Это было вполне совершенное художественное произведение. Форма торжествовала над содержанием, если можно назвать торжеством то, что малейшие подробности содержания нашли себе выражение в таком совершенном построении; у Мартина от восторга кружилась голова, жгучие слезы навертывались на глаза, а по спине пробегал мороз. Это была длинная странная поэма, строк в шестьсот-семьсот, поэма фантастическая, изумительная, неземная. Она пугала и удивляла, и она действительно была вот тут, написанная черными чернилами на белой бумаге. В ней говорилось о человеке, об исканиях его совершенной души, исследующей бездну вселенной в поисках свидетельства существования самых отдалённых солнц и спектров. Это была безумная оргия воображения, бушевавшая в мозгу умирающего человека, едва сдерживающего рыдания и оживляемого только трепетом уже дающего перебои сердца. Поэма звучала величественным ритмом в такт холодному гулу межзвездных столкновений, в такт шуму битв, встречам остывших солнц и вспышкам светил, внезапно воспламеняющихся в потемневшей бездне туманностей, а сквозь все это непрерывно и едва слышно, как серебряный звон, раздавался слабый, болезненный голос человека, жалкий лепет среди вопля планет и грохота солнечных систем.

— В литературе нет ничего подобного, — сказал Мартин, когда он, наконец, оказался в состоянии говорить. — Это чудесно, чудесно! У меня кружится голова. Я словно опьянел. Этот вопрос о великом и бесконечно малом — я не могу выкинуть его из головы. Этот вопрошающий, вечный, постоянно возвышающийся, слабый, жалобный голос человека все еще звучит у меня в ушах. Он похож на похоронный марш комара среди рева слонов и рычания львов. И в нем слышится ненасытная страсть. Я знаю, я смешон, но это просто какое-то наваждение. Вы — я не знаю, что вы такое — вы удивительный человек, вот и все. Но как вы этого достигли? Как вы смогли?

Мартин прервал свои восхваления, но лишь для того, чтобы начать снова:

— Я больше никогда не буду писать. Я пачкун. Вы мне показали работу настоящего мастера. Гениально! Здесь нечто большее, чем гениальность. Это выше всякой гениальности. Это сама истина, лишившаяся рассудка. Ваша поэма правдива, мой друг. Каждая строчка ее верна. Я желал бы знать, понимаете ли вы это, вы, догматик? Никакая наука не может опровергнуть вас. Это истина, вещаемая пророком, высеченная из темных железных глыб космоса, переплетенная с могучим ритмом звуков, она вылилась в нечто, полное великолепия и красоты. Теперь я больше не скажу ни слова. Я подавлен, уничтожен. Позвольте мне попробовать ее напечатать.

Бриссенден усмехнулся.

— Ни один журнал во всем мире не решится напечатать ее — вы сами это знаете.

Совсем недавно писатель и критик Джошуа Гленн отнес «Свидетельство солнц» к «поэзии радиевого века», описывая ее как «(Про- или анти-) научную, математическую, технологическую, космическую, апокалиптическую, дегуманизирующую, разочаровывающую и/или ориентированную на будущее поэму, опубликованную во время зарождающегося радиевого века [научной фантастики] (ок. 1900–1935)».

Больше о поэме (на английском)

Как и "Вино волшебства" перевод постепенно дополняется, пока не будет окончен. Работы почти на год.

Кому принадлежат солнца неугасимые

И с причиной в ком едино следствие

В чьём великом божественном царстве

С песней вопли сочетаются тоскливые

Амброз Бирс «Заклинание»

С тихих небес скоро свет пропадёт —

К северу клонится зимний закат,

Тихо из дальних вселенских врат

Звёзды вечерние рвутся вперёд!

Время, взгляни, как покойно они

Рядом лежат на груди Ночи вечной!

Так далеки в колыбели беспечной

От человечьих страстей и возни.

Время, взгляни, как покойно они

Рядом лежат на груди Ночи вечной!

Так далеки в колыбели беспечной

От человечьих страстей и возни.

