В отличие от сексуального влечения не видно, чтобы когда-то в прошлом это занятие как таковое было поводом для гонений. Даже великий и ужасный Августин-Сексу-Бой-Раз-Я-Не-Могу-Быть-Геем свои гневные проповеди облекал в литературную форму. Да, придерживающие власть духовную и светскую всегда занимались цензурой и делили жанры и темы на угодные и неугодные, но я не припомню ни одного режима, который бы в принципе отрицал или запрещал занятие литературой: напротив, литературу всегда стремились использовать для проповеди и пропаганды.

Тем не менее, степень невротичности реакций вокруг этого дела зашкаливает. Я не очень много общалась с другими пищущими людьми, но за 20+ лет все-таки успела увидеть достаточное их количество на разных стадиях писательства. И степень общей отараканенности пишущих как группы, и степень, в которой нормально адаптированный человек ведет себя как невротик, когда берется писать, меня непрерывно поражает. Из книжек по писательскому мастерству тоже можно извлечь немало информации о проблемах их целевой аудитории.

И картина складыватся такая: писательство — занятие чудовищно трудное. Не потому что оно трудное само по себе (чего трудного в том, чтобы водить ручкой по бумаге или стучать по клавиатуре), а потому что каждый шаг — это шаг по болоту, или по зыбучему песку или утыкание носом в отвесный обрыв, верх которого теряется в стратосфере.

Точно так же очевидно, что писательство обладает огромной привлекательностью. Можно было бы все списать на статус, но это явная и очевидная рационализация: как способ зарабатывания статуса писательство весьма неэффективно... даже пилить гирю, оно и то эффективнее.

Невозможно игнорировать высказывания великих и малых, которые наперебой твердят о том, какое это удовольствие. О том же говорит и личный опыт. Я нашла этому достаточно рациональное объяснение, но пока достаточно сказать о том, что писательство — субъективно в высшей степени приятное занятие, сравнимое в этом смысле с приемом наркотиков (я сама не проверяла, впрочем), но, в отличие от наркотиков, не приносящее никакого вреда ни здоровью, ни окружающему социуму. Занятие это очевидным образом способствет улучшению психологического состояния пишущего: существуют основанные на письме психотерпевтические практики. Таким образом, в теории, это занятие должно давать положительное подкрепление тем, кто начинает грести в его осторону. Но на практике картина совершенно противоположное: как только люди начинают двигаться в сторону писательства, у них, словно прыщи, начинают выскакивать всевозможные внутренние запреты и прочие тараканы, которые не дают возможности им заниматься (например, адекватный в принципе человек, занвшись писательством, вдруг теряет всякую способность воспринимать критику, даже самую мягкую и дружескую).

Почему? Почему писательство в этом отношении настолько отличается от других способов творческого самовыражения? Например, фотография: люди спокойно в миллионный раз фотографируют котиков, детей, закаты и собутыльников, а потом выкладывают эти фотки на всеобщее обозрение без страданий типа "ну, я просто фотографоман", "ну, я бы хотел прекратить фотографировать, потому что это самопотакание", "ну, фотография для меня не ресурс", "ну, в тот момент, когда я нажимаю на кнопку, я испытываю страх". Вот это был список последних четырех встреченных примеров внутренних ограничений на писательство. Угадайте, какой из них мой.

С одной стороны, каждый случай пишущего-страстотерпца отличается от других и в каждом случае нетрудно найти индивидуальное объяснение: скользкое детство и трудный подоконник отыщутся у всякого. С другой стороны, при всем разнообразии проблем ("я не могу писать, у меня затык, это ужасно", "а я хочу писать, но это занятие для меня очень тяжелое, это ужасно" "а я пишу запоями, это ужасно", "а я не могу найти на писательство время, хотя я нахожу его для всего остального, это ужасно", "я хочу писать, но я ведь не получу нобелевку, это ужасно", "я не в состоянии выносить вообще никакую критику, это ужасно") эти проблемы как будто похожи друг на друга по силе и проявлению.

