Скорый выход нового романа "Не бойся друзей" патриарха отечественной альтернативки, приводит нас к мысли, что пора организовать возможность посетителям сайта Лаборатория Фантастики задать свои накопившиеся вопросы Василию Звягинцеву.
Напомню, что Василий Дмитриевич является автором одной из самых длинных фантастических эпопей — его "Одиссей покидает Итаку" пишется и издается уже на протяжении 20 лет. В этом году выходит 17й роман серии.
Сбор вопросов проходит в комментариях к этому сообщению до 8 февраля (либо пишите мне в личку — как вам удобнее).
Задайте вопрос главному Держателю! =)
update Вопросы собраны и отправлены авторы. По получению ответа обязательно сообщим!
В.: Мордимер Маддердин, повествование об инквизиторе, живущем в альтернативном мире, где Иисус сошел с креста, чрезвычайно провокативное и смелое в своих основаниях. Провокация была целенаправленной?
О.: Я не согласился бы со словом «провокация». Это – лишь наивное возвращение детских мечтаний. Когда я ходил на лекции по религии, все думал: отчего великий и сильный Бог дал себя замучить и унизить? Отчего не стал доказывать, что он – Господь? Конечно же, взрослый человек знает ответ на этот вопрос: Христос доказал, что он Бог именно потому, что НЕ использовал своей силы. Можно сказать так, что если сильнее творения добра тебя интересует победа над злом, то ты уже переходишь на Темную Сторону Силы. Однако мне, признаюсь как на духу, это более близко, чем подставлять вторую щеку. Подобно Мордимеру, я считаю, что большое зло можно победить только большим злом. Порой необходимо пожертвовать человечностью, чтобы спасти человека.
В.: Сталкивался ли ты после написания книжек об инквизиторе с протестами издателей, соседей, родных и близких?
О.: Нет, если речь идет о концепции мира. Моя мама не могла нормально воспринимать одну из сцен, где Мордимер позволяет Курносу изнасиловать женщину, которая хотела с ним (с Мордимером, ясное дело) связать свою жизнь. Издатель же все сносит чрезвычайно стойко. Не выдержал только единожды, в случае с «Наисвятейшей Речью Посполитой», когда из текста пришлось изъять крайне выразительный кусок речи одного гомосексуалиста о желании сексуальной связи с висящим на кресте Иисусом. Осталась только недоговоренность, и, по прохождению некоторого времени, я готов признать, что и это обладало эффектом совершенно достаточным.
В.: Отчего «инквизитор», а не «ловец ведьм»? Или попкультура – комиксы и фильмы – создали архетип инквизитора настолько же выразительный, как волшебница или вампир?
О.: Инквизитор в этом случае – просто хорошее слово, несущее в себе определенные эмоции и информацию. А ловцы ведьм, действительно, существовали. Например, в Англии это была в свое время вполне доходная профессия, связанная, кстати, с огромной, пусть и неформальной властью. Только вот мне хотелось создать еще и целую управленческо-бюрократическую систему, и к этому Святой Официум казался идеально приспособленным. Только не стоит учиться истории по моим книжкам. Эта альтерантивная Инквизиция, которую я создал, весьма-а-а мало общего имеет с Инквизицией, известной нам из реального мира.
В.: Порой упрекают тебя, что эпатируешь жестокостью. Что скажешь о такой претензии?
О.: Разговаривал недавно об этом с Томеком Колодзейчаком, который после чтения моих рассказов был крепко удивлен тем, насколько они мягкие, и насколько мягок там главный герой. Наша реальная история – история насилия. Почитайте о французской Жакерии, о бунтах на Украине, о том, что творили итальянские князья или монголы. О том, как заставляли съедать зажаренного живьем родственника, о вырезании плода, о прибивании кишок к деревьям и вкладывании в рассеченный живот горящего факела, о поджаривании на железном кресле, об искалечивании всех жителей города, который не желал сдаваться. Да хватит и просто перечитать средневековый германский уголовный кодекс и увидеть, насколько разнообразны в нем перечисляемые кары и способы причинения смерти. Мир Мордимера тогда явит себя пред нами едва ли не как оплот гуманизма. Хоти я только описать реальные акты жестокости из нашей истории – и читатели посчитали бы меня психопатом. Каждому также советую перечитать Старый Завет. Это истинное вместилище жестокости и подлости, где никчемные и жестокие люди часто выступают как герои.
(…)
В.: Чего читатели могут ожидать после «Ловца душ» (готовящийся последний том о приключениях Мордимера)?
О.: Сперва – предложение в опровержение: последний сборник рассказов, но не последний том приключений! К концу 2007 года должен появиться первый роман («Черная Смерть») – снова с господином М.М. в главной роли. «Ловцы Душ» подводят читателей к переломному моменту в истории Европы, а инквизитор будет иметь несчастье оказаться в самом центре драматических событий. Ну и будет раскрыта большая – а может и наибольшая в этом альтернативном христианстве – тайна. Ты ведь заметила, как заканчиваются сезоны телесериалов? В конце второго сезона Баффи умирает, после первого сезона расформировывается отдел Х-файлов, в конце третьего сезона Ангел – заколочен в гробу и утоплен в морских глубинах. Я уже не говорю о «Потерянных», где первый сезон заканчивался исключительно вопросами. Я надеюсь, что читатель, заканчивая чтение «Ловца Душ», таки произнесет в задумчивости: «у, с...ка»!
В.: Принимая во внимание остальные твои проекты, чье содержание – а то и название – могут крепко взбодрить (например, «Святейшая Речь Посполитая» или «Мир полон алчных сучек», я задумываюсь, чего в тебе больше: провокатора и бунтаря – или открывателя новых дорог?
О.: Я всегда был известен острыми публицистическими текстами (а занимался я не только культурной публицистикой, но и – пусть и в меньшей степени – публицистикой социальной и политической). Помню, как давным-давно один из польских авторов на коленях умолял (буквально!) главного редактора некоего журнала, чтобы тот не публиковал мою рецензию на его книжки [смех]. Дистрибьюторы игр впадали в неистовство и названивали во все возможные инстанции, что, мол, Пекара снова «наехал» на игру, которая под их опекой, несмотря на то, что все остальные их продукт хвалят. Некий издатель изъял рекламу из руководимого мною журнала, поскольку мы опубликовали объективный, а не сладенький взгляд на его книжки.
