18 марта 2012 года, в воскресенье, в 19:00, в Большом зале Санкт-Петербургской Академической Филармонии имени Д.Д.Шостаковича состоится творческий вечер Д.Л.Быкова.

На встрече в Филармонии Быков прочитает свои стихи разных лет. Его поэзия звучит то иронично, но лирично и нежно, то обреченно, но всегда пронзительно.

На встрече слушатели смогут вступить в диалог с автором и задать интересующие вопросы.

Живой Житинский

Дмитрий Быков. Новая газета 27.01.2012.

25 января, но я еще этого не понял, потому что Житинский во мне жив и никуда исчезнуть не может. Он лучший человек и писатель, которого я видел, я привык говорить и думать его цитатами, чувствовать себя его персонажем и раз в полгода перечитывать его opus magnum — роман «Потерянный дом, или Разговоры с милордом». Для меня — и, рискну сказать, для моего поколения — эта книга была тем же, чем для семидесятников другой дом, «Пушкинский», битовский. А может, и чем-то большим — поскольку в узком кругу страсти и привязанности всегда сильнее.

Житинский был почти всем для очень узкой прослойки, но охарактеризовать эту прослойку мне трудно. Проще рекомендовать любую из его книг, поздних или ранних, — «Снюсь», «Лестницу» и продолживший ее сорок лет спустя «Плывун», «Государя всея сети», «Арсика», «Часы с вариантами», «Сено-солому», «Подданного Бризании»… Житинского называли то фантастом, то юмористом, но ни в одно определение и ни в одну школу он не укладывался. Он писал о той почти исчезнувшей (по крайней мере с экранов и из литературы) прослойке советских идеалистов — эмэнэсов, учителей, врачей, не просто интеллигентов, но еще и «воздухоплавателей», как называл их он сам. Мечтатели, романтики — пошлейшие слова. Им была присуща трезвая, порой циничная ирония — в сочетании с удивительной, детской сентиментальностью. И я часто плакал, читая Житинского. А ведь читать его я начал уже не в самом слезливом, подростковом возрасте — с «Лестницы», напечатанной в «Неве» в восьмидесятом. И отчетливо помню, как ревел в армии над финалом «Потерянного дома» в той же «Неве» или над крошечным рассказом «Стрелочник» из его раннего сборника «Голоса». Над чем там было плакать? Едет герой в вагоне поезда поздней влажной зимой и вдруг слышит объявление, что железной дороге требуются стрелочники и что одиноким стрелочникам предоставляется общежитие. «Я всегда был одиноким, но никогда — одиноким стрелочником». И дальше он устраивается на работу, живет в будочке, изготовляет себе два флажка — «я сошью их сам, это больше соответствует одиночеству»… Как пересказать эту невероятно смешную и трагическую, в общем, историю стрелочника, который раскладывает на полу будочки железную дорогу и играет в нее часами, а в реальности переводит одну-единственную дурацкую стрелку, от которой все равно никакого толку? Все дело было в музыке фразы Житинского, в его певчей легкости, в неуловимой предвесенней тоске, хотя умом-то я понимаю, что это еще и отличная метафора творчества, всегда игрового, всегда для себя. Он и в литературе был одинок — в том смысле, что подражателей у него не могло быть. Были ученики. Как издатель — а он создал первое в Питере частное издательство «Геликон плюс» — он открыл Дмитрия Горчева, тоже уже ушедшего, но еще при жизни ставшего сверхпопулярным. Он первым напечатал Ксению Букшу, Алю Кудряшеву, а уж сколько помогал автору этих строк — не перечислишь. Его усилиями в безденежные девяностые выходили отличные романы Александра Мелихова. Житинский обладал лучшими редактор-скими качествами — бескорыстной любовью к чужому таланту, чутьем и безошибочным вкусом. А завидовать он не мог никому, потому что сам все умел.

Я не говорю здесь о его титанической работе по легализации питерского рока, об организованных им фестивалях и концертах, о том, как он первым написал о Башлачеве, открыл «Наутилус» и написал первую в России детализированную и глубокую биографию Цоя. И рок, и интернет были для него не только возможностью переменить работу и жизнь, сбросить старую кожу («Люблю заниматься деятельностью, для которой я не предназначен»), но и шансом на то самое коллективное, радостное, всеобщее преобразование жизни, которым заняты любимые герои его романов. Вот сейчас объединятся жильцы улетевшего, волшебно переместившегося дома — и будет у нас общность нового типа. Вот сейчас возникнет сетевое сообщество под лозунгом «Мы самые добрые, самые сильные и никому не хотим зла» — и выберет королевича, Государя всея сети. Вот придет постаревший Пирошников в тот самый дом, где когда-то блуждал по бесконечной лестнице, и создаст в этом доме литературный кружок, и тогда правильные обитатели, вытесненные в подвал, выберутся оттуда и снова станут хозяевами собственной жизни… «Плывун» он привез в Москву за два месяца до смерти. Тихо продавал его на ярмарке нон-фикшн. Тихо подходили люди, знающие, кто такой Житинский, и разбирали книгу — им не надо было разговаривать: из его книг они знали все про себя и друг про друга. Вот почему про него так мало написано. Некоторые древние цивилизации не оставили письменности именно потому, что все общеизвестное и так известно, а главное на письме не выражается.

