Интервью

Здесь Сандерсон пишет бестселлеры в жанрах фэнтези и научной фантастики. Действие многих из них разворачивается во вселенной взаимосвязанных миров под названием Космер. Это его книжный эквивалент кинематографической вселенной Marvel. Но если в фильмах Marvel супергерои защищают Землю, то воины, воры, ученые и короли Сандерсона разбросаны по детально прописанной системе планет, начиная с занесенных пеплом городов Скадриала и заканчивая расколотыми равнинами Рошара. На ландшафт Рошара Сандерсона вдохновили непосредственно останцы из песчаника и щелевые каньоны юго-восточной Юты.

За пять следующих лет, работая в отеле во время и после учебы в университете, он написал двенадцать полноценных романов. Издатели отвергли все до единого. Но однажды в 2003 году Моше Федер, редактор издательства Tor Books, принадлежащего издательскому дому Macmillan, открыл одну из рукописей из кипы невостребованных материалов — и судьба Космера была предрешена.

Дебютной книгой Сандерсона в 2005 году стал «Элантрис» — роман о мертвом городе бессмертных, которым раньше поклонялись как богам. Затем вышел цикл «Рожденный туманом», в котором владеющие магией воры свергают тирана-императора. В 2009 году жена легендарного Роберта Джордана выбрала Сандерсона, чтобы он закончил цикл «Колесо времени» вместо ее мужа, умершего от редкого заболевания крови. И наконец мы добрались до еще не завершенного магнум-опуса Сандерсона — «Архива буресвета». Это чудесная военная эпопея растянулась на десять томов и читается как «Илиада» из другой солнечной системы. Последняя из вышедших, четвертая книга была опубликована в ноябре 2020, а пятая запланирована на ноябрь 2024 года.

Сейчас Сандерсону сорок семь лет, он опубликовал уже двадцать одну книгу по Космеру и планирует еще как минимум девятнадцать.

— Но я должен закончить к тому времени, как мне стукнет семьдесят, — говорит он.

Такое чувство, что он не хочет кончить так же, как один писатель из Нью-Мексико, которому уже семьдесят четыре. Тем не менее уже сейчас Сандерсон один из самых успешных и плодовитых писателей фэнтези нашего столетия.

Пока мы поднимаемся по мраморному туннелю, соединяющему подземное логово с домом, Сандерсон рассказывает о серии витражей, созданных австралийским художником китайского происхождения Цзянь Гуо. На них изображены сцены из Космера, «Колеса времени» и его любимых книг.

— Туннель нам понадобился, потому что на подъездной дорожке над ним по правилам должна стоять пожарная машина, вот я и решил, что получится прекрасная художественная галерея, — говорит он с такой же небрежностью, как мой отец рассуждает о покупке нового холодильника в Home Depot.

Уже больше десяти лет Сандерсон невероятно популярен среди читателей фэнтези, но в прошлом году прославился на весь мир тем, что собрал на Kickstarter сорок один миллион долларов (удвоив предыдущий рекорд по сбору средств), для того чтобы самостоятельно издать четыре секретных проекта и доставить их напрямую 185 341 читателю, минуя издательства, Amazon и книжные магазины.

— Думаю, традиционные издатели кое-что делают неверно, — говорит он. — Кто-то должен заявить, что есть иной путь.

На Сандерсоне его фирменный наряд: черные лоферы, темные джинсы, узорчатый блейзер и футболка с графическим рисунком, изготовленная его командой. Он говорит, что вся команда спускается сюда смотреть фильмы в кинотеатре на 28 мест. Акустика такая мощная, что звук отдается у меня в грудине.

— Много лет я убеждал нью-йоркских издателей вести дела иначе, но они просто не хотят. Поэтому я решил все сделать по-своему, и если сработает, то я докажу им свою точку зрения. А если нет, то с треском провалюсь.

Сандерсон знает, что если и правда хочет изменить подход к книгоизданию в США, то в одиночку не справиться.

— У Джорджа Мартина два помощника, столько же было у Роберта Джордана. Это нормально для топовых писателей.

Потом он с улыбкой поворачивается к своей жене. Эмили — исполнительный директор компании, которую они основали вскоре после свадьбы в 2007 году.

— У нас шестьдесят четыре человека.

С заднего сиденья третьей модели «Теслы» я вижу одиночные ели на склонах хребта Уосатч: белый частокол из льда и снега поздней зимы закрывает небо на востоке. Мы едем по Стейт-стрит в Американ-Форк, штат Юта – уютном пригороде в тридцати милях к югу от Солт-Лейк-Сити.

Мы проезжаем мимо газонов, ранчо середины прошлого века и мормонских церквей. Здесь снимали сцены из фильмов «Свободные» и «Площадка», а в прошлом году сериал «Под знаменем небес» — криминальный сериал Hulu в жанре true crime о двух жестоких убийствах, совершенных мормонскими фундаменталистами в 1984 году всего в двух милях позади меня. Здесь же располагается штаб-квартира Сандерсонов, после того как пятнадцать лет назад они купили недвижимость в закрытом коттеджном поселке.

— Некоторые из нас в прямом смысле семья, — говорит с пассажирского сиденья Бекки Уилсон. Она старший координатор и свояченица Сандерсона. — А другие — старые друзья.

— Я никого не знала, пока не попала сюда, — говорит водитель Октавия Эскамилла Спайкер, координатор по соцсетям и рекламе. — Я просто из поколения Гарри Поттера и люблю фэнтези.

Как и многие в команде Сандерсона, она закончила университет Бригама Янга, где Сандерсон до сих пор успевает учить писательскому мастерству как внештатный профессор.

Проехав мимо авторемонтных мастерских и магазина тракторов, я замечаю на обочине дороги указатель со знакомым логотипом Dragonsteel Entertainment. Компания стремительно развивается. Сандерсоны назвали ее в честь ценного космерского металла. Мы останавливаемся на парковке. Уилсон и Спайкер ведут меня в высокое здание между магазином велосипедов и салоном красоты.

— Это склад, — говорит Уилсон.

Мы заходим в приемную, заставленную вязаными крючком существами из книг Сандерсона, а также подарками от фанатов. Некоторые сотрудники по связям с общественностью и организации мероприятий работают здесь круглый год. Сейчас только март, а они уже планируют конвент Dragonsteel 2023 в конференц-центре «Солт-Палас» в центре Солт-Лейк-Сити — двухдневное мероприятие для фанатов 21 и 22 ноября, кульминацией которого станет полуночный релиз Defiant, последней книги из некосмерского цикла для подростков «Устремленная в небо».

— Мы рассчитываем на 6000 человек, — говорит Спайкер.

В 2024 году мероприятие ожидается более масштабным, поскольку совпадет с выходом очередной книги «Архива буресвета».

В задней части склада ряды кабинок для сотрудников отдела комплектации уступают место открытому пространству размером с небольшой самолетный ангар. Тысячи книг и сувенирных наборов лежат штабелями высотой в два этажа в пятнадцати складских отсеках. Мы попали в самое сердце Dragonsteel Books – издательское и сувенирное подразделения бизнес-империи Сандерсона.

— Чтобы выполнить заказ для Kickstarter-кампании, нам пришлось удвоить штат, — говорит Сандерсон. — Большинство моих традиционно изданных книг продается через Amazon, а у меня к Amazon большие претензии. Они не очень хорошо относятся к своим сотрудникам. Но когда мы занимаемся этим сами, то знаем, что с людьми будут обращаться хорошо, и это помогает мне спать по ночам.

Все товары и одежда из интернет-магазина Dragonsteel, а также эксклюзивные издания предыдущих книг Сандерсона в кожаном переплете и четыре секретных проекта, выпущенные в рамках Kickstarter-кампании, упаковываются и отправляются отсюда.

— Здесь, на этаже комплектации, мы устраиваем длинную сборочную линию. На одном конце находятся пустые коробки, в середине — вся сувенирная продукция, на другом конце — готовые поддоны, — говорит Элли Рип, помощник по комплектации заказов.

Она присоединилась к команде в прошлом году, чтобы помочь с сувенирными наборами для Kickstarter-кампании – восемью тематическими коробками с эксклюзивными сувенирами по Космеру и вселенной цитоников.

Прямо сейчас складские работники упаковывают мартовские сувенирные коробки для более чем 38000 участников проекта: футболки, коврики для мыши, наклейки и коллекционные значки. Скоро они начнут отправлять второй секретный проект под названием «Путеводитель бережливого волшебника в нелёгких условиях средневековой Англии».

Первый секретный проект под названием «Прядка с Изумрудного моря» — космерский роман-сказка, на создание которого Сандерсона вдохновила книга «Принцесса-невеста», — уже отгружен участникам проекта в начале года. Это премиум-издание в твердом переплете с зеленой кожаной обложкой и золотой фольгой. Как и карты, которые уже несколько десятилетий прилагаются к романам Сандерсона, это издание разработано и оформлено Айзеком Стюартом внутри компании Dragonsteel. 4 апреля издательство Tor Books выпустит более традиционный (но все равно великолепный) вариант в твердом переплете с бумажной суперобложкой. Его можно будет приобрести в книжных магазинах и онлайн.

— Мои нью-йоркские издатели отлично работают, но их художественный редактор должен выпускать по 350 книг в год, а нормы прибыли у них слишком малы, чтобы создавать такие книги, — говорит Сандерсон, указывая на роскошную версию «Прядки», выпущенную его командой. — Мне кажется, в настоящее время издательства плохо приспособлены к тому, чтобы позволять читателям самим выбирать свою ценовую планку.

В течение многих лет он пытался убедить бывшего президента издательского дома Macmillan Джона Сарджента выпускать несколько изданий по разным ценам, в том числе книги в твердых кожаных переплетах с авторскими иллюстрациями, как «Прядка с Изумрудного моря», и дополнять их электронными версиями и сувениркой. Сарджент так и не поддался на уговоры. Такие издательства, как Macmillan, продают бумажные книги в твердом переплете и электронные книги как два отдельных продукта, плюс при хороших продажах несколько месяцев спустя выходит версия в мягкой обложке. Сандерсон говорит, что это сущее наказание для читателей, которые решили поддержать любимых авторов деньгами, даже если можно скачать пиратскую электронную версию или бесплатно взять бумажную книгу в библиотеке.

— Об этом не говорится вслух, но издатели в восторге от мысли, что можно заставить суперфанатов покупать по три экземпляра одной и той же книги, — говорит Сандерсон. — Но разве суперфанаты не будут счастливее, если смогут купить одно действительно хорошее издание во всех форматах? Дайте им комплект из печатной книги и электронной. Ориентир на читателя обеспечит издательской отрасли долгосрочный успех.

Именно поэтому Сандерсон превратил Dragonsteel в независимую издательскую компанию и начал выпускать собственные книги.

— Наш заработок после Kickstarter-кампании не больше, чем если бы мы продавали эти книги через издательства, — говорит он, имея в виду накладные расходы на выпуск книг. — Но отстоять свою точку зрения? Это потрясающе.

Я задаюсь вопросом, не собирается ли он полностью прекратить сотрудничество с издательствами, но Сандерсон говорит, что пока такие неоконченные циклы, как «Архив буресвета» и «Рожденный туманом» (имеется в виду эра 3 и позже, — прим. пер.), продолжат выходить в Tor Books, а книги для подростков — в Delacorte Press (издательский дом Penguin Random House).

— Мне нравятся мои издатели. Они отлично делают свое дело, — говорит он. — К концу года моя команда полностью исчерпает свои силы: Kickstarter-кампания переходит все пределы наших возможностей.

Однако у него есть в планах и другие краудфандинговые проекты:

— C помощью Kickstarter мы хотим выпустить все тома «Архива буресвета» в кожаном переплете, потому что нам нравится радовать читателей разными приятностями и бонусами. И когда-нибудь я хочу сделать сборник историй Хойда.

Хойд — полюбившийся фанатам персонаж, который скачет между космерскими мирами (и книгами).

Однако не все обрадовались успеху рекордной Kickstarter-кампании Сандерсона в 2022 году.

«Сегодня отличный день, чтобы поддержать любимого автора, который не заработал 18 миллионов долларов за последние пару дней, — написала в своем «Твиттере» Натания Баррон, автор фэнтези из Северной Каролины. — Огорчает ли меня лично то, что Брендон Сандерсон столько зарабатывает? Вовсе нет. Правда, молодец… Если вы любите и хотите поддержать жанр фэнтези, я настоятельно рекомендую читать побольше».

Баррон поделилась «базовым списком» самых разных фэнтези-писателей, в том числе Н.К. Джемисин, Ннеди Окорафор и Ч.Л. Полк. Ее твит набрал больше тысячи лайков.

Тем не менее в прошлом году Сандерсон уже пожертвовал часть средств, заработанных на Kickstarter, в пользу почти всех остальных книжных проектов на платформе. Я спросил, не удивился ли он критике.

— Я не удивился. Когда вы на вершине в своей отрасли, то становитесь громоотводом для критиков, и это на самом деле полезно. Отрасли это необходимо. Не нужно, чтобы критиковали начинающих авторов. Пусть все идет вот сюда, — говорит он, указывая на себя.

Сандерсон также охотно признает, что больше всего во всей этой истории с Kickstarter сожалеет о том, что независимые книжные магазины остались за бортом. Традиционные издания его секретных проектов по-прежнему будут продаваться в книжных магазинах, но к тому времени, когда они появятся на полках, сотни тысяч читателей уже получат свои издания от Dragonsteel (и даже среди этих читателей есть недовольные, так как доставка осуществляется медленно и неравномерно). Если бы книги были изданы полностью традиционным способом, гораздо больше читателей купили бы их в книжных магазинах.

