднего достатка. Парик был угольно-чёрного цвета, из длинных и грубых волос, как и усы. Одежда состояла из белого тюрбана, длинного арабского плаща, сандалий и других предметов пустынной одежды.
Когда Мустафа облачился в эти вещи, надев под них свою настоящую одежду, за исключением туфель, поскольку вместо них ему пришлось надеть сандалии, и красного тюрбана, который он сменил на белый. Бальбек сказал, что ему придётся покрасить лицо в более тёмный оттенок. Это было сделано с помощью своего рода пигмента, и он же был нанесёно на его руки и ноги.
Затем Бальбек дал ему длинный посох, подобный тем, что носили арабы, и арабский меч, мало чем отличавшийся от турецкого скимитара.
— Теперь с тобой всё в порядке, — сказал Бальбек, рассматривая грим Мустафы взглядом художника. — За то мне честь и хвала. С остальным вам придётся справиться самостоятельно. Я не буду больше давать вам советов. Вы сами знаете, как поступать при том, что вам предстоит сделать сегодня.
— Да, вы хорошо поработали, и я этого не забуду. Отправьте гонца ко мне домой, чтобы сообщить им, что я вернулся. Не забывайте, что вы должны прибыть туда сегодня днём. До свидания.
— До свидания, и удачи тебе, Мустафа, — сказал Бальбек, когда тот вышел из комнаты на улицу. Купец стоял в дверях, наблюдая за своим юным другом, пока тот не скрылся из виду, а затем повернулся и вошёл в дом, закрыв за собой дверь.
Глава XVIII
Мустафа знал дорогу к дворцу паши, поэтому добраться туда ему не составило труда. Никто не узнавал его, когда он шёл по улицам, хотя ему навстречу попадалось много людей, с которыми был знаком.
Некоторые приветствовали его турецким эквивалентом «доброго утра», но большинство игнорировали его, если видели, а если не видели, то, разумеется, не делали ни того, ни другого.
Наконец он добрался до дворца и, подойдя к служителю у дверей, сказал ему, что желает получить аудиенцию у паши. Мужчина ответил, что его господин очень занят и у него нет времени на аудиенцию. Затем он поинтересовался, с каким делом пришёл Мустафа. Тот ответил, что может дать паше информацию о местонахождении храма Почитателей Пламени и других вещах, связанных с ними.
Служителя это убедило, и он велел Мустафе войти. Мустафа вошёл и оказался в большом коридоре, в конце которого была дверь.
— Подожди здесь, пока я вернусь, — сказал служитель.
— Поторопись, — сказал Мустафа, когда тот исчез в дверном проёме. Через пять минут служитель вернулся и сказал Мустафе, что паша даст ему аудиенцию.
Мустафа последовал за ним через несколько комнат и наконец вошёл в ту, где сидел паша.
Эта комната была примерно двадцати футов в длину и пятнадцати в ширину, с низким потолком. В ней было три двери. Помещение заполняли столы с книгами, письменными принадлежностями и другими вещами. Паша сидел в большом мягком кресле красного дерева. Ему было лет пятьдесят, и волосы у него уже поседели. Длинная белоснежная борода доходила ему до талии.
Глаза старика были чёрными и яркими, но несколько маленькими и запавшими. Лицо у него было цвета старой бронзы, нос слегка горбатый и красный на конце, что свидетельствовало о склонности к спиртным напиткам.
Слатин Бааббек, так его звали, носил длинные красные брюки и туфли со следами длительного ношения. Однако его чёрно-белый плащ был новым, как и тюрбан, лежавший на столе.
Перед ним лежало несколько писем, которые он читал, а также обильный запас пергамента, перьев и чёрных чернил.
— Ну, чего ты хочешь? — спросил Слатин, глядя на молодого человека, так грубо вломившегося в его работу.
— Разве слуга не сказал тебе этого, о паша Багдада?
— Да. Но я так привык задавать этот вопрос, что не смог удержаться. Это всё дело привычки, рассеянности и невнимательности. Надеюсь, что у вас нет ничего подобного, молодой человек.
— У меня есть привычка не вставать, пока не проснусь, паша, — был серьёзный ответ Мустафы.
— Это шутка? Если да, то я совершенно не понимаю, о чём идёт речь.
— Нет, это не шутка. Вы спросили, есть ли у меня какие-нибудь привычки, а я лишь ответил на ваш вопрос, назвав одну из них, о паша.
— Что ж, изложи своё дело, и покончим с этим, — произнёс паша очень грубым и нетерпеливым тоном.
«Ну вот опять», — подумал Мустафа, а вслух сказал:
— Я пришёл к тебе, о паша, чтобы сообщить некоторые сведения об обществе «Почитатели Пламени».
— Твой голос кажется знакомым, но твоё лицо — нет. Кто ты такой?
— Мустафа Даг, молодой городской торговец, загадочно исчезнувший несколько месяцев назад. — Мустафа был так взволнован, что забыл привычное «О паша». Сам же паша был так поражён, что тоже забыл об этом; так что ничего дурного не произошло, хотя в любое другое время это могло бы быть расценено как грубое нарушение этикета и проявление неуважения.
— Это … ! Ты это всерьёз? — вот и всё, что смог сказать паша. Я опустил слово, идущее после «Это», поскольку его невозможно употреблять в приличном обществе.
— Да, о паша, я имею в виду именно то, что сказал.
— Что ж, сядь и расскажи мне об этом всё.
Мустафа принял приглашение, усевшись, скрестив ноги, на коврик перед пашой в истинно турецком стиле. Несколько семей в Багдаде переняли европейский обычай сидеть в креслах, но при этом все они сохраняли и традицию сидеть по-турецки, скрестив ноги.
— Ну, поторопись, — нетерпеливо сказал Слатин, когда его гость удобно уселся. — У меня не так много времени, потому что я очень занят.
— Простите, о Слатин Бааббек, — сказал Мустафа. — Если бы я знал, что вы так торопитесь, я бы подождал ещё день, прежде чем посягать на ваше царственное терпение.
«Не то чтобы я так уж торопился, — подумал Слатин про себя, — но сдается мне, в этом парне слишком много того, что я называю “медоточивой говорильней”». Вслух же он произнёс:
— Я принимаю твои извинения. Продолжай.
— Сначала, скажите, сколько времени вы отводите мне на рассказ, — сказал Мустафа. — Мне хотелось бы знать это, чтобы иметь возможность вместить факты и детали моей истории в тот промежуток времени, за который я должен их изложить.
— Я дам тебе час, — сказал Слатин. — «Не думал, что он настолько предусмотрителен и внимателен к другим», — добавил он про себя.
— Теперь, о паша, я вполне готов рассказать тебе свою историю, — сказал Мустафа. Он откашлялся, поудобнее устроился на ковре, скрестил руки на груди, поднял глаза, остановив взгляд на лице паши, смотревшего на него с выражением пристального внимания и интереса, не выдававшими, однако, внутреннего изумления хозяина, и затем начал свою повесть, приобретавшую по мере рассказывания все большую выразительность, пока его голос не стал подобен мелодичному звуку труб.
Выражение интереса на лице паши переросло в удивление, и он не заметил, как прошло время. Прошло вдвое больше времени, чем он отвёл Мустафе на рассказ о своих приключениях, и когда он закончил свой рассказ, то поднялся на ноги, бесцеремонно размял уставшие конечности и зевнул.
— Это была только одна часть того, что я хотел — прийти к вам, чтобы рассказать о том, что мне довелось пережить, о паша, — сказал он. — Другая часть состоит в том, чтобы попросить вас позволить мне стать рукой закона и наказать этого Абдуллу Хусейна и его дьявольских сообщников по моему разумению и моим собственным способом. Как вы уже знаете, у меня есть личная неприязнь к этому типу, и я также желаю заслужить славу, полученную в результате такого подвига. Я не знаю, будет ли достаточно моего собственного флота кораблей и всех моих команд, чтобы наказать злодея, поэтому я прошу вас дать мне несколько ваших собственных кораблей, чтобы помочь в осуществлении этого плана.
Паша подумал несколько минут, прежде чем ответить.
— Нет, я не дам тебе ни одного из своих кораблей, — сказал он затем. — Не думаю, что это будет вполне справедливо. Однако я позволю тебе, как ты говоришь, стать рукой закона. У меня нет наследника, который занял бы моё место паши, когда я умру, поэтому турецкому султану придётся тогда выбрать человека, который будет править. Если вам удастся истребить этих Почитателей Пламени, я приложу всё своё влияние, чтобы он выбрал тебя моим преемником. Естественно, если ты окажешь Турции такую большую услугу, как намереваешься это сделать, он будет очень доволен и, возможно, зайдёт в своей милости так далеко, что окажет тебе благосклонность. Как я и обещал, если ты добьёшься успеха, я намекну ему об этом, а в случае, если не преуспею, то пошлю ему письмо, в том случае, если он не опередит меня и сам возьмет дело в свои руки, назначив тебя моим преемником без того, чтобы я с ним поговорил. В этом случае мне следует тебя благословить, и я благословляю тебя, Мустафа. Это благословение останется с тобой, и даже если ты потерпишь неудачу в своих поисках и умрёшь, то всё равно сохранишь его, пусть оно и будет всего лишь благословением старика. Иди.
— Благодарю вас от всего сердца, о паша, — сказал Мустафа у двери. — Я должен на время попрощаться с вами, но пусть Аллах позволит, чтобы я вернулся живым и невредимым, мой господин.
— Прощай, Мустафа, — сказал паша, возвращаясь к своим оставленным делам. — Аллах исполнит твоё желание. Я могу лишь надеяться, что он это сделает, но его воля — это наша воля; мы должны принимать то, что он предписывает. Ещё раз я приказываю тебе отправляться в путь. Я желаю тебе успеха в твоих поисках и надеюсь, что ты станешь моим преемником и будешь мудро управлять людьми.
Мустафа вышел из комнаты и, повернувшись к двери, увидел, или ему показалось, как слеза из глаза Слатина упала на лист пергамента. Старые плечи паши над письменными принадлежностями, и в это мгновение наблюдатель слышал лишь скрип пера и биение собственного сердца.
В следующее мгновение он тихо закрыл дверь, чтобы не беспокоить Слатина, и на цыпочках прошёл через комнату.
Три минуты спустя он уже был на узкой грязной улице, до отказа заполненной людьми всех сословий, направлявшимися на рынок.
Рассказывая свою историю паше, Мустафа снял маскировку, чтобы тот увидел, что он не самозванец. Слатин видел его раньше и узнал теперь, заявив, что вполне удовлетворен. Затем Мустафа снова надел её, и теперь на улице, он был так же незаметен для друзей, как и раньше. Он также просил пашу никому не рассказывать о своём возвращении, и его просьба была удовлетворена. Слатин был человеком, который никогда не нарушал своего слова.
Через несколько минут Мустафа уже был в центре толпы, направляясь к своему старому дому, хотя ему очень, мешали люди, которые грубо толкали его. Он не осмеливался отвечать им, опасаясь спровоцировать драку и последующего за ней ареста, поэтому смиренно позволял им делать всё, что заблагорассудится.
Высокий араб, одетый как Мустафа, ударил его кулаком, до предела доведя его самообладание. Если бы он сделал это снова, были бы неприятности, но Мустафа обернулся и свирепо посмотрел на него. Аравиец поспешил удалиться и в следующий момент потерялся из виду в пёстрой толпе.
Затем Мустафа пошёл дальше и вскоре достиг небольшой улочки или переулка, который казался совершенно пустынным. Он вошёл в него и вышел на другую улицу, пройдя сотню ярдов.
Здесь было не так многолюдно, как до того, и молодому турку без труда удалось добраться до южной стены города у реки Тигр. Большие ворота были открыты, и через них прошёл караван, возвращавшийся из пустынь Аравии. Верблюды были нагружены огромными тюками, а сопровождавшие их смуглые бедуины выглядели измождёнными, с больными, стёртыми ногами.
За караваном ехали несколько нарядно одетых всадников на лошадях с богатой упряжью. Это были послы Персии, направлявшиеся к паше Багдада, несомненно, с каким-то важным посланием или миссией.
Мустафа проскользнул через ворота как раз вовремя, чтобы избежать встречи с другим караваном, и увидел сады у реки Тигр, среди которых находился его собственный дом. Прямо перед собой, на широкой белой дороге, он увидел сад, окружавший то место, где находился его дом до того как его сожгли, а на его месте — роскошное каменное здание высотой в два этажа.
Он дошёл до ворот и вошёл, подойдя к двери, в которую постучал. Стук в собственную дверь казался таким странным и новым опытом, что он бы воздержался от этого, если бы не маскировка. Если бы он смело вошёл туда в своём нынешнем виде, слуги приняли бы его за грабителя и либо задержали, либо выгнали. Именно по этим причинам он исполнил церемонию постукивания.
Едва он это сделал, как дверь, о которой идёт речь, распахнулась прямо перед его носом, и перед ним предстал щеголеватый маленький негр-раб, кланяясь изо всех сил.
— Пожалуйста, входите, господин, — сказал он. — Я немедленно сообщу моей госпоже, что вы желаете её увидеть.
— Очень хорошо, но поторопись, — сказал Мустафа, входя в комнату и усаживаясь на небольшой диван возле двери. Едва он вошёл, как слуга выбежал из комнаты, и в следующий момент скрылся из виду.
Усевшись, Мустафа первым делом снял с себя тюрбан, накладную бороду и парик. Он положил их на диван, а затем сбросил длинный арабский плащ и большую часть других предметов арабской одежды, которые он носил, уложив их рядом с тюрбаном.
Затем он стёр краску с лица концом пояса и встал, снова став самим собой, когда в комнату вошла женщина в чадре.
— Ты Мустафа Даг? — воскликнула она в изумлении, совершенно ошеломлённая тем, что увидела.
— Да, я Мустафа Даг, законный владелец этого дома, — ответил он с достоинством.
— Тогда мне придётся передать бразды правления вам, — ответила жена Эмира Бека с истинно турецким спокойствием и покорностью.
— Похоже, что так, — ответил он. — Но, разумеется, я не буду настолько недобрым, чтобы лишить вас всех доходов. Дом и слуг Ахмед Бека, вашего свёкра, я отдаю вам, а всей его торговлей, кораблями и другими предметами будут управлять ваши представители.
— Благодарю вас, — просто ответила она. — Я почти не надеялась, что, если вы вернётесь, то будете так добры ко мне. Можете ли вы рассказать мне что-нибудь о моём муже? — добавила она с дрожью в голосе.
— Мне не хочется говорить вам правду, — ответил молодой турок, — но я полагаю, что для нас обоих будет лучше, если вы будете знать самое худшее. Он был жив, когда я видел его в последний раз, но сейчас, несомненно, уже мёртв. Будьте уверены, что если это так, он недолго будет оставаться отомщённым. Следует ли рассказать вам всю историю моих приключений?
— Да, если вы будете так добры. — На этот раз её голос чуть не сорвался, и хозяйка закрыла лицо руками.
Мустафа снова сел на диван и предложил ей сделать то же самое.
Затем он вновь рассказал свою историю о лишениях, невзгодах и несчастьях и до самого конца ему внимала самая отзывчивая и внимательная слушательница. Когда он закончил, был уже полдень, и она сообщила ему, что обед скоро будет готов.
Мустафа тотчас же вышел из комнаты, как был, без маскировки, и первым человеком, которого он встретил, оказался его старый слуга, с которым он был близко знаком. Этот парень был арабом и не являлся рабом, а входил в число тех немногих слуг в этом доме, которым платили жалованье. В большинстве же они были рабами из Нубии и Африки, за которых Мустафа заплатил большую цену.
Парень вскрикнул от изумления и уронил блюдо, которое нёс. Оно упало к ногам Мустафы, и ему пришлось сделать длинный шаг, чтобы переступить через него.
— И что ты хочешь этим сказать, вот так роняя вещи? — спросил Мустафа, несколько сердито указывая на разбитое блюдо и запечённую рыбу среди его осколков.
— Я… я не хотел этого, хозяин, — пробормотал слуга. — Я был так поражён, увидев вас, что ничего не мог с собой поделать.
Выражение изумления не покидало с его лица, и Мустафа решил простить его. В любом случае, проступок был незначительным и в качестве наказания требовал не более чем строгого выговора.
— Что ж, на сей раз ты можешь идти, — сказал Мустафа, в точности и строго исполняя свое намерение. — Но не делай так больше. Послушай, подожди минутку, — добавил он, когда слуга прошёл мимо него. — Никому не говори, что я вернулся. Я сделаю это сам.
— О, не бойтесь, что я расскажу об этом без вашего приказа, — пообещал слуга, подбирая осколки блюда и запечённую рыбу.
Мустафа прошёл дальше и вскоре добрался до кухни, где обед был почти готов, и сейчас делались последние штрихи.
Слуги обернулись, когда он вошёл, и уставились на него с открытыми ртами.
— Не разглашайте весть о том, что я вернулся, и не покидайте этот дом, — предупредил он и вошёл в столовую, отдав находившимся там слугам такие же приказания.
Затем он спокойно сел и стал ждать жену Эмира. Через несколько минут она вошла с вуалью на лице и села.
Обед был съеден в молчании, а после того как он был закончен, она приготовилась к отъезду и вскоре ушла в сопровождении нескольких слуг.
Тогда Мустафа созвал всех слуг и отдал им тот же приказ, который он ранее отдал на кухне и в столовой. Когда это было сделано, он отпустил их и сел на диван, ожидая прихода Бааббека.
В руке он держал ключи от хранилища, в котором хранились деньги. Они имели необычную форму и были полностью сделаны из серебра.
Ровно в два часа дня, как и обещал, Бааббек вошёл в комнату, отдуваясь от напряжения. Часть пути он пробежал. Его сопровождали трое слуг, которые несли большой ящик для денег.
— Пойдём, — сказал Мустафа и направился к хранилищам. Он отпер дверь одного и вошёл. Внутри на холодном железном полу были разбросаны кучи денег.
Мустафа взял ящик, отсчитал и положил в него десять тысяч золотых и затем велел трём слугам взять его. Потом все вышли, и Мустафа запер дверь. Бааббек быстро покинул дом в сопровождении своих людей с железным сундуком, сказав, что у него очень важные дела, иначе он мог бы задержаться подольше. Мустафа попрощался с ним, затем пошёл в свою комнату и сел, чтобы написать несколько писем. Эту комнату он выбрал для себя из-за книг, содержащихся в ней в большом количестве. Разумеется, у него была ещё одна комната, где он спал, но эту он хотел использовать в качестве библиотеки и кабинета для письма.
Он написал четыре или пять писем, запечатал их, отложил в сторону, а затем взял в руки сборник стихов персидского поэта. Некоторое время он читал, затем отбросил её и взял первую попавшуюся книгу.
Это был большой словарь немецкого языка в кожаном переплёте, напечатанный Гутенбергом. Как он попал к нему, Мустафа не знал, но читать его не смог, поэтому, посмотрев какое-то время на странные буквы, отложил его в сторону и взял арабскую философскую книгу.
Она заняла его внимание на полчаса, а затем он отбросил её и поднялся с кресла, чувствуя себя засидевшимся. Несколько раз он прошёлся по комнате, чтобы разогнать по жилам застоявшуюся кровь, а затем спустился вниз и принялся бродить по дому.
Когда он снова вошёл в библиотеку, было четыре часа и он чувствовал усталость и сонливость.
Мустафа опустился на диван и тотчас же заснул, но сны его были тревожные и ужасные. Чёрные бриллианты, Абдулла Хусейн, Почитатели Пламени, корабли и бурные моря смешались в них в дикой путанице.
Затем он внезапно проснулся и обнаружил, что в комнате горит лампа. Только что вошедший в неё человек с любопытством оглядывался по сторонам. Он стоял в дверном проеме, полускрытый тенью, и полусонный Мустафа сначала не узнал его. Он приподнялся на локте, протёр глаза, приходя в себя, и снова взглянул на незнакомца. Когда их взгляды встретились, Мустафа вскрикнул от изумления, и вскочил с дивана. Этим человеком был Бейбар Ятаган, морской капитан, с которым он так подружился.
Бейбар подошёл к нему с улыбкой на лице, и какое-то короткое мгновение они молча внимательно смотрели друг на друга. При этом Мустафа заметил, что Бейбар тяжело дышит, словно от бега.
Глава XIX
— Откуда ты взялся? — изумлённо спросил его Мустафа.
— Сейчас не время для расспросов, — сказал Бейбар, всё ещё тяжело дыша. — Я расскажу тебе потом. Быстро отведи меня в хранилище под твоим домом. Ты тоже иди со мной, нельзя терять время. Меня преследует Абдулла Хусейн. Поторопись, они уже у дверей. Я всё объясню позже.
— Где мой дядя, где мои кузены? — сказал Мустафа одним духом.
— Боюсь, к этому времени они уже мертвы, — ответил капитан. — Поторопись, Мустафа, иначе они схватят нас обоих. Абдулла не остановится ни перед чем, чтобы достичь своей цели. Слышишь, они ломают дверь. Их двадцать человек, и все они до зубов вооружены. Если хочешь спасти себя и меня, быстро идём в хранилище — это единственное безопасное место. Не бойся, что твоим слугам причинят вред. Абдулла преследует тебя и меня, а не их.
Естественно, первым побуждением Мустафы было собрать своих слуг и храбро начать обороняться. Но, поразмыслив, он решил принять совет Бейбара. В комнате внизу раздались звуки шагов, они были тяжёлыми, как у людей в полном вооружении людей, и равномерными, как топот солдат.
— Дом окружён? — спросил он.
— Да, — ответил Бейбар. — Со всех сторон стоят люди. Через окна не выбраться, а если мы попытаемся удержать дом, они его подожгут. Конечно, скоро прибудет помощь, но они могут прикончить нас раньше. Но если мы скроемся в подвалах, то окажемся в безопасности, по крайней мере, на какое-то время, а за это время подойдёт помощь.
Мустафа больше не колебался. Он согласился с доводами друга и, взяв ключи в руку, повёл его в подвалы под своим домом, тщательно избегая всех комнат, в которых находился кто-либо из врагов.
Едва он запер за собой люк в полу, как услышал шаги людей Абдуллы и хорошо знакомый голос произнёс:
— Они там, ломайте дверь.
Это был голос Абдуллы Хусейна.
— Сделай это, если сможешь, грабитель, — крикнул Мустафа через тяжёлую стальную дверь. — Если ты на это осмелишься, тебе придётся сломать семь крепких железных прутьев и прочный замок.
— А, это ты, белобрысая шавка. Через пять дней ты окажешься на дне Озера Благодатного Огня вместе со своими кузенами. Я дам тебе отсрочку на десять дней, если ты откроешь эту дверь. С тобой ли предатель Бейбар Ятаган?
— Со мной капитан морского судна, который когда-то работал у тебя и известный под именем, которое ты упомянул, — с достоинством ответил Мустафа. — Он был достаточно любезен, чтобы в довершение всех своих добрых дел, предупредить меня о твоём приходе.
— Я назвал предателя по имени Бейбар Ятаган, — ответил Абдулла. — Я ничего не говорил о капитане морского судна с таким именем.
— Тогда человек, который со мной, должно быть, какой-то другой Бейбар, — ответил Мустафа. — Я не знаю ни одного предателя с таким именем.
— Прекрати дурачиться, — несколько раздражённо сказал Абдулла. — Открой дверь, иначе мне придётся выбить её кулаком.
— Что толку от твоего приказа? Ты прекрасно знаешь, что эта дверь не откроется ни на одну твою угрозу, ни на твой приказ, ни от твоего хилого кулака. Крепкая сталь не поддастся голой руке.
Абдулла взревел от ярости.
— Ты пожалеешь о своих опрометчивых словах, когда окажешься в моих руках, — сказал он. — Я заставлю тебя проглотить их. Однако если ты любезно откроешь дверь и сдашься мне вместе со своим спутником, я прощу тебя и сделаю так, как изначально намеревался. Давай, поторопись. Я не могу тратить время зря, ибо мой корабль в гавани.
— Абдулла Хусейн, — последовал неторопливый и медленный ответ, — ты прекрасно знаешь, что я не подчинюсь твоим наглым требованиям. Предупреждаю, что тебе понадобится не менее часа, чтобы выломать дверь. Задолго до этого к нам придёт помощь, и вас схватят. Попробуй захватить меня, если сможешь. Это мой ответ на твои условия. Хорошо подумай, прежде чем решить, что делать дальше.
Мустафа хорошо знал, что десяти или пятнадцати мужчинам хватит и двадцати минут, чтобы выломать эту дверь, но он надеялся обманом заставить Абдуллу отказаться от задачи. Однако Абдулла знал, о чём идёт речь, и ответил так:
— Мустафа Даг, неужели ты думаешь, что сможешь одурачить меня такой ложью? Неужели ты хоть на мгновение мог подумать, что я не знаю о дверях столько же, сколько и ты, или даже больше?
— Я думаю, что ты чёрный злодей, — ответил Мустафа, не опускаясь до перебранки с врагом.
— Допустим, что это так. Тебе станет от этого лучше?
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что ты трус.
— Объясни свою странную загадку.
— Не думаю, что здесь нужно объяснение.
— Разумеется, нужно. Продолжай.
— У меня больше нет времени на препирательства с таким наглым юнцом, как ты. Выдвигайте таран, — добавил говоривший, обращаясь к своим людям.
Мустафа зажёг свечу и показал своему товарищу, в каком месте они находились. Это была длинная низкая комната, заполненная ящиками и мешками, некоторые из которых были наполнены монетами, другие — слитками золота и серебра, а остальные — ценными шелками, которые Мустафа не хотел продавать. На другом конце была ещё одна стальная дверь, похожая на первую. Всё хранилище было сделано из стали и было достаточно высоким, чтобы высокий человек мог стоять в нём прямо.
Мустафа поставил свечу в небольшое отверстие в боковой части ящика и обернулся, чтобы послушать, что происходит снаружи. Бейбар, не произнёсший ни слова с тех пор, как они вошли в хранилище, сделал то же самое. До их ушей донеслись любопытные звуки.
Эти звуки были совсем не похожи на звуки тарана. Они напоминали высыпание пыли или песка из ящика на пол и удары по нему чем-то мягким. Затем наступило короткое молчание, сопровождавшееся серией резких ударов, словно бочарной клёпкой били по песку.
Затем послышался звук, словно проткнули тюк с мягкой начинкой, и быстрый топот удаляющихся ног. Было очевидно, что их враги покинули комнату. Мустафа опасался ловушки и не собирался открывать люк, поэтому он отпер дверь на другом конце хранилища и прошёл в следующее, сопровождаемый Бейбаром, как раз в тот момент, когда ужасный взрыв разорвал воздух.
Люк, из-за которого доносились звуки, разлетелся на сотню кусков, полетевших во все стороны, и облако дыма заполнило комнату, так что ничего нельзя было разглядеть.
Мустафа отскочил назад, и Бейбар сделал то же самое. Едва он успел закрыть дверь и запереть её, шум взрыва стих и послышался топот множества ног.
Выбив дверь, осаждающие, очевидно, вернулись, рассчитывая без труда захватить осаждённых. Велика же была их ярость и ужас, когда они увидели перед собой ещё одну дверь, через которую, очевидно, сбежали их намеченные жертвы.
— Интересно, сколько здесь хранилищ, — раздался голос Абдуллы.
— Не меньше полдюжины, — ответил кто-то.
— Я не думал, что в этом доме их окажется больше двух или трёх, — сказал Абдулла. — В самом деле, я никак не предполагал этого до сего момента. Что ж, всё, что мы можем сделать, это взорвать и эту дверь.
Мустафа услышал всё, что было сказано, и открыл следующую дверь в другое хранилище. Бейбар пошёл с ним, закрыл дверь, запер её на ключ и задвинул засов. Таким образом они прошли пять хранилищ подряд. В пятом второй двери не было.
Мустафа несколько минут шарил по полу со свечой в руке, а затем, похоже, нашёл то, что хотел. Он прижал пальцы к определённому месту, и люк распахнулся. Свеча осветила лестницу, и они спустились по ней. У подножия Мустафа нажал рукоятку, и люк за ними быстро и бесшумно закрылся.
— Хорошо, и что дальше? — спросил Бейбар, несколько поражённый сложным комплексом хранилищ, через которые он прошёл.
— Дальше будет вот это, — ответил Мустафа, обведя рукой место, похожее на подвал, куда они вошли. — Через три минуты мы будем в безопасности, — сказал он.
Как раз в этот момент до их ушей донёсся далёкий приглушённый взрыв, и они поняли, что дверь второго хранилища разлетелась на куски.
Мустафа указал на верёвочную лестницу в конце подвала, которая, казалось, проходила сквозь потолок через небольшое отверстие, достаточно большое, чтобы вместить тело человека.
Он подошёл к ней со свечой в руке и начал подниматься, сопровождаемый Бейбаром. Они шли вверх по узкому проходу, пока капитану не стало казаться, что лестница никогда не кончится.
Внезапно, посмотрев вверх, он увидел, что Мустафа добрался до верха и вылезает на какой-то настил. Мгновение спустя он сам сделал то же самое и оказался рядом со своим товарищем в маленькой, похожей на склеп комнате.
Здесь располагался любопытный механизм, напоминающий лебёдку. Мустафа повернул рукоятку, и эта штука начала быстро вращаться, поднимая верёвочную лестницу, пока она вся не оказалась полностью намотана на вал.
— Эта верёвочная лестница и проход были сделаны по приказу моего отца, когда дом только построили, — сказал Мустафа, — с той самой целью, для чего мы её использовали. То есть, чтобы сбежать. Вы должны знать, что у него имелось довольно много врагов, поэтому такая предосторожность была необходима. Я помню, что он воспользовался ею только один раз, когда сюда ворвалась шайка разбойников.
— Но как же вся эта система была воссоздана, когда твой дом сгорел? — сказал Бейбар.
— Несколько слуг знали о его её существовании, — ответил Мустафа, — и когда дом перестраивали, они восстановили проход, верёвочную лестницу и механизмы и разместили их точно в том же месте.
Мустафа взял ключ, пересёк комнату и отпер маленькую дверцу, впустив в помещение поток света. Он задул свечу, положил её в карман и вышел в большую, хорошо обставленную комнату с несколькими открытыми окнами. Бейбар подошёл к одному из этих окон и, выглянув наружу, увидел раскинувшиеся внизу сады.
— Теперь мы в безопасности, — сказал Мустафа. — Я думаю, что нам лучше собрать слуг и поймать Абдуллу и его людей так же, как они пытались поймать нас.
Он пересёк комнату, вышел на лестницу и спустился в столовую. Несколько слуг скорчились под столом и при звуке голоса своего хозяина вышли и, упав к его ногам, умоляли его спасти их.
— Послушайте, — сказал Мустафа, — если вы будете следовать моим приказам, мы сможем заманить этих людей в ловушку. Не бойтесь. Помощь скоро будет здесь, а пока нам лучше заняться делом. Вас семеро. Идите и приведите восемь своих товарищей, а затем возвращайтесь в эту комнату. К тому времени мой план будет уже готов.
Слуги сделали, как он им повелел, и вскоре вернулись с восемью своими товарищами-рабами. Мустафа и Бейбар направились к люку в комнате рядом с первым хранилищем и прошли внутрь (люди Абдуллы оставили его открытым). Затем они остановились в комнате, где находился Абдулла с его наёмниками, когда между ним и Мустафой состоялся разговор о том, был ли Бейбар капитаном дальнего или предателем.
Дверь хранилища была разнесена взрывом и её куски валялись по всему полу. На другом конце хранилища дверь тоже была разбита. В этот момент раздался ещё один взрыв, возвестивший о том, что Абдулла взорвал дверь третьего хранилища.
— Мы должны идти по их следам, — сказал Мустафа, — и когда они войдут в последний подвал под хранилищем, завалить вход в него бочками и ящиками. Абдулла, несомненно, обнаружит секретный люк в полу, его люди просто не смогут не наступить на него, ведь их так много. Они все ринутся в подвал, а мы закроем над ними люк и навалим на него вещи.
— А не разнесут ли они его на куски своим порохом? — спросил Бейбар.
— Вряд ли, — ответил Мустафа. — Мы обманем их, заставив поверить, что нас много, настолько много, что такое действие поставит под угрозу их жизни. Даже если они нам не поверят, мы можем расстрелять их, когда они будут выходить, в качестве последнего средства.
— Я хотел бы получить удовольствие от убийства Абдуллы Хусейна, — горько сказал Бейбар. — Если у меня будет возможность, можешь поставить свой последний сребреник, что я так и сделаю. Я не верю, что такой негодяй заслуживает хоть какого-то милосердия.
— Я едва ли могу винить тебя, Бейбар, — сказал Мустафа. — Думаю, я бы сделал то же самое. Они собираются взорвать следующее хранилище. Слушай!
В этот момент до их слуха донёсся ещё один взрыв. Он прозвучал немного дальше предшествовавшего.
— Я не удивлюсь, если порох у них закончится к тому времени, как они доберутся до подвала, — сказал Мустафа. — У них не может быть его так много.
— Надеюсь, что так и будет, — произнёс Бейбар. — Это нам очень поможет.
— Ну, пошли, — ответил Мустафа, входя в следующее хранилище. Слуги, колеблющиеся и испуганные, следовали за ним, сбившись в кучу и готовые бежать в любой момент, когда опасность покажется на их пути.
— Я боюсь, что твои рабы покинут нас в решающий момент, — прошептал Бейбар на ухо своему другу. — Они сейчас чрезвычайно робки. Я бы не стал доверять нубийцу или африканцу, если речь идёт о личной храбрости. Дайте мне турка, индуса, перса или грека, и я буду чувствовать себя в гораздо большей безопасности.
— Думаю, я согласен с тобой, — сказал Мустафа, — и в следующий раз, когда мне придётся покупать рабов, я позабочусь о том, чтобы мне достались только те, которые известны своим бесстрашием и личной храбростью.
В этот момент они услышали ещё один взрыв.
— Они в хранилище над подвалом, — сказал Мустафа. — Через несколько минут мы поймаем их в ловушку.
Он бросился в следующее хранилище вместе с Бейбаром. Слуги последовали за ними, несколько ободрённые примером своего хозяина. И хорошо, что это было так, иначе оба друга не смогли бы добиться своей цели.
В тот самый момент, когда это произошло, воздух пронзил торжествующий крик, и они поняли, что люк обнаружен.
Мустафа и Бейбар побежали вперёд, со следовавшими за ними по пятам нубийцами и вошли в пятое хранилище как раз вовремя, чтобы увидеть, как последний из людей Абдуллы исчезает в люке, оставив его открытым.
Бейбар в одно мгновение схватился за крышку и захлопнул её перед лицом изумлённого человека, который обернулся на лестнице, чтобы посмотреть, в чём дело. Тогда Бейбар уселся на закрытый люк, а Мустафа и рабы побежали за бочками и ящиками, чтобы навалить их сверху.
Когда они вернулись, Бейбар поднялся со своего места, и Мустафа поставил на дверь тяжёлый ящик. Каждый из пятнадцати слуг сделал то же самое, и через несколько минут люк был полностью завален. Каждый ящик и бочка весили не менее ста фунтов, поэтому пойманным в ловушку людям пришлось бы поднять 1600 фунтов вместе с люком, прежде чем они смогли обрести свободу.
— Даже если у них есть порох, им будет сложно поднять его к выходу, — сказал Мустафа. — Думаю, что они даже не будут пытаться это сделать.
В этот момент двадцать или тридцать полностью вооружённых соседей вошли в хранилище.
— Мустафа Даг! — сказал первый в изумлении, глядя на его улыбающееся лицо.
Все остальные тоже не преминули выразить своё удивление, задавая бесчисленные вопросы, на которые Мустафа не счёл нужным отвечать в данных обстоятельствах. Поэтому он сказал:
— Замолчите все. Я вам всё расскажу потом. Сейчас у нас слишком много дел. Я должен попросить вас помочь мне схватить злодеев, которые проникли в мой дом и в настоящий момент заперты в подвале у нас под ногами.
Он отпустил слуг, так как места для них и остальных новоприбывших едва хватало.
— А теперь молчите, — сказал Мустафа своим соседям. Они так и сделали, и вокруг стало совсем тихо, если не считать их тяжёлого дыхания и шума, производимого двадцатью шестью людьми в подвале. Они ругались, буйствовали, и сквозь шум их воплей послышался пронзительный голос, как будто кто-то отвечал на вопрос.
— Хозяин, у нас больше нет пороха, — сказал он.
Тогда над общим столпотворением разнёсся голос Абдуллы:
— Почему нет пороха? — взревел он.
— Потому что мы всё потратили на то, чтобы разнести эти двери на куски, — ответил резкий голос, становясь ещё более пронзительным.
— Почему ты не сказал мне об этом раньше? — прорычал Абдулла громче прежнего.
— Потому что мы сами этого не знали, — был ответ.
— Вы обязаны знать о таких вещах, — сказал Абдулла тем же тоном, что и раньше.
— Я забыл, — ответил мужчина.
— В смысле, ты забыл? — спросил Абдулла. — Минуту назад ты сказал мне, что не знал, что наша запас пороха исчерпан. Теперь ты говоришь, что забыл, что он закончился. Ты закоренелый лжец. Если бы ты знал, что у нас больше нет пороха, ты, скорее всего, не забыл бы об этом. Я думаю, что ты знал, но не хотел мне говорить. Я также думаю, что ты в союзе с моими врагами.
— Я отрицаю ваше ложное обвинение, — горячо возразил мужчина. — Когда я сказал, что забыл, я имел в виду, что забыл, что моё дело — знать, исчерпан ли наш запас пороха или нет.
— Этими своими словами, — сказал Абдулла, — ты ясно даёшь понять, что считаешь меня лжецом. Ребята, какова судьба человека, который в лицо называет своего господина лжецом?
— Смерть, — единодушно произнёс хор голосов.
— Значит, это будет смерть, — сказал Абдулла. — Ты умрёшь прежде, чем наши враги уморят нас голодом.
Послышался лязг стали, как будто вытащили меч. Мустафа сразу понял, что Абдулла собирается убить человека, который с ним спорил.
— Абдулла Хусейн, — крикнул он, — если ты убьёшь этого человека, я удвою пытки, которые ты испытаешь, когда тебя схватят.
— Я сам себе хозяин, — с достоинством ответил Абдулла.
— Сдавайтесь, — сказал Мустафа в ответ, выхватив скимитар и ударив им по полу.
— Не по твоему приказу, — яростно сказал Абдулла.
— Лучше бы ты сдался.
— Да неужто?
— Да.
— Почему?
— Потом узнаешь. Я прикажу своим людям проделать небольшое отверстие в полу, через которое ты и твои слуги передадите нам всё оружие. Затем я открою люк, и вы будете выходить по одному, давая связать себя по рукам и ногам. Ты должен выйти первым.
Между Абдуллой и его людьми произошёл короткий разговор на пониженных тонах, по окончании которого Абдулла сказал:
— Мы согласны на ваши условия. Вам не нужно будет проделывать дыру в полу, потому что мы станем передавать вам наше оружие по мере того, как будем выходить. Я обещаю вам, что мы не поступим иначе. Никакого предательства с нашей стороны не будет.
— Значит, ты даёшь мне слово?
— Да, честное слово. Пусть я умру в горящей нефти, если нарушу своё обещание.
— Что ж, очень хорошо.
С люка сняли ящики и бочки и подняли его. Появилась голова Абдуллы. Он передал свои пистолеты, кинжал, скимитар и мушкет ожидавшим, а затем ступил на пол хранилища и позволил крепко связать ему руки и ноги.
Ещё двадцать пять человек сделали то же самое, и через десять минут вся группа была задержана. Их вывели наружу соседи и Мустафа. У дверей Мустафа столкнулся со Слатином Бааббеком, пашой Багдада, и десятью солдатами, вооружёнными до зубов и в полных доспехах.
— Я вижу, они тебя в руках, — сказал он с довольным вздохом. — Я сообщил нескольким моим офицерам о твоём возвращении, и они пообещали не раскрывать тайну и историю твоих приключений. Один из этих офицеров случайно проходил мимо твоего дома по пути к реке и увидел Абдуллу Хусейна и ещё двадцать с лишним его людей направлявшихся к твоему дому. Офицеры немедленно пришли ко мне и рассказали, что происходит. Я привёл с собой солдат, и вот я здесь. Ты можешь передать пленных мне, и я прослежу, чтобы они были надёжно размещены в тюрьме на ночь. Утром приходи ко мне домой, где состоится суд, который будет вести кади. А сейчас я думаю, что тебе лучше поужинать.
Прежде чем Мустафа успел пробормотать слова благодарности, как паша, десять его человек и пленные ушли, и он повернулся к Бейбару и своим друзьям и сказал им:
— Оставайтесь со мной, и после ужина я расскажу вам обо всех своих приключениях.
Глава XX
— И я тоже расскажу вам свою историю, — добавил Бейбар.
— Я совершенно забыл об этом, — сказал Мустафа. — Во время волнений последнего получаса я забыл о вашем обещании, и полагаю, что с вами дело обстояло примерно так же.
— Да, это так, — ответил Бейбар.
— Что ж, идёмте ужинать. Мы сможем поговорить об этом потом.
Когда они дошли до столовой, ужин был готов. Несмотря на всю волнительность момента, повара не забывали о своих обязанностях.
После ужина все собрались в комнате Мустафы, и он рассказал им свою историю, начиная со своего исчезновения и до того момента, когда этим днём они вошли в хранилище, чтобы помочь ему поймать Абдуллу и его людей. Они видели, как эти люди вошли в дом Мустафы, и пятнадцать минут спустя услышали первый взрыв. После этого они сформировали вооружённый отряд и, когда всё было готово, вошли в дом Мустафы.
— Теперь ты можешь рассказать свою историю, — сказал Мустафа Бейбару.
Бейбар к этому времени уже успокоился и после некоторых необходимых пояснений повел рассказ с момента расставания с Мустафой и до того момента, как вошёл в его дом, чтобы предупредить. Рассказ его звучал следующим образом:
— Когда Почитатели Пламени захватили нас в камере, я увидел, как Мустафа направился к маленькому туннелю, приказав нам следовать за ним. Это было невозможно, поскольку захватчики надёжно нас связали. Я крикнул Мустафе, чтобы он убегал, и он помчался дальше. Некоторые из людей Абдуллы последовали за ним, но я не знаю, сколько их было. Полагаю, их было шесть или семь. Я не думал, что они поймают его, потому что он был хорошим бегуном, и я знал, что он сбежит, если только не вывихнет лодыжку или не поранится как-то иначе, не выдаст себя или туннель не закончится ловушкой. Я надеялся, что это приведёт его к берегу моря, где он сможет найти лодку и получит некоторый шанс быть подобранным проходящим судном, если его не поймают враги.
Да, похитители долго держали нас в этой пещере, видимо, ожидая возвращения тех, кто преследовал Мустафу. Примерно через час они появились, похожие на побитых собак.
— Вы его поймали? — спросил Абдулла.
