Сколько уже споров переспорено об этом романе, сколько копий сломано, сколько тельняшек на груди порвано, а из-за чего, собственно? И те и другие, в общем-то, правы. Только правы по-разному. Совершенно очевидно, что защитники «Звезды Полынь» расхваливают то, что хотел написать автор, а обвинители ругают то, что в итоге получилось.

А хотел Рыбаков, вероятно, сказать, что человеку недостаточно иметь просто цель в жизни. Ему нужна Мечта. Причём, если продолжить аналогию, предложенную героем книги Степаном Корховым и подхваченную критиком Владимиром Ларионовым, русскому человеку позарез необходима звезда на верхушке ёлки не только и не столько домашней, собственной, а скорее уж кремлёвской, или же, на худой конец, общегородской, районной, волостной и так далее. То есть, такая мечта, которую нужно мечтать не в одиночку, а с единомышленниками. И мечтать не сидя на завалинке, а в перекурах между упорным трудом по её – этой мечты – осуществлению. Вот тогда всем будет счастье, а если и не всем, то очень многим.

Ну, и раз уж такая мечта нужна, то Рыбаков её, естественно, сам же и предлагает. Нет, не в возрождении прежних порядков, оказывается, счастье, а в соединении патриотического трудового энтузиазма русских учёных с поистине безграничными возможностями частного капитала. Вот она, та самая ёлочка, наряженная в отдельно взятом и тщательно охраняемом от иноземных шпионов районном центре. И направлена она, как и полагается всем ёлочкам, вверх, в небо, в космос. Туда, где мы действительно были когда-то впереди планеты всей и могли бы, в принципе, снова всех перегнать. Если бы не кабы.

Но без «кабы» у нас на Руси никогда и нигде не обходилось. Рискну предположить, что именно поэтому и не удался авторский замысел. Мечту он придумал красивую, но сам в неё так и не поверил. Потому как Рыбаков – писатель умный, тонко чувствующий, искренний. Не мог он не видеть, что создаёт химеру. Но продолжал писать, потому что мечта необходима. И ему самому – не в последнюю очередь. Заставлял себя поверить, что это возможно. Но как раз поэтому и не смог заставить поверить читателя.

Отсюда и все беды книги: нудные многостраничные политинформации (себя самого автор пытается убедить, что всё правильно придумал, и оттого, что убедить не получается, заводится ещё больше); на удивление рыхлая драматургия с оборванными сюжетными линиями (либо законсервированными до лучших времён и будущих книг); невразумительный финал (не стану распространяться в силу природной стыдливости); опереточные злодеи и иконописные положительные герои.

Нет, я бы не стал рекомендовать эту книгу людям, не знакомым с творчеством Рыбакова. Так можно навсегда отбить желание читать книги этого незаурядного автора. А вот для тех, кто уже прошёл обработку Рыбаковым, роман представляет немалый интерес.

Да, Рыбаков, конечно, зануда. Редкостный, невозможный, ни с кем не сравнимый. Великий зануда. Так глубоко, мучительно и самозабвенно копаться в собственной душе, а заодно и в душах тех, кто попался под руку, не способен, наверное, никакой другой современный российский писатель вообще, а уж писатель-фантаст — и подавно. Думаю, не будет сильным преувеличением назвать его Достоевским от фантастики. И как у самого Фёдора Михайловича, в книгах Вячеслава Михайловича меня привлекают в первую очередь не положительные герои – святые они, чего уж там, а жития святых я с детства не читал и впредь не собираюсь, – а отрицательные персонажи. Как-то ближе они, что ли, понятнее, земнее. Во всяком случае, сопереживать какому-нибудь Бабцеву из «Звезды Полынь» или, допустим, Вербицкому из «Очага на башне», представить себя на их месте всё-таки проще, чем на месте Журанкова или Симагина. Последние двое – нравственный идеал, стремиться к которому, конечно, можно, но достичь – нереально.

Но как раз тут и начинаются сложности – можно-то можно, а вот нужно ли? Нужно ли продавать свою почку только ради того, чтобы твой сын-оболтус не пошёл в армию? Ну, не знаю. То есть, знаю, но высказать вслух то, что я думаю по этому поводу почему-то неловко. Наверное, потому что Рыбаков думает по-другому. Хотя сам же и показывает, к чему привела бы такая жертвенность. Отмазанный от почётной обязанности сынуля запросто может отправиться защищать Родину от внутренних врагов – инородцев и инодумцев. Видимо, заботиться о потомстве следует всё-таки как-то иначе. Но не Журанкова же обвинять в таком стечении обстоятельств? У нас же для этого Бабцев имеется.

А чем он по существу плох, кроме того, что позиционируется автором как антипод хорошим, «нашим» людям – Журанкову, Корховому, Кармаданову?

Ах, он Родину не любит?! А разве нет у него оснований для этой нелюбви? Автор убедительно показывает, что есть. С иностранцами Бабцев общается, информацию им сливает? Так ведь он попробовал выступить с разоблачением в отечественной прессе. И что получилось? Мыльный пузырь, как обычно. Никого у нас финансовыми махинациями не удивишь и ничего изменить в привычном порядке вещей не сможешь. Вот если бы на Западе об этом написали – тогда, может быть, хоть какой-то резонанс и возник. И опять же, Бабцев всё же отказался предоставить американцам конкретные имена, факты, цифры. Во всяком случае, в тексте романа про это ничего не сказано. И автор его вроде бы даже простил, но преступных намерений не забыл. В то же время Фомичёв, по всей видимости, действительно работающий на иностранную разведку, только китайскую, описывается Рыбаковым с нескрываемой симпатией. Потому что китайцы – это ж не америкосы поганые, с ними сотрудничать можно.

Ещё Бабцев отказался помириться с пьяным быдлом, за неимением других аргументов легко переходящим с дискуссии на мордобой. Это тоже преступление?

Или, может быть, он виноват в том, что не признался, кому ещё известен его источник информации? Так, извиняюсь, и я бы на его месте не стал сдавать хоть и бывшего, но всё же друга гэбистам, пусть даже уверяющим, что действуют они как частные лица и исключительно в целях обеспечения безопасности самого Кармаданова. Может, в конце концов, и сломался бы, но хотя бы попытался. А вот Бабцев, будучи уверен, что даром его упрямство не пройдёт, на полном серьёзе ожидавший выстрела в спину, всё-таки не сломался.

И всё равно он плохой?

Разумеется, потому что не «наш». Потому что его правда никак не уживается с авторской правдой. Потому что он в ёлочку не верит.

Удивительное дело, но такая вот ситуационная, протестантская этика –«нравственно то, что идёт мне на пользу» – неоднократно проскальзывает в «Звезде Полынь». Утаивать доходы от государства плохо, но вести двойную бухгалтерию ради благого дела – допустимо. Убийство – страшное преступление, но для душевного спокойствия хорошего, «нашего» человека, можно и оправдать его сына-убийцу. Можно даже лжесвидетельствовать во имя высокой цели. И всё это пишет наичестнейший, искреннейший (по общему убеждению, с каковым я спорить не собираюсь) писатель в нашей литературе. Так какие ещё нужны доказательства того, что он оказался в тупике? Если для утверждения идеи приходится переступать через себя, то, может быть, что-то не так с самой идей?