Целую вечность текут пред тобою

Их легионы, войной обуяны

В форме течений космических рьяных

Битву небес супротивных готовя,

Чьи волны натиска встретились там,

Где вдалеке бездны ночи мятутся

И о преграду высокую бьются

Что отделяет центральный большой океан

Продолжение следует

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Сам Стерлинг говорил, что его стихотворение было чередой картинок, однажды назвав его «серией слайдов красного волшебного фонаря». Замысел поэмы пришёл к нему одним декабрьским утром, когда Стерлинг стоял на палубе парома. Он смотрел вниз, заворожённый красочным нефтяным пятном на поверхности воды, создающим узоры и закручивающиеся формы. Но нефтяное пятно было слишком непоэтическим. Во что еще можно всматриваться, чтобы узреть видения? И Стерлинг подумал о бокале портвейна. Его стихотворение должно было стать фантастической данью силе воображения, серией алых и пурпурных видений, явленных рассказчику, воображающему путешествия крылатой женщины по имени Фэнси* (возможно, заимствованной из стихотворения кумира Стерлинга Джона Китса «Фэнси»).

* Фантазия, причуда, каприз (англ.).

Так и начал он поэму, в начале которой безымянный рассказчик смотрит на запад, где багровый закат окрашивает в красный цвет морские волны, разбивающиеся о скалы. Он наливает портвейн в хрустальный кубок, но не пьет. Вместо этого он смотрит на свое вино и бокал, как будто это хрустальный шар гадалки и представляет себе крылатую женщину, императрицу Фэнси, летящую через чудесные и ужасающие места, причём все они представляются красными из-за того, что рассказчик видит их в темном вине и отражающем закат бокале.

Стерлинг отправил Амброзу Бирсу черновик «Вина волшебства» 25 января 1904 года. Бирс был в восторге: «Эта поэма! Я едва представляю, как о ней говорить. Ни одна поэма на английском языке такой длины не обладает таким ошеломляющим богатством воображения. Даже сам Спенсер не бросал столько жемчужин в такую ​​маленькую шкатулку. Да, приятель, это захватывает дух!»

Но даже несмотря на хвалебные отзывы Бирса, обладавшего солидной репутацией, редакторы журналов, где он хотел опубликовать поэму, в течение трёх лет отвергали её как слишком сложную и необычную. Стерлинг хотел, чтобы «Вино волшебства» сбивало с толку, мистифицировало и поражало читателя. Он втиснул в поэму сорок непонятных благозвучных слов, более пятидесяти синонимов слов «пурпурный» и «красный», двадцать девять мифологических существ и пять астрономических тел. «Вино волшебства» — это чествование всепоглощающей силы воображения. Только в 1907 году она была опубликована в журнале "Космополитан", немедленно вызвав много споров, вплоть до общенациональной полемики, высоко превозносимая, но в то же время и осуждаемая иными критиками.

Проект большой, как и в случае с "Гашишеедом" буду постепенно добавлять переведённые части. В день получается сделать 5-10 строк, то есть на несколько месяцев работы. Более подробно о поэме (на английском)

В 2017 году Илья Бузлов перевёл "Вино волшебства" свободным стихом, без рифмы, я же сейчас делаю рифмованную версию

Когда горы окрасило, точно вином,

На рассвете Времён, и как вино

Были моря…

          Амброз Бирс. Земные боги

На фоне зубчатых вершин в рассвете алом

Меж волн багровых, поднимаемых ветрами

Хрустальный кубок наполняю я вином,

Нектаром дорогим, и думая о неземном,

Я за звездой слежу, что бродит в красном мраке.

И пробуждается в тот час увитая кудрями

Императрица Фэнси, лоб её ласкают маки,

И крылья распахнув, презревши шквалы,

Взлетает ввысь, где раздроблённые опалы

Сиянья утра блещут в пенистых валах

И девы от волны бегут нежданной

Искать ракушки в рыжих моря мхах

На берегу, что манят формой странной

И Фэнси радуют, но бросив робкий взгляд

Она заходит в грот из розового шпата,

Где монстры охраняют мага-ренегата,

Что зрит на призраков через фиал граната,

В котором пламенем горит великолепный яд,

И сатанинский алый свет на лик его струит,

Но Фэнси не глядит в фиал за ним; она летит

К горе из льда в лучистых Севера штандартах,

Среди которых зима прячет яркие каменья

И ледяные царственные украшенья

Что покрывает снега робкий азурит.

Продолжение следует

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

В комнате моей

Неумолимо, быстро, зло стучат часы,

Тяжко, как демона неугасимый пульс,

Иль скрип весла Харона, когда он

Плывёт меж берегов, заполненных тенями.

Пробуждены средь склепов мозга моего,

Родятся голоса, сипящие тревожно,

Трепещут языки гадючьего расплода,

Ещё не выросшего толком среди клочьев

Истлевших саванов, бинтов иссохших мумий

И рассыпающихся костяных сплетений.