В 2016 году во время тура Сандерсона в поддержку очередной книги Ребекка Джордж, совладелица Volumes Bookcafe в Чикаго, организовала для него грандиозное мероприятие в крупнейшей городской библиотеке. Оно было посвящено сборнику повестей и рассказов «Тайны Космера».

— Он был невероятно любезен, — говорит Джордж. — Несколько лет спустя он даже написал мне письмо, чтобы извиниться, когда его издатель запланировал мероприятие в другом книжном магазине в Чикаго.

Но Джордж разочарована тем, что Kickstarter-кампания Сандерсона обошла стороной книжные магазины, особенно учитывая их экономические трудности в условиях многолетней конкуренции с Amazon.

— Это неприятно, — говорит она. — Заставляет задуматься, не забыл ли он о тех, кто помог ему пробиться в эту отрасль, о книжных магазинах, которые много лет продавали его произведения из рук в руки.

Некоторые критики также выразили опасения по поводу того, что поддержать проект Сандерсона на Kickstarter равносильно тому, чтобы по доброй воле пожертвовать деньги в пользу мормонской церкви. Общеизвестно, что ее прихожане платят десятину и что у этой церкви, как и у многих других религиозных конфессий, мягко говоря, непростая история с вопросами соблюдения прав ЛГБТК. Сегодня на официальном сайте церкви говорится следующее: «Однополое влечение — это сложная жизненная проблема для многих людей. Само влечение не грех, но совершение действий в связи с этим — грех». Еще в 2008 году руководители церкви публично призывали своих прихожан голосовать на референдуме за Предложение 8 — конституционную поправку штата Калифорния, ограничивающую брак для однополых пар. После этого церковь полностью поменяла мнение и в 2022 году заявила о своей поддержке Закона об уважении брака, при этом все равно «публично подтверждая церковную доктрину, одобряющую брак только между одним мужчиной и одной женщиной».

Помимо следования своей вере, Сандерсон занимается преподаванием евангельской доктрины в церкви неподалеку от дома. Он также учит студентов писательскому мастерству в университете Бригама Янга, который по-прежнему финансируется мормонской церковью. В своем блоге в старом посте от 2007 года (который был удален с сайта) Сандерсон написал, что «порывы к влечению между людьми одного пола — то, чему можно и нужно противостоять», а кроме этого: «я также принимаю позицию моей церкви против однополых браков».

Впрочем, в его более поздних книгах есть канонические гомосексуальные персонажи, и, похоже, за годы, прошедшие с того удаленного поста, он изменил свою точку зрения.

В прошлом году в ответ на вопрос на Reddit он написал: «Позиция церкви в отношении ЛГБТК не соответствует той, что я как либеральный последователь церкви желал бы видеть… Если вспомнить мою собственную историю отношений с представителями ЛГБТК, то мне, как и многим, понадобилось определенное просвещение. (Честно говоря, и до сих пор не помешает.) […] Я считаю, чтобы оказаться там, где мы хотим, мне нужно оставаться более либеральным последователем церкви, продолжать работать в церкви и преподавать в университете».

В другом ответе на Reddit ранее в этом году он пояснил: «У меня всегда подкатывает комок к горлу, когда кто-то вспоминает об этом посте. Но в то же время я рад, что написал его, поскольку иначе я бы вряд ли воспользовался теми возможностями для обучения, что у меня есть».

Позже я спрашиваю Уилсон, отчисляет ли Dragonsteel десятину или часть доходов от Kickstarter-кампании и других онлайн-продаж в пользу церкви.

— В Церкви Иисуса Христа Святых последних дней десятина и другие пожертвования считаются личными религиозными обетами, — говорит она. — Dragonsteel как бизнес не жертвует церкви ничего, однако отдельные сотрудники-прихожане могут делать пожертвования из личных доходов по своему усмотрению.

Разумеется, десятина — это не мормонское изобретение; она чрезвычайно распространена среди многих религиозных конфессий по всему миру, включая протестантов, евангелистов, католиков, мусульман и иудеев. Однако согласно исследованию Pew Research Center от 2012 года 79% американских мормонов платят церкви 10% от своих доходов, что значительно превышает аналогичные показатели в других религиозных группах.

— Десятина — это принцип моей церкви, в который я верю, — говорит Сандерсон. — Также я верю в то, чтобы давать деньги тем, кто нуждается, и на дела, в необходимости которых я убежден. Однако Иисус Христос учил нас не болтать во всеуслышание о своих благодеяниях, более того, он ясно указал, чтобы мы поступали как раз наоборот. Обычно я стараюсь следовать этой идее, говоря, что да, я жертвую церкви из личных средств. Также я жертвую на многие другие дела. Фактические суммы, конечно, остаются в тайне.

Всего за несколько часов до того, как эта статья должна была увидеть свет, объявился еще один критик Сандерсона — Джейсон Кехе, ведущий редактор журнала WIRED. В окружении Сандерсона он провел еще больше времени, чем я. В своем ставшем вирусным обзоре «Брендон Сандерсон — ваш Бог» Кехе обрушился с критикой на прозу Сандерсона, его репутацию, одежду, пищевые пристрастия, место жительства, веру, фанатов, друзей и семью за то, что они — среди прочих эпитетов — «удручающе, убийственно убоги».

Неудивительно, что легион фанатов бросился на защиту Сандерсона в социальных сетях, однако необычно враждебный язык Кехе вызвал недоумение и у некоторых нейтральных лиц.

«Я никогда не читала Брендона Сандерсона, но этот обзор кажется крайне, почти запредельно агрессивным без всякой причины», — написала Дана Шварц, автор книги «Анатомия любви» и ведущая подкаста Noble Blood.

Журналистка Кэти Келлехер предложила возможное объяснение: «Я думаю, автор этой статьи после нескольких часов интервью понял, что неправильно вел запись».

Другим людям обзор понравился, в том числе Питеру Рубину, главе издательского отдела Automattic: он выбрал его в качестве пяти лучших лонгридов недели.

В тот же день Сандерсон опубликовал пространный ответ на Reddit и в Twitter. Поблагодарив фанатов за поддержку, он попросил их оставить Кехе в покое: «Я уважаю его за то, что он постарался наилучшим образом написать статью, которая, как видно, далась ему нелегко».

Спустя пару дней Сандерсон рассказал мне по телефону, что ощутил множество разных эмоций, когда сел читать этот обзор.

— Мне казалось, что меня предали. Это было самое сильное чувство, после того как я столько времени общался с ним о том, что его вроде бы очень интересовало, — говорит Сандерсон. — Но я уважаю Кехе как коллегу. Он писатель, и должен писать то, что для него правда, как и вы, как и я.

Сандерсон говорит, что после публикации статьи он ничего не слыхал ни от Кехе, ни от других сотрудников WIRED.

— Но я надеюсь, что однажды мы снова пообщаемся, — говорит он. — Всякий раз, как мне высказывают критику, моя задача — слушать.

Перед тем как положить трубку, он сравнивает этот опыт с событиями в Космере:

— Одна из главных идей «Рожденного туманом» заключается в том, что стоит доверять людям, даже если они могут тебе навредить. В реальной жизни тоже лучше доверять, даже если тебя предадут.

По электронной почте я задаю и Кехе несколько вопросов. Почему он прочитал так много книг Сандерсона, если ему не нравится его творчество? Удивили ли его отклики на обзор? Изменили ли эти отклики его точку зрения? Кехе отвечает: «Как я уже неоднократно отмечал, теперь статья принадлежит читателям. Последнее слово остается за ними».

Но я забегаю вперед. В Юте, перед тем как мы покидаем склад Dragonsteel, Рип показывает мне коллекцию резиновых и пластиковых мечей из Космера в натуральную величину. Уилсон берет в руки Клинок Чести Сзета из «Архива буресвета», и я гадаю, не готовимся ли мы к дуэли, но она разжимает пальцы и роняет меч на пол. Возможность упущена.

Будучи журналистом, я брал интервью у сотрудников офисов, которые отчаянно пытались продемонстрировать свою корпоративную культуру. Иногда их улыбки кажутся немного вымученными, и каждые пару минут они проверяют телефон, не пришло срочное сообщение по электронной почте или в Slack.

В Dragonsteel такого ощущения нет. Сотрудники прекрасно ладят друг с другом, часто шутят и искренне смеются. Кажется, что они увлечены своей работой и Космером, благодаря которому можно дать волю воображению. Несколько человек, вдохновившись построением мира, которым они ежедневно занимаются на работе, пишут и публикуют собственные книги, а одна из сотрудниц склада, Мэм Грандж, дополнительно преуспела в вязании крючком узоров для космерской фауны.

Возвращаясь к машине с Уилсон и Спайкер, я вспоминаю кое-что, сказанное Сандерсоном под землей:

— Могу только сказать, что хочу делать клевые вещи, благодаря которым всем в нашей отрасли станет лучше. И я изо всех сил стараюсь делать их с соблюдением высоких моральных принципов, при этом хорошо обращаясь с людьми.

Наземная часть дома скромнее подземной. В начале 2010-х Брендон и Эмили купили двухэтажный дом и пустующий участок к югу от него, заплатив, согласно открытым источникам, чуть больше полумиллиона долларов. Несколько лет спустя они купили еще и соседний дом.

Сегодня этот второй дом служит офисом для редакционного, дизайнерского и производственного отделов Dragonsteel.

— Мы называем его «Дом Космера», — говорит Уилсон, когда мы поднимаемся на крыльцо.

Каждая комната, от отделки стен до мебели и безделушек, посвящена одной из книг Сандерсона.

Мы встречаем босоногого Питера Альстрома, вице-президента по редактуре. Он готовит сопроводительный текст для грядущего издания «Путеводителя бережливого волшебника» для Tor.

— Я был первым штатным сотрудником Брендона, — говорит он.

Тогда Сандерсону был нужен лишь «дополнительный мозг». Теперь Альстром главный редактор и корректор сотен тысяч слов, которые Сандерсон выдает каждый год.

— Брендон не любит заниматься последними этапами редактуры, но мне нравится, — говорит Альстром. — А моя жена Карен — директор по целостности, она занимается нашей внутренней википедией с сотнями персонажей и локаций.

Некоторые из этих персонажей — слабо замаскированные камео сотрудников Сандерсона, например, Пит и Ка в «Архиве буресвета» — это альтер-эго Альстромов.

В незаконченной комнате «Белого песка» мы встречаем Дэна Уэллса, соведущего Сандерсона в подкасте Intentionally Blank. Уэллс сейчас как раз занимается тестированием ролевой игры по Космеру.

— Я вице-президент по повествованию. В целом это означает, что я пишу книги и рассказы, — говорит он, намекая на сверхсекретные будущие проекты, включая совместные с Сандерсоном.

Наверху художественный отдел работает над детальными иллюстрациями, графикой и другими визуальными элементами, которые делают книги Сандерсона такими особенными. В подвале мы проходим мимо еще полудюжины столов и попадаем в эфирную студию, где Сандерсон записывает два подкаста (Intentionally Blank и Writing Excuses), а также еженедельные видео-обновления для своего YouTube-канала.

Сандерсон с женой занимают места за столом напротив меня, а Уилсон приносит всем по «Коле Зиро». Я задаю вопрос, над которым размышлял с самого приезда:

— Где вы черпаете энергию для всего этого? Писать по две книги в год, преподавать, вести подкасты, управлять бизнесом, не говоря уже о воспитании троих детей. У меня только двое детей, и повезет, если я сдам эту статью в срок.

Сандерсон смеется.

— Больше всего времени я трачу на ту часть моей работы, что заряжает энергией. Я искренне люблю писать книги. Это захватывает мой ум, как никакая другая деятельность, и поэтому с энергией проблем нет.

Если провести с ним больше пяти минут, то можно практически увидеть, как от него исходит энергия. Вероятно, это объясняется его рабочим графиком. В будние дни Сандерсон спит до часу дня, пишет с двух до шести вечера, делает большой перерыв, чтобы провести время с семьей, затем снова пишет с десяти вечера до двух ночи. После этого пару часов перед сном он волен делать что хочет.

В прошлом году он потратил много таких «свободных часов» за игрой Elden Ring, используя так называемый «стеклопушечный билд»: два громадных меча, без щита, без пепла духа и в очень легкой броне.

— И никаких штанов, — добавляет его жена.

Сандерсон кивает:

— Я начинал как Негодяй без одежды и обзавелся штанами уже после того, как добрался до первого босса.

Ему потребовалось четырнадцать часов, чтобы победить Малению.

— Она самый сложный босс, с которым я сражался.

Сандерсон считает, что в некоторых отношениях индустрия видеоигр на порядок опережает книгоиздание.

— Тебе дают возможность самому выбрать ценовой ориентир, предлагая всякие крутые штуки, — говорит он.

Например, сама игра Elden Ring продается примерно за шестьдесят долларов, но можно потратить немного больше на эксклюзивное издание с цифровым артбуком и саундтреком или же в четыре раза больше на коллекционное издание с девятидюймовой статуэткой Малении.

В этот миг я понимаю, что Дом Космера более всего похож на среднего размера студию по разработке инди-игр. Концепция вымышленной вселенной — желаемый уровень детализации, чтобы она казалась реальной, — слишком обширна для одного человека. Подобно разработчику видеоигр или режиссеру, отвечающему за масштабную франшизу, Сандерсон нанял художников, сценаристов и других специалистов, чтобы помочь воплотить его миры в жизнь. И что самое удивительное, он только приступает к работе.