Что характерно – стоит автору на мгновение освободиться от пресса «генеральной линии», он тут же превращается в прежнего Рыбакова, способного с неожиданной стороны взглянуть на самые разные и совершенно обыденные вещи. Примеров тому можно привести множество:

«Тот, кто запрограммирован на правильность, правильным счел бы вот что: «Ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана прокуратор Иудеи Понтий Пилат вышел в крытую колоннаду дворца шаркающей кавалерийской походкой, в белом плаще с кровавым подбоем». Все, что сложней этого построения по росту — это уже не умение, а исключительно талант, сиречь интуиция. Чутье. Нюх.

Иногда, чтобы понять, куда делись деньги, чутья нужно не меньше»;

«Вот откуда мужская галантность, на тридцать втором году жизни сообразил он, опять идя вслед за Наташкой. Ясно, зачем их надо вперед пропускать! Чтобы без помех смотреть, как у них под платьем ягодицы перекатываются!

Вроде бы условности дурацкие, бессмысленный политес — а если вдуматься, как мудро!»;

«Но когда удавалось им выбраться на пленер семейственно, вдвоем ли, тем паче втроем, дочка с наслаждением впадала в детство. Кармаданову думалось тогда, что она играет в это время не столько в то, что она по виду играет, сколько в маленькую себя»;

«А вот когда сама собой взошла, заполнив кухню, тишина, душевная и теплая, будто летний полдень на одуванчиковой поляне, — нет ничего лучше, чем покатать от щеки к щеке неторопливо измельчаемый немолодыми уже, но, к счастью, все еще вполне способными к дружеским застольям зубами вкусный ломтик ветчины или копченой колбаски».

Вот видите — даже про колбаску автор может сказать что-то новое, запоминающееся. А вот про союз труда и капитала во имя покорения космоса — как-то не очень.

Нет, не могу согласиться с утверждением, будто бы Рыбаков кончился как писатель. Ничего страшного с ним не случилось. Просто книга не удалась, не удалось воплотить задуманное. Скорее всего, именно потому, что задуманное было недодумано, недочувствовано. Ну так невелика беда – в следующий раз додумает и дочувствует. Если, конечно, поймёт, в чём допустил ошибку. И долг критика, (пусть и не мой лично – вряд ли Вячеслав Михайлович когда-нибудь прочитает этот отзыв), — помочь писателю в этом нелёгком деле. А вот те, кто сейчас защищает, нахваливает «Звезду Полынь», оказывают автору медвежью услугу. С такими помощниками он может и вовсе никогда не придумать настоящую, живую Мечту. А кроме него, пожалуй, и некому. А помечать всё ж таки хочется.

Представляешь, дедушка, наша училка поставила мне четыре с плюсом, а сама говорит, что четыре с плюсом – это как пять с минусом. Вот я и говорю: ну, раз четыре с плюсом – это как пять с минусом, то поставьте мне лучше пять с минусом, а не четыре с плюсом. А сам думаю: нет, четыре с плюсом – это не то, что пять с минусом…

Х/ф «Приключения жёлтого чемоданчика»

Собственно, я и не собираюсь спорить с тем, что новый роман Михаила Успенского заслуживает оценки «пять». С минусом, правда, но заслуживает.

Во-первых – за идею. Очень наглядно, буквально на пальцах, автор раскрывает механизм создания новой универсально-идеальной религии, устраивающей практически всех жителей Земли, не противоречащей существующим религиозным учениям, избавляющей от проблем перенаселения и нестабильности стран «третьего мира». Понятное дело, больше всего она устраивает самих создателей и служителей культа, ну так разве когда-либо было иначе? Главное, что не только пастухи, но и всё стадо пусть и не совсем сыто, но довольно. И послушно идёт туда, куда ему указывают.

Идеальное устройство мира не так уж и недостижимо, как мы привыкли думать. Нужно только немного потрудиться, чтобы запустить механизм, а дальше райская машина уже сама себя будет разгонять. И если даже какой-нибудь безумец вздумает остановить это движение, то мешать ему не обязательно – сам погибнет под копытами послушного большинства, спешащего на бойню, или, по официальной версии, в Химэй. Причём у мясников – то есть, простите, у пастухов – имеется куча моральных оправданий: от «по-вашему, лучше бы люди умирали мучительно – от голода, жажды, болезней, насилия и техногенных катастроф на перенаселённой планете?» до «Но вдруг там и вправду открывается новый мир?» Вот такую страшную картину будущего нарисовал Михаил Успенский.

А теперь придётся перепрыгнуть через «во-вторых» и сразу объяснить, почему пятёрка всё-таки с минусом. Потому что будущее страшное, а читать про него как-то не страшно. Как-то не цепляют терзания главного героя, не заставляют терзаться вместе с ним. Да и сам герой страдает слишком уж весело, с шутками и прибаутками.

Нет, можно, конечно, вспомнить о том, что смех – одно из средств защиты от страха и боли. Но ведь боли-то в нём и не чувствуется. Усталость, раздражение, разочарование в современном мире – да, этого сколько угодно. Ты обманывал нас, красноярский фантаст, не в Химэе тут в общем-то дело. И сатира Успенского, как всегда, талантлива, едка, остроумна, узнаваема. Тут вам и каламбурчики, и анекдоты, и живые диалоги, и гротесковые персонажи, и псевдоисторические экскурсы. (За лозунг «Бей Олдей – Россия, молодей!» Успенскому отдельный респект – именно такие настроения преобладают сейчас в книгоиздательском бизнесе). Полный набор фирменных авторских фишек и прибамбасов. Но в том-то и дело, что «как всегда».

Эти шутки – возможно, и помимо воли автора – создают несерьёзный настрой у читателя. И перестроиться, когда наступает черёд действительно трагических событий, попросту не успеваешь. В результате самый яркий, самый, вероятно, эмоциональный эпизод книги – рассказ вахтёрши о том, как Таня добровольно оправилась вместе со своими подопечными на «оптимизацию» — впечатляет гораздо меньше, чем мог бы и должен был впечатлить. По инерции проносишься мимо, всё ещё подхихикивая.

И что ж теперь – обвинять себя в чёрствости и бессердечности? Вот уж фиг! Я лучше поищу, в чём бы обвинить автора. Да вот, хотя бы так:

Помните книгу Беляева «Человек, потерявший лицо»? Помните, как главный герой, великий комик и безобразный урод Тонио Престо объяснялся в любви красавице Гедде Люкс? А та в ответ дико хохотала, не только и не столько от равнодушия к Тонио, сколько из-за контраста между чувствами этого человека и его же внешностью и мимикой. Примерно так же не соответствует у Успенского манера изложения и трагический смысл книги.