— Нет, — ответил один из этих разгильдяев. — Он сбежал, и его подобрал проходящий мимо корабль.
— Почему вы позволили ему сбежать? — яростно спросил Абдулла.
— Мы ничего не могли с этим поделать, — ответил жалобным тоном другой.
— Почему вы ничего не могли с этим поделать? — злобным тоном спросил Абдулла.
Я сразу понял, что у нерадивых преследователей будут неприятности.
— Вы намеренно позволили пленнику сбежать, — сказал Абдулла с угрозой в голосе, — и отвергли мои обвинения, тем самым ясно дав понять, что считаете меня лжецом.
— Мы не это имели в виду! — хором ответили преследователи.
— Меня не волнует, имеете ли вы это в виду или нет, — сказал Абдулла. — Каждый из вас получит по сто ударов плетью и будет заключён в тюрьму на месяц, и каждый день этого месяца вам будут давать по пятьдесят ударов плетью. Уведите их прочь, — добавил он, обращаясь к некоторым из своих подручных.
Да, эти нерадивые преследователи плакали, рыдали, скулили и протестовали против такого обращения с ними, но всё было бесполезно. Абдулла был упрям, как мул, и полон решимости поступить именно так. Я почти пожалел бедняг.
— Теперь отведите этих людей обратно в тюрьму, — сказал Абдулла своим людям, имея в виду двоюродных братьев, их отца и меня.
— Мы могли бы сбежать, — крикнул я ему в ответ, когда похитители вывели нас из комнаты.
— Да, могли бы, но вы этого не сделали, — ответил он и повернулся к нам спиной, как будто нас не существовало.
Говорить что-либо ещё было бесполезно, поэтому я воздержался от продолжения. Нас отвели обратно в нашу тюрьму, где снова заперли и завалили вещами старую дверь, чтобы мы не могли сбежать. Затем они ушли и оставили нас там. Мы сидели в тишине, проклиная свою злую удачу и поклявшись отомстить Абдулле, если нам представится такая возможность.
Через десять минут в комнату вошёл человек с большими европейскими часами. Он, казалось, нисколько нас не боялся и повесил часы на стену так равнодушно, как будто нас там и не было.
— Теперь, — сказал он, — вы можете смотреть на часы и знать, сколько часов вам осталось жить. Завтра в четыре утра Бейбар Ятаган, морской капитан, должен умереть, соскользнув по жёлобу в этой комнате. Через него он отправится в озеро внизу.
— Это я, — сказал я.
— Что ж, едва ли я помогу тебе своей жалостью, — сказал мужчина.
— Когда мы умрём? — спросил Ахмед.
— Через два часа, — сказал мужчина с мрачной улыбкой на устах. — Однако сегодня вечером вас выведут из тюрьмы, потому что вы умрёте не с помощью желоба. Абдулла позаботится о вашей судьбе, не бойтесь.
— Нет, я не боюсь, что он нас забудет, — сказал Ахмед. — Но я боюсь, что он уготовил нам какую-то ужасную судьбу, о которой мы ничего не знаем. Я не трус, но должен признать, что эта неопределённость меня нисколько не успокаивает. Абдулла — человек находчивый, и вряд ли его подведёт собственная изобретательность.
— Я передам ему ваш комплимент, — усмехнулся этот человек. — Готов поспорить, что он будет доволен.
— Мне нечего поставить, — грустно сказал Ахмед.
— Так-то оно так, но разве у тебя нет твоей жизни?
— Да, но скоро она перестанет быть моей.
— Что ж, вы действительно находитесь в затруднительном положении. Если бы я думал, что смогу хоть чем-то помочь вам, я бы так и сделал. Но боюсь, что все мои усилия будут напрасны. Мне очень надоело общество этих людей, Почитателей Пламени, и я жалею, что некогда присоединялся к ним.
— Ваши чувства добры, — сказал я, — но было бы ещё приятнее, если бы вы осуществили всё сказанное. Однако это, как вы сами говорите, почти невозможно, пусть я и не считаю, что существует хоть что-то невозможное. Однако вы можете думать иначе. Давайте расстанемся, считая, что мы не сделали друг другу ничего плохого.
— Я полностью согласен с тобой в твоём утверждении, что нет ничего невозможного, — сказал этот человек, — но сейчас я не хочу рисковать.
И с этим прощальным замечанием он вышел из комнаты, оставив нас предаваться своим размышлениям. С тех пор я его больше не видел. Если все его слова были правдивы, то он был честным человеком, а коли так, то я могу со спокойной совестью дать ему своё благословение и быть уверенным, что оно даровано тому, кто его достоин.
Ну вот, мы провели ночь, наблюдая за тем, как стрелка часов тихо и незаметно двигалась вперёд. Тусклые факелы проливали неземной свет внутри этой комнаты, оставляли многие углы во тьме. Если не считать покачивания маятника, всё было тихо, как в могиле. Около полуночи вошли десять или двенадцать человек, забрав Акмата и его четырёх сыновей. Это был последний раз, когда я их видел и, вероятно, так будет и впредь.
Здесь Бейбар на мгновение прервал свой рассказ, чтобы вытереть слезу, скатившуюся по его щеке. Как только он закончил с этим, то снова продолжил:
— Они все попрощались со мной, а потом люди Абдуллы их увели. Акмат вышел последним, в дверях он посмотрел на меня и указал на жёлоб на полу.
Я всё понял и, коротко взглянув на часы, придумал план своего спасения. Приходивший ранее человек сказал мне, что я умру в семь утра следующего дня. Абдулла будет на берегу озера, вероятно, за пять минут до этого, чтобы увидеть, как я вылечу в воздух, а затем упаду в огненное озеро внизу.
Люди, которые должны были проследить за тем, чтобы я отправился в свой путь к смерти, вероятно, придут в мою комнату примерно за полчаса до семи. Как только они выполнят свой долг, то покинут комнату и, вероятно, оставят дверь открытой, или не станут запирать её.
Я подошёл к часам и, ухватив стрелку, повернул её назад на двадцать пять минут, а затем вернулся на своё место и терпеливо стал ждать гибели. Мой план, вероятно, понятен вам, но я объясню его яснее.
Если люди Абдуллы войдут в комнату за полчаса до назначенного времени казни, они увидят, что пришло её время, и поэтому приведут её в исполнение. Я тогда повис бы над ямой на верёвках, пока они не уйдут, а затем снова забрался бы наверх и сбежал, если дверь останется открыта. Меня беспокоила лишь возможность того, что по привычке они могут запереть её. Однако я не видел выхода из этого положения и решил пойти на риск.
Как я и предполагал, в то утро эти люди вошли в комнату задолго до назначенного времени. Они посмотрели на часы, и я тоже. На них было без трёх минут семь. Один из мужчин издал изумлённое восклицание. Повернувшись к своим товарищам, он заметил:
— Мы, должно быть, сильно промедлили.
Затем они схватили меня и связали ноги и руки. Я не ожидал этого и подумал, что настал мой последний час. Однако верёвки завязали не очень туго, так что я понял, что, если мне повезёт, я ещё смогу спастись.
Пока меня вели к жёлобу, я старался ослабить путы на своих запястьях. Мне удалось с этим справиться, и я увидел, что во время спуска мне не составит труда освободиться от верёвок.
Точно в назначенный час меня опустили в жёлоб, толкнули руками, и я полетел вниз.
Первые десять футов я пролетел с ужасающей быстротой, а затем мне удалось сбросить эти адские верёвки с запястий и расставив руки, упереться в стенки желоба. Это позволило мне стабилизировать спуск, чтобы не двигаться слишком быстро, и когда через несколько мгновений я влетел наружу, то смог легко остановить спуск, ухватившись за самую крепкую из верёвок.
Я позволил себе соскользнуть к петле на её конце, закрепившись в которой я передохнул и огляделся вокруг немного спокойнее. Первым делом нужно было снять верёвки с моих лодыжек, что я вскоре и выполнил. Затем я ещё немного отдохнул, бросил последний взгляд на огненное озеро, после чего высвободился из петли и начал восхождение. На второй петле я немного отдохнул, а затем продолжил путь и наконец очутился в устье жёлоба. Я упёрся руками и ногами в его края и начал подниматься.
Смею вас заверить, что это была недетская работа, и когда я дотянулся до верхней кромки жёлоба, то почувствовал, что хочу остановиться. Однако, этого делать было нельзя, поэтому я двинулся дальше, хотя руки и ноги у меня болели от напряжения, и наконец выбрался наверх, совершенно обессиленный и запыхавшийся.
Минут пять я лежал на полу, не в силах подняться. Когда я отдышался, то поднялся на ноги и направился к двери, которая, к моей великой радости, осталась открытой.
Я бесшумно спустился по лестнице, не встретив никого на пути. Пройдя ряд комнат, я наконец очутился в прихожей. Там никого не было, поэтому я вошёл в туннель и пошёл дальше. Наконец я добрался до его конца и вышел недалеко от моря. Корабля Абдуллы Хусейна видно не было, поэтому я пришёл к выводу, что он либо ушёл в море, либо находился на другой стороне острова. Последнее предположение оказалось верным, как я позднее обнаружил к своему несчастью.
Вдалеке я заметил корабль и, бросившись в море, поплыл к нему. Команда заметила меня, когда я приблизился к ним на расстояние четверти мили, и вскоре с корабля была спущена шлюпка, которая подобрала меня.
Меня взяли на борт корабля, который, как оказалось, был турецким с турецкой командой и капитаном, направлявшимся в Багдад. Я рассказал свою историю капитану, и он настолько заинтересовался мною, что предложил мне бесплатный проезд домой. Я с готовностью принял это предложение, но пообещал ему, что он не останется без вознаграждения.
Когда я впервые рассказал ему эту историю, он отнёсся к ней несколько недоверчиво но я предложил доказать ему её правдивость, как только мы доберёмся до Багдада. Его это убедило, и он сказал, что не желает никаких дополнительных доказательств, помимо моих слов.
После того, как остров скрылся за нашей кормой, я решил, что нас не будут преследовать, но эта иллюзия вскоре рассеялась, когда вдали у западного горизонта показался корабль Абдуллы. Я без труда узнал его и сообщил капитану о своём открытии.
Все паруса были подняты, и мы летели с большой скоростью, но корабль всё равно приближался, пусть и почти незаметно. Через два дня мы были в Ормузском проливе, а противник находился не далее чем в трёх милях от нас. Когда мы через день мы достигли устья Тигра, он отставал всего на милю.
Четыре дня спустя, когда мы достигли Багдада, он был всего в ста ярдах позади нас, и едва я успел выйти на берег, как с его борта спустили лодку, полную вооружённых людей. Я быстрым шагом направился к дому Мустафы и прибыл сюда, опередив их всего на пять минут, как вы уже знаете. На этом, друзья мои, заканчивается моя насыщенная событиями история. Вы можете верить ей или не верить, но всё рассказанное мною — правда, и я даю вам в этом моё честное слово.
Бейбар откинулся на спинку дивана, на котором сидел, и глубоко выдохнул.
— Я уверен, что никто не сомневается в вашей правдивости, — сказал Мустафа.
— Что ж, тогда мы больше не будем об этом говорить. Я уверен, что это вполне устроит все заинтересованные стороны. По крайней мере, для меня.
— Я с вами полностью согласен. Кто заведёт разговор?
Никто, по-видимому, не мог придумать ничего достойного обсуждения, поэтому он сам затеял спор о преимуществах корабельной и караванной торговли, причём сам он превозносил первую. Бейбар отстаивал её, приводя причины, по которым корабли лучше караванов, но большинство остальных придерживалось противоположного мнения. Спор становился всё жарче и жарче и наконец закончился победой тех, кто говорил, что корабли лучше. К этому времени была уже почти полночь, поэтому соседи попрощались с Мустафой и пошли домой.
***
Проснувшись на следующее утро, Мустафа обнаружил, что его история стала достоянием всего города. Продавцы фруктов говорили о ней на базарах, и повсюду она была главной темой для разговоров.
Мустафа рано позавтракал и отправился в дом паши. Он прибыл туда через час после выхода и сразу же был допущен к Слатину Бааббеку.
Он обнаружил, что комната почти заполнена. Абдулла и его товарищи стояли в ряд с цепями на руках и ногах, причём у каждого к лодыжке был прикреплён на отдельной цепи тяжёлый железный шар. Позади пленников стояли десять солдат с ружьями в руках и скимитарами в расстёгнутых ножнах.
Перед ними на большом ковре, скрестив ноги, сидел почтенного вида кади, а рядом с ним — паша.
Ещё один человек сидел за столом позади этих двоих с пергаментом, чернилами и перьями под рукой, чтобы вести протокол судебного процесса.
Слатин жестом подозвал Мустафу и велел ему сесть. Он так и сделал, усевшись на другой ковёр неподалёку. Все взгляды были обращены на него, и он начал волноваться и, возможно, немного нервничать. От духоты в комнате ему стало плохо, и лицо его покраснело.
Кади прочистил горло и сказал:
— Надеюсь, что все присутствующие готовы к суду. Это всего лишь формальный вопрос, но нужно дать заключенным возможность высказаться в свою защиту, как они того пожелают, чтобы свершилось правосудие. Мустафа Даг, ты можешь встать и сообщить имя своего отца описать своё жизненное положение и рассказать свою личную историю до того момента, как ты оказался замешан в этом деле.
— Моего отца зовут Когия Даг, — сказал Мустафа, — и он был преуспевающим торговцем в этом городе. Он умер в возрасте семидесяти лет, когда мне было восемнадцать. В настоящее время мне двадцать три года, в следующем январе исполнится двадцать четыре. Когда отец умер, он оставил мне большое состояние и процветающее дело. У меня было довольно много кораблей, которые я отправлял в плавание в чужие страны для торговли с их жителями. Насколько мне известно, у моего отца было немного врагов, но самый страшный из них Абдулла Хусейн, главный злодей из числа тех пленников, которого вы видите перед собой. Какова была причина вражды между ними, я не знаю, но подозреваю, что это была какая-то старая любовная интрига.
При этом заявлении Абдулла гневно покраснел, нахмурился, и на его лице появилось выражение недовольства, угрожая остаться там надолго.
Мустафа продолжил следующим образом:
— Во всяком случае, он пытался разрушить торговлю моего отца с зарубежными странами, настраивая людей против него и используя различные другие уловки, но мне не подобает быть столь злонамеренным, чтобы называть их. Эти уловки не увенчались успехом, и я полагаю, что тогда Абдулла попытался выместить свой гнев на мне. Я думаю, что он пытался меня убить, но не знаю этого наверняка. Как бы там ни было, всё это происходило в строжайшем секрете. Я жил очень тихой, спокойной жизнью без происшествий до тех пор, пока не оказался втянут в это дело. Я усерден, старателен, занимаюсь некоторыми атлетическими практиками и не женат. У меня много друзей, с некоторыми из которых я очень близок, и мало врагов, о которых я знаю. Вот мой ответ, о кади.
— Секретарь, вы всё это записали? — сказал кади, обращаясь к человеку за столом, который усердно писал с тех пор, как Мустафа открыл рот. Он писал ещё несколько мгновений после того, как кади обратился к нему, а затем поднял голову и произнёс:
— Да.
— Пусть суд продолжится, — сказал кади. Затем он обратился к Абдулле почти с теми же словами, что и к Мустафе.
Абдулла рассказал свою историю, и писец за столом усердно строчил. Его история звучала так:
— Меня зовут Абдулла Хусейн, и сейчас мне пятьдесят лет. Я родился десятого августа тысяча шестисотого года в Константинополе. Мне не стыдно заявить, что мой отец был корсаром и зарабатывал на жизнь, грабя генуэзские корабли и другие европейские суда в Средиземном море. Он заработал много денег и воспитал меня в богатстве и роскоши. Его звали Константин Хусейн, он был турком из Дамаска, а мать — турчанкой из Константинополя. Моя мать умерла в день моего рождения. Мой отец умер, когда мне исполнился двадцать один год, и оставил меня единственным наследником своего огромного состояния. Я немедленно приехал в Багдад со всем своим богатством, где взял в жёны несколько знатных женщин. В настоящее время они живут в Антиохии у моего дальнего родственника. Они уехали из города месяц назад. Детей у меня нет. Я часто уезжаю из города по личным делам и иногда не возвращаюсь в течение многих месяцев. Я всегда жил тихой и мирной жизнью. Это, о кади, мой ответ.
Абдулла замолчал и наблюдал за писцом, пока тот не закончил. Затем он поднял голову, прекратив писать, и кади продолжил судебное разбирательство.
Он взял лежащий рядом с ним кусок пергамента и прочёл с него следующее:
Обвинение
Абдулла Хусейн, вы обвиняетесь в том, что состоите в тайном обществе Почитателей Пламени, что является преступлением, караемым смертной казнью. Если вы сможете доказать свою невиновность, вас отпустят на свободу, но если не сумеете этого сделать, то умрёте.
Подписано,
Слатин Бааббек,
паша Багдада,
…,
кади
— Таково обвинение, — сказал кади. — Ты можешь защищать себя, как сумеешь. Писец, следи за тем, чтобы не допустить ошибок. Абдулла, ты должен говорить медленно и отчётливо, а всем остальным следует молчать.
Абдулла выпрямился и прочистил горло, чтобы заговорить. На его лице было выражение тревоги и беспокойства, казалось, что он в отчаянии. Его лицо побледнело, когда он начал говорить. Он сказал следующее:
— Я, Абдулла Хусейн, заявляю, что это обвинение ложно и я могу доказать свою невиновность. Я уверен, что все мои друзья, арестованные вместе со мной, также докажут это. У меня в кармане есть документы, которые доказывают, что я был настоящим сыном Когия Дага и что этот Мустафа — самозванец!
— Дайте мне посмотреть, — сказал кади, дрожа от изумления. Голова у него шла кругом, и он не подумал, что пленник закован в цепи. Все взгляды были в изумлении прикованы к Абдулле, и все, казалось, застыли на месте. Мустафа едва не потерял сознание и не знал, что делать.
— Снимите с него оковы, — сказал кади солдатам, едва ли понимая, что он говорит.
— Да, освободите его, и пусть он передаст нам бумагу, — сказал паша, не представляя, что может случиться.
Солдаты механически выполнили приказ, и длинные цепи упали к ногам Абдуллы, оставив его свободным.
Он быстро вытащил из кармана тяжёлый пакет, быстро развязал его и, подойдя к кади, бросил ему на колени. Кади медленно развернул его, и все взгляды были прикованы к нему; никто не видел ничего другого и не думал ни о чём другом, в том числе про Абдуллу. Они его вообще не замечали, а когда кади оторвал взгляд от свитка пергамента, чтобы поговорить с ним, его уже не было!
Во время волнения, которое последовало за передачей пакета кади, он вышел из комнаты и сбежал.
Мгновенно поднялся шум, и все, кроме Мустафы и кади, бросились в погоню. Солдаты и паша увели своих пленников, и через несколько мгновений в комнате воцарилась тишина.
— Подойди сюда, — сказал кади Мустафе. Мустафа машинально повиновался и, поднявшись на ноги, подошёл к старику, опустился на колени и посмотрел на пергамент, представленный ему на рассмотрение. Он заподозрил неладное еще прежде, чем увидел ряд заглавных букв, а затем рухнул навзничь и закрыл лицо руками, не зная, смеяться ему или плакать. Слова эти были следующими:
КАКИЕ ЖЕ ВЫ ДУРАКИ! МОЯ ПСИХИЧЕСКАЯ СИЛА ПРЕВОСХОДИТ ВСЕ ВАШИ РАССУЖДЕНИЯ!
— Действительно, очень любопытная история, — сказал Мустафа. — Но если сын ламы унёс с собой алмазы, когда бежал в горы, то как получилось, что драгоценности достались другому человеку и передавались из поколения в поколение от отца у сыну? Неужели какой-то человек пришёл к сыну ламы в горы и взял у него камни?
— Считается, что так и было, — сказал Акмат. — Истинная правда неизвестна.
— Почему священник послал своего сына украсть драгоценности у короля Амбера?
— Потому что он хотел, чтобы они пополнили собранную им весьма любопытную коллекцию драгоценных камней, и потому что он хотел провести с ними определённые химические эксперименты, которые были необходимы, чтобы доказать истинность сделанного им открытия.
— Можешь ли ты объяснить мне подлинную природу этих экспериментов?
— Да, кузен, могу; но у меня бы получилось сделать это ещё лучше, если бы мы оказались в том самом месте, где они должны были быть проведены. Если мы когда-нибудь выберемся из этого дела живыми, я отвезу вас туда.
— Очень хорошо, с этим решено. А теперь, возможно, ты не откажешься рассказать мне, почему Абдулла Хусейн желает завладеть этими чёрными бриллиантами, которые доставили столько неприятностей такому количеству людей?
— Разумеется, мой дорогой кузен. Он украл алмазы, потому что он единственный живой потомок короля Амбера. Предание о том, как камни были украдены у этого предка, передавалась по наследству, хотя его династия сменилась другой несколько сотен лет назад. Абдулла, вероятно, узнал, что драгоценности находились во владении моей семьи, а также то, что мы едем в Турцию. Обнаружив, что мы вдвоём, владеющие камнями, едем в Багдад, он внимательно наблюдал за ними и с помощью гипнотизёра украл один из алмазов у Кассима, а другой случайно получил от Харуна.
— Теперь мне всё ясно, — сказал Мустафа.
— Как и следовало ожидать, — ответил Акмат. — Сейчас уже почти пора спать. Давайте спрячем наше оружие в секретной нише, о которой упомянул капитан.
Едва он поднялся со своего места, как в коридоре послышались тихие шаги. Эти шаги, казалось, приближались к двери, и все шестеро задались вопросом, что это значит. Шаги приближались и приближались, пока не оказались почти напротив двери. Затем они внезапно остановились, и наступила тишина, в которой ожидающие могли услышать биение своих сердец.
— Кто там? — нарушил молчание Акмат и направился к двери с пистолетом в руке. Оружие было заряжено, и он держал палец на замке, готовый взвести его по малейшему поводу.
В ответ из темноты вылетел рулон белого пергамента и ударил его в лицо. Свиток упал на пол, и он услышал звук бегущих ног.
Следующим его действием было прыгнуть в коридор и взвести пистолет. Посмотрев на лестницу в конце, он увидел в лунном свете бегущего по ней невысокого человека. Он был очень маленького роста, и Акмат сразу понял, кто это.
Поднять оружие и нажать на спусковой крючок было делом секунды. Звук выстрела отозвался эхом, и сквозь облако дыма он смутно увидел, как фигура попятилась, пошатнулась, затем снова выпрямилась, и в следующий миг скрылась из виду.
Первым его побуждением было преследовать её, но вместо этого он вернулся в комнату и уже собрался было рассказать остальным, что произошло (они даже не поднялись со своих мест, так велико было их изумление), когда прибежали три или четыре матроса, потребовав рассказать в чём дело. Выстрел разбудил их, они вскочили с кроватей и выбежали в коридор.
Акмат уже собирался объясниться, когда вошёл капитан и отпустил матросов. Затем он обратился к бывшему колдуну и попросил его объяснить, что всё это значит.
Акмат сделал это без всякого видимого волнения. Капитан молча погладил бороду.
— Ты поступил правильно, — сказал он наконец. — Ого, что это?
Его взгляд упал на свиток пергамента, который невысокий мужчина швырнул Акмату в лицо.
Он взял его и развернул. Он был сделан из очень жёсткой козлиной кожи, тщательно обработанной, и в полностью развёрнутом виде имел около фута в длину. Одна сторона была полностью исписана мелким почерком чёрными чернилами. Внизу были три строки, написанные красными чернилами, написанные более тщательно и чётко, чем остальные. Под этими тремя строками стояла подпись. Всё послание, за исключением слов, написанных красными чернилами, было написано на индусском языке, но эти три строки были написаны турецкими буквами.
Бейбар прекрасно умел читать и писать как на индусском, так и на турецком языках, поэтому ему не составило труда прочитать письмо, ибо оно было именно письмом. Он читал вслух, а остальные слушали. Содержание было следующим:
Тебе, Эмир Бек, и всем твоим друзьям посылаю приветствие, поное ненависти и недоброжелательства.
В этот день ты сражался со мной, потому что я велел тебе выполнить какое-то пустяковое поручение, и каким-то дьявольским способом ты одержал победу надо мной.
Бейбар Ятаган, капитан, принял твою сторону, жалкий раб, и заставил меня удалиться. Я полагаю, он твой друг, и если так, то все моряки встанут на его сторону. Впрочем, это не имеет значения. Все моряки в Турции и на морях не смогут ни мгновения противостоять тем силам глубин, которые я и двое моих друзей можем призвать по нашей воле. А посему бессмысленно ожидать, что вы сможете нам сопротивляться, так что вам лучше позволить нам действовать. Если капитан выдаст нам всех вас шестерых, не задаваясь вопросом, что мы будем с вами делать, мы позволим ему и его команде уйти в целости и сохранности; но если этот приказ не будет выполнен, наша месть будет страшной. Вам лучше поговорить с ним об этом как можно скорее.
Для вас будет лучше, если вы сдадитесь нам без сопротивления, ибо в этом случае более чем возможно, что мы сохраним вам жизнь и отпустим вас на свободу, продержав вас в плену не более трёх месяцев. Мы действуем по приказу нашего покровителя и хозяина Абдуллы Хусейна, и он уполномочил нас принять все необходимые меры, необходимые для того чтобы справиться с вами.
Далее я хочу сказать вам вот что. В Индостане существует могучее тайное общество, к которому мы принадлежим, и которое известно как… Я оставляю это место пустым, потому что не хочу вас пугать. Вы, вероятно, упали бы в обморок от страха, если бы узнали имя своего врага (Это были три строки, написанные красными чернилами).
Остаюсь вашим злейшим врагом,
Керрим Бек
— Ах! — сказал Эмир, когда капитан закончил читать. — Пожалуйста, передайте мне пергамент. Наш друг Керрим оставил пустое место. Если я его заполню, это не принесёт никакого вреда, а даже некоторую пользу.
Он отнёс пергамент к столу и сел за него с пером в руке. Затем он написал два слова на пустом месте. Чёрные чернила, которые он использовал, отчётливо выделялись на фоне красного. Это были слова: «Почитатели Пламени».
Мустафа увидел это и вскрикнул от изумления. Он хорошо знал, что Почитателей Пламени следует опасаться. Он слышал о большом храме в Индостане, где, как говорили, они проводили свои ужасные обряды.
Сам капитан тоже был поражён. Более того, он дрожал от страха. Упоминания этого страшного слова в те времена было достаточно, чтобы напугать даже самых смелых. Ужасной была месть общества всем, кто был его врагом. Стоило кому-нибудь обидеть человека, который состоял в нём, и не проходило и нескольких дней, как обидчик исчезал, и о нём больше никогда не слышали. Не зафиксировано, чтобы кто-нибудь из попавших в руки Почитателей Пламени уходил от них живым. Их тела никогда не находили и о них даже не слышали. Ходили слухи, что жертвы приносились в жертву богу огня и заживо сжигались в огненной яме. Говорили даже, что они были в союзе с дьяволом.
Кто был автором этих слухов, никто не знал, но считалось, что это был какой-то член Почитателей Пламени, который стал предателем и начал соперничать с ними, хотя поначалу очень осторожно, из страха навлечь на себя их месть, если они узнают, кто их предал. Во всяком случае, в то время на всём Востоке боялись этого тайного общества.
— Что ж, недурную кашу мы тут заварили, — сказал Акмат, иногда пристрастившийся к своеобразному сленгу, который в нужный момент оказывался очень выразительным.
— Ты прав, — ответил Ахмед, который тоже видел, что написал его сын.
— Что это такое? — спросили Харун и Эмир, которые ещё не видели того, что написал Акмат. Им показали пергамент.
— Ну, что теперь будем делать? — спросили они.
— Арестовать этих негодных шпионов! — крикнул капитан.
— Во что бы то ни стало, — сказал Мустафа. — Они представляют угрозу безопасности корабля. Насколько нам известно, они могут хранить на корабле порох, который могут взорвать в любой момент, если им будет угрожать опасность.
— Только не они! — сказал Бейбар с презрением в голосе. — Я знаю их слишком хорошо, чтобы предполагать, что они на это пойдут. Они слишком берегут свои шкуры, чтобы отважиться на такое. Взрыв корабля не станет для них приемлемой местью, если они сами в то же время взлетят на воздух. Какое удовлетворение это им принесёт?
— Никакого, — ответил Мустафа, покорённый столь разумными рассуждениями капитана. — Но что же это за опасность, которой они нам грозят?
— Только время покажет, — был ответ. — Сейчас мы не будем об этом беспокоиться. Из того, что вы мне рассказали, я понял, — продолжал Бейбар, обращаясь к Акмату, — что ты ранил коротышку. Я позову кого-то из матросов, чтобы он сходил к ним в комнату и разузнал, если возможно, какой ущерб ты нанёс.
Вытащив из кармана раковину, он издал пронзительный звук, который менее чем за пять минут привёл в коридор почти всех матросов, находившихся на борту.
Затем Бейбар выбрал пятерых из них, самых сильных из всех, и сообщил им о возлагаемой на них миссии. Они мгновенно удалились и не возвращались по меньшей мере десять минут. Капитан отпустил всех остальных матросов, и они вернулись на свои койки и в иные места, где они находились, когда их призвал капитан, протрубив в раковину.
Когда все четверо вернулись, младший сказал Бейбару, что они обнаружили, что дверь каюты шпионов заперта, и никто не подошёл к ней на стук.
— Видя, что это бесполезно, мы вернулись, чтобы доложить вам, — закончил он.
— Вы поступили совершенно правильно, — сказал Бейбар. — Если бы вы сделали больше, то превысили бы мои приказы.
— И что теперь будем делать? — добавил он, обращаясь к Мустафе.
— Арестуйте их, как вы советовали ранее, — ответил тот.
— Очень хорошо, — сказал капитан. Он обратился к матросам и рассказал им, что нужно делать. Они плохо понимали по-турецки, ведь Мустафа говорил именно на этом языке. Матросы же были персами.
— Вооружайтесь, — сказал Бейбар четырём из них. Они удалились, он же повернулся к остальным, велев им взять пистолеты и кинжалы и следовать за ним в его каюту.
Там он вручил каждому по новому сверкающему скимитару, и они вернулись в коридор. Четверо матросов уже были там, все они были полностью вооружены.
Затем он повёл их на палубу. Вахтенные стояли на своих местах, неподвижные фигуры в лунном свете. Несколько матросов, которым не спалось, расхаживали по палубам, но кроме их лёгких шагов, тяжёлого шага одиннадцати участников рейда и ударов волн о корабль, не было слышно ни звука. Берега реки находились гораздо дальше, чем в начале путешествия, и Мустафа понял, что они, должно быть, приближаются к Персидскому заливу.
«К утру мы будем в море», — подумал он.
Луна стояла прямо над головой и в эту ночь была полной. Казалось, недалеко от него светился Марс, ярко-красный в лунном свете. Все остальные звёзды и планеты померкли за яркостью этих двух светил. На северо-западе виднелась Большая Медведица.
Мустафа наблюдал за всеми этими вещами, и хотя он видел их прежде тысячу раз, но в этот час он заметил больше, чем в любой другой момент своей жизни.
Была почти полночь. Все остановились, чтобы посмотреть на воду, и на несколько мгновений воцарилась тишина. Затем её нарушил звон колокола в какой-то далёкой деревне. Звук донёсся до них в неподвижном ночном воздухе с поразительной отчётливостью. Казалось, он и вполовину не так далёк, как было на самом деле.
Они ещё немного постояли в тишине. Затем прошли через палубу и вскоре достигли небольшого люка в носовой части. У передней надстройки всё было погружено во тьму. Один из матросов достал из-под плаща огарок свечи и зажёг его.
В его свете они увидели лестницу и всё, что было у её подножия. Виднелась закрытая дверь, которая вела в помещение трёх шпионов.
Они спустились по лестнице и постучали в неё. Ответа не последовало. Через небольшую щель они могли видеть свет внутри.
— Открывайте! — воскликнул Бейбар. — Я, капитан этого корабля, приказываю вам сделать это. Откройте, или я…
Его последние слова были прерваны резким открытием двери. Они не успели рассмотреть, что находится внутри, как раздались три выстрела из пистолета. Один из матросов упал на пол. Две пули просвистели мимо головы Мустафы и ударили в лестницу позади него. Их окутало облако порохового дыма. Акмат вытащил из-под плаща пистолет и выстрелил в комнату. Они услышали удар пули о металл, и внезапно свет погас. Выстрел с близкого расстояния, неподалёку от места попадания пули, Выстрел почти вплотную выбил свечу из руки матроса, и на некоторое время всё погрузилось во тьму. Повсюду царила неразбериха.
Мустафа услышал поблизости громкий звук выстрелов из нескольких пистолетов и решил, что стреляют его двоюродные братья и капитан. Вспышка от одного из них высветила перед ним на одно короткое мгновение Кассима, который изо всех сил боролся с Керрим Беком. Сам он в свою очередь сумел схватить кого-то за горло. Выстрел другого пистолета явил ему, что он душит Морабека, самого высокого из трёх шпионов.
Гигант задыхался и пытался заставить Мустафу ослабить хватку. Однако молодой осман стойко держался, и Морабек безвольно рухнул на пол, увлекая за собой своего врага.
Они крутились и вертелись, сражаясь против нескольких противников. Вспышки и грохот пистолетов свидетельствовали о том, что бой ещё не окончен.
Мустафа увидел Мисабика, скрючившегося в углу, с взведёнными пистолетами в каждой руке, лицо которого было искажено от страха и ярости. Керрим и Эмир всё ещё боролись, хотя ни один из них, похоже, не мог взять верх, и в то же время Мустафа заметил крошечное пламя, вспыхнувшее в одном из углов.
Он моментально отпустил Морабека и вскочил на ноги, оставив изумлённого человека лежать на полу.
Погасить пламя, возникшее из-за опрокидывания лампы, было делом мгновения.
Затем, прежде чем шпион Морабек успел подняться на ноги, Мустафа снова налетел на него, как молния. Три удара кулака лишили парня сознания, а затем Мустафа поднялся и вытащил скимитар.
Теперь всё было погружено во тьму. Пистолеты молчали, и ничего не было видно, кроме блеска стали и смутных фигур людей, мечущихся туда и сюда.
И вдруг схватка прекратилась. Сталь перестала сталкиваться со сталью. Теперь не было слышно ничего, кроме тяжёлого дыхания людей и ещё одного звука, похожего на шуршание верёвки.
Кто-то нащупал свечу, взял её обломок и зажёг. Свет осветил сцену.
Морабек неподвижно лежал на полу. Эмир и Ахмед лежали неподвижно в той же позе. Керрим лежал на спине, а два матроса склонились над ним, связывали ему руки и ноги, в то время как третий удерживал его руки. Четвёртый матрос неподвижно лежал у подножия лестницы. Бейбар и Акмат связывали Мисабика, Кассим сидел у него на груди, а Харун стоял, опираясь на скимитар, осматривая сцену и держа в другой руке обломок свечи.
Остальная её часть лежала на полу, полностью растоптанная. На полу валялись щепки дерева, а дыры в стенах указывали на места попадания пуль. Перевёрнутая лампа лежала в углу, и масло разлилось по всей комнате. На столе стояли три склянки с чернилами, которые, как ни странно, уцелели. Рядом с ними лежала стопка листов пергамента и полтора исписанных листа двумя-тремя перьями сверху.
Пять или шесть сломанных стульев, около дюжины пистолетов, кинжалов и три скимитара довершали сцену. Они лежали на полу там, где их уронили владельцы.
Мустафа нетвёрдой походкой подошёл к столу и попытался прочитать написанное на пергаменте. Однако при плохом освещении он не смог этого сделать, поэтому свернул его и положил в карман. Затем он вложил свой скимитар в ножны и подошёл к тому месту, где лежали Эмир и Ахмед.
Повинуясь первому порыву, он обратил своё внимание на место недавней схватки и обнаружил, что моряк тоже был ранен, но Эмиру повезло больше. Он всего дишь потерял сознание от удара Керрима.
Мисабик был едва в сознании от удара рукоятью пистолета, поэтому едва мог стоять, когда матросы заставили его подняться на ноги.
Мустафа получил несколько синяков, но помимо этого он практически не пострадал. Он поднял Эмира на руки и понёс на палубу. Несколько вахтенных и два или три матроса встретили его наверху лестницы с нетерпеливыми вопросами и предложили спуститься к месту схватки и помочь поднять раненого на палубу.
Дул прохладный ветерок и под его влиянием Эмир вскоре очнулся. Он сел и спросил Мустафу, что случилось.
Едва Мустафа закончил рассказывать, через люк на палубу выбрались капитан, трое пленных и все остальные, участвовавшие в бою. Вахтенные и другие матросы несли Морабека, Ахмеда и раненого моряка.
Вскоре все они очнулись, и Ахмеда отнесли в каюту капитана, где уложили на койку. Эмир уже мог стоять, поэтому остался позади. Раненого матроса товарищи отвели на бак, а троих пленных привязали к мачте и приставили к ним охрану.
Было уже за полночь. Схватка показалась участникам долгой, но на самом деле она занял всего пять минут. Мустафа чувствовал себя очень усталым. Он спустился в маленькую каюту, которую недавно занимал с двоюродными братьями, и вскоре заснул, совершенно забыв о свитке пергамента в кармане, который он намеревался прочитать, когда у него появится возможность и достаточно света для чтения.
С Эмиром, капитаном и остальными всё обстояло наоборот. Им совсем не хотелось спать, для них было буквально невозможно заснуть.
Той ночью в капитанской каюте они обсуждали последние события и решали, как лучше поступить с тремя шпионами.
— Для них хорошо, что они никого не убили, — сказал Бейбар. — Если бы они сделали это, то были бы мертвы к утру. Завтра мы проведём суд и вынесем им приговор. На борту есть матрос, который когда-то был турецким кади, поэтому мы попросим его помочь нам и подсказать, что лучше всего сделать со шпионами.
Все согласились, что это правильный путь, поэтому оставили эту тему и обратили внимание на Ахмеда, который всё ещё был без сознания.
— На борту есть врач? — спросил Эмир.
— Да, — сказал капитан, — чуть не забыл. Я пойду за ним и попрошу его обработать раны.
Бейбар вышел из каюты и вскоре вернулся с человеком с серьёзным лицом в одежде матроса.
Он снял с Ахмеда плащ и рубашку и осмотрел раны. Пули прошли навылет через тело и, к счастью, не задели ни одного органа.
Два ребра были сломаны, но не раздроблены. Доктор сложил сломанные рёбра и перевязал раны большой полосой льняной ткани, а затем укрыл своего пациента и удалился, сказав капитану, чтобы тот не позволял Ахмеду двигаться по крайней мере в течение недели.
Затем они поговорили о некоторых вещах. Под утро Эмир уснул, и остальные последовали его примеру.
Когда они проснулись, было утро, и солнце уже взошло. Капитан поспешил на палубу и увидел, что корабль уже в море. В двадцати милях к северу лежала земля и устье реки Тигр, впадающей в море. За полчаса солнце ещё немного поднялось, и он слышал, как внизу кок разжигал огонь и готовил завтрак. Сцена была красивой. Волны с белыми шапками обрушивались на прокладывающий сквозь них путь корабль, и даже пленники, привязанные к мачте, оценили красоту океана.
Глава XI
Следующее, что сделал капитан, — подошёл к мачте, к которой были привязаны Керрим и его спутники. Они выглядели не слишком довольными, поскольку матросы спешили и связали их сильнее, чем это было действительно необходимо.
— Доброе утро, — обратился к ним Бейбар. — Прекрасная погода, не правда ли?
— Мы бы лучше оценили её, если бы вы немного развязали эти верёвки, чтобы мы могли двигаться, — прорычал Керрим, глядя на Бейбара с ненавистью в глазах.
— Я признаю, что мои матросы были не слишком любезны, но неужели вы думаете, что я такой дурак, чтобы позволить себе так просто попасть в ваши руки?
— В кои-то веки ты говоришь правду, — сказал Морабек, присоединившись к разговору.
— Слово «дурак» можно применить более чем к одному человеку, просто добавив букву «и», — ответил капитан.
— Ты можешь безопасно оскорблять нас, когда мы связаны, — сказал Мисабик, — но если бы мы были свободны и в руках у нас были мечи, ты не смог бы сделать это безнаказанно.
— Приношу тысячу извинений, — сказал Бейбар. — Я не хотел обидеть вас своими словами.
— Так ты ещё и лжец, да? — сказал Морабек. — Дурак и лжец — неплохое сочетание, не так ли? Что ты собираешься добавить к этому дальше, капитан?
— Вы можете оскорблять меня сколько угодно, — воскликнул капитан, — и я не причиню вам никакого вреда. Но всё, что вы скажете, будет свидетельствовать за или против вас на сегодняшнем суде.
— Суд? — сказал Морабек. — За что вы собираетесь нас судить?
— Шантаж и что-то похуже, — ответил капитан.
— Вы не можете сделать это по закону без кади, — сказал Керрим.
— У нас на борту есть моряк, который когда-то был кади, но по личным причинам он оставил эту должность. Однако он сделал это с учётом того, что может вернуться к этому занятию в любое время, когда пожелает.
У Керрима отвисла челюсть.
— И за что же вы собираетесь нас судить? — спросил он.
— За принадлежность к внушающему страх обществу, называемому Почитатели Пламени, — был ответ.
Каким бы храбрым и беспринципным он ни был, Керрим побледнел, бронзовое его лицо сменило цвет на почти белый. Он хорошо знал, что люди, которые были членами Почитателей Пламени, преследовались турецким, индийским и персидским правительствами и наказанием была смерть от огня, в качестве насмешки над этим обществом. Мол, раз его жертвы приняли смерть от огня, значит, и его члены должны погибнуть таким же образом. Так рассуждали правители этих трёх государств.
Капитан развернулся и спустился вниз. Завтрак был подан, а когда он поел, то послал за матросом-кади. Мустафа и остальные были с Бейбаром, а Ахмед всё ещё лежал в постели, хотя теперь он вполне осознавал всё, что произошло. Раны не причиняли ему особой боли, поэтому он уснул через несколько минут после завтрака. Врач сказал, что он не сможет быть на ногах как минимум неделю. Он также добавил, что ему повезло в том, что ни одна кость не оказалась раздроблена и, что странно, две пули, выпущенные с такого близкого расстояния, не разбили ребро на тысячу осколков.
Он был неплохим доктором, но даже не представлял, насколько серьезными могли бы быть раны. Останься пули в теле, его пациент умер бы за сутки — доктор понял бы это, лишь взглянув на них.