Гендерная разница есть, но она как раз обычная, т.е. в смысле различий в поведении М и Ж я не вижу большой разницы между писательством и любыми другими твочрескими практиками: у женщин, как всегда, больше страхов и сомнений, но это "больше" такое же, как в других случаях.

Часть тараканов пишущего люда отчетливо завязана на самооценку. Наш социум устроен так, чтобы давить человеку самооценку, потому что таким человеком проще управлять и манипулировать, под предлогом, что это разумно и рационально: "двугоногих тварей миллионы". Тем не менее, здоровая самооценка — это самооценка с одной стороны гибкая, а с другой — приподнятая по сравнению с реальностью: такой вот факт человеческой природы. (С этой точки зрения то же христианство, постоянно пытающееся снизить самооценку своей паствы до нуля, выглядит изобретением Сатаны). Ну и если кто-то думает, что я о завышенной самооценке, то он ошибается: завышенная и заниженная самооценка — это как понос и запор, т.е. и то и другое является болезнным состоянием, в то время как норма — посередине.

Как бы то ни было, писательство, обладающее психотерапевтическим эффектом, самооценку пишущего двигает — или пытается двигать — на ее законное место. В результате, видимо, огромная масса тараканов, которая кормится с завышенной или заниженной самооценки жертвы, начинает дико суетиться. Например, в случае общераспространенной заниженной самооценки может возникнуть мираж завышенной: и в голове начинает мерцать большими буквами "НОБЕЛЕВКА", как бы указуя на достижимую цель. Психически нормальный человек сохраняет контакт с реальностью и понимает, что это мираж (Нобелевку даже Толкину и Роулинг не дали, кому она после этого нужна?), глупый или отягощенный начинают верить в мираж на полном серьезе. Если рассматривать это как интервенцию тараканов, то все встает на свои места: ежели ты перешел на призрачную завышенную самооценку, ничего адекватного ты не напишешь и самооценка твоя нормальной не станет, а будет патологически завышенной, на радость тараканам. Человек, не утративший контакта с реальностью, но не слишком рефлексивный, может испугаться, что писательство разбудило в нем настоящее безумие или греховную гордыню, и капитулирует с целью спасения разума/души посредством смирения и неписания — тогда его самооценка останется там, где была, опять же, на радость тараканам.

Наличие миража нобелевки детектируется и в тех случаях, когда несчастный стенает "ну, я графоман, конечно, графоман я, да, графоман, я сам понимаю, что я графоман, можете мне не говорить, что я графоман, я сам знаю, что я графоман". Это кажется глупым и смешным — в исполнении разумного и нормального человек, но на самом деле это свидетельство тяжелой внутренней борьбы. Это даже не попытка выбить оружие из рук критиков, это попытка совладать с внутренними демонами, которые говорят что-то вроде "если ты пишешь, ты пишешь для нобелевки, признайся в этом. Ведь если ты пишешь не для нобелевки, ты ничтожество и графоман, других вариантов просто нет". В результате человек пишет из заниженной самооценки, а это очень тяжело и неприятно.

Если кто-то принял это на свой счет, то он может быть уверен, что это было достаточно автобиографично. Хотя не это моя основная проблема. Что я могу сказать по личному опыту? Мираж отступает, когда писательская самооценка со щелчком встает на свое законное, слегка завышенное по отношению к реальности место. Когда ты осознаешь, что ты не графоман и не нобелевка, а человек, который хочет писать, пишет и писать будет, и что это самое главное. У меня это случилось, когда я закончила "Двенадцать звезд".

Что можно сказать по этому поводу на уровне рацио? Что если человеку нравится какое-то занятие, не приносящее вреда ни ему, ни окружающим, нет никакого разумного обоснования этим не заниматься, а, напротив, есть все разумные основания этим заниматься, чтобы доставлять себе радость, удовольствие и счастье. И если ваши внутренние голоса уверяют вас в обратном, вы можете быть твердо уверены, что это не соответствует реальности и что это голос демонов/психологических проблем (сообразно вашим представлениям о таких вещах).