И эти голоса поют негромким тоном

Все ядовитые, докучные мотивы,

Которые ты тоже слышал, о Бодлер,

Среди полуночи, когда луна спускалась

В сопровожденьи катафалка грёз из туч

К надиру безнебесного унынья.

Мерцающие тьмой раздвоенные жала!

И хоть мы возгоняем неустанно

Болиголова и непентеса экстракты,

Не в силах мы убить тех малых, тонких змей,

Рождённых ламией Меланхоли́ей,

Что пьют дыхание, высасывают вены,

И душат бархатною массою своею.

Ныне

Мысли мои влекут сандал и мирра скорби,

Под саванами всех печалей вечных,

Средь сожалений о былом они, как некрофоры*,

Ходы копают от могилы до могилы,

Иль, приостановившись, вдруг бормочут

Обрывки древних незапамятных элегий,

Плач вознося какой-то дивной и великой

Любви ушедшей, точно пышность Экбатаны,

Что ныне жи́ва лишь в эподах, но восстанет,

Дабы преследовать как призрак дни и утра,

Обеззолоченнные силою упадка,

В одеждах цвета ослабевших солнц

И коронованные осенью тлетворной.

Иные мысли дышат

Ломким и лёгким, точно трупы мотыльков,

Иссохшим прахом давних идеалов,

Или являют пред пытливым взором

Мумифицированный лик пылающих невзгод,

Угрюмость вечеров и лун погибельный полёт,

Их кры́ла потемнели. О смертях влюблённых

Я размышляю и сквозь дважды пролитые слёзы

Вновь собираю нити, что сплели Лахезис с Клото

И перерезала Атропос; вижу мрачный

Зловещий блеск железных хладных ножниц

Сквозь рассечённый гобелен времён.

Что ж за оружье взять теперь? Какой оплот

Воздвигнуть против времени и горя?

Какие рвы очистить и наполнить

Вода́ми смерти, что Гоморру окружали,

Которых не пересечёт морской термит,

Чтоб грызть эбеновую башню, чернодревый

Ковчег, хранящий муз завет? Какого

Великолепием грааля налитого

От бога или Сатаны достанет

Для всех бесхлебных дней, трудов ненаграждённых?

И всё же, за столь малый кошт, несомым песнью

Поплыть куда-то, за Элизиум и Те́лем,

И увидать восставший из забвения

Прекрасный берег дивных ароматов,

Легенд бескрайних! Чтоб мечты возжечь

В Тельце, на розовом Альдебаране

Иль на Антаресе огромном, точно небо,

Затем умерить жар и закалить

Дамаски мыслей в хладных апоастрах,

В афелиях, вдали от ярых звёзд!

Пройтись неспешно по твердыням солнц Тифона!

Возлечь на дальних кольцах у Сатурна, прокатиться

С Плутоном по его орбите ввечеру,

Чей Геспер — гаснущее солнце! Красоваться

Перед слепыми в пурпуре нетленном,

Из мурекса морей Урана извлечённом,

И в киновари пламенной Вулкана,

Надетой против сих томительных туманов

И зимних те́ней! Так мы торжествуем,

Так лавр вздымается над тисом и анчаром,

И мы не отрекаемся ни разу

Ни от трудов тяжёлых, ни от скорбей

Что исполняем по судьбы обету

В высокой Алхимической твердыне,

Нам служат ревностно Азот и Алкагест.**

Из грязи тусклой и песка мы сотворяем

Металл пактольский***. Испаряясь из кубов,

Мир растворяется как опиумный дым

Иль каплет, сгущиваясь в зелия и яды,

Что грезились Цирцее с Симаэтой****. Мы

Как Дедал возвели свой лабиринт из слов,

Где наши мысли — Минотавры о двух смыслах,

Которым суждено прожить эпохи.

Бесчисленных ироний наших сонм,

Ползущих точно мраморные змеи

Сквозь бездны времени, вонзит свои клыки

В мозг будущих поэтов. Наши луны

И трупы красоты продолжат плавать

В краях, где дымом вечно курится земля,

Где Лар с Лемуром спор давно ведут без толку,

Где носится Химера, и где Сфинкс

Всё так же правит безраздельно, где фантомы

Оттенка крови, те, которых мы

Из Дита выпустили, всё ещё блуждают

По городам и чащам, люд пугая.