Кади вошёл в комнату в сопровождении матроса, посланного сообщить ему, что возникла необходимость в его услугах. Он был невысокого роста, толстый, с весёлым лицом и, казалось, мог насладиться шуткой при любых обстоятельствах. На нём был плащ с медными пуговицами и тюрбан на голове, прослуживший много лет. Панталоны у него были красные, а на ногах — деревянные сандалии, перетянутые кожей. Лицо его было тёмным и смуглым, что говорило о том, что он несколько лет служил матросом. Его руки были большими и сильными, что свидетельствовало о привычности к тяжёлой работе. Ногти были хорошо подстрижены, а лицо чистое, означавшее, что он заботился о своём внешнем виде.
В присутствии капитана он снял тюрбан, показав тщательно зачёсанные назад со лба волосы, и поклонился. На мгновение воцарилось неловкое молчание, прежде чем слова сорвались с его языка.
— Что вы от меня хотите, господин? — спросил он наконец.
— Друг мой, я слышал, что когда-то ты был кади, — сказал Бейбар, — и что ты можешь вернуться к исполнению своих обязанностей в любое время, когда пожелаешь. Таким образом, ты не в отставке. Ты, несомненно, слышал о том, что произошло прошлой ночью. Я послали за тобой, чтобы ты председательствовал на суде над этими людьми и выслушал всё, что будет сказано в обвинение или защиту и, соответственно этому, вынес приговор. Мы подчинимся твоему решению и поступим так, как ты сочтёшь наилучшим, хотя нет никаких сомнений в том, что эти люди виновны во всём, что о них говорят.
— Вы оказываете мне честь, господин, — сказал кади.
— Акмат, спустись вниз и принеси письмо, брошенное тебе в лицо, а также пол-листа пергамента, подобранного в каюте пленников после боя.
Акмат отправился выполнять поручение и вскоре вернулся с нужными бумагами в руках.
— Теперь мы выйдем на палубу, — сказал капитан. Негромким голосом он отдал какой-то приказ нескольким матросам, которых предварительно вызвал, и они побежали вперёд.
Когда группа вышла на палубу, они увидели, что матросы расставили там несколько скамеек и табуретов позади них.
Кади уселся на одном из них. Остальные заняли капитан и его друзья. Одна скамья всё ещё оставалась свободной, за ней стояли три табурета.
Матросы подошли к пленным, развязали их и подвели к этой скамье, где они покорно уселись. Все трое выглядели измождёнными и измученными.
— Принесите им еду и вино, — сказал Бейбар одному из матросов. Мужчина повиновался. Шпионы с удовольствием ели и пили, а остальные молча наблюдали. Сцена была весьма впечатляющей. Солнце находилось на высоте, соответствующей первому часу дня.
Море снова и снова било по кораблю своими волнами, пока он плыл дальше. Земля почти скрылась из виду. Далеко на горизонте они увидели чёрные точки, которые вскоре превратились в корабли, направлявшиеся домой.
Едва заключённые закончили трапезу, как не более чем в миле от них прошло одно из судов. Все его паруса были подняты, и оно шло вполне прилично, хотя ветер был встречный. Вряд ли это был торговец, поскольку на борту было много пушек, но над ним развевался торговый флаг Турции. Мустафа насчитал по восемь орудий с каждого борта, два на носу и два на корме, всего двенадцать.
Он также мог видеть, как за ними наблюдала его команда. Затем он посмотрел на шпионов, которые отложили еду и очень внимательно наблюдали за странным кораблём. Мышцы их лиц были напряжены, и они, казалось, чего-то ждали.
Внезапно над жерлами носовых орудий поднялось облако дыма, и послышались два выстрела. Вдалеке наблюдатели увидели два всплеска на белой верхушке волны, куда попали ядра.
Едва прозвучали эти два выстрела, как из одного из орудий на корме повалил дым, вслед за чем последовал звук выстрела. После этого к верхушке мачты подтянули чёрное полотнище, где она на мгновение задержалось, а затем снова опустилось. Потом поднялся огромный белый вымпел с начертанными на нём огромными чёрными буквами, которые можно было различить с корабля Бейбара:
Затем этот флаг спустился, и корабль продолжил свой путь.
— Что это может значить? — сказал капитан. — Кому они подавали сигналы, ведь это наверняка именно они? Я не понял ни одного из них.
Акмат уловил всю значимость дела и сообразил, что эти сигналы могут быть связаны со шпионами.
Рядом с ним стояло ведро дёгтя. Он отломил щепку от края скамьи и, достав из кармана кусок пергамента, обмакнул щепку в смолу и сделал такую запись:
Два выстрела с носа. Один с кормы. Поднят чёрный флаг. Поднят белый вымпел с чёрными знаками:
Восемь орудий на каждом борту корабля. Два на корме и два на носу. Всего двенадцать орудий. Торговый флаг.
Он сунул пергамент в карман и обернулся, чтобы посмотреть, что происходит. Суд вот-вот должен был начаться. Кади прочищал горло, собираясь говорить. Капитана держал наготове письменные принадлежности и чернила, чтобы записывать сказанное и происходящее.
— Задержанные, встаньте, — сказал кади. Пленники незамедлительно повиновались.
— Обвинители могут встать и рассказать мне, в чём они обвиняют задержанных.
Акмат, Эмир, Мустафа, Кассим и Харун встали.
— Запишите, что они будут говорить, — сказал кади капитану. Тот застрочил так быстро, как только мог. Акмат и остальные откашлялись и сказали:
— Мы, Мустафа Даг, Акмат Бек, Эмир Бек, Касим Бек и Харун Бек, настоящим обвиняем Морабек Бека, Керрим Бека и Мисабек Бека в шантаже и принадлежности к тайной секте, известной всему миру как Почитатели Пламени.
— Задержанные, — сказал кади, — вы слышали обвинение. Обвинители, предъявите доказательства того, что эти люди —вымогатели.
Акмат прочитал кусок пергамента, брошенный ему в лицо, и рассказал об обстоятельствах этого происшествия.
— Вы были неправы, начав стрельбу, — сказал кади. — Какими аргументами вы оправдываете свой поступок?
— В тот момент я подумал, что пергамент может оказаться какой-то адской машиной, поэтому я выстрелил в человека, который, как я предполагал, бросил его.
— Вы, кто бросил этот рулон пергамента, садитесь, — сказал кади задержанным. Морабек остался стоять.
— Покажи нам, где в тебя попали.
Морабек поднял левую руку и показал красную, запёкшуюся от крови рубашку под мышкой.
— Рана была лёгкой, — сказал он, — но на мгновение она заставила меня потерять равновесие и пошатнуться.
— Почему вы попытались оказать сопротивление капитану и его друзьям, когда они вошли в вашу комнату?
— Потому что мы думали, что они собираются нас убить.
— Какая у тебя была причина так думать?
— Тот факт, что капитан и эти люди каким-то необъяснимым образом питают к нам ненависть. Зачем Акмат Беку стрелять в меня, если он не ненавидел меня и не хотел причинить мне вред?
— Вы только что услышали названную им причину.
— Откуда мне знать, что он не лжёт?
— Действительно, это так. Но какие есть доказательства того, что он говорит неправду?
— Никаких, насколько я вижу.
— Тогда оставим это и продолжим. Акмат Бек, ты можешь прочитать другой пергамент, который у тебя в руке.
— Это не что иное, как первый акт пьесы, которую я пишу, — сказал Морабек. — Я занимался этим, когда он и его друзья ворвались в нашу комнату.
— Неважно. Акмат, продолжай.
Морабек едва мог скрыть своё беспокойство, когда Акмат развернул пергамент. Он явно боялся того, что за этим последует. Акмат прочёл вслух следующее:
Тебе, Абдулла Хусейн, Великий командующий тайной прославленной секты Почитателей Пламени, шлю свой смиренный привет.
Я написал письмо рабам, за которыми вы повелели мне следить, а сам отнёс его к их двери и бросил внутрь. Колдун Акмат Бек выстрелил в меня, когда я бежал по коридору, но не причинил мне серьёзных повреждений. Я не буду раздражать вас, мой господин, рассказывая вам об этой пустяковой ране, которая не имеет значения.
Капитан Бейбар Ятаган очень дружелюбен с этими людьми и, кажется, обращается с ними как с равными. Я бы посоветовал вам избавиться от него как можно скорее.
Сегодня утром Эмир Бек, его брат, поссорился с Керримом, и они подрались, причём Эмир одержал верх с помощью бесчестной хитрости. Он очень дерзок, и я советую подвергнуть его пыткам больше, чем других, прежде чем его бросят в горящее озеро.
Ваш слуга,
Морабек Бек.
Внизу листа, видимо, в большой спешке были написаны следующие слова:
Я слышу шаги за дверью и думаю, что рабы и капитан Бейбар собираются взять нас в плен. Боги огня…
Далее чернила перечеркивали оставшийся лист так, как будто в этот момент дверь распахнулась и в неё ворвались враги.
— Это говорит о том, что вы Почитатели Пламени, — серьёзно сказал кади. — Нет никаких сомнений, что вы виновны. Наказание за вымогательство — пять лет тюремного заключения, а что полагается за принадлежность к Почитателям Пламени, вы и сами знаете. Как только мы достигнем земли, вы будете сожжены заживо. Капитан Ятаган, я думаю, что вам лучше направить свой корабль в Персию, где это наказание будет применено к пленным. Принесите мне перо, пергамент и чернила, и я напишу приказ, который вы сможете отдать властям в ближайшем городе.
Приказ был составлен следующим образом:
Эти трое задержанных, Морабек Бек, Керрим Бек и Мисабик Бек, были признаны виновными за принадлежность к Почитателям Пламени и шантаж. Я приказываю вам исполнить для них наказание за первое из упомянутых преступлений, поскольку это намного важнее другого.
Ваш слуга,
…
Кади
Этот приказ был вручён капитану, после чего кади удалился вниз к своим обязанностям, а троих пленников заковали в кандалы.
Акмат положил два куска пергамента в карман и подошёл к ним.
— Что вы можете сказать в своё оправдание? — спросил он их.
— Я скажу, — произнёс Морабек, — что человек, которого вы называете кади, никогда не был таковым и что вы наняли его для того, чтобы признать нас виновными. Любой кади, который когда-либо занимал эту должность, никогда бы не осудил нас по тем глупым уликам, которые ты представил. Но берегись, негодяй, мы ещё не мертвы.
— Но скоро будете, — сказал Акмат.
— Не будьте так уверены в этом, — сказал Морабек. — Прежде чем готовить зайца, ты должен его поймать.
— Так мы тебя поймали.
— Да, но ты нас ещё не приготовил, не так ли?
— Да, тут я признаю истинность твоего аргумента.
— Ну тогда оставь нас в покое на некоторое время.
Акмат прошёл по палубе и опёрся на фальшборт, наблюдая за волнами.
Когда он это сделал, что-то привлекло его внимание. То было пятно черновато-серого цвета, едва различимое сквозь воду, но он не мог определить его природы. Затем внезапно оно исчезло, и он больше его не видел.
Он с любопытством смотрел на то место, где увидел эту картину, гадая, что всё это значит.
Затем, когда корабль прошёл мимо этой точки, он проводил её взглядом и увидел округлое сужающееся к одному концу пятно того же цвета, выпирающее из воды на два фута. Оно было толщиной в полтора фута у основания и резко сужалось до округлой оконечности на вершине. Потом эта штуковина исчезла, и хотя Акмат обшарил море глазами, он больше её не увидел.
Должно быть, он простоял там несколько часов, погружённый в задумчивость. Его мысли вернулись к тем дням в Багдаде, когда он воссоединился со своим отцом и братьями и когда они с Мустафой пережили столько странных приключений, связанных с алмазом.
Он также задавался вопросом, доживет ли он до разгадки этой тайны, и размышлял о том, что может случиться с ним, если Почитатели Пламени наложат на него руку.
Теперь он был уверен, что Абдулла Хусейн был одним из командующих этой секты, и задавался вопросом, не связано ли это как-то с алмазами.
Эти мысли, однако, были грубо прерваны капитаном, который вышел на палубу и позвал его обедать.
Он спустился вниз и рассказал своим братьям и всем остальным о том, что увидел в воде. У каждого была свои мысли на этот счёт, но когда поужинали, все забыли об этом происшествии.
К вечеру они увидели впереди землю и поняли, что приближаются к Персии. Уже был виден город и целый флот кораблей в примыкающей к нему гавани. Там были корабли всех национальностей — торговые суда Турции, Индии и Персии, Китая, Франции и нескольких стран Европы.
Небо было безоблачным, и ветер почти не дул. Корабль шёл очень медленно, и капитан сказал, что они достигнут земли не раньше чем через час.
Мустафа был на палубе, когда внезапно услышал низкий грохот и увидел, как над головой начали собираться облака. Затем из зенита внезапно ударила молния и поднялся страшный ветер, который погнал корабль в море.
Он поспешил удалиться вниз, но Харун, несмотря на качку, вышел на палубу, чтобы посмотреть, в чём дело. Ни он, ни Мустафа, ни кто-либо другой никогда прежде не бывали в море во время шторма.
Вокруг было темно, за исключением тех случаев, когда вспышки молний освещали море, показывая огромные водные холмы и долины, которые падали, взлетали, ломались и образовывались снова. Иногда две волны ударялись друг о друга и разбивались на тысячи частей. Соляные брызги летели ему в лицо, почти ослепив, а когда на корабль накатила большая волна, ему пришлось ухватиться за фальшборт, чтобы не быть смытым в море.
В конце концов он пришёл к выводу, что ему лучше спуститься вниз, но обнаружил, что все люки заперты, и его крики утонули в рёве бури.
В течение многих часов он оставался в этом положении, терзаемый штормом, но не смытый за борт.
Наконец шторм настолько утих, что волны больше не заливали корабль. Затем один из люков осторожно приоткрылся, и оттуда выглянул матрос.
Харун, шатаясь, пересёк палубу и чуть не упал в объятия этого человека. Матрос отнёс его в капитанскую каюту, где все его братья собрались вместе с капитаном.
Когда мужчина положил его на пол, он потерял сознание, и капитан потянулся за восстанавливающим средством. Через несколько мгновений он сел и рассказал им, что с ним случилось.
— Мы думали, тебя смыло за борт, — сказал Эмир со слезами на глазах. — Если б мы открыли люк, корабль мог оказаться залит водой и все бы утонули. Кроме того, капитан подумал, что можно ты мог бы спастись от ярости шторма, ухватившись за фальшборт.
— Который сейчас час? — слабо спросил Харун.
— Думаю, около полуночи, — сказал капитан.
— Где мы находимся?
— Где-то в Персидском заливе, — ответил Бейбар.
— Где мы будем утром, если шторм продолжится в том же духе?
— Где-нибудь в Индийском океане, если ветер не переменится и не отнесёт нас обратно в Персию, или к Тигру, или к побережью Аравии.
Харун уснул через несколько минут, и его уложили в постель капитана вместе с Ахмедом, которого не разбудил даже сильный шторм.
Всю ночь шторм продолжался, но наконец утих, и Харун смог выйти на палубу. Около четырёх утра пошёл дождь и продолжался до восьми часов.
Тогда капитан вышел на палубу, чтобы посмотреть, как обстоят дела. Все подвижные предметы были выброшены за борт, и кое-где скопились небольшие лужи. Половина одной из мачт отсутствовала, весь такелаж в той или иной степени был повреждён. Некоторые его детали были унесены целиком, множество канатов свисало с бортов корабля. Все паруса были разорваны, а часть фальшборта смыло водой.
Выяснив, какой ущерб был нанесён, Бейбар спустился вниз и позавтракал со своими друзьями.
Когда он вышел на палубу, шторм полностью утих, и он послал за матросами, приказав им исправить всё, что повредил шторм.
Вскоре на палубу принесли новые канаты, матросы сняли порванный такелаж и положили на его место новый. Другие принесли паруса, сняли лохмотья с мачт и поставили новые.
Теперь корабль выглядел так, как будто недавний шторм вовсе не причинил ему вреда. Мустафа и его двоюродные братья с интересом наблюдали за всем происходящим. Они никогда раньше не видели подобных вещей и, естественно, испытывали немалое любопытство.
— Похоже, вам это очень интересно, — сказал Бейбар, понаблюдав за ними некоторое время.
— Разумеется, так и есть, — сказал Акмат. — Полагаю, что вы не проявляете к этому какого-то особого интереса, разве что следите за тем, чтобы матросы хорошо выполняли свою работу.
— Нет. Я привык к таким вещам.
— Согласен с вами. Полагаю, что если бы я плавал по морям столько же, сколько вы, я бы испытывал те же чувства.
— Наверняка. Знакомость порождает пренебрежение и равнодушие.
— Не могли бы вы рассказать нам вкратце о своей жизни? — сказал Мустафа.
— Разумеется, — ответил Бейбар. — Я расскажу вам самые важные моменты из моей жизни насколько можно короче. Мне тридцать лет, и я родился в тысяча шестьсот двадцатом году, шестого марта. Мой отец был богатым багдадским купцом по имени Абон Ятаган. Моя мать была индуской, и я родился в Индостане, хотя впоследствии поехал с отцом в Багдад. Она умерла, когда мне было семь лет. Когда мне исполнилось двадцать, мой отец хотел, чтобы я стал торговцем, но я сбежал на корабль, принадлежащий Абдулле Хусейну. Мой отец умер через год после этого от болезни сердца, оставив мне всё своё имущество. В двадцать пять я стал капитаном на корабле Абдуллы и сохранял свою должность пять лет.
Глава XII
Ближе к ночи шторм, который в течение дня несколько поутих, теперь прекратился полностью, и ветер стих, оставив корабль дрейфовать по воле волн. Никаких признаков земли не было видно.
Облака полностью рассеялись, солнце садилось. Половина его огненной сферы погрузилась в воды, когда Акмат, случайно находившийся в это время на палубе, увидел на западном горизонте чёткие очертания того самого корабля, который прошёл мимо них, направляясь домой, всего в нескольких милях от устья Тигра.
В этот момент подул ветер с юга. «Змей» развернулся и поплыл на север, пройдя более четверти мили.
Странный корабль повернул на ветру и последовал за ним. На нём не было видно никакого флага. Всё, что могло бы указывать на её национальную принадлежность, находилось вне поля зрения.
«Почему они преследуют нас?» — подумал Акмат. Поразмыслив несколько мгновений, он оставил этот вопрос покое и спустился вниз как раз в тот момент, когда Мустафа и капитан вышли на палубу.
Солнце почти село. Первое, что бросилось им в глаза, был корабль, который, казалось, следовал за ними.
— Это странный корабль, мимо которого мы прошли в Персидском заливе, — сказал капитан. — Как получилось, что он оказался здесь во время бури? По всем правилам мореплавания, к тому времени, когда на нас обрушился шторм, они должны были находиться в безопасных водах на реке Тигр или в какой-нибудь гавани Аравии. Как ты это объяснишь, Мустафа?
— Либо это совпадение, либо они следят за нами с какой-то целью.
— С чего бы торговому судну преследовать другого торговца в этих морях? Какая может быть цель в движении таким курсом?
— У нас на борту задержанные, — рискнул предположить Мустафа.
— Да, но откуда они могли об этом узнать? Мы задержали этих людей только вчера.
— И всё же я не могу не думать, что это как-то связано с ними.
— Я очень надеюсь, что это не так, — сказал капитан.
— Я тоже хочу на это надеяться, каким бы ни был исход, — ответил Мустафа.
В этот момент они увидели голубя, севшего на фальшборт недалеко от них. Оно было голубовато-белого цвета, а к одной из его лапок был прикреплён маленький белый свёрток.
— Давайте понаблюдаем за ним, — сказал капитан. Птица, казалось, совсем не боялась их и подлетела совсем близко. Наконец она опустилась на плечо Мустафы и клюнула его в щёку.
Разгневавшись на это и желая узнать, что это за белый рулон, он поднял руку и схватил птицу. Она не противилась.
Затем он вытащил кинжал, отрезал пакет от голубиной лапки и развернул его. Это был кусок тонкого пергамента, исписанный только с одной стороны.
Мустафа ничего не мог понять из путаницы слов, которая оказалась у него перед глазами. Они были турецкими, но он не мог разобрать смысла предложений. Сообщение, если только оно было таковым, гласило следующее:
Мы если атакуем не корабль сможем на спасти пятый вас, день прыгайте после за этого. борт, Ответьте вас на подберут. это Если послание не при сможем помощи напасть голубя. дадим … знать.
— Что может означать такая мешанина? — спросил капитан, глядя на сообщение. — Ты можешь это понять?
— Сейчас нет, — ответил Мустафа, — но, возможно, смогу через некоторое время.
— Прочтите задом наперёд, — предложил Бейбар. Мустафа попробовал, но комбинация «Знать дадим голубя напасть» звучала не более многообещающе, чем оригинал.
В конце концов Мустафа в отчаянии оставил это занятие и передал послание своему спутнику. Бейбар понимал не больше, чем он, поэтому вернул его турку. Тот аккуратно сложил его, сунул в карман, на чём и покончили с этим делом.
Капитан уже собирался возобновить разговор на эту тему, как вдруг его внимание привлекло странное волнение в воде недалеко от корабля.
В море плавал какой-то продолговатый предмет серого цвета и очень блестящий. Современный человек назвал бы его сигарообразным. Он имел около 15 футов в длину и 6 футов в центре, сужаясь к острому концу.
Половина этого объекта находилась над водой, а остальная часть была погружена в воду. Вокруг летало с дюжину морских птиц, кричавших от ярости и ужаса. Причина этого вскоре стала очевидна.
У ватерлинии появилась уродливая голова, и какое-то странное существо медленно поднялось из моря. Это был крупный краб, передняя часть тела которого чем-то напоминала лобстера. В своих клешнях он держал молодую чайку, которая тщетно пыталась вырваться. Вот почему кричали морские птицы.
Мустафа с изумлением смотрел на это. Он сразу понял, что должно было произойти.
Краб, или кто бы он ни был, бежал по продолговатому объекту, когда мимо пролетела стая птиц, и одна из них спикировала на краба, сбив его в море. Краб схватил птицу за ногу, когда та упала в воду, и не смогла вырваться. На крики птицы вернулись её товарищи по стае, и теперь они пытались убить краба.
Преисполненный жалости к бедному существу, Мустафа попросил пистолет, и один из матросов принёс его ему.
Он прицелился в краба и выстрелил. Дым и последовавшая за этим птичья суматоха, поразили его. Вся стая дружно улетела с дикими криками и вскоре скрылась из виду.
В краба попала пуля, и он мгновенно выпустил свою добычу. Птица сделала слабую попытку подняться в воздух и сумела пролететь довольно большое расстояние, а затем упала в полном изнеможении прямо к ногам Мустафы. Краб исчез.
Мустафа поднял чайку и взглянул на странный объект в море. К его удивлению, он оказался далеко за кормой и почти скрылся из виду. Внезапно он выпрыгнул в воздух, демонстрируя всю свою длину, а затем носом вперед погрузился в море и исчез из вида.
— Что это могло быть? — спросил Мустафа, обращаясь к капитану, наблюдавшему за этим.
— Я не могу вам этого сказать, — ответил Бейбар. — Это выше моего понимания.
Он взглянул в том направлении, где несколько мгновений назад находилось торговое судно. Оно всё ещё следовало за ними, но находилось на расстоянии не менее трёх миль.
«Что бы это могло означать?» — подумал Мустафа.
— Что ты собираешься делать с этой чайкой? — спросил капитан, переводя разговор в другое русло.
— Первое, что я собираюсь сделать, это перевязать ей ногу.
Находившийся неподалёку матрос предложил ему полоску ткани. Он отлично справился с перевязкой раны, и хотя птица была очень напугана, она, казалось, понимала, что он не причинит ей никакого вреда.
— Ого, что это? — произнёс Мустафа, осматривавший её крылья. Прямо под левым крылом он нашёл кусочек пергамента, привязанный к одному из перьев.
Он снял его и отпустил птицу на свободу. Та взлетела и вскоре скрылась из виду. Тогда он развернул пергамент. На нём было несколько странных символов. Мустафа не мог их понять. Он передал его Бейбару, но тот тоже ничего не понял.
— Как ты думаешь, что это значит? — спросил Мустафа.
— Я не могу тебе сказать, — был ответ Бейбара. — Мне кажется, что это китайская письменность, хотя я не думаю, что это именно она.
Мустафа взял его и просмотрел ещё раз. Там было написано следующее:
— Прочитайте задом наперёд, — предложил Мустафа через некоторое время. — Начнём с правого конца первой строки и посмотрим, что получится.
Он попробовал.
— Ах! Так и есть, — сказал он.
— Ты прав, — произнёс капитан, заглядывая через плечо. Мустафа дочитал его до конца, а затем прочёл так, как если бы оно было написано в обычной манере. Послание гласило:
Тебе, верховный жрец Почитателей Пламени, шлю привет в этот день 2 июля 1650 года.
С момента нашей последней встречи в Багдаде за день до вашего отплытия ничего примечательного не произошло. Я отправил алмазы в место назначения, куда, как я надеюсь, ты скоро прибудешь с пленниками.
Верный слуга твой,
……
Член Почитателей Пламени.
— Молодец, Мустафа, молодец! — восторженно воскликнул капитан, когда его спутник закончил чтение. — Я сам бы никогда так не смог.
— Мне кажется, я неплохо справился, — сказал Мустафа, — но что нам может дать это послание?
— Я не знаю, — сказал Бейбар.
— А я вижу вот что, — произнёс Мустафа. — Чайка, которая принесла это сообщение, была обучена лететь к определённому кораблю — кораблю, на который должен был сесть Абдулла Хусейн. Мы уже знаем, что он жрец Почитателей Пламени, так что это послание наверняка предназначено для него. По всей вероятности, Абдулла находится на борту корабля, который преследует нас. В поисках этого корабля чайка столкнулась с множеством себе подобных и путешествовала с ними, пока не попала в лапы краба, от которого мы её спасли. Вот и всё. Вы заметили, в какую сторону полетела птица, когда я её выпустил?
— Она полетела к странному кораблю, — сказал Бейбар. — Это я заметил.
— Ах! Тогда я прав. Всё указывает именно на это. Из сообщения я также понял, что алмазы были отправлены в какое-то место, предположительно в храм Почитателей Пламени, где ожидают Абдуллу с пленными. Вероятно, упомянутые пленники — это я и мои друзья. Это значит, что наш корабль подвергнется нападению того, на борту которого находится Абдулла.
— Я не могу сомневаться в твоей правоте, — простонал капитан.
— Почему бы тогда не развернуть корабль и не направиться к ним? Если они друзья, то не изменят своего курса, а если враги, то поплывут в другую сторону.
— Совершенно верно, — сказал Бейбар и прокричал приказ матросам и рулевому.
Корабль быстро развернулся и поплыл к странному судну. Ветер был слабый, солнце уже зашло. Его свет, всё ещё видимый над горизонтом, освещал сцену.
Едва «Змей» выполнил поворот, как на нём заметили, что другой корабль сделал то же самое.
— Поднять все паруса! — крикнул Бейбар матросам. — Мы выясним, почему странный корабль пытается уклониться от нас.
«Змей» шёл всё быстрее и быстрее, пока брызги, которые разлетались из-под его форштевня, не начали лететь на палубу.
Странный корабль делал всё возможное, чтобы скрыться, но его преследователь уверенно приближался к нему в течение некоторого времени. Затем ветер совсем утих и «Змей» лениво поплыл по инерции. Море было спокойным, нигде не было видно ни малейшего признака суши.
Стая морских птиц пролетела над головой в свете сгущающихся сумерек, и их скорбные крики заметно усиливали впечатляющее зрелище, делая его ещё более тоскливым и призрачным.
Спустя пять минут темнота начала сгущаться, и вахтенные заняли свои места на палубе. Капитан спустился вниз, чтобы поужинать, но Мустафа всё ещё оставался возле фальшборта, наблюдая, как на небе одна за другой появляются звёзды. Затем над водой он увидел странный серебристый свет, а потом что-то золотисто-красное, похожее на огонь у восточного горизонта. Он становился всё больше и больше, пока массивный золотой шар сферической формы не поднялся над океаном, и Мустафа понял, что взошла полная луна.
Бледный свет падал на его тёмное лицо, когда он стоял там, и наблюдателю на расстоянии он мог бы показаться образом Будды, настолько молчаливым и неподвижным была его фигура.
Затем, почувствовав голод, он покинул своё место и медленно подошёл к люку, находившемуся всего в нескольких шагах от него.
Он спустился по маленькой лесенке и очутился у открытой двери капитанской каюты.
Его освещал свет лампы, и он слышал голоса своих друзей, весело беседовавших на разные темы.
— Что с тобой, Мустафа? — спросил его дядя. — Кажется, ты не голоден этим вечером. Полагаю, ты наблюдал за восходом полной луны?
— Да, — ответил Мустафа. — Для этого я остался на палубе и был так поглощён своими мыслями, что почти не думал о еде. Однако я достаточно проголодался, чтобы отдать должное сытной трапезе.
— Мы только что закончили ужин, — сказал капитан, — но я прикажу коку прислать ещё еды. Ты не откажешься выпить стаканчик-другой хорошего вина, не так ли?
— Разумеется, — сказал Мустафа. — Я не заядлый пьяница, но иногда не прочь немного выпить.
— Какое вино тебе нравится больше всего? Я большой любитель вин, у меня недурной выбор всех сортов, как европейских, так и восточных. Какой сорт ты предпочитаешь?
— Любое белое вино, при условии, что оно не слишком кислое.
— Я могу предложить сладкого вина, если хочешь.
— Нет, не слишком сладкое и не слишком кислое. Больше всего мне нравится белое, на вкус что-то среднее меж тем и тем.
— Очень хорошо. Я предпочитаю красное вино. Какое твоё любимое, Ахмед?
Ахмеда сильно тряхнуло во время бури, и это не пошло на пользу его ране. Однако он мог усесться в своей постели, разговаривать и есть вместе с остальными. Врач сказал, что он сможет встать на ноги менее чем через две недели. Поскольку пули не задели ни одного жизненно важного органа, рана оказалась не настолько серьёзной, как предполагалось вначале.
— Белое вино, очень кислое, — сказал Ахмед в ответ на вопрос Бейбара.
— А тебе что нравится? — спросил капитан у Кассима.
— Красное вино, сладкое, — сказал тот.
— Ты? — обратился он к Харуну.
— Белое вино, очень кислое.
— А тебе? — поинтересовался у Эмира.
— То же самое.
— Что тебе? — спросил он Акмата.
— Я не хочу никакого вина. Я буду пить воду.
— Значит, ты трезвенник? Никогда бы об этом не подумал.
— Не совсем. Иногда я всё-таки пью. Когда мне было двадцать лет, я дал обет никогда не прикасаться к спиртным напиткам более двух раз в году, и сдержал его. В этом году я пил дважды, и больше не смогу пить до первого января 1651 года.
— Какое странное решение. Впрочем, я не удивлён этому, учитывая твой весьма необычный характер. Расскажи, пожалуйста, какие ещё клятвы ты давал?
— С удовольствием. Я поклялся никогда не жениться, если только моя избранница не окажется принцессой.
— Ха-ха-ха! А ещё?
— Да, было несколько. Я прошу вас не смеяться, если расскажу о них.
— Разумеется, не буду, — ответил капитан. — Я хозяин своего смеха. Если бы это было не так, что бы за хозяин из меня получился?
— Я заметил, что у вас на языке крутится множество высказываний. Прежде чем я расскажу о своих обетах, пожалуйста, назови нам свой девиз.
— У меня их много, и я не знаю, какой из них лучше. Прежде чем мы продолжим наш разговор, я прикажу принести вино, которое выбрал для себя и своих друзей. — Тут Бейбар постучал в колокольчик по столу, и в дверях появился африканец.
— Спустись в мой винный погреб и принеси пинту белого вина, не очень кислого и не сладкого, пинту кислого красного, пинту очень кислого белого, пинту сладкого красного, две пинтовые бутылки очень кислого белого вина и кварту минеральной воды с Гималаев. На всех на них есть подписи, так что проблем быть не должно. Сможешь всё это запомнить?
— У вас хорошая память, — заметил Мустафа капитану, пока они ожидали вино.
— Да, у моего отца была такая же, я унаследовал её от него. Что ты хочешь на ужин, Мустафа? — продолжил он.
— Я точно не знаю, чего хочу. Мне нравятся фрукты и мясо.
— Какие фрукты и какое мясо?
— Что угодно, кроме инжира и солонины. Я их не люблю.
— А вот и слуга с вином.
В этот момент вошёл слуга с заказанными напитками на подносе. Он поставил его на стол и стал ждать дальнейших распоряжений.
— Пойди к коку и скажи ему, что я хочу, чтобы он прислал горячего овощного супа и половину отварной бараньей ноги.
Слуга ушёл с новым поручением, и компания обратила своё внимание на вино, которое капитан разлил по маленьким бокалам. Он также передал Мустафе поднос с фруктами, который выбрал то, что хотел, и съел их, запивая вином.
Вскоре слуга вернулся с супом и мясом и поставил их на стол.
Мустафа набрал еды себе на тарелку и, поскольку был очень голоден, отдал должное этому простому блюду.
Когда двадцать минут спустя он закончил с едой, в тарелке осталось совсем немного, и слуга почти не нашёл ничего, что можно было убрать за ним, когда пришёл, чтобы отнести посуду на галерею кока.
Когда со стола было убрано, они посидели ещё несколько минут, допивая вино. Когда с ним было покончено, пришёл слуга и забрал пустые бутылки и поднос.
— Теперь пришло время рассказать нам, какие ещё обеты ты давал, — сказал Бейбар, обращаясь к Акмату.
— Конечно, — ответил тот. — Я поклялся не есть рыбу более десяти раз в год и не разговаривать с буддистским священником, пока не встречусь с ним три раза. Вроде бы, это всё. А теперь, пожалуйста, сообщите нам ваш девиз или девизы. Какой из них вы считаете наилучшим?
— Нет ничего невозможного — этот мне нравится больше всего, хотя я не знаю, действительно ли он самый лучший.
— Ну, а ещё какой? Вы сказали, что их несколько.
— Не сражайся, пока не научишься — ещё один.
— Очень хорошо. Скажите нам ещё один, и я больше не буду спрашивать.
— Конечно, но ты должен сдержать своё обещание. Вот он: — Не умирай, пока не зайдёт солнце.
— Никогда раньше этого не слышал. Я знаю, что змеи не умирают до захода солнца.
— Тогда это может быть применимо как к кораблю под названием «Змей», так и к любой другой разновидности рептилий.
— Объясните, пожалуйста, что это должно означать?
— Неужели ты не понимаешь? Это значит, что человек не должен терять надежду, пока не исчезнут все шансы на успех.
— Очень хорошо. Этот мне нравится больше всего.
— Возможно, он и есть лучший, но первый, который я назвал, мне нравится больше.
В течение двух часов они разговаривали. Мустафа и капитан рассказали о том, что они видели, и показали оба странных послания, которые попали к ним в руки столь необычным образом.
— Не могу себе представить, — сказал капитан, — как этот шторм пронёс нас через Ормузский пролив, не приблизив корабль к суше. Я не знаю точно, где мы находимся, но думаю, что недалеко от аравийского побережья. Компас говорит мне, что мы направляемся на восток, но, поскольку я не видел суши, все мои карты могут оказаться малополезными. Говорят, что в разных морях и океанах вода имеет разный цвет. Воды, в которых мы сейчас находимся, такие же зелёные, как и любая другая солёная вода, которую мне доводилось видеть, поэтому я думаю, что мы находимся в Индийском океане. Если мы увидим землю, я сверюсь со своими таблицами и картами и узнаю наше точное положение.
— Не пора ли нам уходить? — вмешался в разговор Мустафа.
— Да, — ответил капитан, и через пять минут все уже были в постелях. Акмат спал в каюте капитана, Мустафа — в помещении трёх шпионов, а остальные на коврах и кушетках.
Глава XIII
Так или иначе, Мустафа не смог заснуть, поэтому около полуночи он встал, оделся и вышел на палубу. Надеясь, что свежий морской воздух будет способствовать его сну, когда он вернётся на своё ложе, Мустафа прогуливался по палубе и наблюдал за вахтенными.
Луна стояла высоко над головой, её бледно-золотистый свет освещал корабль и море, заметно искажаясь на волнах.
Мустафа взглянул на запад и увидел вдалеке таинственный корабль, который неуклонно следовал за ними вчера и поплыл от них, когда они повернули.
Поднялся лёгкий ветерок, и оба корабля быстро понеслись вперёд. Не было видно ни облачка, вся картина выглядела исключительно безмятежной. Ничего, кроме воды, звёзд и луны над головой, сияющей в безмолвном величии.
Мустафа почувствовал себя странно в такой обстановке и удивился этому. Может быть, дело было в одиночестве, а может быть, в чём-то ещё, неизвестно в чем именно, но он был настолько очарован, что остался на палубе гораздо дольше, чем первоначально намеревался.
Во всяком случае, луна была на час дальше от того положения, в котором он нашёл её, когда вышел на палубу, когда спустился по лестнице и очутился в маленьком коридоре, в который вела дверь шпионской комнаты.
Внутри всё было темно, и первым делом он зажёг небольшую свечу, которую вставил в горлышко перевёрнутой лампы. Эта лампа лежала на полу в том же положении, в котором она находилась после сражения. Никто не потрудился поднять её или убрать.
Затем Мустафа разделся и лёг. Однако он не мог заснуть, и беспокойные мысли не давали ему покоя до рассвета, когда он наконец встал и пошёл в каюту капитана. Солнце ещё не взошло.
Его двоюродные братья и капитан уже поднялись, оделись и говорили о разных вещах.
В кокской галерее, видимо, шли приготовления к завтраку, и после обмена приветствиями с товарищами Мустафа без промедления отправился в эту часть корабля, чтобы поговорить наедине со своим другом, коком Альзимом.
Он обнаружил, что тот готовит мясо, а ещё один человек помогает ему. Этот человек обладал весьма своеобразной внешностью, будучи очень невысоким и несколько полноватым. Лицо его было суровым, казалось, что оно никогда не знало улыбки. Оно было огненно-бронзового оттенка. Волосы мужчины были насыщенно-рыжими, а глаза меняли цвет, выглядя то тёмно-зелёными, то сверкающе-чёрными, в зависимости от освещения. Рыжие волосы очень редко встречаются у жителей Востока, поэтому Мустафа был несколько озадачен. Форма и общий контур лица были восточными и в то же время какими-то иными. Казалось, они менялись вместе с изменением цвета глаз.
— Доброе утро, господин, — сказал кок.
— И вам того же, — сказал Мустафа. — Как ваше здоровье, мой друг?
— Всё отлично. А ваше?
— Точно так же.
— Хорошо. Я хотел бы познакомить вас с моим другом и помощником Пир Ханом, если это не будет не слишком самонадеянным с моей стороны.
— Конечно, нет. Я был бы рад познакомиться с вашим другом, даже если он не принадлежал бы к моему сословию. Я счёл бы несправедливым отказать в разговоре человеку, кем бы он ни был, если только он не мой злейший враг.
— Этот человек, Пир — Мустафа Даг, которому, как ты помнишь, я обязан жизнью. Я рассказывал тебе эту историю вчера вечером, — сказал Альзим.
— Ах! Я помню, — сказал человечек. — Для меня большая честь, господин, что вы соизволили поговорить с таким ничтожным червём в дорожной пыли, как я.
— Не наговаривайте на себя, мой добрый друг. Полагаю, вы турок? — продолжил Мустафа. — Простите за дерзость вопроса, но к какой национальности вы принадлежите?
Человечек гордо выпрямился.
— Я грек, — сказал он.
— Тогда как же вы получили индусское имя Пир Хан?
— Я сам взял это вымышленное имя, господин. На самом деле меня зовут Алексис Понтов. Я человек с большим достатком и положением среди своего народа, но несколько лет назад я покинул свой дом и отправился посмотреть мир. После годичного путешествия я обнаружил, что у меня нет средств и, не желая посылать домой за новыми, я несколько дней назад в Багдаде устроился помощником кока на борту этого корабля. Таково краткое описание моих приключений, господин.
— Что ж, вам определённо не повезло, — заметил Мустафа.
— Вы можете назвать это нелёгкой жизнью, господин, но для меня она восхитительна. Я получаю огромное удовольствие от таких приключений.
— Может быть и так, но у меня бывали и более странные приключения, чем эти. — И здесь Мустафа рассказал историю всех своих приключений, с того момента, как оборванец продал ему чёрный бриллиант за кусок золота, и до текущего дня.
Альзим и Алексис Понтов слушали его с большим вниманием. Такой истории они ещё никогда не слышали в жизни.
— Удивительно! — воскликнул Алексис, когда он закончил. — Не понимаю, как ты мог пережить такие опасности.
— Что ж, теперь мне пора вернуться к друзьям, — сказал Мустафа и, попрощавшись, вышел из комнаты в коридор и закрыл за собой дверь.
В этот момент мимо него пролетел голубь, направляясь неизвестно куда. Он был очень большой, серовато-сизого окраса. Под его правым крылом Мустафа увидел крошечный пакетик, почти такого же размера, как тот, который несла вчерашняя птица. Теперь у него не оставалось сомнений в том, что люди на борту преследовавшего их странного корабля пытались связаться с пленниками.
Как только эта мысль пришла ему в голову, он пустился в погоню за птицей, которая почти скрылась из виду. В конце коридора была открытая дверь, куда влетела птица, а затем последовал за ней и очутился в баковой надстройке корабля.
Помещение было очень длинным и широким, в нём было две двери: одна, через которую вошёл Мустафа, и другая на противоположном конце. Она была открыта.
У каждой стены стоял ряд коек высотой всего в несколько футов над полом. В нескольких футах выше находился ещё один ряд. Эти койки были недостаточно велики, чтобы вместить человека ростом более шести футов. Было очевидно, что при их строительстве старались не тратить места.
На многих из этих коек дремали матросы, но большинство уже проснулись и оделись. Они стояли группами, разговаривая между собой, или сидели на табуретах.
В центре кубрика стоял длинный стол, вокруг которого ровными рядами стояли табуреты. Было видно, что матросы ждали завтрака.
Появление в комнате голубя, а затем Мустафы вызвало немалое изумление среди моряков. Один из них попытался поймать птицу, но неудачно, и она вылетела в открытую дверь.
Матросы узнали Мустафу и пропустили его, когда он прорвался сквозь них и достиг двери, через которую мгновение назад пролетел голубь.
Здесь он оказался на вершине короткой лестницы, ведущей в трюм корабля, где содержались задержанные и корабельные припасы.
Здесь было темно, и он мог ориентироваться лишь по трепету птичьих крыльев. Голубь исчез среди огромных бочек и ящиков, которые он смутно мог различить в слабом свете.
Мустафа в два прыжка спустился по лестнице и в темноте споткнулся о бочку. Он упал вперёд и приземлился на что-то очень твёрдое. Это был небольшой мешок с каменной солью. Придя в себя после этого неудачного падения, он бросился дальше, полный решимости поймать голубя.
В следующее мгновение он снова упал. Виной тому был моток верёвки, в котором он запутался ногой. Как и в первый раз, он упал вперёд и приземлился на бочку с водой, причём первой частью его тела, которая столкнулась с этим грозным объектом, оказалась голова.