Потому если бунт – это искреннее заявление о собственных взглядах, то да: я бунтарь. Впрочем, с неудовольствием отмечаю, что все меньше людей решаются на самостоятельное мышление. Я же предпочту человека, который серьезно ошибается, но говорит то, о чем, собственно, думает, нежели осла, который некритично станет повторять то, что скажут господа в ТВ, или поддерживающего распространенные избитые истины. На дискуссионных интернет-форумах таких персон – полно, особенно когда речь заходит о политике. Некогда я соглашался с Вольтером, который говорил: «ненавижу то, что ты говоришь, но отдам жизнь за то, чтобы ты имел право это провозглашать». Теперь же свобода слова меня крепко нервирует, поскольку на самом деле оно – свобода говорения ерунды. Ну что же, Вольтер не знал интернета...
В.: В интервью «Элкандеру» ты сказал, что «Святейшая Речь Посполитая» «вульгарна и жестока». Можно ли так говорить о книге? Перефразируя слова Оскара Уайльда, можно сказать, что вульгарными и жестокими бывают времена или события, которые этот роман описывает.
О.: Я вполне соглашусь с подобной постановкой вопроса. Однако для меня важным было то, что я не использовал там моральной либо языковой цензуры и многое из описываемого называл с жестокой дословностью. Также много раз там я переступил границу хорошего вкуса, в чем прекрасно отдаю себе отчет. Злой мир, населенный плохими людьми, требует, скажем так, определенного типа повествования, ибо иначе роман перестанет быть аутентичным.
(...)
МИР ПО ПЕКАРЕ
В.: Насколько сильно твои герои являются эманациями тебя самого?
О.: Анджей Сапковский наивно утверждает, что герои его книг и он сам – совершенно отдельные персоны. Но так никогда не бывает! В моих героях столько же от меня самого, сколько и мечтаний о том, каким бы я хотел быть – или боязни того, кем бы я стать не желал ни за что. Мордимер, кроме прочего, унаследовал мою любовь к животным и мое извращенное чувство морали, требующее искать справедливости даже вне закона.
В.: У тебя есть какое-то животное? То, что неимоверно тоскует, когда ты уезжаешь, и потому тиранит твое кресло когтями?
О.: У меня двое котов. Майн куна (наибольшая порода домашней кошки) и сибирская нева маскарадная (белый клубок шерсти с театральной маской на мордочке). К тому же коты мои воспитаны как собаки, и ведут себя чрезвычайно похоже на собак. Прибегают, когда зову их по имени, приносят по приказу игрушки, выбегают ко мне, когда я возвращаюсь домой. Впрочем, все это – как-то само собой, я нисколько не старался их выдрессировать.
В.: Несколько добродушный Аривальд, суровый Мордимер или циничный Алекс – создаваемые тобой герои четко очерчены и неоднозначны при том. А как ты воспринимаешь женщин?
О.: Все зависит от того, кого я повстречал, где и при каких обстоятельствах. По-одному воспринимаются женщины на официальных приемах – и совсем по-другому девушка, с которой ты познакомился на вечеринке, – а совсем по-третьему бабушка твоего друга, верно ведь? В общем же я считаю, что прекрасный пол должно окружать вниманием и воспринимать с искренним вежеством (конечно, тех женщин, которые этого заслужили), что никоим образом не входит в противоречие с образом т.н. «крутого парня». У мачо, презирающего своих многочисленных партнерш, как правило, всегда найдется достаточно комплексов, фобий и проблем. Что, конечно же, не означает, что не существует женщин, которым нравится унижение. Точно так же, как есть мужчины, которые вечно угодничают, унижаются и по приказу становятся на задние лапки, словно цирковые собачки. «Княжна и оруженосец» — настолько же плохой тип связи, как и «князь и горничная». Особенно учитывая, что женщины ВСЕГДА презирают слабых парней. Могут быть с ними, могут даже их любить, но – презирают. Слышала ведь забавную шутку, что, мол, девушка ложится в постель со злыми и безответственными парнями, а замуж выходит за парней солидных и честных [смех]. Помнишь ведь первого «Восставшего из ада»? Совершенно та же схема.
Когда-то я придумал афоризм, гласящий, что «Женщина подобна бультерьеру. Если ее плохо дрессировать – становится опасна для собственного хозяина», но это была лишь шутка, должная спровоцировать феминисток. И всегда удавалось это сделать!
В.: Сумел бы ты описать тип женщины, который не любишь?
О.: Герой рассказа «Мир полон алчных сучек» в определенный момент с презрением говорит о «тачкарьках». Под этим словом я воображаю вызывающе одетую крашенную блондинку с темным загаром от солярия, лучше – с искусственной грудью, с визгливым голосом, глупым смехом и преисполненную глупости, которая так и прет из каждого ее слова. Подобного типа женщины действуют на меня так, словно кто-то приложил мне к низу живота мешочек со льдом.
В.: «Тачкарька» по определению имеет отношение к «тачке». А на чем ты ездишь по Маршалковской?
О.: Стыдно признаться, но – на такси. С собственным авто больше проблем чем пользы. Однако я люблю ездить на квадроциклах. Ясное дело – не по городу, поскольку это авто не для города, но для глухого бездорожья... Да и права там не нужны [смех].
В.: Твой идеал женщины?
О.: Чтобы смогла меня развеселить, заинтриговать, чтобы ее разум был острым как хорошо наточенная бритва. Конечно же, должна быть при этом красива, чтобы, просыпаясь с утра, я знал, что общаюсь с произведением искусства. Знаю, что все это тривиально, но я просто такой вот обычный, тривиальный парень, который предпочтет Афродиту Горгоне Медузе. И пусть первыми бросят в меня камень любители Горгон!
В.: Герой рассказа «Мудрость глупцов» покупает исполнение желания за часть своей жизни. Остается ему лишь 14 дней и исполненное желание. Оставляя сейчас в стороне саму интригу рассказа и возможность обхитрить судьбу, – есть ли у тебя мечта, за которую ты был бы готов заплатить так много? Есть ли мечтания, ради которых и жизни не жалко?