Фирменный стиль – это, конечно, хорошо. Но невозможно в одной и той же стилистике писать и юмористическое фэнтези, и антиутопию. То есть, можно, как мы имели счастье убедиться, только не очень-то получается. Ну, не убыло бы от автора, если бы он немного перестроился. Разноплановость – не меньшее достоинство литератора, чем узнаваемость. В отличие от Престо, ему не пришлось бы прибегать к пластической операции. Лишь чуточку изменить себя, не изменяя себе. Не теряя лица. Правда, при этом пришлось бы изменить и главного героя, а это уже нежелательно. Ибо он и есть то самое «во-вторых».

Роман Ильич Мерлин – очень важная фигура для понимания авторского замысла. Типичный герой нашего времени – интеллигентный, начитанный, остроумный. Инфантильный, эгоистичный, высокомерный. И фраза Мамышева «Да ведь ваше поколение только об этом и мечтало, а мы воплощаем эту мечту!» вовсе не так демагогична, как поначалу кажется. Ведь возражает-то ему Мерлин на удивление вяло и неохотно, только потому, что промолчать – значит, согласиться, сознаться. И та неосторожная реплика, что поссорила Романа с Таней – «Усыпить их было надо! Чтобы и сами не страдали, и немым укором человечеству не работали!» – тоже не случайна. Как говорится, что у трезвого на уме… А преуспевающего юриста Диму Сказку он почему за предательство не осуждает? Конечно, у него готов ответ на этот вопрос: «Да и сам я не герой героич, зарекаться в своей непоколебимой верности не могу». Только поздно ведь зарекаться – давно уже предал. И дружбу, и любовь. А каяться, посыпать голову пеплом – невелика наука.

Пролетариат наш профессор тоже откровенно недолюбливает, не особенно это и скрывая. Подношения от него, на правах Достигшего, принимает, но чтобы быдло за ровню себе держать – увольте. С «Меморандумом» Роман Ильич, правда, разобрался и глаза народу на «глобальное нагибалово» раскрыл. (Увы, не читателям – тем давно уже всё стало ясно). Но в Сопротивление вступать отказался. Хотя, казалось бы, терять ему уже нечего, а вот мстить – есть за что. Однако не пошёл и Гордея отговорил. Бесполезно, мол, всё это, да и провокаторы кругом. Лучше вернуться на заимочку и переждать там лихое время, авось, что-нибудь когда-нибудь изменится к лучшему.

Умный человек Роман Ильич, тут уж ничего не скажешь. И про «заговор мудрецов» он правильно рассудил – не может быть в нашей стране такого заговора. Почему, спрашивается, в России две беды? Правильно, потому что дороги дураки строят. А умные заранее знают, что ничего не получится, и скромно курят в сторонке. Правда, есть ещё и хитрые. Они, проконсультировавшись с умными, узнав их прогноз, спокойно распиливают выделенное на строительство бабло – раз уж эта затея безнадёжна, так зачем деньги в грязь зарывать? Слава богу, интеллигентское воспитание не позволяет большинству умных открыто присоединиться к заговору хитрых, а то бы мир давно уже вылетел в Биг Тьюб. Впрочем, если верить Успенскому, это время не за горами.

В общем, нужную, злободневную книгу он написал. Не лучшую, но хорошую. Немного холодноватую и самую малость надменную, но, может быть, именно такая умным и нужна. Сомневаюсь, откровенно говоря, что от неё будет большая польза. Ну прочитают её реальные Романы Ильичи, ну проникнутся, соберутся, обсудят, покаются келейно либо принародно. И опять разойдутся по своим заимкам. А райская машина, или тот механизм, что временно её заменяет, как вращалась, так и продолжит вращаться.

И раз уж умные изменить ничего не могут, а хитрые – не хотят, поговорим напоследок о более глупых вещах – о наградах и премиях, о четвёрках с плюсом и пятёрках с минусом. Признаться, удивляет меня количество полученных «Райской машиной» регалий. Да, Успенский – признанный мастер, отличник писательской подготовки, и новый роман ещё раз подтвердил его статус небожителя. Да, пожалуй, больше никто из мэтров в этом году не порадовал. Да, наверное, это объективно лучшая книга за отчётный период. Но, на мой вкус, она проигрывает самому же Успенскому, его сольной «Там, где нас нет» и исполненной дуэтом «Посмотри в глаза чудовищ». Так, может быть, имело смысл отметить хоть одной из четырёх полученных Успенским премий какого-то другого автора, пусть и не достигшего ещё уровня лауреата, но написавшего лучшую свою книгу. (Упаси боже, я вовсе не Слюсаренко имею в виду). Лично я бы скорее похвалил хорошиста за четвёрку с плюсом, чем отличника – за пятёрку с минусом. Но ни одно из авторитетных жюри, по-видимому, так не считало. Или на них лозунг «Россия, молодей!» настолько сильно подействовал?

Говорят, что сам Льюис Кэрролл посмеивался над попытками критиков найти скрытый смысл в его Зазеркалье. Понятное дело, прибеднялся уважаемый мистер Доджсон, простачком прикидывался. Я, дескать, сказочку для детей написал, и нечего тут, понимаш… Ага, так ему и поверили! Искали, ищут и будут искать.

А у Дмитрия Колодана, написавшего фантазию по мотивам знаменитой сказки, за ними и гоняться не надо – сами чуть ли не из-под каждой фразы выглядывают. Да ещё и тянут за собой разные там аллюзии, ассоциации и отсылки на другие произведения. И каждая из них, в свою очередь, наматывает новые смысловые ниточки на сюжетное веретено повести.

Многие отсылки уже отмечены в читательских комментариях. Каждый новый читатель (и я, увы, не исключение) с ходу может добавить ещё с полдюжины. А на Шерлока Холмса, безуспешно гоняющегося за кошмарным Потрошителем, даже не намекнул, а прямо указал сам Колодан. Его главный герой Джек читал такую книгу (вероятно, «Этюд о страхе» Эллери Куинна, хотя, возможно, были и другие), перед тем, как оказался в Зазеркалье. А ведь и сам Джек тоже разыскивает маньяка-убийцу – Плотника (только не пытайтесь мне доказать, что это прозвище происходит не от слова «плоть»), также обожающего препарировать свои жертвы. Не правда ли, изящный авторский ход: Джек отдельно и Потрошитель отдельно.

А как вам понравился изысканный перевёртыш Кэрролловского сюжета: Человек-Устрица, расправляется с моржами? А чёрный юмор Библиотекаря, провожающего Джека и Ван Белла в плавание: «И не кормите рыб!» А тонкое гастрономическое замечание о том, что «в пивных барах устрицы часто выглядят лучше, чем они есть на самом деле»? Автор якобы случайно упустил первую часть слова, но ведь на самом деле говорил не просто про устрицу, а про Человека-Устрицу, который одновременно в равной степени и устрица, и человек. А насколько лучше выглядят некоторые люди в барах… ну, не мне вам рассказывать.