— Мы бы хотели открыть книжный магазин и настоящий офис. Мы изучаем эту возможность. Тут очень легко переборщить с расходами и разорить компанию. Но нельзя и дальше заставлять всех работать на складе и здесь, — говорит Сандерсон, обводя жестом Дом Космера.

На самом деле Dragonsteel уже нашла новый склад в нескольких минутах езды от нынешнего.

— Он буквально в десять раз больше, — говорит Уилсон.

Она показывает мне огромный план этажа, где хватает места для шестисот поддонов и где гораздо больше офисного пространства для отдела комплектации и других сотрудников. Кроме того, Dragonsteel приобрела большой земельный участок через дорогу от нового склада, и со временем там построят книжный магазин/офис под названием Dragonsteel Village.

— Посмотрим, выдержит ли наша теория, но идея заключается в том, что нужно инвестировать в людей, и тогда компания будет успешной, а не наоборот, — говорит жена Сандерсона Эмили.

Когда они только основали компанию, Эмили быстро превратилась в бизнес-ассистента Сандерсона, «помогая с письмами фанатов и занимаясь всей бумажной работой». По мере того, как круг ее обязанностей ширился, она нанимала все больше помощников. Сейчас она выступает в роли исполнительного директора единственного в своем роде бизнеса: отчасти это независимая пресса, отчасти производство сувениров, отчасти продюсирование видеоконтента, отчасти редакционная и художественная поддержка Космера.

— Брендон — великий визионер, а я — специалист по деталям. В одиночку я бы, пожалуй, не решилась на такое, — говорит она.

— И я слегка чересчур амбициозен, — добавляет Сандерсон.

После секретных проектов следующей важной вехой для Космера станет пятая книга «Архива буресвета». Предварительное название — «Рыцари ветра и правды». Она завершает первую половину цикла, поэтому ставки высоки.

— На Рошаре между концом пятой книги и началом шестой пройдет от десяти до пятнадцати лет. В реальном мире промежуток между книгами составит вдвое дольше обычного, то есть шесть лет вместо трех, — говорит Сандерсон.

За это время он хочет написать третью трилогию во вселенной рожденных туманом. До выхода на пенсию в семьдесят лет в планах еще пять книг «Архива буресвета», четвертая трилогия о рожденных туманом, два продолжения «Элантриса» и трилогия под названием «Драконья сталь» об истоках Космера. Есть идеи и для других книг.

— Я точно знаю, чем закончится «Архив буресвета», — говорит он. — Я очень тонко рассчитал некоторые моменты, о которых нельзя рассказывать, потому что тогда читатели обо всем догадаются. Конец Космера немного более туманный, но я знаю, чего хочу достичь.

Фанаты предполагают, что на некоторые элементы Космера Сандерсона вдохновила непосредственно его вера. Например, три главные планеты в «Архиве буресвета» имеют сходство с целестиальным, террестриальным и телестиальным царствами в мормонской космологии.

— Трактовки фанатов, скорее всего, верны, но я не поступаю так сознательно, — говорит он. — Толкин отвергал аллегорию, а К.С. Льюис очень к ней склонялся. Я совершенно не против аллегорий, но больше похож на Толкина. Я не пишу книги, чтобы преподать урок, я пишу книги, чтобы они улучшали людям жизнь.

Пока Сандерсон не убежал на запись подкаста, я спрашиваю, изменит ли, по его мнению, Dragonsteel книгоиздательскую индустрию к лучшему.

— Если мне удастся привлечь других авторов, чтобы они добивались того же самого, то да, — говорит он. — Больше всего меня тревожит, что я лишь один человек.

Это чистая правда. Сандерсон — лишь один человек, и пока что не похоже, чтобы крупные издательства стремились менять свои модели продаж и производства.

Однако сидя в подвале Дома Космера, в окружении сотен книг, авторских иллюстраций, реплик мечей и самой большой команды, какую нанимал писатель с тех пор, как Иоганн Гутенберг в пятнадцатом веке насадил металлические буквы на деревянный брусок, я не могу не задаться вопросом: может ли беспрецедентный успех Dragonsteel заставить влиятельных лиц в Нью-Йорке задуматься о гибкости цен или о комплектах электронных книг и сувенирки?

Напоследок Сандерсон говорит:

— Я хочу, чтобы это место работы стало самым лучшим на свете.

Я вспоминаю одну из сотрудниц склада Кейли Арнольд – помощницу по комплектации заказов, которая присоединилась к команде в прошлом году в разгар Kickstarter-кампании.

— Это одно из лучших мест, где я работала, — говорит она с искренней улыбкой.

Я думаю, она говорила серьезно.

Перевод и редактура: zhuzh, Anahitta для Booktran и группы Booktran | Брендон СандерсонВ

Источник

Журнал «Вопросы литературы» №2 1978 г., стр. 208-216

Рубрика — "Публикации. Воспоминания. Сообщения" / Материалы к творческой биографии И. А. Ефремова

В июне 1958 года я взял для «Литературной газеты» у Ивана Антоновича Ефремова интервью, однако оно не только не было опубликовано, а, к стыду моему, даже не написано. Теперь я понимаю – одной из главных причин этого было, пожалуй, то, что я пытался усложнить свою задачу. Мне бы ограничиться ролью репортера – попросить интервьюируемого рассказать вкратце свою биографию, задать несколько стандартных вопросов, вроде «над чем сейчас работаете», «каковы ваши творческие планы», записать добросовестно ответы и, не мудрствуя лукаво, изложить их на бумаге. А я перемудрствовал…

Иван Антонович, размышлял я, не только известный писатель-фантаст, но и ученый с мировым именем – профессор, доктор биологических наук. Следовательно, это требовало от меня, репортера писательской газеты, определенной эрудиции, подготовки. Поэтому, прежде чем договориться с Иваном Антоновичем о встрече, я побывал – и не раз! – в Ленинской библиотеке, составил список его литературных и научных трудов, чтобы прочесть их и разговаривать уже с автором более или менее осведомленным. «Суждены наги благие порывы…» – прочесть все научные труды Ефремова я, естественно, не смог. Мало чем помогли и знания в объеме первых двух курсов геологоразведочного института, которыми я, считалось, обладал. Во-первых, получил их я в давнопрошедшие времена, в начале 30-х годов, а во-вторых, до фауны наземных позвоночных четвертичного периода я дойти не успел. А в этом Ефремов как раз и преуспевал. В общем, я понял: чтобы восполнить (верней, заполнить) пробелы в своих геолого-палеонтологических познаниях, мне потребовалось бы, как сказал один из героев Ефремова-фантаста, «дни неторопливого, тихого раздумья». А какие там «дни раздумий», когда я работал тогда заместителем ответственного секретаря «Литературки»! Торопливых дней – и то не хватало!

Встреча профессора Ефремова с нами, сотрудниками газеты, фотокорреспондентом А. С. Ляпиным и мною, состоялась в Палеонтологическом музее Академии наук СССР, расположенном в одном из тихих уголков Ленинского проспекта в Москве. Иван Антонович был предупрежден о нашем визите, ожидал нас.

Вначале он мне показался чересчур серьезным, неразговорчивым, и я подумал: «Трудно будет разговорить этого «сухаря». Крупные черты лица, характерный, рисунок рта, внимательный взгляд усталых, как мне показалось, глаз при разговоре подолгу задерживался на собеседнике. Темно-серый, хорошо сшитый, просторный костюм делал его чуть грузноватым для пятидесяти лет. Таковы были мои первые впечатления от знакомства с Ефремовым.

– Как вы мыслите проводить свою работу? Что хотели бы узнать? Может, сначала осмотрим музей? – спросил Иван Антонович, чуть заикаясь.

-К сожалению, мы ограничены временем. Покажите нам, пожалуйста, кости динозавров, которые вы нашли в Монголии в конце 40-х годов, – не упустил я случая блеснуть своей эрудицией. – После осмотра вас «помучает» Александр Семенович, так как ему нужно ехать на другое срочное задание, а затем уж буду я надоедать своими вопросами.

– Ну что же, мучайте, надоедайте! Раз надо, так надо, – мягкая улыбка скользнула по его лицу, и от казавшейся строгости не осталось и следа.

Опускаю подробности осмотра, как мы ходили среди скелетов, черепов и груд костей допотопных животных, удивляясь их размерам и уродству.

– Понятно! – сказал Ляпин после осмотра и деловито спросил, в сущности, ни к кому не обращаясь: – Как будем фотографировать профессора: как писателя за письменным столом, на фоне книжных шкафов, или как ученого – среди костей?

– Как бы вы желали, Иван Антонович? – спросил я.

– Я все же больше ученый, нежели писатель. Снимайте меня в рабочей обстановке, – снова улыбнулся он.

Ляпин по своему вкусу выбрал наиболее «впечатляющие» кости, попросил Ивана Антоновича попозировать и, закончив съемку, уехал.

– Пойдемте наверх. Там нам никто не помешает, – сказал он, ведя меня на антресоли. Там стоял стол. Сквозь арку свода виден был зал музея, заставленный скелетами чудовищ. – В этом здании когда-то были конюшни, а в другом конце, где Минералогический музей, был манеж. Здесь, на антресолях, хранилось сено, а теперь вот трудимся мы… (Недавно я был в Палеонтологическом музее. Оказывается, за прошедшие годы арку на антресолях замуровали и вдоль возведенной стены поставлены шкафы.)

Для начала я попросил Ивана Антоновича рассказать вкратце свою биографию – ничего не нашел лучшего.

Иван Антонович родился в деревне Вырица, по нынешнему административному делению – в Ленинградской области. Отец был купцом второй гильдии, мать – крестьянка. Детство его прошло на юге России, в Бердянске, где он учился в начальной школе, затем в Херсоне. В годы гражданской войны семья распалась, как это было со многими тогда семьями…

– Нерадостное выдалось мне детство, верней, отрочество, – рассказывал Иван Антонович. – Пришлось испытать и голод и нужду. Кормился я тогда главным образом морем. Ловил в порту бычков, чтобы как-то питаться…

Сначала Иван Антонович говорил односложно, сухо, неохотно, но постепенно рассказ его оживлялся, обрастал подробностями. Из моих реплик собеседник понял, что многое из пережитого им в юные годы пережито и мной. Я был всего лишь на два года старше, детство и юность мои прошли тоже на юге, в схожих условиях. Не мудрено, что понимал я собеседника с полуслова.

– Одно время, – продолжал Иван Антонович, – пристроился я на работу в порту. Не брали, говорили, что еще мал, но я упросил. Помню, как получил в конце недели свой первый в жизни заработок – несколько миллионов деньгами и, главное, паек. По четверти фунта ячменной муки грубого помола, по полфунта соленых-пресоленых сушеных бычков, от которых распухали губы, и по десятку ландрину – леденцов. Это был дневной паек. Жить было можно! Получил через месяц я даже сандалии «деревяшки», примечательный предмет материальной культуры времен гражданской войны…

Тут мы со смехом вспомнили одну особенность «деревяшек». Конструкция их была весьма проста: деревянные подошвы, разрезанные и скрепленные кусочками сыромятной кожи у места сгиба пальцев, с помощью нехитрой системы тоже сыромятных ремешков прикреплялись к ногам. Но стоило только сыромятине намокнуть, как она начинала расползаться, вытягиваться и сандалии сползали с ног.

Иван Антонович посерьезнел, продолжал:

– Теперь все пережитое кажется смешным, а тогда… Не знаю, как бы сложилась моя судьба, если б я не прибился к Красной Армии, к автороте 6-й армии. Это было в Херсоне. Вскоре я познал азы, так сказать, практической политграмоты – испытал на себе, что такое британская «цивилизация». Флот интервентов бомбардировал Очаков, под обстрел попала и наша авторота. Восьмидюймовый снаряд разорвался неподалеку. Меня контузило, засыпало песком… С тех пор – вы заметили? – я заикаюсь…

Иван Антонович помолчал, потом улыбнулся, сказал:

– Много лет спустя в предисловии к отрывку из романа «Туманность Андромеды», опубликованном в еженедельнике «Soviet Weekly», издававшемся в Лондоне советским посольством, я напомнил англичанам об этом эпизоде: «Мое первое знакомство с Англией нельзя назвать удачным, тем не менее я всегда интересовался английской историей»…

Иван Антонович рассказал, что в 1921 году переехал в Петроград. Сдал экстерном курс средней школы, затем окончил Петроградские морские классы, получил аттестат штурмана каботажного плавания. Учился и подрабатывал на заводе «Красная Бавария» – шофером, грузчиком в порту. В эти годы меню его, в лучшие дни, состояло из куска ситного хлеба с изюмом и кружки сладкого чаю.

Весной 1924 года Ефремов уехал на Дальний Восток, плавал матросом на пароходе «III Интернационал», совершавшем рейсы на Камчатку, Сахалин, в порт Аян. Осенью он возвратился в Ленинград, поступил в университет. На каникулах следующего года плавал на Каспии, устроился на Ленкоранскую лоцмейстерскую дистанцию «УБЕКО-КАСПа», как сокращенно называлось Управление по безопасности плавания и кораблевождения по Каспийскому морю.