О.: Среди известных спортсменов как-то распространили анонимную анкету, касающуюся того, готовы ли они были бы взамен на олимпийскую медаль сократить свою жизнь до года. И результаты были шокирующими, поскольку оказалось, что довольно многие из них пошли бы на такой вот «договор с дьяволом». Я же полагаю, что нет идеи, ради которой стоит умирать – зато есть множество идей, ради которых стоит жить. С другой стороны, длина жизни – тоже вопрос относительный. Что пьянице, валяющемуся под стеной дома, его прожитые 60 лет, ежели всякий день его выглядит одинаково? А человек, полный идей, открытый новому опыту, сумеет за несколько лет узнать больше, чем большинство прочих – за всю жизнь. Я всегда повторял, что люди, которые жаждут покорить Гималаи, имеют шанс увидеть хотя бы Альпы. А вот те, кто засмотрелись на холмы перед домом, скорее всего даже не выйдут из комнаты. Кто-то когда-то сказал: «живи так, чтобы каждый день был отличным от предыдущего». Я бы еще добавил: «живи так, чтобы всякий день стоил того, чтобы вспомнить о нем и через годы». Это, конечно же, недостижимый идеал, до которого мне, увы, далеко. Впрочем, как и всем нам, наверное...
А если речь идет о жертвовании жизнью, то я не соглашусь жертвовать им ради идеи. На за одну из них, даже за идею патриотизма. Желал бы, скорее, жить без Польши, чем чтобы Польша жила без меня [смех]. Однако полагаю, что сумел бы пожертвовать – или рискнуть – жизнью, чтобы спасти человека, которого люблю.
В.: Ты – соавтор некоторых других писателей, например, Дамиана Кухарского («Мир полон алчных сучек», «Зеленые поля Авалона», «Некрозис»), а обычно столкновение двух личностей в творчестве – материя столь деликатная, что здесь и книга может завершиться взрывом. Как вы справляетесь?
О.: Поскольку творческий контакт у нас был только по мэйлу, случая подраться с Домианом у нас не было... Сотрудничал я еще с Адрианом Хмелажем при работе над сценариями компьютерных игр, и необходимо признаться, что в плодотворных дискуссиях всегда рождается лучший взгляд, пусть даже моментами наша дружбы и становилась несколько «жестковата» [смех].
В.: Куда ты ездишь в отпуск? Ищешь сильных ощущений, культурных впечатлений или, скорее, спокойствия?
О.: В этом году я и вовсе не был в отпуске и от этого сердит, что оса. Обычно же все выглядит так, что я люблю проводить время активно, но потом – вернуться в комфортабельный отель с бесшумной обслугой, реагирующей на любой мой кивок [смех]. Меня не слишком, например, привлекают далекие поездки, хотя, наверное, я вполне бы искусился сафари по Танзании, рейсом по Байкалу или путешествием на Шпицберген или Гренландию. Ненавижу организованных стандартных туров, где в неимоверной суете «глотаются» все впечатления. Ну, знаешь, такие, вроде «Мексика за четырнадцать дней» или «Океания за три недели». Страну, в которую ты приезжаешь, должно воспринимать с уважением и стараться в нее «погрузиться», а не промчаться сквозь нее на быстрой машине. Я знаю людей, которые выезжают в отпуск и могут две недели подряд не ходить дальше отельного бассейна. Я бы с ума сошел, будь я таким или, не дай бог, если бы такой была моя подруга! Да утопил бы ее в том бассейне!
В.: Талант или опыт (а может – рутина?): что больше помогает при работе?
О.: Витек Крес некогда произнес необыкновенно мудрое: сказал, что «литературный успех – это 95 % работы и 5 % таланту; но без тез пяти процентов, остальное не значит ничего». Ведь существуют тысячи, сотни тысяч людей по всему миру, которые в поте лица своего ежедневно заполняют страницы строками текстов, настолько же существенными, как «work and no fun makes Jack a dull boy» (и скажи-ка, милая, откуда цитата?). Другое дело, что писатель, увы, действительно профессия, требующая дисциплины и тяжелого труда. Ну, хотя оттого, что физически написание 300-400 страниц – это уже изрядное усилие. А если они еще должны быть наполнены смыслом! Это ведь не то, что современный псевдо-творец, которые пришпилит снимок с хером к распятию и считает, что в три минуты создал новое произведение искусства. Или тот итальянский перформансер, который продавал собственное дерьмо в закрытых банках. И, что забавно, его «произведения» таки продаются за несколько десятков тысяч долларов. Я еще не удивляюсь ему самому, ибо «pecunia non olet», но чтобы какие-то идиоты это еще и покупали??!
В.: Видишь ли ты себя во временя шляхетской Польши? Сабелька, сеймики, шляхтич-на-коне? Или, быть может, скорее – поляк-космополит будущего?
О.: А может, скорее, римский аристократ в спокойной провинции? Хотя, я одновременно с большим удивлением смотрю на свершения великих путешественников. Путешествия к неизвестным морям, исследование новооткрытых земель, встречи с никогда дотоле невиданными цивилизациями. Мир некогда содержал в себе достаточный вызов и полон был невероятных личностей. Есть люди, которые представляют психологический тип домоседов, и есть те, кто, скорее, конквистадор. Мне всегда был более близок второй тип. В определенный миг я спрашивал себя: «эй, а что там, за той горой на горизонте? Может трава там более зеленая, вода – более синяя, а женщины – слаще?» А за той горой была только следующая гора...
Шляхетская Польша, конечно, тема благодатная, но в рассказах о ней слишком много теплых сантиментов, фантазий и набожных пожеланий. На самом же деле это был необычайно жестокий, беспощадный и опасный мир. Конечно, была и разница, жил ты под Краковом или под Киевом...
А вот космополит – нет. Гражданин мира – да. Потому что Польша лежит не между Бугом и Одером. Польша будет там, где буду жить я сам. Если эта страна у тебя в сердце, то Польша будет даже на Шпицбергене. Поляки, которые на родине воспитывают детей в отрыве от культуры предков – ренегаты для меня. Адольф Гитлер чрезвычайно верно сказал: «отберите у народа память об истории, и во втором поколении он перестанет существовать».