А чудный фрагмент про девушку под дождём? Помните, как она «перебегала от одного фонаря к другому по пятнам света, точно играла в классики. Почему-то казалось: если она будет соблюдать правила этой несложной игры, с ней ничего не случится. Но фонари погасли». Как трогательно, лирично и удивительно ёмко описан испуг человека, оказавшегося в одиночестве на тёмной пустынной улице!

А… а, может, достаточно? Практически каждый эпизод повести вызывает массу положительных эмоций. А все вместе? Вместе они тоже сверкают, переливаются, играют и играючи переходят один в другой, как птицы на знаменитой мозаике Гауди. Или на менее известном рисунке Человека-Устрицы. Изображающем что? Правильно, Буджум. Абсолютную пустоту, ничто.

Я не знаю, почему так получилось. Наверное, во всём виноваты мои индивидуальные особенности восприятия. А впрочем, возможно, и не только они.

Когда гонишься за Снарком, когда важен сам процесс написания книги – игра в ассоциации, жонглирование смыслами, а не результат, то есть, читательское понимание правил этой игры, такое с каждым может произойти. В моей системе координат, да ещё при том уповании, с которым я приступил к прочтению повести, решение уравнения со стремящимся к бесконечности количеством скрытых смыслов неожиданно обратилось в нуль. Ну, положим, не совсем. Абсолютный нуль на практике недостижим. Но фонари погасли, общая картина получилась смазанная, размытая, расплывчатая.

Нет, для автора, разумеется, всё здесь просто и понятно. Он ведь сам выстраивал эту книгу по своим, одному только ему ведомым законам – законам своего Зазеркалья. Но читатель – ну, хорошо, не стоит всуе поминать абстрактного читателя, пусть буду один я – но я оказался в том же положении, что и бедняга Джек: «Я не могу понять логики этого мира. Она есть, я чувствую. Но…» Или даже в том, что и сама первооткрывательница Зазеркалья Алиса: «Очень милые стишки… Наводят на всякие мысли – хоть я и не знаю на какие…» Причём сбивает с толку именно внешняя похожесть «Бармаглота» на обычные книги. Так и подмывает сделать обычные же выводы.

Если бы речь шла не о зазеркальной книге, я бы обозвал её пародией на триллер – дикой смесью двух компонентов, не растворяющихся друг в друге. Невозможно ведь по-настоящему ужаснуться, зная, что всё это – не всерьёз, не более чем сон чёрного короля. И невозможно искренне веселиться, когда читаешь про такие кошмары. Но это по обычной логике невозможно, а в Зазеркалье – почему бы и нет? Не что-то среднее между пародией и триллером, а Пародия-Триллер, всё равно как Человек-Устрица. Вероятно, именно поэтому главными орудиями мирового Зла здесь выступают птицы и девушки – самые прекрасные создания на свете. Ещё один перевёртыш, который нам с Джеком понять и принять неимоверно трудно.

А ещё мне невыносимо обидно, что автор не удержался от соблазна и устроил-таки традиционный для данного жанра армагеддец. Пусть и совмещённый, в полном соответствии с непостижимой логикой этого мира, с конкурсом красоты. Пожалуй, так вышло ещё хуже. Книга окончательно свалилась в пародию, раздавив при приземлении всё, что в ней было от триллера. Похоже, Дмитрий так и не решился раскрыть створки раковины и выпустить на свободу своего внутреннего Бармаглота, даже понимая, что только он один и сможет спасти книгу. А один Шалтай-Болтай с этой задачей не справится. Ну, упадёт он ещё разок со стены, ну, разобьётся до абсолютно несобираемого состояния – разве ж это кого-нибудь по-настоящему расстроит? Нет, ещё и весёлую песенку про эту историю сложат. Правда, не настолько весёлую, чтобы сразу рассмеяться и пуститься в пляс. В этом-то собственно, и беда. Сильных эмоций мне здесь катастрофически не хватает.

Разумеется, всё вышесказанное не имеет никакого отношения к самой книге и объясняет только мои персональные впечатления от неё. И конечно же, все эти аргументы пришли мне в голову лишь потом, когда Джек открыл глаза. А в процессе чтения я ни о чём подобном и не задумывался. Откровенно говоря, я даже не заметил, как он их открыл. Сказка оборвалась, но не закончилась. И это как раз к лучшему. Особенно для тех читателей, которым более важен процесс, чем результат.

Tribute to Henry Lion Oldie and his associates

Это был последний эшелон из осаждённого полчищами коммерческой литературы Литерграда. Откровенно говоря, и этого поезда могло не быть. Полковник Владимир Васин целыми днями, да и ночами тоже, обивал пороги всевозможных управлений и ведомств, пускался во все тяжкие, лишь бы выбить у начальства дополнительные вагоны; лишь бы вывезти из обречённого города, сохранить для будущих читателей хотя бы малую часть богатейшего литературного наследия. И сейчас комендант эшелона нетерпеливо поглядывал на часы в ожидании запаздывающих классических героев.

Беспокоился он не напрасно. Со дня на день кольцо блокады сомкнётся, и тогда у не успевших эвакуироваться останется только два выхода: либо тихо и гордо умереть в одиночестве и забвении, либо принять позорные условия капитуляции. И полковник тянул до последнего, хотя сам толком не знал, кто ещё уцелел под ежедневными бомбёжками. Но кто-то же должен ещё подойти! Не может быть, чтобы совсем никого не осталось!

Вдруг из распахнувшихся настежь дверей вокзала вышел атлетически сложенный молодой человек в дорогом, но слегка промокшем и пахнущем болотной тиной костюме. Лицом незнакомец был удивительно похож на молодого Шварценеггера, только несоразмерно длинный нос и несколько легкомысленный красно-белый полосатый колпак на затылке оттеняли сходство и вызывали какие-то иные, полузабытые, едва ли не детские ассоциации. Носатый терминатор волок за собой связанных одной цепью большого чёрного пуделя, то и дело норовящего встать на задние лапы, и фарфоровую куклу с голубыми волосами, после каждого рывка падающую, а потом с рёвом и размазыванием соплей по лицу поднимающуюся на ноги.

– Превед, хомячёг! – жизнерадостно крикнул культурист коменданту. – Где тут нужно залогиниться, чтобы получить купе-люкс в бронированном вагоне? Этот кобель и эта сучка, – незнакомец демонстративно дёрнул цепь, – со мной.

Полковник, многое повидавший на своём веку, прошедший огонь и воду и окружную многотиражку, в ужасе отшатнулся от потенциального пассажира.

– А вы, собственно, кто такой? – растерянно пробормотал он.

– Протри сканеры, ботаник! – усмехнулся носатый. – Совсем оперативку отшибло? Буратино я, герой новой реальности. И поживей давай! У меня золотая карта, мне культурное обслуживание полагается.

