Все ниженаписанное несет в себе изрядный заряд шутки, поэтому прошу всерьез и глубоко не принимать и тем паче не оскорбляться.

Все таки забавная вещь — человеческая психика. Стоит самому на время перестать выискивать ляпы в художественных произведениях, как сразу же начинаешь осуждающе посматривать на других, продолжающих заниматься этим, да еще и защищать тянет бедолаг-авторов.

В оправдание себе, как водится, начинаешь искать примеры подобного поведения у других — как стремления искать ляпы у других, так и допущения, быть недовольным такими поисками уже других.

Почитаешь таких примеров и слегка успокоишься — все-таки не только я, далекий от идеала, но и люди известные и выдающиеся позволяли себе такие слабости.

Вот, например, очень хороший и известный писатель-маринист Виктор Викторович Конецкий.

Здесь он делает замечания не кому-нибудь, а самому Бунину, лауреату Нобелевской премии по литературе!

цитата

У Бунина в «Господине из Сан-Франциско» полно чуши. От прямых школьных ошибок: он помещает пароходный вал в киль; капитан обязательно загадочная личность, «похожий на огромного идола»; за минуту до смерти господин из Сан-Франциско видит в читальне гостиницы: «стоя, шуршал газетами какой-то седой немец, похожий на Ибсена, в серебряных круглых очках и с сумасшедшими, изумленными глазами»… Ну, скажите вы мне, ведь видит американец, тупой миллионер, а зрит-то за него ястребиный Бунин! Знать не знает американец ни языческих идолов, ни тем более внешности Ибсена! Это Бунин нагляделся на идолов у себя в азиатских степях и в юности вечно пялился на знаменитых писателей, ибо им завидовал, но чтобы американец знал Ибсена! И чтобы американский миллионер, войдя в читальню, за считанные секунды изучил бы физиономию какого-то немца и определил бы, из чего у того очки, заметил сумасшедшие и изумленные глаза… А между прочим, и нам внешность немца до лампочки — зачем она тут? Меня воротник душит, жилетка печенку давит, через тридцать секунд у меня в сердце сосуд разорвется, и шея моя напружинится, глаза выпучатся, я дико захриплю…

Полноте, Иван Алексеевич! Ни от инфарктов, ни от инсультов так люди не умирают, ибо Бог прибирает их быстрее, и нет, увы, сил мотать головой, хрипеть, как зарезанный, закатывать глаза, как пьяный… Если это скоропостижная смерть, то она и есть в миг, если нет, тогда его еще лечить надо, а не в плохие номера гостиницы таскать. Почитайте Амосова.

Насколько же классикам легче было! Изучать-то им только историю надо было… А нам?

А здесь рассказывает уже о том, как ляпы искали у него самого:

цитата

— ...и еще я из мелкокалиберки застрелился! Тебе, как прошлому вояке, вовсе непростительно: мелкие вши бывают, а винтовки малокалиберные. Думаешь, приятно читать про себя такую чушь?

— ...за мелкий калибр я уже двадцать писем от читателей получил и стыдом умылся, хотя тут другой дядя виноват.

И еще, тут уже более развернутее:

цитата

Недавно получил письмо от старого капитана, чрезвычайно знаменитого на весь свет, мною глубоко уважаемого. В тридцати пунктах указаны (с приведением номера страницы, абзаца и строки в абзаце) мои неточности в морской терминологии.

Каждый пункт вызывал у меня бешенство.

Я пишу: «Поднимаюсь на пеленгаторный мостик и вижу, что линемет отодвинут в сторону, ракеты сложены в кучу, а на ящике лежит и загорает Эльвира — младшая буфетчица. Она лежит на животе, лифчик расстегнут. Эльвире хочется, чтобы и следа от лифчика не осталось на ее тропическом загаре».

