Тереза Саймонз, дочь американского военного, родилась в Англии, затем на долгие годы переехала в США, а затем возвращается обратно в страну своего детства. Не от хорошей жизни возвращается. И не в силу «производственной необходимости». Внезапно оставшись вдовой (ее мужа-фэбээровца застрелил американский маньяк), она приезжает в маленький британский город, чьи жители совсем недавно тоже испытали нападение своего собственного вооруженного безумца. Формально ничего не связывает двух маньяков, кроме modus operandi. Однако Терезе кажется, что нечто общее тут есть. И что как только она поймет, отчего вроде бы обычный горожанин из Булвертона открыл огонь по окружающим людям, это ее открытие как-то поможет понять смысл действий убийцы ее мужа...
Роман «Экстрим», вышедший из-под пера британского писателя Кристофера Приста, недавно увидел свет в серии «Интеллектуальный бестселлер» издательства «ЭКСМО». Прежде чем подробнее коснуться особенностей сюжета книги, следует рассказать об авторе и предыдущих его романах — два из них ныне переизданы в той же серии.
Создатель «Экстрима» долгое время был известен российским (а до того — советским) читателям как «твердый» научный фантаст, создатель романов «Опрокинутый мир» и «Машина пространства», которые были выпущены в популярной некогда серии «ЗФ». И лишь сравнительно недавно, уже в начале третьего тысячелетия, когда на русском вышел роман «Престиж» (написанный еще в 1995 году), русскоязычному читателю открылось «второе лицо» Приста.
«Престиж», безусловно, содержит элементы фантастики, но не вписывается в привычную схему science fiction. Читатель становится свидетелем схватки двух английских фокусников, живших в XIX столетии, — Альфреда Бордена и Руперта Энджера. Мы имеем возможность взглянуть на события с двух точек зрения и понять, что у многолетней бессмысленной вражды двух мастеров престидижитации нет ни смысла, ни виноватых. Два мэтра подстраивают друг другу гадости, завидуют успехам друг друга и непрерывно совершенствуют свое искусство, чтобы досадить противнику. Тайна одного из соперников, Альфреда Бордена, так и остается до конца не раскрытой; тайна второго тесно связана с выдуманным открытием реального физика Николы Теслы. Но финал романа, переносящий нас в фамильный склеп Энджеров, по-прежнему оставляет много вопросов...
Впрочем, даже не будь в книге элемента необычайного, сюжет все равно бы приковывал читательское внимание. Ибо мир иллюзий — особая вселенная, где действуют иные правила и где главное происходит не на глазах у почтеннейшей публики, но скрыто от глаз. Вот и история взаимоотношений потомков двух фокусников, жителей современной Британии, выведена за скобки. Но додумывать можно сколько угодно — сюжет позволяет.
Благодаря экранизации — фильму Кристофера Нолана с участием Кристиана Бейла и Хью Джекмена — роман «Престиж» стал популярен и в нашей стране. На волне этой популярности у нас выпустили еще один роман «непохожего» Приста — «Гламур». На языке оригинала опубликован значительно раньше «Престижа», но до нас дошел позже: к прихотливости фантазии Приста, вышедшего за рамки привычной SF, надо привыкнуть.
Роман о фокусниках был более прост, «Гламур» более прихотлив. В центре произведения присутствует фантастическая идея невидимости, но не той, которой добивался соотечественник писателя, уэллсовский Гриффин. Невидимость Сьюзен, возлюбленной тележурналиста Ричарда Грея, не связана с нарушением физических законов, а скорее имеет отношение к психологии. В конце концов опытные японские ниндзя могут «отводить взгляд» своих противников, но этот вовсе не означает, будто их физические тела перестали отражать свет. Оказывается, существуют люди, обладающие «гламуром» — причем слово это (The Glamour) означает не столько «очарование», сколько «чары». «Гламурные» персонажи могут оставаться за пределом видимости простых смертных и по сути паразитировать на них: воровать одежду, вещи, продукты, будучи в полной уверенности, что мошенников никто не увидит и не схватит за руку.