И, не дожидаясь ответа, терминатор направился к вагону. Но дорогу ему неожиданно преградил толстый лысый человечек с туго набитым портфелем в одной руке и платком в другой. Портфель толстяк бережно прижимал к животу, а платком поминутно промакивал вспотевшую лысину. Хотя, согласно законам природы, потеть должны были четверо грузчиков, с трудом тащившие за обладателем портфеля громадный деревянный ящик. За которым, в свою очередь, тянулся не слишком благоуханный аромат.

– Эй, любезный! – окликнул толстяк Буратино, – Отойдите-ка пока в сторонку со своими питомцами. У меня тут груз мирового научного значения.

И он любовно похлопал рукой с платком по ящику, отчего ноги у ближайшего к месту хлопка грузчика предательски задрожали.

– Позвольте! – оправился от потрясения комендант. – А какое отношение ваш груз имеет к литературе?

– Самое прямое, – торжествующе объявил лысый. – Это же скелет белого кита. Моби Дик, слыхал про такого?

– Слыхал, – сознался полковник, тщетно борясь с новым приступом оторопи. – А воняет-то он почему?

– Дорогой мой! – покровительственно улыбнулся толстяк. – У каждого дела – запах особый. В том числе и у науки. Только деньги ничем не пахнут. Кстати, – добавил он тише, – это намёк.

Понижал голос портфеленосец неспроста – вокруг уже начала собираться и недовольно гудеть толпа из причудливо одетых мужчин и женщин. Один из них, почти такой же толстый, но зато обладающий величественной осанкой бородач в старинном камзоле тут же протиснулся к коменданту.

– Досточтимый сэр! – обратился он к Васину хорошо поставленным, зычным голосом, – Надеюсь, вы понимаете, что в первую очередь эвакуировать нужно не животных, и тем более не их скелеты, а людей. Благородных людей, разумеется. Таких, как мои доблестные рыцари. А вместо этих дурно пахнущих ящиков распорядитесь погрузить мои запасы эля. Помимо всего прочего, они и места займут меньше. Пусть не намного, но меньше.

– Помилуйте, сударь! – удивился Васин, невольно подстраиваясь под речь собеседника и даже немного прикартавливая на английский манер. – Зачем вам столько горячительных напитков?

– А как же иначе, досточтимый сэр? – ответно удивился бородач. – Ведь нам с благородными рыцарями предстоит сидеть за Круглым Столом, рассказывать друг другу о своих победах и ждать, когда судьбе снова будет угодно позвать нас на подвиг.

Возможно, комендант допустил непростительную бестактность, но во всеобщем шуме, толкотне и прочей неразберихе он не придумал ничего лучшего, чем откровенно спросить:

– Так зачем же ждать? Сейчас как раз идёт война, и вы, господа, со своим огромным боевым опытом на фронте очень пригодились бы.

– Что вы, милостивый государь! – испуганно заморгал бородач. – А вдруг именно в этот момент появится Прекрасная Дама, дабы выбрать среди нас достойнейшего, которому надлежит исполнить повеление Судьбы? Мы не можем так рисковать. С судьбой, знаете ли, не шутят.

– Значит, так и будете сидеть? – на всякий случай уточнил полковник.

– Так и будем.

– Похоже, пора выходить на контакт с союзниками, – послышался за спиной у полковника чей-то решительный голос.

Мужчина средних лет в чёрном кожаном пальто уверенным деловым шагом подошёл к любителю подвигов и эля и прошептал ему на ухо:

– Мистер Артур, у меня к вам конфиденциальный разговор. Не могли бы вы, по мере опорожнения посуды, не выбрасывать её, а передавать моему доверенному человеку?

– Вы, вероятно, коллекционер? – поинтересовался король Артур.

– Братан, ты что, посуду принимаешь? – оживился один из грузчиков, уловивший обрывки разговора.

– Нет, господа, вы меня неправильно поняли, – уже громко, чтобы слышали все заинтересованные лица, ответил человек в плаще. – Просто я периодически испытываю непреодолимое желание разбить бутылку об голову оберштурмбанфюрера Холтоффа. Последнее время – особенно часто. И у меня элементарно закончились запасы пустых бутылок.

– А-а… – разочарованно протянул грузчик.

– А он… это… – коменданту решительно не хватало слов, чтобы выразить свои сложные, противоречивые чувства. – Ему не больно?

– Холтоффу-то? – пренебрежительно махнул рукой Штирлиц. – Да что с ним будет? Он же истинный ариец, нордический, стойкий, противоударный. Только шишку потирает и время от времени спрашивает: кто он, где он, какая сволочь всё это придумала и что вообще, чёрт возьми, здесь происходит?

– "А кругом горят факелы, – ни с того ни с сего запела вдруг широколицая и узкоглазая девочка в нарядной кухлянке, пробирающаяся сквозь толпу к поезду и на ходу расчёсывающая реденькую чёлку, – идёт сбор всех погибших частей…"

Следом за ней едва поспевал мальчик той же национальности в повязанном поверх малицы пионерском галстуке и с карабином за спиной. Оружие постоянно цеплялось за других людей, и маленький охотник всё больше отставал от подруги.

– Бросай ружьё, дурень! – беззлобно крикнул ему вслед комендант. – Всё равно тебя с ним в поезд не пустят. Если пустят вообще. Тут места не для крайних народов севера, а для литературных героев.

– Моя и есть герой, однако, – обернувшись, улыбнулся во всё лицо парнишка. – Моя звать Мумми-тролль. А ружьё бросай не могу. Вдруг там хатифнатты, однако?

–Это кто ещё такие? – заволновались в толпе.

– По поезду ходи – чемодан воруй, – радостно объяснил Мумми-тролль и побежал догонять подружку.

– Раз уж пришлось к слову, сэр, – обратился к полковнику джентльмен в клетчатом кепи и с трубкой во рту, – Моя фамилия Холмс. Шерлок Холмс. И если в поезде произойдут какие-либо неприятности: кража, убийство или что-то в этом роде, – я готов предложить вам свои услуги. За соответствующее вознаграждение, естественно. Я профессионал, и не могу работать на голом энтузиазме. Или может быть, вам гороскоп понадобится? Приворотное зелье? гадание на таро? снятие порчи?

– Как, вы и этим тоже занимаетесь? – откровенно говоря, Васин уже устал удивляться, но каждый раз его сбивало с толку что-то новое, неожиданное.

– Преступный мир не стоит на месте, дорогой друг! – повернувшись в профиль к собеседнику, произнёс Холмс. – И нам, сыщикам, тоже приходится шагать в ногу со временем.

Полковник больше не слушал частного детектива. Он растерянно оглядел собравшуюся на перроне толпу. Эти люди совсем не были похожи на тех литературных героев, которых он помнил с детства. Жалкие, задёрганные, изломанные жизнью. Разве можно их везти к читателю?

