А сейчас, друзья мои, я сделаю то, что ни один рецензент, ни при каких обстоятельствах делать не должен. Я буду отговаривать вас, буквально умолять: не читайте великолепный роман «Свет в окошке» замечательного писателя Святослава Логинова. Ей богу, не надо. Сами потом пожалеете. Я, во всяком случае, пожалел.

Это жестокая, беспощадная, беспросветная книга. Она убивает последнюю надежду человека – надежду оставить после себя долгую светлую память. Нет, автор вовсе не хочет сказать, что вы её не оставите. Пожалуйста, оставляйте, вот только радости от этого будет не много.

А ведь сколько раз нам твердили, что память о человеке – это самое ценное. И автор не спорит, лишь слегка меняет акценты в этом высказывании. В полном соответствии с нынешним прагматичным взглядом на окружающую действительность. Ценное – значит, ценность. А мерилом ценности – не в абстрактно гуманистическом, а в объективно рациональном смысле – являются деньги. Которые, как известно, ещё и время. Время вашего посмертного существования. Нефиговый расклад, да?

Именно что нефиговый, потому как ни фига вы уже здесь изменить не сможете. То есть, не сможете как-то прибавить себе денег и увеличить время. Уменьшить – да, сколько угодно. Потому что за все нужно платить. Если уж за похороны приходится платить, и немало, то почему же дальше должно быть по-другому?

И опять же в этом логиновском загробном мире царит полнейшая демократия. Никто ни к чему тебя не принуждает. Хочешь – бездумно трать свой капитал на всякие глупости. Не хочешь – экономь на каждой мелочи, как последний скряга, пытаясь хоть немного продлить своё безрадостное существование. Можешь даже протестовать против несправедливого мироустройства, устраивать бунты и революции – никто не запрещает. Просто с твоего счёта аккуратно снимут положенную по закону сумму. А потом, когда вспоминать о тебе и увеличивать твой капитал станет уже некому, потому что все твои знакомые переберутся сюда же, счёт постепенно обнулится и превратишься ты в прах, в отработку.

А главное западло в том, что полярность воспоминаний – плюс или минус, добрая память или злая – тоже никого не волнует. Самых страшных злодеев вспоминают ничуть не реже, чем великих героев, и поступления на их счёт приходят примерно одинаковые. И это тоже справедливо. Вспомните, как часто в нашей поэтусторонней жизни героев вдруг объявляли злодеями и наоборот. Так что ж теперь, после каждой смены идеологии пересчёт устраивать? Нетушки, будет разумней, практичней, а следовательно, и правильней учитывать лишь модуль воспоминаний, а знак – штука переменная. И будут великие герои жить бок о бок с великими злодеями в особом, элитном квартале загробного мира, в который вход простому посмертному заказан. Так же, как и в нашем мире.

Вот такая ерунда получается. И жизнь наша – копейка, и память о нас – лямишка, и сами мы – потенциальная отработка. И это даже не страшно, это просто как-то совсем никак, с этим невозможно смириться, но это нельзя изменить. Ничего нельзя. Даже забыть про это. Потому что написан-то роман мастерски, въедается в подкорку прочно. Вот поэтому я и говорю: не надо его читать. Но ведь вы же всё равно не послушаете?

Точно не послушаете. Потому что есть в человеке такая черта – упрямство, желание поступать наперекор всему и всем. И советам, и предупреждениям, и законам. Ну и пусть будет хуже, зато я сам это выбрал. Ну и пусть потом буду плохо спать – все равно прочитаю. Пусть никому эта добрая память не нужна, а я всё равно оставлю – назло всем. То есть, на добро, но из принципа. Добро – оно потому и добро, что делается без расчета на какую-то выгоду, компенсацию, взаимообразность. Просто потому что так хочется, потому что не можется по-другому. Такой вот гуманизм от противного. И, наверное, это единственное средство, помогающее справиться с этой книгой. С этой жизнью, чёрт её подери!

Собственно, название доклада отнюдь не предполагает, что другие звенья книжного бизнеса являются сильными. По крайней мере, в той его части, что связана с фантастикой. Все они слабы, хотя и в разной степени.

Авторы.

Корифеи жанра, признанные мастера, способные писать действительно качественную фантастику, как правило, не в состоянии поддерживать тот темп, который считается теперь нормой для топового автора, и либо просто выпадают из обоймы, выдавая одну, хоть и хорошую книгу за два-три года, либо начинают потихоньку халтурить, снижая требования к качеству собственных текстов, либо откровенно встают на конвейер, подписываются в серийные проекты и т.д.