Знаменитый капитан пишет: «Мостик этот издавна назывался капитанским. Стал называться ходовым. Но даже не в этом дело. На судне, где уважают морские порядки, он никогда не служит пляжем даже для Эльвиры. Я не знаю судов, где капитаны разрешали это. В этом уважении большой смысл. Определенные места на судне служат определенным целям, и только им. И вообще, зачем это размазывание, в каком виде загорала Эльвира и прочее…»

«Не было на море ни одного человеческого деяния, о котором все люди имели одинаковые мысли. Общему сему жребию и наше сие дело подлежит». А это написано лет двести назад при разборе обстоятельств бесследной гибели нашего фрегата.

Когда-то я относился к такой особенности морского мышления с юмором. И даже позволял себе над таким удивительным феноменом подшучивать. Но уже порядочно, как перестал. Серьезное и даже трагическое за ним стоит.

Сходите разок на Фонтанку в городской суд, когда судят там за аварию моряков. Сколько экспертов — столько мнений.

Такие дела.

Читая тему "Переводы и переводчики", задумался о том, что в русской литературе сложилась целая традиция иносказаний и эвфемизмов при передаче довольно отчетливо заметной привычки русского человека в обиходе выражаться крепко и без церемоний. Классики русской литературы, сами способные в устной речи высказаться прямолинейно и откровенно, не стеснявшиеся в личной переписке непечатных выражений, в своих произведениях тем не менее предпочитали эту характерную черту повседневной жизни передавать обиняками и иносказаниями, достигнув в этом деле немалого искусства. Очевидно, что при этом приходится балансировать между отвлеченным и незатейливым сообщением "такой-то грязно выругался/крепко выразился" и прямолинейным стенографированием самих грязных выражений. Надо ли говорить, что большей частью русскоязычные мастера слова выдерживали высший класс, достигая невероятной прозрачности своих иносказаний и при этом не проваливаясь в пошлость. Сразу же вспоминается классический пример от Антона Павловича Чехова:

цитата

Пристав к берегу, гребцы первым делом начинают браниться. Бранятся они со злобой, без всякой причины, очевидно спросонок. Слушая их отборную ругань, можно подумать, что не только у моего возницы, у лошадей и у них самих, но и у воды, у парома и у весел есть матери.

В связи с этим хочу спросить у почтенной публики — какие примеры наиболее прозрачных, но не пошлых иносказаний, вы знаете из русской литературы? Мне, например, пока что текущим рекордсменом представляется вот этот известный отрывок из знаменитого романа Леонида Соболева "Капитальный ремонт":

цитата

Тюльманков же сидел на узкой беседке, спущенной за корму. Огромный — в ширину расставленных рук — медный орел, привинченный к броне, угрожал ему раскрытыми клювами обеих своих голов. На беседке стоял ящичек с банкой чистоля и ветошью. Круглые крылья орла были уже покрыты белой, едко пахнущей густой жидкостью, и она на глазах зеленела, отъедая окислы медной поверхности. Чистоль требует времени — чем дольше оставить его на меди, тем легче потом навести на нее блеск. Поэтому Тюльманков сидел в вынужденном бездействии и рассматривал коронованную птицу.

...................................................... ...................................................... ......

Орел безмолвно смотрел на него, кося своими выпуклыми слепыми глазами. Георгий Победоносец на щите, вделанном в грудь орла, неудержимо скакал на тонконогом коне через зелено-грязные потёки чистоля к новым победам.

Злоба вновь охватила Тюльманкова. Он встал на шаткой беседке и с маху начертал всей ладонью по тусклому налету чистоля, от крыла к крылу, короткое непристойное слово. Оно легло на орла, как пощечина.

— Вот и сохни так, сука! — сказал удовлетворенно Тюльманков и принялся яростно тереть когти и лапы орла. Тряпка мгновенно почернела, точно от крови.

Первая буква слова, ляпнутого Тюльманковым на орла, косым андреевским крестом накрест перечеркивала герб.

Обнаружил сегодня, что я практически не рекомендую кому-либо так или иначе зацепившие меня книги. Ну и в качестве пробного шара...