Но ведь сами герои ни в чём не виноваты. Это современные авторы сделали их такими. Да и те – не по злому умыслу, наоборот, они вкладывали в своих героев всю душу, всё сердце. И не вина авторов, что в их сердцах с каждым годом остаётся всё меньше веры, надежды и любви, а появляется всё больше боли, усталости, разочарования. Не вина, а беда. Они старались как могли, пытались сделать героев живыми, близкими и понятными для современников и наделяли теми чертами, которые видели в окружающих. Вот и получилось то, что получилось. Какая реальность – такие и герои.

Но и оставлять этих несчастных здесь тоже нельзя. Скоро в городе начнут хозяйничать другие авторы: весёлые, бодрые, деятельные, не сомневающиеся. И они искалечат бедняг ещё сильнее, заставят завоевывать древние империи и далёкие галактики, пить людскую кровь и выживать среди мутантов после ядерного взрыва. Это в лучшем случае. А в худшем, и более вероятном, просто отправят на помойку. Новой реальности нужны новые герои.

Полковник Васин выплюнул изо рта травинку, которую жевал в задумчивости, и резко, словно стараясь убедить самого себя, скомандовал:

– По вагонам! Сажай всех, как-нибудь уместимся!

Главное вырваться отсюда, а там… Читатель – он же добрый, отзывчивый, понимающий. Авось, примет и таких героев. Примет и даже, может быть, полюбит. Его ведь тоже в последнее время не шибко балуют. Если разобраться – все мы в одном поезде.

– "Этот поезд в огне-е-е, – послышался откуда-то тоненький, печальный голосок давешней девочки, – и нам некуда больше бежать"…

Пилат отвечал: что я написал, то написал.

Евангелие от Иоанна, гл. 19, ст. 22

Можете считать меня святотатцем, но первым легенду об Иисусе Христе, (протоевангелие, логии, документ Q – не в названии дело), наверняка записал сам Змей-искуситель. И, разумеется, не просто так записал, а скрыл где-то в тексте воистину дьявольский соблазн пересказать историю по-своему – так, «как было на самом деле». Опять же неважно, как называется этот соблазн по-научному –гипнотическое внушение, подсознательная установка или НЛП. Важно, что на эту наживку клевали и продолжают клевать доверчивые искатели истины.

Правда, как раз дочери Евы среди них попадаются крайне редко. Возможно, змей сам переключился на сильную половину человечества, или, может быть, женщины стали умнее, научились распознавать его почерк. Зато особи мужеского пола валят к мормышке косяком. Даже в глубокой древности, когда любая попытка хоть на полшага отступить от канонической версии, (которая, кстати, тоже почему-то едина в четырёх ипостасях), запросто могла довести до костра. И хорошо, если только саму рукопись, а не на пару с автором.

Так вот, даже в древности апокрифических евангелий насчитывалось больше сотни. А уж теперь, в эпоху ремейков, сиквелов и фанфиков – и за всю жизнь не сосчитать. Тем более, не прочитать. Да, наверное, и не нужно. Разве только в том случае, когда собираешься сочинить собственную версию евангельской истории. Однако тут срабатывает второй пласт змеиного соблазна – начинающие евангелисты порой попросту не считают нужным ознакомиться с тем, что уже наворотили их товарищи по несчастью. А зачем? Неужели я сам во всём не разберусь?

И в результате они по надцатому разу изобретают велосипеды, открывают америки, доказывают теоремы Пифагора. Как будто не было никогда на свете ни «Трёх версий предательства Иуды» Хорхе Луиса Борхеса, ни «Слова» Ирвинга Уоллеса, ни «Царя Иисуса» Роберта Грейвза. Дэна Брауна, в конце концов, не было. Булгаков был, с этим не поспоришь, и на наше восприятие евангельских текстов он, безусловно, влияет. Но порой создаётся впечатление, что только он один.

Это затянувшее предисловие понадобилось мне потому, что Андрей Лазарчук на презентации своего нового романа «Мой старший брат Иешуа» тоже заявил, что, работая над книгой, не обращал внимания на современную беллетристику, а использовал исключительно первоисточники. Откровенно говоря, в перечисленных им трудах я ни одного знакомого имени, за исключением Иосифа Флавия, не услышал. Но как-то сразу уяснил себе масштаб проделанной автором работы и солидный уровень изученной при этом литературы. Так, может быть, этого и достаточно? Стоит ли забивать себе голову сомнительными идеями дилетантов, ничуть не лучше тебя знакомых с выбранной темой?

Пожалуй, на этот вопрос нельзя ответить раз и навсегда, установив какое-то общее правило, своего рода литературный закон. Можно лишь попытаться определить, был ли прав автор в данном конкретном случае, удалось ли ему написать настолько яркую, оригинальную, самоценную книгу, что ей уже не страшны никакие сравнения и не нужны никакие отсылки. И всё равно это будет лишь частное, субъективное мнение, основанное исключительно на ощущениях и не подтвержденное серьёзными доказательствами. Впрочем, иначе в литературе и не бывает.

А моё мнение таково, что роман А.Лазарчука интересен в первую очередь именно в перекличке с другими подобными произведениями. Автор где-то попадает в резонанс с коллегами, где-то, наоборот, оказывается в противофазе с ними, и на выходе получается прелюбопытнейшая интерференционная картинка восприятия евангельской легенды нашими современниками. Заранее соглашусь с тем, что книга такого признанного мастера достойна отдельного, персонального разбора. Однако сравнение её с другими произведениями со схожей тематикой даёт всё же больше пищи для размышлений.

Сам роман представляет собой якобы перевод древней рукописи, содержащей воспоминания младшей сестры Иисуса Деборы о своём брате. Помимо всех прочих преимуществ такого решения, автор, ведя повествование от лица слабо разбирающейся в политике женщины, получает ещё и редкую возможность в особо спорных местах невинно захлопать ресницами:

«События происходили именно так и именно в такой последовательности, но почему они так происходили, какие колесики за какие зубчики цепляли, я не знаю».

Но, да простит меня автор, но буквально с первых же строк трудно удержаться от сопоставлений, аллюзий, перекрёстного допроса свидетелей. С одной стороны, это классическая традиция, по крайней мере, одно из канонических евангелий точно написано от лица человека, близко знавшего Христа – апостола Иоанна. Да и остальные тоже приписываются апостолам, либо, на худой конец, их ученикам.

С другой стороны, и современные авторы – «для пущей убедительности» – вкладывают свои идеи в уста родственников и сподвижников Иисуса. Так, например, в «Слове» И.Уоллеса фигурируют мемуары Иакова Праведного, брата Христа. В «Евангелии от Иуды» Генрика Панаса – сами понимаете, чьи. А «Евангелие от Афрания» Кирилла Еськова содержит воспоминания начальника тайной стражи прокуратора Пилата.

Правда, сам Афраний упоминается только в «Мастере и Маргарите», но это не принципиально – должен же был кто-то у Пилата ведать тайным сыском. Почему бы не дать ему уже примелькавшееся имя? Кстати, у того же Уоллеса в дополнение к «Евангелию от Иакова» приводится и докладная записка некоего Петрония, офицера римской гвардии, о казни Иисуса. Опять тенденция.