В.: А есть ли у тебя особенные симпатии к неким историческим фигурам?
О.: Я был воспитан в культе Пилсудского. А вот среди не польских политиков необычайно ценю испанского генерала Франко и чилийского генерала Пиночета. С печалью гляжу, как политкорректность заставляет их нынче оплевывать, а ведь это были люди, которые спасли свою страну о судьбы «второй Кубы», то есть, де факто, от гибели. Из фигур менее противоречивых мои симпатии всегда будили Рональд Рейган и Маргарет Тетчер.
Учитывая, что некоторые Важные Слова о грядущем первом томе цикла произведений Яцека Пекары об инквизиторе Мордимере Маддердине уже прозвучали (http://www.fantlab.ru/blogarticle18426 ), наверное стоило бы дать слово и самому автору.
Ниже — нарезка из нескольких интервью, взятых у Пекары в 2006 году. Кажется, они вполне рельефно очерчивают как особенности автора, так и некоторые немаловажные черты самого цикла (немаловажно: некоторая информация может быть воспринята как спойлеры )
"Вопрос: Приветствую! Наверняка меж нашими читателями найдется пару человек, не знающих, кто вы. Не могли бы вы для начала рассказать что-нибудь о себе?
Ответ: Журналист, радиожурналист, многолетний редактор в нескольких крупных журналах, автор пары десятков книжек. А еще – владелец мейн куна и невской маскарадной (кто не знает, что оно такое – прошу пожаловать в Гугль).
В.: Вы уже легенда польской сайнс фэнтези. Многие считают вас (в том числе и я) наследником Анджея Сапковского. Что вы об этом думаете?
О.: Анджей дебютировал, когда на моем счету уже было несколько изданных книг с неплохими тиражами. Так кто был чьим наследником? А если говорить серьезно, то мы находимся с Сапковским в несколько разных жанрах и мирах. Понятное дело, и его, и мои произведения относятся к фэнтези в широком смысле того слова (с сильным акцентом на историческом элементе), но мне не кажется, чтобы кто-либо из нас черпал из опыта другого автора. Могу только сказать, что желал бы иметь такие тиражи, как у Анджея и так хорошо, как это выходит у него, вырываться из «гетто». Сапковскому польская фантастика всегда будет сильно обязана, поскольку тот вывел ее из тесных стен на широкие просторы. Сейчас мы все этим пользуемся. А вот слово «легенда» в моем случае – совершенно неадекватно. Легендой, даст бог, я стану, если лет через сто после моей смерти (и пусть она случится как можно позже!) о моих книжках все еще будут продолжать спорить. Легенда – это Сенкевич. Давайте следить за словами, поскольку те имеют тенденцию терять в весе.
(...)
В.: Откуда взялась идея рассказов об инквизиторе Мордимере Маддердине?
О.: Не знаю. Мордимер постучал в мою дверь – и остался со мной. Только так я и могу это объяснить. Порой ведь не автор ищет тему, но тема – автора. Могу лишь сказать, что скажи мне кто-нибудь много лет назад, что этот герой станет настолько популярен, я бы чрезвычайно удивился (особенно меня всегда удивляла увлеченность инквизитором многих женщин). Вижу во всем этом некую рыночную закономерность. Если творец (все едино – режиссер или писатель) создает свое произведение не от сердца, а из меркантильных соображений, то часто в результате получается жесточайшая безвкусица. Голливуд проделывал это сотни раз. Зато если автор жаждет развлекаться вместе с читателем, читатель всегда такое оценит. Лучший пример – тот же Анджей Сапковский. Всегда утверждает, что ведьмак возник лишь потому, что произведения о нем писалось для собственного удовольствия, а не для того, чтобы достичь коммерческого успеха, поскольку на жизнь себе он зарабатывал совершенно из других источников. И это, как видим, возымело результат.
В.: В Интернете появляется противоречивая информация о том, сколько повестей об инквизиторе Мордимере Маддердине вы собираетесь написать. Некоторые ресурсы утверждают, что еще будет лишь «Черная Смерть», а некоторые придерживаются мнения, что вы напишите, как и АС, целую сагу. Где правда?
О.: В октябре (2006 г. – С.Л.) выйдут «Ловцы душ», очередной сборник рассказов. Потом появится повесть, о которой вы вспоминали. Однако, наверняка все не закончится на «Черной Смерти», поскольку появится потом еще один роман, который будет ее продолжением. Не исключаю и того, что когда-нибудь появится т.н. «приквел», или история о том, как молодой Мордимер Маддердин попал в Академию Инквизиции. «Фабрика Слов» (издательство, в котором выходил цикл об инквизиторе. – С.Л.) еще раньше пообещала мою историческую повесть «Мясник из Назарета», рассказывающую о последних неделях жизни Иисуса Христа. Будет это произведение историческое, в целом опирающееся на канонические и апокрифические Евангелия, а элементы фантастики там появятся лишь в самом конце. Книга эта должна позволить понять, как возник альтернативный мир, который мы знаем из рассказов об инквизиторе."
"Вопрос: Яцек Пекара – писатель, журналист, азартный компьютерный игрок, киноман, любитель красивых женщин. Я ни о чем не позабыл? Ты кажешься «человеком возрождения», и как же находишь на все это время?
Ответ: Добавим еще «homo politicus» и фанатик истории. Но давай-ка не перебарщивать с этим «человеком возрождения». Я не рисую, не пою, не играю ни на одном инструменте, не являюсь изобретателем. Повторю то, что говорю очень часто: давай следить за словами, поскольку те подвержены девальвации. Когда в статьях о самых разных людях – или о их достижениях – вижу такие формулировки как «человек ренессанса», «звезда», «культовое произведение» — то меня просто на смех пробивает. Культовая песня – это We are the champions Фреди Меркьюри, а не любой из Франкенштейнов нашей попкультуры. Звезды – это Джек Николсон, Роберт Де Ниро или Мишель Пфайффер, а не какая-нибудь там польская актриска из телесериала или участник танцевального шоу. Культовым писателем на польском рынке остается Сенкевич, который у своих современников пробуждал такие эмоции, о которых любой современный творец может только молить. Доныне, через сто лет после публикации Трилогии, созданные им герои живут в сознании обычного поляка.