На краткий миг он увидел звездочки перед глазами и даже смог сосчитать лучи на одной из них. Их было три.
Несмотря на попытки обуздать свой вспыльчивый характер, он быстро выходил из себя. Он с трудом поднялся на ноги, борясь с угрожающей волной рвущихся ругательств, и помчался дальше.
Однако верёвке, в которой он запутался, не суждено было так скоро потерять свою жертву. Его нога была тщательно затянута в петле, а верёвка упорно висела на ней и отказывалась развязываться.
Большая часть его вытянулась и потащилась за ним. Некоторое время он ни с чем не сталкивался и уже начинал думать, что вырвался из окружения бочек, мешков и ящиков.
Но тут его поджидало неожиданное испытание. Конец тянущей верёвки зацепился за какой-то предмет, и Мустафу резко швырнуло вперёд. Он вытянул руки, чтобы ослабить удар, но там, где они должны были коснуться пола, не оказалось ничего.
Похоже, что он провалился в какое-то отверстие, и следующее мгновение осознал, что висит, подвешенный за левую лодыжку головой вниз в какой-то яме.
В мгновение ока он понял, что в темноте провалился в какой-то люк. Что было под ним, он не знал, чувствовал только, что сильнее всего у него болела лодыжка. Напряжение было настолько велико, что он боялся, что кость сломается. Кроме того, он находился в крайне опасном положении.
Верёвка была не толстой и могла порваться в любой момент. Кроме того она в любой момент могла отцепиться от того предмета, который её удерживал. В любом случае он свалится вниз и сломает себе шею.
Он думал очень быстро и наконец составил план спасения. Если есть люк, то должна быть и лестница, сказал он себе. Во всяком случае, выяснить это не помешает. Первое, что он сделал, это протянул руку как можно дальше. Она ничего не коснулась. Затем он протянул другую руку в противоположном направлении. Его пальцы дотронулись до железной перекладины и сомкнулись на ней. Затем он развернулся и схватил её обеими руками, а затем позвал на помощь.
Он услышал ответный крик и увидел свет. В следующий момент кто-то уже смотрел на него сверху вниз, держа в руке факел.
— Ты продержишься, если мы перережем верёвку? — раздался голос.
— Да, да, — ответил он.
Через несколько секунд его лодыжка внезапно освободилась, а ноги и тело приняли более естественное положение. Шок оказался не таким уж сильным, как он ожидал.
Он поставил травмированную ногу на ступеньку и начал подниматься. В следующий момент он пожалел об этом. Острый спазм пронзил травмированную лодыжку, и он чуть не закричал от мучительной боли.
Нет нужды говорить, что он без промедления перенёс вес тела на вторую ногу. Преодолев несколько ступенек, его вытащили на пол каюты, и тут он увидел причину своего падения. На конце лёгкой верёвки был завязан большой узел. Рядом стоял огромный железный ящик, поднятый над полом примерно на полдюйма, стоящий на железных квадратных подпорках. Одна из них не доставала до пола, и узел на конце веревки застрял под ней.
Это казалось странным совпадением, но Мустафа вскоре получил объяснения. Большой железный ящик был около пяти футов в высоту и шести футов в длину — весьма необычный размер. Ширина его не превышала четырёх футов.
Матрос, спасший Мустафу из опасного положения, помог ему подняться по лестнице. Мустафа не мог пользоваться травмированной лодыжкой, но у него получалось прыгать на одной ноге с помощью моряков.
Они провели его через кубрик, по коридору мимо каюты кока вверх по лестнице в конце, а затем на палубу. Через несколько шагов они оказались у люка, ведущего в каюту капитана. По коридору они прошли по короткому коридору и вошли в помещение, где Бейбар и его товарищи начали завтракать, а им прислуживал мальчик-негр.
— Ничего себе! — изумлённо произнёс капитан. — Что всё это значит?
Мустафа доковылял до стула и сел, а матрос задержался в дверях.
— Ты хромаешь! — сказал Акмат, подойдя к нему.
— Да, — ответил Мустафа и рассказал им, что с ним случилось.
— Да, не повезло тебе, — сказал Бейбар. — У тебя сильное растяжение лодыжки. Ты не сможешь ходить в течение недели.
— Да, этим надо заняться прямо сейчас. Вызови лекаря, мальчик, — произнёс Акмата, обращаясь к прислуживающему за обедом.
Парень поклонился и вышел из комнаты, вскоре вернувшись с нужным человеком. Ему быстро сообщили о случившемся и попросили осмотреть раненую лодыжку. Она сильно распухла, но лекарь сообщил, что это всего лишь сильное растяжение, как и предполагал Акмат. Затем он перевязал его мягкой тканью, смоченной какой-то жидкостью.
— Через неделю или две вы поправитесь, если не попытаетесь встать. Завтра я приду снова и наложу новую повязну, но предупреждаю вас, чтобы вы не снимали её без моего приказания, — сказал он и вышел из каюты.
Затем капитан повернулся к матросам и отпустил их, сказав им несколько слов похвалы за их поведение при освобождении Мустафы.
— Ты, должно быть, голоден, — сказал он, обратившись к последнему.
— Конечно, — ответил турок. Он придвинул стул поближе к столу и молча поел.
Так же поступили и его двоюродные братья. Ахмед ещё не проснулся. Бейбар поел вместе со всеми. Во время трапезы царила тишина почти до самого конца, пока Мустафа не нарушил её, спросив:
— Для чего нужен этот огромный железный ящик, за который зацепилась верёвка?
— В нём я заключил шпиона Керрима. Двое других заперты в таких же ящиках на некотором расстоянии друг от друга. В их дне есть отверстия для доступа воздуха, но нам пришлось их поднять, чтобы он мог проходить внутрь. Тебе повезло, что верёвка зацепилась, иначе ты не смог бы так легко отделаться. Сломанная рука оказалась бы наименьшей травмой, которую ты мог бы получить в результате падения. Открывшийся люк ведёт к самому дну корабля, где находится балласт.
— Куда мог подеваться голубь и откуда он взялся?
— Вероятно, это один из посланников Абдуллы, которого он отправил к шпионам с каким-то сообщением.
В этот момент в комнату вошёл матрос с птицей в руках. Он передал её Мустафе, сказав:
— Вот птица, которую вы преследовали, господин. Я нашёл её среди бочек и ящиков в трюме. Она заблудилась в темноте и не смогла ускользнуть от меня.
— Спасибо, — сказал Мустафа. Он сунул руку в карман, словно что-то ища, и вытащил маленькую серебряную монету. Она лежала там с тех пор, как началась наша история.
Он протянул её мужчине.
Матрос поблагодарил его и вышел из комнаты.
Мустафа поднял голубиное крыло и увидел свиток пергамента. Он был привязан к перьям тонким шнуром. Этот шнурок он перерезал кинжалом, снял пергамент и передал голубя Акмату.
Сам же он развернул пергамент и увидел, что послание было написано задом наперёд, точно так же, как и то, которое несла морская птица. В нормальном виде оно читалось так:
Моему другу Керриму Беку передаю наилучшие пожелания.
Недавно я отправил тебе сообщение с голубем, но, поскольку не получил ответа, думаю, что оно, должно быть, было перехвачено. Как бы то ни было, я расскажу о его основном содержании. Если получится, мы нападём на корабль Бейбара Ятагана через пять дней. Если они заподозрят вас, прыгайте за борт, наши люди спасут вас. Такова была основная часть сообщения. Мы отправили его два дня назад, так что нападение произойдёт через три дня. Нет никаких причин, которые помешали бы нам атаковать в указанный день.
Надеюсь, что ты и твои спутники в добром здравии. По крайней мере, я думаю, что морская прогулка пойдёт мне на пользу. Сейчас я чувствую себя гораздо лучше, чем тогда, когда покидал Багдад. Пушки на нашем корабле исправны и в полной готовности, матросы рвутся в бой, словом, всё готово к предстоящему бою.
Твой друг,
Абдулла Хусейн
— Значит, они собираются напасть на нас, не так ли? Абдулла Хусейн больше не мой хозяин! Под флагом Турции на мачте развевается его торговый флаг. Я немедленно прикажу его сорвать.
Он вызвал матроса и отдал приказ. Мужчина выбежал на палубу и потянул верёвку. Оскорбляющий его чувства флаг опустился. Он был изготовлен из белого шёлка и имел форму вымпела.
Матрос принёс его капитану, который поблагодарил его и отпустил из каюты.
— Принесите мне перо и чернила, — сказал Бейбар. Харун вручил ему необходимые предметы. Капитан писал на белом шёлке несколько минут, хотя тот был сильно потрёпан непогодой. Затем он прочитал то, что написал своим друзьям. Послание было на турецком языке и гласило следующее:
Тебе, Абдулла Хусейн, я шлю приветствие ненависти.
Я перехватил и прочитал твоё послание трём шпионам. Мой друг Мустафа Даг перевёл его нам. Насчёт шпионов я ничего не скажу. Если хочешь, ты можешь напасть на нас через пять дней, как обещал, но я не буду сражаться с тобой под твоим собственным знаменем. Я посылаю тебе его фрагмент с написанным на нём этим посланием, возвращая его с твоим голубем. Я больше не твой слуга. Я считаю, что этот корабль принадлежит мне больше, чем тебе.
Твой враг,
Бейбар Ятаган
— Это ему не понравится, — сказал Мустафа.
— Разумеется, он не обрадуется, — ответил капитан.
— Что он будет делать? — спросил Кассим.
— Не поторопится ли он с атакой? — задал вопрос Харун.
— Поверит ли он тому, что вы написали? — поинтересовался Акмат.
— Я не представляю, что он будет делать, — сказал капитан в ответ на первый вопрос. — Не знаю, поспешит ли он с атакой или нет, но думаю, что, скорее всего, так и сделает. Он поверит моим словам, или я сильно ошибаюсь.
— Что вы будете делать в случае попытки нападения?
— Попробуем сбежать. Мы можем устроить его кораблю долгую погоню, прежде чем он нас настигнет, — сказал Бейбар.
— Надеюсь, что к тому времени, когда это произойдёт, моя нога будет в порядке, — произнёс Мустафа.
— Если я не сильно ошибаюсь, твоя лодыжка к тому времени полностью выздоровеет. По крайней мере, я не меньше тебя надеюсь, что так и будет.
С этими словами капитан свернул кусок вымпела с посланием и привязал его под крылом голубя. Затем он вынес голубя на палубу и выпустил её.
Как только птица оказалась на свободе, она полетела в направлении корабля Абдуллы, который всё ещё находился ещё в трёх милях от него. Капитан наблюдал за ней, пока птица не исчезла, а затем снова присоединился к своим товарищам.
— Голубь вернулся к своему хозяину, — сказал он. — Я поражаюсь тому количеству существ, которых он нанимает для выполнения своей работы и выполнения своих поручений. Всего у него в Багдаде работает около сотни слуг, и он владеет по меньшей мере дюжиной кораблей. Говорят, что его богатство безгранично. Не представляю, почему ему взбрело в голову украсть у тебя пару бриллиантов, но у него наверняка есть какая-то причина, добрая или злая. Также очевидно, что он боится вас и желает от вас избавиться. Он отдал вас мне в рабство с приказом сбросить за борт где-нибудь в китайских морях, но я этого делать не буду. Я не говорил ему об этом, но взял вас с собой, будто бы с намерением высадить вас где-нибудь на берегу. Так или иначе, ночью Абдулла передумал и отправился за нами на борту другого своего корабля. Перед самым штормом он повернул назад в Персидском заливе. Он подавал какой-то сигнал шпионам, которых мы судим за шантаж и принадлежность к Почитателям Пламени. Во время бури ему удалось выследить нас, и теперь он следует за нами. Вероятно, он нападёт завтра. Вот такие дела.
Тут капитан замолчал, потому что в комнату вошёл матрос и попросил разрешения говорить.
— Ну, что такое? — спросил Бейбар.
Матрос ответил очень взволнованным тоном:
— Господин, странный корабль поднимает все паруса, чтобы догнать нас. Следует ли нам его ждать?
Глава XIV
— Поставьте все паруса, чтобы сбежать от него! — сказал Бейбар в волнении. — Не дайте им нас догнать! Я пойду с тобой и скажу людям, что делать.
— Да, господин, — сказал матрос и бросился на палубу в сопровождении взволнованного капитана.
Акмат, которому не терпелось узнать, что происходит, без промедления последовал за ним.
Он застал Бейбара в тот момент, когда он отдавал приказ поднять все паруса. Дул лёгкий ветерок. Не более чем в двух милях к западу находился странный корабль, на котором, как небезосновательно полагали капитан и его друзья, находился Абдулла Хусейн.
Этот корабль, судя по всему, изо всех сил старался нагнать их. Все паруса, которые на нём могли быть подняты, были наполнены ветром, и он летел с огромной скоростью.
Через несколько минут все свободные паруса на «Змее» были подняты, и он тоже стремительно понёсся вперёд.
В течение получаса казалось, что он сможет ускользнуть, но преследующий корабль быстро набирал скорость, и беглецы вскоре увидели, что если ветер не усилится, то они догонят их в течение часа.
К сожалению, неуслужливый ветер ничего подобного не сделал. Напротив, он превратился в слабое дуновение, достойное названия ветерка, и это значительно замедлило скорость «Змея».
Однако, естественным образом, это изменение оказало точно то же действие и на корабль преследователей. В данном случае оказалась применима «Нет худа без добра. Каким бы незначительным ни было это добро, оно дало команде убегающего корабля время подготовиться к, казалось бы, неизбежному сражению.
Бейбар с помощью Акмата помогал матросам доставлять на палубу боеприпасы и решать другие вопросы. Из трюма вынесли и сложили в штабеля мушкеты, рядом с ними уложили, мешочки с порохом, пули и картечь, чтобы всё было под рукой.
К тому времени, когда всё было готово, странный корабль находился в полумиле от «Змея».
Было очевидно, что на его борту тоже шла подготовка к сражению — все его пушки изготовили к стрельбе, а люди на палубе были вооружены.
Акмат спустился вниз и сообщил своим братьям и Мустафе о случившемся. Мустафа вытащил скимитар и увидел, что он готов к действию. Даже если бы он не сможет ходить, то всё равно мог бы нанести несколько ударов клинком, если бы дело дошло до худшего.
Он также осмотрел свои пистолеты и зарядил оба усиленными зарядами. Затем он спокойно сел и принялся наблюдать, как его двоюродные братья занимаются подобным делом.
К тому времени, когда все они закончили снаряжать своё оружие, до их слуха донёсся рёв пушки, за которым последовал залп ружей. Бой начался.
Акмат и все остальные, кроме Мустафы и Ахмеда, вышли на палубу. Мустафа полусидел-полустоял с пистолетом в каждой руке, когда его оставили. Ахмеду дали пистолет, и он сидел на кровати, не отрывая взгляда от открытой двери каюты.
Акмат и его братья обнаружили, что корабль Абдуллы находилось всего в ста ярдах от них. Выстрел из пушки был сделан его командой, но ответом со стороны «Змея» стал мушкетный залп.
Как раз в это время поднялся сильный ветер, и оба корабля вновь двигались с хорошей скоростью, но расстояние между ними постепенно сокращалось.
После выстрелов наступило молчание, которое странный корабль прервал двойным мушкетным залпом.
Несколько пуль попали в «Змея», но остальные упали в воду менее чем в тридцати футах от него.
— Эти мушкеты был слабо заряжены, — заметил Бейбар. — В следующий раз пули нанесут урон.
Ответного выстрела со «Змея» не последовало, и странный корабль продолжил двигаться вперёд, пока не оказался в пятидесяти ярдах от своего противника.
Тогда Бейбар отдал приказ стрелять, и тишину нарушил одновременный рёв семи пушек. Пять или шесть снарядов попали в цель, и фальшборт корабля Абдуллы оказался сильно разбит. Часть такелажа также была разрушена.
Бейбар прошёл на корму. Здесь он приказал разместить доски для защиты. Затем он отдал приказ канониру, а потом рулевому. «Змей» внезапно развернулся, и его корма оказалась направлена прямо на центр странного корабля.
— Сейчас самое время! — произнёс капитан наводчику. — Быстро! Целься в её грот-мачту. Теперь стреляй! — взревел он.
Мгновенно раздался ответный рёв пушки, и в следующее мгновение грот-мачта неприятельского корабля закачалась на ветру, а затем упала, унося с собой всё — снасти, матросов, фальшборты и многое другое.
Обломки повисли на борту корабля и сильно замедляли его движение, к тому же один его борт опустился к воде, в то время как другой поднялся высоко в воздух.
Бейбар и его друзья видели, как дюжина матросов, вооружённых топорами, бросилась вперёд, чтобы разгрести и убрать обломки, но он не стал дожидаться дальнейших результатов, а сразу же отдал приказ матросам развернуть корабль и как можно быстрее уйти с места стычки.
Курс был взят на северо-восток, поскольку капитан считал, что это самый быстрый путь к суше. Затем Акмат спустился вниз и сообщил Мустафе, что опасности нет. Он помог ему подняться на палубу и показал, что случилось с кораблём преследователей.
— Пройдёт много часов, прежде чем они смогут следовать за нами в том состоянии, в котором сейчас находится их корабль, а к тому времени капитан надеется достичь земли, — сказал он.
— Я горячо надеюсь, что так и будет, — сказал Мустафа. — По крайней мере, хотелось бы верить, что они не поймают нас до тех пор, пока моя лодыжка не выздоровеет.
К этому времени они были примерно в миле от странного корабля. Вскоре они отдалились от него ещё на одну милю, а к полудню потрёпанный противник и вовсе скрылся из виду.
Теперь все сидели за ужином и обсуждали события утреннего дня. Мустафа ел кусок хлеба, а капитан пил вино.
Внезапно они почувствовали сильный толчок, как будто какое-то тяжёлое тело столкнулось с кораблём. На мгновение каюта словно встала вверх ногами, и когда вся компания частично оправилась от удивления и люди уже собиралась спросить друг у друга: «В чём дело?», в помещение ворвался испуганный матрос с сообщением, что образовалась огромная дыра. Дно корабля было пробито, и он быстро наполнялся водой.
— Что же делать? — вскричал Бейбар, в отчаянии заламывая руки.
— Встретить смерть, как мужчины, — ответил Мустафа, казалось бы, оставаясь совершенно невозмутимым.
— Да, это всё, что мы можем сделать, — сказал капитан. — Нам стоит подняться на палубу и посмотреть, каковы шансы на спасение. Если появятся какие-либо признаки земли, мы спустим шлюпки и будем надеяться на удачу, чтобы благополучно добраться до берега.
Мустафа в волнении забыл о своей вывихнутой лодыжке и бросился за ними. Ахмед вскочил с кровати и последовал за ним, влекомый фальшивой силой воодушевления.
Бейбар первым поднялся на палубу и бросился к фальшборту, крича остальным, что видит землю. За ним последовал Акмат и остальные. Первое, что бросилось им в глаза, была палуба корабля, затем море и небо, а вслед за этим что-то тёмное на северо-восточном горизонте. Капитан также заметил, что фальшборты находятся недалеко от воды и лучше не терять времени.
На борту было четыре лодки, и трёх из них оказалось достаточно, чтобы вместить всю команду, состоявшую из сорока человек, а оставшейся лодки было вполне достаточно, чтобы вместить капитана и его компании. Каждый матрос взял с собой по приказу капитана буханку хлеба и большой бочонок с водой, а в каждую шлюпку, включая капитанскую, был помещён большой ящик солёной говядины. У каждого из них был заряженный мушкет, два пистолета, скимитар, кинжал, большой запас боеприпасов, а у половины экипажа были топоры. В капитанской шлюпке помимо солидного запаса продовольствия имелся дополнительный запас боеприпасов, а также сундук с инструментами и другими необходимыми предметами.
— Теперь гребите к земле, — приказал капитан. — До неё не больше пятнадцати миль. К ночи мы должны быть в безопасности.
Спустя непродолжительное время лодки отвалили от борта «Змея» и поплыли к далёкой земле на горизонте.
В четверти мили от корабля они оглянулись и как раз успели бросить на него последний взгляд, когда он погружался под воду. Его корма исчезла последней.
— Мы никогда больше не увидим трёх шпионов в этом мире, — заметил капитан, когда увидел, что корабль затонул.
— Да, не в этом мире, — сказал Мустафа.
— И в последующем тоже, — добавил его дядя.
— Конечно, это ужасно, — сказал капитан, — но я думаю, что если бы мы взяли их с собой, они попытались бы предать нас в руки наших врагов.
— И, вероятно, им бы это удалось, — ответил Мустафа.
— Но ценой своей жизни, — парировал Бейбар.
— Тогда хорошо, что они сейчас мертвы. Если бы мы забрали их, они бы нас предали. Они встретили смерть всего на несколько дней раньше, возможно, всего на несколько часов. Они приняли гораздо более милосердную смерть, чем та, на которую обрёк бы их закон, если бы на нас не обрушился шторм в Персидском заливе.
— Совершенно верно, Мустафа, из тебя получился бы хороший философ, — присоединился к разговору Эмир.
— Нечасто ты делаешь мне комплименты, Эмир, — ответил Мустафа, — и я не могу сказать, что из тебя получится хороший профессиональный подхалим. Твоя лесть настолько прямолинейна и откровенна, что её жертва сразу понимает, чего ты пытаешься добиться.
— Однако от этого она не становится менее честной и искренней, — возразил Эмир, чувствуя себя немного задетым этой выходкой, хоть и не показывал этого, будучи слишком хорошо воспитанным.
— Я не говорил, что это не так, верно? — сказал Мустафа.
— Нет, но я решил, что ты это подразумевал, — ответил его кузен. — Моё воображение заставляет меня верить в то, что не было сказано напрямую.
— Естественно. Это показывает, насколько у индусов вообще сильное воображение. Это признак того, что у индусов сильное воображение. Люди говорили о таком, но я никогда раньше не сталкивался с этим.
— Значит, ты у нас заделался профессиональным льстецом, не так ли? — сказал Эмир, видя плохо замаскированный комплимент.
— Да, это неплохо оплачивается, — нахально сказал Мустафа.
— Кто тебе это сказал?
— Ты.
— Когда?
— Около минуты назад.
— Я не знал об этом.
— Ты тогда об этом не думал.
— Объясни-ка мне эту загадку, которую ты только что загадал.
— Почему я должен это делать?
— Потому что я не могу её разгадать.
— По крайней мере, ты можешь попробовать.
— Я не могу придумать никакого решения.
— Воспользуйся воображением.
— Почему?
— Потому что это хорошая штука в таких чрезвычайных ситуациях.
— Полагаю, мне стоит это сделать.
— Конечно. Поторопись.
— Ну, дай мне время.
— Столь яркое воображение, подобное твоему, не должно требовать много времени для решения такой простой задачи.
— Боюсь, я не совсем тебя понимаю.
— Глупый! Полагаю, мне всё-таки придётся объяснить свою загадку, — с отвращением сказал Мустафа.
— Да. Лучше тебе это сделать.
— Я имею в виду, что при желании ты мог бы очень быстро что-то придумать.
— Так вот что ты пытался мне объяснить.
— Конечно. Ты должен был увидеть это сразу.
— Я и увидел, но подумал, что настоящий смысл может быть глубже.
— Тогда я должен извиниться за то, что назвал тебя глупым.
— Я принимаю твои извинения.
— Тогда все же реши ту головоломку, которую я тебе задал.
— Я не могу. Это невозможно.
— Тогда воспользуйся своим воображением.
— Очень хорошо. Я полагаю, ты имел в виду, что вознаграждение за лесть, которое ты надеешься получить — это развлечение, которое ты мог бы получить, льстя людям.
— Конечно. Именно это я и имел в виду.
— Очень хорошо. Тогда давай оставим эту тему. Она несколько утомительна.
Вышеизложенное представляет собой краткий образец диалога, который вели Мустафа и Акмат, когда их везли на берег.
Эмир, капитан, Харун и Кассим гребли, в то время как Мустафа и Ахмед отдыхали.
— Позволь мне на некоторое время занять твоё место, — сказал Мустафа Эмиру, когда они находились в нескольких милях от места, где затонул корабль.
— Очень хорошо, — сказал Эмир со вздохом облегчения, передавая вёсла Мустафе. Непривычное упражнение сильно истощило его силы. Он был сильным человеком, но впервые за последние пятнадцать лет занимался греблей.
Мустафа же, напротив, привык к этим упражнениям, поскольку он много раз ходил на вёслах по реке Тигр.
Вскоре он с лёгкостью присоединился к ритму гребли других матросов. Эмир с изумлением наблюдал за ним.
— Я не знал, что ты так хорошо умеешь грести, — заметил он.
— Ну, для меня в этом нет ничего необычного, — ответил Мустафа. — Я часто занимался греблей просто ради удовольствия. Мне повезло, что я к этому привык.
— Когда я был мальчиком, я ходил на вёслах по рекам моей родины, но с тех пор не занимался этим, — сказал Эмир со вздохом.
— Я бы посоветовал тебе как можно скорее заняться этим, — сказал Мустафа. — Это одно из лучших упражнений, которые я знаю.
— Тогда я так и сделаю. Позволь мне снова сесть за вёсла, когда мы пройдём ещё несколько миль.
— Обязательно. Но не беспокойся об этом, пока не придёт время.
Солнце почти скрылось из виду, когда они подошли к земле, которую видели с корабля, оказавшись на расстоянии ста ярдов от берега. Это был небольшой остров, очень густо покрытый большими деревьями, густыми зарослями и кустарниками, с холмами, поднимавшимися по всему берегу.
— Теперь мы в безопасности, — сказал капитан, и через несколько минут они сошли на берег, впервые за много дней оказавшись на суше.
— Отведите лодки в эту маленькую бухту, — приказал Бейбар матросам. — Спрячьте их за кустами, заберите провизию и другие вещи и следуйте за мной.
В течение пяти минут всё это было сделано, и матросы, нагруженные всякой всячиной, последовали за Бейбаром вверх по склону холма, двигаясь меж гигантских деревьев и кустов.
Пятнадцать минут ходьбы привели их на вершину холма. Отсюда открывался прекрасный вид на остров, и они сумели определить его размеры.
В центре острова возвышался огромный холм, полностью окружённый узкой долиной. Тот склон холма, на котором они сейчас стояли, круто спускался в небольшую долину, ширина которой внизу составляла не более четверти мили.
В полумиле от них виднелась вершина огромного холма, который был выше того, на котором сейчас стояли наши герои. Его крутые склоны были покрыты огромными деревьями и кустарниками, несколько ручьёв с шумом стекали по ним вниз и текли по долине, а затем впадали в море, проходя сквозь разрывы в цепи холмов.
Эти холмы окружали весь центр острова в правильном порядке с одинаковыми ложбинами или долинами между ними. При взгляде с определённой точки зрения, весь остров напоминал королевскую корону с огромной массой золота в центре, возвышающейся над окружающими её вершинами.
На самой вершине этого большого холма было открытое пространство, где возвышались массивные руины замка. Это добавляло сцене одиночества и впечатляемости.
— Ну что ж, этот старый замок станет нашей целью сегодня вечером, — сказал Бейбар. — Утром мы отправимся на другую сторону острова и посмотрим, не видно ли оттуда землю. Если она есть, мы доплывём до неё, а если нет, то нам придётся остаться здесь, пока не появится какое-нибудь судно.
Затем, без лишних слов, вся компания направилась к замку. Спускаясь по крутому склону, люди шли, придерживаясь за кусты и корни, чтобы не покатиться вниз. Затем они пересекли узкую долину и перешли вброд два ручья, с немалым трудом передвигаясь по болотистым местам.
Мустафе шёл без особого труда, так как капитан и Эмир помогали ему, поддерживая с обеих сторон.
Но как только они пересекли долину, начались настоящие проблемы. Крутой холм оказался гораздо круче того, по которому они только что спустились, и был покрыт очень скользкими камнями и травой на безлесных местах.
Уже стемнело, и стволы деревьев были плохо различимы. Несколько моряков успели наткнуться на них, выдав поток ругани, заслужив упрёки Бейбара.
Внезапно Эмир налетел на камень и упал. Он схватил Мустафу за руку, но падение оказалось настолько внезапным, что у него не было времени отпустить его, поэтому Мустафа тоже потерял равновесие и упал. Бейбар схватил Мустафу за другую руку и попытался удержать его от падения. При этом он поскользнулся на маленьком камне, который оказался очень расшатанным. От неожиданности он упал на Мустафу, завершив этот номер.
Когда подошедший матрос помог им встать на ноги, лодыжка Мустафы оказалась в худшем состоянии, чем до того, а у Эмира сильно болели голени. Бейбар не пострадал, но этот инцидент несколько разозлил его и испортил настроение. Поэтому на оставшемся участке пути он был немногословен. Когда они достигли разрушенного замка, всё тяжело дышали, и группа остановилась, чтобы перевести дух, перед тем как зайти внутрь.
После этого Бейбар отдал приказ входить, и они прошли через разрушенные ворота во двор, заросший мелким кустарником и травой.
В конце двора виднелась большая дверь замка, широко открытая, как и на протяжении многих столетий. Они прошли через неё и оказались в разрушенном зале, огромном и тёмном. Здесь носились летучие мыши и вампиры, крик какого-то мелкого животного эхом разносился по огромному коридору, громко звуча в почти нетронутой тишине.
Но вскоре к нему присоединился голос Бейбара, матросов и остальных членов группы. Затем снова наступила тишина, когда они перестали говорить. Вампиры, напуганные и изумлённые голосами, которые никогда не раздавались здесь в течение многих лет, перестали летать, и их сверкающие глаза сияли во тьме, как мерцающие звёзды, в то время как их хозяева, устроившиеся на а карнизах, в трещинах, выступающих камнях и углах, с удивлением и тревогой смотрели на незваных гостей.
Затем тишину нарушили шаги пришельцев, которые звучали в темноте, словно поступь целой армии. Вскоре они достигли дверного проёма, и капитан вынул из-за пазухи свечу и зажёг её с помощью пороха, кремня и стального кресала.
Крошечный свет высветил перед ними огромную комнату с гигантским камином в конце. Вокруг стояли грубые каменные скамейки, а в центре комнаты находился большой стол красного дерева, на котором не было ни единого следа гниения. Он был почти таким же, как и много столетий назад, когда владельцы замка покинули его, разве что покрылся пылью.
Два или три маленьких окна в боковой части комнаты пропускали в неё сумеречный свет и, благодаря ему, а также свече, незваным гостям было хорошо видна остановка помещения, хотя тени в углах оставались нетронутыми.
Вокруг стола стояли большие скамейки из того же материала, без спинок.
— Кто-нибудь из вас, — обратился Бейбар к матросам, — сходите и принесите дров, чтобы развести огонь. Холодный и затхлый вид комнаты совсем не радует. Поторопитесь, потому что чем скорее вы это сделаете, тем быстрее получите твой ужин.
Глава XV
Дюжина вооружённых топорами матросов отправилась выполнять приказ. Они вышли из комнаты и вернулись через десять минут, нагруженные хворостом и поленьями.
В очаге развели огонь, и не прошло и часа, как ужин был приготовлен и съеден. Большинство матросов улеглись спать на каменном полу, но капитан и его друзья не стали уходить так скоро. Напротив, они сидели до полуночи, рассказывая о своих приключениях и наблюдая за угасающими углями костра и отбрасываемыми ими мерцающими тенями на стене. Они слышали громкий храп матросов и видели их смутные фигуры, лежащие на полу в полутьме.
— Теперь, — сказал Бейбар, — мы обследуем этот древний замок и узнаем наше точное местоположение.
— Я слишком устал, чтобы сопровождать вас, — сказал Ахмед.
— Тогда я останусь с тобой, — сказал Мустафа. — Я сам устал, и моя лодыжка болит. Я усну до того, как вы вернётесь, а исследованиями займусь утром, когда не буду так утомлён.
— Что ж, хорошо, — сказал Бейбар. — Мы с вашими кузенами сейчас отправимся на разведку, если конечно они пойдут со мной.
— Можете быть уверены, что мы не упустим такую возможность, мой дорогой друг, — сказал Акмат. — Я бы ни за что не отказался пойти с тобой.
— Я полностью согласен с тобой, брат мой, — произнёс Эмир.
— Я тоже, — добавил Харун.
— И я, — сказал Кассим.
— Тогда наша группа готова, за исключением Мустафы и Ахмеда, — ответил капитан.
При этом он достал несколько небольших свечей и, оставив одну себе, раздал остальным братьям, чтобы хватило на всех.
— Пока не зажигайте их, — сказал капитан и в сопровождении своих товарищей пробрался между спящими членами команды. Наконец они достигли противоположной стороны комнаты от двери в зал, через которую вошли.
Здесь была маленькая дверь, через которую они прошли и оказались в кромешной темноте. Бейбар зажёг свою свечу, и остальные последовали его примеру.
Свет явил им небольшую комнату с диванами и драпировками, расшитыми красивыми узорами, скрывавшими наготу и неровность стен, а диваны красного дерева, покрытые красивой шёлковой материей, стояли под ними, у самых стен комнаты. Шёлковые драпировки заплесневели, состарились и истлели, но всё ещё хранили память о своём древнем великолепии.
Пол был устлан прекрасно сделанными персидскими шерстяными коврами, но и они, так же как драпировки и подушки диванов, поддались разрушительному воздействию времени. Они были разорваны во многих местах, покрыты пылью и грязью и почти сгнили. Помёт птиц и остатки ласточкиных гнёзд покрыли их сором, никак не улучшив их красоту.
— Да быть такого не может, чтобы с тех пор, как тут кто-то был, прошло целых пятьдесят лет, — сказал Бейбар. — Когда я увидел, как выглядит замок снаружи, зал и комнату, в которой сейчас спят моряки, то подумал, что, должно быть, прошли сотни лет с тех пор, когда здесь в последний раз жили люди. Но теперь я понимаю свою ошибку. Эти ковры сделаны не слишком давно, я помню, что видел подобные экземпляры, когда был мальчиком. Один путешественник, продававший персидские ковры, пришёл к нам домой и показал нам весь свой товар. У него было несколько больших ковров с таким же рисунком, как и у этих, которые, по его словам, были сотканы в 1600 году. Драпировки и подушки тоже примерно того же времени. Так что, как видите, этот замок не мог пустовать так долго, как мы предполагали сначала.
— Вы, должно быть, правы, — сказал Эмир. — Я не очень разбираюсь в ковровых науках, но поверю твоему слову. Не лучше ли нам уйти? Сейчас уже за полночь.
— Да, пойдём дальше, — сказал Бейбар и, двигаясь первым, вошёл в другую комнату, обставленную так же. В конце была лестница, и они поднялись по ней. Наверху они оказались перед закрытой дверью тёмного красного дерева.
— Эта дверь прекрасно сохранилась, — заметил Бейбар.
— Да, но дело не в этом, — ответил Кассим. — Главная проблема заключается в том, чтобы открыть эту дверь, если она заперта.
С этими словами он энергично толкнул её. Дверь не поддалась, и Кассим отступил назад.
— Постояльцы, очевидно, заперли её, когда покидали помещение. Должно быть, они очень спешили.
— Мы все должны навалиться на неё плечами и мощно толкнуть, — сказал Бейбар.
Все в группе сделали, как он сказал, и капитан отдал команду к действию. Одновременно пять сильных тел, включая капитана, сильно толкнули дверь, и она затрещала.
— Ещё раз, — сказал капитан. Они толкнули ещё, и дверь поддалась на несколько дюймов.
— Повторить, — приказал Бейбар, и на этот раз дверь внезапно рухнула, при этом все пятеро свалились на неё. Свечи, поставленные на самой высокой ступеньке лестницы, затрепетали от лёгкого ветерка, вызванного этой сумятицей. Треск падающей двери разбудил спящих матросов, которые ввалились в комнату едва ли не раньше, чем Бейбар и его спутники успели подняться на ноги.
— Вам лучше пойти спать, — сказал капитан. — У нас всё в порядке, но вы совершенно правильно сделали, придя посмотреть, что происходит.
Матросы мгновенно исчезли, переговариваясь между собой, а капитан вновь вошёл в комнату, в которую они так грубо и неожиданно ворвались.
Помещение было похоже на то, что располагалось внизу, за исключением окон. Проникающий через них лунный свет освещал обстановку комнаты. Вдали виднелось море, мерцающее в сиянии спутника нашей планеты.
К берегу приближался корабль. Разумеется, корабль — не слишком необычная вещь. Но этот был необычен, потому что его грот-мачта была сломана у самой палубы и Бейбар с друзьями узнали в нём корабль Абдуллы Хусейна.
Акмат замер от удивления и страха.
— Они собираются высадиться на этом острове, — воскликнул он. — Наверняка они найдут наши лодки и поймут, что здесь есть люди. Они придут в этот старый замок и найдут нас здесь. Только Аллах сможет тогда нам помочь.
Вскоре стало очевидно, что пассажиры корабля собираются приземлиться. Незадолго до того как он подошёл к прибрежным холмам, где его не было видно, на воду спустили лодку, наполненную людьми. Затем корабль бросил якорь, и лодка пошла дальше одна.
— В ней по меньшей мере пятнадцать человек, — сказал Бейбар. — Если они придут сюда, мы возьмём их в плен и будем держать в заложниках. Надеюсь, что среди них окажется наш дорогой друг Абдулла. Я бы хотел заполучить в свои руки этого негодяя.
— Можете быть уверены, что я испытываю те же чувства, — сказал Акмат. — Мы спустимся и сообщим морякам о том, что должно произойти, подготовив их к возможному бою.
Бейбар пошёл вперёд и, взяв с собой свечи, они спустились по лестнице и вошли в большую комнату.
Ни один матрос ещё не сомкнул глаз, и вид взволнованного лица капитана подсказал им, что должно произойти что-то важное.
— Ну, что случилось? — сказал Мустафа, когда они подошли к нему. Ахмед погрузился в глубокий сон. — Я услышал, как грохнула дверь, которую вы сломали, — продолжал он, — и хотел было подойти посмотреть, в чём дело, но промедлил, и матросы опередили меня. Они вернулись прежде, чем я дошёл до двери, и рассказали мне о том, что произошло. Я вернулся на своё место, и когда Ахмед услышал мою историю, он уснул.
Акмат кратко рассказал о случившемся. Мустафа выслушал его до конца с явным удивлением.
— Ну что ж, если будет драка, я не позволю своей лодыжке беспокоить меня, — бодро сказал он.
— Не сомневаюсь в этом, Мустафа, — сказал Кассим, — но это нам не поможет, если они прибудут в большом количестве. Думаю, что нам лучше быстро сбегать к лодкам, перетащить их через остров и отправиться в путь к материку. Однако это рискованная затея и, возможно, нам лучше не пытаться её осуществить. Здесь мы сможем продержаться, по крайней мере, неделю. Впрочем, есть шанс, что лодки не найдут. В противном случае я думаю, что мы можем считать себя в безопасности, если только у них нет цели зачем-то прийти сюда.
— Что ж, я скажу матросам, чего ожидать, — сказал капитан. Он так и сделал. Матросы вооружились и приготовились к бою.
Во время этой суматохи Альзим подошёл к Мустафе.
— У меня странное предчувствие чего-то плохого, — сказал он. — Я думаю, что это будет моя последняя ночь на земле. На протяжении всей моей жизни у меня случались предчувствия доброго и дурного, но никогда такого сильного, как это. Можешь считать меня глупым или суеверным, но я скажу тебе, что все эти предчувствия сбылись. Думаю, что тебе, друг мой, лучше быть начеку.
Затем он выскользнул из комнаты и исчез.
Мустафа был поражён таким странным предупреждением, прокручивая его в уме снова и снова. Он не позволил себе испугаться, но был как-то странно возбуждён и взволнован. Он ничего не сказал своим товарищам о том, что сообщил ему Альзим, лишь стоял, прислонившись к столу, положив одну руку на рукоять скимитара, а в другой сжимая заряженный пистолет.
Прошёл час беспокойства, час, который показался целой вечностью Бейбару и его друзьям. Внезапно матрос с негромким шумом поскользнулся на камне, и Мустафа обернулся, чтобы посмотреть, в чём дело. В этот момент он смотрел на дверь, ведущую в зал, но когда повернулся, то оказался лицом к двери на другом его конце.
Огонь в камине разгорелся, в него подбросили ещё дров, и весёлое пламя осветило дверной проём, на который смотрел Мустафа, застывший на месте от изумления и ужаса, ибо там стоял Абдулла Хусейн с дьявольской улыбкой на лице. Его тело закрывал нагрудник, а на голове был металлический шлем с медным орлом наверху. Однако его лицо не было защищено ничем, как и ноги. На боку у него висели богато украшенные драгоценностями ножны, но они были пусты, так как в правой руке он держал острый изогнутый скимитар, который недавно находился в них. В левой руке он держал взведённый пистолет, а на лице играла уже упомянутая дьявольская улыбка.
Он непринуждённо прислонился к стене и, казалось, с некоторым удивлением рассматривал вооружённых людей в комнате. Судя по всему, он был один.
Внезапно его взгляд, блуждавший по комнате, упал на лицо Мустафы, и дьявольская улыбка стала ещё шире.
В этот момент его увидел Акмат и сообщил об этом остальным. Очень быстро все матросы в комнате узнали об этом, но Абдулла всё ещё стоял там, не шелохнувшись ни на дюйм, хотя глаза его всё ещё блуждали по сторонам.
Зловещая тишина опустилась на комнату, точно погребальная пелена, и люди в ней едва дышали. Единственным звуком было потрескивание огня, и оно раздавалось отчётливее, чем когда-либо.
Внезапно тишину нарушил голос Мустафы. Он поднял скимитар высоко в воздух, а затем медленно опустил его, пока остриё не указало на Абдуллу.
— Схватите этого человека, — сказал он тихо и без дрожи в голосе. С гневным рёвом толпа матросов бросилась к Абдулле. Раздался резкий выстрел из пистолета. Альзим высоко подпрыгнул, выпал из толпы и свалился замертво к ногам Мустафы. Его предчувствие сбылось!
Затем послышался рёв множества голосов и топот бегущих ног, который по громкости заметно перекрыл возню в дверном проёме.
Матросов разметало как мякину по ветру, и в комнату ворвалась сотня фигур, закованных в латы. Огромные скимитары в их руках рубили команду направо и налево. Алексис Понтов, грек, вырвался из сумятицы и подбежал к Мустафе.
Прежде чем он успел произнести хоть слово, раздался выстрел, и Алексис повалился на пол рядом с Альзимом. Он был мёртв.
Затем перед изумлёнными глазами Мустафы к нему подошли три фигуры, которые он узнал.
— Неужели мёртвые ожили? — спросил он, узнав Морабека, Керрима и Мисабика.
У него едва хватило сил поднять пистолет и выстрелить почти в лицо Керриму. Тот упал на тела двух поваров и замер. Мисабик и Морабек на мгновение заколебались, а затем бросились на него с обнажёнными мечами.