Сьюзен, по счастью, пребывает в пограничье между «видимым» и «невидимым» миром, и она изо всех сил старается быть обычным человеком и законопослушным членом общества. А вот ее дружок, Найалл, невидим необратимо — и это обстоятельство провоцирует в нем чувство презрения к простым смертным и одновременно чувство глубокой зависти к ним. Ричард Грей, как выясняется, «гламурен» лишь частично, а потому ненависть к нему становится смыслом существования Найалла. Когда-то невидимкой владела любовь к Сьюзен, теперь же осталась одна вражда к своему счастливому сопернику... Пожалуй, в Найалле есть что-то от уже упомянутого героя Герберта Уэллса, Гриффина. Ощущение изгойства (связанного с невероятными возможностями) безвозвратно разрушает психику. В финале невидимке удается победить и вытеснить Грея. Но счастья это никому из персонажей романа не принесет. Даже победителю...
Такой же открытый, многозначительный финал ждет и читателей романа «Экстрим», упомянутого в начале нашего обзора. Формально книга Приста (написанная в 1998 году) — не столько детектив, сколько тоже фантастика: в мире, где живет Тереза Саймонз, виртуальные технологии достигли высот. Можно «оцифровать» воспоминания любого свидетеля любого происшествия и на этой основе сконструировать компьютерную действительность, внешне неотличимую от реальной жизни. Надев виртуальный шлем компании «Экс-Экс» (и заплатив приличные деньги), человек может увидеть мир глазами кого угодно — вплоть до тех же маньяков, один из которых терроризировал Булвертон, а второй сделал Терезу вдовой.
Автор довольно долго водит за нос читателя. И нам, и героине кажется, что, прокручивая виртуальную ленту событий, мы в конце концов приблизимся к разгадке. В действительности же писатель потихоньку подводит героиню к пропасти безумия, за которой грань между реальностью и компьютерным «новоделом» окончательно стирается. И в финале сама Тереза уже не может разобрать, где прошлое, где настоящее, где реальность, где электронное порождение фирмы «Экс-Экс». И когда Тереза в своем выдуманном путешествии спасает своего мужа от пули маньяка, она уже верит: это на самом деле. Это правда. Или почти правда?.. Ох, только бы не думать об этом маленьком, но таком роковом «почти»...
Грядущий 2009 год будет, вероятно, памятен всем, кому небезразлично творчество братьев Стругацких: на экраны выйдут сразу два фильма — экранизации романов писателей: «Трудно быть богом» (Алексей Герман) и «Обитаемый остров» (Федор Бондарчук).
Однако и уходящий 2008 год тоже оказался важной вехой стругацкианы — увидели свет несколько книг, имеющих прямое отношение к «жизни и творчеству» этих знаменитых советско-российских фантастов.
Минувшей весной появился четвертый том серии «Неизвестные Стругацкие» (составитель — Светлана Бондаренко), подводящий итог публикации черновиков и вариантов произведений авторов.
Позже был выпущен обширный биографический том Анта Скаландиса «Братья Стругацкие» (издать книгу планировалось в серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия», но из-за обстоятельств непреодолимой силы право выпуска перешло к АСТ).
Наконец, осенью 2008-го на книжных прилавках возникла первая книга «Письма. Рабочие дневники. 1942—1962 гг.», в маркетинговых целях снабженная уже знакомым серийным брендом «Неизвестные Стругацкие» (составители и публикаторы — Светлана Бондаренко и Виктор Курильский).
Возможны варианты
Четырехтомник с черновиками и вариантами, кстати, мог бы вообще не состояться: Борис Стругацкий долго сомневался, следует ли осуществлять этот проект в принципе.
«Недоделанное... необработанное, — говорил мэтр будущей составительнице серии. — Под такими текстами подписываться стыдно...»
Мысль о том, что читателям совсем не обязательно знать, «из какого сора» явились те или иные любимые тексты, наиболее емко выразил Михаил Лемхин.