В.: А как бы тогда ты себя определил?
О.: Я – человек пера, обладающий куда как широким спектром интересов. Лучше всего сказать, что я человек, которому все еще интересен окружающий мир. Но я не «яйцеголовый», сидящий за компьютером или за книгами. Я веду нормальную активную жизнь. Плаваю, хожу на силовую атлетику, развлекаюсь в ночных клубах. В будущем году собираюсь, все же, найти время на занятия экстремальным спортом. Хочу получить профессиональную лицензию по дайвингу. По многим польским авторам вижу, что мир их пугает. Живут в своих башнях из слоновой кости, отрезанные от нормальной жизни. Я от жизни себя не отрезаю, я ее пожираю...
(...)
В.: Во многих произведениях ты обращаешься к метафизическим темам. Для тебя важно, чтобы читатель задумывался над тем, во что он верит и почему, чтобы, возможно, открыл глаза – или же это просто тема, близкая сердцу?
О.: Я всегда сочувствовал атеистам, поскольку, сколько себя помню, существование сверхъестественного существа или существ, как и жизни после смерти, было для меня очевидностью. Я и вправду часто задаю вопросы, касающиеся духовных проблем. Откуда мы взялись, кому служим, каково влияние наших поступков на мир, каковы конечные границы человечности, куда мы направляемся, будем ли осуждены за свои поступки, а если и да – то кем именно? В прошлом году я едва не погиб в терракте. Не хватило – кому как удобней – ста метров или пяти минут. Такие случаи заставляют задуматься... Расскажу тебе безумную историю и с рукой на сердце клянусь, что это святая правда и ничего кроме правды. На втором курсе мы развлекались с подругой тем, что задавали вопросы, а потом раскрывали вслепую Библию и указывали пальцем на случайную строку. Я задал вопрос: «существует ли Бог?» и когда открыл глаза, палец мой указывал на предложение «Я ЕСТЬ». Можно ли получить более явный знак?
В.: Самый последний сборник рассказов «Мир полон алчных сучек» собирает прекрасные рецензии. Однако же, он снова – провокационен. Ибо отчего, при настолько широком спектре поднимаемых там тем (а там ведь есть история, Бог, прекрасно продуманная Планета Масок) именно этот рассказ ты выбрал для названия?
О.: Потому что это – капитальное, динамичное название. К тому же – и такое еще, мимо которого немногие из людей пройдут равнодушными. Издательство глядело на эту идею скептически, предлагая название «Прекрасное Чудовище». Но ты ведь и сам понимаешь, что в нем нет такой крышесносной силы. К тому же, на мой вариант возможно смотреть не только с точки зрения мужско-женского буквализма.
(...)
В.: Возвращаясь к уже упомянутым рассказам об агенте О’Рейли из Планеты Масок. Тебя ведь не единожды уже уговаривали расписывать этот мир дальше. Позволю себе присоединиться к этой группе – еще, еще! А если серьезней, то – ты черпал вдохновение в какой-то из ориентальных культур, создавая свои собственные социальные схемы? Некоторые ассоциации возникают сами собой.
О.: Может тебя это удивит, но, когда я писал о Тавриде, совершенно не думал о древней Японии, хотя сейчас у большинства читателей она ассоциируется именно с этим. А что до продолжения... Впервые скажу об этом официально: рано или поздно появится сборник рассказов, чье действие будет происходить на Планете Масок. Много лет я бежал этой темы, однако недавно решился вернуться в мир прекрасной и пугающей Тавриды. Уговаривали меня к этому все: читатели, издатель, рецензенты. Но никогда не будет так, чтобы я начал писать только под давлением рынка, потому что, во-первых, я создал мир, в котором прекрасно себя чувствую, а, во-вторых, агент О’Рейли – фигура, обладающая многими знакомыми чертами известного по трем моим книгам инквизитора Мордимера Маддердина.
В.: Кстати. Перейдем-ка к проблеме, которая принесла тебе, пожалуй, наибольшее число фанов – то есть, к циклу об инквизиторе. Можешь ли рассказать нам о будущих рассказах о Мордимере. Сколько там будет томов рассказов, повестей?
О.: В конце октября (2006 г. – С.Л.) выйдет сборник рассказов «Ловцы душ». Потом появится двухтомный сборник избранного из опубликованных уже рассказов «Змий и голубица» (так, впрочем, и не вышедший по настоящий момент. – С.Л.). Читатели получат также новое издание всех томов, отредактированных и в новом графическом оформлении (а вот это – было реализовано. – С.Л.). На осень 2007 года запланирована повесть «Черная Смерть», рассказывающая о путешествии инквизитора через альтернативную Европу, опустошенную ужасной эпидемией. А нужно тебе сказать, что времена больших эпидемий – это необычные времена. Времена, когда случаются потрясающие события, и когда в людях проявляются начала как дьявольские, так и божественные. В 2008 же году появится роман «Мясник из Назарета», описывающая последние недели жизни Иисуса, действующими лицами которого будут апостолы, Пилат, еврейский Синедрион, террористы из секты зелотов и т.п. Роман будет жестко опираться на евангелических преданиях, на евангелиях как канонических, так и апокрифических – и до определенного момента это будет исторический роман, а не фантастика.
В.: Насколько «Мясник из Назарета» будет связан с миром, созданным в рассказах об инквизиторе? Можно будет воспринимать его как связанный с ними?
О.: В определенном смысле – да. «Мясник из Назарета» покажет, какие события положили начало миру, известному из рассказов об инквизиторе.
В.: Надеешься, что «Мясник» вызовет резонанс? Как на это не посмотри, это ведь довольно деликатная тема.
О.: Мне кажется, нет табуированных тем. Табу мы создали сами, и мы сами можем их сломать. Например, в истории человечества был такой период, когда показать женскую щиколотку из-под юбки считалось верхом извращенности! Разговаривать можно обо всем, важен лишь язык этого разговора.