Молодые авторы, в большинстве своём не обладающие достаточным опытом, пониманием происходящих в данный момент процессов, литературным вкусом, в конце концов, основное внимание уделяют формальному соответствию своих творений серийным требованиям, или сознательно жертвуя качеством, или вообще не понимая, что от них ещё хотят некоторые привереды.

Читатели.

Они четко делятся на три неравные части – ценители, придирчиво выбирающие, что из предложенного стоит купить и вообще стоит ли покупать, любители, которым просто нужно почитать что-нибудь по дороге на работу, и поклонники каких-то определённых поджанров, серий, проектов, для которых главное – чтобы поскорей вышла следующая книга, про то же, про тех же, написанная так же. Книжный бизнес в основном ориентируется именно на эту группу, поскольку, во-первых, она самая многочисленная, во-вторых, самая предсказуемая и, в-третьих, наименее капризная. Как правило, только после трёх-четырёх провальных книжек подряд поклонники начинают проявлять признаки недовольства.

Торговцы.

Книги – товар не сильно ходовой, не относящийся ни к предметам первой необходимости, ни к предметам роскоши. Усиленная реклама не даёт здесь такого повышения объёма продаж, как в других отраслях торговли, а затраты на неё труднее включить в стоимость покупки. Поэтому дальше плакатиков у входной двери, стенда рекомендуемых книг и периодически устраиваемых встреч с авторами, рекламная деятельность практически не заходит. Основная надежда на то, что читатель сам найдёт и купит всё, что ему нужно.

Впрочем, и торговцев тоже нельзя всех причёсывать под одну гребёнку. Крупные сети и гипермаркеты просто не в состоянии продвигать и прослеживать каждый товар, львиная доля их усилий приходится на поддержку функционирования самой системы. А мелким магазинчикам, задавленных высокой арендной платой при незначительных объёмах продаж и скудном ассортименте, тоже не до нововведений и изысканий – хоть что-то продал, и уже слава богу.

Издательства.

У них схожие проблемы – необходимо поддерживать существующее положение вещей, сложившееся во времена книжного бума, оправдывать содержание штата работников, приносить прибыль хозяевам. И все это в условиях существенного падения тиражей. Компенсировать его приходится увеличением номенклатуры продукции, делая основной упор опять же на уже зарекомендовавшие себя серии и проекты, гарантирующие более или менее стабильный доход, либо, в крайнем случае, копируя успешные проекты конкурентов. Активной рекламой своей продукции издательства (особенно – мелкие), тоже заниматься не в состоянии.

Кроме того, большинство издательств – кто-то вынужденно, а кое-кто и сознательно — отстранились от функции сбыта своей продукции, перепоручив её крупно-оптовым компаниям, либо отпочковавшимся от самих издательств, либо возникшим стихийно-рыночным порядком. И с одной стороны, это выгодное, удачное решение проблемы, а с другой – крайне рискованное, ставящее издательство в зависимость от оптового торговца. Превращающее в то самое слабое звено, которым, как известно из одноимённого телешоу, в трудный момент приходится жертвовать. В лучшем случае, ему самому предоставят выбор, какой своей частью оно готово пожертвовать.

И самой подходящей кандидатурой на роль такой ритуальной жертвы является литературный редактор.

Структура издательства сформировалась ещё в советские времена и без существенных изменений сохраняется до сих пор. И отношение авторов к редакторам всегда было сложным, неоднозначным. Достаточно вспомнить известное высказывание В. М. Шукшина:

«Редактор — это, как капризная шлюха: сегодня она позволяет, завтра вдруг заявит: 'Не могу'. Почему? Никто не знает, и она сама. Впрочем, редактор-то знает. Но роль его от этого не возвышается над капризом проститутки».

Грубо, конечно, и несправедливо, но по-человечески понятно. Любой автор, когда-либо получавший от издательства отказ в публикации, что-то подобное о них в тот момент думал, хотя, может быть, вслух и не произносил. С другой стороны, не менее известны, к примеру, и добрые, полные уважения и благодарности слова братьев Стругацких, адресованные редактору Б. Г. Клюевой:

«Белла Клюева была совершенно бескорыстным любителем фантастики. Она просто поставила перед собой задачу создать советскую фантастическую литературу. И вдвоем [с Сергеем Жемайтисом] они этого добились. Что еще можно сказать? Какие это люди? Хорошие люди! Друзья. Лжи не было никакой...»