Меч Мустафы расколол голову Мисабика, и тот упал на тело своего брата. Прежде чем Мустафа успел освободить оружие, Морабек набросился на него с поднятым скимитаром. Мустафа упал на колени под силой натиска и из-за того, что лодыжка подвела его. Он решил, что настал его последний миг, когда в суматохе поблизости раздался пистолетный выстрел, и оружие Морабека выскользнуло из его бессильной руки. Мустафа упал на четвереньки и поднялся на ноги как раз вовремя, чтобы увидеть, как Морабек рухнул на тело брата.
Бейбар стоял рядом с дымящимся пистолетом в руке. Именно он произвёл выстрел.
— Ты спас мне жизнь, — выдохнул Мустафа.
— Да, да, — ответил Бейбар, — но больше ничего не говори. Вот они! Берегись!
Как только он произнёс это, на них набросилось множество людей в латах. Мустафа поднялся во весь рост на одной ноге и высоко поднял меч. Он с ужасающей силой обрушил его на голову первого из них, и тот пошатнулся, но снова поднялся на ноги. Удар едва пробил его шлем и лишь на мгновение оглушил его.
В следующее мгновение Мустафа оказался лежащим на спине, а человек, которого он ударил, сидел на нём и связал его по рукам и ногам верёвкой.
Затем его подняли на руки и вынесли из свалки. По обе стороны от себя он заметил несущиеся фигуры и, повернув голову, увидел, как Бейбар падает, а на нём сидит человек. Но тот не шевелился. Бейбар с трудом поднялся на ноги с мечом в руке, но был сброшен на землю огромным великаном и связал его по рукам и ногам. В ту же минуту в углу, возле камина, где происходила беспорядочная борьба, раздались четыре пистолетных выстрела.
На мгновение он различил Кассима, а затем Эмира и Харуна. Затем он увидел фигуру с мечом в руке, прорвавшуюся сквозь строй фигур в латах и бросившуюся на Абдуллу, который всё ещё стоял в дверном проёме. Это был Акмат!
За ним бежала группа мужчин, и в десяти футах от своей цели он был сбит человеком и упал ничком всего в нескольких футах от Абдуллы. Его меч, ударившись о камни, перевернулся в воздухе и остриём упал на левую ногу Абдуллы. Остриё пронзило его ботинок и проникло глубоко в ступню, а рукоять оружия ударила его в бедро. На мгновение на его лице появилось выражение боли, а затем оно сменилось гневом.
Он взял скимитар в руку, сделал шаг вперёд к тому месту, где лежал Акмат, и подождал, пока его свяжут, а затем поднял на ноги.
Затем, с той же дьявольской улыбкой на лице, Абдулла поднял оружие, словно собираясь сразить Акмата.
Внезапно выражение его лица изменилось, он опустил оружие и, одарив Акмата презрительным взглядом, бросил скимитар, отвернулся от него и пошёл прочь, хромая.
Затем Мустафа увидел, как толпа в углу расступилась и из неё вышли трое мужчин, каждый из которых нёс на руках связанного по рукам и ногам человека. Излишне говорить, что этими пленниками были Кассим, Харун и Эмир. На полу, помимо тел матросов, лежали ещё три человека в латах. Эти люди со своими пленными собрались в группу и последовали за Абдуллой, который уже почти исчез из виду. Остальные последовали за ними с телами трёх шпионов и трёх латников, раненых во время боя. Один из них, тот, которого поразил Бейбар, был мёртв.
Они прошли через множество комнат и наконец, похоже, достигли подвала замка. Здесь всё было темно, и несколько человек с факелами выдвинулись вперёд, освещая путь остальным.
В конце подвала была открытая дверь. Пройдя через неё, они оказались на вершине лестницы, высеченной в скале. На ней было мало места даже для одного человека, поэтому группа двинулась гуськом. Самым высоким местами приходилось наклоняться, чтобы избежать столкновения с каменным потолком.
«Какой контраст с тем подвалом, что располагался под домом Абдуллы в Багдаде», — подумал Мустафа. Они спустились далеко вниз, и Мустафа начал задаваться вопросом, как в такое место попадает свежий воздух.
Когда, по мнению молодого турка, они прошли чуть ли не милю, шаги прекратились, и они ступили на гладкий пол, высеченный в твёрдом граните. Свежий воздух, похоже, проникал через небольшой проход в стене камеры, но вокруг было так темно, что Мустафа ничего не мог разглядеть.
Комната или грот была вырублена в твёрдой скале и имела около пятидесяти футов в длину и двадцать в ширину. В конце была дверь, которая, похоже, вела в другую пещеру. Потолок находился в пятнадцати футах над их головами.
— Если вы пообещаете не пытаться бежать, я освобожу вас всех и позволю вам идти, — сказал Абдулла.
— Что угодно, злодей, — сказал Мустафа, — только позволь нам снова встать на ноги.
— Тогда вы должны пообещать не предпринимать попыток к бегству, если я дам вам свободу в этом месте, — сказал Абдулла.
— Да, если ты скажешь нам, где мы находимся.
— Я сделаю. Вы находитесь в преддверии храма Почитателей Пламени.
«Я так и думал», — простонал про себя Акмат.
— Разрежьте их путы, — сказал Абдулла людям в латах.
В следующее мгновение Мустафа и его товарищи стояли свободно, а верёвки лежали на земле. Их похитители исчезли, и они остались наедине с Абдуллой.
Ахмед стоял, и Абдулла увидел, что у него течёт кровь.
— Ты ранен, — сказал он.
— Да, — слабо сказал Ахмед. — Твои люди слегка порезали мне плечо, но это лишь та рана, которую ты можешь видеть. Настоящая же рана — та, которую твои шпионы нанесли мне в бою на борту корабля. Скажи мне, даже если ты воплощённый демон или всего лишь человек, как им удалось спастись с тонущего корабля.
— Я расскажу вам эту историю как-нибудь в другой раз, — сказал Абдулла. — Пойдём со мной, я залечу твою рану и ту, что Акмат нанёс мне в ногу.
— У меня болит лодыжка, — сказал Мустафа.
— Тогда иди с нами тоже, и она будет излечена. Нет такого ранения и болезни, кроме тех, которые смертельны или происходят от того, что вы, мусульмане, называете «духом», которое я не мог бы вылечить своим флюидом жизни!
Мустафа и Ахмед не слишком верили его обещанию, но пошли с ним, оставив прочих в каменной комнате.
Акмату показалось странным, что он так доверяет их слову, но запоздалая мысль подсказала ему, что за ними наблюдают невидимые глаза.
Абдулла и двое его товарищей прошли через множество комнат, высеченных в цельном камне, и наконец вошли в одну, по размеру меньше всех остальных. В этом месте всё казалось раскалённым, а из стены, на которую Мустафа положил руку, исходили испарения. Воздух был почти удушливым, и до его ноздрей донесся запах чего-то горящего.
«Всё это очень странно, — сказал себе Мустафа, прочитав письмо. — У меня нет возможности узнать, чем завершится это приключение, но надеюсь, что оно закончится хорошо».
Затем он сунул пергамент в жаровню с горящими углями, стоявшую в комнате, и принялся наблюдать, как он медленно горит, пока от него не осталась лишь небольшая часть. Выйдя после этого из комнаты, он спустился вниз, чтобы отдать кое-какие распоряжения слугам, и вернулся в неё только к ночи.
Через два часа после его ухода любой, кто оказался бы в это время в комнате, мог бы увидеть, как из-за драпировки выскочил человек в плаще и обыскал помещение из конца в конец; но так как там никого не было, то он остался незамеченным.
Как я уже сказал, мужчина был в плаще, а также в маске, которая закрывала всю его голову, включая шею. Его плащ был чёрным и доходил до лодыжек, а на голове был тюрбан того же цвета.
Наконец, обыскав комнату и решив, что поиски тщетны, его взгляд упал на что-то белое на полу. Подняв его, он обнаружил, что это небольшой клочок пергамента с надписью на одной стороне. Ветер дул в окно и выдул его из жаровни, прежде чем он сгорел; это была та самая часть, о которой я упоминал ранее.
Затем мужчина начал читать надпись. Это была часть начала письма колдуна, содержавшая следующие слова:
В этот самый день ты принёс мне чёрный алмаз и спросил моего совета относительно него. Я не стал отвечать тебе на словах, а сел и написал этот ответ.
«Это важно, — сказал себе человек в плаще. — Я не могу найти сам алмаз, но эта надпись доказывает, что драгоценный камень находится у Мустафы Дага, и вполне вероятно, что именно он украл его у моего хозяина. Надпись совпадает с тем, что колдун сказал Мустафе Дагу, поэтому я понимаю, что это важно. Во всяком случае, я отнесу это своему хозяину. Жаль, чтобы у меня нет остальной части этого пергамента, потому что тогда всё дело, вероятно, было бы раскрыто. А пока мне следует довольствоваться тем, что я уже нашёл». — С этой мыслью незнакомец шагнул за драпировку и исчез.
Рано утром на следующий день Мустафа встал, оделся, позавтракал, положил драгоценный камень в карман и отправился в дом мага, прибыв туда через час после выхода.
Как и раньше, за ним следовали трое мужчин, но он всё так же не заметил их. Он застал колдуна в напряжении от ожидания его прихода, и тот сразу же начал укорять его за опоздание.
— Почему же, я не опоздал, — сказал Мустафа. — Я встал рано, как никогда и очень быстро шёл, чтобы добраться до твоего дома.
— Ты, должно быть, привык поздно вставать, — сказал колдун, — но, полагаю, всему виной лишь моё нетерпение.
— Что ты собираешься делать? — спросил Мустафа после нескольких минут молчания.
— Что ж, пройдём в соседнюю комнату, и я тебе расскажу, — ответил Акмат и повёл его за собой. В указанной комнате Мустафа заметил два костюма, лежащие на столе. Это были одеяния, похожие на обычную рабочую одежду. Он почти догадался, что Акмат имел в виду, когда начал снимать с себя одежду, призывая Мустафу сделать то же самое.
Тогда Акмат надел один из рабочих костюмов и велел другу надеть другой. Когда это было сделано, он сказал:
— Я знаю, Мустафа что ты удивляешься моим действиям, я выполнил то, что было необходимо и заставил тебя сделать то же самое. Сейчас я всё объясню. Как я уже сообщал тебе в своём письме, если бы чёрный алмаз был найден у тебя кем-либо из тех людей, которых этот богач нанял для его поисков, тебя арестуют. Мой план состоит в том, что мы вдвоём, переодевшись в эту одежду, отнесём ему алмаз, скажем, что мы нашли его и хотели бы отыскать его владельца. Он поверит нам, и ты будешь избавлен от всякой опасности ареста.
— Но почему мы должны носить эту одежду? — спросил Мустафа.
— Это я как раз собирался объяснить, — сказал колдун. — Если бы мы пошли в нашей настоящей одежде, этот человек узнал бы нас, а поскольку он один из моих злейших врагов, а также враг твоего покойного отца, он не поверил бы нашей истории.
— Твои доводы превосходны, — ответил Мустафа, — но не расскажешь ли ты мне теперь о тех выводах, которые обещал мне сделать? Сомневаюсь, что ты сможешь рассказать мне, как тот оборванец украл этот чёрный алмаз. Я буду очень удивлён, если ты сможешь это сделать.
— Конечно, смогу, — ответил маг. — Я думаю, что моя теория единственно возможная, поэтому я расскажу тебе о ней.
— Хорошо! — сказал его собеседник. — Если ты сможешь объяснить это, то ты определённо волшебник, как сам себя называешь.
— Я не искал ответа на загадку с помощью астрологии или какой-либо другой подобной ерунды, но нашёл его с помощью обычных рассуждений, без помощи магии или чего-либо ещё того же рода.
— Почему же? — спросил Мустафа. — Я всегда думал, что вы, колдуны, узнаёте подобные вещи с помощью астрологии и других искусств того же рода, о котором ты говоришь. Я знаю, что другие колдуны поступают подобным же образом. Почему же ты так не делаешь?
— Потому что в этих вещах нет правды, — спокойно сказал его собеседник.
— Но я всегда думал, что это не так, и я уверен, что почти все остальные верят в то же самое.
— Может быть, и так, но я скажу тебе, друг мой, что все те вещи, которые кажутся тебе и всем, кто не знает нашего искусства, такими чудесными, не что иное, как фокусы!
— Фокусы? Пожалуйста, объясни, почему это фокусы.
— Обязательно, — ответил маг. — Я прекрасно понимаю, что тем самым подвергаю опасности свою репутацию некроманта, но верю, что ты не раскроешь то, что я собираюсь тебе сказать.
— Не буду, — сказал Мустафа. — Я был бы плохим другом, если бы это сделал. Продолжай.
Колдун продолжил так:
— Ты, нааверняка, видел демонстрации чёрного искусства, поэтому я не буду спрашивать тебя, знаком ли ты с ним. Ты видел, что фон и пол места, где проходило представление, были полностью чёрными. Ты также видел, что исполнители были одеты в белое, и ты думал, что они единственные, кто выступает. Когда артист взмахивал палочкой, вы видели, как появлялись предметы, двигались столы, стулья и другие вещи. Ты думал, что это великое чудо, но это было совсем не так. Я намекнул, что в комнате, где происходило представление, были и другие исполнители. Эти артисты были одеты в чёрное, и их нельзя было увидеть на том фоне, потому что он был такого же оттенка.
— Я понимаю, — сказал Мустафа, когда его осенил свет открытого ему знания, — но не объяснишь ли ты, как можно управлять волей человека и заставлять его делать то, что тебе заблагорассудится?
— Это легко объяснить, — сказал колдун, — поэтому я расскажу об этом в нескольких словах: Моя воля натренирована так, что она сильнее воли обычного человека. Когда воля определённого человека сильнее, чем воля обычного человека, воля этого определённого человека может контролировать волю другого определённого человека.
— Ах! Теперь я вижу это! — сказал Мустафа. — Полагаю, что все остальные приёмы вашего искусства, такие как астрология, имеют схожую основу.
— Да, — сказал маг, — все они могут быть объяснены без всякой чертовщины.
— Но теперь ты должен рассказать мне, как был украден алмаз, — сказал Мустафа.
— Мустафа, — ответил его собеседник, — я не стану рассказывать тебе это сейчас, но отложу на другой раз. Возможно, ты узнаешь, когда мы доберёмся до дома богача.
— Но как зовут этого человека? Ты мог бы сообщить мне это в своём письме, но сказал, что у тебя есть причина не делать этого.
— Абдулла Хусейн, — сказал колдун, — вот как его зовут.
Если бы молния ударила Мустафу в тот миг, он не был бы так поражён. Причину его изумления легко объяснить. Этот Абдулла Хусейн был злейшим врагом его отца, о чём колдун сообщил в своём письме. Абдулла пытался разорить отца Мустафы, но его планы были сорваны, и тогда он воспылал лютой ненавистью к Мустафе, которому тогда было семнадцать лет. Считали, что он пытался убить мальчика, но реальных доказательств не было, и эту историю считали абсурдным слухом, но всё же некоторые верили в неё, и среди них был сам Мустафа.
— Я говорю правду, — сказал колдун, некоторое время молча наблюдая за изумлением своего друга.
— Я не говорил, что ты солгал, — сказал Мустафа. — Теперь я хочу, чтобы ты объяснил, почему не назвали мне имя этого человека в своём письме. Когда ты сказал, что он был одним из врагов моего отца, я едва ли мог бы подумать, что это Абдулла Хусейн.
— Я думал, что ты очень рассердишься, если я скажу тебе об этом, — ответил колдун, — и, поскольку я не хотел тогда расстраивать твои чувства, то воздержался от упоминания имени этого человека.
— Теперь мне всё ясно, — сказал Мустафа, — но не пора ли нам отправиться в путь?
— Верно, — сказал колдун, выходя из комнаты и предлагая своему спутнику следовать за ним. Оказавшись за пределами дома, он сказал:
— Я уверен, что наш план будет успешным. Абдулла поверит нашей истории и примет алмаз, даже не подозревая об истине.
Трое мужчин, следовавшие за Мустафой по пятам, услышали это и кивнули друг другу. Они слонялись перед дверью дома мага, как любая группа бездельников, и у колдуна с Мустафой не возникло никаких подозрений на их счёт.
— Тем не менее, — сказал Мустафа в ответ на последние слова своего друга, — у меня странные предчувствия. Мне кажется, что наше путешествие закончится катастрофой.
Волшебник рассмеялся.
— Я не думал, что ты настолько суеверен, — сказал он.
— Я не суеверен, — сказал Мустафа, — но думаю, что моё предчувствие оправдается. Во всяком случае, нам следует быть осторожными.
— Возможно, ты прав, — трезво рассудил его напарник — но, как ты говоришь, мы должны быть осторожны и не подвергать себя ненужному риску, следуя к нашей цели.
К этому времени они уже достаточно далеко отошли от дома мага, свернув за угол рядом с ним, так что трое наблюдателей не слышали последних слов.
Как только Мустафа с магом скрылись из виду, один из троих повернулся к остальным и сказал:
— Идём, мы знаем, куда они направляются, поэтому давайте опередим их и расскажем нашему господину о том, что мы услышали. Тогда он будет настороже и расстроит планы этих интриганов. Кроме того, нас хорошо вознаградят за наши услуги.
— Конечно, так и делаем, — сказали двое других и, направившись в переулок, вошли в него и, петляя по закоулкам, достигли дома Абдуллы Хусейна задолго до Мустафы и Акмата.
После часа ходьбы колдун остановился перед большим домом, окружённым небольшим садом. Подойдя к двери, он нажал на пружину. Дверь открылась, и они с Мустафой вошли.
Навстречу им вышел слуга и сказал:
— Господа, назовите, пожалуйста, свои имена.
— Да, — сказал Акмат, выступая в качестве представителя. — Меня зовут Акбар, а этого человека, моего брата, зовут Когия. Нашего отца зовут Харун Паша, и он такой же чернорабочий, как и мы, что можно видеть по нашей одежде.
— Что ты хочешь? — задал следующий вопрос слуга. Это был высокий раб-африканец, одетый в очень богатые одежды. Он был очень уродлив на вид, а его голос имел неприятный оттенок.
— Мы желаем видеть вашего господина по очень важному делу, — сказал Акмат.
— Я узнаю, примет ли он вас, — сказал африканец. Он вышел из комнаты и не возвращался несколько минут.
Пока его не было, Мустафа и Акмат сидели и терпеливо ждали его возвращения. Вернувшись, он поклонился им и сказал:
— Мой хозяин не занят и говорит, что даст вам аудиенцию. Пожалуйста, следуйте за мной.
Он провёл их через зал и несколько других комнат в комнату, где богато одетый человек сидел за столом и читал какие-то письма.
Когда двое посетителей вошли, он повернулся и посмотрел на них. Это был мужчина средних лет, довольно красивый, но лицо его омрачало жестокое выражение, которое говорило о том, что он подвержен приступам крайнего гнева и управляет своими подчинёнными тяжёлой рукой.
— Что вам нужно? — коротко сказал он.
— Мы хотим видеть вас по важному делу, — сказал Акмат.
— Что ж, разве ты меня не видишь? — сказал Абдулла. — Я выгляжу довольно красивым, не так ли?
— Да, выглядишь, — сказал Акмат, — но я не хотел бы быть одним из твоих слуг.
— Почему? Я уверен, что хорошо плачу им. Что у вас за дело?
— Каковым бы ни было моё дело, это не ваша забота, — сказал Акмат.
— Не моя забота? Для человека вашего ранга мне кажется, что ты очень дерзок. Разве вы не знаете, что я мог бы арестовать вас за вашу неосмотрительность?
— Возможно, ты и мог бы, но я не думаю, что ты это сделаешь, — ответил колдун.
— Что ж, мне очень хочется услышать, что это за дело, так что на этот раз я тебя прощу.
— Вот, — сказал Акмат и вынул из кармана чёрный бриллиант. Перед тем как войти в дом Абдуллы, Мустафа отдал драгоценный камень колдуну, что объясняло его наличие у него в кармане.
— Где ты взял это? — сказал Абдулла, глядя на камень. Поскольку он знал, что они собирались вернуть его ему, он не был удивлён его внезапным появлением.
— Мы нашли его на улице, — сказал Акмат, — и, не зная, кто владелец, подумали, что нам лучше принести его вам и спросить, не могли бы вы найти для нас его хозяина, так как мы хотим вернуть его ему.
— О, правда? — сказал Абдулла с клокочущим в голосе сарказмом. — Откуда мне знать, что вы его не украли? Возможно, вас преследовали так плотно, что вы подумали, будто сможете выйти из передряги, вернув его через меня. Как вас вообще зовут и кто вы?
— Меня зовут Акбар, а этот человек — мой брат, и его зовут Когия. Наш отец — чернорабочий, его зовут Харун Паша.
— Что ж, если вы хотите знать, кому принадлежит этот бриллиант, я вам скажу. Я его владелец.
Мустафа и Акмат изобразили удивление, и Абдулла посмеялся над ними.
— Что ж, — сказал он, — я рад снова увидеть свой алмаз. Я вознагражу вас за то, что вы вернули его мне. У меня нет с собой денег, поэтому я позову слугу, чтобы он принёс мне немного.
С этими словами он встал и коснулся пружины в стене. Не успел он это сделать, как пятеро вооружённых до зубов мужчин выскочили из-за занавески и бросились на Мустафу и колдуна.
Акмат моментально понял, что кто-то узнал их тайну, поэтому отскочил от стены и выхватил меч. Мустафа последовал за ним и сделал то же самое. Сбежать через дверь было совершенно невозможно, поэтому они приготовились защищаться.
Абдулла приблизился к ним так, чтобы они не могли до него дотянуться, и насмешливо сказал:
— Теперь вы видите, что твой заговор раскрыт. Ты, — продолжал он, указывая на Мустафу, — Мустафа Даг, сын Когиа Дага. — А ты, — показал он на колдуна, — Акмат Бек, маг. Каким-то нпостижимым образом ты украл из тайного хранилища под моим домом этот чёрный алмаз, — и он указал на камень, лежавший на столе.
— Ты врёшь! — крикнул Мустафа. — Мы не крали его.
— Я совершенно убеждён в этом, и уверен, что вы тоже в этом убедитесь, когда я покажу вам часть своих доказательств.
Подойдя к висящей на стене полочке, он взял с неё небольшой клочок пергамента, который выглядел так, словно был частью сожжённого листа. С него он прочитал такие слова:
В этот самый день ты принёс мне чёрный алмаз и спросил моего совета относительно него. Я не стал отвечать тебе на словах, а сел и написал этот ответ.
— Это доказывает, что вы виновны, — сказал Абдулла после того, как закончил читать.
— Это не так, — сказал колдун, и Мустафа вторил ему.
— Разве эти слова не доказывают, что эти люди виновны в краже моего алмаза? — сказал богач, обращаясь к пятерым вооружённым мужчинам, стоявшим рядом.
— Так и есть, — сказали они в один голос.
— Как ты это получил? — спросил Мустафа, указывая на клочок пергамента.
— Это не ваше дело, — сказал Абдулла насмешливым тоном.
Это было больше, чем мог выдержать Мустафа, и он бросился на человека с поднятым мечом. Тот отступил на несколько шагов и топнул ногой по полу.
Мгновенно под ногами раскрылся люк-ловушка, и Мустафа провалился в него. Колдун бросился на Абдуллу, но тоже угодил в ловушку.
Падая, Мустафа увидел далеко внизу блеск чернильно-чёрной воды и сразу понял судьбу, которая была ему уготована. Стало очевидно, что он падает в старый колодец под домом Абдуллы.
Но времени на раздумья у него не было, и прежде чем он осознал это, Мустафа оказался в воде. Он не умел плавать и уже погружался под воду, когда чья-то рука схватила его и затащила в небольшую пещеру в крае колодца. В тот же момент в воду свалился маг, и прежде чем рука успела его вытащить, он скрылся из виду, и единственное, что ещё свидетельствовало о его существовании, были несколько пузырьков, поднимающихся к поверхности, и рябь на воде.
Наконец все звуки стихли, и Мустафа услышал звук закрывающегося люка и голоса слуг и их хозяина далеко вверху.
Затем, не успев опомниться, он погрузился в глубокий обморок, из которого не выходил в течение многих минут.
Когда он очнулся, то обнаружил, что оказался в небольшой пещере, в которой горел свет. Над ним стоял мужчина, ливший воду ему на грудь и голову. Лицо этого человека казалось ему знакомым, но Мустафа был слишком слаб и ошеломлён, чтобы узнать его. Всё, что он мог сделать, это собрать воедино свои разрозненные ощущения и вспомнить, где он находится. Это потребовало от него таких усилий, что он снова потерял сознание.
Очнувшись от второго обморока, он почувствовал себя намного лучше и смог узнать человека, который его спас. Это узнавание оказалось для него шоком, поскольку этим человеком был тот самый оборванец, который продал ему чёрный бриллиант.
Мужчина увидел, что его узнали и, взяв Мустафу за руки, поднял его, усадил и сказал:
— Друг мой, я видел, как ты направлялся в этот дом, и слышал часть твоего разговора с магом. Я опередил тебя и, спрятавшись здесь, услышал, как Абдулла и его слуги замышляют поймать тебя в ловушку и сделать так, чтобы ты упал в этот колодец. Они верили, что ты и твой друг украли чёрный алмаз, и поэтому планировали забрать его у вас, когда вы попытаетесь его вернуть, а затем избавиться от вас этим самым образом. Однако я тебя спас, хоть и сожалею, что не смог помочь твоему другу. Неважно, как я сюда попал, но скажу тебе, что ты в моей власти. Если ты не пообещаешь заплатить мне пять тысяч золотых монет, я брошу тебя в колодец, и ты утонешь. Если же ты пообещаешь сделать это, я спасу тебя, и всё будет хорошо.
— Негодяй! Я не приму твоих условий, — крикнул Мустафа и, вскочив на ноги, схватил человека и швырнул его на землю. Они катались, сражаясь за жизнь но, наконец, оказавшись на краю, упали в колодец, и вода сомкнулась над их головами.
Глава III
В малолюдной части Багдада во времена нашего рассказа находилась небольшая портновская мастерская, которой владел человек по имени Эмир Бек. Он был высоким и стройным, ему было около сорока лёт. Глаза у него были чёрными и, казалось, говорили о том, что их владелец хитёр и его нелегко обмануть. Это свидетельство было верным, ибо никогда не существовало более хитрого человека, чем этот портной.
Покровителей у него было немного, но это были в основном богатые люди, которые всегда хорошо платили ему за его услуги. Никто не мог сшить костюм лучше, чем он, и причина, по которой у него было так мало клиентов, заключалась, как я уже сказал, в том, что он жил в глухой части Багдада.
За мастерской находился дом портного. Он был большим, просторным, хорошо обставленным по последней моде, поскольку даже турок или индус не любит отставать от времени.
Жена Эмира была хорошенькой женщиной лет тридцати — в возрасте, когда большинство восточных женщин теряют свою красоту, но с ней этого не произошло. У них был один ребёнок, дочь по имени Фатима, которой было двенадцать лет. Она, как и её мать, тоже была очень красива, хотя, конечно, красота её была подобна бутону розы, который становится намного прекраснее, когда полностью расцветает.
В одной из комнат дома портного, полулёжа на диване, пил шербет мужчина. На вид ему было лет тридцать пять, и хотя он не был слишком уж красив, его нельзя было назвать уродливым. Глаза у него были чёрные, а лицо очень тёмное. Любой, при виде его, сразу понял бы, что это индус. Он был одет в простую одежду, мало чем отличавшуюся от одежды портного. На стуле возле дивана лежали грязные вещи — яркий аляповатый тюрбан, который выглядел так, словно когда-то был запятнан кровью, а в его складке виднелось место, где слои материи были сшиты, шёлковый халат и шаровары из того же материала и пара сильно загрязнённых туфель, которые когда-то были красивыми.
Индус, казалось, глубоко задумался, и когда он нахмурил брови, стал более отчётливо виден огромный шрам, уже заживший. Внимательный наблюдатель заметил бы, что он был такой же длины, как и разрез на тюрбане.
Его размышления внезапно были рассеяны появлением самого портного.
— Как ты себя чувствуешь сегодня утром, мой друг? — спросил Эмир.
— Мне намного лучше, — был ответ индуса. — А теперь я должен поблагодарить тебя за твою доброту ко мне.
— Ты ещё недостаточно здоров, чтобы отвозить тебя домой, — с тревогой сказал Эмир, увидев в ответе мужчины намерение уйти. — Пройдёт неделя, прежде чем ты полностью выздоровеешь.
— Может быть, и так и будет, — сказал индус, — но я не хочу посягать на твоё гостеприимство больше, чем это абсолютно необходимо. Я думаю, что вы тебя бы очень утомило присутствие в доме раненого человека более месяца. Да и какая тебе в этом награда?
— Вознаграждением мне стало сознание своей добродетельности, — сказал портной. — Если бы я прошёл мимо, когда нашёл твоё тело лежащим в сточной канаве, и не попытался помочь тебе, меня мучили бы воспоминания о том, что я мог сделать, всю оставшуюся жизнь.
— Это в самом деле достойная награда, — сказал индус, — но я намерен вознаградить тебя гораздо более существенным образом. По одежде, которую ты нашёл на мне, можно ясно видеть, что я не беден. Обыщи этот халат, — указал он на одежду, лежащую на кресле, — и всё, что найдёшь в нём, оставь себе. Там нет ничего, что мне нужно.
— Мне бы не хотелось этого делать, — нерешительно сказал портной. — И кроме того, я не желаю никакой другой награды, кроме той, которую я уже получил.
— Тогда я оставлю халат в твоё распоряжение, и ты сможешь делать с ним всё, что пожелаешь, только не возвращай его мне.
— Что ж, — сказал Эмир, — поступай как знаешь, а я посмотрю, что в нём есть. Я не оставлю вещи себе, а раздам их бедным.
Портной взял плащ в руки и стал осматривать карманы, вынимая каждый предмет и кладя его на маленький столик. Содержимое было следующим: в одном кармане он нашёл три золотых монеты и небольшой кожаный кошелёк с двумя кольцами из цельного золота с крупной бирюзой. В другом кармане был найден короткий испанский стилет, а также ножны из очень редкой и красивой кожи. В третьем кармане обнаружился большой кошелёк, в котором было тридцать серебряных и пятьдесят золотых монет. В четвёртом кармане не было ничего, кроме маленькой золотой цепочки около шести дюймов длиной.
Положив все эти вещи в большой кожаный кошель, портной вышел из комнаты и вручил его жене, приказав ей раздать вещи окрестным беднякам, что она и сделала со всей возможной поспешностью.
Затем, надев тюрбан, Эмир вышел из дома на привычную прогулку по городу, которую он никогда не пропускал.
Пройдя около мили по улицам, он вошёл в переулок и внезапно наткнулся на тела трёх мужчин, лежащих в большой луже мутной воды, которая, судя по всему, вытекала из отверстия под большим складом.
Головы этих людей находились над водой, поэтому он ясно видел, что они не утонули. Один был молодым человеком лет двадцати, в одежде простого рабочего. Второму было где-то за тридцать, и он был одет точно так же. Третий был примерно того же возраста, что и второй, и был довольно бедно одет. Двое последних, очевидно, были индусами, а первый — турком.
«Что ж! — сказал себе Эмир, недолгое время рассматривая тела. — Интересно, что мне лучше всего сделать? Наиболее правильным было бы отвезти их к себе домой и заботиться о них, пока они не выздоровеют. Полагаю, они не оправятся от обморока в течение нескольких часов, а так как оставлять их здесь не годится, мне придётся отнести их домой. Но как это сделать? Их трое и, как бы я ни был силён, я не могу нести больше одного за раз. Это в самом деле затруднительное положение, и единственный выход из него — позвать на помощь. А, вот как раз идут двое молодых людей, которых я знаю. Попрошу-ка их помочь, поскольку они живут недалеко от моего дома».
Когда он заканчивал так свои размышления, двое молодых людей, довольно просто одетых, подошли к портному, рассматривавшего три тела.
— Ну, приятель Эмир, — сказал один из них, обращаясь к портному, — что у нас здесь? — И он указал на мужчин в сточной канаве. Он был довольно полноват и хорош собой, хотя красавцем его вряд ли можно было счесть и, очевидно, происходил из хорошей семьи. На самом деле эти двое были братьями, жившими со своим отцом и тремя слугами недалеко от дома портного. Они торговали фруктами и вели очень прибыльное дело, зарабатывая более чем достаточно, чтобы прокормить себя и своего отца.
— Я не знаю, кто они такие, — сказал Эмир в ответ на вопрос. — Минуту назад я шёл по этому переулку и вдруг наткнулся на них, лежащих в этой луже с водой. Странно, как вода попала сюда, и каким образом они оказались в ней. Видно, что они не были ранены никаким оружием, как вы можете ясно видеть.
Он вытащил тело турка из воды и внимательно осмотрел его. Приятели сделали то же самое. Не было обнаружено никаких следов, кроме небольшой раны на лбу парня и одной-двух царапин на руках; но было очевидно, что это не могло привести к потере сознания.
На остальных телах ран не было, поэтому портной и его друзья оказались ещё больше озадачены.
—Пусть сия тайна останется таковой, — сказал Эмир, — а сейчас я полагаю, что вы могли бы помочь мне донести их до моего дома.
— Мы поможем, — согласился его друг, и один поднял оборванного человека, другой — второго индуса, а Эмир — турка.
— Я думаю, они скоро придут в себя, — сказал портной, — потому что сердце этого парня бьётся ровно.
Разговаривая так, они продолжили своё путешествие. Конечно, людям, которых они встречали, было любопытно узнать, в чём дело, но Эмир отмахивался от них, и спустя должное время они добрались до его дома, внесли свою ношу внутрь и положили на большой ковёр.
— Итак, — сказал Эмир, — вы очень помогли мне, доставив этих людей в мой дом. Полагаю, вы хотели бы получить награду. — Эти слова, разумеется, были адресованы двум молодым людям.
— Нет, нет, — сказали они, — мы не хотим награды, и нам пора идти, иначе наш добрый отец будет беспокоиться о нас!
И, не прощаясь, они выбежали из комнаты и быстрыми шагами направились к своему дому и, полагаю, вскоре достигли его.
Когда они ушли, Эмир повернулся к телам на ковре. Оба индуса только начинали подавать признаки жизни, их сердца бились сильнее, чем раньше. Через несколько минут они поднялись и огляделись вокруг, как люди во сне; вскоре турок тоже очнулся и сделал то же самое.
— Где мы? — спросил один из индусов, тот, что был бедно одетым. Прежде чем портной успел ответить, турок сказал:
— Я совершенно уверен, что не знаю.
— Вы находитесь в доме портного, — сказал Эмир.
— Но как мы сюда попали? — спросил турок. — Я смутно помню, как отправился в путь с другим человеком, и думаю, что наш поход закончился плачевно. Я совершенно не помню о том, что произошло с тех пор.
— Неудивительно, — сказал портной, — ведь я нашёл тебя и твоих товарищей лежащими без сознания в потоке чернильно-чёрной воды, которая, казалось, текла через отверстие под домом неподалёку. С тех пор с помощью двух друзей Я отнёс тебя сюда, к себе домой.
— Чёрно-чёрная вода, — сказал один из индусов, человек в одежде рабочего. — Звучит знакомо. Мне кажется, что я провалился через отверстие в полу в колодец с водой такого цвета. Я отчётливо вспоминаю теперь, что, не умея плавать, глубоко погрузился в воду, но не успев достигнуть дна, услышал вблизи себя ревущий всасывающий звук, и мне показалось, что непреодолимая сила тянет меня к одной из стен колодца. Я задержал дыхание и, в тот миг, когда я ожидал коснуться стены руками, меня с силой бросило вперёд, и я обнаружил, что сражаюсь за жизнь в бушующем потоке. На мгновение я увидел свет, затем меня окружила тьма, и я услышал рядом звук, похожий на удар стали о камень. Медленно, очень медленно я обнаружил, что теряю все ощущения, а затем внезапно лишился чувств и погрузился в бессознательное состояние. Возможно, прошли часы, пока я пребывал в бесчувственном состоянии, не испытывая никаких физических ощущений, но, возможно, минуло всего несколько мгновений. В таком затруднительном положении, в котором я пребывал, минута может показаться вечностью, поэтому я не стану даже пытаться угадать сколько времени прошло.
Турок слушал рассказ с величайшим вниманием и в конце сказал очень спокойно:
— Друг мой, тебя зовут Акмат Бек. Меня зовут Мустафа Даг, и я помню, что пережил опыт, почти идентичный твоему.
— Мустафа, друг мой, — сказал другой с внезапным приливом воспоминаний, — я уже не надеялся снова увидеть тебя живым, когда погрузился под воду. — Он был сильно взволнован неконтролируемыми эмоциями и заговорил скороговоркой:
— Теперь я помню всё, что произошло с тех пор, как мы оправились возвращать чёрный алмаз Абдулле Хусейну, до того момента, как я упал в колодец и пережил опыт, подобный твоему. Ты, — продолжил Мустафа, обращаясь к оборванцу, — тот самый человек, который сказал, что спасёт мне жизнь, если я дам тебе пять тысяч золотых.
— Ты прав, — ответил он, — я тот самый человек, и я также тот, кто украл алмаз из хранилища Абдуллы Хусейна. Что касается того, как я это сделал, я расскажу вам, если вы соблаговолите выслушать мою историю.
— Мы слушаем, — сказали остальные, и Эмир, портной, которого очень заинтересовала эта история, тоже подошёл и стал слушать.
Поскольку это не причинит вреда, мы сделаем то же самое. Оборванный человек подождал, пока все будут готовы, а затем продолжил свой рассказ так:
— Поскольку вы, вероятно, захотите узнать, кто я такой, я вкратце расскажу вам о моей жизни до момента кражи алмаза, а затем дам полный отчёт об этом событии. Мне тридцать пять лет, и я родился в тысяча шестьсот пятнадцатом году в селении Хиндустан неподалёку от Калькутты. Мой отец был богатым фермером по имени Ахмед Бек, а меня самого зовут Кассим Бек. Моя мать умерла через несколько дней после моего рождения, и я никогда не видел её, чтобы запомнить её лицо. У меня было три брата, и все трое были старше меня. Моему брату Акмату в этом году исполнится тридцать шесть лет, Эмиру тридцать семь, а Харуну тридцать восемь, если только они ещё живы. Когда мне было двадцать лет, мы с моими братьями и отцом приехали в Турцию, где рассеялись, и с тех пор я никогда не видел никого из них. С собой я привёз очень ценный бриллиант, чёрный, как ночь, который мне подарил один лама. Он рассказал мне его историю, которая была очень любопытной, но у меня нет времени рассказывать её сейчас, и я должен продолжить свой рассказ.
Этот же лама также научил меня и моего брата Акмата чёрному искусству и прочим колдовским приёмам, с помощью которых мы зарабатывали на жизнь.
Когда я оставил отца и братьев, я приехал в Багдад с пятьюстами золотыми в кожаном мешке и с бриллиантом, а также в хорошей одежде.
Я поселился у некоего Хана и, оставив там большую часть своих денег и алмаз, отправился искать место, где мог бы устроить магическое представление. Но я не смог найти дома, в котором мог бы провести хотя бы одну ночь. Поэтому я пошёл домой, уставший, но не разочарованный, и на следующий день отправился, чтобы попытаться ещё раз.
Когда я находился в центре огромной толпы людей на одном из крупнейших базаров города, я почувствовал, как сумка, в которой я нёс свои деньги, выпала из моей руки, и когда я повернулся, чтобы поймать вора, он уже исчез, и погоня казалась бесплодной. Не имея с собой денег, я пошёл домой и на следующий день отправился в путь со всем оставшимся у меня золотом. Когда я проходил через другой базар, эти деньги тоже оказались украдены, и я остался без друзей, вообще без ничего, с одним лишь бриллиантом в большом городе.
Вернувшись к Хану, я пошёл в свою комнату и в полном унынии бросился на кровать. Должно быть, я ненадолго заснул, а когда проснулся, то увидел человека, который выходил из моей комнаты с чёрным бриллиантом в руке. Он был одет в одежду простого человека, и единственное, что в нём было особенного, была его манера ходьбы. Он передвигался короткими шагами, как человек, которого загипнотизировали, и я сразу заключил, что так оно и есть. Я бросился за ним, призывая на помощь, но прежде чем я успел его поймать, он выскочил из помещения и помчался как ветер к высокому человеку, который, казалось, ждал его.
Я тут же решил, что этот человек и был гипнотизёром, и побежал в другую сторону, чтобы избежать опасности. Когда я остановился, то увидел, что они скрылись из виду, но я всё равно последовал за ними и вскоре подошёл достаточно близко, чтобы увидеть их, но держался в стороне и не позволял им увидеть меня.
Вскоре они вошли в небольшой дом и быстро вышли из него, и я увидел, что вор теперь очень богато одет.
И всё же я знал, что это вор, и был в этом совершенно уверен, когда увидел, что он всё ещё ходит таким странным образом.
Я следовал за ними, пока они не вошли в большой дом, который, как я заключил, был домом богато одетого человека.
От людей, живших неподалёку, я узнал, что его зовут Абдулла Хусейн. Я также узнал, что он нанял несколько человек, чтобы выкопать подвал под своим домом и, заработав немного денег тяжёлым трудом, я переоделся и пошёл спросить его, не даст ли он мне работу. Увидев моё крепкое сложение, он сказал, что у него недостаточно людей, работающих в подвале, поэтому он наймёт меня.
Разумеется, моей целью было вернуть алмаз. Я несколько раз проникал в его дом, чтобы искать камень по ночам, но первые три попытки увенчались неудачей. Во всяком случае, меня не обнаружили, поэтому я попробовал ещё. На этот раз я вошёл к нему в спальню и нашёл его спящим. Я подозревал, что он спрятал алмаз в каком-то хранилище под своим домом, и мои подозрения подтвердило то, что я нашёл в комнате. На небольшом камине на стене лежали два необычной формы ключа, рядом с ними стоял маленький железный ларец, прикрепленный к стене, а сверху лежал ещё один ключ.
Истина мгновенно озарила меня, и я был почти ошеломлён радостью от своего успеха. Во время одной из моих ночных экспедиций я обнаружил в полу железную дверь с замочной скважиной, по форме напоминающей ключ, который я сейчас нашёл. Я тут же решил, что эта дверь — вход в какое-то секретное хранилище, где мог быть спрятан алмаз.
Для чего был нужен другой ключ, я не имел возможности выяснить, так что взял его с собой и направился к железной двери. Моя догадка оказалась верной, потому что я сразу же открыл её и оказался на лестнице. Я зажёг свечу, которая была у меня с собой, и подошёл к подножию этой лестницы, когда я оказался перед массивной стальной дверью, которая, как я вскоре обнаружил, была заперта. Я оказался в затруднительном положении, и что же мне теперь было делать? Я сел на ступеньки и начал думать, и вскоре мой ум нашёл решение проблемы. Я встал и начал осматривать стену с левой стороны запертой двери; вскоре мои пальцы коснулись чего-то, что поддалось, и дверь тотчас же распахнулась. Я нашёл пружину, спрятанную в стене, и это оказалось решением проблемы.
