И тут вдруг оказывается, что автор умеет писать необыкновенно ярко и образно, развешивая гирлянды метафор, задорно перемигивающихся вторыми и третьими смыслами. Умеет при переносе фокала резко менять стиль, интонацию, систему образов. Умеет строить диалоги так, чтобы они не пересказывали невнимательному читателю краткое содержание пропущенных серий, или то, о чем сам автор забыл в нужное время упомянуть. Так, чтобы реплики героев вели свою, параллельную авторскому повествованию игру.
Все это он, оказывается, умеет, но почему-то демонстрирует только в эпилоге. Да и то по привычке забалтывает эту красоту бесконечными изгибами чуть ли каждой фразы, свивающимися в змеиные кольца, которые душат читателя либо до полного притупления чувств, либо до БДСМ-экстаза.
А самое главное – поздно уже, кино-то уже кончилось. И вместо вполне возможного восторга остается только сожаление о несбывшемся. Что, впрочем, тоже случается нечасто.
А в книгах я последнюю страницу
Всегда любила больше всех других, —
Когда уже совсем неинтересны
Герой и героиня, и прошло
Так много лет, что никого не жалко,
И, кажется, сам автор
Уже начало повести забыл,
И даже «вечность поседела»,
Как сказано в одной прекрасной книге.
Но вот сейчас, сейчас
Все кончится, и автор снова будет
Бесповоротно одинок, а он
Еще старается быть остроумным
Или язвит — прости его господь! —
Прилаживая пышную концовку…
(Анна Ахматова, если вдруг что).