Объясняется это противоречие достаточно просто: притеснял, гнобил и «не пущал» талантливых авторов, как правило, главный редактор. И обычно – вовсе не из-за литературных достоинств произведения, а из-за сомнительного, двусмысленного, неблагонадёжного идейного содержания, зачастую предпочитая публиковать серенькие, невыразительные, но зато безопасные тексты. О том, что редактор при этом беспокоился не только и не столько за себя, но и за самого автора, сейчас почему-то не любят вспоминать. Но если всё-таки рукопись принималась к публикации, то за дело брался уже литературный редактор и совместно с автором, если и не доводил её до совершенства, то максимально приближал к идеалу. Таким образом, редактор помогал автору повышать литературное мастерство, сам рос профессионально, а заодно и приучал читателя к качественным, во всяком случае – в техническом, стилистическом отношении, текстам.

И лично мне кажется, что любому автору полезно какое-то время (не слишком долгое, впрочем), получать отказы от издательств. Это тоже стимулирует творческий рост.

А потом все запреты сняли. И на книжный рынок валом хлынуло всё то, что много лет не допускали к читателю – диссидентская литература и труды зарубежных авторов, не симпатизирующих коммунистическому режиму. Не случайно именно в начале девяностых в фантастику пришла целая плеяда по-настоящему ярких авторов, поднаторевших, отточивших своё мастерство в битвах с редакторами, да ещё и начитавшихся произведений лучших зарубежных коллег, обогатившихся пониманием новых тенденций в мировой литературе. Это, безусловно, было золотое десятилетие фантастики.

Правда, наряду с подлинными шедеврами в эту волну затесалось и изрядное количество посредственной беллетристики, торопливо переведённой и плохо отредактированной, всевозможных самопальных конанов и прочей лабуды. Ведь количество шедевров не безгранично, а запущенный однажды печатный станок потом очень трудно остановить, да и читатель требовал все новых и новых лакомств. И в первое время никто толком не понимал, какой троян пробрался в нашу фантастику.

А когда поняли, было уже поздно. Массовый читатель понемногу привык не наслаждаться, не смаковать книгу, а проглатывать её, не забывая, что на полке уже стоит следующая серия. Нашлись предприимчивые люди, сообразившие, что можно делать приличные деньги и на таких книгах, где главное – даже не убогий, так сказать, «динамично развивающийся» сюжет, а сам факт, что продолжение следует, что скоро можно будет прожевать следующую порцию. Выросло новое поколение читателей, да и авторов тоже, считающих такую литературу нормальной, правильной, чуть ли не единственно возможной.

В результате мы имеем то, что имеем: расслоение читателей, расслоение писателей, раздвоение личности у редакторов. С одной стороны, они ещё помнят, как выглядят качественные тексты, в крайнем случае – учились у тех редакторов, кто именно с такими текстами и работал, и потому теперь приходят в ужас от уровня присылаемых рукописей, искренне не понимают, как такое можно читать. С другой стороны, они знают и помнят, да им ещё и постоянно напоминают, что как раз такая литература сейчас пользуется спросом. К тому же многие редакторы когда-то сами пробовали писать и до сих пор не без оснований считают, что пишут гораздо лучше, чем эти публикуемые, популярные авторы, что им просто не повезло, что они не сумели вписаться в новый формат, не сумели заставить себя принять его требования. Естественно, к нынешним авторам такие редакторы относятся свысока, как к неразумным, а то и умственно неполноценным детям.

Чтобы не быть голословным, приведу пару примеров из фантастических книг, в которых описываются впечатления героев-редакторов от их работы.

«Человек из паутины» А. Етоева:

«– Не понимаешь? – Ванечка протянул руку и снял с полки том «Литературной энциклопедии». – Открываем на букву «Г», листаем: Гоголь, Гончаров, – замечательно. А на каждого Гоголя с Гончаровым приходится девяносто девять Гондоновых. То же самое на любую букву. Из чего, спрашивается, состоит вся наша литература? На ком она держится? На Гондоновых, которых девяносто девять на сотню, или на той самой одной девяносто девятой, которая Гончаров и Гоголь? Вот когда я об этом думаю, все у меня начинает чесаться и, похоже, не только тело – мозги покрываются паутиной.

– А ты не думай.

– Я не могу не думать. Чтобы об этом не думать, надо менять профессию. А я, кроме как книжки читать, больше ни на что не способен».

«Золотарь, или Просите и дано будет…» Г. Л. Олди:

«…Я с худлом давно работаю. С чем? Ну да, с художественной литературой. Правда, та, которая художественная, к нашему брату-редактору редко попадает. Пришлют текст, смотришь — худло! Натуральное. Ну, садишься. Правишь. Макияжик, причесон. Костюмчик перелицевать. Не есть пальцами. Не сморкаться под ноги. Не хохмить на похоронах. Не лепить по три прилагательных к каждому существительному.