В статье, включенной — в порядке нездорового плюрализма — в заключительный том, Лемхин советовал не подпускать публику ко всему этому «сору», дабы не уронить реноме знаменитых фантастов.
Светлане Бондаренко (благодаря усилиям которой ранее осуществилось 12-томное собрание сочинений Стругацких, где произведения впервые публиковались без цензурных изъятий) пришлось приложить немало усилий, пока Борис Натанович не дал согласие на публикацию.
Члены исследовательской группы «Людены», помогающей составителю, исходили из того, что творчество братьев Стругацких — не просто совокупность текстов, но социокультурный феномен, который вызывает интерес и на макроуровне, и на микроуровне.
Публикация черновиков и вариантов должна была продемонстрировать (и продемонстрировала) не только сам процесс кристаллизации конкретных замыслов, но и писательскую эволюцию.
От простого к сложному, от любительства к высокому профессионализму, от безоблачного мироощущения к беспокойству (один из вариантов «Улитки на склоне» назывался, кстати, «Беспокойство»). От первых сомнений к осознанию глубоких противоречий, заложенных в основе окружающего мира.
Та же «Улитка на склоне» — один из самых мрачных текстов авторов — задумывалась поначалу как приключенческая повесть про космических робинзонов. А к антитоталитарному «Обитаемому острову» авторы приступали, имея намерение написать незамысловатый боевик о приключениях супергероя-комсомольца...
«Раскопай своих подвалов и шкафов перетряси...»
Биография писателей, представленная Антом Скаландисом, вызвала среди почитателей Стругацких реакцию далеко не однозначную.
С одной стороны, современный биограф актуализовал огромное количество документов, прежде лежавших под спудом, просеял тонны периодики, взял десятки интервью у друзей и близких писателей. Некоторые дни жизни писателей воссозданы едва ли не по часам, а некоторые факты стали достоянием читателей впервые.
Биограф запечатлел отношения писателей со своими издателями — сперва почти идиллические, затем все более напряженные, переходящие (уже на исходе брежневского маразма) в позиционную войну, когда издательских начальников можно было обуздать, играя на противоречиях в среде самого высокого советского руководства.
Скаландис не упустил ни одного значимого конфликта, а историю борьбы писателей за книжную публикацию многострадального «Пикника на обочине» запечатлел во всех безрадостных подробностях.
Короче говоря, автором книги (как выразился по аналогичному поводу Саша Привалов в «Сказке о Тройке») «проделана большая работа... добрые намерения... в самом деле, человек же старался...».
С другой стороны, Скаландис порой явно не справлялся с собранным им обширным материалом, пренебрег искусством отсекать лишнее, располагая сведения хаотично.
Подробности личной жизни старшего из братьев были нарочито выпячены — чуть ли не в духе нынешнего гламурного журнализма. И, что самое прискорбное, автор часто сбивался на дурную беллетристику, зачем-то поминая биографические обстоятельства собственной жизни, вряд ли тут уместные...
В отличие от Скаландиса, составители тома «Письма. Рабочие дневники...» воспользовались своими прерогативами комментаторов лишь в самой минимальной степени — если без связок или ситуативных разъяснений уж никак нельзя было обойтись.
В тех случаях, когда между письмами или дневниковыми записями Стругацких зияет явная лакуна, авторы заполняют ее относящимися к данной теме фрагментами воспоминаний, интервью и заметками, расширяя контекст. Если, например, братья в письмах обсуждают какую-нибудь статью или чье-либо выступление, читатель может тут же, не заглядывая куда-то в примечание, познакомиться с предметом обсуждения.
Первыми письмами Аркадий с Борисом обменялись еще во времена Великой Отечественной, в 1942 году. До 1957 года переписка была нерегулярной, а затем обмен посланиями перестал быть спонтанным и стал соотноситься с их творчеством (старший из братьев-соавторов жил в Москве, младший — в Ленинграде). Эпистолярное общение достигло пика в 1966 году (за 12 месяцев — 75 посланий!) и прекратилось в 1984 году.