Дверь открылась совершенно бесшумно, поэтому я вошёл внутрь и оказался в хранилище, полностью сделанном из железа. Золотые монеты и драгоценности лежали кучей на полу, но я прошёл мимо них и повернулся к маленькой шкатулке, в которой, как я подозревал, находился чёрный бриллиант.
Другим найденным ключом я открыл её, вынул драгоценности, положил на место хлопок, которым она была обёрнута, а затем запер шкатулку. Я не передвигал её, открывая, поэтому был уверен, что не оставлю никаких следов совершённого ограбления.
Затем я тихо вышел из хранилища, нажал на скрытую пружину, и дверь с семью огромными засовами закрылась за мной без малейшего звука. Затем я поднялся по лестнице, запер за собой дверь, прошёл в комнату Абдуллы, положил фигурные ключи в железный ящик и запер его другим ключом. Затем я положил этот ключ в карман его халата и вышел из дома с бриллиантом в кармане. Вскоре я обнаружил, что люди, нанятые Абдуллой, прочёсывают город из конца в конец, пытаясь найти вора.
Тогда, чтобы избавиться от алмаза, я продал его молодому торговцу за кусочек золота. Причина, по которой моя одежда выглядит поношенной, совершенно очевидна — мне пришлось много работать, копая подвал, и Абдулла заплатил мне не больше, чем хватило бы на еду и ночлег. Остальную часть моей истории вы, наверное, знаете.
— Да, теперь я вижу, что произошло, — сказал Акмат, — и все мои предположения оказались верны. Я подозревал, что ты украл алмаз таким образом, и думаю, что понимаю, как мы с Мустафой избежали смерти, упав в колодец. Люди, которые рыли подвал, должно быть, копали у самого края колодца, и когда я опустился на дно, меня засосало через дыру, образовавшуюся под действием изливающейся воды. Должно быть, то же самое произошло с тобой и Мустафой.
— Часть твоего утверждения неверна, — сказал Кассим, —— поэтому я тебя поправлю. Ты был совершенно прав, говоря, что вас засосало через отверстие на дне или в боковой части колодца, которое проделали те, кто копал подвал, ибо именно это и произошло. Но твоё утверждение, что это произошло с Мустафой, не совсем верно. Я предположил, что вы с Мустафой попытаетесь вернуть алмаз, и обнаружил, что Абдулла знал об этом. Копая подвал, я проделал в стене колодца большую дыру в нескольких дюймах над водой. Вскоре я обнаружил, что в верхней части колодца был люк, и предположил, что Абдулла сначала завладеет алмазом, а затем рассердит вас каким-то замечанием. Тогда ты бросишься на него, он откроет люк, и ты провалишься в него. Я не сказал другим людям, копавшим подвал, который, кстати, был очень обширным, что наткнулся на старый колодец, и старался не подпускать их к тому месту, где я работал, чтобы они не узнали, что я сделал.
Затем, в тот день, когда вы пришли в дом Абдуллы, я услышал, как вы разговаривали с ним, и приготовился спасти вас, если вы упадёте в колодец. Вскоре я увидел, как люк открылся, и ты, Мустафа, провалился него и упал в воду. Я затащил тебя в небольшую пещеру, которую выкопал, но не смог спасти тебя, Акмат. Мустафа потерял сознание, и когда он пришёл в себя, я, зная, что он богатый человек, сказал, что спасу ему жизнь, если он даст мне пять тысяч золотых. Мне не следовало так поступать, и я сожалею, что это сделал, но в тот момент искушение было слишком сильным, и как бы я ни хотел, я не мог отказаться от него это.
Мустафа рассердился, набросился на меня, и мы вместе скатились в колодец и погрузились на дно. В остальном моя история похожа на твою, Акмат.
— Ах! Теперь я всё понял, — сказал колдун, — ты мой брат, Кассим. Я хорошо помню твоё лицо, да и твоё лицо тоже кажется мне очень знакомым, — продолжал он, повернувшись к Эмиру.
— Я твой брат, Эмир, — ответил тот, и все трое молча обнялись. С самого раннего возраста их учили не показывать своих эмоций, и этим объясняется их приветствие друг друга с таким спокойствием. Но под этой маской холодности они любили друг друга, как и подобает братьям.
— Ну, здесь от меня толку немного, — сказал Мустафа и уже собирался выйти из комнаты, когда колдун обернулся и сказал:
— Мустафа, мне хотелось бы поговорить с тобой наедине о некоторых очень важных вещах.
Глава IV
Мустафа и колдун ушли в другую комнату, а остальные остались на месте.
— В чём дело? — спросил молодой купец, когда они остались одни.
— Мустафа, — сказал его друг, — твой отец был индусом и приходился братом моему отцу. Мы с тобой двоюродные братья.
— Двоюродные! — повторил тот. — Почему мой отец не сказал мне этого раньше? Я не знал, что у него есть родственники.
— Разумеется, он тебе не говорил, — сказал Акмат.
— Но почему он этого не сделал? И почему не сказал ты?
— По причинам, которые сейчас для тебя не очевидны, но скоро станут таковыми. Что касается того, почему я тебе этого не сказал, то я и сам не знал этого до вчерашнего дня.
— И почему ты не сказал мне об этом вчера?
— Потому что не хотел слишком тебя волновать.
— Ах! Это ясно. Но от кого ты получили эти сведения?
— От моего отца. Я встретил его вчера утром, до того как ты пришёл ко мне домой.
— Почему он не сказал тебе об этом раньше?
— Этого я не знаю. Вероятно, у него были свои причины не сделать этого. Думаю, сейчас он у меня дома.
— Что ж! Всё, что я услышал, очень странно, но я не вижу причин не верить этому.
— Абсолютно никаких.
— Твои братья знают, что мы кузены?
— Нет. Не знают. Я собираюсь сказать им это сейчас.
«Ну-ну, — сказал себе Мустафа, когда Акмат вышел из комнаты, — интересно, не сплю ли я?»
Энергичное пощипывание ушей вскоре убедило его, что это не так.
Нет нужды говорить, что он был сильно удивлён и взволнован, ибо слова не могли передать того, что он чувствовал.
Через несколько мгновений он успокоился и спокойно ждал возвращения друга. В другой комнате он слышал тихий разговор трёх братьев, но не мог понять их речи, поскольку они говорили на хиндустани, а этого языка он не знал.
Минут через пять колдун снова вошёл в комнату и жестом пригласил Мустафу следовать за ним. Мустафа никогда раньше не видел Акмата таким возбуждённым, но вскоре ему предстояло узнать причину его волнения.
Он последовал за колдуном в комнату, где находились трое братьев, но никого из них не увидел.
Затем они вошли в другую комнату и увидели лежащего на диване индуса со шрамом на руке.
Эмир и его брат разговаривали с этим человеком на хинди, и все четверо казались такими же взволнованными, как и сам Акмат.
Когда они вошли, Эмир повернулся и обратился к Акмату на хиндустани. Затем Акмат повернулся к Мустафе и сказал:
— Мы обнаружили, что этот человек — наш брат Харун.
Мустафа не выказал при этом ни малейшего удивления, поэтому колдун продолжил:
— У него, как и у Кассима, есть замечательная история. Сейчас он её расскажет.
Мустафа и Акмат приблизились к Харуну, и он заговорил по-турецки. Его рассказ приводится ниже. Он оказался чем-то похож на то, что рассказал Кассим.
— Я родился в селении Хиндустан в 1612 году. Моего отца звали Ахмед Бек, он был очень богатым фермером и жил недалеко от большого города. У меня было три брата: одного звали Акмат, другого Кассим и третьего — Эмир. Меня зовут Харун. Когда мне было 34 года, я, мои братья и отец продали всю нашу собственность и приехали в Турцию. Акмат и Кассим научились чёрному искусству у жреца, и этот жрец подарил Кассиму очень ценный чёрный алмаз со странной историей. Он также дал мне копию камня, но мой не был подлинным, и он мне об этом сказал. Когда мы добрались до Турции, наши пути разошлись, и я отправился в Багдад, где вскоре по счастливой случайности сделался весьма преуспевающим торговцем. Я ничего не слышал о своих братьях и отце, но, поскольку мы не говорили друг другу, куда направляемся, я понятия не имел, где они. Однажды, прогуливаясь по аллее, я потерял свой бриллиант и начал его искать. Ко мне подошли люди и сообщили, что его нашёл некий мужчина, и я подошёл к этому человеку, предполагая, что он намеревается вернуть его мне, но вскоре мне пришлось разочароваться. Он был высоким, богато одетым и носил на боку меч. Мне не понравилось выражение его лица, поскольку оно свидетельствовало о его безжалостности по отношению к тем, кто находился в его власти, и жестокости к своим подчинённым. Он выглядел как человек, привыкший к тому, чтобы все выполняли его приказы.
— Я слышал, вы нашли мой алмаз, — сказал я, подойдя к нему. — Не могли бы вы вернуть его мне, потому что я спешу.
— Откуда мне знать, что алмаз принадлежит тебе, — ответил он.
— Если ты пойдёшь со мной ко мне домой, я докажу это, — ответил я довольно сердито.
— Я не собираюсь отдавать его тебе, — сказал он в ответ.
— Тогда я заберу его у тебя, вор! — закричал я и бросился вперёд, чтобы вернуть своё имущество. Он молниеносно выхватил свой меч, и я почувствовал ужасную боль в голове, а затем на меня навалилось бесчувствие, и я больше ничего не ощущал. Когда я пришёл в себя, то обнаружил, что лежу на кровати в большой комнате. В неё вошёл мужчина и сказал мне, что нашёл меня лежащим в сточной канаве на одной из улиц, с уродливым порезом на лбу. Он отнёс меня к себе домой и с тех пор я нахожусь там, восстанавливая силы. А теперь этим человеком, который помог мне, оказался мой брат Эмир, а двое других мужчин, мои братья Кассим и Акмат, были приведены ко мне странным стечением обстоятельств.
— Всё, что произошло, выглядит поистине удивительным, и теперь мне есть что сказать, — сказал Акмат, когда его брат Харун закончил говорить. — Кассим, алмаз, который ты забрал у Абдуллы и затем продал Мустафе, возможно, был фальшивым. Оба бриллианта, настоящий и фальшивый, находятся в руках этого интригана и грабителя. Как вы думаете, стал бы он красть драгоценности таким удивительным способом, если бы у него не было других целей, кроме получения богатства? Я говорю вам, что у этого человека есть какая-то цель и, поскольку он причинил нам большой вред, мне кажется, что наша задача — выведать эту цель, помешать её осуществлению и предать его в руки правосудия. Разве я не хорошо сказал, братья?
— Да, — ответили все четверо, в число которых нам следует включить и Мустафу, поскольку он был обижен не меньше, чем любой из них.
— Братья, пора поесть, — вмешался Эмир, и все они последовали за ним в другую комнату, где жена портного приготовила весьма сытный ужин.
Еда вскоре была съедена и, немного поговорив, братья и Мустафа пошли спать. Эмир всё объяснил жене, и хотя она была очень удивлена, она не показала своего изумления.
На следующее утро все встали рано и, позавтракав, отправились к дому Акмата, до которого добрались примерно через полтора часа. Отец ждал их, как и говорил Акмат, и вы не можете себе представить его изумления, когда братья рассказали ему обо всех странных приключениях, которые с ними приключились.
Ему было около пятидесяти шести лет, но волосы у него были чёрные, как ночь, и в них не было ни одной седой пряди. На вид ему было не больше сорока пяти лет, и он был таким же сильным и активным, какими обычно бывают люди в этом возрасте. Он был почти шести футов ростом и соответственно широк в плечах. Лицо у него было довольно красивое, хотя и очень смуглое, как у всех индусов, а борода была всего около четырёх дюймов в длину и была такой же чёрной, как и его волосы. Он был довольно просто одет и не производил впечатления человека, богатого мирскими благами. Но внешность иногда бывает весьма обманчивой, как мы вскоре увидим.
— Теперь, отец, — сказал Харун после того как они закончили рассказывать ему о своих приключениях, — ты должен сообщить нам, что произошло с тобой с тех пор, как мы виделись в последний раз.
— Разумеется, — ответил Ахмед и начал свой рассказ: — После того как мы расстались, сыновья мои, — сказал он, — я купил на часть своих денег большую ферму на окраине Багдада. Мне очень повезло с урожаем, и за два месяца я выручил вдвое больше, чем заплатил. На часть этих денег я построил неподалёку большой постоялый двор и уже через несколько дней получал из этого источника весьма существенный доход. Два дня спустя я вложил пятьсот десять золотых в хороший запас шёлка, только что привезённого караваном из Китая, и заработал три тысячи золотых на его продаже. Затем я открыл в городе большое торговое заведение, построил себе красивый дом, нанял нескольких слуг и с тех пор преуспеваю.
— Твоя история не такая длинная, как моя, отец, — сказал Кассим, — но тебе повезло гораздо больше.
— Теперь, — сказал отец, — я бы хотел, чтобы ты продал свой дом и переехал жить ко мне, Акмат.
— Но если я это сделаю, то не смогу зарабатывать на жизнь, — сказал Акмат. — У меня здесь есть всё моё оснащение для представлений чёрного искусства и магии, и если бы я продал его, то остался бы ни с чем. Я оказался бы без гроша, и зависел бы от того, позволите вы мне дальше заниматься моим ремеслом или нет.
— Акмат, — серьёзно сказал его отец, — твои нервы взвинчены до предела из-за недавних событий, и ты совершенно измотан. Я хочу, чтобы ты немного отдохнул, прежде чем предпринимать что-нибудь ещё.
Он был совершенно прав, ибо в этот самый момент колдун рухнул на пол, и прошло не менее пяти минут, прежде чем он очнулся от обморока.
— Видишь? — сказал Ахмед. — Как я уже сказал, вы все нервничаете и сильно расстроены.
— Да, отец, ты был прав, — сказал Акмат. — Должно быть, я перенапряг свои силы. Впредь я стану поступать так, как ты говоришь.
— Я хочу сказать, чтобы вы все пошли со мной в мой дом. Он находится не более чем в четверти мили отсюда.
— Но не пора ли мне самому вернуться в свой дом? — сказал Мустафа. — Мои слуги, вероятно, уже беспокоятся обо мне, потому что я сказал им, что вернусь через полдня, когда уходил из дома вчера.
— Возможно, так и следует поступить, — сказал его дядя. Кассим пойдёт с тобой.
Сам Кассим уже сбросил с себя лохмотья и был одет в костюм, принадлежавший Эмиру.
Они шли вместе, пока не достигли дома Ахмед Бека. Он был большим, просторным и хорошо построенным, но было видно, что его построили недавно. Его окружал довольно обширный сад, в котором можно было увидеть множество разнообразных цветов и фруктовых деревьев.
В этот момент они разделились, и Кассим продолжил путь с Мустафой. Когда они вышли на улицу недалеко от дома последнего, то увидели поднимающийся дым, а дойдя до дома, обнаружили, что он весь охвачен огнём. Пламя охватило его так сильно, что при их приближении стены с грохотом рухнули. Через пять минут от когда-то великолепного дома осталась куча горящих углей и огромные груды камней, из которых всё ещё шёл дым.
Собралась довольно большая толпа людей, и им двоим было трудно пробираться сквозь неё. Наконец им это удалось и они оказались совсем рядом с дымящимися руинами. Войдя в сад, они нашли там всех слуг.
— В чём дело? Как это произошло? — спросил Мустафа, указывая на руины.
— Не знаю, господин, — ответил один из слуг.
— Тогда расскажи всё, что знаешь. Ты должен что-то знать.
— Всё, что мне известно, это то, что пожар внезапно вспыхнул в одной из верхних комнат. Никто не знает причины, и всё, что мы могли сделать, это спасти себя и несколько мешков с золотом из хранилищ, — ответили слуги.
— Принесите золото сюда, — приказал Мустафа. Это было сделано, и тогда он сказал:
— Пересчитайте и скажите, сколько там.
Слуги занялись выполнением его приказа, и наконец после долгих подсчётов объявили, что в наличии оказалось десять тысяч золотых монет одинакового достоинства.
— Где вы были, хозяин? — спросил один из слуг, занимавшихся подсчётом. — Мы очень беспокоились о вас.
— Не сомневаюсь в этом. Меня задержали неотложные дела, и я смог вернуться только этим утром.
— Чем ты планируешь заняться? — спросил Кассим. — Твой дом разрушен, и сохранилась только часть денег.
— Хранилища достаточно надёжны. Не думаю, что огонь мог туда проникнуть. В любом случае золото не могло быть уничтожено. Что касается того, что я собираюсь сделать, я скажу тебе. Разумеется, я построю новый дом, но сначала собираюсь выяснить причину этого пожара. Я сильно подозреваю, что к этому приложил руку Абдулла Хусейн. Это определённо похоже на его работу. Говорят, что он уже проделывал такие вещи прежде, и я думаю, что большинство этих историй правдивы.
— Ах! Думаю, ты прав. Во всяком случае, мы выясним, есть ли какой-нибудь способ сделать это. Полагаю, нам лучше вернуться в дом нашего отца.
— Несомненно, Кассим. Но сначала мне нужно позаботиться об этом золоте.
Он повернулся и обратился к двум слугам, велев им собрать золото и следовать за ним. Он дал остальным деньги, чтобы они оплатили себе ночлег, после чего он, Кассим, двое слуг и всё, что они несли, отправились в дом Ахмед Бека.
После часа ходьбы они добрались до него и вошли. Кассим объяснил отцу, что произошло, и после того как они сложили свою ношу в хранилище под домом, велел двум слугам пока что оставаться дома.
Затем Ахмед позвал своих сыновей и племянника в одну из комнат на втором этаже и приказал слугам никого не впускать без приказа. Им также было приказано оставаться в нижней части дома. Затем Ахмед запер дверь и положил ключ в карман. Он сел в кресло и жестом предложил остальным сделать то же самое.
«Что же будет дальше? — подумал Мустафа. — Но теперь меня уже ничто не сможет удивить, я успел привыкнуть к сюрпризам, и теперь они будут выглядеть вполне обычными, если так пойдёт дальше».
— Сыновья мои, — сказал Ахмед, — вы не знаете, о чём я хочу с вами поговорить. Но скоро я всё вам расскажу. Вы рассказали, что два бриллианта, те самые, что подарил вам лама, были украдены у вас человеком по имени Абдулла Хусейн. Один из этих бриллиантов фальшивый, а другой настоящий, но они совершенно одинаковы, и разницу между ними сможет найти только знаток. Абдулла Хусейн, должно быть, преследовал определённую цель, похитив эти драгоценности тем способом каким он это сделал, ибо откуда он мог узнать, что ты, Кассим привёз с собой один из них в Багдад? Должно быть, он прослышал о них и, узнав об этом, пожелал завладеть ими для осуществления каких-то своих планов. В чём заключаются эти планы, мы не знаем, но наш долг, очевидно, раскрыть их и помешать их осуществлению. Верно ли я говорю?
— Да, — ответили остальные, — и мы сделаем так, как вы пожелаете.
— Первое, что нужно сделать, это напугать этого человека до безумия. Не мог бы ты, Харун, написать пьесу, в которой изобразил бы ряд преступлений, подобных тем, что совершил этот человек, которая завершалась бы смертью этого человека?
— Думаю, я понял твою идею, отец, — ответил Харун, — и она хороша. Да, я могу написать пьесу, потому что я писал их, когда жил в Индостане.
— Ты напишешь эту пьесу, — продолжал отец, — Мустафа и Акмат расскажут про нужные преступления, а ты опишешь наказание для того, кто их совершил. Пусть это будет такое наказание, от которого кровь застынет в жилах! Мы разыграем это сами и пригласим Абдуллу посмотреть, а в конце скажем ему, кто мы, и он подумает, что Мустафа и Акмат — призраки, вернувшиеся преследовать его.
— Это очень хороший план, — сказал Мустафа, — и довольно оригинальный. Где и когда мы его осуществим?
— Что касается места, то я позабочусь о нём, а насчёт времени — тогда когда всё будет закончено.
— Что ж, тогда нам лучше начать прямо сейчас, — сказал Мустафа и подошёл к столу, на котором лежала целая куча листов пергамента, а также чернильница и несколько перьев.
Харун сел за стол, а Акмат и Мустафа встали по обе стороны от его кресла, готовые дать совет. Ахмед вышел из комнаты, отдав им ключ от неё. Когда он ушёл, они заперли дверь, и Харун начал писать.
Акмат предложил название и некоторые эпизоды пьесы. По окончании пьеса выглядела следующим образом:
***
Месть: Багдадская трагедия
Действующие лица: Абдулла, богатый купец; Когия, маг, несколько слуг, Омар и Юсуф, два брата.
Картина I. Действие I. Сцена: Сад двух братьев. Входят Омар и Юсуф.
Ом. Итак, вы слышали, что Абдулла — наш враг. Это выглядит странным, ведь в последний раз, когда я встречался с ним, он был очень дружелюбен.
Юс. Разумеется, был. Он пытался тебя обмануть, и я предупреждаю, что он хочет причинить вред.
Ом. От кого ты узнал, что он нас ненавидит?
Юс. От Когиа, мага, нашего лучшего друга.
Ом. Ах! Если он так сказал, мы должны ему поверить, ибо я никогда не слышал, чтобы Когиа лгал своим друзьям.
Юс. Конечно, он не стал бы лгать нам, хотя мог бы солгать врагу.
Ом. Ты прав, брат, а теперь, пожалуйста, расскажи мне, в чём суть этого предупреждения.
Юс. Я так и сделаю, брат мой. Похоже, Абдулла нас ненавидит, потому что у нас есть шансы стать богаче, чем он. Помните предложение торговца? Так вот, Абдулла услышал об этом и позавидовал нашей удаче. Таким образом, как ты можешь видеть, ему выгодно убрать нас с дороги.
Ом. А как Когия узнал об этом?
Юс. Слуга Абдуллы услышал, как его хозяин сговаривался с другим торговцем, чтобы убить нас и получить предложение этого другого торговца. Он пошёл к Когиа и велел ему предупредить нас, потому что Абдулла ему не нравится.
Ом. И что, по его словам, нам лучше всего сделать?
Юс. Бежать из Багдада как можно скорее. Он будет здесь сегодня в полдень и даст нам дальнейшие советы.
Ом. Если так, то нам лучше не бежать, пока мы его не увидим.
Юс. Совершенно верно, совершенно верно; ты говоришь правду, брат. А теперь, я думаю, нам лучше удалиться до его приезда.
(Как только они собираются войти в дом, в сад входит Абдулла и двое вооружённых людей.)
Аб. Почему ты так скоро уходишь, мой друг?
Ом. Почему ты входишь в мой сад с двумя вооружёнными людьми?
Аб. Для моих собственных целей, молодой человек, и тебе не следует об этом спрашивать.
Ом. Почему нет? Я нахожусь в своём саду.
Аб. Так и есть, но я гораздо старше тебя, а возраст надо уважать. Не задавай мне больше вопросов.
Ом. Прости мою опрометчивость. Я был резок, и не хотел тебя обидеть.
Аб. Хорошо, я прощу это, если вы двое пойдёте со мной на прогулку. Я взял с собой этих вооружённых людей для нашей защиты.
Юс. Правда? Мне кажется, что ты привёл их, чтобы убить нас. Маг Когия услышал о вашем заговоре и предупредил нас. Должен сказать, что ваша хитрость очень неуклюжа. Неужто нельзя было придумать ничего получше?
Аб. Давай теперь без дураков. Вы прекрасно знаете, что я ваш друг и не хочу причинять вам вреда. Я так понимаю, что вы шутите надо мной.
Ом. Нет, ложный друг, мы не такие и не пойдём с тобой гулять.
Аб. Ха-ха-ха, ты опять шутишь. Пожалуйста, поторопитесь.
Ом. Я не шучу, а говорю серьёзно. Немедленно покиньте этот сад, господин, или я призову своих слуг выгнать вас.
Аб. Что ж, это лучшая шутка, которую я слышал за последние три месяца. Хе-хе-хе.
(В ответ оба брата выхватывают клинки.)
Ом. Тогда, если ты не уйдёшь, мы заставим тебя сделать это клинком меча. Если вы когда-нибудь придёте сюда снова, вам будет грозить смерть.
(Абдулла и двое вооружённых мужчин покидают сад, бормоча угрозы мести.)
Юс. На этот раз мы оказались в логове льва, но я надеюсь, что выйдем невредимыми. (Уходят.)
Картина II Сцена II. Комната в доме двух братьев. Входят Омар, Когия и Юсуф.
Ом. Что, по-вашему, нам лучше всего сделать?
Ког. Утром бегите из Багдада, переодевшись, и отправляйтесь в Константинополь. Я дам тебе рекомендательное письмо к моему другу, который живёт в этом городе, и ты останешься там, пока я не пришлю за тобой. Я позабочусь о том, чтобы о вашем имуществе и бизнесе хорошо заботились во время вашего отсутствия. Как думаете, мой план хорош?
Юс. Разумеется, Когия, и если ты это говоришь, значит так будет лучше всего.
(В этот момент внизу слышен сильный шум, двое мужчин в масках врываются в комнату и бьют двух братьев мечами, сшибая их с ног. Когиа прячется за гобеленом, и они его не видят. Они подхватывают два тела и бросаются на улицу, и Когия следует за ними по нескольким переулкам, пока они не останавливаются перед мрачным на вид домом. Когия — маленький человек, ему удаётся проскользнуть за ними, и они его не видят. Он успевает спрятаться за занавеской и слушает, что происходит. Абдулла входит в комнату и спрашивает двоих мужчин, добились ли они успеха.)
1-й мужчина. Да, хозяин, вот они.
Аб. Вы ведь не убили их, не так ли?
1-й мужчина. Нет, хозяин, мы лишь их избили мечами до потери чувств, чтобы не дать им сопротивляться.
Аб. Это хорошо. Теперь посмотрим, сможете ли вы заставить их прийти в себя после потери сознания.
(Мужчины выполняют различные операции, и наконец оба брата поднимаются.)
1-й мужчина. Теперь с ними всё в порядке, мой господин, и вы можете говорить с ними сколько угодно.
Аб. (обращаясь к двум братьям.) Вы прекрасно знаете, почему я вас пленил. Теперь вам предстоит встретить свою смерть.
Ом. Ты можешь делать всё, что в твоих силах, негодяй. Убей нас, если хочешь.
(Тут он топает по полу, и открывается люк-ловушка. Омар заглядывает в негои видит воду примерно в двадцати футах под собой.)
Ом. Юсуф, они бросят нас в этот колодец и утопят. Давай сопротивляться, насколько это возможно.
(Двое мужчин приближаются, чтобы бросить их в колодец, и происходит короткая, но яростная борьба. Братьев бросают в колодец, и люк закрывается. Злой торговец и его люди покидают дом. Когия выскакивает из своего укрытия и берёт моток верёвки, привязывает его к дверной ручке, открывает люк и сбрасывает её в колодец. Он спускается вниз и с большим трудом вытаскивает двух братьев, висящих на выступе прямо над водой. В этот момент Абдулла возвращается в комнату за чем-то, что он забыл, и видит их двоих, стоящих там. Он думает, что два брата — призраки, и бросается к краю колодца, прыгая в него. После этого братья и маг закрывают люк.)
Ом. Нам едва удалось спастись, мой брат, и мы в долгу перед тобой, Когия, за спасение наших жизней. Если бы не ты, мы бы лежали на дне этого скрытого колодца.
Юс. Когия, ты оказал нам огромную услугу, и мы желаем, чтобы ты получил такую награду, какую сам пожелаешь. Что бы это ни было, мы дадим тебе её, если это будет в наших силах.
Ког. Я не желаю никакой награды, кроме вашей дружбы, а теперь я думаю, нам лучше разойтись по домам.
Юс. Верно, Когия, и нам лучше поторопиться, прежде чем люди Абдуллы придут посмотреть, что случилось с их хозяином. Ручаюсь вам, что он умрёт прежде, чем они смогут его спасти, и мне не жаль, что он пытался нас убить. (Уходят.)
Глава V
Рано вечером того же дня Абдулла получил приглашение прийти посмотреть представление в доме неподалёку от его собственного. Было приглашено ещё несколько человек, и он пошёл. Разумеется, пьеса была той самой, что приведена в последней главе, а актёрами были те, кто её написал, и их родственники, а также ещё несколько человек, нанятых для этого случая. Мустафа и колдун представляли двух братьев, а Ахмед был магом. Харун играл роль Абдуллы, а Кассим, Эмир и другие были десятью вооружёнными людьми. Однако трое из них попросились на роль вооружённых людей в первом акте.
Абдулла не видел в пьесе ничего подозрительного, пока дело не дошло до того, что двух братьев бросили в колодец. Сначала это его напугало, но он счёл это простым совпадением, а остальное уже не вызывало тревоги. Но когда после последнего акта занавес опустился, он вскоре снова поднялся, и он перепугался до смерти, ибо прямо на сцене перед ним стояли Мустафа Даг, Акмат и остальные.
— Призраки! — вскрикнул он и бросился из дома, но остальные, приглашённые на спектакль, были его друзьями и, видя, что он испугался актёров, бросились к ним и потребовали объяснений.
— Я не знаю, что с ним случилось, — сказал Мустафа. — Это озадачивает меня не меньше чем вас, и я не могу этого объяснить.
— Во всяком случае, он вас испугался, — сказал один из допрашивавших и нанёс Акмату удар кулаком. Несколько человек набросились на других актёров, после чего последовала рукопашная схватка, в результате которой некоторые из участников лишились сознания. Снова и снова сражающиеся катались по полу, царапаясь, вопя и нанося удары. То один, то другой оказывались сверху.
Акмата сбил с ног здоровенный мужчина, который затем уселся на него, уперев колени в грудь. Лицо Акмата было обращено к мужчине. Через несколько мгновений тот поднялся на ноги и пошатнулся, затем упал на пол и начал двигаться, как носорог. Колдун заставил его заснуть с помощью гипноза, и проделал то же самое с другим человеком, который бросился на него. Остальные были озадачены произошедшим и, оставив Ахмеда, его сыновей и других актёров, в крайнем испуге выбежали из дома. Двое на полу вскоре очнулись и тоже ушли, не сказав ни слова.
Двое актёров, исполнявших роль вооружённых людей в пьесе, потеряли сознание во время рукопашной схватки и не пришли в себя до тех пор, пока не были применены возбуждающие средства.
Когда это было сделано, им и остальным заплатили за услуги, и они удалились. Затем Ахмед, его сыновья и Мустафа пошли домой и поужинали, так как не ели перед представлением.
— План сработал довольно хорошо, — сказал Мустафа после ужина.
— Да, он удался, — сказал дядя в ответ. — Было бы лучше, если бы этой драки не произошло. Теперь нас могут арестовать, хотя я вряд ли думаю, что Абдулле захочется добиваться нашего ареста после того как мы его напугали.
— Ты прав, отец, — сказал Эмир, — и я думаю, что, когда он придёт в себя, то начнёт проводить расследование, и я думаю, что люди, с которыми мы сражались, сообщат ему, что мы были куда более реальны, чем призраки.
— Кстати, Эмир, — сказал его отец, — не думаешь ли ты, что тебе следует привести жену и ребёнка жить к нам? Ты говорил, что оставил их в своём старом доме. Тебе лучше избавиться от своей портновской мастерской и дома, а я найду для тебя жилище получше. И тебе будет удобно, и дело твое пойдет в гору.
— Нет, я устал быть портным, отец, — сказал Эмир, — и мне хотелось бы заняться купеческим ремеслом.
— Тогда так и делай. Я найду тебе место, как только ты этого пожелаешь.
— Спасибо, отец, ты очень добр ко мне.
— И ты, Акмат. Кажется, ты сказал, что всё ещё хочешь сохранить свою профессию колдуна?
— Да, отец, я бы это сделал. Сегодня я избавился от своего дома и получил за него двести золотых. Разве мне не повезло? Человек, который купил его, тоже был магом и сказал, что он как раз в его вкусе.
— Разумеется, ты заключил хорошую сделку, Акмат, а теперь не пора ли идти спать?
— Да, — сказали остальные и удалились, не помышляя думая о странных приключениях, которые вскоре должны были их постигнуть.
***
Рано утром следующего дня Мустафа проснулся и оделся. Он спал в комнате на втором этаже, а в соседней с ним комнате спали Акмат и Эмир. Войдя в их комнату он застал их ещё спящими. Возле кровати Акмата стоял стул и на этом стуле лежал кусок пергамента с каким-то текстом. Он взял пергамент и начал читать написанное на турецком языке. Было похоже, что писавший спешил, и Мустафе удалось с большим трудом разобрать написанное. Содержание было следующим:
Акмат Бек, ты, враг мой, сбежал из колодца, в который я бросил тебя и твоего друга Мустафу Дага. Я не знаю, как ты сбежал, но, во всяком случае, вчера вечером ты и несколько твоих друзей сыграли надо мной злую шутку. В то время я думал, что вы призраки, и был очень напуган. Вскоре мои друзья разъяснили мне ситуацию меня, и я предупреждаю вас, что отомщу. У меня есть достаточно причин убить тебя и твоих братьев, которые, как я узнал, живут у тебя в настоящее время. У меня есть два алмаза, которые ваши братья Кассим и Харун привезли в этот город, когда они приехали сюда около пятнадцати лет назад. Эти алмазы были подарены им ламой, причём из них один фальшивый, а другой подлинный. Я пока не знаю, какой из них настоящий, но скоро выясню это.
Для меня очень важно, что я обладаю настоящим алмазом, и я воспользуюсь любыми средствами, чтобы изгнать тебя и твоих родственников из этого города. Я даю вам три дня на то, чтобы уехать, и если по истечении этих трёх дней я обнаружу, что вы не уехали, я убью тебя.
У меня на службе сотни людей, и все солдаты Багдада не смогут спасти тебя из моих когтей. Остаюсь твоим врагом,
Абдулла Хусейн.
— Ну, — сказал себе Мустафа, — из всех дерзостей, которые я когда-либо слышал или видел, эта самая худшая. Интересно, как это сюда попало? Ах! Должно быть, в доме есть слуга, нанятый Абдуллой. Как ещё такое могло случиться? Акмат, просыпайся! Эмир, просыпайся.
В этот миг оба брата проснулись и принялись протирать глаза.
— В чём дело? — спросил Эмир, удивлённо глядя на Мустафу.
— Вот в чём, — сказал Мустафа, передавая пергамент Эмиру, который, посмотрев на имя внизу вместо того чтобы сначала прочитать содержание, вскочил с кровати, как будто в него выстрелили, а затем начал читать первые слова. За меньшее время, чем потребовалось бы, чтобы рассказать это, он прочёл всё и бросил пергамент Акмату, который проделал то же самое.
— Где ты это взял? — задыхаясь, крикнул он Мустафе.
— Я зашёл сюда, чтобы разбудить тебя, и нашёл это лежащим на стуле. По моему мнению, здесь есть слуга, нанятый Абдуллой. Что ты думаешь?
— Полагаю, ты прав, — сказал Эмир, начиная одеваться. — Мы проведём расследование, как только позавтракаем.
Затем пергамент был показан Ахмеду, Кассиму и Харуну, а Мустафа высказал им свои соображения. Вскоре они ответили, что это наиболее вероятно, и после плотного завтрака созвали всех слуг. Ни один не пропал, и на лицах всех выражалось удивление их странным поведением.
Их хозяева какое-то время спорили между собой шёпотом, а затем отдали пергамент ближайшему слуге и попросили его прочитать вслух как можно яснее. Он много раз прерывался при чтении, ибо почерк был едва разборчив, и то же происходило со всеми слугами до последнего. Этот человек быстро прочёл его, почти не глядя в пергамент. Судя по тому, как он читал, внимательный наблюдатель мог бы подумать, что он уже читал это раньше.
— Я был прав, — сказал Мустафа родичам, а затем обратился к остальным слугам: — Задержите этого человека и ждите дальнейших распоряжений.
Его приказ был выполнен, мужчину схватили и связали по рукам и ногам верёвкой. Когда он услышал, как Мустафа говорил о задержании, он попытался скрыться, но остальные помешали ему сделать это. Теперь он лежал во весь рост на полу, глядя на Мустафу и остальных своих хозяев.
Мустафа некоторое время поговорил с Акматом тихим голосом, а затем сказал слугам:
— Приведите этого парня в комнату моего дяди.
Он шёл впереди, и этого человека ввели внутрь вслед за ним. Ахмед и его сыновья пошли следом, гадая, что собирается делать Мустафа, но не вмешиваясь в его действия.
Оказавшись в комнате, он велел слугам немного ослабить путы парня, чтобы он мог встать. Это было сделано, и парень спросил, в чём дело и почему с ним так грубо обошлись.
— Ты шпион на службе Абдуллы Хусейна, — сказал Мустафа, — и я задержал тебя за то, что ты принёс от него оскорбительное письмо и положил его на стул возле кровати Акмат Бека вчера вечером.
Лицо мужчины немного побледнело, но вскоре он вернул самообладание и сказал:
— Господин, это ложь. Я ничего не знаю о человеке по имени Абдулла Хусейн. Я никогда раньше не слышал этого имени. Не могу себе представить, что побудило вас так со мной обойтись.
В ответ Мустафа повернулся к слуге и прошептал ему на ухо несколько слов. Мужчина мгновенно вышел из комнаты и не возвращался пять минут; при этом он принёс с собой лопату, в которой лежало немного земли. На этой земле был след человека.
Мустафа взял лопату и положил её на пол, придерживая так, чтобы земля не упала с неё.
— Поставь ногу на этот след, — сказал он задержанному. Дрожа от страха, мужчина сделал это, и оказалось, что его нога в точности соответствует отпечатку. Отметины на подошве его туфли также совпадали с отпечатками на принесённой земле.
— Теперь твоя вина доказана, — сказал Мустафа. — Разве его вина не очевидна? — сказал он, обращаясь к остальным.
Те начали понимать, о чём он говорит, и хором ответили:
— Он виновен! Он виновен! В этом нет никаких сомнений.
— Я не совсем понимаю вас, господин, — сказал обвиняемый слуга. — Не могли бы вы объяснить?
— Я не вижу, что здесь ещё нужно объяснять. Я приказал, чтобы ни один слуга не выходил из дома, и вот я нашёл следы, точно такие же, как твои, в земле возле дома. Далеко ли вы прошли по следам? — спросил он, обращаясь к человеку, принёсшему землю.
— Да, — ответил этот человек, — и они привели прямо к дому Абдуллы Хусейна. И обратные следы я тоже нашёл, — добавил он с усмешкой.
— Теперь ты видишь? — спросил Мустафа, обращаясь к задержанному человеку по имени Когиа.
— Я не виновен, — прорычал Когиа, — и думаю, что вы очень глупы, пытаясь обвинить меня в шпионаже с помощью таких нелепых доказательств. Да ведь следы могли принадлежать другому человеку, — добавил он с надеждой.
— Конечно же, не могли, — сказал Мустафа. — Следы вели от этого дома к дому купца Абдуллы и обратно, и более никуда. Мне рассказал это мой слуга, и если ты не веришь, что он говорит правду, ты можешь выйти и посмотреть на следы сам. Разумеется, при этом тебя будет сопровождать охрана.
— Позвольте мне увидеть следы самому, — сказал Когиа, надеясь выиграть время, поскольку время было именно тем, что ему было необходимо.
— Ты можешь их увидеть, — сказал Мустафа, и все вслед за ним вышли из дома. Слуга, принёсший землю, показал им следы. Они вели в направлении дома Абдуллы Хусейна, и такие же следы направлялись обратно к дому Ахмеда.
Двое слуг держали Когию, пока он с тревогой смотрел на эти следы. Он сразу увидел, что доказательства против него, хотя и казались незначительными, но при внимательном рассмотрении оказывались подавляющими. Его мозг работал быстро, и он посмотрел на узлы, связывавшие его ноги, изучая их несколько мгновений. Он чувствовал, что они были завязаны довольно слабо, и если бы ему удалось хотя бы на несколько мгновений отвлечь внимание своих похитителей, он смог бы сбросить путы и сбежать, если сумеет опередить тех кто будет его преследовать. Короткая мысль быстро создала такой повод, и простое решение проблемы вспыхнуло в его мозгу, как молния, пока он стоял там.
— Пожар! Пожар! — внезапно закричал он, указывая на дом вдалеке. Секунд на двадцать двое его стражей ослабили хватку и посмотрели в указанном им направлении. Остальные тоже смотрели в том же направлении, и пока они искали глазами огонь, он быстро высвободился из пут, связывавших его ноги, и быстро побежал по улице в противоположном направлении, прежде чем они увидели, что огня нет, и повернулись, чтобы посмотреть на него.
На бегу он быстро сорвал верёвки из рук, и когда Мустафа пришёл в себя и пустился в погоню, Когиа был уже на расстоянии более ста футов. Остальные бросились в погоню во главе с Мустафой, но беглец ускользнул от них и вскоре скрылся из виду.
Преследователи печально вернулись в дом и вошли внутрь.
— Ну вот и всё! — сказал Акмат. — Этот тип расскажет своему злобному хозяину всё, что знает, и тогда его будет трудно бросить собакам. Почему мы не смотрели за ним внимательнее? Мы должны были догадаться, что его слова были всего лишь уловкой, чтобы отвлечь наше внимание и дать ему время сбросить с ног эти адские оковы. Что ж, теперь дело сделано, и незачем плакать над пролитым молоком. Лучшее, что мы можем сделать, это следить за домом Абдуллы и не пустить его туда. Я пришлю нескольких слуг, чтобы они сделали это, потому что он не мог за это время сделать обходной манёвр.
— Ты говоришь правду, сын мой, — сказал его отец и, повернувшись к слугам, которые были в комнате, отсчитал восемь самых сильных и верных из них, выстроил в ряд и сказал им, что они должны делать, подробно объяснив всё. Затем они покинули дом, чтобы выполнить свою миссию, а Ахмед повернулся к своим сыновьям и продолжил разговор.
— Мы в очень затруднительном положении, — сказал он, имея в виду то, что только что произошло. — Интересно, почему этот Абдулла Хусейн взял на себя смелость вмешиваться в наши дела? За всем, что он сделал, должно быть что-то, и мы должны выяснить, что это такое, как я уже говорил вчера.
— Совершенно верно, — сказал Мустафа, — но как нам это сделать?
— Этого я ещё не решил, — ответил Ахмед. — В этом оскорбительном письме он сообщает, что даёт нам три дня, чтобы покинуть Багдад, и если по истечении этих трёх дней мы не уедем, он силой изгонит нас из города. Как ты думаешь, Мустафа, что нам лучше всего сделать?