Часть первая, прагматическая

Как ролевик и мастер с большим стажем, я могу с полной уверенностью сказать, что все эти представления об абсолютном всесилии Зла ролевые игры расшибают вдребезги. Потому что вдруг оказывается, что моделируемое Зло нуждается в беспрерывных мастерских подпорках хотя бы для того, чтобы производить впечатление, сравнимое с таковым в источнике. Потому что как мастер ты только тем и занимаешься, что работаешь на Саурона: сливаешь ему информацию, подыгрываешь — потому что иначе Саурон начинает терять очки при самой разумной политике и в исполнении хорошего игрока. Всякое более-менее большое Зло требует ювелирной подгонки сюжета, вводных и всего остального, чтобы хотя бы выполнить свою основную функцию — обеспечение недостачи по Проппу. Не в последнюю очередь это связано с тем, что найти людей работать пушечным мясом темного блока всегда было огромной проблемой (если вы не хотите на полигоне гопников), — и это не случайность.

Я помню, как я играла Моргота в 1997, на одной из первых полигонных мистериалок. Я в какой-то момент сломалась — когда полил беспросветный проливной дождь: в те времена тенты над локацией были исключением, и Ангбанд залило так, что кострище превратилось в бассейн. Сломалась я, видимо, в том числе и потому, что тогда и у меня были нереалистичные представления о мощи Зла.

Самый яркий эпизод применительно к обсуждаемой теме был такой. Величественно восседая на черном троне, я отправляю орков (пять, что ли, человек) захватить эльфийские гавани (согласно тайм-плану). Через полчаса они возвращаются и говорят: "Владыка, мы их не нашли... по жизни не нашли".

О чем это говорит? Что если Зло и Добро находятся на одном плане реальности, то у Зла будут все те же проблемы с внешними факторами, которые есть и у Добра: погода, природа, непредвиденные случайности и т.д.

Но этим неприятности, которые претерпевает Зло, не заканчиваются. И связано это со стратегией, Злу встроенной и не могущей быть измененной.

О чем я? Для начала о том, что Добро и Зло не существуют в реальности иначе как человеческие представления (во всяком случае, обратного никто пока не доказал). Представления о Добре человек черпает из представлений о том, что для людей в целом и по отдельности хорошо (примерно пирамида Маслоу), а представления о Зле — из того, что эту пирамиду портит и разрушает. Таким образом, Добро и Зло не являются двойниками друг друга. Они разные — не сущностно, а по тем стратегиям, которые они применяют.

Рассмотрим одну из самых ярких и понятных репрезентаций Д. и З. — Д. и З. у Толкина. Что такое Зло у Толкина? Желание кого-то одного навязать свои желания другим (или вообще всем остальным), отказ хоть как-то считаться с чужими желаниями и волей. Тем не менее, в одно лицо навязать свою волю не получается и приходится заводить пушечное мясо. Пушечное мясо, оно на то и пушечное мясо, что ему тоже не положено собственной воли и собственных желаний. Пушечное мясо должно идти, куда велят, и делать, что сказано, — и все.

Что такое Добро у Толкина? Добро пытается создать мир (социум), где все свободны реализовывать свою желания и волю — но не за счет других (и Фэанору говорят "ай-яй-яй", когда он пытается решать свои проблемы, приставляя меч к горлу брата).

Да, Зло активно, оно делает первый шаг — создает недостачу (например, посылает орков штурмовать эльфийские гавани) и получает большое преимущество благодаря такому дебюту. Добро, следуя собственной стратегии, начинает защищаться и тоже создает себе армию. Но на другом движке: в пределе каждый солдат армии Добра — доброволец, который мотивирован действовать сознательно на общее благо.