Выйдет книжица — начнутся отзывы в сети. Прётся народ. Тащится, добавки просит. Они ведь на самом деле сопереживают! Мысли находят, чувства, страсти. Ну, мысли — ладно. А страсти? Не у Шекспира с Бальзаком, не у Пушкина с Буниным — у Пукина с Букиным. В великой эпопее «Колдуны Черных Земель»…

Мы, редакторы, лезем, правим… Но от перестановки мест слагаемых сумма не меняется. Наш причесон — он для проформы. Никто и не заметит — были мы, не были…»

Всё сказано предельно откровенно: редакторы презирают авторов, не видят смысла в своей работе, выполняют её механически, не получая ни удовлетворения, ни, чего уж там скрывать, адекватной моральным терзаниям денежной компенсации.

Так зачем они этим занимаются?

Для писателя?

Да ничего подобного. Нынешний автор тоже ни в грош не ставит редактора, не воспринимает редакторскую правку всерьёз и ничему на ней не учится. Зачем, ведь и так опубликуют. Станок гудит, план выпуска утверждён, договор подписан. Нужно просто вытерпеть ещё одну неприятную, но обязательную процедуру. К тому же он, не имея опыта, литературного чутья и элементарных знаний, зачастую вообще не понимает, к чему придирается редактор. Почему нельзя, к примеру, написать «он кошкой взлетел на стену»? Чем не нравится ему утверждение, что охотники, даже возвращаясь порой в лагерь с пустыми руками, всё равно пребывали в приподнятом настроении, потому что обычно «выхлоп был неплохой»? Что неправильного во фразе «её выступающие скулы были обтянуты тонкой кожей»? Или почему, рассказывая о войнах древних римлян, не стоит писать «Первая Конная» с большой буквы?

А если ещё учесть, что в некоторых издательствах практикуется схема утверждения поправок автором, которому никто не мешает отклонить всё, с чем он не согласен и что не понял, то никакого воспитательного значения для него такая правка уже точно не имеет.

Тогда, может быть, она нужна читателю?

Так ведь книги этого автора и читать будут люди с таким же, как у него самого, литературным вкусом и культурным багажом. Они и не заметят, что фраза построена неверно, что она звучит нелепо. В мыслях своих они уже в том, что случится дальше. А правила русского языка им ещё в школе до смерти надоели.

Если и нужен какой-то редактор, к примеру, для серии «S.T.A.L.K.E.R», то он должен следить не за соблюдением языковых норм или даже здравого смысла, а за соответствием описания реалиям игрового мира, по которому и создана эта новеллизация. Для подобной работы тоже требуется специалист, но несколько в другой области.

А нормального, прошу прощения за прямоту, человека и под угрозой пыток не заставишь читать такую, с позволения сказать, литературу. Потому что сама она – пытка ещё более страшная. Настоящий читатель станет читать настоящих авторов. Которым, кстати, правка тоже не особенно нужна. Потому что там править и нечего. Разве что опечатки, так это уже работа корректора. А даже если что-то случайно и проскочит, так по нынешним временам это будет выглядеть милой фенечкой, оживляющей образ автора. Надо же, он, оказывается, тоже живой человек, тоже способен ошибаться. Так что и в этом случае редакторская правка желательна, но необязательна.

Вот и получается, что литературные редакторы по большому счёту никому не нужны. В том числе и издательству. Они и так уже частенько не входят в штат, а работают либо по контракту, либо под честное слово. А не отказались от них до сих пор лишь в силу традиций и личных отношений – почему бы не дать подработать хорошему человеку, который потом может ещё для чего-нибудь пригодиться? Но если прижмёт основательно, станет уже не до отношений. А если даже потом и отожмёт, не факт, что издательства вернутся к старой схеме.

Да и сомнительно как-то, что в обозримом будущем станет легче. С чего бы вдруг? Экономический кризис не то чтобы продолжается, но почему-то незаметно, что мы из него уже вышли. Да и развитие электронных книг тоже скажется на объёме продаж, пусть и не столь сильно, как многие опасаются. Таким образом, игра в слабое звено, скорее всего, продолжится. И боюсь, что поиски его и дальше будут вестись там же, где и начались.