— Оставаться здесь, — сказал Мустафа. — Я не думаю, что он сможет причинить нам какой-либо вред. Полагаю, то, что он написал, было простым бахвальством, и он намеревался лишь напугать нас и заставить бежать. У него полно таких маленьких уловок, и всё же обычно он выполняет свои обещания. Нам не помешает быть начеку, потому что он не станет долго бездействовать.
— Думаю, ты прав, — сказал Ахмед. — Не помешает держать глаза открытыми на любые уловки, чтобы не пропустить ни одной хитрости, которую он может затеять. Что это?
В соседней комнате между слугами и каким-то незнакомцем, который вроде как хотел увидеть своего хозяина, шла оживлённая дискуссия.
— В чём проблема? — сказал Мустафа, выглядывая в дверь.
— Один человек желает увидеть вашего дядю, господин, — объявил один из слуг. Мы думали, что вы все заняты, и не позволили ему вас беспокоить.
— Введите его, — сказал Эмир, присоединяясь к кузену у двери.
В комнату вошёл очень высокий, бедно одетый мужчина и поклонился поднявшемуся на ноги Ахмеду.
— Чего вы хотите, господин? — быстро спросил он, однако тон его был любезным.
— Я хочу поговорить с вами вас наедине и по важному делу, господин, — сказал мужчина голосом, который свидетельствовал о его неважном здоровье.
— Что ж, проходите в следующую комнату, господин, — сказал Ахмед, идя вперёд. Оказавшись внутри, он закрыл дверь и повернулся к незнакомцу.
— Ну, теперь расскажи мне о своём деле, — сказал он.
— Я очень беден, господин, и мне нужно содержать жену и детей, — начал мужчина. — В последнее время мне не удавалось заработать достаточно денег, чтобы купить им еду и, прослышав, что вы очень добры, я пришёл к вам, чтобы узнать, не поможете ли вы мне. Поможете?
Мужчина говорил таким умоляющим голосом, что Ахмед прикрыл глаза рукой, а затем сказал:
— Конечно, друг мой, я обязательно помогу тебе. Я и мои сыновья пойдём с тобой в твой дом и посмотрим, чего ты хочешь.
— Ах! Спасибо, господин, — сказал мужчина весьма благодарным голосом. — Когда вы сможете прийти?
— Прямо сейчас, — сказал Ахмед и, пройдя в соседнюю комнату, сообщил Мустафе и остальным о том, что ему сказали. Они сразу же надели тюрбаны и последовали за ним и мужчиной на улицу, к дому, стоявшему примерно в миле от них. Дом этот был на вид очень ветхий и грязный, казалось, что он вот-вот рухнет, настолько шатким он выглядел.
Мужчина вошёл в дверь дома, и остальные последовали за ним, не подозревая о том, что должно было произойти вслед за этим. Мужчина поднялся по шаткой лестнице в комнату, где тускло горел светильник. В комнате никого не было, и когда Ахмед и остальные огляделись по сторонам, он тихо закрыл дверь и запер её. Затем он издал тихий свист, похожий на птичий, и комната вдруг ожила, в ней словно из ниоткуда появились вооружённые люди. Они прятались за занавесками в комнате, и свист послужил для них сигналом к появлению.
— Что это значит? — сказал Мустафа, медленно отступая спиной к стене.
— Это означает, — сказал человек, который привёл их туда, — что вы находитесь во власти человека по имени Абдулла Хусейн, который нанял меня, чтобы заманить вас сюда и отдать в руки этих вооружённых людей.
— Почему я раньше не заподозрил ловушку? — простонал Мустафа.
— Потому что не было ничего, что могло бы заставить тебя что-либо заподозрить, — сказал этот мужчина с дьявольской ухмылкой. Он больше не казался слабым и нездоровым, а напротив, стоял крепко и уверенно. Остальные тоже прижались спинами к стене, когда увидели, как это делает Мустафа, и теперь все обнажили мечи.
— Что нам следует сделать? — шепнул Харун Акмату.
— Не спрашивай меня, брат, — ответил тот. — Всё, что мы можем сделать, это защищаться, пока нападающие не захватят нас. Ручаюсь, что смогу ранить хотя бы одного из них, прежде чем они возьмут меня в плен.
По сигналу мужчины, заманившего из в ловушку вооружённые люди, обнажив мечи, двинулись к тем, кто стоял у стены, и потребовали сдаться.
В ответ Ахмед внезапно кинулся на заманившего их сюда типа, стоявшего возле закрытой двери, и изо всех сил трижды ударил его скимитаром, и тот, не успев вскрикнуть, замертво упал на пол.
Затем, казалось, весь ад вырвался наружу, и по всей комнате завязалась ожесточённая драка между Ахмедом, его сыновьями и племянником и противостоящими им вооружёнными людьми. В этом бою все активно пользовались мечами, и несколько наёмников были тяжело ранены. Харун получил серьёзный порез на левом плече и в ярости чуть не убил ранившего его человека. Затем он без чувств рухнул на пол от потери крови, а отчаянная схватка бой продолжалась. Ахмед и Мустафа оба были ранены и тоже упали без чувств на пол, потеряв много крови. Эмир и Акмат сражались как демоны и ранили немало своих врагов, но они не смогли держаться вечно и в конце концов тоже пали, пролив много крови. Единственным человеком, убитым во время боя, был тог, кто заманил их сюда, и я не думаю, что его приятели сильно оплакивали эту смерть.
Двое или трое наёмников принялись перевязывать своих раненых, и вскоре они уселись на полу, чувствуя себя очень слабыми.
Примерно через час дверь открылась, и вошёл сам Абдулла, посмотрев на произошедшее.
— Молодцы! Молодцы! — сказал он, захлопав в ладоши, видя, что его план удался.
— Да, мы взяли их, хозяин, — сказал один из мужчин. — Они хорошо сражались и ранили нескольких из наших, как вы можете видеть, — продолжил он, указывая на раненых. Им тоже оказали помощь, и большинство из них сидели или стояли в зависимости от тяжести ранений, которые получил каждый из них.
— Теперь, — сказал Абдулла, — как только сможете, доставьте пленных и раненых в мой дом. Однако вам лучше подождать до ночи, тогда вы будете в полной безопасности.
Сердце Мустафы забилось от радости, когда он услышал это, поскольку он знал, что, если их доставят в дом Абдуллы, их непременно спасут те, кто наблюдает за ним.
Однако он не стал пытаться говорить об этом своим товарищам, поскольку их похитители внимательно следили за ними, чтобы предотвратить всякое общение, да и не было необходимости сообщать эту информацию, поскольку его друзья, услышав слова Абдуллы, поняли это и сами.
Час проходил за часом в этой тёмной комнате. Абдулла вышел, намереваясь вернуться к себе домой.
«Наши люди его остановят, — сказал себе Мустафа. — Они подумают, что он разговаривал с тем парнем, который вынюхивал наши планы и положил вчера вечером это негодяйское письмо возле кровати Акмата, а потом сбежал от нас благодаря простой уловке».
Удовлетворившись этой мыслью, он перевернулся и заснул, товарищи последовали его примеру. Спустя немного времени он оказался грубо разбужен криками и звоном стали. Мустафа вскочил на ноги и обнаружил, что больше не связан, а перед домом Абдуллы Хусейна идёт ожесточённая схватка между следившими за ним слугами и похитителями.
Вокруг было темно, если не считать света только что взошедшей луны и нескольких звёзд. Несмотря на некоторое скованность после пут, он выхватил меч, который у него не отобрали, и бросился вперёд, чтобы принять участие в бою, хотя едва мог отличить друга от врага. Он обнаружил, что Акмат, Кассим и Эмир тоже были свободны и отчаянно сражались. Двое слуг, которых он узнал, перерезали путы, связывавшие Ахмеда и Харуна, и в одно мгновение эти двое вскочили на ноги и присоединились к битве.
Схватка продолжалась минут пять, и соседи стали выглядывать из окон, чтобы посмотреть, в чём дело. Трое наёмников Абдуллы были тяжело ранены, двое слуг Ахмеда получили лёгкие царапины, но кроме этого во время боя никто не пострадал.
Мастерство фехтования участников боя с обеих сторон было настолько хорошим, что, как я уже сказал, никакого вреда, кроме уже упомянутого, не было причинено. Абдулла вскоре обнаружил это и, видя, что трое из его людей, которые были ранены, были самыми худшими фехтовальщиками из отряда, трижды дунул в свисток, и все наёмники сбежали с места происшествия и вскоре скрылись из виду.
Прежде чем он успел последовать за ними, его противники набросились на него и повалили на землю, а затем надёжно связали и заткнули ему рот, чтобы он не мог позвать на помощь. Затем, неся его с собой, они пошли по улице и вскоре достигли дома Ахмеда и вошли в него. Абдулла был совершенно обескуражен, оказавшись в доме своих злейших врагов, однако без устали пытался составить план собственного спасения.
Глава VI
Было около восьми часов, когда Мустафа со всей компанией и их пленник добрались до дома и вошли. Они обнаружили, что слуги очень беспокоились о них и что один из слуг Мустафы тоже был там, сообщив, сколько золота удалось спасти с места пожара. По его словам, возвращённая сумма составила двадцать тысяч золотых.
— Что ж, это лучше, чем ничего, — сказал Мустафа, — но это только половина потерянного.
— Да, — сказал слуга, — но когда я вышел из развалин, они раскопали ещё. Я думаю, что к утру вся сумма будет в вашем распоряжении.
— Ну, тогда возвращайся и скажи им, что я не тороплюсь. Деньги мне сейчас не нужны, так что нет необходимости столь усердно работать.
Слуга отправился выполнять поручение, а Мустафа и его товарищи обратили внимание на своего пленника, словно ожидая, что он заговорит.
Поскольку он этого не сделал, Ахмед сказал:
— Не просветишь ли ты нас, друг мой, насчёт того, что недавно произошло? Например, почему ты украл у моих сыновей два чёрных бриллианта?
— Этого я не скажу, — высокомерно сказал Абдулла. — В любом случае, это не ваше дело.
— Не наше дело! Это было бы странным. Разумеется, это наше дело, поскольку ты украл у нас эти бриллианты.
— Ты наглый… — начал было Абдулла, но остановился, понимая, что он в руках врагов и что оскорблять их бесполезно, так как это только усугубит его положение. Его руки, скрещённые на груди, теперь безнадёжно повисли по бокам, и он со страхом смотрел на своих похитителей.
— Я думаю, ты собирался назвать меня наглым, не так ли? — сказал Ахмед. — Не мог бы ты закончить свою фразу?
Абдулла заколебался от неожиданного вопроса, а затем сказал:
— Мне совершенно незачем заканчивать её, да и к чему это? Я совершенно уверен, что слова никогда не выразят моего презрения к тебе и твоим сыновьям, — горько прибавил он, отбросив всякую осторожность.
— Слова, возможно, и не смогут выразить твоего презрения ко мне, но этого мало! Говорю тебе здесь и сейчас, Абдулла Хасан, даже деяния мои не в силах выразить моего презрения к тебе!
— Да, не думаю, что это возможно, но когда же вы позволите мне вернуться в мой дом? Мои слуги станут беспокоиться обо мне. У меня выработалась привычка не оставаться вне дома после восьми часов вечера.
— Так ты думаешь, что сможешь уйти отсюда сегодня вечером? — сказал Ахмед.
— Конечно, — ответил Абдулла, изображая браваду.
— Ну, друг мой, я скажу тебе сейчас, что ты не покинешь этот дом ни сегодня ночью, ни в течение многих последующих ночей, если не откроешь нам причины, побудившие тебя ограбить моих сыновей, и не пообещаешь вернуть нам алмазы и никогда больше не попадаться нам на пути.
— О, ты угрожаешь мне, не так ли! — в ярости закричал Абдулла. Он прыгнул на Ахмеда и набросился бы на него с голыми кулаками, если бы не вмешались Мустафа и Кассим.
Видя, какой у них свирепый характер, они приняли меры предосторожности против дальнейших подобных происшествий, связав пленнику руки, чтобы он не мог больше натворить бед.
— Ах вы, негодяи! — закричал он на них, когда они закончили операцию. — Вы всего лишь индусские трусы! Вам приходится связывать мне руки за спиной, когда я пытаюсь немного размяться. Если я когда-нибудь выйду из этого проклятого дома живым, я расскажу о вашей трусости всему миру, и вы не посмеете показатся на улице в течение многих лет после этого. Я сделаю так, что ваши имена станут позорной бранью, чтобы тёмные и необразованные люди могли оскорблять ими своих врагов.
— Но что, если ты не покинешь эту комнату живым? Что ты будешь делать тогда?
— Я ничего не буду делать. Я умру и попаду в рай, куда никто из вас никогда не войдёт.
— Ты очень ядовит, друг мой, — сказал Ахмед, не обращая внимания на оскорбления. — Откуда у тебя такой жгучий язык? Должно быть, он сдобрен ядом кобры. Интересно, есть ли у тебя клыки?
Абдулла скрипнул зубами в бесплодной ярости.
— Когда-нибудь ты пожалеешь об этом! — взревел он.
— Твоё «когда-нибудь» может никогда не наступить, — сказал Мустафа, вступая в этот момент в разговор.
Абдулла, похоже, заметил насмешку и сказал:
— Как ты говоришь, это «когда-нибудь» может никогда не наступить, но если по какой-то странной иронии судьбы оно наступит, то у тебя будет достаточно причин сожалеть об этом.
— Прекратите богохульствовать, отец и двоюродный брат, — сказал Кассим. — Нам лучше перейти к делу, — добавил он, обращаясь к Абдулле. — Ты собираешься сказать нам, то, что мы от тебя хотим, или нет?
— Я сделаю это на определённых условиях, — сказал этот человек.
— Назови их.
— Они заключаются в следующем. Во-первых, вы должны дать мне свободу и позволить мне оставить себе один из алмазов, который я выберу сам. Во-вторых, вы должны покинуть этот город после продажи всей собственности, которой владеете, и переехать в какой-нибудь другой город, который должен находиться не менее чем в ста милях от Багдада. В-третьих, вы никогда не должны приближаться к Багдаду ближе чем на пятьдесят миль и никогда не переходить мне дорогу, если мне случится прибыть в город, где вы будете находиться. Если вы не выполните эти условия, я не дам вам желаемую информацию, м вы можете пытать меня или жестоко обращаться со мной, как вам угодно!
Все были потрясены масштабностью требований, и Ахмед сказал:
— Я уверен, что мы не сможем выполнить твои условия. Если ты любезно изменишь некоторые из них, они могут оказаться приемлемыми. Если ты внесёшь изменения во все три пункта, мы, возможно, могли бы их рассмотреть. Ты должен вернуть нам оба алмаза и рассказать, почему ты их украл. Это изменение, которое я бы предложил для первого. Второй следует изменить следующим образом. Мы не покинем этот город и не продадим ничего из нашей собственности здесь. Третий следует изменить следующим образом: мы никогда не перейдём тебе дорогу, а ты никогда не должен переходить дорогу нам.
— Я не подчинюсь таким требованиям, — сказал Абдулла. — Однако я приму второе и третье, если вы позволите мне оставить себе один из бриллиантов, тот, который, как уже сказал, я выберу сам.
— Мы не можем отдать один из этих бриллиантов, поскольку они тебе не принадлежат. В данном случае я думаю, что наши условия являются наиболее мягкими из всех возможных в данных обстоятельствах, — сказал Ахмед.
— Эти алмазы в настоящее время не принадлежат вам, Ахмед Бек, — сказал Абдулла. — В настоящее время они находятся в моём распоряжении, и вы, возможно, никогда больше их не увидите!
— Это совершенно верно, друг мой, — сказал Акмат, — но я думаю, что если бы мы обыскали некое секретное хранилище под твоим домом, то смогли бы найти один из них.
Лицо Абдуллы побледнело.
— О чём ты говоришь? — ахнул он. — Под моим домом нет хранилища.
— Нет, есть, — сказал Кассим. — Если бы я пошёл с тобой к тебе в дом, я мог бы показать его точное местоположение. На самом деле я был внутри него и взял один из чёрных бриллиантов из маленькой шкатулки. Однако я не смог найти другой, так как не искал его, не зная, что он находится у тебя в доме.
Лицо Абдуллы стало на два оттенка бледнее, чем раньше.
— Ты врёшь! — сказал он хрипло.
— То, что я говорю — правда, — сказал Кассим. Я также сообщу тебе, что я был одним из рабочих, которые рыли твой подвал.
— Как же ты попал в это хранилище?
— Ах! Значит, ты признаёшь его существование?
— Было бы почти бесполезно отрицать это обвинение, — безнадёжно сказал Абдулла.
— Да, это так. Теперь я расскажу вам всю историю.
И Акмат поведал Абдулле о том, как он нашёл ключи, что он с ними сделал и всё остальное вплоть до того момента, как они разыграли у него представление, о котором вам уже известно.
Абдулла с большим интересом слушал рассказ о событиях и не переводил дыхания, пока он не закончился.
— Ну и ну! — выдохнул он. — Проживи хоть тысячу лет, это самая удивительная вещь из всех, что сможешь услышать!
— Значит, ты признаёшь, что украл бриллианты? — сказал Ахмед.
— Да, ответил Абдулла, — я признаю, что сделал это, и у меня были для этого весьма важные и удивительные для вас цели. Возможно, я приму условия, которые вы мне предложили, но вы должны дать мне до утра, чтобы всё обдумать. Думаю вы все проголодались, так что можете поужинать. После этого я удалюсь и подумаю до сна. Если хотите, можете поставить стражу у дверей, — прибавил он с язвительным сарказмом. — Знаете, я могу сбежать, если вы предоставите мне такую возможность.
— Твой требование позволить тебе подумать над этим вопросом вполне разумно, — сказал Ахмед, — и я уверен, что мы с удовольствием его удовлетворим. Он проигнорировал сарказм, и Абдулла не стал больше ничего говорить в таком духе.
После ужина Абдулла удалился в другую комнату и принялся размышлять, стоит ли ему удовлетворить требования своих похитителей или нет. Он всерьёз рассчитывал спастись ещё до наступления вечера следующего дня, поэтому решил спросить утром Ахмеда, сможет ли он дать ему весь день на обдумывание, так как накануне вечером он был очень взволнован и не смог прийти к определённому решению. В том, что они удовлетворят эту просьбу, он был уверен, поэтому, поразмыслив над другими делами, разделся и лёг в постель.
Около полуночи Мустафа оказался внезапно разбужен ярким светом и потрескиванием пламени в его комнате. Вскочив с кровати, он обнаружил, что часть комнаты горит. Он оделся как можно быстрее, зовя при этом на помощь.
Через несколько мгновений к нему присоединился Акмат и сообщил, что весь дом горит и спастись практически невозможно. Многие из слуг сбежали, когда была поднята тревога, но все остальные были заперты и пойманы в ловушку как крысы.
К тому времени, как он закончил одеваться, к ним присоединились Ахмед, Абдулла и остальные, а затем и охваченные паникой слуги.
Все вместе они столпились у окна комнаты и выглянули наружу. Пламя бушевало под ними, но единственная комната в доме, до которой оно добралось, была комната Мустафы.
Выбраться через это окно было невозможно, поэтому они выбежали из комнаты. Ахмед повёл их в комнату на противоположной стороне.
Мустафа подумал, что если бы у них была длинная верёвка, они могли бы спастись через окно, и пока слуга ходил за ней, он внимательно наблюдал за улицей внизу.
Свет пылающего дома освещал её во многих местах, но на другой стороне улицы, которая не освещалась и оставалась в тени были тёмные углы.
Дом Ахмеда отделялся от других соседних садом, разбитым сзади и сбоку него, а также большой улицей перед ним, которая была самой широкой в Багдаде, поэтому было очевидно, что ни один другой дом не мог пострадать от огня.
На другой стороне улицы уже открылись несколько окон, и из них люди высунули головы, чтобы понять, из-за чего весь этот шум.
Но больше всего Мустафу заинтересовали фигуры нескольких мужчин, которые, казалось, кого-то ждали. Они находились в тени большого дома, но он видел их ясно. Похоже, они были вооружены, но причины этого он не мог понять, хотя вскоре ему предстояло это узнать.
Менее чем через две минуты слуга вернулся с верёвкой. Её спустили из окна и велели одному из слуг спуститься. Он так и сделал, и остальные слуги сделали то же самое. Следующим пошёл Ахмед, за ним последовал Абдулла, которого он тщательно охранял. Мустафа спустился после них, и братья последовали за ним. Менее чем за пять минут все благополучно выбрались из горящего жилища и теперь были вне опасности.
Выбравшись на улицу и свернув на другую, они образовали примечательную группу. Мустафа шёл впереди, сильный и решительный, а остальные последовали за ним.
Когда они вышли на следующую улицу, то услышали сильный грохот и, оглянувшись назад, чтобы посмотреть, в чём дело, обнаружили, что горящий дом превратился в груду развалин.
Тут Мустафе показалось, что за ними крадётся множество людей, но он ничего не сказал об этом остальным.
— Куда нам идти? — спросил Акмат, пока они шли.
— Точно не знаю, — сказал Мустафа, — но мы пойдём дальше, пока не доберёмся до постоялого двора или дома какого-нибудь человека, с которым я знаком.
— Ну, я знаю одного человека недалеко отсюда, — сказал Абдулла. — Он даст нам приют до утра.
— Тогда отведи нас к его дому, — сказал Мустафа. — Но если ты попытаешься обмануть нас, когда мы туда доберёмся, жди неприятностей.
— Очень хорошо, — сказал Абдулла и повёл их к дому стоявшему через дорогу. Владельцем его оказался человек, с которым Мустафа был знаком, поэтому у него не было опасений, что этот парень состоит в сговоре с Абдуллой.
В ответ на энергичный стук сонный слуга открыл дверь и пригласил их войти. Мустафа объяснил ему ситуацию и сказал, что ему не стоит будить своего хозяина. Слуги Ахмеда разместились в комнатах для прислуги, но их хозяева не легли спать, а сидели и обсуждали всё, что произошло.
Они занимались этим, когда раздался стук в дверь, и Ахмед подошёл к ней, чтобы открыть. Дверь, в которую постучали, находилась в кривом коридоре за комнатой, поэтому остальные не могли видеть, что там происходит.
Ахмед не вернулся, и тогда к двери подошёл Мустафа. Остальные подождали некоторое время, но он не возвращался. Кассим пошёл следующим, и тоже не вернулся. Харун последовал за ним, чтобы узнать, в чём дело, но и он не вернулся.
«В чём же дело? — подумал Эмир. — Почему они не возвращаются?»
— Ты имеешь к этому какое-либо отношение? — спросил он, обращаясь к Абдулле. — Твои люди захватили моих братьев?
— Я ничего не знаю, — небрежно ответил Абдулла. — Почему бы тебе самому не подойти к двери и не посмотреть?
— Я пойду, но ты отправишься со мной и при этом пойдёшь первым.
Абдулла, казалось, очень не хотел этого, но Эмир заставил его пойти с ним, и вместе они вошли в тёмный коридор, в конце которого находилась дверь.
Эмир увидел, что она наполовину открыта, и снаружи царит кромешная тьма. Подойдя к двери, Абдулла крикнул:
— Не бей меня, приятель, — и внезапно сделал резкий рывок, чтобы освободиться из хватки Эмира. Ему это удалось, и когда портной повернулся, чтобы преследовать его, Эмир внезапно оказался схвачен за шею и закачался в воздухе, пока не лишился чувств.
Когда он пришёл в себя, то обнаружил, что лежит на кушетке, и кто-то льёт воду ему на лицо и грудь. Он находился в большой, хорошо обставленной комнате. Он увидел лежащих в ней на полу своих друзей, и нескольких мужчин, одетых как слуги, которые производили над ними те же действия, что ранее один из них проделал с ним.
Мужчина, ливший воду ему на лицо и грудь, вышел из комнаты, когда увидел, что его пациент пришёл в себя, и вскоре вернулся в сопровождении Абдуллы.
— Ну что, негодяй, — спросил Эмир, — где мы сейчас?
— Вы в моём доме, — сказал Абдулла. — Прошлой ночью мои люди переиграли вас. Они последовали за нами и подожгли ваш дом незадолго до полуночи, зная, что мы все можем спастись с помощью верёвки. Я как раз собирался предложить этот план, когда Мустафе пришла в голову та же мысль, удивив меня.
— Значит, мы твои пленники, — сказал Эмир, сразу осознав ситуацию. — Теперь я вижу, как вы нас обманули, обратив ситуацию в свою пользу. Твои слуги последовали за нами к дому того человека, где мы собирались провести остаток ночи. Всё остальное очень просто, поэтому я не буду вдаваться в подробности.
— Ты совершенно прав, друг мой, — сказал Абдулла. — Ты определили положение дел столь же хорошо, как это мог бы сделать я сам.
— Что ты собираешься с нами делать?
— Держать вас в плену, пока я не буду готов избавиться от вас.
— И что ты будешь делать с нами тогда?
— Вероятно, продам вас в рабство одному капитану корабля, находящемуся у меня на службе, который собирается отправиться в плавание в Китай за шёлком. Тогда вы сможете немного взглянуть на мир, — добавил он с грубым смехом и вышел из комнаты.
Товарищи Эмира пришли в себя, как и слуги, и он объяснил ситуацию своим братьям, отцу и Мустафе.
— Рабство! — сказал Мустафа. — Ну, мы можем сделать всё возможное, чтобы сбежать, оказавшись на борту корабля. Что ещё мы можем сделать?
— Ничего, — было всеобщим ответом, и тогда, уставшие и сонные, они легли и заснули. Когда Мустафа проснулся, как оказалось, раньше всех остальных, он обнаружил, что наступила ночь, так как в комнате горело несколько ламп.
Несколько минут спустя вошли двое слуг, неся с собой еду, которую поставили на большой стол, а затем ушли.
Мустафа разбудил остальных, и они сытно пообедали тем, что им доставили. Еда состояла из козьего мяса, которое было очень хорошо приготовлено, большого кувшина с холодной водой, козьего молока, нескольких фруктовых блюд и овощного супа.
Незадолго до того как они закончили, вошёл Абдулла и сообщил им, что их комнаты готовы и они могут пройти в них, как только пожелают.
Слуги проводили каждого из них в предоставленные им комнаты. Они легли спать и вскоре крепко заснули.
Рано утром Мустафа встал и оделся. Солнце ещё не взошло, слуги только вставали, ибо по звукам он смог понять, что те ещё не начали готовить завтрак.
Он подошёл к окну комнаты и выглянул. Можно ли сбежать? До земли внизу было не менее пятидесяти футов, и поскольку у него не было верёвки, он не мог спастись таким путём. Было ясно, что он не сможет уйти через это окно, поэтому он даже не стал пытаться.
Он подошёл к кровати и улёгся на неё, чтобы подумать. Затем встал и принялся обыскивать комнату в поисках того, что, по размышлении, сейчас ему было нужнее всего. Наконец он нашёл всё желаемое и, подойдя к столу, сел. Искомыми предметами оказались наполовину полная чернильница, старое перо и большой лист папируса.
Воспользовавшись ими, он начал писать письмо одному из слуг Ахмеда, человеку, который ему нравился и с которым он был немного знаком. Если этот человек пройдёт под окном в любой момент до того, как Мустафа будет продан в рабство, письмо будет брошено к его ногам, и таким образом он сможет сообщить другим слугам, где находятся их хозяева, и тогда Ахмед со всеми остальными и сам Мустафа будут спасены.
Даже если бы какой-нибудь другой человек, которого мог знать Мустафа, прошёл бы под этим окном или вверх или вниз по этой улице, он тоже бросил бы ему этот лист папируса.
Однако Мустафа не хотел бросать его незнакомому человеку, поскольку он мог оказаться другом Абдуллы, и тогда это привело бы к ещё большим проблемам.
Писать старым пером было трудно, чернила были такими слабыми, что едва различались на папирусе, да и сам папирус был далеко не лучшего качества. Но это было всё, что смог найти Мустафа, поэтому ему пришлось довольствоваться этим.
Едва он закончил письмо, как из-за занавески выскочил мужчина, выхватил его и вышел из комнаты.
Этот человек был одним из слуг Абдуллы, и Мустафа узнал его. Это был тот самый негр, который впустил его и Акмата в дом Абдуллы в тот памятный день, когда они попытались вернуть алмаз.
Теперь Мустафа увидел, что здесь следили за каждым его движением, и понял, что любая попытка побега будет тщетной.
Он вышел из комнаты через дверь, которую африканец в спешке оставил открытой, и мельком увидел ноги этого человека, когда их хозяин бросился в одну из комнат внизу.
«Что ж, он покажет своему хозяину то, что я написал, — думал он, — и тогда, наверняка, будут неприятности. Лучше бы я вообще не писал этого письма».
Минут через пять в комнату вошёл полуодетый Абдулла и спросил, что имел в виду Мустафа, пытаясь сообщить другим людям, что он в плену.
— Моя причина совершенно очевидна, — сказал Мустафа, — и твой вопрос совершенно излишен.
— Да, верно, — ответил Абдулла. — Я специально положил там чернила, перо и папирус, чтобы узнать, придёт ли тебе в голову такая идея. Ни тебе ни твоим друзьям нет смысла пытаться сбежать, поскольку за вами наблюдают днём и ночью. Если ты пожелаешь, завтрак принесут тебе в комнату.
Затем Абдулла спустился вниз, и через час Мустафе принесли завтрак. Он почти не ел, большую часть времени проводя в размышлениях. Через четверть часа в комнату вошёл Акмат в сопровождении Харуна, и все трое сели поговорить.
Глава VII
— Совершенно очевидно, что у нас нет ни малейшего шанса спастись, — сказал колдун. — Поэтому, — тут он наклонился вперёд и зашептал на ухо Мустафе, — мы должны согласиться с тем, что нас возьмут на борт корабля, о котором он говорит, и там воспользоваться своим шансом на побег.
— Ты прав, — прошептал Мустафа в ответ. — Это единственный разумный поступок для нас. Ты, несомненно, заметил, что за нами постоянно шпионят таящиеся люди.
— Да, заметил. Я написал письмо на куске пергамента, который нашёл, намереваясь бросить его в окно первому прохожему, которого я мог бы знать, как вдруг из-за занавеси выскочил человек, выхватил его у меня из рук и выбежал из комнаты, несомненно, чтобы рассказать об этом своему хозяину.
В этот момент из-за гобелена вышел африканец и, поклонившись им, сказал:
— Господа, вы можете говорить вслух всё, что пожелаете, но не должны шептаться. Мой хозяин приказал мне сообщить вам об этом. Поэтому я прошу, чтобы после этого вы не говорили ничего такого, что не было бы слышно. С этими словами он шагнул за гобелен, и они больше его не видели.
— Какая наглость с его стороны! — сказал Акмат. — Он вёл себя так, словно был нашим хозяином. Если он снова нас перебьёт, я выскажу ему всё что об этом думаю.
— Если ты это сделаешь, — раздался голос из-за гобелена, — я доложу своему хозяину, и он не позволит вам быть вместе.
— Это было бы совершенно в его духе! — парировал Акмат.
Ответа на это не последовало, и двоюродные братья продолжали говорить о разных пустяках.
Наконец Акмат попрощался с Мустафой и вышел из комнаты, чтобы вернуться к себе.
Мустафа ещё долго сидел в раздумьях после того, как ушёл. «Может ли найтись какой-нибудь возможный способ сбежать?» — снова и снова задавал он себе вопрос, и ответ всегда оказывался одним и тем же: — «Ни единого». «Должен быть», — отвечал он себе и снова задумывался. Все способы побега, о которых он читал в книгах, проносились у него в голове, но ни один из них не казался приемлемым. Подкуп был совершенно невозможен, поскольку у него не было денег и, кроме того, он знал, что Абдулла предусмотрел все меры на случай такой ситуации. Мустафа весьма удивился бы, если бы он этого не сделал.
«Однако нет ничего невозможного, — произнёс он про себя. — Должен быть какой-то выход, и если он есть, я его найду».
Затем он задался вопросом, не попытаются ли слуги спасти его. Нет, если бы они так сделали, это было бы бесполезно, поскольку Абдулла наверняка узнал бы об этом и завёл их в ловушку или же сбил со следа.
В этот момент в комнату вошёл слуга с куском папируса в руке и протянул его Мустафе. В нём было написано следующее:
Следуй туда, куда поведёт тебя принёсший эту записку, и знай, что у меня есть веская причина удалить тебя из комнаты, где ты сейчас находишься.
Абдулла.
Мустафа бросился к окну, в его голове зародилось подозрение, которое через мгновение оправдалось. По улице шли несколько человек, среди которых он узнал слуг своего дяди. Их было по меньшей мере сорок, и все были в доспехах и вооружены мечами, копьями и другим оружием того времени.
Лишь на мгновение он успел задуматься об их появлении, потому что слуга прыгнул на него и швырнул на пол. В этот момент вошли ещё несколько человек и вынесли его из комнаты. Мустафа пинался, кусался, царапался, наносил удары и делал всё, что было в его силах, чтобы освободиться от них.
Однако его борьба оказалась безрезультатной и, поняв это, он попросил позволить ему встать на ноги и идти, пообещав, что не будет предпринимать никаких попыток сбежать. После некоторого разговора между собой на языке, которого он не понимал, они позволили ему сделать это, а затем продолжили своё путешествие, держась вокруг Мустафы.
Они прошли через множество богато обставленных комнат и наконец подошли к тяжёлой железной двери. Она была не заперта. Они прошли через неё и оказались в тёмном коридоре, в котором слабо мерцали несколько факелов.
Этот коридор оказался футов сорока в длину, и в конце его они подошли к ещё одной железной двери, похожей на первую. Отперев её, они вошли в другой коридор, который оказался очень коротким, в конце которого оказалась лестница. Внизу её была ещё одна дверь, открыв которую, они оказались на верхней части винтовой лестницы, которая, казалось, бесконечно уходила вниз.
Её освещали ряды факелов, но конца им не было видно. Сама лестница была каменной и во многих местах скользкой от слизи и воды. Над ними царила кромешная тьма, а по сторонам ничего не было видно. Странной и непривычной была эта картина, и Мустафа почти испугался кажущейся необъятности места, в котором они находились.
Представьте себе сцену, которая открылась перед ними, и вы, вероятно, получите о ней лучшее представление, чем могли бы дать вам все мои словесные описания. Представьте себе узкую лестницу, освещённую факелами, спускающуюся во тьму и, наконец, исчезающую из виду. Помимо этого больше ничего не видно, кроме темноты, и вы, возможно, сможете представить себе то, что предстало перед их взорами.
Лестница была не более шести футов в ширину, и с обеих сторон не было никакого ограждения. Спускавшемуся ничто не мешало поскользнуться на влаге и слизи, которыми она была частично покрыта, и провалиться в вечность. К этому следует добавить, что воздух был в изрядной степени гадким, и мерзкие запахи доносились до Мустафы из невообразимой глубины.
Запахи эти были такого рода, что в то время он даже не мог догадаться об их происхождении. Больше всего они напоминали какую-то гарь в сочетании с запахом стоячей воды.
Однако вскоре он обнаружил, что запах гари исходил от факелов, сделанных из сосны, покрытых чем-то вроде фосфора, смешанного с каким-то другим легковоспламеняющимся материалом.
Мустафу удивило то, что его проводники не пошли дальше, а остановились наверху лестницы, как бы выжидая кого-то; но вскоре он узнал причину этого.
Менее чем через пять минут дверь открылась, и появилось полдюжины слуг, среди которых были Акмат, Ахмед, Кассим, Эмир и Харун.
— Куда они собираются нас отвезти? — горячо спросил Мустафа.
— На корабль, — раздался поразивший всех ответ Ахмеда.
— Да, и я знаю причину этого, — ответил Мустафа и рассказал о том, как слуга пришёл в его комнату с посланием от Абдуллы, и всё остальное, с чем вы уже знакомы, поэтому я не буду повторяться.
В этот момент в дверь вошёл Абдулла в сопровождении высокого мужчины в одежде моряка.
Как я уже сказал, он был высок и довольно красив, хотя лицо его обезображивал шрам, проходящий по всей длине левой щеки.
— Мы продолжим наше путешествие, — сказал Абдулла, выступая вперёд, указывая всем дорогу. С бесконечной осторожностью они спускались по лестнице, стараясь не наступить на мокрое или скользкое место. Факелы, закреплённые на небольших держаках, торчавших по бокам лестницы, очень хорошо освещали путь, но были источником опасности; ибо если человек оступится, он может упасть на пламя и загореться. В то же время они, казалось, служили в качестве некоторой защиты, ибо если бы человек поскользнулся и уклонился от пламени, то мог бы спастись, схватившись за рукоятку факела, который был достаточно прочным, чтобы выдержать вес взрослого мужчины.
Однако эти факелы располагались на расстоянии примерно четырёх футов друг от друга, поэтому было маловероятно, что они окажутся источником опасности или помощи.
После десяти минут очень медленной ходьбы группа достигла подножия лестницы и очутилась в большой пещере. Каждый из трёх слуг снял по факелу с последних трёх держаков на лестнице, так что в пещере, который не был освещена так, как лестница, оказалось достаточно света.
Вода капала на них во многих местах, под ногами текли ручейки. Вода во многих местах собиралась в лужи, и это объясняло затхлый запах, который отметил Мустафа.
По мере того, как они продвигались, воздух становился всё более затхлым, и факелы время от времени начинали мерцать, как будто под воздействием этого запаха.
Наконец пещера закончилась, и они оказались в другой, гораздо меньшей. В ней было намного больше воды, и запах от неё был почти невыносимым. Мустафе казалось, что она простояла там в лужах сотни лет, накапливая застойный запах.
Внезапно они услышали слабое шипение в темноте впереди и, пройдя несколько шагов, свет переднего факела блеснул на чешуе отвратительной рептилии. Она свернулась, точно пружина, а её глаза были прикованы к высокому мужчине в матросской одежде. Это была кобра самой смертоносной разновидности, которая каким-то образом проникла в пещеру.
Прежде чем кто-либо успел пошевелиться, капюшон змеи раздулся, она широко раскрыла пасть, обнажив смертоносные клыки, а затем бросилась прямо на моряка.
Мустафа, наблюдавший за всеми движениями змеи со смертельным восхищением, ближе всех стоял к этому человеку, фактически находясь у самого его бока. Он молниеносно прыгнул вперёд и схватил рептилию за шею, пока она ещё находилась в воздухе. Затем, быстро, как вспышка, ловким движением рук сломал ему спину и отшвырнул его в сторону. Она имела около трёх футов в длину и была покрыто отметинами причудливой формы, похожими на крючки.
Моряк бросил на него благодарный взгляд, но не осмелился сделать больше, поскольку заметил, что Абдулла не сводит с нег глаз.
— Ты совершил хороший поступок, — сказал Абдулла, с улыбкой обращаясь к Мустафе. — Ты один из самых быстрых юношей, которых я когда-либо видел, и скажу тебе, что нужна немалая ловкость, чтобы схватить змею за нужное место, когда она находится в воздухе.
— Мне не нужны твои комплименты, какими бы цветистыми они ни были, — сказал Мустафа самым холодным тоном. — То, что я сделал, мог бы сделать любой, кто обладает быстрым глазом, ловким телом и присутствием духа.
— Возможно, ты и прав, — сказал Абдулла, — но в любом случае я бы гордился таким поступком, если бы у меня была возможность совершить его.
— Несомненно, ты бы так и сделал, — был ледяной ответ. — Это было бы совершенно в твоём духе. Я прямо вижу сейчас в мыслях, как ты рассказываешь о своём подвиге в кругу восхищённых приятелей, и настолько надуваешься от гордости, что, кажется, лопнешь в любой момент.
— У тебя острый язык, — рассмеялся Абдулла. — Я бы не отказался иметь такой же.
На этом инцидент был на время исчерпан, но Мустафа даже не предполагал, какое влияние он окажет на его судьбу.
Пройдя ещё примерно полчаса, они увидели далеко впереди слабый свет, а воздух, казалось, внезапно стал чище.
Ещё три минуты, и они увидели гладь реки Тигр. Они находились у входа в пещеру, менее чем в пяти футах от воды, омывающей пляж перед ними.
Над ними росли какие-то кусты, заслонявшие их головы от солнца, которое сейчас находилось совсем неподалёку от западного горизонта.
— И когда же нас возьмут на борт судна? — спросил Мустафа.
— Когда оно прибудет, — сказал Абдулла. — Оно должно прийти сюда на закате, а вас возьмут на борт ночью. Его груз будет выгружен утром, и разгрузка займёт не более четырёх-пяти часов, так что вы отправитесь в плавание в полдень следующего дня.
— Вы сказали, что оно направляется в Китай с целью закупки шёлка. В какой же тогда город направляется судно? — сказал Мустафа.
— Пекин, — был ответ, и все сели ждать прибытия судна.
Время от времени мимо проплывали лодки, но только один раз они увидели судно, идущее по реке, и это было незадолго до заката. Это судно было очень большим, с полной командой матросов. Дул ветер, поэтому оно шло очень быстро, и люди на борту не заметили собравшихся у входа в пещеру.
Закат солнца через несколько минут после этого оказался невыразимо прекрасным. Никогда прежде Мустафа не видел такой сцены.
За рекой было много ферм, зелёных лесов и холмов. Они были освещены светом этого заката в великолепных цветах, среди которых преобладали розовый, лососёвый и малиновый; но моё воображение не в силах описать их адекватно.
И в свете пылающего шара Мустафа увидел судно, идущее вверх по реке, к устью пещеры.
Когда до неё оставалось около сотни футов, с борта спустили лодку, и она, управляемая тремя матросами, подошла к тому месту, где они находились.
Менее чем через две минуты она мягко заскрежетала по плотному песчаному дну, и люди из неё вышли на берег, поклонившись Абдулле.
— Поднимитесь на борт, — сказал тот Ахмеду и остальным, и они подчинились его команде. Затем он и мужчина в матросской одежде вошли в лодку. Оба гребца последовали за ними и принялись грести к кораблю.
— Вы можете подождать, пока я вернусь, — сказал Абдулла слугам, которые остались стоять у входа в пещеру, не зная, что делать.
Когда они приблизились к судну, Мустафа, хорошо разбиравшийся в архитектуре кораблей, заметил, что оно не турецкой или восточной постройки. Он увидел, что оно было европейского производства и выглядело более необычным, чем турецкие суда, которые ему доводилось видеть ранее.
Он быстро пришёл к выводу, что Абдулла нанял европейских рабочих для его строительства, дав им указание построить его в своём собственном стиле.
Название судна было написано турецкими буквами и носило имя, которое Мустафе показалось несчастливым — «Змей».
Судно, хоть и было торговым, имело на вооружении тяжёлые европейские пушки самой смертоносной разновидности, из всех известных в то время.
Предположение Мустафы о том, что «Змей» был европейской постройки, быстро подтвердилось словами Абдуллы.
— Это прекрасный корабль, друг мой, потому что я поручил его построить генуэзским мастерам.