– Приехал я в Ленинград поздней осенью двадцать пятого года, – продолжал Иван Антонович. – Академик Петр Петрович Сушкин, известный зоолог и палеонтолог, лекции которого я слушал, устроил меня препаратором в Геологический музей имени Карпинского. Учебу в университете пришлось оставить и перейти в Горный институт на геологическое отделение. Тогда разрешалось не посещать лекции, а сдавать учебные дисциплины экстерном. Зарплата препаратора музея была мизерной, но сбережения, оставшиеся после службы на Каспии, позволяли мне не думать о куске хлеба и целиком отдаться полюбившимся геологическим наукам…

– Иван Антонович, а с морем вы легко расстались? Не тянуло вас к нему?

– Конечно, тянуло! В один из таких моментов я пошел к одному чудесному человеку, моряку «летучей рыбы», вдохновенному романтику моря, талантливому литератору-капитану Дмитрию Афанасьевичу Лухманову. Мы сидели у него дома на Шестой линии, пили чай с вареньем. Я говорил, он слушал. Внимательно слушал, не перебивая, знаете, это большой дар – уметь слушать! – потом сказал: «Иди, Иван, в науку! А море, брат… что ж, все равно ты его уже никогда не забудешь. Морская соль въелась в тебя…» Это и решило мою судьбу. В двадцать шестом году я отправился в свою первую экспедицию. Работал коллектором на соленом озере Баскунчак. Не скажу, что работать на Баскунчаке, под палящим солнцем, когда не хватает пресной воды, было легче, чем стоять вахту у штурвала в штормовом Охотском море. Но работа мне пришлась по вкусу. На следующий год я совершил путешествие уже по Северу – в Вологодскую и Архангельскую области. На реках Юг и Сухона мне повезло: обнаружил местонахождения земноводных пермского периода. Это было первое мое научное открытие…

В геологических экспедициях Ефремов бывал с ранней весны и до поздней осени, сначала рядовым геологом, потом – производителем работ, начальником партии, экспедиции. В зимние месяцы – камеральная обработка геологических образцов, обобщение собранных материалов и, конечно же, учеба. Он учился вечерами, ночами, одолел экстерном курс Горного института, защитил диплом. Но и после мало что изменилось: экспедиции, изыскания, путешествия, и все большей частью вдали от жилых мест, в глухих углах, где приходилось пробираться сквозь дебри тайги или плыть по порожистым бурным рекам, взбираться на кручи безымянных хребтов. Много лет спустя в романе Ивана Антоновича «Лезвие бритвы» геолог Ивернев-младший будет рассуждать: «Полгода – суровая борьба, испытание меры сил, воли, находчивости. Жизнь полная, насыщенная ощущением близости природы, со здоровым отдыхом и покоем после удачно преодоленной трудности. Но слишком медлительная для того, чтобы быть насыщенной интеллектуально и эмоционально, слишком простая, чтобы постоянно занимать энергичный мозг, жаждущий все более широкого познания разных сторон мира. И вот другие полгода – в городе, где все то, что было важным здесь, отходит, и геолог впитывает в себя новое в жизни, науке, искусстве, пользуясь юношеской свежестью ощущений, проветренных и очищенных первобытной жизнью исследователя. Видимо, такое двустороннее существование и есть та необходимая человеку смена деятельности, которая снова и снова заставляет его возвращаться к трудам и опасностям путешествия или узкой жизни горожанина. Переходить из одной жизни в другую, ни от чего не убегая, имея перед собою всегда перспективу этой перемены, – это большое преимущество путешественника-исследователя, которое редко понимается даже ими самими…» [1]

* * *

В начале 30-х годов Иван Антонович работал в районах, о которых в наши дни говорит чуть ли не вся мировая печать. В беседе со мной он вскользь, как бы между прочим назвал эти районы: Амуро-Амгунский водораздел, Алданский хребет, река Токко – приток Чары в Витимо-Олекминском национальном округе, трасса Лена – Бодайбо – Тында…

Я записал эти названия, но лишь теперь взглянул на карту… Вот здорово! Оказывается, Иван Антонович был одним из первопроходцев и исследователей великой стройки – Байкало-Амурской магистрали!

Впрочем, эта тема заслуживает особой статьи. Здравствуют участники первых изысканий на БАМе – Ю. Ф. Федин, ныне калининградский журналист, москвичи Е. В. Павловский, Н. И. Новожилов, А. А. Арсеньев… Было бы славно, если бы они рассказали о тех подвижнических временах.

Евгений Алексеевич Трофименко, заместитель секретаря комиссии по литературному наследию Ефремова, сообщил мне некоторые подробности, о которых умолчал Иван Антонович. В 1931 году 24-летний Ефремов в составе экспедиции И. М. Алексеева посетил село Пермское, еще до того, как туда прибыли первые комсомольцы – строители будущего города Комсомольска-на-Амуре. Отряд Ефремова исследовал район озера Эворон и долину реки Горин. На следующий год он прошел от Олекмы по реке Нюкже, изучил бассейн реки Геткан, вышел на Тынду и заключил, что можно проложить железную дорогу на участке Усть-Нюкжа – Тында.

Весной 1934 года Иван Антонович возглавил геологическую партию, работавшую в Олекмо-Чарском районе. Поиски пропавшего в пути снаряжения и продовольствия заняли почти все лето, поэтому съемки начали с опозданием. Пришлось плыть на карбасе по Олекме перед самым ледоставом. Останавливаться на ночлег избегали, дабы не вмерзнуть в береговой лед. В районе Куду-Кюёль все-таки остановились: морозы сковали реку. Иван Антонович с тремя товарищами поднялся в верховья реки Токко, исследовал ее берега. Работы заняли почти всю зиму…

Позже Ефремов рассказал в «Гольце Подлунном», что пришлось пережить его отряду на реке Токко.

К началу 50-х годов научные интересы И. А. Ефремова, к тому времени уже доктора биологических наук, профессора, касались главным образом тафономии – учения о захоронении наземных позвоночных, новой отрасли палеонтологии и исторической геологии. Многолетний исследовательский опыт Ивана Антоновича, приобретенный в Якутии, Приамурье, Приуралье, Казахстане, Монголии, отразился в сводной монографии «Тафономия и геологическая летопись». За этот труд Ефремову была присуждена Государственная премия.

* * *

– Иван Антонович, как вы строите рассказы? Раскройте, так сказать, технологию своего творчества.

– Сюжеты я брал из жизни. Все, что составляло основу рассказа, было мне знакомо, когда-то уже перечувствовано, пережито. Изложить все это не составляло особого труда. Не забывайте: ко времени, когда я начал писать рассказы, у меня за плечами было уже почти полсотни печатных трудов, написано сотни научных отчетов. Рука, так сказать, была набита. Но я понимал, что надо постигать технологию чисто писательского, литературного творчества. Рецептов на этот счет не существовало и не существует. Я дерзнул, не помышляя сначала о возможности публикации… Нет, я говорю неправду: мне втайне очень хотелось видеть свои рассказы напечатанными, но это желание казалось несбыточным. Я утешался тем, что работа над рассказами позволила мне отвлечься от хвори, преодолеть ее.

– Как же вы постигали таинство литературного творчества?

– Не убежден, что смогу точно ответить на этот вопрос. Расскажу, как я работаю над рассказами, а вы уж судите сами – таинство это или нет. Монгольская пословица гласит: «Не следует писать на конском скаку». Когда я пишу рассказы, мой конь стоит на привязи. Я не тороплюсь излить замысел на бумаге. Во мне сильны навыки ученого: перед началом работы над темой обязательно знакомиться с литературой. Прежде чем сесть писать, я чаще всего прочитываю свои полевые дневники, экспедиционные отчеты, научные работы. Они мне во многом помогают, будят в памяти какие-то эпизоды… Вообще у меня трудная раскачка: до тех пор, пока не созреет замысел, пока четко не проявится фабула – за перо не берусь. Я должен представить всю картину, весь сюжет до конца, продумать характеры и поступки персонажей и тогда уж описывать. Наверное, поэтому язык моих рассказов суховат. Пишу я медленно, трудно, натужно. Правлю мало, преимущественно огрехи стилистики. Если увлекусь, то пишу не отрываясь…

– Не мешает ли наука заниматься вам литературой и наоборот, литература – наукой?

– В начале моей писательской карьеры коллеги-геологи посмеивались, считая мое «писательство» чудачеством. Говорили – знаете старый каламбур? – что я хороший палеонтолог среди писателей и хороший писатель среди палеонтологов. Убеждали, что я преуспевал бы в науке больше, если бы ни на что не отвлекался. Я же считаю, что мои занятия литературой не наносят ущерба науке, тем более что я в основном пишу, когда болею и отключен от научной работы. А когда хвори отпускают, я занят наукой и мало пишу, – вечерами, ночами мне трудно это делать – во-первых, сложно переключиться, во-вторых, уже здоровье подводит. Вообще я чувствую, как во мне все время идет борьба двух начал, двух богинь – Науки и Литературы. Наука как будто привычней, надежней, милостивей, балует меня достижениями, успехами, а Литература – богиня ненадежная, изменчивая и даже, сказал бы, кровожадная. Она требует жертвенности, изнурительного умственного труда, хотя, казалось бы, он мне привычен…

Иван Антонович застенчиво улыбнулся, помолчал, потом добавил:

– А все же, как эти богини ни враждуют, а жить друг без друга не могут.

– Сюжеты ваших первых рассказов почерпнуты из жизни. Потом вы стали писать фантастические произведения. Чем объяснить, выражаясь «морским» языком, это изменение курса?

– Вы не правы, подозревая меня в перемене курса! – горячо возразил Иван Антонович. – Фантастический элемент присутствовал и присутствует почти во всем, что я писал, пишу и, по-видимому, что буду писать. Фантастика всегда увлекала меня и увлекает все больше и больше. Замыслы неудержимо растут, ширятся, в особенности после того, как я закончил «Туманность Андромеды». Кстати, мучительно мне далась «Туманность». Я тогда получил временную инвалидность, жил на даче в Можжикке близ Звенигорода. Целый год поглощен был романом. Я не открываю Америки, сказав, что фантастические произведения в основе своей должны быть реальны, верней, казаться таковыми. Думаю, в своем творчестве придерживаюсь этого правила, даже закона.

– Если не секрет, над чем вы сейчас работаете или собираетесь работать? – задал я следующий вопрос.

– Сейчас писатель Ефремов в простое. В строю – исполняющий обязанности директора музея. А замыслы одолевают. Думаю написать несколько рассказов. И конечно, о космосе. Какова жизнь на других планетах, каковы ее формы? Каковы инопланетяне? Похожи ли на нас? Есть одна заветная тема. Хочу написать исторический роман о трагических событиях дня 6 декабря 1240 года, когда орды Батыя захватили «мать городов русских» – Киев. Показать судьбы русских пленников в центре Азии. Ведь это исторический факт, что многие пленники не ассимилировались среди монголов, не растворились в их массе.

– Последний вопрос, а то я действительно вас замучил. В какое время вы предпочитаете сидеть за письменным столом? Каковы условия труда, может, есть какие-нибудь причуды?

– Работать я предпочитаю по утрам, в том числе и над рассказами. А каких-нибудь обязательных условий для творчества, пожалуй, не требуется. Разве, чтоб была тишина. А причуды – вы, я вижу, хотите допытаться, не свойственно ли мне какое-нибудь чудачество? Нет, мне не требуется ставить ноги в таз с холодной или горячей водой, как это делал кто-то из знаменитых писателей-французов. Не помню, кто и в какую воду он ставил ноги. Не нуждаюсь я в пинтах крепкого черного кофе и в другом, выражаясь по-современному, допинге. Впрочем, нет! Есть. Только не знаю, причуда ли это? Я не могу писать, если у меня на шее одет… галстук. Вы довольны?

Мы оба рассмеялись. Распрощались, и я уехал, пообещав перед публикацией показать гранки с текстом интервью.

* * *

По дороге в редакцию я думал: как вырастают таланты? Какой-то мудрец сказал: талант – это 99 процентов труда плюс один процент гениальности. По-моему, труд и способствовал рождению в одном лице ученого и писателя-фантаста Ивана Ефремова.

…А запись беседы с ним так и осталась в моем блокноте на многие годы не расшифрованной. Фотокорреспондент А. Ляпин не в пример мне свою задачу выполнил очень оперативно: снимки, сделанные в музее, к моему возвращению в редакцию уже были готовы. В тот же вечер я их отвез домой, положил в стол, где они и пролежали двадцать с лишним лет.

После беседы в музее мы изредка встречались с Ефремовым на разных литературных совещаниях и заседаниях, но, чувствуя себя виноватым, я старался держаться в сторонке. А Иван Антонович по деликатности не заговаривал со мной о судьбе интервью.

И вот теперь я восстановил по репортерским записям нашу беседу, несколько «пригладив» ее, придав определенную последовательность. Возможно, многое из того, что здесь изложено, уже рассказано где-то самим Ефремовым или исследователями его творчества. Все же хочу надеяться, это интервью, взятое во время, когда только появилась «Туманность Андромеды», чем-нибудь да и пополнит отечественную «ефремовиану». А я заглажу перед ним свою вину.

[1] Иван Ефремов, Сочинения, т. 3, кн. 1, стр. 340 – 341.

Журнал «Вопросы литературы» №2 1978 г., стр. 187-207

Рубрика — "Публикации. Воспоминания. Сообщения" / Материалы к творческой биографии И. А. Ефремова

Несколько слов о публикуемой записи. Обстоятельный разговор с Иваном Антоновичем Ефремовым, вернее сказать, его монолог состоялся в июле 1960 года. Хотелось расспросить писателя о его творчестве, научных и литературных пристрастиях. Не просто хотелось. Это было необходимо на подготовительном этапе работы над монографией «Через горы времени», позднее написанной автором этих строк вместе В. И. Дмитревским.