Читатель становится свидетелем увлекательного процесса развития личностей: молодые люди, абсолютно советские догматики-сталинисты, постепенно меняются, трансформируются, и вскоре от былой наивности не остается уже и следа.
Период, ограниченный рамками первого тома (1942—1962), был отмечен первыми рассказами и первой опубликованной совместной книги «Страна багровых туч» (1957), а завершился годом, когда в ежегоднике «Фантастика» вышла повесть «Попытка к бегству», знаменующая новый этап творчества писателей.
А дальше будет «Трудно быть богом» (1964), а там и середина 60-х — самый плодотворный период писателей, и пора стремительного общественного «похолодания»...
Впрочем, все это пока еще за рамками первого тома. Продолжение следует. Мы с вами, увы, уже знаем будущее, а герои этой книги еще пока полны счастливого неведения...
Коллаж Niki Sublime по мотивам новости о пропаже искусственной головы Филлипа Дика, созданной робото-скульптором Дэвидом Хадсоном в 2006 году
Ставший посмертно знаменитым после триумфа фильма «Blade Runner» Ридли Скотта (экранизации романа «Снятся ли андроидам электроовцы?») Филип Кендред Дик скончался еще в марте 1982 года.
Собственно говоря, вероятность того, что писатель мог бы благополучно дотянуть до 16 декабря 2008 года, была исчезающе мала.
Дик из целлулоида
Человек некрепкого здоровья, к тому же отягощенного дурной наследственностью, фантаст усугублял свои хвори лихими смесями разнообразных лекарственных препаратов, далеко не всегда безобидных. Плюс, естественно, LSD.
Однако, не будь этого убийственного коктейля, читатель, возможно, не досчитался бы многих популярных книг, а зритель — еще более популярных фильмов.
Дик не успел вкусить кинематографической славы: он умер в год премьеры шедевра «Бегущий по лезвию», а уж затем Голливуд стал пользоваться произведениями фантаста, значительно отклоняясь от фабулы.
«Вспомнить всё» (Total Recall) Пола Верхувена (1990) с Арнольдом Шварценеггером — это уже не столько по Дику, сколько по мотивам, навеянным Диком (автор мертв, сценарист свободен).
После фильма «Blade Runner» бесспорных шедевров «по мотивам» не случилось, однако кинематограф обогатился полудюжиной как минимум профессионально сделанных работ.
Тут и «Крикуны» (Screamers) Кристиана Дюгея (1996; как и у Скотта, кто из героев робот, а кто человек, отличить невозможно вплоть до финала). И «Особое мнение» (Minority Report) гранд-мастера Стивена Спилберга (2002), где персонаж Тома Круза пытался предотвратить собственное будущее. И «Час расплаты» (Paycheck) Джона Ву (2003), где Бен Аффлек расследовал тайны прошлого своего героя...
Из прочих экранизаций выделим еще одну — «Помутнение» (A Scanner Darkly) Ричарда Линклэйтера (2006). Если в других картинах сценаристы сильно отходили от первоисточника, то здесь авторы следуют за Диком.
Агент (Киану Ривз), внедренный в наркоманскую среду, чтобы найти поставщиков синтетической дури, вынужден следить за самим собой, что приводит к конфликту полушарий его головного мозга и душевной болезни, усугубляемой наркотиком.
Режиссер применил метод ротоскопа — то есть обычное игровое кино было затем обработано с помощью компьютерной программы, превратившей живых героев в анимационных.
Такая методика позволила безболезненно внедрить элементы наркотических галлюцинаций главного героя (скажем, когда люди превращаются в жуков, оставаясь при этом людьми).
В некоторых эпизодах картина довольно близка к «Страху и ненависти в Лас-Вегасе» Терри Гиллиама, также построенной на визуализации измененного — под воздействием наркотиков — сознания. Кстати, в свое время Гиллиам сам замышлял экранизацию «Помутнения», но затем, как известно, передумал...
