Мне неинтересно то или иное явление, я хочу знать замысел Бога.
Альберт Эйнштейн
Эту книгу, конечно же, ждали. Хорошо, не буду говорить за всех – я ждал. Пусть и не с нетерпением, но с искренним интересом. Немного странным, необычным, хотя, с другой стороны, разве может быть обычным интерес к творчеству Рыбакова? Проще говоря, меня вовсе не сжигало любопытство – что там новенького написал автор? – поскольку заранее было известно, что он написал продолжение старенького. Ещё меньше меня волновало, что же произойдёт дальше с героями предыдущего романа. Хотелось понять, что происходит с самим автором. И, наверное, хватит уже оговариваться — я, мне, по-моему, на мой взгляд. И так ясно, что здесь высказывается субъективное мнение, не претендующее… ну, и так далее.
Так вот, книги Рыбакова никогда не были «приключениями тела», а идейная составляющая «Звезды Полынь» – возрождение забытой мечты о покорении космоса под заботливым присмотром частного капитала – мягко говоря, не впечатляла, отдавала химерообразностью. И сам автор, разумеется, не мог этого не понимать, не мог не попытаться как-то исправить положение, отчего книга вышла довольно-таки невнятной, противоречивой, перегруженной вставными объяснениями того, что не удалось передать через слова и поступки героев.
Поэтому новый роман «Се, творю» ожидался с надеждой и тревогой: увидим ли мы прежнего Рыбакова, сумеет ли он доказать, что прошлая неудача была случайной, или же бытующее в определённых кругах мнение, будто бы Вячеслав Михайлович исписался, так навсегда и остался в восьмидесятых-девяностых годах уже прошлого столетия, всё же имеет под собой некое основание.
И первые же страницы новой книги вроде бы развеяли все сомнения: да что вы, господа, ерунду всякую говорите? вот же он, Рыбаков, никуда не делся! Такой плотности мыслей и чувств в обычном диалоге, когда каждое слово имеет скрытый подтекст, каждый взгляд – особый смысл, каждый жест – важное значение, пожалуй, не способен добиться ни один другой автор. И если такое гурманство нам предложено при встрече второстепенных, даже эпизодических персонажей, что же будет, когда на сцену выйдут главные герои? Сразу же вспомнились кухонные разговоры Симагина с Вербицким из «Очага на башне», такие же напряжённо-пронзительные, как, допустим, встреча Пилата с Каиафой в булгаковском «Мастере».
Однако такой текст требует серьёзной читательской работы. Нормальный человек, в обычной своей жизни, редко попадает в ситуации типа «Штирлиц знал, сколько будет дважды два, но не знал, знает ли об этом Мюллер». Он попросту долго не выдержит такого напряжения, даже если будет просто читать об этом. Ему необходим хотя бы кратковременный отдых между подобными сценами. Но в том-то и беда, что пауза слишком затянулась. Встреча разноимённых зарядов большой мощности всё откладывалась и откладывалась, а сами по себе не совсем, скажем так, положительные герои почему-то оказались, в отличие уже упомянутого Вербицкого, тускловаты, с невзрачным каким-то внутренним миром, напоминающем то ли сумрак Лукьяненко, то ли «пыльный мир» Лазарчука.
Возможно, всё дело в неудачном дроблении одного антипода на кучку антиподиков. Мало того что традиционная для отечественной фантастики пара Профессор – Писатель видоизменилась в неравноценную Профессор – Журналист, чем уже проиграла и «Сталкеру», и «Очагу», так ещё и Журналист разделился на три ипостаси, одна из которых перестала интересовать автора ещё в первой книге, вторая настолько резко ушла в духовный штопор, что последовательность необратимых изменений смогли бы зафиксировать разве что специальные высокочувствительные приборы, а третью автор упорно выдавал за этакого современного… ну да, опять Штирлица. Которого, оказывается, теперь уже не нужно никуда забрасывать, он и в своей стране может так же героически шпионить на пользу… чью? своей страны?