Сблизила нас «Туманность Андромеды», вызвавшая немало разноречивых откликов. Увлеченные конструктивной фантазией автора – грандиозными картинами мира будущего, изображением гигантских свершений человечества, Эры Великого Кольца Миров, – мы выступили со своими суждениями о романе [1] и затем решили совместными усилиями продолжить изучение (и популяризацию) творчества Ефремова. Книга «Через горы времени» вышла в 1963 году в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель». Но еще раньше и в последующие годы мы посвятили разным аспектам его литературной деятельности несколько совместных статей. В одной из них – послесловии к первому тому собрания сочинений Ивана Ефремова («Молодая гвардия», М. 1975) – мы рассказали о нашем знакомстве, переписке и личных отношениях с Иваном Антоновичем. Эта и другие беседы с ним, которые, к сожалению, не записывались, помогли проникнуть в процесс его мышления, осмыслить его литературное творчество в неразрывном единстве с научной работой, осознать идеи ученого, неотделимые от художественных построений писателя-новатора, внесшего неоценимый вклад в историю не только научной фантастики, но и всей советской литературы.

Ефремов говорил медленно, взвешивая каждое слово. Записывать его было легко, даже не будучи стенографом. Запись получилась почти текстуальная. Иван Антонович внимательно ее вычитал, внес исправления и подписал. Публикация делается по машинописному экземпляру с его собственноручной правкой.

В апреле 1977 года, незадолго до 70-летия со дня рождения И. А. Ефремова, я решил пересмотреть свои «ефремовские» папки и натолкнулся на эту давнюю запись. Перечитал заново, как бы в первый раз, и поразился ее содержательности. Устарели лишь частности, а главное сохраняет живой интерес. Читателям легко убедиться, как тесно были взаимосвязаны, сплавлены в диалектическом комплексе все стороны многогранной личности и разнообразной деятельности этого удивительного писателя, ученого и мыслителя.

В беседе с И. А. Ефремовым, продолжавшейся около шести часов, был затронут широкий круг вопросов. Прежде всего мы попросили Ивана Антоновича рассказать, что побудило его, ученого-палеонтолога, начать литературную деятельность.

– Во время одной из экспедиций в Среднюю Азию я заболел какой-то странной болезнью, возвращающейся раз в пять лет. Когда болезнь возобновляется, я на месяцы выбываю из строя и вынужден лежать пластом. В 1942 году я находился в Алма-Ате. Меня, как доктора наук, прочно забронировали и держали в глубоком тылу. Необходимой научной литературы почти вовсе не было, жить было очень тягостно, работать по специальности – почти невозможно. Организм, обессиленный недоеданием, после очередного приступа болезни совсем не годился ни на что серьезное. В этих условиях я и начал придумывать свои рассказы, даже не мечтая о том, что они будут когда-нибудь напечатаны и что я стану «настоящим писателем». Да и не было никаких оснований верить в успех моих литературных опытов. Рассказы, мне казалось, явно выбивались из русской традиции, они были далеки от тематики нашей литературы. Позже, кажется, Кассиль на каком-то собрании заявил, что они ему нравятся, но производят впечатление переведенных с английского…

Думается мне, это не так. Я продолжал писать, не придавая своему творчеству большого значения, но чувствовал в нем безотчетную потребность. Должно быть, в этом выражался своеобразный протест против «интеллектуальной консервации».

Писал я довольно быстро, задумав цикл из семи рассказов о необыкновенных явлениях природы, с которыми сталкивается человек в необычных условиях. Мне хотелось облечь сюжеты в элементарно-приключенческую форму. В то время я еще разделял кощунственное мнение, что самое главное – интересные приключения, удивительные факты, а люди, сами по себе, – ерунда. Меня в первую очередь занимало событие, а характер человека я рассматривал как нечто второстепенное. Не скрою, я грешил пренебрежением к классической литературе, а вот, например, Хаггард, как и в детстве, захватывал меня полностью. Надо сказать, я не изменил и по сей день своего отношения к Хаггарду и другим увлечениям юности (это, конечно, Уэллс, Джек Лондон, Александр Грин, Конан-Дойл, некоторые вещи Д. Конрада), но теперь отношусь к классикам совсем иначе. Сейчас для меня на первом плане человек, а потом уже – факт, событие.

Таким образом и возник замысел «Семи румбов», который был осуществлен в осенние и зимние месяцы 1942 – 1943 годов. Два рассказа остались не опубликованными. Один из них – «Эллинский секрет» – показался впоследствии редакторам настолько фантастичным и ненаучным по идее, что его не решились напечатать, а другой – «Сумасшедший танк» – мне самому не понравился.

Мы просим Ивана Антоновича подробнее рассказать об этих вещах.

– В «Эллинском секрете» [2] сюжет связан с генной, вернее, «наследственной» памятью, памятью опыта далеких предков. С возникновением кибернетики это становится понятным и объяснимым, а тогда казалось мистикой. Это история одного скульптора, который должен был сделать статую. У него, из-за ранения, теряется сила в руках, и он «вспоминает» секрет эллинских мастеров, которые умели с помощью особого состава размягчать слоновую кость и лепить из нее, как из воска. До нас дошли такие статуэтки, вылепленные, а не вырезанные из слоновой кости, но секрет этот утерян.

Сюжет второго ненапечатанного рассказа сводится к следующему: танк отбивается от своей части, его окружают немцы. Чтобы не попасть в плен, командир танка направляет машину на отвесную скалу, но танк неожиданно проваливается в пещеру, его засыпает землей, и он оказывается недосягаемым для немцев. Танкисты приходят в себя после шока, с трудом выбираются из танка и находят наскальные изображения африканских животных, сделанные много тысячелетий назад. Сюжет сам по себе наивен, но мотив, связанный с палеолитическими изображениями африканской фауны, на этот раз в глубине Сибири, я потом использовал в рассказе «Голец Подлунный».

Первый из написанных мною рассказов – «Встреча над Тускаророй», затем были написаны: «Эллинский секрет», «Сумасшедший танк», «Аллергорхой-хорхой» (впоследствии название было исправлено), «Катти Сарк», «Озеро горных духов» и, если мне не изменяет память, «Путями старых горняков».

– А что вас навело на мысль о таком рассказе, как «Катти Сарк»?

– Я с детства очень люблю парусный флот и много читал о нем. История «Катти Сарк» изложена в нескольких работах. Есть о ней сведения в одной из книг Лухманова, кажется, начала 30-х годов. Лазарев, написавший статью [3] о моих рассказах, правильно указал на этот источник. Кстати, Дмитрий Афанасьевич Лухманов посоветовал мне в 1923 году не стремиться во флот, а «податься» в науку. Он знал о моей любознательности, а в те годы положение моряков было очень тяжелым: командного состава было раз в пятьдесят больше, чем требовалось по наличию судов. Дополнительные материалы позднее я почерпнул из большого английского труда «Чайные клиппера». Правда, история «Катти Сарк» изложена там довольно отрывочно, поэтому недостающие факты пришлось восполнить в воображении. В 1946 году этот рассказ был переведен в Англии, и на мое имя стали поступать письма: англичане обиделись, почему в рассказе не они, а американцы спасли «Катти Сарк» от разрушения. В то время она стояла на мертвом приколе в Гринвиче. Я не думаю, что мой рассказ явился для этого непосредственным поводом, как у нас писали, но так или иначе в 1952 году в Англии возникло «Общество сохранения «Катти Сарк». Это и побудило меня написать рассказ заново. В новом варианте биография судна стала более достоверной, все эпизоды подтверждаются фактами. Сомнительно только одно – сцена спасения погибающего парохода. Я не уверен, так ли это было на самом деле, но такой факт действительно имел место. И здесь пришлось решить сложную творческую задачу: через биографию судна показать характеры и судьбы людей, которые были связаны с «Катти Сарк» в разные периоды ее существования. Не знаю, в какой мере мне это удалось.

Написав «Семь румбов», я с новыми силами (болезнь к тому времени меня отпустила) взялся за «Тафономию». Это было уже во Фрунзе, куда завезли часть имущества Палеонтологического института. Жили мы в огромном гимнастическом зале Киргизского пединститута. Прибыла библиотека, и появилась возможность вернуться к научной работе. Двухсветный зал, залитый ослепительным киргизским солнцем, привлекал несметные полчища мух. От жары и от мух не было никакого спасения. Я устроил себе «кабинет» в тамбуре между дверьми, с трудом поместившись в этом узком пространстве. Стулом и столом служили два ящика разных размеров. Сюда я забирался со стаканом патоки для подкрепления сил, слегка приоткрывал наружную дверь и писал «Тафономию». Это было в 1943 году. Потом началась реэвакуация. Все научные сотрудники превратились в грузчиков. Много времени ушло на чисто хозяйственные хлопоты и налаживание работы института. В Москву я вернулся с двумя рукописями. «Румбы» были опубликованы в 1944 году, а «Тафономия» лежала до 1950 года: многие ее положения считались еретическими, и книгу эту долго не печатали, дабы не подрывать «основ» палеонтологической науки. Должен предупредить, что «Тафономия» написана очень сухо, трудным языком, и, работая над ней, я заботился только о точности формулировок.

После возвращения в Москву «писательские подвиги» были забыты. Но кое-кому из знакомых я показывал рассказы, и они нравились. Мне посоветовали отправить экземпляр рукописи в «Молодую гвардию». Надорвавшись на погрузке ящиков, я опять долго болел и попросил одного из своих учеников отнести рукопись в издательство. Прошло два месяца. Ни ответа ни привета. И вот, в день, когда по моей просьбе кто-то из сотрудников уже отправился за рукописью, – бывают же такие совпадения! – ко мне пришел редактор «Молодой гвардии» Б. Евгеньев… заключить договор. И тут все завертелось, словно я вытащил счастливый билет или произнес магические слова: «Сезам, отворись!» Прежде чем сборник рассказов вышел в «Молодой гвардии», их успел опубликовать «Новый мир», одновременно печатали военные журналы «Красноармеец» и «Краснофлотец», заинтересовалась ими «Техника – молодежи». Воениздат в том же 1944 году выпустил еще один, дополненный сборник, со всех сторон посыпались похвальные отзывы и рецензии. Неожиданно для самого себя я стал писателем. Все это, конечно, воодушевляло. Пока печатались первые пять рассказов, я написал в 1944 году еще несколько вещей – «Алмазная труба», «Обсерватория Нур-и-Дешт», «Белый рог», «Голец Подлунный», «Последний марсель», «Атолл Факаофо», «Бухта радужных струй» – и затем, после некоторого перерыва, – «Тень минувшего».

Однажды меня пригласил к себе в Кремлевскую больницу Алексей Николаевич Толстой. Он умирал от рака легких. Это было за два месяца до его кончины. Он занимал две или три комнаты, обстановка ничем не напоминала больничную.

– Рассказывайте, как вы стали писателем! – обратился ко мне Алексей Николаевич, едва я успел переступить порог… – Как вы успели выработать такой изящный и холодный стиль?

– Мне очень лестно, что вы так отзываетесь о моем стиле, – ответил я. – Если в нем действительно есть какое-то достоинство, то все это идет от науки. Ведь мне постоянно приходится описывать ископаемые, условия залегания пластов, окружающий ландшафт, осадочные породы, вводить в свои научные работы самые разнокачественные описания. Профессия геолога и палеонтолога требует точных наблюдений и умения фиксировать все, что видит глаз… К тому времени, – пояснил Ефремов, – у меня было уже около 45 печатных научных трудов… Алексей Николаевич слушал меня очень внимательно, задавал вопросы, сам великолепно рассказывал и вовсе не казался смертельно больным человеком. Засиделся я у него до полуночи. Прощаясь со мной, он просил навещать его, но это была наша первая и последняя встреча…

Далее разговор зашел о сюжетах рассказов Ефремова.

– Некоторые сюжеты, не говоря уже об описаниях обстановки действия, связаны с вашими экспедициями. Например, в «Дороге ветров» вы передаете монгольскую легенду о странном пресмыкающемся, способном убивать на расстоянии электрическими разрядами, а рассказ на эту тему – «Олгой-хорхой» был написан задолго до Монгольской экспедиции.

– Да, я описываю странные, иногда загадочные научные факты или явления природы. Легенду об Олгое-хорхое, животном, по-видимому, существовавшем, но давно уже исчезнувшем, я вычитал из книги Эндрьюса, руководителя американской палеонтологической экспедиции, работавшей в Монголии в 20-х годах. Эндрюс неправильно транскрибировал монгольское название этого полумифического существа. Поэтому и рассказ первоначально был озаглавлен у меня «Аллергорхой-хорхой».

Вообще народная память более устойчива, чем принято думать. Знаете ли вы, что в Аравии и в Северной Америке сохранились народные легенды, очень точно рассказывающие о падении гигантских метеоритов? Новейшие методы исследования – углеродные измерения – позволили установить, что речь идет о реальных событиях пяти- шеститысячелетней давности. Мы часто не учитываем, как долго сохраняются в народной памяти события, превратившиеся в мифы и легенды, а к мифам и легендам надо относиться с большим почтением. Всем народам свойственны сказания о битвах людей с гигантами (отголоски их имеются и в Библии). Это вовсе не вымысел. Когда-то существовали четырехметровые человекоподобные обезьяны, современники синатропов и питекантропов. Надо полагать, что они продолжали еще жить во времена неандертальцев. Палеонтологами найдены огромные обезьяньи зубы, в восемь раз превосходящие по величине зубы гориллы. Сохранилисьи остатки исполинских черепов. Как видите, палеонтология объясняет один из древнейших мифов.