Дик из бумаги
До недавних пор Дика на русском языке издавали вроде бы и много, но как-то хаотично и с оглядкой-опаской. Из всего наследия писателя выхватывались отдельные тексты, по преимуществу известные, однако никто не рисковал публиковать всё подряд.
В «Лениздате» (1992) вышел сборник Дика (упомянутые «Электроовцы», «Человек в Высоком замке» и «Стигматы Палмера Элдрича»).
И поныне «Человек в Высоком замке» — недостижимый идеал для многих сочинителей в жанре альтернативной истории: мир, где Третий рейх одержал победу (и борется с теми, кто в эту победу не верит), выглядит у Дика донельзя мрачной галлюцинацией, из-под власти которой невыносимо трудно выбраться...
Питерская Terra Fantastica (1992) выпустила «Убика» в переводе Андрея Лазарчука. В «Титуле» (1993) к «Убику» добавили «Свихнувшееся время», «Наркотик времени» (он же «Жди теперь прошлого года») и рассказы.
Киевский «А.С.К.» (1993) ввел в оборот романы «Предпоследняя истина» и «Духовное ружье». Калининградское издательство «Российский запад» (1993) представило «Гибельный тупик». «Центрполиграф» (1996) положил в копилку «Глаз в небе», «Куклу по имени жизнь» и «Мастера всея Галактики». И так далее.
Некоторое время казалось, что Дика возьмет под свое крыло АСТ (в начале века выпустившая в разных сериях романы «Пролейтесь, слезы», «Свободное радио Альбемута», «Обман Инкорпорейтед», «Валис» и др.).
Однако последние шесть лет за Дика основательно взялась петербургская «Амфора» (выпустившая в том числе ранее не изданную на русском «Трансмиграцию Тимоти Арчера»).
К юбилею фантаста «Амфора» подогнала и свежепереведенную книгу француза Эммануэля Каррэра «Филип Дик: Я жив, это вы умерли» (1993) — формально биографию американского писателя, фактически роман-реконструкцию, нанизанный на биографический шампур.
Дик как диагноз
Каррэр-биограф не обманул ничьих ожиданий, выстроив свою книгу так, чтобы подтвердить крайне популярную в среде любителей фантастики версию о Дике как о свихнувшемся гении (или гениальном шизофренике). Биограф описал жизненный путь героя как странствие от одного комплекса к следующему, от одной мании к другой.
Комплекс вины? Вот он: во младенчестве скончалась сестра-близнец Фила, Джейн, а Фил выжил (позднее писатель пару раз покушался на самоубийство, но всякий раз медики оказывались быстрее ангелов).
Комплекс лузера? Налицо: среди нормальных писателей, сочиняющих умные мейнстримные романы, он как изгой со своей фантастикой (несколько раз Дик добросовестно замахивался на мейнстрим, но каждая такая попытка оканчивалась неудачей).
«Это были книги с неясной и неровной структурой, полные угрожающе пустых диалогов, раскрывающие в чистом виде меланхолию, присущую их автору…»
Мессианский комплекс? Есть и такой: поздний Дик был, судя по всему, одержим мыслью о том, что Кто-то Там Наверху подает ему сигналы, используя писателя как транслятора.
До сих пор не опубликованы сотни страниц неупорядоченного потока сознания Дика, будто бы навеянного извне. Один раз, кстати, голос свыше оказался весьма кстати, подсказав трудноопределяемый диагноз болезни сына писателя, — мальчику сделали операцию и он поправился.
Мания преследования? И это в наличии: под влиянием психотропных средств и по внутренней потребности видеть опасность в разнообразных проявлениях окружающего мира Дик с возрастом всё серьезнее относился к теории злоумышленного проникновения в его жизнь разнообразных темных сил.
Он был уверен, что окружающие — не те, за кого себя выдают, что его домашний телефон прослушивается, что за ним ходят соглядатаи ФБР. Неожиданное приглашение Станислава Лема приехать в Польшу Дик принял за ловушку КГБ, а получив безобидное письмо от читателя из Эстонии, писатель настрочил несусветную телегу в компетентные органы.