В.: Ко крепко любимым персонажам принадлежат и герои второго плана инквизиторского цикла, а именно – близнецы и Курнос. Собираешься ли ты развивать их линии в следующих томах цикла? И – расскажешь ли, как Мордимер Маддердин попал к своим братьям-инквизиторам?
О.: Во втором издании «Слуги Божьего» будет новый рассказ «Черные плащи пляшут». Собственно, там описано, как инквизитор встречает Курноса. Читатели, кроме прочего, поймут, отчего Курнос ненавидит женщин, избегает мыться, или откуда происходит ужасающий шрам на его лице и – почему инквизитор всегда представляет себе, что под шрамом ползают черви.
(…)
В.: В последнее время чрезвычайно модными сделались вопросы о творческом методе и источниках вдохновения. Не откажу себе в приятном – у тебя есть какие-то особенные методы? Случалось ли тебе вскакивать среди ночи, чтобы записать внезапное озарение?
О.: Источником вдохновения может стать все что угодно. Фильм, текст другого автора, газетная заметка, текст песенки и даже ее музыкальный ряд, разговор с другим человеком... Потому что важным оказывается первое же упавшее на почву зерно, которое, впрочем, может – с одинаковой вероятностью – как прорасти, так и не прорасти. Приведу один пример. Некогда сын моей бывшей невесты прочитал нам вслух газетную заметку о некоем китайце, который выкапывал трупы и молол их кости, используя после это как лечебные микстуры. Это был первый импульс для написания рассказа «Кости и останки».
В.: Ты пишешь согласно заранее составленному плану? Или порой герои берут дела в свои руки и начинают бунтовать: «нет, господин писатель, будет все по-нашему»?
О.: Писатель – это командир армии, создаваемой его героями. Армия, в которой царит анархия, это не армия, а беспорядочная толпа. Порой и вправду необходимо принести героя в жертву для блага всего произведения – и несколько таких случаев у меня было. Просто хорошие и справедливые люди побеждают только в романтичных комедиях, а не в реальном мире.
В.: Очередной вопрос, который ты наверняка уже неединожды слыхал, но он – сохраняет несомненную актуальность: кто из твоих героев нравится тебе более всего?
О.: Наверное, никто не удивится, если отвечу, что – инквизитор Мордимер Маддердин, который уже – нечто большее, чем придуманный герой. Но одновременно я не меньше люблю и кое-каких героев других своих произведений. Например, Дейдру Роуз из «Зеленых полей Авалона» — девушку, которая сумела изменить свою жизнь и встать лицом к лицу с уничтожающими ее кошмарами; или писателя Конрада Петра из «Святейшей Речи Посполитой», экзорциста Трондхайма из «Одержимости», барона Вардесаарве из рассказа «Кровь, смерть и мир». Ну и, конечно же, Алекса из «Мир полон алчных сучек», хотя бы оттого, что в его истории хватает эпизодов, взятых прямиком из моей жизни.
(…)
В.: А есть ли у тебя любимые авторы? Предпочтения литературные?
О.: Я пережил потрясение после просмотра «Криминального чтива». Сценарий и диалоги в этом фильме настолько невероятно совершенны, что после его просмотра я чувствовал себя карликом. Я уверен, что больше о фильмографии я узнал бы как чистильщик обуви у Тарантино, чем второй режиссер у Вайды. О предпочтениях литературных я мог бы говорить до-о-олго, потмоу ограничимся только фантастикой. Нил Гейман – писатель, пред которым я склоняю голову. И, скажу правду, что вовсе не перед разрекламированными «Американскими богами». «Коралина», «Никогде» и «Звездная пыль» — попросту превосходны. Не только с точки зрения технического мастерства, но потому, что когда читал эти романы, то чувствовал, как они пытаются изменить мою жизнь в лучшую сторону. Для меня Гейман – апостол добра и любви. Всегда, когда заканчиваю читать его книги, знаю, что хотел бы быть лучшим человеком, нежели тот, каким я остаюсь в реальности."
Вторая часть интервью — воспоследует.
Напоследок – несколько пометок на полях: пик находящихся в сети интервью с Яцеком Пекарой приходится на 2006 год (тогда как раз случилось две важных для цикла вещи: к печати готовился четвертый том цикла – и одновременно было объявлено о первом переиздании томов предыдущих); тогда, кстати, и дальнейшая история цикла казалась намного проще, чем это случилось на самом деле. Много раз упоминаемый роман «Черная Смерть», должный стать завершением цикла (как и роман «Мясник из Назарета», начальная точка не истории Мордимера даже, но всего тамошнего альтернативного мира), пока что – все еще в активных обещаниях автора (оба обещаны на текущий, 2012 год). Зато за эти пять лет появились мельком упомянутые в интервью тома с приквелом и приквелом приквела. Кстати, обещанный выход весной этого года последнего тома «тетралогии приквелов» повышает ставки на скорый выход завершения цикла – который, как кажется, уже сложился в голове у автора.
Ваша дорога к публикации довольно любопытна. Как Вы поняли, что хотите быть писателем, и какие повороты в вашей карьере к этому привели?
Я работал на протяжении 13 лет, мне не удалось продать четыре романа, после чего я некоторое время писал рассказы, и наконец, собрался с духом, чтобы написать еще романов. Мои пятый и шестой романы продались. Красная нить, проходящая через все это — моя любовь к письму. Независимо от денег или наград (что само собой, очень приятно), я люблю создавать миры, выстраивать историю и изучать персонажей. Это мое главное удовольствие. Без этого, я бы сдался много лет назад. Так что, это не столько решение стать писателем, сколько обращение внимания, на то, что мне нравится делать, поощрение этих желаний и переноса их на серьезную ежедневную основу.
Многие Ваши работы — это антиутопии, миры где что-то пошло не так, и люди живут на грани. Что привлекло Вас к подобным историям, и почему Вы продолжаете их писать?