Удивительным образом мемуарная литература оказывается порой интереснее и хлеще любого головокружительного художественного вымысла. Вероятно вся суть в контексте. Беллетристику читатель воспринимает с некоторым предубеждением, мол, я бы еще не то выдумал, а вот описания реальных событий очевидцами, наоборот, воспринимаются с некоторым пиететом и уважением.

В любом случае, несомненно одно — читать мемуары и воспоминания надо (достоверность повествования это конечно же другой вопрос).

Из прочитанного недавно не могу не отметить два примечательных, по-моему, образца мемуаристики.

Во-первых, книгу воспоминаний ветерана Великой Отечественной войны, танкиста, Героя Советского Союза, Дмитрия Федоровича Лозы "Танкист на «иномарке»". Дмитрий Федорович почти всю войну провоевал на западных танках: британской "Матильде" и американском М-4 "Шерман". Что делает его воспоминания совершенно уникальным свидетельством о том, как советские танкисты воевали на заграничной технике против нацистов (и против японцев, кстати, тоже, так как после Победы над Германией Дмитрий Федорович успел повоевать на своем "Шермане" на дальневосточном фронте). Книжка воспоминаний читается залпом, оторваться невозможно. Мало того, что узнаешь массу подробностей о том, как служилось на "Шерманах" (именно им большей частью посвящена книга), так еще книга полна невероятными фронтовыми историями (реальными!). Так, например, подразделение Лозы, в ходе освобождения советских оккупированных территорий, иногда воевало весной так: часть "Шерманов" вели бой с немецкими танками на околице села, в то время как другие "Шерманы" пахали (!) поля жителям села (танкисты решились на такой невероятный шаг, не выдержав тяжелого зрелища того, как изможденные старики, женщины и подростки волочили плуг на себе, чтобы успеть посеять сбереженные крохи зерна и спастись от голодной смерти). Также запомнился рассказ Лозы о том, как первое время вместе с ними следовали представители американских заводов, чтобы выяснить как эксплуатируется на Восточном фронте их техника. И надо сказать, большую часть замечаний и пожеланий советских танкистов, благодаря этим представителям, американцы оперативно учли и приняли меры для последующих партий танков. Например, такой, казалось бы, незначительный факт — оказывается, перед отправкой танков в Советский Союз американцы закладывали в них продуктовые посылки в качестве приятного сюрприза будущим экипажам. Но за время долгого пути от океанских портов до танковых частей посылки пропадали бесследно. Узнав об этом, представители изготовителя связались с заводами и там посылки стали очень хитро прятать, например, запихивали их в дула танковых орудий, которые у, находящихся в состоянии консервации, танков были начинены тавотом и забиты стальными пробками. Да не просто запихивали, а еще плотно забивали резиновыми прокладками, чтобы бутылки с виски, банки консервов и прочие продукты не разбились в долгой дороге, не перемазались в тавоте или своим звяканьем не выдали своего местонахождения. После этого все посылки стали прибывать нетронутыми, радуя танкистов гостинцами, так приятными в суровой и полной лишений фронтовой жизни.

Совершенное содрогание вызывает чтение страниц, где, например, автор рассказывает об атаке японских воздушных камикадзе на советские танки. При этом после боя, обследовав горящие обломки самолетов, танкисты с ужасом обнаружили, что некоторые пилоты взяли с собой в кабины девушек.

Не менее невероятен случай захватывающей дуэли танка "Шерман" и бомбардировщика "Ю-87", закончившийся тем, что советские танкисты сумели вздыбить свой "Шерман" на насыпи и точным выстрелом из танкового орудия разнести вдребезги пикирующий на них с грузом бомб "Юнкерс".

Замечательная книга, очень и очень рекомендую.