Ну да ладно, это вопрос действительно сложный, вернёмся лучше к тому, кто поначалу представлялся главным антагонистом – Бабцеву. Да, он нехороший человек, не любящий Родину, пусть даже предающий её, подонок, враг. Но он ведь умный враг. Поэтому откровенно покоробило от эпизода в театре, когда он с замиранием слушал какой-то запредельный бред. Добро бы ещё про совок – тогда можно было понять его реакцию, а так… Раз уж у нас тут всё время всплывает Штирлиц, позволю себе процитировать гениальную фразу из пародии на «Семнадцать мгновений весны» в передаче «Большая разница»: «Да бог с ней с правдой, дайте мне что-нибудь, во что не стыдно было бы поверить». А в это – именно стыдно. Это уж как-то слишком напоминает придурковатых фрицев из советских же фильмов «про войну». Причём, и здесь автор всё прекрасно понимает, позволяя одному из героев сказать про Бабцева: «Он, в сущности, неплохой. Это же страшное дело – так хотеть хорошего и так навыворот его себе представлять». Понимает, но собственную неприязнь к герою преодолеть не может.
И при этом нельзя ведь сказать, что авторское неравнодушие – это плохо. Убедившись и на своём, и на чужом опыте, что героев не следует оставлять без присмотра в комнате, где исполняются желания, что даже Сталкер не помешал Профессору протащить с собой бомбу, а уж Симагин, при котором и вовсе проводника не было, сам умудрился передать Вербицкому почти такую же бомбу – кассету, уничтожающую любовь, Рыбаков решил застраховаться от подобных случайностей. Его мечта попросту не даётся в руки нечестным, корыстным людям. Но и этого автору показалось мало, он решил лично исполнить роль Сталкера и предупреждать героев об опасности. И ах, как этот внезапный прорыв автора в виртуальность в первый раз шибает по мозгам! Читаешь: «Да не белиберда это, уже в открытую закричал я», и вдруг вздрагиваешь, ошеломлённо трясёшь головой, перечитываешь – не померещилось ли? – нет, всё так и написано. Эффектно, неожиданно, смело.
Но потом, когда тот же приём повторяется в сцене гибели Журанкова, результат получается совсем другой. Нет, никто не говорит, что нельзя убивать героя во имя торжества идеи. Не высший пилотаж, конечно, но допустимо. Напрягает лишь то, что Журанков, по бесконфликтности своего характера никогда бы не додумался пробраться за забор, не тот он человек, чтобы штурмовать преграды. И автору пришлось долго объяснять, почему он так поступает, по сути дела подталкивать его к роковому шагу. И вроде бы такой же, как и в первом случае, крик души: «Ну не делай же глупостей», теперь уже звучит до ужаса фальшиво. Может быть, кому-то эта фальшь и сошла бы с рук, но только не Рыбакову. Что позволено быку – не позволено Юпитеру.
А дальше пошла совсем уж тоскливая, да к тому же ещё и политизированная безнадёга. И вот в этот момент, когда, казалось бы, книга уже окончательно испорчена, Мастер всё-таки возвращается. Триумфально, под просветлённые читательские всхлипывания и чуть ли не слёзы умиления. Мало кто из современных писателей способен так ярко и образно, так просто и естественно нарисовать человеческое счастье. Мало кто отважится на стене, испоганенной надписями: «Толян – лох!» «Смерть хачам!» «Долой власть чекистов!», нацарапать трогательно-наивное: «С + В = Л». И уж совсем никому другому не пришло бы в голову отправить влюблённую парочку прогуляться на Эпсилон Тукана.
Ну как тут не сказать автору спасибо за возращение славянке мечты, за его веру в то, что есть ещё люди, этой мечты достойные. Пусть немного, но ведь есть! Правда, Рыбаков не был бы Рыбаковым, если бы ещё раз не перевернул всё с ног на голову, выдав в финале мрачный прогноз будущего человечества. Но что уж с ним поделаешь – такой человек. И, наверное, не остаётся нам ничего другого, кроме как и его книги тоже любить такими, какие они есть, а не какими мы хотели бы их видеть.