Но важно всё-таки другое. В первой части книги К.Еськова содержится подробный разбор загадок и противоречий между отдельными евангелиями, которые дружно и успешно разрешаются мемуарами Афрания. Каковое обстоятельство ещё раз напоминает читателю о том, что вся эта история выдумана самим автором. А у И.Уоллеса оба документа, разрекламированные как величайшая находка в истории археологии, на поверку оказываются фальшивками.

Учитывая эти аналогии, авторское предисловие к книге А.Лазарчука, где он пытается убедить читателя, будто бы рукопись Деборы существовала в действительности, выглядит довольно бледно. И очень даже может быть, что Андрей лукавил, утверждая, что не читал произведений современных авторов, пашущих на евангельской ниве. Не случайно же в окончательный вариант романа не вошёл фрагмент, рассказывающий об истории находки рукописи. Довольно-таки живо и увлекательно написанный фрагмент, между прочим, явно добавивший бы книге динамизма. И всё же А.Лазарчук его вычеркнул. Стало быть, опасался вызвать у читателя нежелательные аллюзии.

Впрочем, возможен и другой вариант. Не исключено, что писатель сознательно пошёл на засушивание текста, отказавшись от стандартных приёмов остросюжетной литературы, дабы все эти перипетии не заслоняли главного в книге – авторскую гипотезу о личности и тайне рождения Иисуса. Хотя меня, например, больше сбивали с толку издержки стилизации – искажённые, или, наоборот, максимально приближенные к первоначальному звучанию имена и названия. Иногда приходилось напрягаться, чтобы сообразить, о ком и о чём идёт речь. А как раз те, кому непривычные имена не мешают, вряд ли сумеют оценить и революционные идеи автора. Тогда для кого он старался? И не знаю, утешит ли А.Лазарчука тот факт, что псевдоветхозаветные диалоги персонажей Р.Грейвза утомляют ничуть не меньше.

Следует признать, что и антистилизация, осовременивание языка не всегда идёт на пользу тексту. Когда у Г.Панаса Иуда оперирует понятиями, принятыми в нынешних бизнес-кругах, это тоже несколько раздражает. Зато для героя К.Еськова профессиональный жаргон сотрудника спецлужб вполне оправдан. Госбезопасность – она и в древней Иудее госбезопасность. Напротив, иногда эти словечки, знакомые читателю по детективным романам, помогают точнее понять замысел хитроумного Афрания. Так что и здесь универсального рецепта не выпишешь.

Хотя, если говорить не об отдельных словечках, а о стиле в целом, А.Лазарчуку удалось передать в своей книге уникальную поэтику и образность подлинных евангельских текстов. Не скопировать, а именно передать, другими средствами. Это впечатление усиливается ещё и блестящими афоризмами, оригинальными, авторскими, но также перекликающимися с другими литературными источниками. Например, такое высказывание:

«Никогда ничего не проси у незнакомых богов».

Трудно не заметить, что оно слеплено из двух знаменитых булгаковских фраз, но слеплено мастерски и идеально вписано в контекст. А дальше в книге встретится даже своеобразный аналог Нагорной проповеди, представленный как поучения некоего рабби Ахава. И, наверное, при желании можно откопать истоки и этих мудрых речений. Но так ли уж важно, кто первый высказал ту или иную идею?

«Ангел всегда слетает дважды», как справедливо заметил один из героев книги. Если не трижды, – хочется добавить от себя.

Дело в том, что гипотеза, ради которой автор отказался от внешних украшений и превратил первую половину книги в вольный, то есть, переработанный и исправленный пересказ Иосифа Флавия, она… как бы поточнее выразиться? В общем, ангел с ней кое к кому уже прилетал. Я бы даже, скорее, удивился, что прилетал он так редко. Идея-то ведь лежала на поверхности: евангелия не врут, Иисус действительно был царём иудейским, а Мария – жена Иосифа Обручника – непорочной девой. Но чтобы осознать эти простые истины и связать их с другими фактами – да, тут необходимо поистине божественное озарение.

И первым, (во всяком случае, по тем данным, что удалось раскопать мне), озарило Роберта Грейвза. У него Иисус – внук царя Ирода и реальный претендент на иудейский престол. Якобы Антипатр, сын и наследник Ирода, обвенчался с девицей Марией, происходящей также из какого-то царского рода. Ей-богу, лениво объяснять, каким образом этот брак укреплял позиции Антипатра. Собственно, именно такими объяснениями А.Лазарчук и испортил впечатление от первой половины своей книги, (равно как и Р.Грейвз – от своей). Но из высших государственных соображений венчание было тайным, и беременную жену быстро спихнули пожилому плотнику Иосифу со строгим наказом беречь её и ни о каких глупостях даже не задумываться. Потом, по наступлению лучших времён, тайну собирались открыть народу, но как это нередко случается, лучшие времена так и не наступили.

Весьма возможный, кстати, вариант, вполне в духе ветхозаветных традиций. Праотцы Аввакум и Исаак тоже не гнушались подобными хитростями. Но с точки зрения нашего современника история получалась грязненькая. Не случайно же Дэн Браун, озарившийся следом за Грейвзом и, насколько я понимаю, непосредственно от Грейвза, эту версию в «Коде да Винчи» не использовал. Зато другую идею очень ловко приспособил для своих нужд.

Опираясь на фразу из апокрифического Евангелия от египтян «Я пришёл разрушить дела Женщины», Грейвз считал, и, по-видимому, искренне, что одной из основных, если не главной целью Христа была борьба с языческим культом Астарты, богини-Матери, мешающим иудеям поклоняться единому богу Яхве. А Браун поменял полюса и представил Иисуса, наоборот, сторонником этого культа, возвращающим народ к изначальным верованиям. И, стало быть, он не просто нахватался по разным источникам более или менее сенсационных идей, как многие, и я в том числе, полагали, не просто удачно их скомпилировал, но в какой-то степени ещё и творчески переработал. Молодец, ничего не скажешь.

Но и Лазарчук тоже молодец. Его версия рождения Христа, во-первых, оригинальна, во-вторых, изящна и, в-третьих, не отдаёт таким душком, как у Грейвза. Гениальное в своей простоте решение: дева Мария просто воспитала сына Антипатра, рождённого другой женщиной, слишком известной, чтобы скрыться с ребёнком от врагов её мужа.

Помните ещё про ангела, который слетает дважды? Так вот, не с одной Марией приключилась такая странная история. Её двоюродная тётя Елизавета чуть раньше тоже получила аналогичный подарок – другого сына Антипатра, уже не от жены, а от наложницы. Тот, кто эту акцию организовал – не бог, естественно, а резидент парфянской разведки Оронт – решил подстраховаться, чтобы в случае форс мажора безболезненно перейти к плану «Б», раскручиванию будущего пророка Иоанна. Кстати, вы, наверное, будете смеяться, но парфянскую разведку поминают добрым словом, кроме Лазарчука, ещё и Грейвз с Еськовым. Я же говорю, забавная картинка вырисовывается.