Ну и во-вторых, очень интересные воспоминания Игоря Алексеевича Зотикова, известного ученого-геофизика и гляциолога, много лет проработавшего в Антарктиде — "460 дней в 4-й Советской антарктической экспедиции", "Год у американских полярников" и "Я искал не птицу киви". Я уже упоминал в предыдущем посте об этих книгах. Добавлю только примечательный факт: еще в 60-е годы, в разгар войны во Вьетнаме, Игорь Алексеевич Зотиков оказался среди американцев на их полярных станциях, в рамках специальной программы научного обмена. Время было примечательное, место тем более — мало того, что невероятная и полная чудес Антарктика, так еще и попробуй поживи в тесном полярном домике среди чуждых тогда и совершенно незнакомых американцев. Книги Зотикова от этого невероятно интересные. Я читал об антарктических экспедициях и раньше, но они рассказывали про более позднее время, когда быт и работа исследователей ледяного континента стали уже чем-то привычным и обыденным. А тут практически начало планомерных исследований Антарктики, так еще и показанные, так сказать, с обеих сторон: советской и западной.

Для затравки приведу в качестве цитаты одну очень примечательную историю из книг Зотикова. Автор описывает, как в Москве, спустя годы, встретились два полярных исследователя, американец и русский, которые хоть и находились в одно время в Антарктиде, но лицом к лицу там не встречались:

цитата

И вот тут началось самое главное: Бурханов и Флетчер начали вспоминать, как они летали над одним и тем же замёрзшим океаном в послевоенные годы. Флетчер рассказывал о том, как он создал станцию «Т-3», а Бурханов — о том, как нашей стороне стало известно, что в океане начала действовать американская станция на дрейфующем льду, но где именно — никто не знал.

И вот однажды, перед 1 мая 1954 года, самолёт Черевичного, на борту которого находился и Бурханов, работал — как выяснилось чуть позднее — неподалёку от места, где находилась в тот момент «американская льдина». И вдруг, рассказывал Бурханов, они услышали передачу американского радиста. И поняли: это не оплошность американца, это им умышленно дают возможность выйти на льдину, пролететь над ней. Зачем? Кто гарантирует, что там их не ожидает какая-нибудь ловушка? Много ли надо для обычного невооружённого и незащищённого Ли-2? Ведь если самолёт упадёт на дрейфующий лёд, он смаху пробьёт его и утонет, и никаких следов. Но что-то все же подсказало им — нет. И они полетели на зов американского радиста.

И вот вдруг, внезапно — огромная, странная, похожая на остров льдина, на ней домики, самолёты. И приветливо машущие руками люди. И когда самолёт, уже пролетев над льдиной, разворачивался для повторного прохода над ней, всем в самолёте захотелось сделать что-нибудь хорошее для тех, кто был там, на льдине и они поспешно стали готовить грузовые парашюты и набивать сумки всем вкусным, что оказалось на борту.

А вкусного было много — ведь они собирались праздновать 1 Мая. Затем подтянули парашюты к дверям и вышли на прямую, чтобы снова пройти над станцией.

А Флетчер рассказывал, как в этот момент было у них на льдине. Сначала они услышали шум самолёта, а потом на небольшой высоте показался такой похожий на американский С-47 самолёт, только пятиконечные звезды на крыльях были не белые, а красные. Самолёт, покачивая крыльями, прошёл над станцией, и все стали радостно кричать и махать руками. Но вот самолёт снова показался вдалеке, он снова шёл на льдину, только высота его почему-то стала много больше и крыльями он уже не махал. В чём дело? И тут вдруг все, кто смотрел вверх, — увидели, как от самолёта отделились два тёмных предмета, а над ними вспыхнули цветы парашютов. «Бомбы!» — вдруг крикнул кто-то, и все бросились прятаться… кто куда. Ведь если бомба на парашюте — это, значит, очень сильная бомба. Но парашюты сели, а «бомбы» не взорвались, и через некоторое время добровольцы пошли искать парашюты. Нашли они лишь один парашют. Он зацепился за торосы. И мы представляли себе, как вернулись добровольцы, радостные, волоча за собой сумку парашюта, а потом вытаскивали оттуда дары: шоколад, икру, консервы, коньяк и эти удивительные русские папиросы, которые они тут же вставляли в рот табачной стороной. Конечно, у них и у самих в избытке было и табака, и еды. Но эта — была особенной. Она как бы говорила о том, что все не так уж и плохо в мире.