Впрочем, последняя из названных маний, по Каррэру, способствовала развитию главной темы в творчестве писателя — то, что, собственно, превратило Дика в культового писателя и обеспечило ему прорыв в будущее: имею в виду мотив мира как глобальной обманки, мира-подмены, победы психоделической грезы над сугубой реальностью.
«Ни в чем нельзя быть уверенным. В действительности всё не так, как на самом деле» — вот credo Дика. С кем протекли его боренья? Вопрос открыт.
Еще до возникновения феномена виртуального пространства фантаст создал его аналог (далеко не всегда психохимического свойства), отчего во времена торжества компьютерных технологий замысловатые выдумки сорокалетней давности выглядят на диво актуальными.
Книга Каррэра, конечно, не конгениальна лучшим романам его героя, но написана под явным его влиянием — что отрадно. Общее впечатление слегка портят авторские проколы (биограф путает Андрея и Арсения Тарковских; вместо свидригайловской «баньки с пауками» возникает цивилизованная «ванна с пауками»), а еще больше — небрежность переводчика.
Так, например, в тексте упоминаются некие Джон Колье и Мирсея Элиад, в которых с некоторым трудом можно опознать Джона Кольера и Мирчу Элиаде... хотя, быть может, в вывихнутом мире Дика и впрямь существовали такие персонажи?
Хотя в Штатах эта книга увидела свет еще в начале 2008-го, отдадим должное оперативности отечественных издателей короля страха. Другое дело, что перед нами типичный «поздний Кинг», то есть далеко не самый лучший.
Жизнь после аварии
Руководитель крупной строительной фирмы Эдгар Фримантл чудом не погиб во время аварии на подведомственной ему стройке: автомобиль, в котором он сидел, зацепило падающим башенным краном. Герой получил сильную черепно-мозговую травму, серьезно повредил ногу и остался с культей вместо правой руки.
Фримантл стал путать слова и страдать приступами необъяснимой ярости; в конце концов его бросила жена Пэм, с которой он прожил два десятка лет. Герой стал подумывать о самоубийстве, и тут его психиатр предложил ему на годик удалиться от мира, сняв дом где-нибудь на отшибе.
В итоге было выбрано бунгало на заглавном острове Дьюма-Ки во Флориде: место отдаленное, жителей мало, климат хороший, океан близко. Но именно здесь, на острове, с Фримантлом начали происходить весьма странные события...
На время оставим героя в покое и поговорим о его создателе. В 1999 году Стивен Кинг тоже чуть-чуть не расстался с жизнью — во время его утренней пробежки писателя сбила машина и он еле-еле выкарабкался.
С тех пор в его творчестве навязчивым рефреном присутствует мотив аварии, которая едва не кончилась для кого-то из главных персонажей фатально. До выхода «Дьюма-Ки» этот мотив был наиболее заметен в романах «Ловец снов» и «Темная Башня», а также в мини-сериале «Королевский госпиталь» — кинговском ремейке артхаусного мистического сериала Ларса фон Триера.
На наш взгляд, дело не в болезненной зацикленности автора на неприятном эпизоде своей биографии, но в недостатке иного эмпирического опыта у писателя, живущего в уединении: как это ни печально, авария была самым ярким событием в его судьбе за два последних десятилетия.
Писатель, будь он хоть трижды фантаст, не может совсем обойтись без реализма и вынужден выдергивать по нитке из одних и тех же окровавленных больничных бинтов.
Поначалу читатель сочувственно откликался на сюжетные дубли, однако постепенно даже самых стойких фанатов короля Стивена эти неизбежные «аптека — улица — фонарь» стали постепенно раздражать.
Неслучайно уже в начале нынешнего столетия Кинг пообещал читателям, что уйдет на покой, как только завершит «Темную Башню»: мол, в этом возрасте, да еще после тяжелой болезни, он уже ничего оригинального создать не сможет и потому, дескать, не хочет, чтобы его поклонники стали свидетелями его творческого угасания.