Вообще-то в нашем книжном бизнесе сложилась забавная ситуация, нетипичная для экономики России в целом. Практически ни в одной другой отрасли производитель не диктует свои условия продавцу. За исключением совсем уж монополизированных. Но ведь книга – это не газ и не нефть, которую, кроме как из уже известных месторождений, взять неоткуда. Пожалуйста – покупай станок и штампуй на здоровье. Только вряд ли сумеешь продать, но это уже другой вопрос. К тому же издательства-то ведь ничего и не производят, кроме электронных макетов. Самостоятельной ассортиментной политики они тоже не ведут, целиком полагаясь на сводки продаж.

Примечательно также, что и эта информация к ним поступает не в полном объёме. Цитата, конечно, более чем двухлетней давности, но на совещании по борьбе с кризисом в ноябре 2008 года финансовый директор крупнейшего издательства «АСТ» О. Бартенев предлагал дать книготорговым организациям отсрочку по платежам в обмен обязательство «вести строгую отчётность и предоставлять оперативную информацию о продажах». Нетрудно догадаться, что на практике дела обстоят несколько иначе.

И при всём этом издательства получают, по оценкам экспертов, половину прибыли от реализации печатной продукции. Правда, доверять этим экспертам особо не стоит. Они даже с общим объёмом российского книжного рынка путаются, оценивая его то в два, то в три миллиарда долларов (подумаешь, погрешность в пятьдесят процентов), а уж в карман бизнесменам им и вовсе никто не позволит заглянуть. Но и без того понятно, что издательства откусывают от пирога несоразмерные с затратами куски.

И вполне вероятно, что в случае углубления кризиса оптовые книготорговые компании подомнут под себя издательства, благодаря которым они в своё время и встали на ноги – тоже обычная в бизнесе ситуация. Если этого до сих пор не произошло, то лишь потому, что пока всё всех и так устраивает, в силу тех причин, о которых приличные люди, не имея неопровержимых доказательств, стараются не говорить. И мы не будем.

Но если предположить, (у нас же тут всё-таки фантастический конвент), что эти причины будут административным порядком устранены, то переформирование схемы станет неизбежным. И уже есть первые робкие опыты таких новшеств. Например, издательство «Северо-Запад Пресс» выпускает книги по прямому заказу от компании «Метропресс». Но можно ведь пойти и дальше и заказывать книги непосредственно в типографии. А компьютерным набором может заняться какой-то небольшой отдел фирмы, с переманенным из издательства персоналом.

Нет, скорее всего, реальный процесс будет выглядеть как-то иначе. Такие киты книгопечатания, как «Эксмо» и «АСТ», вряд ли захотят добровольно пойти ко дну, а просто немного перенаправят финансовые потоки, распоряжаться которыми станет уже не само издательство, а дочерняя торговая структура, как бы там она ни называлась. А вот более мелкие издательства либо будут вынуждены заниматься подрядными работами на тех же оптовиков, либо просто за ненадобностью ликвидируются.

Такой вот весёленький прогноз. И вряд ли в нём содержится что-то сильно новое, неожиданное. Все и так об этом знали или хотя бы догадывались, но называть вещи своими именами почему-то стеснялись. Но кто-то же должен…

Мне неинтересно то или иное явление, я хочу знать замысел Бога.

Альберт Эйнштейн

Эту книгу, конечно же, ждали. Хорошо, не буду говорить за всех – я ждал. Пусть и не с нетерпением, но с искренним интересом. Немного странным, необычным, хотя, с другой стороны, разве может быть обычным интерес к творчеству Рыбакова? Проще говоря, меня вовсе не сжигало любопытство – что там новенького написал автор? – поскольку заранее было известно, что он написал продолжение старенького. Ещё меньше меня волновало, что же произойдёт дальше с героями предыдущего романа. Хотелось понять, что происходит с самим автором. И, наверное, хватит уже оговариваться — я, мне, по-моему, на мой взгляд. И так ясно, что здесь высказывается субъективное мнение, не претендующее… ну, и так далее.

Так вот, книги Рыбакова никогда не были «приключениями тела», а идейная составляющая «Звезды Полынь» – возрождение забытой мечты о покорении космоса под заботливым присмотром частного капитала – мягко говоря, не впечатляла, отдавала химерообразностью. И сам автор, разумеется, не мог этого не понимать, не мог не попытаться как-то исправить положение, отчего книга вышла довольно-таки невнятной, противоречивой, перегруженной вставными объяснениями того, что не удалось передать через слова и поступки героев.