Есть еще много непознанного и неразгаданного. Изучение нервной регулировки организма позволит со временем создать кибернетическую медицину. Она поможет окончательно объяснить различные явления, которые по недомыслию относят обычно к области чистых суеверий и предпочитают от них отмахиваться. Ведь это факт и никуда от него не денешься, что знахарки умеют «заговаривать» кровь. На моих глазах простая крестьянка остановила кровотечение у одного из моих рабочих, поранившего во время раскопок ногу до кости. Старушка пошептала над ним, как-то по – особенному погладила его, и кровь, бившая из раны ключом, вдруг остановилась и свернулась на глазах. При этом знахарка не стягивала вены и не накладывала жгута. А вот и другой случай. Иногда руки археологов покрываются бородавками. Это своего рода профессиональная болезнь. У одного моего приятеля бородавками были покрыты не только руки, но даже плечи. Никакие медицинские средства не помогали. Однажды он заночевал в глухой деревеньке. Хозяин дома обратил внимание на его несчастье и предложил свою помощь. Археологу нечего было терять, и он согласился поступить так, как велел ему крестьянин. А тот предложил внимательно осмотреть и запомнить все бородавки, потом на каждую из них колхозник завязал узелок на суровой нитке. Когда это было проделано, лекарь свернул эту нить и положил ее под «пятку» ворот. «Бородавки пропадут, когда нить изотрется», – заявил он. Прошло несколько дней. Уже в поезде археолог заметил, что бородавки стянулись, а еще через неделю и вовсе исчезли… Дело тут, конечно, не в нашептывании, и не в воротах, и не в нити. Безусловно, мы имеем дело с внушением, с гипнотическими биотоками, оказывающими эффективное воздействие на нервную систему. Кибернетическая медицина со временем поможет во всем этом разобраться.

Между прочим, о некоторых странных явлениях, связанных с длительными процессами эволюции и приспособления организмов к окружающей среде, речь будет идти в повести «Лезвие бритвы», над которой я сейчас работаю [4]. Выражаясь фигурально, все держится на лезвии бритвы. Механика нашего организма в миллионы раз сложнее, чем принято было думать. На развитие организма в историческом плане влияли и влияют миллионы взаимодействующих фактов. Что может быть сложнее человеческого мозга? Он непрерывно промывается мощным током крови, несущей все необходимое для питания и нормального функционирования мозга. Но до какой степени нежен и хрупок этот орган! Если кровообращение нарушается на ничтожные доли секунды, наступает глубокий обморок. Мозговое вещество, лишенное «питания» на две-три минуты, настолько видоизменяется, что человек, если и выживет, станет, идиотом. Через четыре минуты нарушения кровообмена мозговое вещество распадается. Наступает необратимая реакция – смерть. Сама температура человеческого тела – 37° – всего в пяти шагах (градусах) от смерти – температуры 42°, когда наступает свертывание белков. В то же время температура 37° самая выгодная для активной жизнедеятельности. Вот что такое «лезвие бритвы». И таких примеров можно подобрать тысячи…

– Иван Антонович, в ваших рассказах невольно обращаешь внимание на удивительное богатство лексики, и это не только профессиональная терминология геолога и палеонтолога, но и местные речения, и редкие, но очень образные словечки. Все ваши описания очень точны и наглядны. Что вы скажете о языке, о словесной «фактуре» ваших произведений?

– По-моему, каждый писатель должен исходить из языка. Но у меня не так. Я должен до мельчайших подробностей представить картину и только тогда стараться описывать. Но я не стилист. Доказательству этого факта «Звезда» даже посвятила специальную статью, хотя и с ненужными натяжками и передержками [5]. Я ворочаю словами, как глыбами, и читать меня бывает тяжело. Мне хочется, чтобы каждое слово было весомым и необходимым для создания зрительного образа или точного выражения мысли. Как ученый, я привык к конкретным описаниям и экономному изложению. Рецензенты отмечают, что мне лучше всего удаются пейзажи. Если это так, то здесь повинны моя профессия и абсолютная зрительная память [6]. Я мог бы восстановить в памяти все дороги, все скалы, расположение деревьев, всю окружающую обстановку на каждом участке любой из своих экспедиций. Зрительная напять и способность ориентироваться на местности – это, конечно, природный дар, который помогал мне делать открытия в своей области и помогает мне как писателю. Закат солнца в якутской тайге, в Памирских горах или в среднеазиатской пустыне имеют свои особенности. В каждом уголке природы есть неповторимое своеобразие. Нужно отчетливо представить себе то, что ты видел, и находить нужные слова.

И еще одно обстоятельство. Ученые часто завидуют друг другу. Я говорю о хорошей зависти. Всегда кажется, что чужая наука увлекательнее и открывает новые горизонты. Геологу кажется, что биология дает исследователю больше возможностей, химику нравится физика, которая позволяет проникнуть в основу основ вещества. Нет ли такого явления и среди литераторов? Сталкиваясь с неизвестной им областью, они находят для себя много нового, в частности и в моих рассказах, а ведь в действительности настоящие образы еще не найдены…

Следующий вопрос, обращенный к Ефремову: какие из его трудов доступны неспециалистам и не расскажет ли он вкратце о своей научной деятельности.

– Начал я препаратором у академика Сушкина в 1925 году. Эта работа – освобождение ископаемых костей от породы, в которую они заключены, – оставляет свободной голову. Приобретя некоторые навыки, можно хорошо работать и думать о своем. То же и в экспедициях. Долгие поездки и утомительные ожидания на железнодорожных полустанках и аэродромах. Сколько часов, суток и месяцев пропали даром! Геологов и палеонтологов я бы награждал медалью за долготерпение. Но есть в этом и хорошая сторона: праздное время освобождает голову для размышлений.

Академик Сушкин особенно охотно использовал меня в качестве «охотника за ископаемыми». Надо было тщательно обследовать огромные территории, чтобы отыскать новые пласты отложений и обнаружить в них кости вымерших животных. Мне почти всегда везло. Свою удачливость я объяснял совокупностью свойств характера: оптимистическим отношением к жизни, желанием добиваться цели и преодолевать препятствия. Это и приводит обычно к успеху. Если палеонтолог отправится на поиски с мыслью, что все равно он в этом месте ничего не добудет, то как пить дать вернется с пустыми руками. Я же каждый раз отправлялся в экспедицию с огромным желанием найти нечто новое и, представьте себе, всегда находил. Был я тогда молод и силен, обладал здоровым кишечником и неутомленными мозгами, неизменно пребывал в хорошем настроении, исхаживал ежедневно десятки километров, лазал по самым крутым обрывам. За много лет я нашел много нового и неожиданного. Все это оставляло массу впечатлений и автоматически направляло мысль: как же это все образуется, как захороняются остатки, какие тут могут быть закономерности?

Я всегда интересовался диалектикой и историческим материализмом. Страшнее всего догматизм и начетничество, которые мешают развитию науки. Казалось бы, в моей области никак не обойтись без материалистической диалектики. Формально все ясно, но как ее применить к палеонтологии? Речь может идти только о творческом, а не догматическом применении. Я долго над этим бился и ломал голову и постепенно начал понимать диалектику процесса формирования геологической летописи.

Все палеонтологи и биологи занимались изучением образования осадков. Этому посвящены тысячи книг. Но всякое явление происходит в диалектическом единстве противоположных и взаимоисключающих факторов. Ведь процесс разрушения осадков не менее важен, чем процесс их образования. Гениальную догадку удалось сделать Дарвину. Он писал буквально следующее: «Нахождение переходных форм было бы труднее на поднимающихся участках суши». Когда я понял, что кроме процесса слагающего есть еще гигантский процесс разрушения геологической летописи и рассматривать их нужно в совокупности, – зародилась тафономия. Понимание взаимодействия обоих процессов очень важно для оценки местонахождений окаменелых остатков в общем потоке форм, которые прошли по лицу земли. Это и дает возможность понять, что сохранилось и что исчезло. Важно это и для разведки полезных ископаемых.

Всем специалистам эти вещи известны, но нужно было изложить их по-новому. Азбучные истины геологии лежали мертвым грузом. Была масса фактического материала, накопленного поколениями ученых. Мне казалось, что повторение общеизвестных фактов обесценивает мою работу. Потому так трудно было писать. Но как бы то ни было, «Тафономия» появилась, и задача ее заключалась в том, чтобы взглянуть на геологическую летопись с новой точки зрения. Как я и предвидел, главная мысль не сразу была понята, а вернее сказать, не сразу принята, так как многое из того, что было сделано и казалось бесспорным, приходилось отвергать. Ведь в науке, как и во всякой другой области жизни, есть своеобразная инерция, консерватизм мышления [7].

Палеонтология долгое время была иконографической, иллюстративной наукой и заметно отставала от смежных областей знания. Ее состояние не соответствовало новейшим течениям в физиологии и экологии. Напомню вам, что физиология – наука о жизненных процессах в естественной обстановке, а экология изучает организм в соотношении со средой, приспособляемость (адаптацию) организмов к окружающим условиям. Мой учитель академик Сушкин, следуя Ковалевскому, шел по новым путям в палеонтологии. Он объяснял причинность строения костей (функциональную морфологию) древнейших четвероногих в связи с условиями жизни. На основании этого воссоздавались широкие «картины жизни». До самого последнего времени это было наиболее прогрессивным направлением в палеонтологии.

Долгие годы я занимался палеозойской фауной наземных позвоночных. Это была эпоха, когда из древнейших форм образовывались новые, когда появились очень разнообразные, нередко совсем странного облика, животные-земноводные и пресмыкающиеся. Когда я вступал в науку, тон в ней задавали еще последователи иконографического метода, которые ограничивались голыми описаниями. Пережил я крушение иконографического метода безболезненно, так как с самого начала вошел в русло новой школы, которую представлял академик Сушкин. Но сейчас начинает умирать и морфологическое направление, изучающее особенности скелета в связи с образом жизни животных. В том и беда морфологического направления, что учитывает оно очень грубо и примитивно лишь некоторые, немногие факторы из миллионов возможных и этим немногом факторам придает первостепенное значение. Наивность такого метода становилась все более очевидной по мере развития биофизики, биохимии, генетики, кибернетики, ибо взаимоотношения организма со средой настолько сложны, тонки, противоречивы и складывались на протяжении такого длительного времени, что объяснение структуры организма прямым соотношением со средой кажется сейчас средневековой архаикой. Это направление – бесперспективное, но до сих пор оно преобладает в науке. На эту тему я недавно делал доклад – «О биологических основах палеонтологии»… Доклад вызвал оживленную полемику, причем – характерно – на моей стороне оказались почти все молодые ученые.

Итак, от иконографической палеонтологии я поднялся на следующую ступень, чтобы убедиться и в ее несостоятельности. Нужно найти ответ, почему совокупность черт строения организма складывается так, а не иначе, найти и проследить всесторонне взаимодействие энергетической системы организма со средой. Это можно вскрыть только с помощью тончайших методов физики и химии, которые дают возможность подобрать ключи к любой адаптации – приспособлению вымершего организма, по аналогии с современностью.

К примеру, роющее пресмыкающееся может работать только несколько минут, так как быстро растрачивает энергетические ресурсы организма, в отличие, скажем, от крота, который роется под землей непрерывно в течение многих часов. У пресмыкающихся энергетика организма весьма ограниченна. Если сравнить по весу печень взрослого крокодила и льва, то у последнего она в пятьдесят раз тяжелее. А печень и служит резервом энергии. Если крокодил может пробежать без отдыха пятьсот метров, то лев – пять-десять километров. Или еще пример. В биологической классификации рыба попадает в разряд холоднокровных. Но имеются и теплокровные рыбы – тунцы, мясо которых по вкусу напоминает телятину. Благодаря активному кровообмену тунец, меч-рыба, парусная рыба могут мчаться со скоростью сто километров в час. Но у них жаберное дыхание, которое не столь эффективно в снабжении кислородом, как легочное у высших форм. Поэтому тунцы и близкие им породы рыб не могут передвигаться с малой скоростью. Они задохнутся. Только при стремительной скорости проходит сквозь жабры под большим давлением насыщенная кислородом вода. Отсюда можно сделать вывод, что все в природе взаимообусловлено и взаимосвязано. Соотношение организма со средой – вещь неизмеримо более сложная, чем думали раньше.

Мы долго не понимали, почему насекомые, кружась у лампы, падают в огонь. Оказывается, навигация насекомых идет по солнечному лучу, под определенным углом. Есть специальное корректирующее устройство на местоположение солнца на небосводе, поэтому угол относительно солнечного луча никогда не меняется. Но солнечные лучи из-за огромной удаленности идут на землю параллельным пучком. От искусственного источника света лучи расходятся во все стороны радиально. Насекомое делает спираль и падает в огонь, теряя ориентацию. Его корректирующее устройство не может приспособиться к новому источнику света, и, таким образом, оно попадает в ловушку.

А почему пчела, отлетая на большое расстояние, безошибочно находит свой улей? Ориентиром для нее опять-таки служат солнечные лучи, идущие параллельно. Это напоминает проекцию Меркатора на навигационных картах: все меридианы пересекаются под одним определенным углом.