Будучи редкостным трудоголиком, Кинг своего обещания, разумеется, не исполнил, но диагноз себе поставил верный. Действительно, в каждой вещи, написанной после 1999 года, число самоповторов стало угрожающе расти и в «Дьюма-Ки» достигло максимума.
Персефона, гоу хоум!
Вернемся к Эдгару Фримантлу. Действие романа тянется неторопливо, а потому первые из упомянутых странностей выявляются примерно на исходе первой трети романа.
Свойственная ампутантам фантомная боль (когда дает о себе знать уже не существующая конечность) в данном случае трансформируется в мучительный зуд в отрезанной руке — и избыть его можно, только если здоровой рукой герой начинает что-то рисовать, с натуры или нет.
Получившиеся картины обладают разнообразными необъяснимыми свойствами: герой с помощью своих графических или живописных работ может отображать происходящее за тысячи километров от Дьюма-Ки.
А еще он с помощью своих рисунков может, например, излечить своего друга от смертельной болезни («вынув» пулю из его головы) или, допустим, сломать далекий разводной мост («стерев» главную шестеренку подъемного механизма).
Кроме того, Фримантл-художник способен предсказывать будущее, узнавать тайны прошлого, говорить с призраками и ошеломлять своим новообретенным изобразительным талантом самых взыскательных искусствоведов.
Жизнь как будто налаживается, раны потихоньку затягиваются, приступы ярости проходят, жена готова вернуться... Но за всякий необычайный дар приходится дорого платить.
Как выясняется уже к середине книги, сверхъестественные способности героя — побочное следствие пробуждения от многолетней спячки жуткого потустороннего разума, таящегося в старинной фарфоровой кукле.
Древние греки называли существо Персефоной — владычицей преисподней, римляне — Прозерпиной, хотя на самом деле монстр намного древнее и греков, и римлян, и египтян, и вообще, откуда он (она) взялся (взялась), даже помыслить страшно.
Уже по этому краткому пересказу фабулы заметно, что король Стивен в новой книге основательно попасся на своих собственных фантастических угодьях, заимствуя крупные и мелкие повороты сюжетов из «Мертвой зоны», «Мешка с костями», «Безнадеги», «Сияния», «Истории Лизи» и еще множества других. Кинг даже — до кучи — для кульминационного эпизода позаимствовал коробку в форме сердца из одноименного романа своего старшего сына Джозефа.
Конечно, писательское мастерство не пропьешь: даже в этом насквозь вторичном и безмерно затянутом романе есть несколько по-настоящему жутких сцен и как минимум один непредсказуемый сюжетный поворот. Да и саспенс всю дорогу нагнетается не зря.
На последних тридцати страницах проглядывает прежний Кинг, энергичный и динамичный, так что эпизод финального пленения и изгнания монстра прочитывается на одном дыхании. Но...
Будь это рассказ или хотя бы повесть в полторы сотни страниц, слабые стороны произведения не успели бы так заметно проявиться. Увы, в романе «Дьюма-Ки» без малого семьсот полновесных страниц, и американский редактор книги Чак Веррилл (которому автор в послесловии выражает благодарность за «сочетание мягкости и безжалостности») был, похоже, недостаточно безжалостен к мэтру.
Альтернативно-исторический подход примечателен тем, что порою настигает даже тех из фантастов, которые к подобному жанру изначально не причастны. К примеру, англичанин Джордж Оруэлл, написавший в 1948 году антиутопию «1984» (о грядущем воцарении тоталитарного Большого Брата), едва ли задумывался о том, что после реального календарного 1984 года его роман автоматически перейдет в иную жанровую категорию и из предупреждения о весьма неприятном будущем превратится в несбывшийся вариант прошлого.