И наши фосфорные лампы уж конечно

Служить способны нам не хуже прочих

На торном тракте к пристани Харона.

__________

Примечания

* Некрофоры — насекомые и животные, питающиеся трупами.

** Слово Azoth имеет несколько значений:

1. Скрытая трансформирущая сущность в человеке.

2. Одно из имён философского камня.

3. Алхимическая ртуть.

4. Имя шпаги Парацельса, в эфесе которой был заключён джинн.

Алкагест — универсальный алхимический растворитель.

*** Пактол — лидийская река, в которой искупался царь Фригии Мидас, чтобы избавиться от грозившего ему голодной смертью дара превращать в золото все, к чему прикасалась его рука. После того, как Мидас искупался в Пактоле, река стала золотоносной, а Мидас исцелился от своего дара.

**** Симаэта (Симайта) – чародейка из второй Идиллии Феокрита, где она описывает свершаемое ею со служанкой эротическое колдовство; во второй части она разговаривает с Селеной в ночном небе, рассказывая ей о своём коротком романе и предательстве со стороны красивого юноши Дельфиса.

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Болезненный и хрупкий, нежно-синий,

Над циклопическими стенами оплота

И скалами, плывущими над ними

Сквозь небеса в немыслимом полёте

Во тьме ночной эфирного пространства,

Извечной, чистой. И в пределах бездны

Царит безмолвие, молчанье мёртвых солнц,

И свет далекий здесь похож на призрак дней

Давно прошедших; или на воспоминанья

Плывущих по волнам тоскливого Забвенья

К беспамятным покойникам. Но Титанам,

В Тартар низвергнутым жестокими богами

Сей слабый свет сиял престольной мощью,

Утраченной, недостижимой точно призрак,

Наперекор провалам бездн и пораженьям.

И в этой мгле, в пустынном круге тьмы,

В безвидном воздухе, почти неразличали

Они друг друга, а для тех, кто пал недавно

Казались тонкой смутной тенью облаков

В безлунной полночи, бесформенны, черны,

Без естества и плоти, неподвижны.

Пламенный вихрь катастрофичной битвы

Забрал их огненность, оставив всех во мраке

Как статуи самим себе, что продолжают

Под ликом каменным терзаться болью страшной.

И блеск оружия, парадные доспехи,

Всё ржой омрачено, разбросано без лада

Вкруг них, где тьме нет дела до того,

Ржавь здесь иль ясный блеск: опущены долу́

Клинки бессильные и бесполезные доспехи

Поглощены пустыней, алчным прахом

Что знать не знал и знать не должен солнца.

*

Внезапен был

Тот перенос, точно удар метеорита –

Из мира битвы, где пылающая распря

Столь резко полыхнула в странных землях,

Открытых солнцу и полночным звёздам –

В глубины сумрачные эти, в мрак и тьму

Где воедино слились ночь, страданья,

Опустошенье и безгласность. Сей разгром

Невыносим воистину. Безмолвны

Низверженные в мрак лежат Титаны,

Где словно мощные неведомые крылья

Бесшумны и громадны, как дыханье

Угрозы близкой, нескончаемой, явилось

Мильоноголазое, исполненное жути

Отчаянье. Измученным сознаньям,   

И взорам их, исполненным страданий

Предстала Тьма в неисчислимых формах

Коварного, уто́нченного страха,

Такие ужасы ночь солнц сопровождают,

Падших богов бессильем странным поражая,

То был сам Хаос в тысячах обличий

И в бездну вечности влекущие фантомы.

*

От пораженья потемневшие, безгласны

Как Ме́мноны, чья песнь зари затихла

В тот час, когда угас последний трепет Солнца,

Титаны ждали. Время, в коем все оттенки

Сменялись в быстрых переменах света,

И волшебстве закатной пены облаков

Теперь одето в тускло-серое безмолвье

И скорбно тянется с медлительностью тяжкой

Сквозь серый мрак, как тот, кто не имеет

Надежд и сил, и обречён на вечный путь.

Всё запустение, вся эта безысходность

Безгласно как глубокая могила –

Столь велика та тьма – всего великолепья,

Эонов роскоши и древностей великих,

Забытых Временем побед. И боги там,

Без сна и отдыха среди сего Забвенья

Обречены страдать в тоске непреходящей

И безысходности тяжёлой, неизбывной

Посреди тёмной вечности Тартара

*

*

*

Перевод В. Спринский. Е. Миронова, ноябрь 2019