Есть поразительные и труднообъяснимые вещи в животном мире. Выводковые птицы Австралии, Новой Гвинеи и других жарких стран откладывают яйца в прелый перегной из листьев и поддерживают в гнезде одинаковую температуру с точностью до трех десятых градуса. Самец регулирует температуру, то насыпая более толстый слой песка, то, наоборот, нагребая в гнездо прелую листву. Эта особенность заложена в наследственной кибернетической памяти. Приспособление организма к среде идет разными путями. Летучие мыши пользуются ультразвуковой локацией, рыбы-мормириды – радиолокацией, навигация перелетных птиц происходит по поляризованным лучам. Или взять еще такой пример: сифонофоры – свободноплавающие морские беспозвоночные – обладают несимметричной структурой тела, которая способствует выталкиванию животных из струй воды, то есть из течений. Это спасает их от заноса и скопления в бухтах или Саргассах. Сифонофоры южного полушария устроены обратно сифонофорам северного полушария. У одних асимметрия – в одну сторону, у других – в другую.

Чем глубже становятся знания, тем больше тончайших связей организма с окружающей средой мы познаем, и эти миллионы связей нужно еще помножить на противоречивость самого организма. Устанавливать прямой и непосредственный логический эффект в данном случае просто наивно. Прямая логика существует только в математике. В каждом отдельном органе и в системе органов, образующих сложнейшую машину – организм, идет непрерывная борьба противоположных сил.

Все эти примеры показывают, какие сложные проблемы стоят сейчас перед палеонтологией. Мы были наивны, когда пытались объяснить все явления органической жизни простейшими причинами – температурой, климатом, рельефом местности и т. д.

В «Тафономии» я рассматривал главным образом формы геологической летописи. Биологической приспособляемости касался лишь попутно, а сейчас, в свете новых научных открытий, она оказывается первостепенной проблемой, открывающей перед палеонтологией широкие перспективы. Виден путь к настоящему анализу. Есть миллионы возможностей, которые помогут подобрать ключ к тому, что было раньше, и найти удовлетворительное объяснение сложнейших процессов эволюции, которые происходили десятки и сотни миллионов лет назад.

В популярной форме я изложил основные положения «Тафономии» в статьях, напечатанных в журнале «Природа»: «Вопросы изучения динозавров» и «Что такое тафономия?».

– А какие работы по палеонтологии вы опубликовали после 1950 года, то есть уже после появления «Тафономии»?

– Главная из них – большая книга «Фауна наземных позвоночных в пермских медистых песчаниках Западного Приуралья» – была издана в 1954 году. Здесь подводятся итоги двадцатилетней работы по изучению древних ископаемых позвоночных, обитавших в Приуралье 200 миллионов лет назад. Эта книга во многом дополняет «Тафономию».

Далее Иван Антонович отвечает на вопрос, что побудило его приобрести вторую научную профессию и стать геологом.

– В палеонтологические экспедиции я ездил до 1930 года, после чего занялся геологией. Индустриализация страны, призыв к инженерно-техническим работникам помочь осуществлению пятилетки в четыре года, важнейшая задача, поставленная перед геологами, – содействовать обеспечению страны сырьевой базой, – все это заставило меня увлечься геологией. Я окончил экстерном Горный институт и участвовал затем в разных геологических экспедициях, будучи одновременно консультантом и на палеонтологических раскопках. Но палеонтологию я и не думал забрасывать. В зимние месяцы, свободные от геологических экспедиций, я по-прежнему работал в Палеонтологическом институте, и так продолжалось до самой войны. В 1940 году я защитил докторскую диссертацию (представил сводку исследований за предшествующие годы), а с 1946 по 1949 год руководил Монгольской палеонтологической экспедицией Академии наук. О ней я подробно рассказал в научно-популярной книге «Дорога ветров».

Разговор снова перешел на литературные темы. Нам хочется узнать, что вызвало у Ефремова такой обостренный интерес к эллинской культуре и к народам Африки.

– Я всегда любил историческую литературу и увлекался древней историей. Любовь к Африке пробудилась еще в детские годы, когда я впервые прочел «Копи царя Соломона». Этот роман Хаггарда я и сейчас высоко ценю. Африка была страной моей мечты, я прочел о ней десятки книг. Все это меня привело в конце концов к «Великой дуге», причем первый толчок, как это ни странно, дал все тот же Хаггард. «Путешествие Баурджеда» написано раньше «Ойкумены». Обе повести были закончены в 1945 году, еще до «Звездных кораблей», а опубликованы спустя несколько лет: «На краю Ойкумены» – в 1949 году, а «Путешествие Баурджеда» – в 1953 году. В то время, когда я работал над «Великой дугой», у нас не было ни одной художественной книги по древней истории Африки. Мне хотелось восполнить этот пробел и сказать нечто новое.

Африка – удивительная страна. Отсюда шел поток миграций, здесь была создана своеобразная культура, природа здесь исключительно разнообразна и богата, в Африке сохранились гигантские звери. А если вдобавок взглянуть на Африку глазами палеонтолога, это – одна из интереснейших стран в мире. Отношение к Африке менялось, в разные периоды жизни она интересовала меня по-разному, но никогда не выходила из сознания.

Собирался я написать трилогию. После «Баурджеда» и «Ойкумены» задумано было заключительное звено, намеченное в главе об Эрмитаже («На краю Ойкумены»), но повесть и без того приняла законченную форму, и я решил, что третью часть писать не следует.

Мне хотелось рассказать о культуре Эллады и Древнего Египта и вместе с тем об искусстве этих стран, ибо культура неотъемлема от искусства, которое в древности играло, пожалуй, большую роль в жизни общества, чем теперь. Египет и Эллада даны в противопоставлении. Египет – страна замкнутая, косная, стонущая под бременем деспотической власти, Эллада – страна открытая, жизнелюбивая, с широким кругозором.

Сейчас «Великая дуга» утратила значение единственной в нашей литературе повести о древних временах. С тех пор появилось несколько книг по истории, мифологии, этнографии этих стран. Как писатель, в этом смысле я утратил монополию, но, конечно, нисколько не жалею об этом. Надо еще добавить, что к Древнему Египту я пришел от художественной литературы. Если Хаггард открыл для меня экзотическую Африку, то Георг Эберс, хотя он и скучноват, привил мне интерес к египтологии.

Для развития моего самосознания исключительно велико было значение Эллады и эллинской культуры. Ни один народ в мире не выразил себя так полно и свободно в своем искусстве. Это первая в истории человечества культура, для которой в период ее расцвета характерно увлечение эмоциональной жизнью человека – гораздо больше в сторону эроса, чем религии, что резко отличает ее от древнеегипетской религиозной культуры. Последняя была унаследована от неолита и даже палеолита. Египетские зверобоги не утратили первобытной суровости. Создавали зверобогов бродячие охотники, хорошо знакомые с повадками зверей. Охотничьей религии, унаследованной от глубокой древности, был придан философский смысл. Кроме того, впервые от «сотворения мира» религия стала в Египте фактором государственного значения. А вот в Элладе все сложилось иначе. Открытой, незамкнутой и бедной стране не требовалось такого сложного государства, подчиненного различным запретам и строжайшей регламентации. Культура эллинов эмоциональна, их отношение к любви поэтично, и недаром Эллада играла такую роль в последующем развитии общечеловеческой культуры. Эллада пленяет свежестью и полнотой чувств, и отношение к ней не может измениться.

В «Туманности Андромеды» люди далекого будущего не только помнят античную культуру, но и воскрешают ее лучшие традиции. Почему, спрашивают меня, в романе акцентируется перекличка с эллинской культурой? В этом видят субъективизм автора, не улавливая более глубоких причин. Дело в том, что для высокоинтеллектуальных людей коммунистического общества, борющихся за развитие эмоциональной стороны человеческой психики, должна быть близкой именно античная, наиболее эмоциональная культура прошлого. Люди будущего найдут для себя много радости в эллинском искусстве, в прекрасных греческих мифах, в народных и гимнастических празднествах Спарты. Таково мое убеждение.

В последнем из опубликованных рассказов «Афанеор, дочь Ахархеллена» я снова вернулся в Африку. На этот раз меня привлекли туареги, один из самых древних народов, сумевший сохранить в неприкосновенности свою стародавнюю культуру и обычаи. Туарегов многие считали потомками атлантов. Это, конечно, более чем спорно, но, во всяком случае, их язык резко отличается от всех африканских языков и культура туарегов своеобразна. Меня заинтересовало неизбежное в современных условиях столкновение этого резко обособленного, законсервировавшегося народа с европейцами. Туареги потому и сохранили все свои особенности, что они предпочитают жить в чудовищно трудных для человеческого существования условиях. Мне хотелось взглянуть на европейскую цивилизацию со стороны, глазами туарега, которому она чужда и враждебна. Большинстве малых африканских народов неизбежно будут тянуться к нашей цивилизации. У европейцев они должны заимствовать не холодильники и телевизоры, а знания. Разумеется, одним этим аспектом не исчерпывается замысел моего рассказа. Так же как и «Адское пламя», он обращен к современности. Кстати сказать, «Адское пламя» было написано в 1948 году, когда еще не существовало баллистических ракет, но и тогда этот рассказ в основе своей не был фантастическим. Напечатать же его удалось только в 1954 году.

Затем мы просим Ивана Антоновича остановиться на проблемах научной фантастики, рассказать, что его особенно привлекает из классической литературы и как он оценивает современную научную фантастику.

– Если говорить о своих пристрастиях, то из писателей-фантастов больше всего я ценю Уэллса. «Люди как боги» – одна из самых любимых мною книг на протяжении всей жизни. Проповедь технократии, которую наши критики находят в его произведениях, сильно преувеличена. Уэллс пишет о будущем, совершенно правильно понимая, что в условиях высокого научного прогресса весь народ будет состоять из технически образованных людей. У Уэллса нет никакой технократии. Система управления, правда, остается неясной, но то, что все люди имеют техническое образование, – это так и нужно. Его романы «Люди как боги», «Война миров» и «Машина времени» – книги, во многом определившие мое мировоззрение. А произведения Уэллса на социально-бытовые темы мне не очень нравятся, за исключением интересной автобиографической книги «Мир Вильяма Клиссольда».

Жюль Верн менее глубок и гораздо более, так сказать, «старинен». Он не произвел на меня такого сильного впечатления, как Уэллс. По-настоящему я люблю только пять книг Жюля Верна: «Двадцать тысяч лье под водой», «Таинственный остров», «Путешествие к центру земли», «Паровой дом» и «Пятьсот миллионов бегумы». Из названных романов «Двадцать тысяч лье под водой» произвел на меня в детстве прямо-таки оглушительное впечатление, будучи первой фантастической книгой, прочитанной в семь или восемь лет. Что касается «Путешествия к центру земли», то мне как палеонтологу этот роман особенно дорог, и я отдаю ему предпочтение перед «Плутонией» Обручева, при всем моем уважении к этому автору. Книга Жюля Верна была написана чуть ли не на столетие раньше, но в научном отношении хорошо обоснована и от начала до конца интересна, чего нельзя сказать о романе Обручева.

У Конан-Дойла мне больше всего нравится, естественно, серия книг о профессоре Челленджере, и, прежде всего «Затерянный мир» – произведение, на мой взгляд, превосходное. Но вот Челленджер в сочетании со спиритизмом, я имею, в виду не переведенный у нас поздний роман Конан-Дойла «Страна туманов», меня никак не устраивает.

Научная фантастика решает свои задачи средствами научного правдоподобия, учитывая, насколько это возможно, реальные закономерности, научные и социальные. Фантазировать можно на любую тему – и о далеком будущем, и о давно минувших временах. На Западе фантазируют о чем угодно и как угодно. Но будущее этого жанра – целиком в научной обоснованности.

Художники любят изречение: «Алгеброй гармонию не проверить». Но уже сейчас есть машины, способные писать симфонии, правда, плохие, но это вопрос качества машин. Красота, например, понятие отнюдь не условное и вовсе не личное, а скорее абсолютное. Если говорить о красоте человеческого тела, то она результат гигантского эволюционного процесса, при котором отмирало все ненужное и лишнее и совершенствовалось то, что было наиболее перспективным и жизнестойким. Эту проблему я затрагиваю в «Лезвии бритвы». Художник не свободен от законов природы. Когда он думает, что свободен, получается худший вариант абстрактного искусства. Закономерна орнаментика, декоративность, но через абстрактную живопись невозможно выразить сущность мироздания или чувство любви. Это приводит к абсурду. Если мы будем пытаться в любую абстрактную мазню вкладывать глубокий смысл, ничего не получится. Художник, стремящийся запечатлеть на полотне миллионнолетний опыт целесообразности строения тела, гибкость волны или упругость ствола, попадает в непосредственную зависимость от строгих законов природы. Опыт, прорастающий из глубин тысячелетий, отличает нас от самой совершенной кибернетической машины, у которой никогда не будет такого восприятия мира, как у человека. Через поколения предков к нам приходит память о прошлом, у нас возникают тысячи ассоциаций. Механизм человеческой памяти в биллионы раз многообразнее и емче машинной памяти. Но есть еще информация и другого рода – в виде инстинктивного восприятия. Творческая одаренность неотделима от инстинкта. Сами того не сознавая, мы всем своим существом растворены в природе и всем обязаны природе. Поиск – самое радостное ощущение бытия. С поиска пищи начинался весь прогресс. Человеческий мозг не может не искать и всегда будет искать. Основное затруднение человеческой жизни заключается в том, что человек, способный свободно творить и радостно искать, усыпляет свой мозг вынужденной работой на пропитание. Если переключить сознание на высшую ступень исканий, интересы человека органически сольются с интересами общества. Смешно поэтому говорить, что в будущем жить будет скучно, Ведь мы только сейчас начинаем понимать, как безгранично сложна и как мало еще познана природа.