Поэтому новый роман «Се, творю» ожидался с надеждой и тревогой: увидим ли мы прежнего Рыбакова, сумеет ли он доказать, что прошлая неудача была случайной, или же бытующее в определённых кругах мнение, будто бы Вячеслав Михайлович исписался, так навсегда и остался в восьмидесятых-девяностых годах уже прошлого столетия, всё же имеет под собой некое основание.

И первые же страницы новой книги вроде бы развеяли все сомнения: да что вы, господа, ерунду всякую говорите? вот же он, Рыбаков, никуда не делся! Такой плотности мыслей и чувств в обычном диалоге, когда каждое слово имеет скрытый подтекст, каждый взгляд – особый смысл, каждый жест – важное значение, пожалуй, не способен добиться ни один другой автор. И если такое гурманство нам предложено при встрече второстепенных, даже эпизодических персонажей, что же будет, когда на сцену выйдут главные герои? Сразу же вспомнились кухонные разговоры Симагина с Вербицким из «Очага на башне», такие же напряжённо-пронзительные, как, допустим, встреча Пилата с Каиафой в булгаковском «Мастере».

Однако такой текст требует серьёзной читательской работы. Нормальный человек, в обычной своей жизни, редко попадает в ситуации типа «Штирлиц знал, сколько будет дважды два, но не знал, знает ли об этом Мюллер». Он попросту долго не выдержит такого напряжения, даже если будет просто читать об этом. Ему необходим хотя бы кратковременный отдых между подобными сценами. Но в том-то и беда, что пауза слишком затянулась. Встреча разноимённых зарядов большой мощности всё откладывалась и откладывалась, а сами по себе не совсем, скажем так, положительные герои почему-то оказались, в отличие уже упомянутого Вербицкого, тускловаты, с невзрачным каким-то внутренним миром, напоминающем то ли сумрак Лукьяненко, то ли «пыльный мир» Лазарчука.

Возможно, всё дело в неудачном дроблении одного антипода на кучку антиподиков. Мало того что традиционная для отечественной фантастики пара Профессор – Писатель видоизменилась в неравноценную Профессор – Журналист, чем уже проиграла и «Сталкеру», и «Очагу», так ещё и Журналист разделился на три ипостаси, одна из которых перестала интересовать автора ещё в первой книге, вторая настолько резко ушла в духовный штопор, что последовательность необратимых изменений смогли бы зафиксировать разве что специальные высокочувствительные приборы, а третью автор упорно выдавал за этакого современного… ну да, опять Штирлица. Которого, оказывается, теперь уже не нужно никуда забрасывать, он и в своей стране может так же героически шпионить на пользу… чью? своей страны?

Ну да ладно, это вопрос действительно сложный, вернёмся лучше к тому, кто поначалу представлялся главным антагонистом – Бабцеву. Да, он нехороший человек, не любящий Родину, пусть даже предающий её, подонок, враг. Но он ведь умный враг. Поэтому откровенно покоробило от эпизода в театре, когда он с замиранием слушал какой-то запредельный бред. Добро бы ещё про совок – тогда можно было понять его реакцию, а так… Раз уж у нас тут всё время всплывает Штирлиц, позволю себе процитировать гениальную фразу из пародии на «Семнадцать мгновений весны» в передаче «Большая разница»: «Да бог с ней с правдой, дайте мне что-нибудь, во что не стыдно было бы поверить». А в это – именно стыдно. Это уж как-то слишком напоминает придурковатых фрицев из советских же фильмов «про войну». Причём, и здесь автор всё прекрасно понимает, позволяя одному из героев сказать про Бабцева: «Он, в сущности, неплохой. Это же страшное дело – так хотеть хорошего и так навыворот его себе представлять». Понимает, но собственную неприязнь к герою преодолеть не может.

И при этом нельзя ведь сказать, что авторское неравнодушие – это плохо. Убедившись и на своём, и на чужом опыте, что героев не следует оставлять без присмотра в комнате, где исполняются желания, что даже Сталкер не помешал Профессору протащить с собой бомбу, а уж Симагин, при котором и вовсе проводника не было, сам умудрился передать Вербицкому почти такую же бомбу – кассету, уничтожающую любовь, Рыбаков решил застраховаться от подобных случайностей. Его мечта попросту не даётся в руки нечестным, корыстным людям. Но и этого автору показалось мало, он решил лично исполнить роль Сталкера и предупреждать героев об опасности. И ах, как этот внезапный прорыв автора в виртуальность в первый раз шибает по мозгам! Читаешь: «Да не белиберда это, уже в открытую закричал я», и вдруг вздрагиваешь, ошеломлённо трясёшь головой, перечитываешь – не померещилось ли? – нет, всё так и написано. Эффектно, неожиданно, смело.