И лишь много позже, встретившись с Бурхановым в Москве по общим арктическим делам, Флетчер узнал, что было в сумке второго парашюта. Там, в ящике, завёрнутый во много слоёв бумаги, лежал большой букет свежих красных роз. Эти розы экипаж Черевичного получил в подарок ко дню Первого мая…

Кстати, поймал себя на мысли — какое же все-таки замечательное художественное кино можно было снять по обеим авторам!

Продолжается вояж по бородатым и туповатым анекдотам или игра в перекрестные цитаты.

Следующий анекдот в различных вариациях встречается очень часто, чему наглядной иллюстрацией может быть эта цитата из романа Стругацких "Град обреченный":

цитата

Жили-были в одном городишке два ассенизатора – отец и сын. Канализации у них там не было, а просто ямы с жижицей. И они это дерьмо вычерпывали ведром и заливали в свою бочку, причем отец, как более опытный специалист, спускался в яму, а сын сверху подавал ему ведро. И вот однажды сын это ведро не удержал и обрушил обратно на батю. Ну, батя утерся, посмотрел на него снизу вверх и сказал ему с горечью: «Чучело ты, – говорит, – огородное, тундра! Никакого толку в тебе не видно. Так всю жизнь наверху и проторчишь»

А теперь вчитаемся в следующую цитату из замечательной книги "460 дней в Четвертой Советской антарктической экспедиции" Игоря Алексеевича Зотикова, выдающегося советского и российского ученого-геофизика и полярника, неоднократно бывавшего в Антарктиде (о заслугах Игоря Алексеевича в исследовании этого континента говорит, например, тот факт, что его именем назван ледник в Антарктиде). Другим же героем приведенной цитаты является также не менее выдающийся советский и российский ученый-геофизик с мировым именем, внук легендарного академика-кораблестроителя Алексея Николаевича Крылова, сын гениального физика, лауреата Нобелевской премии, Петра Леонидовича Капицы, автор одного из последних географических открытий XX-го века Андрей Петрович Капица. Дело, напомню, происходит в Антарктиде, на научно-исследовательской станции "Мирный":

цитата

Туалеты — по-морскому «гальюны» — у нас в каждом домике. Это вырезанные в снегу, обитые фанерой пространства, главную часть которых занимают большие бочки из-под горючего. Сегодня был «гальюнный аврал». Вытащили на поверхность бочки, которые оставила нам полными старая смена, отвезли их к краю ледяного барьера и сбросили в море Дейвиса.

Когда вытаскивали бочку в нашем доме, возникло замешательство: кому быть наверху и тащить её, а кому подталкивать снизу. Так как тот, кто будет внизу, наверняка перепачкается содержимым переполненной бочки, то, естественно, никому не хотелось там оказаться. И тут удивил Андрей Капица:

— Я думаю, что на таком ответственном посту должны быть старшие научные сотрудники, — сказал он и полез под бочку. Я последовал за ним.

Есть такой бородатый и, чего греха таить, плосковатый анекдот про то, как школьники на Кавказе учатся геометрии. Дескать, учитель требует от ученика доказать какую-то теорему планиметрии, а тот в ответ восклицает: "Мамой клянусь, что это так!"

По популярным сборникам околоматематического юмора тем временем вот уже давно кочует, якобы, реальная история, приключившаяся с известным французским математиком Жаном Лероном Д'Аламбером.

Как-то раз Д'Аламбер обучал математике одного крайне бестолкового, но очень знатного ученика. После нескольких безуспешных попыток растолковать неучу доказательство простой теоремы, Д'Аламбер в отчаянии воскликнул:

— Даю вам честное слово, месье, что эта теорема верна!

Ученик расстроено ответил:

— Почему же вы мне сразу так не сказали? Ведь вы — дворянин и я — дворянин; так что вашего слова для меня вполне достаточно.