Поскольку солдаты армии Зла в общем случае не големы и не автоматы, у них есть свои желания, и эти желания всегда будут вести их тому, чтобы выйти из-под давления — хотя бы ради того, чтобы убивать и грабить в свое удовольствие, но без начальства (Горбаг и Шаграт в ВК). Кроме того, Злу нет дела желания и умонастроения его слуг. Это значит, что периодически солдаты Зла будут вступать к конфликт друг с другом — поскольку у них разные интересы (драка орков, которые идут по следу Фродо и Сэма).

Тем временем солдаты Добра будут в сложных и критических ситуациях самостоятельно и под собственную ответственность принимать осмысленные решения, нацеленные на достижение общего блага (а не на удовлетворение собственных эгоистических интересов): Эомер выдает коней Арагорну, Лэголасу и Гимли с неприятными последствиями для себя лично, Хама разрешает Гандальву взять с собой посох во дворец Теодена, Бэрэгонд бросает пост (!) и убивает своих (!!), чтобы спасти Фарамира.

В результате Добро постепенно отыгрывает те преимущества, которые Зло получило благодаря удачному дебюту. И при прочих равных Зло рано или поздно Добру проигрывает. И чтобы взять верх над Добром, Зло должно быть намного, намного сильнее (отсюда, например, распространенный образ горстки защитников против огромного вражеского войска: будь вражеское войско не огромным, от него бы уже просто ничего не осталось). Это хорошо объясняет тот факт, почему на ролевой игре Зло нуждается в мастерской помощи, чтобы быть эффективным. А также тот парадокс, что чем лучше играет Зло, тем больше мастеру нужно его подпирать (это правда, Азрафэль самый лучший Саурон, какого я видела, но ее тоже надо было подпирать).

Насколько я понимаю, компьютерные обсчеты моделей показывают, что в долгосрочной перспективе альтруистические стратегии работают лучше, чем эгоистические.

Так что, граждане, на самом деле печеньки – они у Добра. А тем, кто верит в печеньки Зла, показаны ролевые игры живого действия, ДНД, что угодно.

Из представления о врожденной слабости и уязвимости Зла есть много интересных следствий. Во-первых, Злу приходится быть очень креативным и придумывать много разных ходов для того, чтобы компенсировать недостаток своей базовой стратегии. Это делает Зло в принципе интересным для авторов художественной литературы (должна же и от Зла быть какая-то польза).

В частности, Злу все время приходится экспериментировать, двигая слайдер для своих солдат то ближе к «абсолютное послушание», то «хаотичное непослушание». Первый вариант дает Мартин: армия Короля Ночи абсолютно послушна, потому что состоит из зомби. Однако зомби неспособны к самостоятельным действиям до такой степени, что в бою используют в основном тактику «завалим противника телами». Толкин с орками сдвигает слайдер в другую сторону: орки неисцелимо хаотичны. Да, в таком случае они вредят Добру даже без указаний начальства, но на то, чтобы построить орков и заставить нормально выполнять приказы, уходит огромное количество сил. Уф.

Самый, на мой взгляд, интересный эксперимент – это девять колец for mortals doomed to die. Пациенты в полном объеме сохраняют способность к осмысленным и целеустремленным действиям, но при этом в критических местах свобода воли у них выключена: даже Ангмарец не смог бы утаить от Саурона Единое – хотя это под силу самому убогому орку. Но цену за Девять Саурон заплатил эпическую: неработающие, как надо, семь колец карлов, скрытые от Саурона три эльфийских, унизительное поражение в Эрэгионской войне.

Во-вторых, чтобы хоть как-то соответствовать и хоть чего-то добиваться, Зло все время должно распускать хвост и надувать щеки. То есть, делать вид, что оно куда больше и страшнее, чем на самом деле. Иллюстрация – сравнение военных бюджетов России и США.

Однако возникает вопрос: почему идея о врожденной слабости Зла представляется настолько контр-интуитивной, особенно большинству тех, кто читает этот текст на родном языке?