Житинский был мягким, но сильным человеком, ироничным, но чуждым всякого релятивизма. Он был первоклассным выдумщиком, изобретателем великолепных фабул, веселым и увлекательным рассказчиком — но все это было для него так естественно, что он отмахивался от любых комплиментов. Он умер за письменным столом, перед компьютером, заканчивая новый роман — продолжение «Государя», — в одночасье, так, кажется, и не заметив перехода в другую жизнь, о которой столько думал. «Всем бы такую жизнь и такую смерть», — говорят иные его читатели. Немногие друзья Житинского знают, чего стоила ему эта легкость — именно легким человеком называли его все, кто смотрел издали. Так что я был бы осторожнее в пожеланиях. Я пожелал бы такой жизни только тем, кто способен ее выдержать.

Но с Житинским не страшно. Он всегда что-нибудь придумает, чтобы очеловечить мир вокруг себя.

Прощание с Александром Николаевичем Житинским состоится в Центре современной литературы и книги на Васильевском (наб, Макарова, 10) в субботу, 4 февраля с 12 до 14 часов. Хоронить Александра Николаевича будут в Комарово, как он и завещал, сразу после прощания.

Роман Арбитман

ТАНДЕМ О ТАНДЕМЕ

Беда не в том, что книгу о либералах Стругацких написал поклонник Каддафи, а в том, что написал он ее халтурно.

Еще три года назад в ЖЗЛ чуть не издали (но не издали) книгу "Братья Стругацкие" Анта Скаландиса. Автор, как говорят, стал жертвой собственной дотошности: десятки страниц он посвятил поч-ти кафкианским перипетиям борьбы своих героев с тогдашними "молодогвардейцами" за книжное издание "Пикника на обочине". А когда нынешние "молодогвардейцы" будто бы предложили биографу не зацикливаться на темном прошлом ради светлого будущего, он не послушал доброго совета. В результате семисотстраничный том перекочевал в АСТ, а вакансию в серии ЖЗЛ заполнили томиком вдвое меньшего объема.

Но еще в ту пору, когда сведения о будущей книге просочились в Сеть, соседство фамилий "Стругацкие" и "Володихин" вызвало у любителей фантастики оторопь: слишком часто Дмитрий Михайлович декларировал свои "имперские" и националистические взгляды, едва ли близкие Стругацким.

В книге и впрямь перебор дурной конспирологии и странных намеков — например, глубокомысленно обсуждается слух о том, что в начале 60-х Стругацких-де приняли в масонскую ложу. А как вам совет вырезать из "Трудно быть богом" семь монологов и составить некий философский трактат? Или утверждение о том, что в названном романе "между Традицией и фашизмом поставлен знак равенства"? Ну а для сравнения одинокого бунта Руматы в финале романа с "экспортом демократии" с применением натовских танков" надо иметь о-о-очень специфические мозги...

Впрочем, на наш взгляд, главная беда книги отнюдь не в том, что биографию либералов Стругацких взялся писать поклонник "русских маршей", защитник Каддафи и сторонник введения цензуры.

Беда в том, что книга просто плохо написана — поспешно, неряшливо, без старания. Хотя идея доверить биографию братьев-соавторов двум другим соавторам не лишена остроумия (тандем о тандеме). Хотя в общем проекте 70-летний фантаст Прашкевич, похоже, сыграл роль "второй скрипки", отвечая за скромные мемуарные фрагменты, а главную партию исполнил более молодой и менее искушенный в литературе Володихин. Вряд ли мэтр, полвека проживший при социализме, не в курсе, что "Софья Власьевна" — эвфемизм советской власти, а вовсе не КГБ (но именно так утверждается в книге). И едва ли даровитый Прашкевич виновен в десятках корявостей, разбросанных по тексту: "о бесконечно более сложных вещах", "человек, сердцем приросший к творению Стругацких", "немилосердно тыкают читателя в тезис", "либерализация шибала фонтаном" и т.п.