Но потом, когда тот же приём повторяется в сцене гибели Журанкова, результат получается совсем другой. Нет, никто не говорит, что нельзя убивать героя во имя торжества идеи. Не высший пилотаж, конечно, но допустимо. Напрягает лишь то, что Журанков, по бесконфликтности своего характера никогда бы не додумался пробраться за забор, не тот он человек, чтобы штурмовать преграды. И автору пришлось долго объяснять, почему он так поступает, по сути дела подталкивать его к роковому шагу. И вроде бы такой же, как и в первом случае, крик души: «Ну не делай же глупостей», теперь уже звучит до ужаса фальшиво. Может быть, кому-то эта фальшь и сошла бы с рук, но только не Рыбакову. Что позволено быку – не позволено Юпитеру.

А дальше пошла совсем уж тоскливая, да к тому же ещё и политизированная безнадёга. И вот в этот момент, когда, казалось бы, книга уже окончательно испорчена, Мастер всё-таки возвращается. Триумфально, под просветлённые читательские всхлипывания и чуть ли не слёзы умиления. Мало кто из современных писателей способен так ярко и образно, так просто и естественно нарисовать человеческое счастье. Мало кто отважится на стене, испоганенной надписями: «Толян – лох!» «Смерть хачам!» «Долой власть чекистов!», нацарапать трогательно-наивное: «С + В = Л». И уж совсем никому другому не пришло бы в голову отправить влюблённую парочку прогуляться на Эпсилон Тукана.

Ну как тут не сказать автору спасибо за возращение славянке мечты, за его веру в то, что есть ещё люди, этой мечты достойные. Пусть немного, но ведь есть! Правда, Рыбаков не был бы Рыбаковым, если бы ещё раз не перевернул всё с ног на голову, выдав в финале мрачный прогноз будущего человечества. Но что уж с ним поделаешь – такой человек. И, наверное, не остаётся нам ничего другого, кроме как и его книги тоже любить такими, какие они есть, а не какими мы хотели бы их видеть.

Есть в мире вещи – приходится согласиться с автором – есть события, поступки, слова, возможно, даже мысли, которые уже нельзя отменить, переиграть, исправить. Нельзя, даже если сам автор всю книгу пытается убедить читателя (и себя тоже, себя – в первую очередь), что всё-таки можно. Даже если понимаешь, что это неправильно, несправедливо, жестоко. И самое страшное – когда это ещё не произошло, но обязательно, неизбежно, непоправимо произойдёт, и ты откуда-то точно знаешь, что произойдёт, но ничего уже не можешь изменить. Только ждать, только надеяться на чудо.

Вот и с этой книгой – такая же история. Едва прочитав коротенькое вступление, «пред-сложие», как назвала его сама Татьяна Томах – необычное, яркое, щемяще-тревожное и при этом удивительно светлое, восхитительное, одним словом – я уже знал, что книга мне не понравится. Но ведь это же несправедливо, глупо, абсурдно! Когда порой хочется волком взвыть, оттого что в руки тебе упорно попадаются десятки тусклых, вторичных, беспомощных, убогих сочинений, когда, открывая очередной том, с замиранием сердца ждёшь: а вдруг на этот раз повезёт, и ты случайно наткнёшься на что-то особенное, настоящее, то, ради чего только и стоит читать, И вот ты находишь такую книгу и понимаешь – нет, пока ещё только предчувствуешь – тебе она не понравится!

Может быть, я просто отвык от хорошей литературы, разучился её понимать, воспринимать, восхищаться ею, может быть, я никогда и не любил её по-настоящему? Не исключено. Но проблема не только в этом. Испытав катарсис уже на первых страницах, поневоле задумаешься, испугаешься – а что же будет дальше? О чём ещё – уже сказав ТАКОЕ – собирается писать автор? А она, оказывается, и дальше собирается писать так же и о том же. И вот в этом «так же» и скрывается главная опасность.

Но сначала о том, как именно «так же». Если сказать коротко, то невероятно талантливо. Давненько я ничего похожего не читывал. И дело не в каких-то там особых профессиональных приёмах, а в способности автора воспринимать окружающий мир во всех его проявлениях и передать это своё восприятие читателю. Читая книгу, ты видишь глазами героя, слышишь его ушами, вместе с ним чувствуешь вкус, запах, и – дурацкое, конечно, словосочетание, но никак не подобрать ему замену – испытываешь те же тактильные ощущения. О том, что испытываешь те же эмоции, что и герои, наверное, можно было и не говорить. Живёшь в этом мире, в этом герое,чёрт возьми!