— Конечно, — сказал Мустафа, — но мне кажется, что это имя неудачное. Я читал о многих кораблях, идущих на дно и сталкивавшихся с другими бедствиями из-за того что они носили имена рептилий. Например, был случай с большим торговым судном, направлявшимся в Китай. Оно называлось «Кобра». Не более чем в трёх милях от берегов Китая, некоторые китайцы видели, как его экипаж работает на палубе. Через полчаса после этого тот же корабль был замечен другими китайцами на том же расстоянии от берега, но на борту не было видно ни одного члена экипажа, и корабль вёл себя так, как если бы им управляла уменьшенная команда или на нём вообще не было экипажа. Заинтересовавшись этим, с берега спустили лодку под управлением нескольких китайцев. Достигнув корабля и поднявшись на борт, они обнаружили, что на корабле не было ни одного человека. В каютах экипажа были обнаружены накрытые столы, но еды не было. В офицерской и капитанской каютах царило такое же положение дел. Ни одна вещь на палубе не находилась на своём месте, а шлюпки были нетронуты. Что случилось с командой? Никто не может ответить на этот вопрос и, вероятно, на него никогда не будет дан ответ. Позже выяснилось, что в последнем порту, куда заходила «Кобра», у неё на борту было пятьдесят человек, но откуда судно первоначально отплыло и куда направлялось, так и осталось неизвестным. Вполне вероятно, что её пунктом назначения был Пекин, но кто может сказать. Тайна «Кобры» — одна из необъяснимых тайн моря.
К тому времени, как Мустафа закончил рассказывать эту маленькую историю, они уже достигли борта судна и были готовы подняться на него. Эта история заставила Абдуллу призадуматься, но он не высказал своих мыслей, поэтому Мустафа не стали интересоваться, в чём они могут заключаться. Если бы он мог заглянуть в разум Абдуллы в то время, он был бы очень изумлён, но, поскольку он не мог этого сделать, то и не стал об этом беспокоиться.
Когда они оказались на борту, Абдулла позвал капитана и тихим голосом дал ему инструкции.
Затем капитан повернулся к Абдулле, и остальным, сообщив, что они могут спуститься вниз и оставаться там, пока их не позовут на палубу.
Матрос показал им, где им следует спать во время плавания. Это было ужасное место, не более пятнадцати футов в длину и двенадцати в ширину. С каждой стороны этого маленького помещения было по шесть коек и дверь в одном конце.
Но их раздражал не размер помещения, а зловонный запах, наполнявший всю каюту. Вероятно, этот запах исходил от тех, кто занимал её раньше.
«Они, должно быть, были очень грязными, — сказал себе Мустафа. — Вряд ли они знали, что такое баня».
Постельное бельё было грязным, очень тонким и скудным, а койки твёрдыми, как железо.
Все были очень голодны, поскольку ничего не ели с утра, поэтому решили, что скоро получат еду.
Так и случилось. Через несколько минут в комнату вошёл мальчик-негр с большим дымящимся блюдом в руках. Его пикантный запах достиг ноздрей Мустафы, и он сразу увидел, что их еда состоит из мяса и овощей, сваренных в подобие супа.
Негр поставил блюдо на небольшой столик в центре комнаты, который, кстати, был здесь единственным подвижным предметом мебели.
Затем он ушёл и вскоре вернулся с кувшином воды и чашкой, которые он тоже, не говоря ни слова, поставил на стол, а затем ушёл.
Все шестеро набросились на еду с алчностью, порождённой голодом. Они выпили воду из кувшина и менее чем за десять минут съели ужин до крошки.
Когда они закончили, вошёл ещё один негр, убрав пустое блюдо и кувшин, и после этого их уже никто не трогал.
— Когда мы отправимся в путешествие, с нами так обращаться не будут, — сказал Акмат. — Утром нам ещё послужат, а к полудню, когда корабль отплывёт, с нами будут обращаться как с любыми рабами.
Затем, почувствовав себя довольно уставшими, они легли и проспали до утра, когда негр разбудил их, принеся такую же порцию еды.
Одевшись, они позавтракали. Мальчик подошёл и забрал блюдо и кувшин, но на этот раз он не молчал.
— Это последняя хорошая еда, которую вы получите на этом судне, рабы, — сказал он.
— Почему? — спросил Мустафа, склонный к любознательности.
— Скоро вы узнаете, почему, — сказал негр и исчез.
На палубе они слышали шум разгрузки и поняли, что груз судна свозят на берег.
В конце комнаты, напротив двери, было маленькое круглое окошко, через которое поступал свежий воздух, помогающий рассеять запах, так раздражавший Мустафу.
Через это окошко им был виден зелёный берег на противоположной от города стороне реки. Было видно, что солнце уже взошло, ибо его лучи осветили холм и луга и сверкали на водах небольшого ручья, впадающего в Тигр, и на самом Тигре.
Прошло несколько часов, и тут послышался грохот цепей поднимаемого якоря.
Затем они почувствовали, что судно начало двигаться и, глядя в окно, увидели пену на воде, когда оно бороздило волны.
— Мы в пути, — сказал Акмат несколько мгновений спустя. Они плыли дальше и дальше, и вскоре услышали голос у двери, говорящий:
— Теперь вы можете выйти на палубу.
Глава VIII
Нет необходимости говорить, что они выполнили приказ, ибо, выйдя из каюты, оказались в коридоре или галерее, в конце которой была лестница, ведущая на палубу.
Они обнаружили, что голос этот принадлежал моряку, чью жизнь Мустафа спас накануне.
Он проводил их на палубу корабля, где они обнаружили людей, занятых различными делами.
— Как тебя зовут? — спросил Мустафа у их сопровождающего.
— Альзим Хан, — ответил тот человек. — Однако вы не должны ни с кем так говорить, — добавил он, — поскольку должны помнить, что вы рабы и, более того, единственные рабы на борту этого корабля.
— О! — сказал Мустафа. — Господин, не могли бы вы назвать мне имя капитана?
— Так лучше, — сказал матрос. — Именно так и следует разговаривать со своим начальством. Имя капитана — Бабер Ятаган.
«Ятаган — это длинный кинжал, — заметил про себя Мустафа. — Интересно, окажется ли капитан таким же опасным, как один из них?»
В этот момент капитан подошёл к тому месту, где они стояли, и критически осмотрел рабов. Его сопровождал ещё один человек, по-видимому, какой-то низший офицер.
— Что ж, они выглядят сильными, Керрим, — сказал капитан, повернувшись к другому. — Из них получатся хорошие работники, когда они привыкнут к труду. Абдулла поручил мне поначалу давать им лёгкие задания. Теперь, — продолжил он, обращаясь к Акмату, — ты, твой брат Харун и ваш двоюродный брат Мустафа должны помогать повару во всём, что он пожелает. Альзим Хан, чью жизнь вы спасли вчера, является нашим поваром. Альзим сейчас проведёт вас в галерею и даст вам задания на день.
Альзим увёл трёх своих помощников, а Бабер обратился к остальным:
— Ахмед, Эмир и Кассим, вы поступаете в распоряжение меня и моего друга Керрим Бека. Вы должны делать всё, что мы от вас пожелаем. Ахмед, спустись в галерею повара и отдай Альзиму этот кусок папируса со списком блюд, которые я хочу, чтобы он приготовил мне на ужин. Кассим, ты пойдёшь со мной в мою личную каюту и получишь уроки по поддержанию её в порядке от одного из матросов, который уже ждёт нас там. Эмир, ты должен делать всё, что пожелает от тебя Керрим Бек. Керрим, если у тебя есть какое-либо поручение, дай ему соответствующие указания.
По окончании этой речи капитан спустился в свою каюту, сопровождаемый Кассимом, Ахмед отправился по своему поручению, а Эмир повернулся к Керриму.
— Бег Что вы хотите, чтобы я сделал, хозяин? — спросил он.
— Держись подальше от неприятностей, — коротко ответил Керрим и отошёл в сторону, чтобы посмотреть через фальшборт на зелёный берег реки в нескольких сотнях ярдов от него.
«Что ж, поскольку он не хочет, чтобы я что-то делал, я мог бы с тем же успехом использовать своё время, наблюдая за матросами за моей работой», — подумал Эмир.
Через пять минут Керрим оторвался от достойного занятия ничегонеделанием и увидел, что Эмира занят наблюдением за двумя матросами, переносящими с одного места на другое большой ящик.
— Эй, ты, ленивый индус! — взревел он. — Почему ты не занят работой?
— Потому что вы не сказали мне, что следует делать, — ответил Эмир озадаченным тоном.
— Не смей мне перечить! — крикнул Керрим. — Быстро найди себе занятие, или я сделаю так, что тебе небо с овчинку покажется!
— Что я могу сделать, господин? — спросил Эмир как можно вежливее.
— Не задавай так много вопросов. Займись делом.
— Но я не знаю, что я могу сделать. Разве вас нет для меня какого-нибудь поручения?
— Пока нет, — ответил вспыльчивый Керрим. — Ты сможешь найти себе занятие, если очень постараешься. Не беспокой меня больше на этот счёт.
— Но я в самом деле не знаю, чем должны заниматься моряки.
— Тогда узнай. Если ты ещё будешь приставать ко мне с этим вопросом, я выкину тебя за борт.
— Вы могли бы что-то посоветовать мне, господин, — сказал Эмир в своей самой вежливой манере.
— Я не даю советов рабам. Смотри-ка, разве я не говорил тебе больше не приставать ко мне?
— Говорили, господин, но я забыл.
— Забыл, да? Что ж, я дам тебе наставления по тренировке памяти. Я сказал, что выкину тебя за борт, если ты меня ещё побеспокоишь, и с того момента ты слышал это дважды.
— Я уверен, что вовсе не хотел этого, господин, — сказал Эмир, удивительно хорошо сохраняя самообладание в данных обстоятельствах.
— Это уже третий раз. Я больше не потерплю твоей тупости. Тебе нужна хорошая трёпка, чтобы выбить пыль из твоих мозгов.
Керрим сжал кулаки и бросился на Эмира. Эмир спокойно шагнул в сторону, и правый кулак его противника ударил по мачте, возле которой они стояли.
Керрим потерял всякий контроль над собой и снова бросился на Эмира. С его кулака капала кровь.
Эмир понял, что он должен защищаться, иначе его жестоко изобьют, поэтому он упал на колени, когда его враг бросился на него и в мгновение ока дёрнул его за ноги.
Керрим приземлился в очень недостойной позиции, а именно на макушку головы, и совершил полное сальто, ударившись обеими ногами о большой ящик.
К этому времени вокруг них собрался целый круг матросов, причём одни были за прекращение драки, а другие за то, чтобы позволить ей продолжаться до тех пор, пока тот или иной из сражающихся не будет избит или пока капитан не выйдет на палубу.
Прежде чем моряки смогли прийти к согласию, Керрим снова был на ногах и приготовился броситься на врага.
Эмир наблюдал за ним, прикидывая, что произойдёт, когда он нападёт.
Это случилось очень быстро — Керрим бросился на Эмира менее чем через двадцать секунд после того как поднялся на ноги.
Эмир увернулся от него, когда он приблизился, и сумел оказаться позади него прежде, чем тот успел остановиться. Подняв обе руки, он обхватил шею противника, схватив пальцами за горло человека, а большие пальцы прижал к самой уязвимой части задней части шеи, к впадине у основания черепа.
Керрим задыхался от нехватки воздуха и боли, причиняемой руками, но Эмир не отпускал его, пока почти не придушил своего врага до бесчувствия.
В этот момент на палубу выбежал капитан. Матрос спустился вниз и сообщил ему о том, что происходит.
Он подбежал к Эмиру и спросил:
— Что это значит?
Эмир рассказал всю историю от начала до конца, поведав всё, что он сказал Керриму, и всё, что говорил Керрим.
Капитан немного погладил бороду, как он обычно делал в глубоком раздумье:
— Кто-нибудь из вас слышал слова, которыми обменялись эти двое перед дракой?
Три человека шагнули вперёд.
Керрим к этому времени уже поднялся на ноги и собирался вновь броситься на Эмира, когда капитан положил руку ему на плечо и сказал:
— Не будь таким опрометчивым, Керрим. Ты не имел права злиться из-за того, что сказал Эмир. Его слова ни в малейшей степени не были оскорбительными и, естественно, он мало знал о том, что должны делать моряки. Ты должен был дать ему какое-то простое задание, а вместо этого только сказали ему не лезть на рожон. Возможно, в этом виновата лишь твоя вспыльчивость. Думаю, что тебе не повредит взять несколько уроков по её контролю. Например, позволь человеку ударить тебя по лицу и постарайся удержаться от ответного удара. Этого достаточно для первого урока, а впоследствии можно легко придумать и другие подобные этому. Меня не волнует, является ли Эмир рабом или нет. Ты не имел права бить его. Даже рабы на этом корабле находятся под моей защитой, и я не позволю своим офицерам приставать к ним без причины.
Если бы в него ударила молния, оставив его невредимым, Керрим не мог бы быть более изумлён, чем услышав такую речь капитана.
— Теперь ты можешь пойти в свою комнату и считать вопрос закрытым, — сказал ему капитан. — Ни один из шести рабов впредь не должен находиться под твоим контролем. Ты не годишься на роль их хозяина. Если ты прикажешь кому-то из них сделать что-то для тебя, он будет вправе не делать этого. Тот, кто не может контролировать свой нрав, не годится для управления людьми.
Керрим спустился вниз, немало изумленный таким решением капитана. Наконец, утомлённый, он прилёг вздремнуть и вскоре крепко заснул.
Капитан обратился к Эмиру.
— Ты можешь пойти в галерею повара и сказать своим братьям, что я хочу их увидеть. Приходите ко мне минут через пятнадцать, и я приготовлю для вас кое-что ещё.
Эмир сделал, как было приказано, и два его брата и Мустафа вышли на палубу, чтобы узнать, чего от них хочет Бабер.
Эмир рассказал о своём приключении с Керрим Беком повару Альзиму, и Альзим внимательно выслушав его до конца, сказал:
— Друг мой, ты должен быть осторожным. Ты задел самого злого, вспыльчивого, жестокого и мстительного человека во всей Турции. Абдулла и рядом с ним не стоит.
— Не сомневаюсь, что ты прав, — сказал Эмир. — Но, господин, не могли бы вы сказать мне, почему Абдулла отправил нас (имея в виду себя, своих двоюродных братьев и дядю) в качестве рабов на судно, направляющееся в Китай?
— Мне бы очень хотелось рассказать вам об этом, — сказал Альзим. — Если Абдулла или любой другой человек узнает, что я рассказываю вам об этом, меня убьют. Вот, что капитан сообщил нам вчера вечером. Абдулла отправил вас на борт в качестве рабов, потому что он хотел избавиться от вас, и это связано с парой чёрных бриллиантов. Он дал указание капитану выбросить вас всех за борт как-нибудь ночью в Китайском море. Капитан был возмущён этим, но ничего не сказал, потому что, если бы он это сделал, Абдулла приказал бы его убить. Он сказал Абдулле, что сделает так, как ему было приказано, и Абдулла был удовлетворён этим. Вчера вечером вас доставили на борт, и вы даже не подозревали об ужасной судьбе, которую готовил вам ваш враг. Капитан рассказал нам всем об этом, но велел хранить всё в тайне. Мы согласились сделать это при условии, что он пощадит вас и даст вам шанс сбежать. Он сказал, что именно так он и собирается поступить, поэтому мы были удовлетворены. Однако он не сказал об этом Керриму. Керрим — один из шпионов Абдуллы, и это было бы смертельно опасно. На борту есть ещё два шпиона. Они были заперты в своих комнатах с полуночи, потому что ранее оба якобы случайно упали за борт. Разумеется, Бабер им тоже ничего не сказал. Капитану придётся обращаться с вами так, как если бы вы были рабами, но будьте уверены, он не станет сильно изнурять вас работой. Он будет давать вам послабления при каждом удобном случае. Посматривайте за Керримом. Он обязательно сообщит Абдулле обо всём, что произошло и что произойдёт, если ему представится такая возможность, но у капитана есть планы избавиться от него и двух других шпионов. Он высадит их на берег в Китае за несколько дней до возвращения, и отплывёт без них, а затем когда-нибудь может быть вернётся за ними. Вероятно, он высадит вас на побережье Бенгальского залива или где-нибудь в Персии, откуда вы легко сможете вернуться в Турцию. Было бы небезопасно везти вас вверх по Тигру, потому что тогда вас могут обнаружить. У капитана достаточно денег, и он думает, что сможет оставить Абдуллу и безбедно жить на свои заработки, поэтому он попросит Абдуллу уволить его, а затем отправится на судне в Сиам, который является его родиной, хотя его родители были индусами. Рано или поздно Абдулла узнает, как его обманули, поскольку шпионы вернутся в Турцию достаточно быстро. Они либо дождутся корабля, который отвезёт их домой, либо вернутся в Багдад по суше. На расспросы Абдуллы о том, что произошло со шпионами, капитан сообщит, что они случайно утонули, и всё закончится хорошо. Но мы говорим уже не менее пятнадцати минут, Так что лучше тебе сейчас отметиться у Бабера. До свидания.
Эмир вышел на палубу, чувствуя себя несколько ошеломлённым. Его разум был в смятении от всего того, что рассказал ему Альзим.
Вскоре он встретил капитана, и тот сказал:
— Сейчас полдень, так что ты можешь спуститься в каюту матросов и пообедать. Когда закончишь, приходи ко мне, и я дам подберу тебе какое-нибудь занятие. Я рассказал твоим братьям всё о твоей битве с Керримом Беком. Думаю, ты найдёшь их внизу.
Эмир нашёл своих братьев, отца и Мустафу обедающими вместе с командой. Матросы относились к ним хорошо, и вскоре они подружились с ними. Обед не был разнообразным и состоял только из двух продуктов — мяса и хлеба, но, во всяком случае, эти два продукта с добавлением хорошей воды, — всё, что действительно нужно человеку.
Когда ужин закончился, все шестеро вышли на палубу искать капитана. Поскольку тот ещё не вышел на палубу, они прошлись вокруг, чтобы рассмотреть конструкцию судна.
Мустафа отошёл от остальных и пересчитал количество пушек, находящихся на корабле. Их было по три с каждого борта, всего шесть, две на носу, одна на корме и ещё одна, которую можно было поставить в нужное место в любое время — всего десять.
Мустафа подумал обо всём, что он читал о пиратах в восточных морях, и пришёл к выводу, что у владельца судна были веские причины для такого грозного вооружения.
На палубу вышло много матросов, и он с любопытством наблюдал за ними. Каждый из них отличался необычно прямой осанкой и ходил воинственным шагом. Они были смугло-бронзовыми, более тёмного оттенка, чем большинство турок, поэтому Мустафа, сложив все эти факты вместе, пришёл к выводу, что когда-то они были солдатами.
Едва он закончил осмотр всего этого, как капитан вышел на палубу и отдал распоряжения матросам, которые тотчас же приступили к своим занятиям.
Затем он подошёл к Мустафе и остальным и велел им следовать за ним вниз, в его каюту.
Они так и сделали, оказавшись в помещении длиной и шириной в пятнадцать футов. С одной стороны располагалась койка капитана, в центре стоял стол, за которым он и другие офицеры принимали пищу.
Мустафа ожидал, что капитан собирается дать им какое-нибудь небольшое задание, но ошибся в своих предположениях.
— Я привёл вас сюда, чтобы дать совет, — сказал капитан. — Ты, Эмир, вызвал гнев человека по имени Керрим Бек. Он не моряк, но пользуется большим доверием моего работодателя, Абдуллы Хусейна. Абдулла привёл его на борт этого корабля, чтобы он присматривал за тобой и твоими товарищами. Тут есть ещё двое шпионов, его двоюродные братья. Их имён я вам сейчас не назову, но дам описание обоих. Самого старшего вы узнаете по его бороде, около шести дюймов в длину и чёрной, как ночь. Ему сорок три года, и он самый высокий из них, его рост составляет шесть футов. Вы не сможете спутать его с кем-то из моряков, потому что он одет в самую дорогую и красивую одежду. Второй совершенно на него не похож почти во всех отношениях. Ему тридцать пять лет, у него на верхней губе пара усов, которые придают ему вид какого-то демона. Бороды у него вообще нет. Нос у него такой же горбатый, как у еврея, а глаза — самые свирепые, какие вы когда-либо видели. Они подобны огненным шарам в темноте, да и днём сверкают почти так же сильно. Он очень маленького роста, но не толстый, и его рост не превышает пяти футов и пяти дюймов. Он одевается не так богато, как его брат, но есть одна вещь, благодаря которой вы никогда не спутаете с другим человеком. У него самый странный тюрбан, который я когда-либо видел. Он полностью сделан из кожи огромного африканской змеи, безобразно пёстрой и полосатой, всех мыслимых цветов, а выделанная голова этой змеи, в глаза которой вставлены бриллианты, смотрит на вас со лба шпиона. Так выглядят люди, которые сейчас являются вашими врагами. Однако невысокий человек — самый опасный и хитрый из всех троих. Вам лучше его остерегаться. Керрим расскажет этому человеку о том, что с ним случилось, и невысокий человек немедленно сделает всё, что в его силах, чтобы навредить вам. При возможности он подкупит матросов, а если не преуспеет в этом, то сам будет обманывать и вводить вас в заблуждение, насколько это возможно!
— Я думаю, вы правы, господин, — сказал Эмир, когда капитан закончил давать им советы относительно трёх шпионов.
— Мы будем внимательно следить за любыми действиями этих людей, — сказал Акмат. — Поверьте, я смогу их обмануть, если они попробуют прибегнуть к каким-нибудь уловкам, господин. Но теперь, не будете ли вы любезны сказать нам, что нам следует делать в дальнейшем?
— Что касается того, что вам следует делать, — сказал капитан, — то я дам вам инструкции по этому поводу прямо сейчас, чтобы вы больше не испытывали недоумения по этому поводу в будущем. Вы, Мустафа, Харун и Акмат, будете помощниками Альзима, как я уже сказал вам сегодня утром, так что как видите, вы не совсем рабы, за исключением того, что вам не будут платить за ваши услуги. Кассим, Эмир и Ахмед, вы будете моими слугами, и я заверяю вас, что ваши обязанности в дальнейшем будут не сложнее тех, которые я поручил вам двоим сегодня утром. У вас даже будет свободное время, если вы станете хорошо работать, и я снабжу вас хорошими книгами и приличной одеждой. Сегодня днём вашу каюту уберут и поставят в ней лампу с хорошим запасом масла. Я также снабжу вас перьями, пергаментом и чернилами, если вы того пожелаете. Вы можете вести дневник того, что будет происходить с вами во время плавания. Я также прикажу прикрепить к стене в конце вашей каюты, прямо под окном, полку, покрытую тканью, на которой вы сможете хранить книги и другие вещи, которые я вам дам. Я также дам вам четыре табурета, на которых вы сможете сидеть, когда едите, читаете или пишете, потому что очень неудобно делать что-либо из этих трёх дел, не имея ничего, на чём можно было бы сидеть. Как раз перед тем, как вы поднялись на борт, там было четыре табурета; потом я увидел, как Керрим спустился вниз, и подозреваю, что он собирался там что-то устроить. Негр-мальчик, который вчера вечером подавал вам ужин, рассказал мне об отсутствии недостатке табуретов, но я забыл об этом и больше не думал об этом до текущего момента. Когда вы уйдёте спать, вы найдёте и другие предметы, но сейчас я не буду о них упоминать.
— Вы очень любезны, господин, — сказал Ахмед. — Я ожидал обращения, подходящего разве что для собаки во время моего путешествия в качестве раба, и был готов к такому, но то, как вы обращались с нами, выглядит прямо противоположным.
— О, это мелочи. Полагаю, шпионам это не понравится, но я, насколько смогу, собираюсь обращаться с вами как с уважаемыми людьми, оставаясь в рамках приказа Абдуллы. А теперь идите к своей работе и больше не отнимайте у меня время, если в этом нет абсолютной необходимости.
Мустафа и два его двоюродных брата спустились на камбуз и рассказали о том, что сказал капитан, пока они мыли посуду, хотя, надо сказать, делали это они довольно неловко, поскольку у них не было никакого опыта в этом интереснейшем искусстве, за исключением метлы, которую он дал им в то утро.
— Это примерно то, чего я и ожидал, — сказал Альзим. — Бабер — один из самых добросердечных людей, которых я когда-либо встречал. Он будет обращаться с рабом как с господином, если тот совершит хороший поступок или будет добросовестно выполнять работу.
— Вы правы, — ответил Мустафа. — Он действительно самый любезный человек, которого я когда-либо встречал.
— Я согласен с тобой, — сказал Харун.
— И я тоже, — добавил Акмат.
Полагаю, (любезный читатель), мы с вами можем поступить так же. По крайности, нам это не повредит, и скорее всего мы согласимся с Мустафой и его двумя кузенами.
— А что вы думаете об описании капитаном двух сообщников Керрима? — сказал Альзим. — Можно быть уверенными, что он был совершенно прав, говоря, что невысокий человек наиболее опасен из них. Я удивлен, что капитан не назвал вам их имена, но он явно сделал это вполне намеренно. Я мог бы вам эти имена назвать прямо сейчас, но уверен, что у Бабера были весомые причины этого не делать, так что я последую его примеру.
Глава IX
В тот вечер в своей каюте все шестеро обсуждали события дня. Всё, что обещал им капитан, было на месте. Мустафа сел за стол писать. Он намеревался начать дневник, и первые слова были такими:
27 марта 1650 года. Сегодня я, Мустафа Даг, начинаю рассказ о своей повседневной жизни на турецком торговом судне «Змей». Этот день был очень запоминающимся, так как я подрался с одним из шпионов злодея Абдуллы Хусейна, но драку начал он, и капитан Бабер Ятаган простил меня и жёстко отругал этого парня. Бабер — один из самых добрых людей, которых я когда-либо встречал. Я, мои двоюродные братья и дядя — рабы, но он обращается с нами почти так же хорошо, как и с матросами, которые все являются свободными людьми.
У шпиона по имени Керрим Бек на борту есть два сообщника, имена которых мне пока неизвестны. Однако капитан пообещал сообщить их нам.
Мустафа прочитал это остальным, и они сказали, что текст достаточно хорош, хотя мог быть и лучше. Мустафа от природы был нервным человеком, и события этого дня ещё больше измотали его нервы, так что такой результат не был удивительным.
Едва это было сделано, как в комнату вошёл матрос с тяжёлым свёртком в руке. Он положил его на стол и по приглашению Акмата сел. Его лицо было бронзовым и потемневшим от длительного пребывания под южным солнцем, и некоторые могли принять его за эфиопа. Он был необычно высокого роста, а его фигура была настолько крепкой и сильной, что всем, кто смотрел на него, казалось, что он был настоящим гигантом по силе и мужеству.
Выражение его лица было честным, и Ахмед сразу же отметил его как человека, который может оказать им немалую помощь.
Мустафа развязал свёрток и обнаружил внутри шесть европейских пистолетов новейшего типа и шесть ятаганов, или длинных турецких кинжалов, из превосходной стали. К этому добавился ещё один, меньший по размеру пакет, в котором находились шесть небольших мешочков с порохом и большой мешок с пулями.
К одному из пистолетов был прикреплён лист пергамента со следующими словами:
Друзья мои, я обещал прислать вам другие вещи, помимо тех, которые вы найдёте в своей комнате. Не позволяйте шпионам или кому-либо из матросов узнать, что вы вооружены. Вы можете доверять посланнику и отправить ответное сообщение через него, если у вас есть что-нибудь, что нужно передать. Завтра вечером он придёт к вам с ещё шестью пистолетами, порохом и пулями. Все эти вещи должны быть хорошо спрятаны, и я скажу вам, что делать дальше. Каждому из вас лучше иметь при себе по одному кинжалу, потому что никогда нельзя предугадать, что предпримут шпионы. Если хотите, можете носить с собой и пистолеты, в противном же случае понажимайте на стену с левой стороны двери, прямо над койками, пока не почувствуете, что она поддаётся. Это будет секретная пружина, и при энергичном нажатии распахнётся маленькая дверь, открывая перед вами большую полость в стене, в которой вы сможете спрятать боеприпасы и оружие, когда захотите.
Остерегайтесь Керрима и двух его приятелей. Теперь я подхожу к сути дела. Сегодня, когда я разговаривал с вами в своей каюте, то не назвал вам их имена, но теперь сделаю это, а также назову вам любопытную и необычную причину, по которой я не сделал этого ранее. Она может показаться вам всего лишь пустым суеверием мореплавателя, но я никогда не видел, чтобы она не сработала.
Невысокого человека зовут Мисабич. Высокого человека зовут Морабек. Причина же состоит в том, что моряк не должен рассказывать всё сразу.
Бабер Ятаган
— Я не понимаю резонов нашего друга, — сказал Мустафа. — Кажется, он говорит загадками.
— Я тоже, — сказал Харун. — Но я сяду и напишу ему в ответ.
Его ответ на письмо Бабера был следующим:
Вам, о капитан «Змея», я шлю свои приветствия.
Я должен поблагодарить вас за вашу любезность, отправившую нам оружие.
Я не понимаю причины, которую вы назвали, но я уверен, что за ней скрывался тайный смысл. Я верю, что Акмат, который из нас шестерых наиболее опытен в таких делах, сможет разгадать её для нас.
Мы все выражаем вам нашу общую благодарность за вашу доброту.
Ваш верный раб,
Бек
— Отнеси это послание своему господину, — сказал Харун матросу, сложив пергамент. Мужчина поклонился и удалился.
— Ну, что нам теперь делать? — спросил Мустафа.
— Не спрашивай меня, — сказал Ахмед и погрузился в молчание.
Акмат сидел на табуретке, нахмурив брови, и пристально смотрел в никуда. Он глубоко задумался. Наконец он поднял голову, точно очнувшийся ото сна, и сказал:
— Теперь она у меня есть.
— Есть что? — спросил Харун.
— Разгадка слов капитана: «Моряк не должен рассказывать всё сразу». Это длинная история, но вы должны выслушать, её до конца, чтобы понять. Эта фраза более ста лет является поговоркой турецких моряков и возникла она весьма любопытным образом.
— Ну так расскажи эту историю, — раздался хор со всех сторон, и Акмат начал так:
История Нептуна и десяти моряков
Однажды, так давно, что никто не помнит точной даты, из Багдада отплыл корабль в Катай и Китай с целью добыть шелка и специи.
Едва корабль, носивший название «Аспид», вошёл в Персидский залив, как разразился сильный шторм, и его унесло далеко в Индийский океан.
В течение многих дней экипаж не спал ни минуты, а затем шторм утих так же внезапно, как и начался.
Корабль находился совсем недалеко от красивого острова, и команда высадилась здесь на берег. В море впадал восхитительный ручей, текущиё под сенью финиковых и кокосовых пальм, а дальше в глубине острова можно было увидеть множество прекрасных деревьев.
Большая часть команды осталась у ручья, чтобы позавтракать, так как было утро, но десять самых отважных отправились исследовать это место.
Спустя полчаса хода через гигантские рощи, где в изобилии водились попугаи и другие тропические птицы, все десять очутились у подножия холма.
Они поднялись на этот холм, и на вершине их глазам предстало великолепное зрелище. В двухстах ярдах, благодаря исключительной чистоте воздуха, виднелось море. В двадцати или тридцати футах от изрезанного скалистого берега из глубин солёной пучины возносился огромный дворец. Его высокие минареты терялись в облаках, и весь он был сделан из чистого золота.
Все десять матросов были бедны, и то, что они увидели, соблазнило их. Они не увидели никого ни возле дворца, ни в нём самом и пришли к выводу, что он пуст.
Они побежали к пляжу, бросились в воду, подплыли к нему и вошли.
— Какое красивое место! — сказал один из матросов. — Интересно, кто может быть его хозяином? Давайте возьмём несколько этих золотых цепочек и прочих вещиц.
Именно в этот момент Нептун, который был владельцем дворца, проходил мимо и услышал речь этого человека. После первой фразы он хотел уйти, но вторая наполнила его гневом. Он подошёл и сказал им:
— Знайте, что я владелец и что я хорошо защищаю свою собственность. Если бы ты не сказал эту последнюю фразу, то не привлёк бы моего внимания. Впредь пусть это будет одной из твоих заповедей: «Моряк не должен говорить всё сразу».
— Нептун отпустил их? — спросил Ахмед по окончании рассказа.
— В истории об этом не говорится, — сказал Акмат. — Я рассказал её вам так же, как услышал от одного человека на базаре в Самарканде, когда отправился туда в путешествие, не достигнув и пятнадцати лет. Эта история произвела на меня такое впечатление, что я запомнил её с того момента и по сей день. Рассказчик впоследствии сообщил мне, что это была очень распространённая легенда среди турецких моряков. Конечно, всё происходило не так, как рассказывается в этой истории, поэтому я предполагаю, что начало ей положило какое-то странное происшествие или же она зародилась в уме какого-то моряка, которому захотелось пошутить. Последние две сотни лет она ходит среди моряков, но как долго еще просуществует, неясно. Впрочем, весьма вероятно, что до тех пор, пока ее ложность не будет доказана, она будет превращаться в простую побасенку, а тем временем у большинства турецких моряков выработалась любопытная привычка соблюдать её. Я надеюсь, что этот обычай скоро исчезнет. Не думаю, что хотя бы половина наших моряков считает это правдой, но, тем не менее, от привычки трудно отказаться.
— Значит, это и есть неназванная причина молчания капитана?
— Да, но она настолько пустяковая, что мы больше не будем о ней говорить.
— Совершенно верно, — сказал Ахмед. — О чем же нам тогда говорить дальше?
— Расскажи ещё какую-нибудь историю, которую ты мог слышать на базаре.
— А не хотите ли послушать историю двух чёрных бриллиантов, которые Абдулла украл у нас?
— Конечно, конечно! — хором раздалось со всех сторон. Все, кроме Мустафы, уже слышали её, но всё равно всем хотелось услышать это ещё раз.
— Эта история может показаться в некотором смысле экстравагантной, — сказал Акмат Мустафе, — но тем не менее она правдива, и у меня есть письменное заявление ламы, который рассказал мне её.
— Что ж, рассказывай, не откладывая, — сказал Ахмед.
Все подошли к Акмату, и он принялся излагать следующее:
Подлинная история чёрных бриллиантов
Жила-была в городе Амбер прекрасная принцесса по имени Маргиана.
Она была так красива, что принцы приезжали из дальних уголков земли, чтобы завоевать её.
Каждый раз, когда кто-то делал ей предложение, она показывала ему шкатулку с двумя великолепными чёрными бриллиантами, очень большими и без единого изъяна. Оба были абсолютно одинаковы.
— Тот, кто хочет жениться на мне, должен выбрать один из этих бриллиантов, — говорила она. — Один фальшивый, а другой настоящий. Тот, кто выберет настоящий, станет моим мужем. Тот, кто потерпит неудачу, лишится головы и умрёт.
Многие храбрые принцы испытывали свою удачу. Использовать гадание было запрещено, поэтому каждый из несчастных парней вынужден был признать, что он не уверен, какой именно камень является настоящим. В конце концов он терял голову.
Наконец во дворец пришёл красивый молодой индусский принц. Принцесса влюбилась в него.
В правой руке он держал длинный инструмент странного вида, полый, со стёклами на каждом конце.
Через него он некоторое время рассматривал бриллианты, а затем повернулся к королю и принцессе, положил палец на один из камней и сказал:
— Этот настоящий.
— Юный принц, откуда мне знать, что ты не пользовался гаданием? — сказал король.
— Нет, — сказал принц. — Посмотри в моё стекло и увидишь доказательство.
Король сделал, как хотел.
— Еба… — начал он, но остановился, поскольку то, что он хотел сказать, было неподобающим царю.
Как вы думаете, что он собирался сказать? Для человека, смотрящего на бриллианты невооружённым глазом, они оба выглядели совершенно одинаково, без малейшей разницы в их оттенке. Но когда его величество взглянул через стекло, обнаружилась огромная разница.
Один бриллиант сверкал и сиял, как огонь, а другой оставался непрозрачным и тусклым.
— Тот, что сверкает — настоящий бриллиант, — сказал принц.
— Ты прав, — сказал король. — Завтра ты женишься на моей дочери. А теперь я умоляю тебя рассказать нам историю этого интересного инструмента, с помощью которого ты распознал фальшивый камень.
— С удовольствием, — сказал индусский принц и начал так:
Я родился двадцать три года назад в Татарии. Мой отец был царём этой страны, и у него было ещё пять сыновей, все старше меня.
Мой отец, король, был не очень-то привязан ко мне, а я к нему. Поскольку у меня не было шансов на корону, я поссорился с ним, и он навсегда изгнал меня из королевства. Однако это было именно то, чего я и хотел.
Я прибыл в Индостан со всей своей свитой и сокровищами и был хорошо принят королём, который слышал о моей истории. У него не было сына, поэтому он сказал мне, что я стану его наследником после его смерти.
Тогда, услышав о твоей красоте, о Маргиана из Амбера, я пришёл сюда с этим устройством, чтобы завоевать тебя.
А теперь история самого устройства. Сначала необходимо дать вам краткий очерк моей собственной истории.
Это устройство, которое именуют телескопом, было подарено мне ламой с условием, что я принесу ему в качестве оплаты фальшивый и настоящий бриллиант.
На самом деле, это не телескоп. Название, которое я слышал, было очень длинным и неудобным для произношения. Я забыл его. Поэтому мы будем называть его телескопом и никак иначе.
Лама сделал этот телескоп с немалыми трудностями. При изготовлении стекла использовался оккультный процесс, и это объясняет, почему он может отличить настоящие драгоценности от поддельных. Под его взором подлинное становится ярким, а фальшивое остаётся тусклым и непрозрачным. Его можно использовать для оценки любых драгоценных камней. И это, о король Амбера, моя история.
— Всё это очень странно, — сказал король. — Полагаю, ты хочешь получить бриллианты, чтобы исполнить своё обещание, данное священнику. К какому культу он принадлежит? Брахман или буддист? Поклонник Вишну, Шивы или священной коровы? Или он огнепоклонник?
— Он такой же добрый буддист, как и я, — сказал принц.
— Знаешь ли ты, почему он хочет завладеть бриллиантами?
— Не имею ни малейшего понятия. Но предполагаю, что он собирает коллекцию и для её завершения нужны эти два.
— Разумная теория. А теперь давайте поужинаем.
На следующее утро, когда король пошёл будить своего гостя, он обнаружил, что его кровать пуста. Он бросился смотреть, где он хранил бриллианты. Их не было. Принцесса была в своей комнате и крепко спала. Король счёл излишним будить её.
Всадники, вооружённые до зубов, были немедленно отправлены в Индостан. Остальные были отправлены в Татарию.
Когда они прибыли во дворец царя Татарии, они не обнаружили ничего необычного.
Один из всадников передал своё послание королю и показал ему королевскую печать, чтобы он знал, что они не самозванцы.
— У меня всего три сына! — вскричал король в изумлении. — И никого из них я не изгонял. Этот тип, вероятно, был самозванцем.
Всадники вернулись в город Амбер и рассказали королю свою историю. У него не оставалось иного выхода, кроме как поверить в это.
На следующий день всадники вернулись из Индостана с похожей историей. Царь этой страны не знал ни одного татарского принца, посетившего его двор. Во время общения он сказал им, что у него семь сыновей и семь дочерей, и предложил им подтвердить это. При этих словах всадники вскочили на коней и отправились в обратный путь, уверенные в правдивости слов царя.
По причинам, известным только ему самому, царь желал вернуть бриллианты. В течение пяти лет он продолжал их поиски, посылая людей в самые отдалённые уголки земли и в северные земли Европы. Они дошли даже до северных пределов России, а когда вернулись домой, то рассказали о большом море, покрытом льдом.
Через десять лет после этого правда наконец открылась. Все три упомянутых царя умерли. Вместо царя Индостана правил старший из семи его сыновей. Место царя Амбера заняла его дочь. Старший сын царя Татарии воссел на троне этой страны.
К царю Индостана прибыл посланник со следующей историей. Алмазами владели лама и молодой человек немногим старше тридцати лет. Сам юноша, прибывший посланником к царю, был слугой ламы. Он слышал и видел, как эти двое говорили о бриллиантах и видел сами камни.
Король немедленно послал солдат в дом ламы, чтобы потребовать алмазы. Лама отказался. Солдаты нанесли ему смертельный удар. В этот момент раздался звон лука, и предводитель солдат упал замертво со стрелой, вонзившейся ему в сердце.
Прежде чем солдаты успели оправиться от удивления, послышался ещё один выстрел, и солдат, сразивший ламу, упал на землю со стрелой в мозгу.
Солдаты тут же побежали к двери и выбежали из дома. Они успели увидеть, как сын ламы бежит по склону холма к небольшой речке, текущей с Гималаев. Сами эти горы возвышались над местом происшествия, на расстоянии всего пятнадцати миль от них.
Солдаты преследовали его и видели, как он прыгнул в лодку и поплыл вверх по течению. Берег был настолько скалистым, что солдаты не пытались его преследовать. Лодки у них не было. Они вернулись во дворец и рассказали царю свою историю.
Дом ламы обыскали, но алмазы так и не были найдены. По общему мнению, сын ламы забрал их с собой, когда бежал от солдат.
Куда делся этот человек, никто не мог сказать, но большинство думало, что он благополучно добрался до Гималаев, спрятал где-то камни, а затем покинул страну, или погиб в какой-нибудь лавине или снежной буре, от голода или холода.
С того дня о нём никогда не слышали, хотя крестьяне Индии, живущие в тени великого горного хребта, рассказывают странные истории о том, что видели их предки. Одна из этих историй интересна. Она заключается в следующем.
Через три года после исчезновения сына ламы возле одной из гор проходил крестьянин. Была ночь, надвигалась сильная снежная буря, поэтому он спешил как можно скорее добраться домой.
Внезапно, когда разразилась буря, он увидел или подумал, что увидел фигуру, окружённую светом, мчащуюся вместе с надвигающейся бурей вниз по склону горы.
Эта фигура принадлежала молодому человеку чуть старше тридцати лет. Крестьянин был так напуган, что упал без чувств. Когда он пришёл в себя, то обнаружил, что кто-то склонился над ним. Вокруг было темно, и он смутно мог различить очертания человека. Это был мужчина.
Крестьянин с трудом поднялся на ноги и хотел было поблагодарить своего благодетеля, как тот внезапно исчез, не оставив после себя ни следа.
Крестьянин вскоре добрался до дома, так как буря стихла, и рассказал своей семье о том, что с ним произошло.
На следующий день эта история облетела всю округу, и другие люди тоже рассказывали о подобных случаях.
Все согласились, что на горе обитает призрак сына ламы. Кем бы ни было это привидение, никто никогда больше не видел, и через несколько лет всё случившееся стало простой легендой.
С того дня и по сей день алмазы прошли через руки многих лам. Однако Гималаи всё ещё хранят свои тайны, и то, что на самом деле сталось с сыном ламы, вероятно, никогда не станет известно.
облако тэгов