Я не думаю, что пишу антиутопии. Для меня, антиутопия — это намеренно созданное общество, искусственный идеал, и при этом ад, для изображенных персонажей. Это не то, что делаю я. Я описываю места, где общество сломалось или рухнуло. Я пишу о бедных людях. Я пишу о местах, где технология дала сбой или нам не удалось адаптироваться. И, хотя это без сомнения ад для моих персонажей, это не совсем то, что должна делать антиутопия.
Мне кажется, что я пишу о наших вероятных будущих. Будущих того типа, когда есть недостаток продуманности, избыток плохого планирования, или же простой цинизм. И, честно говоря, худшие детали миров описываемых мной, взяты из нашего времени. Читтагонг в Бангладеш — не антиутопия, это просто очень несчастное место, куда мы сбрасываем свои негодные суда, потому что у них слабее соблюдается техника безопасности и контроль за окружающей средой. Если я пишу антиутопию, то немалая часть нашего мира подходит под это определение. Но это броский маркетинговый термин, не содержащий ужасающих слов "научная фантастика", так что, может мне не стоит жаловаться. Люди говорят мне, что антиутопии — это круто.
Почему я продолжаю писать их? Мне кажется, это нужные истории. Если я собираюсь срубить лес, чтобы напечатать несколько книжек, мне хотелось бы, чтобы истории, на которых я фокусируюсь были полезными и важными для нашей культурной беседы.
Считаете ли Вы себя, писателем, пишущим о проблемах? Плохо ли им быть?
LOL. Ну, мне вполне нормально.
Вы пишете мрачные истории. Как Вы держите эмоции на стабильном уровне, удерживаетесь от отчаяния, все время встречая освещаемые Вами несправедливости снова и снова?
Я думаю, если бы я сдерживался, то давно бы уже отчаялся. Но как многие люди в богатых странах, я понял, что лучший метод — это закрыть глаза и уши, и делать вид, что ничего не происходит. Если вы будете избегать неприятной информации, выяснится, что вы можете вести вполне приятную жизнь, без всякого отчаяния. Это довольно просто.
Почему человечество, так заинтересовано писать о своем конце, по Вашему мнению?
Я думаю, мы пишем о человеческом конце, по той же причине, по какой смотрим фильмы ужасов о маньяках: это вуайеризм. Страдания всегда лучше, когда они абстрактны и отстранены от нас, и весьма невероятны. Они прекрасны, когда их подают с расстояния.
Некоторые читатели отнесли Вашу "The Windup Girl" к экологической научной фантастике — и ценят ее в основном за это. Такова ли была авторская задумка, или же Вы пытались исследовать что-то другое в этой работе?
Я просто пытался написать о сексботах, но вся эта генномодифицированная еда, пик нефти, корпоративный империализм, генная инженерия, политические махинации и столкновение культур — все это засорило книгу. Там так много слов встали на пути. Особенно прилагательные. Я не понимаю, почему ее не ценят за эти прилагательные.
"Ship Breaker" пошел в другом направлении. Он был написан для молодой аудитории и был более динамичен, чем ваши предыдущие работы. Учитывая, что на протяжении долгого периода времени Вы писали пессимистические книги, как Вы перенастраивались, чтобы написать более оптимистично?
Я представил себе историю, которую хотел бы прочитать в детстве, и написал ее. Я сфокусировался на идее приключения, и постарался, чтобы каждый из персонажей закончил роман на положительной ноте. С четкой целью, все остальное просто выстроилось само.
Что молодые читатели возьмут из "Ship Breaker" — Вашего романа о подростке, собирающем металлолом со старых нефтяных танкеров в Мексиканском Заливе?
В моей душе, я хочу, чтобы молодежь увидела, что мы, взрослые, делаем им медвежью услугу, сколько бы мы не вели нудные разговоры о вложении в их будущее. Или, может быть, я хочу, чтобы они подумали, что сила ветра крутая и сексуальная, и вдохновились на создание чего-то такого же классного, как клиперы в книге. Может быть, я хочу, чтобы они думали, что чтение это приятно и весело, а не нудно и противно. Может быть, я хочу, чтобы они взглянули на свои семьи, и поняли, что порой ядовитые сорняки стоит выдергивать. Все вышеперечисленное, вместе или по отдельности сработает для меня.
Ваши работы, часто привносят не западные идеи и культуры, для западной публики. Почему, по вашему для большинства рассказов и романов, важно иметь неанглоязычных персонажей или места действий?
Одна из причин, по которой я люблю писать истории, эта необходимость узнавать новые вещи. Я испытываю огромное удовольствие, имея возможность взглянуть на мир по другому, быть вытащенным из обычного, благодушного состояния. Но вообще-то, интервьюируете ли вы геолога из Геологической службы Колорадо, или живете с семьей дайцев в Южном Китае, все предоставят вам интересные окна в мир. Западный или не западный — это упрощение. Нужно просто быть любопытным и задавать кучу вопросов, и радоваться возможности рассмотреть мир через кучу линз — они могут быть расовыми или культурными, или профессиональными, или половыми, или классовыми, или географическими, или, или, или... Но главное здесь, если ты писатель, и ты не заинтересован в мире вокруг тебя — в чем смысл?
В "The Alchemist", титульный персонаж спасает свой средневековый город от магической угрозы с помощью технологии (алхимии). Это Ваш взгляд на технологию? Что-то, что может спасти людей, или же Ваш взгляд ближе к "The Windup Girl", где технология уничтожает?
Технология — это просто инструмент. Как мы ее используем говорит многое о нас, но практически ничего о технологии.
Как Вы и Тобиас Баккел работали над совместным миром "The Alchemist" и "The Executioness"?
Мы использовали Skype для мозгового штурма, чтобы было естественное взаимодействие, и использовали Google Wave, чтобы создать общий документ с фактами о мире, чтобы мы оба могли работать над правилами мира и следить за их изменениями.
Каковы достоинства и недостатки создания мира вместе, и написания индивидуальных историй в нем?
Недостатков не было. Это было очень весело.
Почему Вы сделали протагониста "The Alchemist" семейным человеком?
Джеоз Алхимик нуждался в убедительном и сочувственном мотиве использования магии втайне. Защита здоровья его дочери, дала ему достаточно и эгоизма, и альтруизма.
Вы немало путешествовали по миру, особенно по Азии, есть ли у Вас какой-нибудь совет для отважного путешественника?