Если же взять пример из отечественной литературы, то, скажем, вышедший в 1939 году роман Ник. Шпанова «Первый удар» (о советском авиационном блицкриге начала 40-х) сегодня вполне можно было бы переиздать в одной серии с аналогичными произведениями Василия Звягинцева, Андрея Лазарчука, Сергея Переслегина и прочих современных сочинителей «альтернативок». У Владислава Гончарова, составителя книги «Первый удар» (издательства «Яуза», «Эксмо», серия «Военно-историческая фантастика»), духа не хватило включить сам вышеназванный опус 1939 года в одноименный ему сборник, а жаль.
Нынешний ремейк работы Антона Птибурдукова заметно уступает шпановскому сочинению: то, что у советского живописателя виртуальных авиабитв шло от сердца, для его последователя — лишь холодная игра разума, готового вписаться в предложенный формат.
Если кто помнит: дедушка нашего сегодняшнего автора Александр Птибурдуков развлекался тем, что скрупулезно выпиливал из фанеры модель дачного сортира в масштабе 1:100 (смотрите роман И. Ильфа и Евг. Петрова «Золотой теленок»). Птибурдуков-внук примерно с таким же тщанием, достойным лучшего применения, выстраивает игрушечную войнушку большевиков с Англией: утомительнейшее и дотошнейшее квазиописание выдуманных авиа- и морских сражений продолжается почти четыре десятка страниц и завершается списком кораблей-участников — куда там Гомеру с его жалким перечнем!
Еще один внук тоскливого инженера Птибурдукова Сергей Анисимов («День в середине месяца») старательно стилизует свой текст под письмо ветерана в исторический журнал. Окажись описанная морская битва 1916 года реальной от и до — и то любителю, взыскующему деталей, трудновато было бы продраться сквозь десятки страниц суконного стиля; поскольку же читателю явлен бой ненастоящий, смысл милитаристской фантазии С. Анисимова начисто ускользает.
Надо отдать должное составителю, который — равновесия ради — населяет сборник и другими родичами незабвенных ильф-и-петровских персонажей. Так, «Конец хроноложца» (Иван Кошкин) возвращает читателей к известной сцене в «Вороньей слободке»: роли гражданина Гигиенишвили, камергера Митрича, ничейной бабушки и других играют Иван Грозный, Чингисхан, Батый и прочие деятели, а справедливой порке подвергается невесть каким образом попавший в эту компанию автор «Новой хронологии» народный академик Фоменко.
В свою очередь «Лучший вариант» (Андрей Уланов), «Канонизация» (Игорь Пыхалов), «Сослагательное наклонение» (Святослав Логинов) и «Невольник чести» (Владимир Серебряков), безусловно, созданы внуками Фунта и других «пикейных бронежилетов»: первые два автора решительно и отважно не советуют читателям класть палец в рот наглой американской военщине, расширяющейся на восток и на юго-восток (у Пыхалова базы НАТО доползли до Нижнего Новгорода). Третий из «жилетов», С. Логинов, предлагает рецепт превентивных мер против США — мол, если бы в прошлом русские и англичане полюбовно разделили Америку между собой, нам бы не о чем было волноваться. Что же до В. Серебрякова, то он распространяет тезис «Пушкин — наше все» на весь глобус: Александр Сергеевич, очутившись в Японии, защищает интересы России не столько пером, сколько шпагой (ух и несдобровать же французикам!).
Недурно представлены в сборнике и потомки бухгалтера Берлаги: если бы самому Берлаге, ускользнувшему в психушку, удалось создать что-то вроде «Apocalypse Return» (И. Д. Бугайенко) или «Простой жизни старшины Нефедова» (Вадим Шарапов), профессор Титанушкин никогда бы не изгнал бухгалтера из клиники. Особенно хороша в этом смысле повесть В. Шарапова. Автор предлагает слегка обалдевшему читателю эпизоды Великой Отечественной в магическом варианте: на стороне гитлеровцев воюют зомби, оборотни, суккубы, темные эльфы (альвы) и прочая нечисть, однако и российские маги не лыком шиты, им есть чем ответить. Так что враг будет разбит, рассеян, заколдован, испепелен... съеден в конце концов. В буквальном смысле съеден — без всяких метафор.
облако тэгов