Часть вторая, психологическая

Откроем «Черную книгу Арды» — да, вы это от меня слышите. Откроем, значит, ЧКА и попробуем вычленить то, что там работает сюжетом. Игнорируя крысоты стиля, рефрен «Толкин, вы все врети» и мутную теологию (Тьма, Не-Тьма, Свет, Не-Свет, Пустота – что я еще забыла? Не-Пустоту?), что выпадет в сухой бесконтекстый остаток?

Есть плохие, есть хорошие, плохие обижают хороших — тут все как обычно. Дальше начинается интересное: хорошие иногда пытаются огрызаться, но неубедительно, и хорошим остается только долго и со вкусом мучиться от рук плохих (и, что характерно, описания их страданий длинны, подробны и оставляют впечатление, что ради этих садистских описаний книга в первую очередь и написана).

А теперь, так же очистив от контекста, сравним это с Толкином. Да, у Толкина тоже есть плохие и хорошие, плохие обижают хороших, иногда совсем не по-детски. Но. Хорошие в конечном итоге одерживают верх. Причем не как у Чапека – «мы мазали побои зеленкой и радовались, что одержали моральную победу» — а по-настоящему: два самых больших Зла в итоге растерты в пыль. Пусть даже после того, как Зло № 1 растерло в пыль все, до чего дотянулось. Говорят, в конце времен оно вернется, но когда это еще будет. И, кстати, никаких садистских описаний (разве что за исключением поедания пленников волком, но эта сцена цельнотянутая из «Саги о Вёльсунгах», так что нещитово).

Я сейчас полагаю, что это и есть принципиальное, а не поверхностное отличие ЧКА от Толкина: то, что у Толкина побеждает Добро, а в ЧКА победителем оказывается Зло. Тут главное не дать себя запутать ярлыками.

А теперь идут хорошие слова про ЧКА.

Все, что в этой книге есть не-манипулятивного, не-лживого и не-невротического, это исполненный боли крик: «Что ты знаешь о Зле, англичанин? В твоей стране последний раз междоусобная война была в 17 веке, последний раз враг топтал ее землю уже и не вспомнить когда. Что ты знаешь о той войне, которая не просто сыпет с неба зажигалки, а приходит с чужими солдатами с их «матка, кура, яйки»? Что ты знаешь о Бабьем Яре? Что ты знаешь о полях, сплошь засеянных костями и металлом? Да ничего. Это раз. Два: когда в твоей стране люди массово умирали от голода? В Средневековье? В 19 веке? А среди нас есть те, у кого прадеды и прабабки ели человечину, чтобы выжить. Три: про ГУЛАГ ты, наверное, слышал. А про Катынь? А про Сандармох? А про Бутовский полигон? Или хотя бы о том, что вытворяли тут с верующими католиками вроде тебя? С писателями и преподами вроде тебя? А про Павлика Морозова никогда не слышал, отец четырех детей? НУ ТАК НЕ РАССКАЗЫВАЙ НАМ О ТОМ, ЧТО ТАКОЕ ЗЛО, ТЫ В ЭТОМ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ».

Добрые слова закончились, потому что, если вернуться к первой части этого рассуждения, то неправота этой искренности очевидна: это как вопли человека, который обзывает помогающего ему врача нехорошими словами, потому что больно. (Хотя лично я считаю, что искусство – нечто большее, чем безыскусный крик боли, ну да ладно).

С этой точки зрения все эти садистские описания мучений – типичное проявление ПТСР, только не личного, а коллективного. Интонация лицемерного суда плохишей тоже абсолютно узнаваемая, как и страх перед товарищем Ста… перед высшим Злом. Вплоть до детей врагов народа, отданных на перевоспитание.

В общем, все просто: в каком социуме человек живет, те законы он и распространяет на все мироздание. Если выпало в Мордоре родиться, то так и будешь писать про непобедимое Зло, потому что его вокруг в количестве. А по причине железного занавеса (если не в реальности, то в мозгах) будешь считать, что законы твоего «кармана» (по Льюису) распространяются на все мироздание.