Великая педагогическая задача научной фантастики – показать неисчерпаемость научного поиска, научить людей его великой радости. Литература в этом смысле еще не сказала своего слова – и старая, и новая, и западная, и советская. Литература еще живет старыми понятиями и конфликтами: столкновение нормального человека с ненормальными общественными условиями либо обратное соотношение. Скупец, маньяк, гомосексуалист и т. д. – человек, отклоняющийся от нормы, – становится героем произведения. С другой стороны, человек, похожий на всех, попадает на войну, сталкивается с тиранией, переживает землетрясение, бурю, иначе говоря, оказывается в ненормальных условиях. Подобные конфликты дают возможность писателю раскрыть глубину человеческой души. На этом держится чуть ли не вся литература.

Литература будущего должна показать нормального человека в нормальных общественных условиях. Уэллс, написав «Люди как боги», один из первых подошел к этой задаче. Но земляне вторгаются у него в утопический мир, и, таким образом, создается еще один вариант старого конфликта. Смешно было бы думать, что изображение нормальных людей в нормальных условиях приведет к так называемой «бесконфликтности». Конфликт перейдет в высшую сферу поиска, научного и художественного творчества, любви.

Столкновение человека с природой – извечная тема. Решают ее по-разному. «Неотправленное письмо» Калатозова – кинофильм, в котором природа подавляет человека. Но вспомните сходные сюжеты у Джека Лондона. Они полны жизнеутверждающей силы. Столкновение с природой не должно решаться как столкновение с подавляющей человека силой. Наоборот: могущественному разуму природа служит материалом для переработки. Унизительно видеть человека, чувствующего смятение перед природой. Даже древний человек не был запуган силами природы, а бросал им вызов. И смысл наскальных изображений вовсе не в том, чтобы умилостивить природу, а в том, чтобы так произошло в действительности. Перед тем как отправиться на охоту за мамонтом, древний художник изображал сцену удачной охоты. Искусство всегда было магией. Это создание мира по своему стремлению и хотению, это преобразование мира волшебным прикосновением художника. Трудно даже представить себе, как мог бы первобытный человек, если бы он был запуган силами природы, сражаться с исполинским мамонтом! Кстати сказать, это хорошо понял Рони. Кроме «Борьбы за огонь», большое впечатление произвел на меня его роман «Хищник-гигант». Ведь это – тоже научная фантастика, только обращенная в прошлое. И в наше время искусство остается своего рода «магией». Писатели – я говорю о больших писателях – великие маги, и в этом их огромная сила, и политическая, и эмоциональная… Поэзия познания и переделки природы открывает для искусства неограниченные возможности. В этом я вижу почетную задачу научной фантастики.

…Мысли, высказанные в произведениях Ефремова, взять хотя бы «Звездные корабли», часто вызывают споры. Оспаривается, например, его утверждение, что эволюция живых существ и на других планетах неизбежно приведет к человеку. Мы просим Ивана Антоновича остановиться на этой проблеме.

– Эволюция материи приводит к человеку. Мыслящий мозг должен быть насажен на мощную биологическую машину с достаточными резервами энергии, устойчивую против внешней среды и относительно долговечную. Поняв кибернетический механизм наследственности, мы должны также понять, что нужны миллионы лет исторического пути развития наследственных признаков, чтобы организм оказался заблокированным от непосредственных влияний внешней среды. Для этого нужно, чтобы в организме создались миллионы фильтров, которые обеспечили бы ему независимость от непосредственных воздействий окружающей обстановки, чтобы натренированная память, инстинкты, эмоции могли противостоять внешним условиям. Все хорошее выросло в человеке из инстинкта материнства, из инстинкта заботы о потомстве.

Необходимое должно отстояться, лишнее – атрофироваться. На это требуются миллионы лет. В простом организме мозг исключен. Он не нужен. Там, где нет богатых эмоций, не может быть материала для мышления. Чем в человеке меньше жизненной энергии, тем менее он эмоционален. Для появления мыслящего существа требуются соответствующие условия, нужна планета, богатая жизнью и энергетикой. Этого не может быть на планете с бедной атмосферой, лишенной достаточного количества влаги, слишком жаркой или слишком холодной. Конечно, невозможно сейчас доказать, что высшие существа и на других планетах подобны человеку. Прежде всего, трудно представить себе, чтобы палеонтологический процесс повсюду протекал одинаково. Но если говорить об этом процессе в условиях Земли, то в образовании и эволюции форм соблюдается железная закономерность. В двух совсем различных подклассах млекопитающих – у сумчатых и у плацентарных – возникают группы саблезубых кошек, почти неотличимых, хотя возникли они разным путем и от разных предков на протяжении 50 миллионов лет. И таких случаев много. Различные катаклизмы прерывали процесс эволюции, но затем на новых ступенях возникали новые виды животных, подобные прежним. Когда идет естественный отбор на мыслящее существо, только человек оказывается для этого наиболее приспособленным. Теоретически, конечно, можно допустить, что на какой-то планете в особых, специфических условиях мыслящее существо произошло от животных вроде тигра или какого-нибудь пресмыкающегося. Но это – исключительный частный случай, а в средних условиях человек не мог бы сформироваться, скажем, под водой, так как органы чувств, необходимые для мыслящего существа, не получили бы должного развития. Достаточно сказать, что все виды волновой энергии, за исключением звука, передаются под водой на очень короткое расстояние. На тяжелых планетах, с резко отличными от наших атмосферными условиями, мыслящее существо тоже не может возникнуть.

Великий закон уравнения, усреднения жизненных форм неизбежно должен привести к тому, что после миллионов лет отклонения в конце концов получится человек – двуногое мыслящее существо, через которое природа познает самое себя8.

В рассказе «Сердце Змеи» я допустил наличие фторовой формы жизни. Это – крайняя степень фантастики, хотя энергетика фтора сильнее энергетики кислорода. Во фторовой атмосфере жизнь как форма существования белковых тел теоретически допустима.

Некоторые фантасты допускают возможность органической жизни с кремниевой основой. Вопрос, конечно, далек от разрешения. Однако кремниевая молекула не может превзойти по сложности азотно-кислородную систему протеиновых молекул – основу основ нашей жизни.

Но мы отклонились в сторону. Следует еще сказать несколько слов об англо-американской фантастике. Это – необозримое море. Там имеются всякие приливные волны, есть, конечно, и свой стандарт, и свои слабости. Но по мастерству, выдумке и в отношении психолого-аналитического искусства мы от них отстаем. У них выработались интересные психологические тесты, они умеют создавать интереснейшие сюжеты. В психологических тестах западной фантастики, на мой взгляд, нет ничего предосудительного. В целом они не поднялись выше среднего уровня и нового Уэллса не создали. Но не следует забывать, что у них есть такие талантливые писатели, как Гамильтон, Азимов, Лейнстер, Ван-Фогг, Хайнлайн, Бредбери.

Как ни увлекательны отдельные романы, им не хватает человека, духовности, высоких гуманистических идеалов. Американские и английские фантасты не мыслят себе мира без денежных отношений, войны и шпионажа. В далекие звездные миры переносятся условия, существующие при капитализме. И вместе с тем лучшие книги покоряют сложной выдумкой, интенсивной работой мысли, интеллектуальностью. В последние годы дела у этих писателей обстоят несколько хуже, они явно начинают выдыхаться, топчутся на одном месте.

Среди современных фантастов одним из самых талантливых я считаю польского писателя Станислава Лема. В этом легко убедиться, прочитав его «Магелланово облако». Это, конечно, на голову выше всей англо-американской фантастики. Роман написан в уэллсовской традиции и как произведение искусства стоит в этом ряду. Мне кажется, именно в таком направлении и должна развиваться наша фантастическая литература. Ей ни в коем случае не следует уклоняться от сложных вопросов и постановки больших перспективных проблем – и научных, и социальных, и философских, и моральных, и эстетических, и педагогических, – всех тех проблем, которые волнуют человечество…

Можно только пожалеть, что у нас мало переводится современная западная фантастика. Знакомство с лучшими произведениями, несомненно, пошло бы нам на пользу.

Я мог бы перечислить десятки произведений, которые стоило бы издать в русском переводе. Назову только первую попавшуюся из запомнившихся мне хороших вещей. Это – «Ветер времени» Ч. Оливэра, повесть, проникнутая оптимистическим гуманизмом, протестом против капиталистического настоящего и хорошей мечтой о будущем [9].

У нас долгое время – после Алексея Толстого и Александра Беляева, – можно сказать, почти не было своей фантастики. Развиваться она стала только в 40-е годы.

Фантастические романы Алексея Толстого для своего времени были произведениями высокого класса. Что касается Беляева, то я не принимаю его целиком. Есть у него две-три удачные вещи. «Человек-амфибия» и «Голова профессора Доуэля» – это настоящая научная фантастика. В других случаях, когда Беляев сбивается на политический гротеск, он теряет свою силу как фантаст. Я вовсе не хочу этим сказать, что политические идеи противопоказаны научной фантастике. Напротив! Но органического сочетания того и другого у Беляева не получилось.

Исходя из своего собственного опыта, я могу судить о том, что нужно уметь вовремя остановиться, чтобы не впасть в стандарт. Написав десяток с лишним рассказов и далеко не исчерпав запаса сюжетов о необыкновенных научных открытиях и загадочных явлениях природы – таких рассказов я мог бы написать еще полсотни, – я решил на этом поставить точку и сделать паузу. Затем были написаны исторические повести – вещи совсем в другом роде; несколько позже, в 1946 году, – «Звездные корабли», явившиеся для меня как писателя новым этапом. После 1948 года, когда было написано «Адское пламя», наступил семилетний перерыв – до «Туманности Андромеды». Конечно, я не хочу утверждать, что каждый писатель должен делать длительные паузы, но любой автор рискует впасть в некий стандарт, если сам этого вовремя не почувствует…

– А что вы собираетесь писать после «Лезвия бритвы» и не скажете ли в заключение о ваших дальнейших творческих планах?

– Собираюсь писать исторический роман «Дети Росы» – приключения в России и Индии XIII века [10]. Я получаю десятки писем от читателей, которые ждут продолжения «Туманности Андромеды». Не исключена возможность, что я снова обращусь к далекому будущему и совершу со своими героями новое путешествие в космос.

Ленинград

6.VII.1960.

Вступительная заметка, примечания публикация Евг. БРАНДИСА.

[1] См.: Вл. Дмитревский, Право на крылатую мечту (Заметки писателя), «Нева», 1958, N 7, стр. 201 – 208; Евг. Брандис, Поэзия безграничного познания. Заметки о творчестве И. Ефремова, «Звезда», 1959, N 4, стр. 197 – 204.

[2] Рассказ опубликован в одноименном сборнике (Лениздат, 1966).

[3] Имеется в виду статья М. Лазарева «О научной фантастике в творчестве И. А. Ефремова», в сб. «О литературе для детей», вып. 2, Детгиз, Л. 1957.

[4] В процессе работы задуманная повесть превратилась в большой роман «Лезвие бритвы» – самое объемное из всех произведений И. А. Ефремова, см.: Иван Ефремов, Сочинения, т. 3, кн. 1, «Молодая гвардия», М. 1975.

[5] Имеется в виду статья Л. Успенского «Приключения языка. О языке приключений и научно-фантастической литературы», «Звезда», 1958. N 9, стр. 235 – 243.

[6] Феномен фотографической памяти Ефремова наблюдали все, кто его знал. Об этом пишет, в частности, Н. И. Новожилов, участник Верхне-Чарской партии Прибайкальской геологической экспедиции 1934 года, которую возглавлял Ефремов: «У Ивана Антоновича была исключительная память. Когда мы в свободные часы лежали в сарае, он читал мне на память, не рассказывал, а именно читал. В моей полевой книжке записано 15 названий. Вот некоторые из них: «Алые паруса» и «Лоцман Битт-Бой, приносящий счастье» (в других изданиях «Корабли в Лиссе») А. С. Грина, «Борьба за огонь» Ж. Рони-старшего, «Конец сказки» Джека Лондона, «Дитя из слоновой кости» Райдера Хаггарда, «Горизонт» Роберта Кэрса. Долго лежать в одном положении утомительно, я вертелся вокруг своей оси, и, когда отворачивался от Ивана Антоновича, создавалось впечатление, будто он читает по книге» («Студенческий меридиан», 1977, N 10, стр. 18).

[7] Тафономия определяется в энциклопедических словарях, как созданная И. А. Ефремовым отрасль палеонтологии, изучающая процессы образования местонахождений остатков ископаемых животных и растений в слоях земной коры. Труд ученого отмечен Государственной премией. Тафономия получила широкое признание и дальнейшую разработку в науке. Идеи, связанные с тафономией, отразились и в художественном творчестве Ефремова.

[8] Антропоцентрическая гипотеза Ефремова о том, – что биологическая эволюция приводит к появлению человека на любой из планет с относительно сходными природными условиями, позднее была им изложена в статье «Космос и палеонтология» (1968), – см.: Иван Ефремов, Сочинения, т. 3, кн. 2, стр. 354 – 370.

[9] По рекомендации И. А. Ефремова книга Ч. Оливэра «Ветер времени» была выпущена в 1965 году издательством «Мир» в серии «Зарубежная фантастика» (перевод с английского Н. Рахмановой).

[10] Этот замысел не был осуществлен.