В первую очередь, перестаньте думать о себе, как об отважном. По большей части, если вы путешествуете по миру, вы просто кто-то, кто достаточно богат, чтобы купить билет на самолет и путеводитель. Вы не то чтобы едете на муле через Сахару. Проявите уважение. Поставьте ценности и манеры поведения страны в которой вы гостите, выше ваших привычных. Если вы решили путешествовать, вы решили вторгнуться в чей-то дом, так что, следует быть достойным гостем.
Если бы Вы могли изменить один аспект общества, что бы Вы сделали?
Когда я узнал новости, я был в катафалке. Я жил в маленьком городке, и к школе в которой я учился, не ходил автобус. Наши родители скидывались и платили парню, у которого был переделанный катафалк, который он превратил в подобие школьного автобуса, и мы ездили в нем туда и обратно.
Нам не сказали о убийстве Кеннеди в школе. Но когда мы сели в катафалк, чтобы ехать домой, Майк (водитель), включил радио, в первый раз на моей памяти. Мы услышали, что Кеннеди был убит. Майк помолчал, а потом сказал: "Они поймают сукина сына, который это сделал, и его кто-нибудь убьет". Именно так и вышло.
Когда и почему, Вы решили написать роман о убийстве Кеннеди?
Я пытался написать этот роман в 1973 году, когда я работал учителем в школе. Тогда он назывался "Split Track" и я написал четырнадцать страниц. Потом я остановился. Исследование материалов было очень трудным, для человека с полноценной работой. Также, я понял, что не готов — такой масштаб был слишком велик для меня, в то время. Я отложил книгу, и решил вернуться к ней позже.
Я рад, что не продолжил книгу тогда. В 1973 рана была слишком свежей. Сейчас, прошло уже почти полвека, с момента убийства Кеннеди. Мне кажется это достаточно долго.
Я недавно посмотрел фильм Роберта Редфорда "Заговорщица", о убийстве Линкольна. Это случилось сто пятьдесят лет назад, но все равно увидеть смерть президента Соединенных Штатов от руки одинокого стрелка — это шокирует.
Как использование современного персонажа, отправляющегося в прошлое, влияет на изображение Вами 1950-х?
Джейк Эппинг, мой главный герой, совершает несколько путешествий в прошлое — каждое из них переносит его в 19 сентября 1958, за две минуты до полудня, и каждое путешествие — это полная перезагрузка. Понемногу он к этому привыкает, но контраст, между его мышлением человека из двадцать первого века и между миром поздних пятидесятых-ранних шестидесятых, поразителен. И порой, это довольно смешно, как когда Джейк начинает напевать непристойную песенку Rolling Stones, и пытается убедить свою девушку, что он услышал песню со словами "she tried to take me upstairs for a ride", на радио.
Мы привыкли к нашему миру в настоящем — миру в котором бензин стоит четыре доллара за галлон, где мужчины и женщины равны, где у нас есть афроамериканский президент, где у нас есть компьютеры. Когда ты впервые попадаешь в 1958 — контраст поразителен. Тем не менее, чем дольше Джейк остается в том мире — тем больше он чувствует себя как дома. Со временем, ему не хочется покидать его. Ему нравится жизнь в том времени, когда в аэропортах не нужно было разуваться.
Писательство — это почти как гипноз. Получается вспомнить вещи, которые ты забыл в здравом сознании. Я чувствовал себя озадаченным, когда писал книгу. Смогу ли я поймать атмосферу жизни, между 1958 и 1963? Но, писательство — это прежде всего, вера. Нужно верить, что эти детали найдутся в нужный момент.
Чем больше я писал о тех годах, тем больше я вспоминал. Я пользовался материалами, когда я что-то забывал, но удивительно много удалось призвать из памяти — звук монет, которые ты бросал в автомат, когда садился в автобус; запах кинотеатров, в которых все курили; танцы, подростковый слэнг, книги того времени, необходимость библиотек. В книге есть забавный момент, когда Джейку нужно кого-то найти и он очень расстроен; если бы у него был компьютер, он мог бы сделать это за две-три минуты. Тогда не было телетрапов; нужно было выходить из терминала и подниматься по лестнице на самолет TWA. Сейчас, TWA уже не существует, но именно на самолете этой фирмы, Ли Харви Освальд возвратился в Техас.
Когда вы исследовали музыку того времени, слушали ли Вы песни, во время работы?
Я всегда был фанатом поп-музыки. Я хорошо осведомлен в музыке между 1955 и сегодняшним днем — я чувствую себя как дома, в разговорах о музыке. Это хороший индикатор перемен в американской жизни.
Один из эпиграфов для "11.22.63." — "танец — это жизнь", я всегда был заинтересован в танцах. Они во многом символичны для процесса ухаживания. Изменения в танцах отражают изменения того, как мы ухаживаем и любим, и живем, на протяжении многих лет. Я заходил на YouTube, чтобы посмотреть видео танцев пятидесятых и шестидесятых, это было очень интересно, видеть людей танцующих Stroll и the Madison, the Lindy Hop, Hell’s a Poppin’ — фантастические вещи. Я без ума от музыки и от танцев, и кое-что от этого есть в книге.
Я слушаю музыку практически постоянно. Не когда я пишу в первый раз, но когда я переписываю или редактирую, она всегда включена и очень громко играет. У меня есть определенные ключевые песни, которые я постоянно переслушиваю — они выводят мою жену, детей, внуков из себя. Я один из тех, кто будет слушать "I Will Always Love You" Уитни Хьюстон двадцать пять раз, до тех пор, пока я не узнаю, что песня была написана Долли Патон, и я послушаю версию Долли Патон еще сорок раз.
Самое большое впечатление, на меня произвел рок-н-ролл ранних пятидесятых. Я попытался вложить в книгу восхищение, с которым слушали Чака Берри или Литтл Ричарда. Когда ты услышал Литтл Ричарда в первый раз — жизнь изменилась. Когда я услышал "Palisades Park" Фредди Кэннона в первый раз, я подумал: "Эта песня заставляет меня радоваться тому, что я жив".
облако тэгов
)