Впрочем, и о технике тоже стоит поговорить. О манере письма. Автор с удивительной для дебютанта уверенностью работает с повторами, использует их в своих целях. Описывая одну и ту же ситуацию в восприятии разных персонажей, разные ситуации со схожим эмоциональным подтекстом, вставляя в описание фрагменты воспоминаний, снов, предчувствий. Сплетая сложную, затейливую вязь, показывающую – во многом, благодаря именно повторам – как из одного поступка неизбежно вырастает другой, как равнодушие переходит в жестокость, минутная слабость превращается в предательство, а мимолётное сочувствие рождает любовь. Нет, увы, не получается у меня передать эти ощущения. Но попробуйте просто поверить – у самого автора получается.

Правда, читается при этом книга очень медленно, трудно. Нужно примерить каждую фразу на себя, пропустить через собственное восприятие, понюхать, попробовать на язык, потрогать. Это требует от читателя определённой работы, но иначе читать именно эту книгу – бессмысленно. Именно этим она отличается от прочих, ничего не требующих, не напрягающих, но, наверное, как раз поэтому и оставляющих тебя равнодушным.

Однако пора бы уже самому себе напомнить свои же собственные слова: книга мне не понравилась. Как? Почему? Если всё на самом деле так, как я расписываю – разве может не понравиться ТАКАЯ книга? Может. И я даже попытаюсь объяснить этот феномен.

Дело в том, что автор, однажды взяв необычайно высокую, пронзительную ноту, пытается растянуть её на всю книгу. И можно даже сказать, что это ей удаётся. Только сама нота уже не воспринимается, как нечто волшебное, сказочно-прекрасное. Надоедает она, откровенно говоря. В коротком рассказе такая одновысотность звучала бы замечательно, но в романе… в романе читателю бывает необходимо взять паузу, дать отдых своим барабанным перепонкам. Иначе он элементарно перестаёт воспринимать эту высоту. В лучшем случае – услышит невнятный, монотонный шум.

Точно так же и язык повествования – чудесный язык, до предела насыщенный образами и эмоциями – на протяжении всей книги не меняется, и со временем к нему привыкаешь. Читать, безусловно, становится легче, но ведь привыкание как раз и означает, что читатель перестаёт воспринимать его как что-то особенное, заслуживающее внимания, той работы, которую необходимо проделать, чтобы ощутить всю его красоту. И, конечно же, перестаёт работать, реагируя только на внешнее, видимое невооружённым глазом развитие сюжета. А сюжетом в наше время удивить трудно.

И ещё один момент: вероятно, в понимании автора, даже самое крохотное, малюсенькое зло всё равно остаётся Злом. Невыполненное обещание равносильно предательству, бездействие – соучастию в убийстве. Поэтому и описываются они с одинаковым эмоциональным накалом. Но для читателя… ладно, не будем всё валить на абстрактного читателя – для меня замученный котёнок всё-таки не равен сожжённому заживо человеку. То есть, умом-то я понимаю, что одно вырастает из другого, но испытать одинаковое потрясение от этих двух жестокостей – увы, не способен. А сама манера повествования как бы стремится уравнять эти два события, и уравнивание происходит, но… по меньшему потрясению – не забывайте ещё и про упомянутое выше привыкание. И в результате даже в самые трагические мгновения книги, когда по идее сердце должно разрывать от жалости, негодования и ли ещё чего-то подобного – таки нет, не разрывает. Фазана – жалко, волка – жалко, и мать героини – тоже жалко. Тоже. И только.

Нет, я не готов рекомендовать автору какой-то рецепт избавления от этой одновысотности впечатлений. Не имею я морального права давать такие советы, подсказывать, как в подобных случаях принято поступать. Во-первых, мало кому посчастливилось столкнуться в своём творчестве именно с такими затруднениями. А во-вторых, я вовсе не хочу, чтобы Татьяна Томах стала писать «как все». Пусть лучше после прочтения её книг остаётся чувство разочарования, обманутых надежд, но только не равнодушие. Есть вещи, которые мы не можем изменить. Только ждать и надеяться, что автор сама поймёт, что в этой книге было не так, и напишет другую, сохранившую достоинства первой, но лишённую её недостатков. Ух, что это будет за книга!

Вот только «волка» всё равно жаль. Впечатление о нём уже не изменишь. Книга, которая по всем задаткам должна была запомниться на долгие годы, прошла практически незамеченной, и не только читатель в этом виноват. Никто так и не расслышал имя волка, а значит, оно и не было названо.