Книга пестрит ошибками: одни и те же цитаты дублируются в нескольких местах, повесть "Путь на Амальтею" перепутана с "Пикником на обочине", Андрея Воронина из "Града обреченного" называют Вороновым, начальная фраза романа Мелвилла "Зовите меня Исмаил" тут почему-то выглядит как "Зовите меня Израэль" (сетевые комментаторы ядовито предположили, что у националиста Володихина, мол, оговорочка по Фрейду).

Все детали биографии героев взяты из их опубликованных писем, автобиографических "Комментариев к пройденному", упомянутого тома Скаландиса и скреплены на живую нитку. Авторы утверждают, что главными персонажами книги о писателях должны быть их произведения, но и разбор текстов тут, мягко говоря, далек от идеала. В лучшем случае это школьная арифметика ("число прилагательных уменьшилось, зато вырос процент глаголов"), а в худшем — перлы типа: "Передавать душу" напрямик, поставив "камеру" в головном мозге и близ сердца, авторы больше не пытаются".

Аналитику подменяют эмоциональные всхлипы: "В этих описаниях то-же виден уже писатель!", "Культовая вещь, подлинная наука, безоговорочное попадание в "яблочко"!", "Обычные люди... Но как они хороши!", "Какие полнокровные образы, какая жизнь в людях, какая игра характеров!", "Победят жажда жизни, ее вкус, сияние, трепет!", "Восторг! В таком обществе хочется жить!" И даже такое: "Сколько юного восторга вспыхивало от суровой борьбы наших передовых ученых с империалистическими шпионами и агрессорами!" Право же, Стругацкие не заслужили, чтобы о них писали в стилистике Семена Бабаевского или Александра Казанцева…

Напоследок мы припасли цитату о непростых взаимоотношениях Стругацких со своим знаменитым польс-ким коллегой: "Лем не раз наезжал на Аркадия Натановича". Круто! Увы, мы так и не узнаем: носил ли автор "Соляриса" малиновый пиджак и золотую цепь? Раскидывал ли пальцы веером? Быть может, об этом нам расскажут в "жэзээловской" биографии Лема.

Но хотелось бы, чтобы книгу поручили не Володихину с Прашкевичем, а специалистам поосновательнее — ну хотя бы Тине Канделаки и Диме Билану.

* Дмитрий Володихин, Геннадий Прашкевич. Братья Стругацкие. — М.: Молодая гвардия, 2012 (Жизнь замечательных людей). — 352 с.

В Великобритании опубликован потерянный роман Артура Конан Дойля "Повествование о Джоне Смите" ("The Narrative of John Smith"). Неизвестное произведение автора книг о Шерлоке Холмса было представлено публике 26 сентября 2011 года.

"Повествование" было написано Конан Дойлем в 1883-1884 годах, за несколько лет до выхода "Этюда в багровых тонах" — первой повести о Холмсе и является первой попыткой автора перейти от рассказов к крупной форме. Автору тогда было 23 года. Закончив роман, он отправил его в издательство, однако рукопись потерялась при пересылке. После этого Конан Дойль решил вновь написать текст по памяти. Именно эта версия и готовится к публикации.

Герой романа — 50-летний "рядовой обыватель", страдающий подагрой. Он прикован к постели и делится своими мыслями об окружающей действительности с теми, кто приходит его навестить. По словам издателей, в романе не обошлось и без детективного элемента, и без частичной автобиографичности.

В книге всего 144 страницы: поскольку Конан Дойль восстановил роман не полностью, "Повествование" обрывается после шестой главы. Тем не менее, издатели отмечают, что в тексте встречаются идеи и персонажи, впоследствии использованные автором в произведениях о Шерлоке Холмсе. В частности, квартирную хозяйку Джона Смита, Миссис Рандл, называют прототипом Миссис Хадсон.

Книга напечатана на основе записей, поступивщих в фонд Артура Конан Дойля в 2004 году, которые можно увидеть в живую в Library’s Sir John Ritblat Treasures Gallery до 5 января 2012 года.

Также на презентации книги присутствовал Энтони Горовиц, который при поддержке фонда Артура Конан Дойля пишет новый роман о приключениях Шерлока Холмса под названием "The House of Silk" и который должен выйти в ноябре этого года.

Волгоградская фантастика – это явление. И связано оно не только с известными именами (в первую очередь Евгений Лукин), но и с общим высоким уровнем жанра фэнтези именно в нашем городе. Достаточно сказать, что здесь издается один из лучших в Европе (!) журналов этого направления «Шалтай-Болтай», Волгоград известен как родина гремевших когда-то фестивалей «Волгокон». А как обстоят дела сейчас? С этой целью мы и собрали в конференц-зале ОАО «Волга-Медиа» самых известных литераторов и издателей, имеющих отношение к данному жанру.