Правда, как разведчик разведчику, должен сказать, что здесь Оронт немного перемудрил. Если план «А» провалится, то рано или поздно компетентным органам станет известно и о существовании запасного варианта. Это с одной стороны. А с другой, почему-то до Лазарчука никто из толкователей Священного Писания не задумывался над тем, что Иисус и Иоанн – родственники. И они просто не могли до той памятной встречи на берегу Иордана ничего не слышать друг про друга. Следовательно, это тоже была инсценировка. Они изначально действовали в связке, так что идея Еськова об устранении Иоанна как конкурента Иисуса крайне сомнительна.

Интересоваться личными, интимными подробностями жизни человека вообще-то не принято, но, поскольку Браун всё равно уже проболтался, можно немного поговорить и о Марии Магдалине. У Лазарчука она тоже становится женой Иисуса и даже рожает ему детей, но какой-то значительной роли в сюжете они не играют. По версии Панаса, Христа и Магдалину связывали чисто платонические отношения. А Грейвз в этом вопросе придерживается почти канонических взглядов. То есть, Иисус у него тоже женится, но на Марии из Вифании, сестре Лазаря. Но и с ней дальше разговоров о детяхдело не продвинулось. А Магдалина по Грейвзу – действительно блудница, служительница культа Астарты. И только Еськов остался к этой женщине равнодушным. Что ж, его право, всё равно никакой закономерности и здесь вывести не получается.

Ещё из любопытных параллелей следовало бы отметить стремление почти каждого автора оправдать кого-нибудь из действующих лиц трагедии. Булгаков заступается за Пилата, Лазарчук – за Ирода, Панас – за Иуду. Даже Еськов, при всей несерьёзности, буффонаде, гротесковом характере его версии, между делом успевает отмазать Петра от обвинения в предательстве. Одного лишь Каиафу никто защищать не желает. Не любят у нас первосвященника. Как евангелисты приговорили, а Булгаков утвердил, так и повелось. И не похоже, что в ближайшее время что-то может измениться.

Да и в том, что последователи Христа исказили его учение, его цели и всю его жизнь – не важно, в собственных интересах или по просьбе третьих лиц – авторы уверены так же единодушно. И в этом как раз ничего странного нет. Стоило ли иначе сочинять такие пространные книги о «настоящем» Иисусе?

А вот цели Христа каждый автор представляет по-своему. У Еськова он – простой проповедник, основатель мирной религиозной секты, тайно, (в том числе и для него самого), поддерживаемый римской администрацией как противовес воинственным саддукеям и ессеям. У Грейвза – царь иудейский, претендующий не только на престол, но и на звание Мессии, ратующий за очищение иудейской религий от тлетворного влияния язычества. У Панаса – тоже изначально мирный человек, волей случая оказавшийся предводителем, скажем так, народно-освободительной армии Иудеи. Ибо сказано в Писании: «Не мир пришёл Я принести, но меч». При этом Иисус прекрасно осознаёт, что оказался заложником ситуации, что вовсе не этого добивался своими проповедями, но не может бросить поверивших в его святость людей и продолжает плыть по течению, пока не гибнет после неудачной попытки захватить Храм Иерусалимский. И совершенно неожиданно он оказывается наиболее близок к тому Христу, которого показывает нам Лазарчук. Вплоть до того, что и здесь апостолы оказываются командирами подразделений армии Иисуса. Правда, у Лазарчука эта армия без боя входит в город. Но в дальнейшем всё равно вынуждена сразиться с храмовой стражей, а затем и с легионерами Пилата. И опять Христос ничего не может, да и не пытается изменить. В этом, наверное, главная слабость романа «Мой старший брат Иешуа». Не знаю, как кому, а лично мне герой, покорно принимающий все удары судьбы, как-то мало интересен. Пусть даже в том хитросплетении интриг и столкновении интересов различных религиозных группировок Иисус, скорее всего, и не мог оставаться самостоятельной фигурой.

Куда предпочтительнее в этом смысле выглядит Иисус у Еськова. В результате предательства – Иуды, естественно, который к тому же предал ещё и своего непосредственного начальника, шефа римской тайной службы Афрания – а также стараниями Синедриона глубоко мирный проповедник, призывающий к любви и всепрощению, объявлен государственным преступником. И прокуратор Пилат не может открыто вмешаться и отменить казнь. Такое вмешательство будет равносильно признанию в том, что Иисуса давно уже курирует ведомство Афрания. Но и начальник тайной службы не может допустить, чтобы плоды многолетних усилий пошли прахом. Не столько из симпатии к Иисусу, сколько из стремления сохранить лицо, он придумывает трюк с ложным воскрешением. (Тоже довольно популярная гипотеза, хотя в художественной литературе она почти не используется). При этом и репутация проповедника ничуть не пострадает, даже наоборот. Через три дня распятый явится своим ученикам, как и предсказывали пророчества, а потом, когда легенда начнёт работать сама по себе, без его непосредственного участия, он сможет переселиться в какую-нибудь отдалённую часть империи и зажить там тихой, безбедной жизнью. Но Иисус отказывается участвовать в этой комбинации. Он не желает спасать собственную жизнь путём обмана доверившихся ему людей. И с этого момента предложенная автором весёлая игра в детектив неожиданно превращается в высокую трагедию.

Наверное, можно продолжать сравнения и параллели, но кое-какие выводы уже обозначились. Если принять за аксиому существование Христа как реальной исторической личности, то сочинения Иоанна, Матфея и иже с ними не стоит рассматривать как исчерпывающие, объективные и заслуживающие доверия источники информации. Не столько даже из-за многочисленных противоречий в них, сколько из-за того, что все евангелисты описывают события с одной стороны, такими, какими они представлялись ученикам Иисуса. И современные авторы имеют полное право анализировать, сопоставлять и создавать собственные версии. Но до сих пор никому не удалось предложить достаточно убедительную трактовку евангельской истории. Авторы, в основном, гоняют по кругу несколько более или менее правдоподобных гипотез, строя из них образ Христа, как дети собирают какого-нибудь робота-трансформера из конструктора «Лего». У кого-то получается лучше, у кого-то хуже. Но именно взаимозаменяемость деталей наводит на мысль, что они так и не приблизились к истине. К тому, что можно задним числом, в порядке обратной связи, признать истиной. Или хотя бы художественной правдой, что, в сущности, почти одно и то же. Ибо сказано у Лазарчука:

«Бог не слышит речей, потому что мы непрерывно галдим, но охотно читает написанное и иногда по написанному поступает. Нужно лишь писать так, чтобы он увлёкся чтением и забыл о своём обещании не вмешиваться в наши дела».

Но попробуем всё же быть оптимистами. Возможно, ангел прилетит ещё к кому-нибудь. И этот кто-то напишет такую книгу о Христе, которая снимет все вопросы, примирит всех спорщиков. А пока…

Пока на месте бога я бы, пожалуй, увлёкся книгой Кирилла Еськова.